– Но Сьюзен ненавидит свое состояние, из-за которого она стала пленницей в собственной квартире.
Врач кивнул.
– Ее отчаяние глубокое и подлинное. Однако владеющая ею потребность в изоляции оказывается сильнее, чем даже мучения, которые она испытывает из-за ограничений, накладываемых на нее фобией.
Марти знала, что временами Сьюзен, казалось, цеплялась за пребывание в своей квартире скорее потому, что она была там счастлива, а не потому, что так уж сильно боялась внешнего мира.
– Если пациент начинает понимать, чем его так привлекает одиночество, – продолжал Ариман, – если он наконец начинает осознавать реальную природу той душевной травмы, от которой старается укрыться, то порой, как ни парадоксально, он может уцепиться за агорафобию еще более отчаянно. Обострение симптомов обычно означает, что больной предпринимает последнюю попытку укрыться от правды. А когда эта попытка окончится неудачей, то он наконец-то окажется лицом к лицу с тем, чего он на самом деле боится – и это не открытое пространство, а что-то гораздо более личное и внутреннее.
Марти в целом понимала смысл того, что ей объяснял доктор, но все же ей было трудно принять мысль о том, что значительное ухудшение состояния больного служит знаком его предстоящего выздоровления. В минувшем году продолжительная битва ее отца с раком проходила под знаком неуклонного ослабления сопротивления больного, и в конце этого пути не было никакой радости победы – только неизбежная смерть. Конечно, психологическую болезнь нельзя сравнивать с физической болезнью. Однако…
– Ну, что, миссис Родс, удалось мне привнести немного покоя в ваши мысли? – В глазах Аримана сверкали искорки юмора. – Или вы считаете меня совсем уж психоболтуном?
Марти была покорена его обаянием. Множество дипломов, украшавших кабинет доктора Аримана, его репутация лучшего специалиста по лечению фобических расстройств в Калифорнии, а возможно, и во всей стране, его острый ум – все это помогало ему завоевать доверие пациента в не меньшей, если не в большей степени, чем манера поведения у постели больного.
Она улыбнулась и помотала головой.
– Нет. Единственная болтушка здесь – это я. Мне кажется… Я чувствую себя так, словно допустила какую-то большую промашку.
– Нет, нет, нет. – Он успокаивающим жестом положил руку на плечо Марти. – Миссис Родс, я не в состоянии выразить, насколько велика ваша роль в восстановлении психики Сьюзен. Ваше влияние на ее мысли куда сильнее, чем я могу надеяться достичь. Вы ни в коем случае не должны стесняться высказывать мне ваши вопросы и сомнения. Ваша забота о Сьюзен – это скала, на которой она держится.
Голос Марти окреп.
– Мы дружим с детства, большую часть жизни. Я так люблю ее… Я не могла бы любить ее сильнее, даже если бы она была моей сестрой.
– Именно об этом я и говорю. Любовь может сделать гораздо больше, чем терапия, миссис Родс. Не у каждого пациента есть кто-то любящий его вроде вас. Сьюзен так повезло в этом отношении.
Глаза Марти затуманились.
– Она кажется такой потерянной, – тихо проговорила она.
Рука психотерапевта слегка пожала ей плечо.
– Она найдет себя. Поверьте мне.
Она верила ему. И действительно, он настолько успокоил ее, что она чуть не заговорила о своих собственных треволнениях, которые обрушились на нее этим утром: тень, зеркало, меццалуна, зазубренный край автомобильного ключа…
Сьюзен в кабинете ожидала начала сеанса психотерапии. Это время принадлежало ей, а не Марти.
– Вы хотели спросить о чем-то еще? – поинтересовался доктор Ариман.
– Нет, теперь все в порядке, – ответила она, поднимаясь с кресла. – Спасибо. Большое вам спасибо, доктор.
– Верьте в успех, миссис Родс.
– Я верю.
Улыбнувшись, он одобрительно поднял большой палец, вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.
Марти прошла по узкому коридорчику в другое помещение, где стояли шкафы с историями болезней. Это комната была меньше первой приемной, но была выдержана в том же стиле.
Здесь, так же как и в большой приемной, одна дверь вела в кабинет доктора Аримана, а другая открывалась в коридор. Наличие двух выходов из кабинета гарантировало, что пришедшие на прием пациенты и их спутники, если таковые окажутся, не столкнутся с пациентами, уходящими после сеанса, обеспечивая таким образом посетителям психотерапевта сохранение тайны их визитов.
Марти повесила плащи на вешалку, находившуюся на стене подле выхода.
Чтобы скоротать время, она принесла с собой небольшую книжку, триллер, но была не в состоянии сосредоточиться на сюжете. Ни одна из жутких вещей, происходивших в романе, не волновала ее так, как реальные события этого утра.
Вскоре Дженнифер, секретарь доктора, принесла чашечку кофе – черного, без сахара, как любила Марти, – и шоколадный бисквит.
– Я не стала спрашивать вас, хотите ли вы чего-нибудь покрепче, а просто решила, что в такой день кофе будет в самый раз.
– Вы совершенно правы, Дженни. Спасибо.
Когда Марти впервые пришла сюда вместе со Сьюзен, то была удивлена принятой здесь ненавязчивой любезностью. Не имея никакого опыта общения с психиатрами, она все же была уверена, что такая вдумчивая забота не является обязательным атрибутом этой профессии, и до сих пор пребывала в очаровании от царившей здесь атмосферы.
Кофе был крепким, но не горьким. Бисквит был превосходным; следовало спросить у Дженнифер, где она его купила.
Смешно – одно хорошее печенье может внести спокойствие в мысли и умиротворить мятущуюся душу.
Спустя некоторое время она смогла вчитаться в книгу. Язык оказался хорошим, сюжет – интересным, а персонажи – яркими и живыми. Роман ей по-настоящему понравился.
Вторая комната для посетителей очень хорошо подходила для чтения. Тихая. Без окон. Без раздражающего музыкального фона. Ничего не отвлекало.
Одним из действующих лиц романа был доктор, любитель хокку, традиционных японских трехстиший. Высокий, красивый, наделенный сладким голосом, он, стоя у огромного окна и глядя на шторм, декламировал хокку:
Тем не менее хокку потревожило ее. Оно оказалось навязчивым. За прекрасными образами скрывалось зловещее намерение. Внезапно на Марти нахлынуло с трудом осознаваемое беспокойство, ощущение того, что все вокруг на самом деле не такое, каким кажется.
