* * *
По дороге домой Марти вела машину с чрезвычайной осторожностью, и не только из-за плохой погоды, но и из-за своего состояния. Перспектива внезапного приступа тревожности на скорости в шестьдесят миль в час заставляла сдерживать стремление как можно скорее оказаться дома. К счастью, полуостров Бальбоа и Корону-дель-Мар не связывали между собой никакие автострады, весь маршрут проходил по городским улицам, и Марти волей-неволей приходилось тащиться среди еле-еле ползущих машин. А на Пасифик-Коаст-хайвей, дальше чем на полпути от дома, движение прекратилось совсем. За сорок или пятьдесят автомобилей впереди мигающие красно-голубые сигналы санитарных и полицейских автомобилей указывали место дорожного происшествия.Застряв в пробке, она достала сотовый телефон, чтобы связаться с доктором Клостерманом, ее терапевтом, рассчитывая записаться на прием на следующий день, желательно с утра, если возможно.
– Дело довольно срочное. Я не хочу сказать, что речь идет о сильных болях или чем-нибудь еще в этом роде, но я предпочла бы посоветоваться с ним по поводу своего самочувствия как можно скорее.
– Какие у вас симптомы? – спросил голос в трубке.
Марти ответила не сразу.
– Это, в общем-то, достаточно личное… Я предпочла бы все обсудить непосредственно с доктором Клостерманом.
– Он ушел на весь день, но мы могли бы втиснуть вас в список примерно на восемь тридцать утра.
– Благодарю вас. Я приду, – сказала Марти и выключила телефон.
От гавани поднимался тонкий холст серого тумана, а иглы дождя шили из него саван умирающему дню.
С места дорожного происшествия по встречной полосе, где понемногу двигались машины, пробирался автомобиль «Скорой помощи».
На нем не были включены ни сирена, ни спецсигналы. Скорее всего, пациент уже не нуждался в медицинской помощи и был уже не пациентом, а свертком на носилках и направлялся не в больницу, а в морг.
Марти, внутренне исполненная торжественности, проводила глазами неторопливо двигавшийся под дождем автомобиль, а потом перевела взгляд на зеркало заднего вида, в котором были видны постепенно угасавшие в тумане габаритные огни. Она, конечно, не могла знать наверняка, что «Скорая помощь» выступала на этот раз в роли катафалка, но тем не менее была уверена, что в ней находился труп. Она чувствовала, что мимо нее прошла Смерть.
* * *
Пока Дасти в ожидании возвращения Тома Вонга рассматривал спящего Скита, последним из всего на свете, о чем ему хотелось думать, было прошлое. И все же его мысли скользнули далеко назад, в детство, которое он делил со Скитом, к царственному отцу Скита и, что еще хуже, к человеку, который принял из рук этого ублюдка бразды правления домашним хозяйством. Мужу номер четыре. Доктору Дереку Лэмптону, психологу, психиатру, преподавателю и писателю неофрейдистского толка.Их мать, Клодетта, питала нежное, но страстное и непреодолимое влечение к интеллектуалам – особенно к тем из них, которые страдали манией величия.
Отец Скита, псевдо-Холден, продержался в доме до тех пор, пока Скиту исполнилось девять лет, а Дасти четырнадцать. Они целую ночь напролет праздновали его уход: смотрели фильмы ужасов, пакетами ели картофельные чипсы и ведрами – шоколадное и арахисовое мороженое. Все это было строго-настрого запрещено. В период его диктатуры строжайше соблюдалась нацистская диета для детей (правда, только для них, взрослые жили по-другому): никаких жиров, никакой соли, никакого сахара, никаких приправ, никаких развлечений. Утром, несмотря на то что обоих чуть ли не тошнило от обжорства, а глаза опухли и покраснели от усталости, они, окрыленные вновь обретенной свободой, оставались на ногах еще несколько часов, обошли все окрестности, собрали два фунта собачьего дерьма и отправили их почтовой посылкой по новому адресу низвергнутого деспота.
Хотя посылка была анонимной и обратный адрес был выдуманным, они считали, что профессор мог бы вычислить отправителей, потому что после достаточного количества двойных мартини он иногда принимался оплакивать неспособность своего сына к обучению, громогласно заявляя, что вонючая куча удобрений и то обладает бо́льшим академическим потенциалом, нежели Скит: «Твоя эрудиция находится примерно на одном уровне с экскрементами, мой мальчик, ты неотесан, как кривая табуретка, так же культурен, как куча дерьма, менее понятлив, чем коровья лепешка, и проницателен, как жопа». Посылая ему коробку с собачьим дерьмом, они желали подвигнуть его на то, чтобы он смог применить на практике свои глубочайшие познания в области теории образования и сотворить из содержимого почтового отправления лучшего ученика, чем был Скит.
Спустя всего несколько дней после того, как фальшивого Колфилда вышвырнули в рожь над пропастью, в доме поселился доктор Лэмптон. Все взрослые были невыносимо цивилизованными и чересчур нетерпеливыми для того, чтобы облегчать друг другу пути к достижению личных стремлений, и потому Клодетта объявила детям, что за немедленным и неизбежным разводом сразу же последует новый брак.
