Кунц Дин. Самый темный вечер в году

   В основе любой упорядоченной системы, будь то семья или завод, лежит хаос. Но для каждого хаоса характерен порядок. Его нужно только выявить.
   Эми распахнула дверь. Они вошли.

Глава 2

   Керамические солонки и перечницы, изготовленные в форме пары собачек, сидящие эрдели, коротконогие гончие, улыбающиеся голдены, важные пудели, овчарки, спаниели, терьеры, ирландские волкодавы, многие и многие другие ровными рядами расположились на полках… другие стояли в беспорядке на разделочном столике.
   Дрожа всем телом, с бледным и влажным от слез лицом, Джанет перенесла пару кавказских овчарок с разделочного столика на кухонный стол.
   Высоко занесенная монтировка пошла вниз, как только солонка и перечница коснулись стола, и едва разминулась с быстро отдернутыми пальцами женщины. Сначала по кухне разлетелись соль и керамическая шрапнель, потом перец и острые осколки.
   За двойным ударом монтировки по дереву последовал короткий приказ Карла: «Новую пару!»
   Стоя в темном коридоре, Эми Редуинг чувствовала, что коллекция очень дорога Джанет, элемент порядка в ее хаотической жизни. В маленьких керамических собачках женщина находила хоть какую-то надежду на лучшее будущее.
   Карл, вероятно, это понимал. И не только разбивал керамические фигурки, но и топтал душу жены.
   Зажав в руках красного матерчатого кролика, который мог быть собачьей игрушкой, маленькая девочка укрылась за холодильником. Ее яркие глаза смотрели не на окружающий мир, а в свою душу.
   Негромко, но отчетливо она пела на языке, которого Эми не знала. Мелодия напоминала кельтские.
   Мальчик Джимми спрятался где-то еще.
   Отдавая себе отчет, что муж размозжит ей пальцы, если она не успеет отдернуть руку от очередных солонки и пепельницы, Джанет буквально бросила двух далматинцев на стол. Вскрикнула, потому что монтировка задела ее правую руку, отступила к плите, сложила руки на груди.
   Когда монтировка опустилась на дубовый стол, не задев ни солонку, ни пепельницу, Карл схватил одного из далматинцев и швырнул жене в лицо. Фигурка отлетела от ее лба, разбилась о стенку духовки, и осколки упали на пол.
   Эми вошла на кухню, Брайан протиснулся мимо, сказал:
   – Оставьте ее в покое, Карл.
   Голова пьяницы повернулась, губы разошлись в крокодильей улыбке, глаза холодно блеснули.
   У Эми возникло ощущение, что в теле Брокмана жил не только он сам, будто он открыл дверь ночному гостю, который превратил его сердце в свое логово.
   – Она твоя жена? – спросил Карл Брайана. – Это твой дом? Моя Тереза… она твоя дочь?
   Девочка запела громче, голос звенел, как колокольчик, а глаза по-прежнему застилал странный туман.
   – Это ваш дом, Карл, – ответил Брайан. – И все здесь ваше. Так зачем разрушать свою собственность?
   Карл уже хотел что-то сказать, но лишь устало вздохнул.
   Приливная волна заполнявшей его злобы пошла на убыль, лицо стало гладким, как выровненный водой песок.
   Так что ответил он уже ровным, лишенным эмоций голосом:
   – Видишь ли… иногда ситуация такова… что нет ничего лучше разрушения.
   Брайан шагнул к разделявшему их столу.
   – Ситуация, говорите. Помогите мне понять, как стала она такой?
   Прикрытые веками глаза казались сонными, но мозг определенно лихорадочно работал, просчитывая дальнейший ход событий.
   – Не так… все не так, – пробормотал Карл.
   – Что именно?
   В голосе Карла слышались меланхолические нотки.
   – Ты просыпаешься глубокой ночью, в кромешной тьме и тишине, начинаешь думать и чувствуешь, как же все не так, и нет возможности исправить что-то к лучшему. Нет никакой возможности.
   Серебристый голосок Терезы становился все громче, и по спине Эми пробежал холодок. В песне девочки она не понимала ни слова, но слова эти передавали острое чувство потери.
   Брокман посмотрел на дочь. Глаза заблестели от слез. Жалел то ли девочку, то ли себя, а может, его проняла песня.
   Возможно, в голосе девочке было что-то пророческое, возможно, интуиция Эми обострилась от общения с таким количеством собак. Но внезапно она поняла, что ярость Карла не утихла, наоборот, спрятавшись, набирала силу, чтобы выплеснуться наружу.