Что со мною происходит?
Марти почувствовала, что теряет ориентацию. Она вдруг обнаружила, что стоит, хотя совершенно не помнила, как поднялась с кресла. И, ради бога, что она здесь делает?
– Что со мною происходит? – На сей раз она задала этот вопрос вслух. Потом она закрыла глаза, так как ей нужно было расслабиться. Ей нужно расслабиться. Расслабиться. Верьте…
Постепенно к ней возвращалось самообладание.
Она решила провести оставшееся время за книгой. Книги – это хорошее лекарство. В книге можно затеряться, забыть свои неприятности, свои страхи. А эта книга особенно хорошо годилась для того, чтобы укрыться от действительности.
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Врач кивнул.
– Ее отчаяние глубокое и подлинное. Однако владеющая ею потребность в изоляции оказывается сильнее, чем даже мучения, которые она испытывает из-за ограничений, накладываемых на нее фобией.
Марти знала, что временами Сьюзен, казалось, цеплялась за пребывание в своей квартире скорее потому, что она была там счастлива, а не потому, что так уж сильно боялась внешнего мира.
– Если пациент начинает понимать, чем его так привлекает одиночество, – продолжал Ариман, – если он наконец начинает осознавать реальную природу той душевной травмы, от которой старается укрыться, то порой, как ни парадоксально, он может уцепиться за агорафобию еще более отчаянно. Обострение симптомов обычно означает, что больной предпринимает последнюю попытку укрыться от правды. А когда эта попытка окончится неудачей, то он наконец-то окажется лицом к лицу с тем, чего он на самом деле боится – и это не открытое пространство, а что-то гораздо более личное и внутреннее.
Марти в целом понимала смысл того, что ей объяснял доктор, но все же ей было трудно принять мысль о том, что значительное ухудшение состояния больного служит знаком его предстоящего выздоровления. В минувшем году продолжительная битва ее отца с раком проходила под знаком неуклонного ослабления сопротивления больного, и в конце этого пути не было никакой радости победы – только неизбежная смерть. Конечно, психологическую болезнь нельзя сравнивать с физической болезнью. Однако…
– Ну, что, миссис Родс, удалось мне привнести немного покоя в ваши мысли? – В глазах Аримана сверкали искорки юмора. – Или вы считаете меня совсем уж психоболтуном?
Марти была покорена его обаянием. Множество дипломов, украшавших кабинет доктора Аримана, его репутация лучшего специалиста по лечению фобических расстройств в Калифорнии, а возможно, и во всей стране, его острый ум – все это помогало ему завоевать доверие пациента в не меньшей, если не в большей степени, чем манера поведения у постели больного.
Она улыбнулась и помотала головой.
– Нет. Единственная болтушка здесь – это я. Мне кажется… Я чувствую себя так, словно допустила какую-то большую промашку.
– Нет, нет, нет. – Он успокаивающим жестом положил руку на плечо Марти. – Миссис Родс, я не в состоянии выразить, насколько велика ваша роль в восстановлении психики Сьюзен. Ваше влияние на ее мысли куда сильнее, чем я могу надеяться достичь. Вы ни в коем случае не должны стесняться высказывать мне ваши вопросы и сомнения. Ваша забота о Сьюзен – это скала, на которой она держится.
Голос Марти окреп.
– Мы дружим с детства, большую часть жизни. Я так люблю ее… Я не могла бы любить ее сильнее, даже если бы она была моей сестрой.
– Именно об этом я и говорю. Любовь может сделать гораздо больше, чем терапия, миссис Родс. Не у каждого пациента есть кто-то любящий его вроде вас. Сьюзен так повезло в этом отношении.
Глаза Марти затуманились.
– Она кажется такой потерянной, – тихо проговорила она.
Рука психотерапевта слегка пожала ей плечо.
– Она найдет себя. Поверьте мне.
Она верила ему. И действительно, он настолько успокоил ее, что она чуть не заговорила о своих собственных треволнениях, которые обрушились на нее этим утром: тень, зеркало, меццалуна, зазубренный край автомобильного ключа…
Сьюзен в кабинете ожидала начала сеанса психотерапии. Это время принадлежало ей, а не Марти.
– Вы хотели спросить о чем-то еще? – поинтересовался доктор Ариман.
– Нет, теперь все в порядке, – ответила она, поднимаясь с кресла. – Спасибо. Большое вам спасибо, доктор.
– Верьте в успех, миссис Родс.
– Я верю.
Улыбнувшись, он одобрительно поднял большой палец, вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.
Марти прошла по узкому коридорчику в другое помещение, где стояли шкафы с историями болезней. Это комната была меньше первой приемной, но была выдержана в том же стиле.
Здесь, так же как и в большой приемной, одна дверь вела в кабинет доктора Аримана, а другая открывалась в коридор. Наличие двух выходов из кабинета гарантировало, что пришедшие на прием пациенты и их спутники, если таковые окажутся, не столкнутся с пациентами, уходящими после сеанса, обеспечивая таким образом посетителям психотерапевта сохранение тайны их визитов.
Марти повесила плащи на вешалку, находившуюся на стене подле выхода.
Чтобы скоротать время, она принесла с собой небольшую книжку, триллер, но была не в состоянии сосредоточиться на сюжете. Ни одна из жутких вещей, происходивших в романе, не волновала ее так, как реальные события этого утра.
Вскоре Дженнифер, секретарь доктора, принесла чашечку кофе – черного, без сахара, как любила Марти, – и шоколадный бисквит.
– Я не стала спрашивать вас, хотите ли вы чего-нибудь покрепче, а просто решила, что в такой день кофе будет в самый раз.
– Вы совершенно правы, Дженни. Спасибо.
Когда Марти впервые пришла сюда вместе со Сьюзен, то была удивлена принятой здесь ненавязчивой любезностью. Не имея никакого опыта общения с психиатрами, она все же была уверена, что такая вдумчивая забота не является обязательным атрибутом этой профессии, и до сих пор пребывала в очаровании от царившей здесь атмосферы.
Кофе был крепким, но не горьким. Бисквит был превосходным; следовало спросить у Дженнифер, где она его купила.