На этом праздники Дасти и Скита окончились. Не прошло и двадцати четырех часов, как они узнали, что скоро настанет день, после которого они с ностальгической тоской будут вспоминать те золотые годы, что провели под указующим перстом псевдо-Холдена, поскольку доктор Дерек Лэмптон наверняка пометит их своим традиционным личным номером: 666.
В этот момент Скит вернул Дасти из прошлого:
– У тебя такой вид, словно ты только что проглотил червяка. О чем ты думаешь?
Он все так же, скорчившись в позе эмбриона, лежал на кровати, но его слезящиеся глаза были открыты.
– О Гаде Лэмптоне, – ответил Дасти.
– Дружище, ты слишком много думаешь о нем, теперь уже я попробую уговорить тебя слезть с крыши. – Скит спустил ноги с кровати и сел.
Валет подошел к Скиту и облизал его дрожащие руки.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Дасти.
– Как после самоубийства.
– После, это хорошо. – Дасти вынул из кармана рубашки два лотерейных билета и протянул их Скиту. – Как обещал. Купил их в круглосуточном магазинчике недалеко отсюда, том самом, где в минувшем ноябре продали билет с самым большим выигрышем, тем, что сорвал куш в тридцать миллионов долларов.
– Держи их подальше от меня. После моего прикосновения у них не будет ни единого шанса на выигрыш.
Дасти подошел к тумбочке, открыл ящик и вынул оттуда Библию. Он пролистал ее, пробегая стихи глазами, а потом прочел строку из Иеремии:
– «Благословен человек, который надеется на Господа…»[16] Как ты насчет этого?
– Ну, пока что я научился не доверять метамфетаминам.
– Это уже прогресс, – ответил Дасти. Он положил билеты в Библию на ту страницу, слова с которой прочел, и положил книгу в ящик.
Скит встал с кровати и, шатаясь, побрел в ванную.
– Пойти пописать.
– Пойти посмотреть?
– Не волнуйся, братец, – откликнулся Скит, включая свет. – Здесь нет ничего такого, чем я мог бы угробить себя.
– Ты можешь прыгнуть в пасть «джона» и спустить воду, – возразил Дасти, входя вслед за ним в открытую дверь.
– Или скрутить веревку из туалетной бумаги.
– Смотрю, ты стал слишком умным. За тобой нужен глаз да глаз.
В туалете стоял плотно закрытый бачок с кнопочным сливным механизмом; там не было ни одной части, которую было бы легко снять, чтобы добраться до металлических деталей, с помощью которых можно перерезать себе вены.
Минутой позже, когда Скит мыл руки, Дасти вынул из кармана сложенные листочки и громко прочел вслух, глядя на верхний, то, что писал Скит:
– Доктор Ен Ло.
Кусок мыла выскользнул из рук Скита и упал в раковину. Скит не стал поднимать его. Он прислонялся к раковине бедрами, держа руки под струей; вода смывала пену с его пальцев. Упустив мыло, он что-то сказал, но его слова нельзя было разобрать из-за шума воды.
Дасти вскинул голову.
– Что ты говоришь?
– Я слушаю, – отозвался Скит, слегка повысив голос.
– Кто такой доктор Ен Ло? – спросил Дасти, озадаченный ответом.
Скит не отвечал.
Он стоял спиной к Дасти. Голова была низко наклонена, и поэтому его лицо нельзя было рассмотреть в зеркале. Он, казалось, разглядывал свои руки, которые все так же держал под струей воды, хотя на них уже давно не должно было остаться ни малейшего следа мыла.
– Эй, Малыш?
Молчание.
Дасти втиснулся в тесную ванную рядом с братом. Скит неотрывно глядел вниз, на свои руки, глаза сияли, как будто от удивления, рот был приоткрыт с каким-то благоговейным выражением, словно в стиснутых руках скрывалась великая тайна бытия.
Над раковиной начало расти облачко пахнувшего мылом пара. Хлеставшая из крана вода была отчаянно горячей. Руки Скита, обычно очень бледные, стали ярко-красными.
– Боже мой! – Дасти поспешно выключил воду. Металлический кран оказался настолько горячим, что к нему трудно было прикоснуться.
Очевидно, не чувствуя никакой боли, Скит все так же держал свои полуошпаренные руки под краном.
Дасти пустил холодную воду, и его брат даже виду не подал, что заметил это изменение. Он не выказывал никакого ощущения дискомфорта, пока на него лился кипяток, а теперь, казалось, ему совершенно не стало легче от холодной воды. За лишенным двери проемом жалобно заскулил Валет. Задрав голову, он попятился на несколько шагов в спальню. Пес безошибочно знал, что у людей что-то не в порядке.
Дасти взял брата одной рукой за плечо. Все так же держа руки перед собой, не сводя с них остановившегося взгляда, Скит позволил вывести себя из ванной. Он опустился на край кровати и, положив руки на колени, принялся изучать их с таким видом, будто пытался прочесть свою судьбу на линиях ладоней.
– Не шевелись, – приказал Дасти и торопливо вышел из комнаты, чтобы найти Тома Вонга.
Глава 19
Въехав в гараж, Марти была неприятно разочарована, не увидев там фургона Дасти. Поскольку муж ни в коем случае не мог работать под дождем, она твердо рассчитывала найти его дома.