   Она знала, что монтировка без предупреждения взметнется в воздух и ударит жену по голове, раскроит череп, проникнет в мозг, убьет.
   И мысль эта со скоростью света передалась Брайану. Он среагировал, когда Эми еще набирала полную грудь воздуха, чтобы озвучить ее. Обегать стол времени не было. Поэтому Брайан прыгнул сначала на стул, потом с него на стол.
   Слеза упала на руку, которая держала монтировку. Пальцы сжались на тупом конце.
   Глаза Джанет широко раскрылись. Но Карл растоптал ее волю. Она стояла, не шевелясь, не в силах вдохнуть, беззащитная, придавленная отчаянием.
   И пока Брайан забирался на стол, Эми вдруг подумала, что монтировка может опуститься не только на Джанет, но и на ребенка, и двинулась к Терезе.
   Вскочив на стол, Брайан схватил монтировку, которая поднималась, чтобы обрушиться на Терезу, и прыгнул на Брокмана. Они повалились на пол, усыпанный осколками стекла и керамики, ломтиками лайма, залитый текилой.
   Эми услышала, как парадная дверь открылась, и в дальнем конце коридора раздался голос: «Полиция». Они прибыли без сирен.
   – Сюда, – позвала она, прижала к себе Терезу, и девочка перешла на шепот, а потом и вовсе замолчала.
   Джанет застыла, словно по-прежнему ждала удара, но Брайан уже поднялся, с монтировкой в руке.
   Скрипя кожаными ремнями, положив руки на рукоятки пистолетов, которые еще оставались в кобуре, двое полицейских вошли на кухню, крупные, готовые к любым неожиданностям мужчины. Один велел Брайану положить монтировку на стол, что тот и сделал.
   Карл Брокман поднялся на ноги. Левая рука кровоточила, порезанная осколком стекла. Если раньше лицо горело от злости, то теперь посерело, а уголки рта опустились от жалости к себе.
   – Помоги мне, Джан, – взмолился он, протягивая к ней окровавленную руку. – Что мне теперь делать? Бэби, помоги мне.
   Она шагнула к нему, остановилась. Посмотрела на Эми, потом на Терезу.
   Девочка больше не пела, заткнув рот большим пальцем, и закрыла глаза. Все это время лицо ее оставалось бесстрастным, словно она и не видела всего этого насилия, на подозревала о том, что удар монтировки может оборвать ее жизнь.
   Только одно свидетельствовало о том, что девочка не полностью утратила связь с реальностью: второй рукой она крепко держалась за руку Эми.
   – Это мой муж, – Джанет указала на Карла. – Он меня ударил, – она поднесла руку ко рту, опустила. – Мой муж ударил меня.
   – Джан, пожалуйста, не делай этого.
   – Он ударил моего маленького мальчика. Раскровил ему нос. Нашему Джимми.
   Один из копов взял монтировку со стола, бросил в угол, за пределами досягаемости, и велел Карлу сесть на стул.
   Теперь пришло время вопросов и неадекватных ответов, что привело к новому кошмару: признанию того, что брачные обеты нарушались, а семейная жизнь рушилась окончательно.
   После того, как Эми рассказала свою историю, и копы начали выслушивать остальных, она вывела Терезу из кухни, пошла по коридору в поисках мальчика. Он мог спрятаться где-то в доме, но интуиция потянула ее к распахнутой парадной двери.
   На крыльце пахло распускавшимся ночью жасмином, который оплетал декоративные решетки. Раньше она этот аромат не чувствовала.
   Ветер стих. Эвкалипты застыли, стояли мрачные, как пришедшие на похороны люди.
   За темной патрульной машиной, припаркованной у тротуара, на освещенной луной мостовой, вроде бы играли мальчик и собака.
   Эми увидела, что задняя дверца внедорожника открыта. Мальчик, должно быть, выпустил собаку из багажного отделения.
   Присмотревшись, Эми поняла, что Джимми не играл с ретривером, а пытался убежать. Собака же его не пускала, блокировала дорогу, пыталась вернуть к дому.
   Мальчик упал на мостовую и остался лежать на боку. Подтянул колени к груди, свернулся калачиком.
   Собака легла рядом, словно охраняя его.
   Эми посадила Терезу на ступеньку крыльца.
   – Посиди здесь, маленькая, хорошо? Никуда не уходи.
   Девочка не ответила, возможно, не могла ответить.