Смешно – одно хорошее печенье может внести спокойствие в мысли и умиротворить мятущуюся душу.
Спустя некоторое время она смогла вчитаться в книгу. Язык оказался хорошим, сюжет – интересным, а персонажи – яркими и живыми. Роман ей по-настоящему понравился.
Вторая комната для посетителей очень хорошо подходила для чтения. Тихая. Без окон. Без раздражающего музыкального фона. Ничего не отвлекало.
Одним из действующих лиц романа был доктор, любитель хокку, традиционных японских трехстиший. Высокий, красивый, наделенный сладким голосом, он, стоя у огромного окна и глядя на шторм, декламировал хокку:
Марти решила, что эти стихи прекрасны. И эти краткие строчки совершенно точно передавали настроение, возникавшее при виде январского дождя, хлеставшего по побережью за окном. Прекрасны оба – и зрелище шторма, и хокку.
Ветер швыряет в лицо запах сосновой смолы.
Дождь, порвав занавеску,
Говорит сам с собой.
Тем не менее хокку потревожило ее. Оно оказалось навязчивым. За прекрасными образами скрывалось зловещее намерение. Внезапно на Марти нахлынуло с трудом осознаваемое беспокойство, ощущение того, что все вокруг на самом деле не такое, каким кажется.
Что со мною происходит?
Марти почувствовала, что теряет ориентацию. Она вдруг обнаружила, что стоит, хотя совершенно не помнила, как поднялась с кресла. И, ради бога, что она здесь делает?
– Что со мною происходит? – На сей раз она задала этот вопрос вслух. Потом она закрыла глаза, так как ей нужно было расслабиться. Ей нужно расслабиться. Расслабиться. Верьте…
Постепенно к ней возвращалось самообладание.
Она решила провести оставшееся время за книгой. Книги – это хорошее лекарство. В книге можно затеряться, забыть свои неприятности, свои страхи. А эта книга особенно хорошо годилась для того, чтобы укрыться от действительности.
Глава 10
Единственная свободная комната в «Новой жизни» находилась на втором этаже; оттуда открывался прекрасный вид на хорошо ухоженный сад вокруг лечебницы. Королевские пальмы и папоротники бились на ветру, а по клумбе кроваво-красных цикламенов пробегали волны.
Капли дождя били в стекло с такой силой, что можно было подумать, что идет град, хотя Дасти и не видел подскакивающих ледяных бусинок.
Его одежда уже почти высохла. Скит сидел в кресле, обитом синим твидом, и бесцельно листал древний номер «Тайм».
Комната больше походила на частное жилище, чем на обитель временных постояльцев. Единственная кровать была накрыта покрывалом в желтую и зеленую клетку. Тумбочка, отделанная светлым несгораемым пластиком под буковое дерево, и такой же небольшой гардероб. Почти белые стены, ярко-оранжевые занавески, изжелта-зеленый ковер. Когда мы отправимся ко всем чертям, дизайнеров, которые разрабатывали это помещение, призовут отделывать подобные квартиры для вечной жизни.
За приоткрытой дверью находилась ванная; можно было разглядеть тесную, как телефонная будка, душевую кабину. В углу зеркала, укрепленного над раковиной, был наклеен красный ярлык – «ЗАКАЛЕННОЕ СТЕКЛО». Разбитое, оно рассыпа́лось в мелкие крошки, не образуя острых осколков, которыми можно было бы перерезать себе вены.
Хотя помещение выглядело вполне скромно, пребывание в нем стоило изрядных денег, так как качество ухода в «Новой жизни» находилось на куда более высоком уровне, чем меблировка. В медицинской страховке Скита, естественно, не было формулировки «я-был-дураком-и-разрушал-свое-здоровье-и-теперь-мне-нужно-поставить-мозги-на-место». Поэтому Дасти уже выписал чек за проживание и питание в течение четырех недель и подписал обязательство оплатить услуги психотерапевтов, врачей, адвокатов и медицинских сестер в зависимости от того, сколько их потребуется.
Поскольку это был уже третий курс лечения, который проходил Скит (и второй в «Новой жизни»), Дасти начинало казаться, что для того, чтобы можно было надеяться на успех, требовались, пожалуй, не физиологи, врачи и психиатры, а мудрецы, чародеи, ведьмы и волшебный колодец.
Скиту предстояло, вероятно, провести в «Новой жизни» самое меньшее три недели. Возможно, шесть. Из-за того, что он совершил попытку самоубийства, несколько медиков должны были непрерывно наблюдать за ним по крайней мере три дня.
Даже с учетом заключенных наперед контрактов на отделку зданий и новой игры по «Властелину Колец», которую разрабатывала Марти, они не смогут в этом году провести длительный отпуск на Гавайских островах. Вместо этого они вполне смогут поставить на заднем дворе несколько фонарей в виде тики[12], носить рубашки-алоха, крутить компакт-диск Дона Хо и устраивать луау – так на Гавайях называют пир на открытом воздухе, – в котором луау, то есть осьминога с листьями таро, заменит консервированная ветчина. Вообще-то это тоже должно было оказаться прекрасно. Любое время, проведенное вместе с Марти, было прекрасным, и неважно, на каком фоне это время протекало, – залива Уайми или крашеного дощатого забора, огораживавшего их цветник.
Когда Дасти присел на край кровати, Скит бросил выпуск «Тайма», который держал в руках.
– С тех пор как они перестали печатать голых девок, журнал стал просто поганым. – Дасти промолчал, и Скит встревожился: – Эй, братец, это была просто шутка, а не бред от наркотиков. Я сейчас, пожалуй, не на высоте.
– Когда ты там находился, все было куда смешнее.
– Да. Но после того, как полет закончится, трудно оставаться веселым, сидя на обломках. – Его голос дрожал, как волчок, замедляющий свое вращение.
Барабанная дробь, которую выбивают по крыше капли дождя, обычно действует успокаивающе. Но теперь ее звук угнетал, служил пугающим напоминанием о тех снах, которые в течение нескольких прошедших впустую лет навевали наркотики.
Скит прижал кончики пальцев с бледной морщинистой кожей к векам.
– Я заглянул себе в глаза в зеркале ванной. Словно кто-то харкнул комками болезненной мокроты в пару грязных пепельниц. Дружище, и ощущение в них такое же самое.
– Тебе нужно еще что-нибудь, кроме зубной щетки? Какие-нибудь свежие журналы, книги, радио?