В кухне ее ждала короткая записка, прижатая к дверце холодильника керамическим помидором с магнитом: «О, Прекрасная. Я вернусь домой к 5:00. Мы отправимся на обед. Люблю тебя даже сильнее, чем такос[17]. Дасти».
Она отправилась в ванную и, только когда уже мыла руки, заметила, что на двери аптечки не хватает зеркала. От него остался лишь крошечный осколок посеребренного стекла, застрявший в нижнем правом углу металлической рамки.
Вероятно, Дасти случайно разбил его. И старательно убрал осколки, не заметив только одного маленького кусочка, оставшегося на своем месте.
Если разбитое зеркало означало несчастье, то сегодня был самый неподходящий из всех возможных дней для того, чтобы проверять эту примету.
Хотя желудок у Марти был уже совершенно пуст, она все еще ощущала позывы тошноты. Она взяла стакан, положила туда лед и налила имбирного пива. Обычно, когда у нее бывали нелады с желудком, ей помогало что-нибудь холодное и сладкое.
Куда бы ни ушел Дасти, он, судя по всему, взял с собой Валета. И хотя в действительности их дом был маленьким и уютным, но сейчас он казался ей большим, холодным и пустым.
Марти сидела на кухне у стола, за которым они завтракали по утрам, у залитого дождем окна и, потягивая имбирное пиво, пыталась решить, что для нее сегодня будет лучше: куда-нибудь отправиться или же остаться дома.
Она намеревалась за обедом – если, конечно, у нее хватит сил, чтобы есть, поделиться с Дасти тревожными событиями нынешнего дня и заранее опасалась, что ее может услышать официантка или другие посетители. Кроме того, ей не хотелось бы оказаться на публике, если с ней вдруг случится еще один приступ наподобие того, что скрутил ее по дороге домой.
С другой стороны, если они останутся дома, то она вряд ли сможет заставить себя приготовить обед…
Марти перевела взгляд с пива на доску с ножами, висевшую на стенке около раковины. В стакане, который она судорожно стиснула задрожавшей правой рукой, зазвякали кубики льда.
Блестящие нержавеющие лезвия кухонных инструментов сверкали как-то странно, будто не просто отражали свет, но сами испускали его.
Поставив стакан на стол и опустив руку на колено, Марти заставила себя смотреть в сторону. Но ее глаза сразу же вернулись к ножам, словно их притянуло какой-то силой.
Марти точно знала, что не способна к насилию над другими, кроме, наверно, тех случаев, когда нужно защитить себя, тех, кого она любит, и невинных. Она также сомневалась, что была в состоянии причинить вред сама себе.
Однако вид ножей так взбудоражил ее, что она не могла усидеть на месте. Она поднялась, постояла в нерешительности несколько секунд, вошла в столовую, потом в гостиную. Она двигалась безостановочно и вроде бы бесцельно, хотя на самом деле стремилась увеличить расстояние между собой и доской с ножами.
Переставив безделушки, которые вовсе не нужно было переставлять, поправив абажур, который не был перекошен, тщательно уложив подушки, которые и так аккуратно лежали на своих местах, Марти вышла в холл и, открыв дверь, вышла за порог, в подъезд.
Ее сердце билось с такой силой, что от ударов содрогалось все тело. С каждым ударом по артериям устремлялся такой поток, что все, находившееся у Марти перед глазами, пульсировало вместе с тяжкими приливами крови.
Нетвердо ступая подкашивавшимися, словно ватными, ногами, она прошла дальше и остановилась перед невысокой лесенкой. Положила руку на перила…
Чтобы уйти как можно дальше от доски с ножами, ей нужно было выйти наружу, в шторм, который немного стих и превратился в простой сильный дождь. Но ведь всюду, куда бы она ни направилась, на любом краю света, при хорошей и плохой погоде, при свете и в темноте она столкнется с острыми предметами, наточенными лезвиями, зубчатыми краями, с инструментами, посудой и приспособлениями, которые могут быть использованы для злых целей.
Ей нужно было как-то усмирить расходившиеся нервы, остановить мятущиеся мысли, изгнать эти странные представления. Успокоиться.
Боже, помоги мне.
Она попробовала несколько раз медленно и глубоко вздохнуть, но вместо этого ее дыхание стало еще более частым и неровным. Когда же Марти закрыла глаза, надеясь найти покой в своем внутреннем мире, то обнаружила темный головокружительный хаос.
Она не будет в состоянии овладеть собою до тех пор, пока не наберется смелости, чтобы возвратиться на кухню и выступить лицом к лицу против той вещи, которая вызвала этот приступ тревоги. Ножи. Она должна справиться с ножами, и быстро, до того, как это неуклонно нарастающее беспокойство перерастет в настоящую панику.
Ножи.
Марти неохотно отвернулась от лестницы. Вновь шагнула к остававшейся открытой двери дома.
Вестибюль за порогом, в доме, выглядел неприветливо. Это был ее горячо любимый маленький домик, место, где она была более счастливой, чем когда-либо прежде в своей жизни, но теперь он казался ей почти таким же чужим, как если бы принадлежал незнакомым людям.
Ножи.