   Сквозь ночь, тихую, как заброшенная церковь, Эми поспешила на улицу.
   Никки наблюдала на ней. Под луной золотистая шерсть стала серебряной, и создавалось ощущение, что сияние этой небесной лампы доставалось только собаке, а на все остальное в ночи падал уже отраженный ею свет.
   Присев рядом с Джимми, Эми услышала, что мальчик плачет. Положила руку ему на плечо, и он не дернулся от ее прикосновения.
   Она и собака смотрели друг на друга поверх горюющего мальчика.
   Комичного выражения, свойственного собакам этой породы, не было и в помине. В посадке головы ощущалось благородство, в глазах читалась серьезность.
   В соседних домах не светилось ни одного окна, улицу наполняла тишина звезд, нарушаемая только всхлипываниями мальчика, которые, впрочем, утихли, как только Эми погладила его по волосам.
   – Никки, – прошептала она.
   Собака не навострила уши, не подняла голову, никак не отреагировала, но смотрела на нее, смотрела и смотрела.
   Через какое-то время Эми усадила мальчика на мостовую.
   – Обними меня за шею, малыш.
   Она легко подняла худенького мальчика, усадила на согнутую в локте руку.
   – Такое больше никогда не повторится, малыш. Все кончено.
   Собака первой направилась к «Экспедишн», последние несколько футов пробежала, запрыгнула в багажное отделение.
   Наблюдала оттуда, как Эми усаживала мальчика на заднее сиденье.
   – Никогда не повторится, – Эми поцеловала мальчика в лоб. – Обещаю тебе, малыш.
   Обещание это удивило и испугало ее. Она не имела к мальчику никакого отношения, линии их жизней после пересечения могли идти параллельно лишь на очень коротком участке. Она не могла помочь чужому мальчику, как помогала собакам, а иногда она не могла спасти и собак.
   И, однако, услышала, как повторила: «Я обещаю».
   Закрыла дверцу, постояла у заднего борта, дрожа в теплой сентябрьской ночи, глядя на Терезу, которая сидела на крыльце.
   Луна нарисовала лед на бетонной подъездной дорожке и изморось на листьях эвкалиптов.
   Эми помнила зимнюю ночь с кровью на снегу и криками морских чаек, вспугнутых выстрелом, подсвеченных вращающимся лучом маяка и поднимающихся на белых крыльях все выше и выше, будто почетный караул ангелов, сопровождающих возносящуюся на небеса безгрешную душу.

Глава 3

   Компания «Брайан Маккарти и эсоушиейтс» занимала нижний этаж скромного двухэтажного дома в Ньюпорт-Бич. Сам Брайан жил на верхнем.
   Эми свернула на крошечную автостоянку за зданием, нажала на педаль тормоза, не заглушая двигателя, поставила внедорожник на ручник. Оставив Джанет, обоих детей и собаку в машине, проводила Брайана к наружной лестнице, которая вела в его квартиру. Над верхней площадкой длинного пролета горел фонарь, но нижняя часть лестницы оставалась в темноте.
   – От тебя пахнет текилой.
   – Думаю, у меня в ботинке ломтик лайма.
   – Забраться на стол, чтобы прыгнуть на него… это безрассудство.
   – Старался произвести впечатление на свою даму.
   – У тебя получилось.
   – Очень хочется тебя поцеловать.
   – Если мы не выработаем такого количества тепла, что привлечем к себе полицию, борющуюся с глобальным потеплением, я только «за».
   Он посмотрел на «Экспедишн».
   – Все смотрят.
   – После Карла им нужно увидеть целующихся людей.
   Он ее поцеловал. Целоваться она умела.
   – Даже собака смотрит.
   – Она удивительная… если я заплатила две тысячи за нее, сколь много мне придется заплатить за тебя?
   – Ты в любое время можешь надеть на меня ошейник.
   – Пожалуй, на сегодня мы нацеловались, – но она еще раз поцеловала его, прежде чем вернуться к «Экспедишн».
   Проводив автомобиль взглядом, он поднялся по лестнице. Квартира у него была просторная, с паркетными полами красного дерева и желтыми стенами.
   Минимум мебели и японское декоративное искусство приличествовали скорее монашеской келье, а не обиталищу холостяка. Он отремонтировал и обставил эти комнаты до того, как встретил Эми. Теперь ему не хотелось быть ни монахом, ни холостяком.
   Сняв замаринованную в текиле одежду, Брайан принял душ, в надежде, что горячая вода нагонит на него сон.