– Не-а. Ближайшие несколько дней я постараюсь спать побольше. – Он смотрел на кончики пальцев, будто ожидал увидеть на них прилипшие куски глаз. – Я ценю это, Дасти. Я не стою этого, но я это ценю. И я так или иначе расплачусь с тобой.
– Забудь об этом.
– Нет. Я так хочу. – Он медленно осел в кресле, словно это плавилась восковая свеча в форме человека. – Это важно для меня. Вдруг я выиграю кучу денег в лотерею или еще как-то повезет. Кто знает? Ведь такое может случиться.
– Может, – согласился Дасти, потому что он верил в чудеса, хотя и не верил в лотерею.
Явился санитар первой смены, молодой американец азиатского происхождения по имени Том Вонг. Увидев на его лице уверенное спокойствие опытного работника рядом с ребяческой улыбкой, Дасти поверил, что оставляет брата в надежных руках.
В истории болезни было записано имя пациента – Холден Колфилд-младший, но когда Том прочел его вслух, Скит очнулся от своей летаргии.
– Скит! – резко сказал он, выпрямившись в кресле и сжав кулаки. – Так меня зовут. Скит и только Скит. Никогда не называйте меня Холден. Никогда. Как я могу быть Холденом-младшим, когда мой лживый засранец-папаша вовсе не был Холденом-старшим. Я мог бы стать Сэмом Фарнером-младшим, но и так не смейте называть меня! Если вы станете называть меня иначе, чем Скит, то я разденусь догола, подожгу свои волосы и выброшусь в это дурацкое окно. Вам все ясно? Вы, наверно, не хотите, чтобы я покончил с собой, бросившись голым и пылающим в ваш миленький маленький садик?
Том Вонг, улыбнувшись, помотал головой.
– Только не в мою смену, Скит. Пылающие волосы – это, наверно, удивительное зрелище, но уверен, что вид твоего голого тела не доставит мне удовольствия.
Дасти с облегчением улыбнулся. Том выбрал совершенно верный тон.
– Вы совершенно правы, мистер Вонг, – сказал Скит, снова резко откинувшись в кресле.
– Пожалуйста, называйте меня Томом.
Скит помотал головой.
– У меня тяжелый случай задержки развития. Ее причины кроются в ранней юности и спутаны-связаны-сцеплены сильнее, чем пара трахающихся земляных червей. Мистер Вонг, я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы обзавестись здесь кучей новых друзей. Поймите, что мне нужны авторитетные персоны, люди, которые могли бы указать мне путь – ведь я на самом деле не могу так жить дальше, и я действительно хочу найти свой путь, на самом деле… Договорились?
– Договорились, – согласился Том Вонг.
– Я привезу твою одежду и барахло, – сказал Дасти.
Скит попытался подняться на ноги, но не смог оторваться от стула. Дасти наклонился и поцеловал его в щеку.
– Я люблю тебя, братец.
– На самом деле, – ответил Скит, – я никогда не смогу с тобой расплатиться.
– Наверняка сможешь. Ты что, забыл? Лотерея.
– Я невезучий.
– Тогда я куплю для тебя билетик, – откликнулся Дасти.
– Правда, купишь? Ты везучий. Всегда был таким. Черт возьми, ты же нашел Марти. Ты купаешься в удаче по самые уши.
– Тебе причитается заработная плата. Я буду покупать для тебя два билета в неделю.
– Это будет здорово. – Скит закрыл глаза. Его голос превратился в невнятное бормотание. – Это будет… здорово. – Он уснул.
– Бедное дитя, – сказал Том Вонг. Дасти кивнул.
Из комнаты Скита Дасти сразу же прошел на медицинский пост второго этажа. Там он поговорил с главной медсестрой Коллин О’Брайен, крепкой веснушчатой женщиной с седыми волосами и добрыми глазами, которая могла бы сыграть мать-настоятельницу любого женского монастыря в любом кинофильме на католические темы, который когда-либо был поставлен. Она уверяла, что знает все ограничения, которые следует соблюдать при лечении таких случаев, как у Скита, но Дасти все равно повторил с ней все по пунктам.
– Никаких наркотиков. Никаких транквилизаторов, никаких успокоительных. Никаких антидепрессантов. Его пичкали этими проклятыми наркотиками с пяти лет; бывало, что он получал их одновременно два или три. Он плохо учился, а это обозвали расстройством поведения, и его старик принялся бороться с этим расстройством с помощью лекарств. Когда лекарство давало побочные эффекты, то подыскивались другие медикаменты, чтобы бороться с ними, и когда те, в свою очередь, производили новые побочные эффекты, то, для того чтобы справиться с ними, подбирались все новые и новые лекарства. Он вырос на химическом рагу, и именно это, я точно знаю, изуродовало его. Он привык поедать пилюли, получать уколы и теперь просто не в состоянии представить, что можно жить нормально.
– Доктор Донклин согласен с вами, – сказала сестра, просматривая историю болезни Скита. – Он получал здесь безмедикаментозное лечение.
– Обмен веществ у Скита настолько расстроен, нервная система настолько перенапряжена, что нельзя быть уверенным в адекватности реакции даже на самые обычные, безопасные и традиционные лекарственные средства.
– Он не будет получать даже тайленол.
Слушая собственные слова, Дасти понимал, что волнение за судьбу Скита заставляет его чересчур много болтать.
– Однажды он чуть не умер из-за таблеток кофеина; слишком пристрастился к ним. Развился кофеиновый психоз, сопровождавшийся поразительными фантастическими галлюцинациями, а потом начались конвульсии. Теперь он стал невероятно чувствительным к кофеину; он вызывает сильную аллергию. Если вы дадите ему кофе или даже кока-колу, у него может развиться анафилактический шок.
– Сынок, – спокойно ответила пожилая медсестра, – все это записано в истории болезни. Поверьте, мы будем хорошо ухаживать за ним. – К удивлению Дасти, Коллин О’Брайен перекрестила его, а потом подмигнула. – В мое дежурство с вашим маленьким братцем не случится ничего плохого.
Если бы она была матерью-настоятельницей из кинофильма, то нельзя было бы даже усомниться в том, что, когда она говорит от своего имени, ее устами вещает бог.
– Спасибо, миссис О’Брайен, – негромко сказал он. – Большое, большое вам спасибо.