Она перешагнула через порог, постояла секунду-другую в неуверенности и закрыла за собой дверь.
В кухне ее ждала короткая записка, прижатая к дверце холодильника керамическим помидором с магнитом: «О, Прекрасная. Я вернусь домой к 5:00. Мы отправимся на обед. Люблю тебя даже сильнее, чем такос[17]. Дасти».
Она отправилась в ванную и, только когда уже мыла руки, заметила, что на двери аптечки не хватает зеркала. От него остался лишь крошечный осколок посеребренного стекла, застрявший в нижнем правом углу металлической рамки.
Вероятно, Дасти случайно разбил его. И старательно убрал осколки, не заметив только одного маленького кусочка, оставшегося на своем месте.
Если разбитое зеркало означало несчастье, то сегодня был самый неподходящий из всех возможных дней для того, чтобы проверять эту примету.
Хотя желудок у Марти был уже совершенно пуст, она все еще ощущала позывы тошноты. Она взяла стакан, положила туда лед и налила имбирного пива. Обычно, когда у нее бывали нелады с желудком, ей помогало что-нибудь холодное и сладкое.
Куда бы ни ушел Дасти, он, судя по всему, взял с собой Валета. И хотя в действительности их дом был маленьким и уютным, но сейчас он казался ей большим, холодным и пустым.
Марти сидела на кухне у стола, за которым они завтракали по утрам, у залитого дождем окна и, потягивая имбирное пиво, пыталась решить, что для нее сегодня будет лучше: куда-нибудь отправиться или же остаться дома.
Она намеревалась за обедом – если, конечно, у нее хватит сил, чтобы есть, поделиться с Дасти тревожными событиями нынешнего дня и заранее опасалась, что ее может услышать официантка или другие посетители. Кроме того, ей не хотелось бы оказаться на публике, если с ней вдруг случится еще один приступ наподобие того, что скрутил ее по дороге домой.
С другой стороны, если они останутся дома, то она вряд ли сможет заставить себя приготовить обед…
Марти перевела взгляд с пива на доску с ножами, висевшую на стенке около раковины. В стакане, который она судорожно стиснула задрожавшей правой рукой, зазвякали кубики льда.
Блестящие нержавеющие лезвия кухонных инструментов сверкали как-то странно, будто не просто отражали свет, но сами испускали его.
Поставив стакан на стол и опустив руку на колено, Марти заставила себя смотреть в сторону. Но ее глаза сразу же вернулись к ножам, словно их притянуло какой-то силой.
Марти точно знала, что не способна к насилию над другими, кроме, наверно, тех случаев, когда нужно защитить себя, тех, кого она любит, и невинных. Она также сомневалась, что была в состоянии причинить вред сама себе.
Однако вид ножей так взбудоражил ее, что она не могла усидеть на месте. Она поднялась, постояла в нерешительности несколько секунд, вошла в столовую, потом в гостиную. Она двигалась безостановочно и вроде бы бесцельно, хотя на самом деле стремилась увеличить расстояние между собой и доской с ножами.
Переставив безделушки, которые вовсе не нужно было переставлять, поправив абажур, который не был перекошен, тщательно уложив подушки, которые и так аккуратно лежали на своих местах, Марти вышла в холл и, открыв дверь, вышла за порог, в подъезд.
Ее сердце билось с такой силой, что от ударов содрогалось все тело. С каждым ударом по артериям устремлялся такой поток, что все, находившееся у Марти перед глазами, пульсировало вместе с тяжкими приливами крови.
Нетвердо ступая подкашивавшимися, словно ватными, ногами, она прошла дальше и остановилась перед невысокой лесенкой. Положила руку на перила…
Чтобы уйти как можно дальше от доски с ножами, ей нужно было выйти наружу, в шторм, который немного стих и превратился в простой сильный дождь. Но ведь всюду, куда бы она ни направилась, на любом краю света, при хорошей и плохой погоде, при свете и в темноте она столкнется с острыми предметами, наточенными лезвиями, зубчатыми краями, с инструментами, посудой и приспособлениями, которые могут быть использованы для злых целей.
Ей нужно было как-то усмирить расходившиеся нервы, остановить мятущиеся мысли, изгнать эти странные представления. Успокоиться.
Боже, помоги мне.
Она попробовала несколько раз медленно и глубоко вздохнуть, но вместо этого ее дыхание стало еще более частым и неровным. Когда же Марти закрыла глаза, надеясь найти покой в своем внутреннем мире, то обнаружила темный головокружительный хаос.
Она не будет в состоянии овладеть собою до тех пор, пока не наберется смелости, чтобы возвратиться на кухню и выступить лицом к лицу против той вещи, которая вызвала этот приступ тревоги. Ножи. Она должна справиться с ножами, и быстро, до того, как это неуклонно нарастающее беспокойство перерастет в настоящую панику.
Ножи.
Марти неохотно отвернулась от лестницы. Вновь шагнула к остававшейся открытой двери дома.
Вестибюль за порогом, в доме, выглядел неприветливо. Это был ее горячо любимый маленький домик, место, где она была более счастливой, чем когда-либо прежде в своей жизни, но теперь он казался ей почти таким же чужим, как если бы принадлежал незнакомым людям.
Ножи.