   Но все равно чувствовал себя свежим, как огурчик, глаза совершенно не хотели закрываться. Он надел джинсы и гавайскую рубашку. Посмотрел на часы. Без четырех минут три. А по ощущением он, прекрасно выспавшись, только-только поднялся, готовый к длинному рабочему дню.
   С кружкой свежесваренного кофе Брайан сел за компьютер в кабинете. Понимал, что должен немного поработать, чтобы спало напряжение.
   В почтовом ящике его ожидали два письма. Оба от Пигкипера^[3].
   Ванесса. Она не писала ему более пяти месяцев. Он уже начал думать, что больше никогда не получит от нее ни строки.
   Какое-то время Брайан смотрел на экран, не желая вновь пускать ее в свою жизнь. Если он не стал бы читать ее письма, не стал бы отвечать на них, то со временем смог бы полностью и окончательно избавиться от нее.
   Однако с ней ушла бы надежда. Ушла бы навсегда. Так что за вычеркивание Ванессы из своей жизни ему пришлось бы заплатить слишком высокую цену.
   Он открыл первое электронное письмо.
   «Пигги^[4] хочет щенка. Как глупо, не так ли? Как свинка может заботиться о щенке, если щенок умнее? Я могу назвать комнатные растения, которые умнее Пигги».
   Брайан закрыл глаза. Слишком поздно. Он раскрылся перед ней, и она вновь ожила в светлых комнатах его разума, а не только в темном углу памяти.
   «Как поживаешь, Брай? Уже заболел раком? На следующей неделе тебе исполнится только тридцать четыре, но молодые постоянно умирают от рака. Так что могу надеяться».
   Распечатав ее послание, Брайан отправил электронное письмо в папку «Ванесса».
   Чтобы не расплескать кофе, держал кружку двумя руками. Вкус был отличный, но теперь он нуждался в чем-то более крепком.
   Из серванта в углу столовой достал бутылку коньяка. Вернувшись в кабинет, добавил в кофе щедрую дозу «Реми Мартин».
   Сам он практически не пил. «Реми» держал для гостей. Сегодняшняя гостья пришла незваной, пусть и виртуально.
   Какое-то время Брайан ходил по квартире, маленькими глотками пил кофе, дожидаясь, пока коньяк успокоит нервы.
   Эми говорила чистую правду: Карл Брокман не был достойным противником. От него пахло текилой. Тогда как от Ванессы, даже на расстоянии, разило серой.
   Собравшись с духом, Брайан вернулся к компьютеру и открыл второе электронное письмо.
   «Эй, Брай. Забыла рассказать тебе кое-что забавное».
   Не читая дальше, он кликнул мышкой на «Файл», потом на «Печать» и отправил второе электронное письмо вслед за первым в папку «Ванесса».
   Тишина окутывала его квартиру. Ни единого звука не доносилось ни из конторы на первом этаже, ни с темной улицы.
   Он закрыл глаза. Но только настоящая слепота могла избавить его от необходимости прочитать распечатку второго электронного письма.
   «В июле Пигги весь день строила песочные замки на маленьком пляже, который есть в этом новом месте, и в результате страшно обгорела на солнце. Потом долго не могла спать, плакала по ночам, наконец начала облезать, потом чесаться. Оставалось только удивляться, что от нее не пахло жареным беконом».
   Он плыл по волнам прошлого, под ним лежала бездна воспоминаний.
   «Теперь Пигги снова розовая и гладкая, но на шее родинка, которая вроде бы изменяется. Может, тот солнечный ожог привел к меланоме^[5]. Буду держать тебя в курсе».
   Брайан положил вторую распечатку к первой. С тем чтобы прочитать позже, в поисках других ключевых слов, помимо «маленького пляжа».
   На кухне вылил в раковину все, что оставалось в кружке. Кофе ему больше не требовался, пить коньяк не хотелось.
   Вина – лошадь, не знающая усталости. Горе переходит в печаль, а печаль – выносливый всадник.
   Брайан открыл холодильник, закрыл. Не мог есть, так же, как и спать.
   Возвращаться в кабинет и браться за один из текущих проектов желания не было. Архитектура могла быть застывшей музыкой, как когда-то сказал Гете, но сейчас Брайан ее не слышал.
   Из ящика буфета он достал большой альбом для рисования и набор карандашей. И первое, и второе он держал в каждой комнате своей квартиры.
   Сел за стол и начал набрасывать дом, который собирался спроектировать для Эми: место для собак, где ни у кого не поднимется на них рука, где они получат всю полагающуюся им любовь.
