— Она была женщиной, — пояснил Гордон. Элайн вспомнила, что он прежде уже использовал этот предлог, как будто этого самого по себе было достаточно, чтобы все объяснить. Она задала следующий вопрос:
— Какое это имеет значение?
— Она была хорошенькой женщиной, — сказал Гордон. — Моей матери не нравились другие хорошенькие женщины. Она была красивой и в известной степени тщеславной. Я полагаю, ты бы сказала “тщеславной”. Я предпочитаю думать, что она боялась, что какая-нибудь другая женщина, какая-нибудь более хорошенькая женщина может войти в нашу жизнь и отнять нас у нее. — Он вздохнул, как будто вспоминая красоту своей матери. — Силия была очень мила и собиралась здесь жить. А это не к добру. Мой отец так больше и не женился, хотя он знавал женщин, многих женщин, за пределами этого дома. Не такой он был дурак, чтобы привести сюда хорошенькую женщину; он знал — матери не понравится, что он снова женат и привел жену в этот дом. Деннису следовало хорошенько подумать, прежде чем приглашать сюда Силию. — Он снова стал раскачиваться, и слезы снова выступили у него на глазах. Он посмотрел на Элайн и сказал:
— А потом ты. Ты хочешь отнять всех у нее, заставить их забыть, какая она была прелестная. Ты совсем как Силия.
"Спокойно, — говорила себе Элайн. — У тебя не будет шанса, если ты потеряешь свое хладнокровие. Успокойся, думай! Думай!"
Джерри снова схватился за голову и наклонился вперед на диване. Он простонал еще жалобнее, но так же фальшиво, как и прежде, как будто хотел ясно дать ей понять, что, когда Гордону вздумается броситься на нее, он не окажет никакой помощи.
Но она это уже знала. Она больше не испытывала к старику ненависти за его трусливое поведение. Жизнь, полная суеверий, не подготовила его к тому, чтобы выступить героем.
Ее единственной надеждой было на какое-то время отвлечь внимание Гордона от себя. Она заговорила:
— Если Амелия Матерли так волновалась, что может потерять свою семью из-за другой женщины, почему она убила своих собственных детей? — Элайн обращалась не к кому-то конкретному в надежде, что такая неопределенность подхода сможет отчасти сгладить остроту вопроса.
Но Гордон, похоже, не считал, что в нем есть какая-то острота. Он ровным голосом сказал:
— Двойняшки были маленькими девочками, не так ли? Им предстояло стать женщинами, не так ли?
Элайн содрогнулась от ужаса и забралась поглубже в кресло, чуть ли не надеясь, что оно совершенно ее скроет. Такое холодное изложение столь злобной идеи возродило худшие из ее страхов. В комнате повеяло стужей, и это в середине июня. Наверняка снаружи шел снег и с крыши свисали сосульки.
Она произнесла не без некоторого усилия:
— И ты искренне веришь, что это было для нее достаточной причиной, чтобы убить их? Неужели обычной ревности было достаточно... Нет, не обычной ревности, а сумасшедшей ревности, безрассудной ревности, которая...
— Она была моей матерью. Она вернулась ко мне, поселилась во мне и со мной останется. Мне все равно. Мне все равно, какие у нее были причины, и мне незачем ее судить.
— Почему ты убил Бобо? — спросила она. Это, казалось, заинтересовало Джерри и Бесс больше, чем что-либо другое из уже сказанного. Гордон заколебался и растерянно оглянулся.
Но через какой-то миг оправился при помощи этой своей внутренней силы:
— Вначале я думал, что только лишь потому, что мне стал нравиться вид крови. Я колол его снова и снова. Он подошел ко мне, чтобы я его приласкал. Я схватил его за шею и всадил в спину нож. Это было замечательно! — Он забылся на какое-то время при воспоминании об этом величайшем моменте. — Но позже я понял, что дело было не только в этом. Я не мог быть охвачен жаждой крови, побуждением кого-то убить в чистом виде. Я иного склада. Я слишком разумен и методичен для этого. Потом я понял, что Бобо не просто кот, а домочадец, в которого вселился дух другой умершей женщины. Он собирался ставить мне палки в колеса в том, что касалось моих обязанностей перед матерью, расстроить то, чего она пыталась достичь через меня.