Она перешагнула через порог, постояла секунду-другую в неуверенности и закрыла за собой дверь.
Глава 20
Хотя кожа на руках Скита и получила довольно сильный ожог, она уже не была такой красной, как несколько минут назад. Том Вонг намазал ему руки кортизоновым кремом.
Видя жутковатую отрешенность, в которой пребывал Скит, и его упорное нежелание отвечать на вопросы, Том взял у него кровь для проверки на наркотики. Хотя сразу же по приезде в «Новую жизнь» Скит был раздет догола и его одежду и тело тщательно осмотрели на предмет спрятанных психотропных препаратов, но ничего не нашли.
– Это могла быть замедленная вторичная реакция на то, чем он накачался этим утром, – предположил Том, выходя со взятой пробой крови.
На протяжении нескольких последних лет Скит, периодически впадая в наркотическую зависимость, продемонстрировал больше странностей, чем Дональд Дак в мультфильмах, но Дасти никогда прежде не видел ничего подобного этому полукататоническому оцепенению.
Валету дома не дозволялось никаких вольностей в пользовании мебелью, но сейчас он, казалось, был настолько обеспокоен состоянием Скита, что забыл о приличиях и свернулся в кресле. Дасти, полностью разделяя тревогу ретривера, не стал сгонять Валета с запретного места. Сам он сидел на краю кровати, рядом с братом.
Скит теперь лежал, вытянувшись, на спине; его голова покоилась на стопке из трех подушек. Он глядел в потолок. В свете ночника его лицо было таким же спокойным, как у медитирующего йога.
У Дасти ни на минуту не выходила из головы та одержимость, с которой брат царапал в блокноте незнакомое имя.
– Доктор Ен Ло, – негромко пробормотал он.
Все так же пребывая вне окружающего мира, Скит заговорил впервые с тех пор, как Дасти упомянул это имя, когда он находился в ванной.
– Я слушаю, – сказал он точно так же, как и в тот раз.
– Что ты слушаешь?
– Что я слушаю?
– Что ты делаешь?
– Что я делаю? – опять переспросил Скит.
– Я спросил у тебя, что ты слушаешь.
– Тебя.
– Ладно. Тогда скажи мне, кто такой доктор Ен Ло.
– Ты.
– Я. Но ведь я же твой брат, ты помнишь?
– Ты хочешь, чтобы я это помнил?
– Ладно, но ведь это правда, не так ли? – нахмурившись, продолжал Дасти.
Лицо Скита было все таким же застывшим и невыразительным.
– А это правда? Я в растерянности.
– Я тоже.
– А что с тобой случилось? – с неподдельной серьезностью спросил Скит.
– Скит?
– Угу?
Дасти посидел в раздумье, пытаясь понять, насколько далеко от действительности мог пребывать парень.
– Ты знаешь, где находишься?
– А где я нахожусь?
– Значит, не знаешь?
– А я должен знать?
– Ты можешь посмотреть вокруг?
– А я могу?
– Это что, аттракцион Эббота и Костелло?
– Вот это?
– Оглянись вокруг, – попросил расстроенный Дасти.
Скит сразу же оторвал голову от подушек и осмотрел комнату.
– Я уверен, что ты знаешь, где находишься, – сказал Дасти.
– В клинике «Новая жизнь».
Скит вновь опустил голову на подушки. Его глаза опять уставились в потолок, и через несколько секунд в них появилось какое-то новое странное выражение.
Не доверяя своим глазам, Дасти наклонился к брату, чтобы получше рассмотреть его лицо. В слабом искусственном освещении правый глаз Скита был золотым, а левый – темнее, цвета густого меда, и от этого возникало неприятное ощущение, будто из одного и того же черепа смотрели два разных лица.
Однако вовсе не этот фокус освещения привлек внимание Дасти. Ему пришлось подождать с минуту, не меньше, прежде чем он снова увидел то, что показалось ему странным: глазные яблоки Скита быстро задвигались в орбитах, это продолжалось несколько секунд, а потом взгляд снова стал неподвижным.
– Да, клиника «Новая жизнь», – с запозданием подтвердил Дасти. – А ты знаешь, для чего ты здесь?
– Чтобы очистить организм от яда.
– Верно. Но ты принимал что-нибудь после того, как тебя осмотрели? Ты каким-то образом протащил сюда наркотики?
Скит вздохнул.
– Что ты хочешь от меня услышать?
Его глаза задвигались. Дасти считал про себя секунды. Пять. Потом Скит моргнул, и его взгляд вновь остановился.
– Что ты хочешь от меня услышать? – повторил он.
– Просто-напросто скажи правду, – подбодрил его Дасти. – Скажи мне: ты принимал здесь наркотики?
– Нет.
– Тогда что с тобой происходит?
– А ты хочешь, чтобы со мною что-то происходило?
– Черт побери, Скит!
Скит чуть заметно хмурил брови.
– Все должно быть не так.
– Что – все – должно быть не так?
– Это. – Уголки рта капризно перекосились. – Ты нарушаешь правила.
– Какие правила?
Скит чуть напряг свои худые руки; пальцы согнулись и сложились в какое-то подобие кулаков. Его глаза снова задвигались; на сей раз не только из стороны в сторону, но и круговыми движениями. Семь секунд.