   Эми принадлежал участок земли, включающий вершину холма, на котором росли дубы, и их тени по утрам далеко тянулись по пологому склону-лугу, чтобы к полудню сойти на нет. Эми делилась с ним мыслями о том, каким ей хочется увидеть этот дом.
   Тем не менее через какое-то время от набросков дома Брайан перешел к портрету, стал рисовать не земной рай для собак, а одну собаку. Дар портретиста у него был, но животных он не рисовал никогда.
   И когда карандаш зашуршал по бумаге, на Брайана вдруг накатило ощущение сверхъестественного, и произошло что-то странное.

Глава 4

   Высадив Брайана у его дома, Эми позвонила Лотти Августин, своей соседке, и объяснила, что привезет троих спасенных, которые нуждаются в убежище, только на этот раз не собак.
   Лотти служила в добровольческой армии, которая выполняла всю работу «Золотого сердца», благотворительной организации, основанной Эми. В прошлом ее не раз будили после полуночи с просьбой о неотложной помощи, и она откликалась с радостью.
   Овдовев пятнадцатью годами раньше, выйдя на пенсию, проработав всю жизнь медсестрой, Лотти полностью посвятила себя заботе о собаках и находила новое для себя занятие столь же важным, как добросовестное выполнение обязанностей хорошей жены и умелой медсестры.
   Поездка от дома Брайана до дома Лотти началась в молчании: маленькая Тереза спала на заднем сиденье, Джимми сидел рядом с ней, глубоко задумавшись, Джанет, на переднем пассажирском сиденье, выглядела совсем потерянной и изучала пустынные улицы, словно попала в чужую страну.
   Находясь в компании других людей, Эми молчание не любила. У нее всегда возникало ощущение, что сидящий рядом может задать ужасный вопрос, ответ на который, если она его даст, разобьет ее жизнь точно так же, как сильно брошенный камень разбивает стеклянное окно.
   Соответственно, она пыталась завязать разговор, чего только ни касалась, включая Антуана, собаку-поводыря, помогающего Марко водить автомобиль в Филиппинах, но ни дети, ни их мать приманку не проглатывали.
   Когда они остановились на красный свет, Джанет протянула Эми две тысячи долларов, которые та дала Карлу.
   – Они ваши, – покачала головой Эми.
   – Я не могу их принять.
   – Я купила собаку.
   – Карл сейчас в тюрьме.
   – Он скоро выйдет под залог.
   – Но собака ему не нужна.
   – Потому что я купила ее.
   – Он захочет посчитаться со мной… после того, что я делала.
   – Он вас не найдет. Я обещаю.
   – Теперь мы не можем позволить себе собаку.
   – Нет проблем. Я ее купила.
   – Я бы все равно ее вам отдала.
   – Сделка совершена.
   – Это большие деньги.
   – Не так чтобы очень. По завершении сделки я никогда не прошу сбавить цену.
   Женщина сжала деньги в левой руке, левую накрыла правой, положила руки на колени, опустила голову.
   Красный свет сменился зеленым, и Эми, переезжая пустынный перекресток, услышала: «Спасибо».
   – Поверьте мне, милая, – Эми думала о собаке в багажном отделении, – я от этой сделки в большем выигрыше.
   Она посмотрела в зеркало заднего обзора, увидела голову собаки над спинкой заднего сиденья. Их взгляды встретились, а уж потом Эми сосредоточила внимание на дороге.
   – Как давно у вас Никки? – спросила Эми.
   – Чуть больше четырех месяцев.
   – И откуда она взялась?
   – Карл не сказал. Просто привел домой.
   Они ехали на юг по Прибрежной автостраде, справа росли кусты и трава. За травой начинался пляж, упирающийся в океан.
   – Сколько ей лет?
   – Карл говорил, года два.
   – То есть она попала к вам с кличкой.
   – Нет. Он не знал, как ее звали раньше.
   Вода была черной, небо – черным, а художница-луна, скатываясь к горизонту, разрисовывала гребни волн.
   – Так кто ее так назвал?
   Ответ Джанет удивил Эми.
   – Риза. Тереза.
   Девочка за вечер не произнесла ни слова, только пела высоким, чистым голосом, возможно, кельтскую песню, а в остальном вела себя, как классическая аутистка.
   – Почему Никки?
   – Риза говорит, что так ее звали всегда.
   – Всегда?
   – Да.
   – По какой-то причине… я не думаю, что Тереза много говорит.