Оказавшись на улице и сидя в своем фургоне, он не сразу включил двигатель. Его била такая сильная дрожь, что он просто не смог бы вести машину.
Эта дрожь была долго сдерживаемой реакцией на его падение с крыши Соренсона. Его трясло и от гнева, гнева на несчастного Скита с искалеченной психикой и на то нескончаемое бремя, которое он представлял собою. А этот гнев пробудил в Дасти еще и дрожь стыда, потому что он по-настоящему любил Скита и ощущал ответственность за него, но был бессилен помочь ему. Осознание своего бессилия было хуже всего.
Он облокотился на рулевое колесо, уперся лбом в сложенные руки и сделал то, что так редко позволял себе на всем протяжении прожитых двадцати девяти лет. Он расплакался.
Капли дождя били в стекло с такой силой, что можно было подумать, что идет град, хотя Дасти и не видел подскакивающих ледяных бусинок.
Его одежда уже почти высохла. Скит сидел в кресле, обитом синим твидом, и бесцельно листал древний номер «Тайм».
Комната больше походила на частное жилище, чем на обитель временных постояльцев. Единственная кровать была накрыта покрывалом в желтую и зеленую клетку. Тумбочка, отделанная светлым несгораемым пластиком под буковое дерево, и такой же небольшой гардероб. Почти белые стены, ярко-оранжевые занавески, изжелта-зеленый ковер. Когда мы отправимся ко всем чертям, дизайнеров, которые разрабатывали это помещение, призовут отделывать подобные квартиры для вечной жизни.
За приоткрытой дверью находилась ванная; можно было разглядеть тесную, как телефонная будка, душевую кабину. В углу зеркала, укрепленного над раковиной, был наклеен красный ярлык – «ЗАКАЛЕННОЕ СТЕКЛО». Разбитое, оно рассыпа́лось в мелкие крошки, не образуя острых осколков, которыми можно было бы перерезать себе вены.
Хотя помещение выглядело вполне скромно, пребывание в нем стоило изрядных денег, так как качество ухода в «Новой жизни» находилось на куда более высоком уровне, чем меблировка. В медицинской страховке Скита, естественно, не было формулировки «я-был-дураком-и-разрушал-свое-здоровье-и-теперь-мне-нужно-поставить-мозги-на-место». Поэтому Дасти уже выписал чек за проживание и питание в течение четырех недель и подписал обязательство оплатить услуги психотерапевтов, врачей, адвокатов и медицинских сестер в зависимости от того, сколько их потребуется.
Поскольку это был уже третий курс лечения, который проходил Скит (и второй в «Новой жизни»), Дасти начинало казаться, что для того, чтобы можно было надеяться на успех, требовались, пожалуй, не физиологи, врачи и психиатры, а мудрецы, чародеи, ведьмы и волшебный колодец.
Скиту предстояло, вероятно, провести в «Новой жизни» самое меньшее три недели. Возможно, шесть. Из-за того, что он совершил попытку самоубийства, несколько медиков должны были непрерывно наблюдать за ним по крайней мере три дня.
Даже с учетом заключенных наперед контрактов на отделку зданий и новой игры по «Властелину Колец», которую разрабатывала Марти, они не смогут в этом году провести длительный отпуск на Гавайских островах. Вместо этого они вполне смогут поставить на заднем дворе несколько фонарей в виде тики[12], носить рубашки-алоха, крутить компакт-диск Дона Хо и устраивать луау – так на Гавайях называют пир на открытом воздухе, – в котором луау, то есть осьминога с листьями таро, заменит консервированная ветчина. Вообще-то это тоже должно было оказаться прекрасно. Любое время, проведенное вместе с Марти, было прекрасным, и неважно, на каком фоне это время протекало, – залива Уайми или крашеного дощатого забора, огораживавшего их цветник.
Когда Дасти присел на край кровати, Скит бросил выпуск «Тайма», который держал в руках.
– С тех пор как они перестали печатать голых девок, журнал стал просто поганым. – Дасти промолчал, и Скит встревожился: – Эй, братец, это была просто шутка, а не бред от наркотиков. Я сейчас, пожалуй, не на высоте.
– Когда ты там находился, все было куда смешнее.
– Да. Но после того, как полет закончится, трудно оставаться веселым, сидя на обломках. – Его голос дрожал, как волчок, замедляющий свое вращение.
Барабанная дробь, которую выбивают по крыше капли дождя, обычно действует успокаивающе. Но теперь ее звук угнетал, служил пугающим напоминанием о тех снах, которые в течение нескольких прошедших впустую лет навевали наркотики.
Скит прижал кончики пальцев с бледной морщинистой кожей к векам.
– Я заглянул себе в глаза в зеркале ванной. Словно кто-то харкнул комками болезненной мокроты в пару грязных пепельниц. Дружище, и ощущение в них такое же самое.
– Тебе нужно еще что-нибудь, кроме зубной щетки? Какие-нибудь свежие журналы, книги, радио?
– Не-а. Ближайшие несколько дней я постараюсь спать побольше. – Он смотрел на кончики пальцев, будто ожидал увидеть на них прилипшие куски глаз. – Я ценю это, Дасти. Я не стою этого, но я это ценю. И я так или иначе расплачусь с тобой.
– Забудь об этом.
– Нет. Я так хочу. – Он медленно осел в кресле, словно это плавилась восковая свеча в форме человека. – Это важно для меня. Вдруг я выиграю кучу денег в лотерею или еще как-то повезет. Кто знает? Ведь такое может случиться.
– Может, – согласился Дасти, потому что он верил в чудеса, хотя и не верил в лотерею.
Явился санитар первой смены, молодой американец азиатского происхождения по имени Том Вонг. Увидев на его лице уверенное спокойствие опытного работника рядом с ребяческой улыбкой, Дасти поверил, что оставляет брата в надежных руках.
В истории болезни было записано имя пациента – Холден Колфилд-младший, но когда Том прочел его вслух, Скит очнулся от своей летаргии.