БС – Быстрый сон, он же парадоксальный сон. По утверждениям психологов, такие движения закрытых глаз указывают на то, что спящий видит сны.
Глаза Скита не были закрыты, и он, хотя и пребывал в каком-то странном нездоровом состоянии, все же не спал.
– Помоги мне, Скит, – попросил Дасти, – я слегка запутался. О каких правилах мы говорим? Скажи мне, что в этих правилах говорится.
Скит ответил не сразу. Хмурая морщинка между его бровями постепенно таяла. Кожа на лице становилась гладкой и прозрачной, как рафинированное масло, пока не стало казаться, что сквозь нее просвечивают белые кости черепа. А взгляд все так же упирался в потолок.
Глаза опять задвигались, а когда БС закончился, он наконец заговорил. В голосе не чувствовалось того напряжения, что было несколько минут назад, он звучал уже не так монотонно.
– Легкий порыв, – прошептал Скит.
Эти два слова могли иметь определенный смысл, а могли оказаться выхваченными наугад из глубин памяти, как шарики из лотерейного барабана.
– Легкий порыв… – повторил Дасти. Брат не ответил, и он снова обратился прямо к нему: – Мне нужна еще помощь, Малыш.
– И волны разносят, – прошептал Скит.
Дасти обернулся, услышав за спиной легкий шум.
Валет вылез из кресла. Пес высунулся из спальни в маленькую прихожую, а за дверью обернулся и застыл там, пристально вглядываясь в помещение. Его уши были прижаты к голове, а хвост запрятан между ног, будто он чего-то напугался.
И волны разносят.
Лотерейных шариков прибавилось.
Маленький белый, как снег, мотылек с тончайшим узором вдоль кромки хрупких белых крылышек сел на повернутую ладонью вверх правую руку Скита. И пока бабочка ползала по его ладони, пальцы не пошевелились, казалось, что он совершенно не чувствовал щекотания от прикосновения насекомого. Его губы были приоткрыты, челюсть отвисла. Дышал Скит настолько неглубоко, что его грудь не вздымалась и не опадала. Глаза снова задвигались, но после того, как этот безмолвный приступ завершился, Скит мог сойти за мертвеца.
– Легкий порыв, – еще раз повторил Дасти, – и волны разносят… Это что-нибудь означает, Малыш?
– Это? Ты попросил, чтобы я сказал тебе, что говорится в правилах.
– И вот это и есть правила? – спросил Дасти.
Глаза Скита задвигались. Прошло несколько секунд. Потом он произнес:
– Ты знаешь правила.
– Давай притворимся, что не знаю.
– Их всего два.
– Два правила?
– Да.
– Не таких простых и ясных, как правила покера?
Скит промолчал.
Хотя это все звучало как совершенная бессмыслица, порожденная хаотическими всплесками из глубин одурманенного наркотиками сознания, у Дасти сложилось странное убеждение в том, что эта странная беседа имела реальное, хотя и скрытое, значение и что она вела к какому-то горькому открытию.
– Скажи мне, сколько всего правил, – сказал он, низко склонившись к лицу брата.
– Ты знаешь, – ответил Скит.
– Давай считать, что не знаю.
– Три.
– А какое третье правило?
– Голубые сосновые иглы.
Легкий порыв. И волны разносят. Голубые сосновые иглы.
Валет, который редко лаял, а рычал еще реже, теперь, стоя в открытой двери и глядя в прихожую, испустил басовитое угрожающее ворчание. Шерсть у него на загривке стояла дыбом, и это выглядело не менее выразительно, чем у какой-нибудь мультипликационной собаки, столкнувшейся с мультипликационным призраком. Хотя Дасти не мог этого сказать с уверенностью, причиной неудовольствия Валета, похоже, был бедняга Скит.
– Объясни мне эти правила, Скит, – сказал Дасти, подумав примерно с минуту. – Расскажи, что они означают.
– Я – это волны.
– Понятно, – протянул Дасти, хотя на самом деле в этих словах для него было даже меньше смысла, чем если бы Скит словами из песни «Битлз» их психоделического периода заявил: «Я – морж».
– Ты – порыв, – продолжал Скит.
– Ну, конечно, – согласился Дасти просто для того, чтобы подбодрить его.
– А иглы – это поручения.
– Поручения?
– Да.
– И все это имеет какой-то смысл?
– Имеет смысл?
– Вероятно, да.
– Да.
– Ну, а я не вижу во всем этом никакого смысла.
Скит промолчал.
– Кто такой доктор Ен Ло? – в который раз спросил Дасти.
– Кто такой доктор Ен Ло? – Пауза. – Ты.
– Я думал, что я – порыв.
– Это одно и то же.
– Но я не Ен Ло.
На лбу Скита вновь появились хмурые морщинки. Его бледные тонкие пальцы, лежавшие расслабленно, снова сделали попытку сжаться в кулаки; из полузакрытой ладони вылетел хрупкий белоснежный мотылек.
Проследив за еще одним периодом быстрого сна, Дасти спросил:
– Скит, ты не спишь?
– Я не знаю, – ответил младший брат после недолгого раздумья.
– Ты не знаешь, спишь ты или нет? В таком случае… ты, наверно, спишь.