   – Вы правы. Иногда молчит неделями, потом произнесет несколько слов и вновь замолкает.
   Собака по-прежнему пристально смотрела в зеркало заднего обзора. Луна продолжала скатываться в океан. В небе сияли звезды.
   А в сердце Эми крепло ощущение чуда, которое она еще не могла принять на веру. Неужели призрачная надежда обернулась явью и ее Никки вернулась к ней?

Глава 5

   Лунная девушка может заниматься любовью только в полнейшей темноте. Она верит, что секс при свете, когда она была моложе, навеки порушил ее жизнь.
   А потому малейший отсвет у плотно зашторенного окна напрочь убивает ее желание.
   Единственный яркий лучик между двух занавесок, и от сладострастия не остается и следа.
   Свет, врывающийся из другой комнаты, скажем, через щель под дверью, даже через замочную скважину, пронзает ее, словно игла, и заставляет отпрянуть от любовника.
   Когда кровь Лунной девушки горяча, ее могут остудить и светящиеся цифры часов на прикроватном столике.
   Фосфоресцирующий циферблат наручных часов, крошечная лампочка детектора дыма, светящиеся глаза кошки вызывают у нее вскрик раздражения и выжимают либидо досуха.
   Харроу думает о ней, как о Лунной девушке, потому что легко представляет ее стоящей в ночи, обнаженной, на высоком обрыве, и воющей на луну. Он не знает, как психиатр назовет ее особый тип безумия, но в том, что она безумна, сомнений у него нет.
   Он никогда не называл ее Лунной девушкой. Интуиция подсказывает ему, что это опасно, возможно, даже фатально.
   Днем и в темноте она может сойти за психически здорового человека. Даже достаточно убедительно продемонстрирует, что с головой у нее все в порядке. Красота помогает ввести в заблуждение. Букеты гортензии, особенно пурпурной, но также белой и розовой, радуют глаз, но цветок этот смертельно ядовит, как ландыш майский или цветы канадской волчьей стопы. И лепестки желтого жасмина, заваренные в чае или добавленные в салат, могут убить за какие-то десять минут.
   Лунная девушка больше других цветов любит черную розу, хотя она не ядовита.
   Харроу видел, как Лунная девушка так крепко сжимала стебель такой розы, что с ее руки, проткнутой шипами, капала кровь.
   У нее, как и у него, высокий болевой порог. Укол розы удовольствия ей не доставит, она его просто не почувствует.
   Она держит в узде свое тело и разум, но эмоции совершенно не контролирует. И, следовательно, она неуравновешенная. А душевное равновесие – показатель психического здоровья.
   Этой ночью, в комнате без единого окна, куда не может проникнуть свет звезд, где часы со светящимися стрелками отправились в ящик прикроватного столика, они не занимаются любовью, ибо любовь не имеет ничего общего с их яростным совокуплением.
   Ни одна женщина не возбуждала Харроу, как Лунная девушка. Есть в ней ненасытность черной вдовы, всепоглощающая страстность паучихи, которая во время коитуса убивает и пожирает самца.
   Харроу где-то в глубине души ждет, что в одну из ночей Лунная девушка спрячет нож под матрасом или у кровати. И в кромешной тьме, в кульминационный момент, он услышит ее шепот: «Дорогой» – и почувствует, как тонкое лезвие находит зазор между ребрами и вспарывает его раздувшееся сердце.
   Как и всегда, ожидание секса оказывается более волнующим, чем сам процесс. В конце он ощущает странную пустоту, приходит к выводу, что квинтэссенция акта опять ускользнула от него.
   Кончив, оба лежат в кромешной тьме, молча, словно ступили из космического корабля в безвоздушное пространство.
   Лунная девушка вообще к разговорам не склонна, говорит, только если ей есть что сказать.
   Находясь рядом, Харроу берет с нее пример. Меньше слов – меньше риска, что простое наблюдение будет истолковано как оскорбление или суждение.
   К суждениям Лунная девушка очень уж чувствительна. Совет, если он приходится ей не по нраву, воспринимается, будто упрек. Дружеское наставление интерпретируется как суровая критика.
   Сейчас, в послекоитусном блаженстве, Харроу не боится, что она могла спрятать в кровати нож. Лунная девушка насытилась, а потому едва ли захочет убивать.
   После секса ему уже не хочется спать. Лунная девушка по большей части спит днем, а ночью наслаждается жизнью. И Харроу перестроился, чтобы жить по ее часам.