– Скит! – резко сказал он, выпрямившись в кресле и сжав кулаки. – Так меня зовут. Скит и только Скит. Никогда не называйте меня Холден. Никогда. Как я могу быть Холденом-младшим, когда мой лживый засранец-папаша вовсе не был Холденом-старшим. Я мог бы стать Сэмом Фарнером-младшим, но и так не смейте называть меня! Если вы станете называть меня иначе, чем Скит, то я разденусь догола, подожгу свои волосы и выброшусь в это дурацкое окно. Вам все ясно? Вы, наверно, не хотите, чтобы я покончил с собой, бросившись голым и пылающим в ваш миленький маленький садик?
Том Вонг, улыбнувшись, помотал головой.
– Только не в мою смену, Скит. Пылающие волосы – это, наверно, удивительное зрелище, но уверен, что вид твоего голого тела не доставит мне удовольствия.
Дасти с облегчением улыбнулся. Том выбрал совершенно верный тон.
– Вы совершенно правы, мистер Вонг, – сказал Скит, снова резко откинувшись в кресле.
– Пожалуйста, называйте меня Томом.
Скит помотал головой.
– У меня тяжелый случай задержки развития. Ее причины кроются в ранней юности и спутаны-связаны-сцеплены сильнее, чем пара трахающихся земляных червей. Мистер Вонг, я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы обзавестись здесь кучей новых друзей. Поймите, что мне нужны авторитетные персоны, люди, которые могли бы указать мне путь – ведь я на самом деле не могу так жить дальше, и я действительно хочу найти свой путь, на самом деле… Договорились?
– Договорились, – согласился Том Вонг.
– Я привезу твою одежду и барахло, – сказал Дасти.
Скит попытался подняться на ноги, но не смог оторваться от стула. Дасти наклонился и поцеловал его в щеку.
– Я люблю тебя, братец.
– На самом деле, – ответил Скит, – я никогда не смогу с тобой расплатиться.
– Наверняка сможешь. Ты что, забыл? Лотерея.
– Я невезучий.
– Тогда я куплю для тебя билетик, – откликнулся Дасти.
– Правда, купишь? Ты везучий. Всегда был таким. Черт возьми, ты же нашел Марти. Ты купаешься в удаче по самые уши.
– Тебе причитается заработная плата. Я буду покупать для тебя два билета в неделю.
– Это будет здорово. – Скит закрыл глаза. Его голос превратился в невнятное бормотание. – Это будет… здорово. – Он уснул.
– Бедное дитя, – сказал Том Вонг. Дасти кивнул.
Из комнаты Скита Дасти сразу же прошел на медицинский пост второго этажа. Там он поговорил с главной медсестрой Коллин О’Брайен, крепкой веснушчатой женщиной с седыми волосами и добрыми глазами, которая могла бы сыграть мать-настоятельницу любого женского монастыря в любом кинофильме на католические темы, который когда-либо был поставлен. Она уверяла, что знает все ограничения, которые следует соблюдать при лечении таких случаев, как у Скита, но Дасти все равно повторил с ней все по пунктам.
– Никаких наркотиков. Никаких транквилизаторов, никаких успокоительных. Никаких антидепрессантов. Его пичкали этими проклятыми наркотиками с пяти лет; бывало, что он получал их одновременно два или три. Он плохо учился, а это обозвали расстройством поведения, и его старик принялся бороться с этим расстройством с помощью лекарств. Когда лекарство давало побочные эффекты, то подыскивались другие медикаменты, чтобы бороться с ними, и когда те, в свою очередь, производили новые побочные эффекты, то, для того чтобы справиться с ними, подбирались все новые и новые лекарства. Он вырос на химическом рагу, и именно это, я точно знаю, изуродовало его. Он привык поедать пилюли, получать уколы и теперь просто не в состоянии представить, что можно жить нормально.
– Доктор Донклин согласен с вами, – сказала сестра, просматривая историю болезни Скита. – Он получал здесь безмедикаментозное лечение.
– Обмен веществ у Скита настолько расстроен, нервная система настолько перенапряжена, что нельзя быть уверенным в адекватности реакции даже на самые обычные, безопасные и традиционные лекарственные средства.
– Он не будет получать даже тайленол.
Слушая собственные слова, Дасти понимал, что волнение за судьбу Скита заставляет его чересчур много болтать.
– Однажды он чуть не умер из-за таблеток кофеина; слишком пристрастился к ним. Развился кофеиновый психоз, сопровождавшийся поразительными фантастическими галлюцинациями, а потом начались конвульсии. Теперь он стал невероятно чувствительным к кофеину; он вызывает сильную аллергию. Если вы дадите ему кофе или даже кока-колу, у него может развиться анафилактический шок.
– Сынок, – спокойно ответила пожилая медсестра, – все это записано в истории болезни. Поверьте, мы будем хорошо ухаживать за ним. – К удивлению Дасти, Коллин О’Брайен перекрестила его, а потом подмигнула. – В мое дежурство с вашим маленьким братцем не случится ничего плохого.
Если бы она была матерью-настоятельницей из кинофильма, то нельзя было бы даже усомниться в том, что, когда она говорит от своего имени, ее устами вещает бог.
– Спасибо, миссис О’Брайен, – негромко сказал он. – Большое, большое вам спасибо.
Оказавшись на улице и сидя в своем фургоне, он не сразу включил двигатель. Его била такая сильная дрожь, что он просто не смог бы вести машину.
Эта дрожь была долго сдерживаемой реакцией на его падение с крыши Соренсона. Его трясло и от гнева, гнева на несчастного Скита с искалеченной психикой и на то нескончаемое бремя, которое он представлял собою. А этот гнев пробудил в Дасти еще и дрожь стыда, потому что он по-настоящему любил Скита и ощущал ответственность за него, но был бессилен помочь ему. Осознание своего бессилия было хуже всего.
Он облокотился на рулевое колесо, уперся лбом в сложенные руки и сделал то, что так редко позволял себе на всем протяжении прожитых двадцати девяти лет. Он расплакался.
Глава 11
После сеанса с доктором Ариманом Сьюзен Джэггер, казалось, вновь стала самой собою, той женщиной, какой была до того, как ею овладела агорафобия. Изящным движением просовывая руки в рукава плаща, она заявила, что проголодалась. С изрядной долей элегантного юмора она дала оценку трем китайским ресторанам, в которых Марти предложила купить еду для их совместной трапезы.
– Меня нисколько не волнует глютаминовая кислота или чрезмерное количество жгучего красного перца в говядине по-сычуаньски, но, боюсь, мне придется исключить из списка претендентов номер три, так как там мы вполне можем получить непрошеный гарнир из тараканов. – Ничто в ее лице или манере поведения не указывало на то, что эта женщина пребывает в почти полной власти фобии, управляющей ее душевными и телесными движениями.