– Нет.
– Если ты не спишь и не уверен, что бодрствуешь, тогда какой ты?
– Какой я?
Видя жутковатую отрешенность, в которой пребывал Скит, и его упорное нежелание отвечать на вопросы, Том взял у него кровь для проверки на наркотики. Хотя сразу же по приезде в «Новую жизнь» Скит был раздет догола и его одежду и тело тщательно осмотрели на предмет спрятанных психотропных препаратов, но ничего не нашли.
– Это могла быть замедленная вторичная реакция на то, чем он накачался этим утром, – предположил Том, выходя со взятой пробой крови.
На протяжении нескольких последних лет Скит, периодически впадая в наркотическую зависимость, продемонстрировал больше странностей, чем Дональд Дак в мультфильмах, но Дасти никогда прежде не видел ничего подобного этому полукататоническому оцепенению.
Валету дома не дозволялось никаких вольностей в пользовании мебелью, но сейчас он, казалось, был настолько обеспокоен состоянием Скита, что забыл о приличиях и свернулся в кресле. Дасти, полностью разделяя тревогу ретривера, не стал сгонять Валета с запретного места. Сам он сидел на краю кровати, рядом с братом.
Скит теперь лежал, вытянувшись, на спине; его голова покоилась на стопке из трех подушек. Он глядел в потолок. В свете ночника его лицо было таким же спокойным, как у медитирующего йога.
У Дасти ни на минуту не выходила из головы та одержимость, с которой брат царапал в блокноте незнакомое имя.
– Доктор Ен Ло, – негромко пробормотал он.
Все так же пребывая вне окружающего мира, Скит заговорил впервые с тех пор, как Дасти упомянул это имя, когда он находился в ванной.
– Я слушаю, – сказал он точно так же, как и в тот раз.
– Что ты слушаешь?
– Что я слушаю?
– Что ты делаешь?
– Что я делаю? – опять переспросил Скит.
– Я спросил у тебя, что ты слушаешь.
– Тебя.
– Ладно. Тогда скажи мне, кто такой доктор Ен Ло.
– Ты.
– Я. Но ведь я же твой брат, ты помнишь?
– Ты хочешь, чтобы я это помнил?
– Ладно, но ведь это правда, не так ли? – нахмурившись, продолжал Дасти.
Лицо Скита было все таким же застывшим и невыразительным.
– А это правда? Я в растерянности.
– Я тоже.
– А что с тобой случилось? – с неподдельной серьезностью спросил Скит.
– Скит?
– Угу?
Дасти посидел в раздумье, пытаясь понять, насколько далеко от действительности мог пребывать парень.
– Ты знаешь, где находишься?
– А где я нахожусь?
– Значит, не знаешь?
– А я должен знать?
– Ты можешь посмотреть вокруг?
– А я могу?
– Это что, аттракцион Эббота и Костелло?
– Вот это?
– Оглянись вокруг, – попросил расстроенный Дасти.
Скит сразу же оторвал голову от подушек и осмотрел комнату.
– Я уверен, что ты знаешь, где находишься, – сказал Дасти.
– В клинике «Новая жизнь».
Скит вновь опустил голову на подушки. Его глаза опять уставились в потолок, и через несколько секунд в них появилось какое-то новое странное выражение.
Не доверяя своим глазам, Дасти наклонился к брату, чтобы получше рассмотреть его лицо. В слабом искусственном освещении правый глаз Скита был золотым, а левый – темнее, цвета густого меда, и от этого возникало неприятное ощущение, будто из одного и того же черепа смотрели два разных лица.
Однако вовсе не этот фокус освещения привлек внимание Дасти. Ему пришлось подождать с минуту, не меньше, прежде чем он снова увидел то, что показалось ему странным: глазные яблоки Скита быстро задвигались в орбитах, это продолжалось несколько секунд, а потом взгляд снова стал неподвижным.
– Да, клиника «Новая жизнь», – с запозданием подтвердил Дасти. – А ты знаешь, для чего ты здесь?
– Чтобы очистить организм от яда.
– Верно. Но ты принимал что-нибудь после того, как тебя осмотрели? Ты каким-то образом протащил сюда наркотики?
Скит вздохнул.
– Что ты хочешь от меня услышать?
Его глаза задвигались. Дасти считал про себя секунды. Пять. Потом Скит моргнул, и его взгляд вновь остановился.
– Что ты хочешь от меня услышать? – повторил он.
– Просто-напросто скажи правду, – подбодрил его Дасти. – Скажи мне: ты принимал здесь наркотики?
– Нет.
– Тогда что с тобой происходит?
– А ты хочешь, чтобы со мною что-то происходило?
– Черт побери, Скит!
Скит чуть заметно хмурил брови.
– Все должно быть не так.
– Что – все – должно быть не так?
– Это. – Уголки рта капризно перекосились. – Ты нарушаешь правила.
– Какие правила?
Скит чуть напряг свои худые руки; пальцы согнулись и сложились в какое-то подобие кулаков. Его глаза снова задвигались; на сей раз не только из стороны в сторону, но и круговыми движениями. Семь секунд.
БС – Быстрый сон, он же парадоксальный сон. По утверждениям психологов, такие движения закрытых глаз указывают на то, что спящий видит сны.
Глаза Скита не были закрыты, и он, хотя и пребывал в каком-то странном нездоровом состоянии, все же не спал.
– Помоги мне, Скит, – попросил Дасти, – я слегка запутался. О каких правилах мы говорим? Скажи мне, что в этих правилах говорится.
Скит ответил не сразу. Хмурая морщинка между его бровями постепенно таяла. Кожа на лице становилась гладкой и прозрачной, как рафинированное масло, пока не стало казаться, что сквозь нее просвечивают белые кости черепа. А взгляд все так же упирался в потолок.
Глаза опять задвигались, а когда БС закончился, он наконец заговорил. В голосе не чувствовалось того напряжения, что было несколько минут назад, он звучал уже не так монотонно.
– Легкий порыв, – прошептал Скит.
Эти два слова могли иметь определенный смысл, а могли оказаться выхваченными наугад из глубин памяти, как шарики из лотерейного барабана.
– Легкий порыв… – повторил Дасти. Брат не ответил, и он снова обратился прямо к нему: – Мне нужна еще помощь, Малыш.
– И волны разносят, – прошептал Скит.
Дасти обернулся, услышав за спиной легкий шум.
Валет вылез из кресла. Пес высунулся из спальни в маленькую прихожую, а за дверью обернулся и застыл там, пристально вглядываясь в помещение. Его уши были прижаты к голове, а хвост запрятан между ног, будто он чего-то напугался.
И волны разносят.
Лотерейных шариков прибавилось.
Маленький белый, как снег, мотылек с тончайшим узором вдоль кромки хрупких белых крылышек сел на повернутую ладонью вверх правую руку Скита. И пока бабочка ползала по его ладони, пальцы не пошевелились, казалось, что он совершенно не чувствовал щекотания от прикосновения насекомого. Его губы были приоткрыты, челюсть отвисла. Дышал Скит настолько неглубоко, что его грудь не вздымалась и не опадала. Глаза снова задвигались, но после того, как этот безмолвный приступ завершился, Скит мог сойти за мертвеца.
– Легкий порыв, – еще раз повторил Дасти, – и волны разносят… Это что-нибудь означает, Малыш?
– Это? Ты попросил, чтобы я сказал тебе, что говорится в правилах.
– И вот это и есть правила? – спросил Дасти.
Глаза Скита задвигались. Прошло несколько секунд. Потом он произнес:
– Ты знаешь правила.
– Давай притворимся, что не знаю.
– Их всего два.
– Два правила?
– Да.
– Не таких простых и ясных, как правила покера?
Скит промолчал.
Хотя это все звучало как совершенная бессмыслица, порожденная хаотическими всплесками из глубин одурманенного наркотиками сознания, у Дасти сложилось странное убеждение в том, что эта странная беседа имела реальное, хотя и скрытое, значение и что она вела к какому-то горькому открытию.
– Скажи мне, сколько всего правил, – сказал он, низко склонившись к лицу брата.
– Ты знаешь, – ответил Скит.
– Давай считать, что не знаю.
– Три.
– А какое третье правило?
– Голубые сосновые иглы.
Легкий порыв. И волны разносят. Голубые сосновые иглы.
Валет, который редко лаял, а рычал еще реже, теперь, стоя в открытой двери и глядя в прихожую, испустил басовитое угрожающее ворчание. Шерсть у него на загривке стояла дыбом, и это выглядело не менее выразительно, чем у какой-нибудь мультипликационной собаки, столкнувшейся с мультипликационным призраком. Хотя Дасти не мог этого сказать с уверенностью, причиной неудовольствия Валета, похоже, был бедняга Скит.
– Объясни мне эти правила, Скит, – сказал Дасти, подумав примерно с минуту. – Расскажи, что они означают.
– Я – это волны.
– Понятно, – протянул Дасти, хотя на самом деле в этих словах для него было даже меньше смысла, чем если бы Скит словами из песни «Битлз» их психоделического периода заявил: «Я – морж».
– Ты – порыв, – продолжал Скит.
– Ну, конечно, – согласился Дасти просто для того, чтобы подбодрить его.
– А иглы – это поручения.
– Поручения?
– Да.
– И все это имеет какой-то смысл?
– Имеет смысл?
– Вероятно, да.
– Да.
– Ну, а я не вижу во всем этом никакого смысла.
Скит промолчал.
– Кто такой доктор Ен Ло? – в который раз спросил Дасти.
– Кто такой доктор Ен Ло? – Пауза. – Ты.
– Я думал, что я – порыв.
– Это одно и то же.
– Но я не Ен Ло.
На лбу Скита вновь появились хмурые морщинки. Его бледные тонкие пальцы, лежавшие расслабленно, снова сделали попытку сжаться в кулаки; из полузакрытой ладони вылетел хрупкий белоснежный мотылек.
Проследив за еще одним периодом быстрого сна, Дасти спросил:
– Скит, ты не спишь?
– Я не знаю, – ответил младший брат после недолгого раздумья.
– Ты не знаешь, спишь ты или нет? В таком случае… ты, наверно, спишь.
– Нет.
– Если ты не спишь и не уверен, что бодрствуешь, тогда какой ты?
– Какой я?