Когда Марти открыла дверь в коридор, Сьюзен напомнила ей:
– Ты забыла книгу.
Книжка в мягкой обложке лежала на столике возле кресла, в котором сидела Марти. Она прошла через комнату, но чуть заколебалась перед тем, как взять книгу.
– Что-то не так? – поинтересовалась Сьюзен.
– Что? А, ничего. Показалось, что я выронила закладку. – Марти сунула книгу в карман плаща.
Пока они шли по коридору, Сьюзен пребывала в таком же хорошем настроении, но, пока лифт быстро скользил вниз, ее состояние начало изменяться. Когда они оказались в вестибюле, на ее лице уже было кислое выражение, а шутливые нотки в голосе сменились унылым беспокойством. Она ссутулила плечи, повесила голову и сгорбилась, словно уже почувствовала сквозь плотно закрытую дверь холодные влажные удары штормового ветра.
Сьюзен вышла из лифта одна, но не успела сделать несколько шагов по черному камню вестибюля, как была вынуждена схватиться за руку Марти в поисках поддержки. А к тому времени, когда они дошли до дверей, страх довел ее до состояния унизительного бессилия, чуть ли не паралича.
Поход до автомобиля оказался мучительным. Когда они дошли до «Сатурна», правое плечо и шея Марти по-настоящему болели, так как Сьюзен изо всех сил вцепилась в ее руку и беспомощно висела на ней.
Сьюзен съежилась на пассажирском месте в такой позе, словно у нее нестерпимо болел живот, уставилась на свои колени, чтобы даже краем глаза не видеть мира, лежавшего за окнами.
– Наверху, пока мы занимались с доктором Ариманом, я чувствовала себя так хорошо, – несчастным голосом сказала она, – так хорошо. Я чувствовала себя нормальной. Я была уверена, что, когда выйду наружу, мне будет лучше, ну хоть чуть-чуть лучше, но теперь мне хуже, чем было, когда я шла туда.
– Тебе не хуже, милая, – ответила Марти, включая зажигание, – поверь мне. Пока мы ехали туда, ты сидела на такой же занозе.
– Но я чувствую себя хуже. Мне кажется, что в небе, у нас над головами, что-то нависает, и оно должно раздавить меня.
– Это просто дождь, – сказала Марти. Дождь и в самом деле выбивал по крыше совершенно неблагозвучную дробь.
– Это не дождь. Что-то гораздо хуже. Какая-то огромная тяжесть. Она нависает над нами. О, боже, я ненавижу ее.
– Мы вольем в тебя бутылку «Циндао».
– Это не поможет.
– Две бутылки.
– Мне нужна бочка.
– Две бочки. Мы напьемся вместе.
– Ты хороший друг, Марти, – сказала Сьюзен, не поднимая головы.
– Посмотрим, будешь ли ты так считать, когда мы обе будем лечиться от алкоголизма в больнице.
– Меня нисколько не волнует глютаминовая кислота или чрезмерное количество жгучего красного перца в говядине по-сычуаньски, но, боюсь, мне придется исключить из списка претендентов номер три, так как там мы вполне можем получить непрошеный гарнир из тараканов. – Ничто в ее лице или манере поведения не указывало на то, что эта женщина пребывает в почти полной власти фобии, управляющей ее душевными и телесными движениями.
Когда Марти открыла дверь в коридор, Сьюзен напомнила ей:
– Ты забыла книгу.
Книжка в мягкой обложке лежала на столике возле кресла, в котором сидела Марти. Она прошла через комнату, но чуть заколебалась перед тем, как взять книгу.
– Что-то не так? – поинтересовалась Сьюзен.
– Что? А, ничего. Показалось, что я выронила закладку. – Марти сунула книгу в карман плаща.
Пока они шли по коридору, Сьюзен пребывала в таком же хорошем настроении, но, пока лифт быстро скользил вниз, ее состояние начало изменяться. Когда они оказались в вестибюле, на ее лице уже было кислое выражение, а шутливые нотки в голосе сменились унылым беспокойством. Она ссутулила плечи, повесила голову и сгорбилась, словно уже почувствовала сквозь плотно закрытую дверь холодные влажные удары штормового ветра.
Сьюзен вышла из лифта одна, но не успела сделать несколько шагов по черному камню вестибюля, как была вынуждена схватиться за руку Марти в поисках поддержки. А к тому времени, когда они дошли до дверей, страх довел ее до состояния унизительного бессилия, чуть ли не паралича.
Поход до автомобиля оказался мучительным. Когда они дошли до «Сатурна», правое плечо и шея Марти по-настоящему болели, так как Сьюзен изо всех сил вцепилась в ее руку и беспомощно висела на ней.
Сьюзен съежилась на пассажирском месте в такой позе, словно у нее нестерпимо болел живот, уставилась на свои колени, чтобы даже краем глаза не видеть мира, лежавшего за окнами.
– Наверху, пока мы занимались с доктором Ариманом, я чувствовала себя так хорошо, – несчастным голосом сказала она, – так хорошо. Я чувствовала себя нормальной. Я была уверена, что, когда выйду наружу, мне будет лучше, ну хоть чуть-чуть лучше, но теперь мне хуже, чем было, когда я шла туда.
– Тебе не хуже, милая, – ответила Марти, включая зажигание, – поверь мне. Пока мы ехали туда, ты сидела на такой же занозе.
– Но я чувствую себя хуже. Мне кажется, что в небе, у нас над головами, что-то нависает, и оно должно раздавить меня.
– Это просто дождь, – сказала Марти. Дождь и в самом деле выбивал по крыше совершенно неблагозвучную дробь.
– Это не дождь. Что-то гораздо хуже. Какая-то огромная тяжесть. Она нависает над нами. О, боже, я ненавижу ее.
– Мы вольем в тебя бутылку «Циндао».
– Это не поможет.
– Две бутылки.
– Мне нужна бочка.
– Две бочки. Мы напьемся вместе.
– Ты хороший друг, Марти, – сказала Сьюзен, не поднимая головы.
– Посмотрим, будешь ли ты так считать, когда мы обе будем лечиться от алкоголизма в больнице.
Глава 12
Из «Новой жизни» Дасти, охваченный состоянием, напоминавшим печаль, направился домой, чтобы сменить свою промокшую рабочую одежду на сухое цивильное платье. Когда он вошел из гаража в кухню, его со всем собачьим энтузиазмом приветствовал Валет. Собака не просто размахивала хвостом, а виляла всей задней половиной туловища. От одного только вида ретривера тьма, владевшая душой Дасти, начала рассеиваться.
Он присел на корточки, ткнулся носом в холодный собачий нос, ласково почесал за бархатистыми ушами, медленно провел пальцами, как расческой, по густому воротнику на шее, по загривку, нежно поскреб под челюстью и зарыл руку в густой зимний мех на груди.
И Валет и он одинаково наслаждались происходившим. Ласкать, почесывать и обнимать собаку – все это приносило мыслям и сердцу столько же покоя, сколько и медитация, и было почти столь же благотворно для души, как молитва.
Когда Дасти включил кофеварку и принялся ложкой накладывать отличную смесь из колумбийских сортов кофе в фильтр, Валет перекатился на спину, задрав все четыре ноги вверх и подставляя живот, чтобы хозяин почесал его.
– Ты ласковый поросенок, – заявил Дасти. Хвост Валета со свистом заметался по кафельному полу. – Мне нужно мое меховое успокоительное, то есть ты, – признал Дасти, – но в данный момент кофе нужнее. И не обижайся.
Его сердце, казалось, перекачивало фреон вместо крови. Холод засел глубоко в плоти и костях; даже глубже. Включенный на полную мощность обогреватель в фургоне не мог согреть его, и поэтому Дасти надеялся на кофе.
Когда Валет понял, что живот ему сейчас не почешут, он поднялся на ноги и прошел через кухню к маленькой ванной. Дверь была приоткрыта, и пес просунул морду в шестидюймовую щель и, фыркая, принялся принюхиваться к темноте.
– У тебя стоит в углу прекрасная миска с замечательной свежей водой, – попенял ему Дасти. – Зачем тебе пить из унитаза?
Валет оглянулся на голос и вновь сосредоточился на темной ванной.
Кофе закапал в стеклянный кофейник, и кухня заполнилась прекрасным ароматом.
Дасти поднялся наверх и переоделся в джинсы, белую рубашку и темно-голубой шерстяной свитер.
Обычно, когда только они были в доме вдвоем, собака повсюду ходила за ним, рассчитывая на новую порцию ласки, короткую игру или просто ласковое слово. Но на этот раз Валет остался внизу. И когда Дасти возвратился в кухню, ретривер все так же стоял, просунув нос в дверь ванной. Он подошел к хозяину, внимательно проследил, как тот наливал в чашку дымящийся напиток, и вновь вернулся на свою позицию.
Кофе был крепким, густым и очень горячим, но тепло, которое он давал, было поверхностным. Лед, затаившийся в костях Дасти, так и не начал от него таять. Наоборот, когда Дасти, опершись на стол, смотрел на Валета, неустанно принюхивавшегося к щели между дверью ванной и косяком, он ощутил новую волну холода.
– Тебе что-то не нравится там, пушистый хвост?
Валет посмотрел на хозяина и заскулил.
Дасти налил себе вторую чашку кофе, но, перед тем как выпить, подошел к двери в ванную, отодвинул коленом Валета в сторону, толкнул дверь внутрь и включил свет.
Он присел на корточки, ткнулся носом в холодный собачий нос, ласково почесал за бархатистыми ушами, медленно провел пальцами, как расческой, по густому воротнику на шее, по загривку, нежно поскреб под челюстью и зарыл руку в густой зимний мех на груди.
И Валет и он одинаково наслаждались происходившим. Ласкать, почесывать и обнимать собаку – все это приносило мыслям и сердцу столько же покоя, сколько и медитация, и было почти столь же благотворно для души, как молитва.
Когда Дасти включил кофеварку и принялся ложкой накладывать отличную смесь из колумбийских сортов кофе в фильтр, Валет перекатился на спину, задрав все четыре ноги вверх и подставляя живот, чтобы хозяин почесал его.
– Ты ласковый поросенок, – заявил Дасти. Хвост Валета со свистом заметался по кафельному полу. – Мне нужно мое меховое успокоительное, то есть ты, – признал Дасти, – но в данный момент кофе нужнее. И не обижайся.
Его сердце, казалось, перекачивало фреон вместо крови. Холод засел глубоко в плоти и костях; даже глубже. Включенный на полную мощность обогреватель в фургоне не мог согреть его, и поэтому Дасти надеялся на кофе.
Когда Валет понял, что живот ему сейчас не почешут, он поднялся на ноги и прошел через кухню к маленькой ванной. Дверь была приоткрыта, и пес просунул морду в шестидюймовую щель и, фыркая, принялся принюхиваться к темноте.
– У тебя стоит в углу прекрасная миска с замечательной свежей водой, – попенял ему Дасти. – Зачем тебе пить из унитаза?
Валет оглянулся на голос и вновь сосредоточился на темной ванной.
Кофе закапал в стеклянный кофейник, и кухня заполнилась прекрасным ароматом.
Дасти поднялся наверх и переоделся в джинсы, белую рубашку и темно-голубой шерстяной свитер.
Обычно, когда только они были в доме вдвоем, собака повсюду ходила за ним, рассчитывая на новую порцию ласки, короткую игру или просто ласковое слово. Но на этот раз Валет остался внизу. И когда Дасти возвратился в кухню, ретривер все так же стоял, просунув нос в дверь ванной. Он подошел к хозяину, внимательно проследил, как тот наливал в чашку дымящийся напиток, и вновь вернулся на свою позицию.
Кофе был крепким, густым и очень горячим, но тепло, которое он давал, было поверхностным. Лед, затаившийся в костях Дасти, так и не начал от него таять. Наоборот, когда Дасти, опершись на стол, смотрел на Валета, неустанно принюхивавшегося к щели между дверью ванной и косяком, он ощутил новую волну холода.
– Тебе что-то не нравится там, пушистый хвост?
Валет посмотрел на хозяина и заскулил.
Дасти налил себе вторую чашку кофе, но, перед тем как выпить, подошел к двери в ванную, отодвинул коленом Валета в сторону, толкнул дверь внутрь и включил свет.