— Это только предлог, — вставила Элайн. — Неужели ты этого не видишь? На самом деле ты убил Бобо, потому что тебе нравился вид крови. Но позднее ты не мог жить с мыслью об этом. Поэтому ты создал другую фантазию о коте, наделенном человеческим духом.
— Это не было фантазией, — упорствовал он.
— А почему ты убил капитана Ранда? Ради забавы? — Теперь она нажала на него как следует. Она надеялась, что он не сорвется.
— Конечно нет, — хмыкнул он. Но по мелькнувшему на его перекошенном лице странному, дегенеративному веселью Элайн стало ясно, что и то убийство было не лишено для него определенной увлекательности. — Ранд наблюдал за домом. Ему явно кто-то позвонил и дал какую-то наводку. Я не мог рисковать, оставив его в живых. И так было чудом, что он до тех пор не заметил меня; ведь если бы я попытался вернуться в дом, то наверняка попался бы ему на глаза.
Бесс, выведенная из странного ступора, в который она погрузилась — не считая нескольких коротких спорадических замечаний, — как только Гордон ворвался в квартиру, вмешалась в речь маньяка:
— Гордон, вы уже видели дух своей матери? Она, вообще, являлась вам?
— Нет, — ответил он. — Ей и не обязательно. Она здесь, внутри меня, все время со мной.
— И вы не видели никакого намека на нее, до того как она в вас вселилась?
— Нет.
— Жаль.
— Она — внутри меня, — повторил Гордон.
— Мне было интересно, как она выглядит, — вздохнула Бесс.
— Возможно, я ее еще увижу, — сказал Гордон.
— Увидите, — пообещал Джерри. — Несомненно! Она придет к вам, как дымка, вся прозрачная и смутно различимая.
Элайн предоставила им дальше нести околесицу. Ни Джерри, ни Бесс ничего не имели против Гордона. Для них он был беспомощным орудием духа, марионеткой невидимого хозяина. Тема и их отношение к ней поразили Элайн как почти неприличные в свете куда более реального кошмара — психической ненормальности Гордона. Хотя эта глупая болтовня отвлекала его от того, чтобы пустить в ход свой нож...
Но потом даже эта линия разговора себя исчерпала, и все они умолкли. Никто не находил что сказать. Все происходившее до этого момента напоминало короткую пьесу, и теперь разыгрывалась последняя сцена. Занавес должен был упасть, и все они ждали, когда кто-нибудь потянет за веревку.
Гордон поднял нож и сделал шаг к Элайн. Она выпрыгнула из кресла. Нет уж, голыми руками он ее не возьмет. Если ей и суждено умереть, она тоже нанесет ему хоть какой-то урон, расцарапает лицо, доберется до его глаз, чего угодно, лишь бы дать ему знать, что он вонзил свой нож в живое существо, а не в какую-то марионетку-жертву, у которой нет другого выбора, кроме как умереть.
— Тебе вообще не стоило приходить в этот дом, — сказал он.
Снова он говорил не своим голосом — голосом скорее женским, чем мужским. Бесс ахнула и заставила затихнуть стонущего Джерри, чтобы лучше уловить это новое преображение, как будто оно имело огромную важность.
— Ты не получишь мою семью, ты не сможешь украсть их у меня, — сипел Гордон, его голос взвился еще выше, меняя интонацию.
Он поднял нож и сделал еще один шаг.
И тут окно на входной двери разбилось вдребезги, со звоном обдав осколками стекла стоявшую поблизости мебель.
В какой-то момент Элайн отказывалась верить в случившееся. Звук бьющегося стекла эхом отдался у нее в мозгу, и она в отчаянии уцепилась за него, потому что это дарило надежду. Ей ничего не было видно за Гордоном, и она не знала наверняка — реальность ли этот звук или плод ее воображения, уловка ее сознания для того, чтобы смягчить внезапность смерти, которая скоро примет ее в свои объятия. Потом она увидела, что Бесс и Джерри тоже смотрят в сторону двери, а Гордон перестал наступать на нее и резко повернулся, чтобы посмотреть, кто к ним рвется.
В разбитое окно просунулась рука, отыскала замок, открыла его и толкнула дверь внутрь.
Деннис Матерли стоял в обрамлении солнечного света, его лицо застыло в маске ужаса, но также и решительности.
— Положи нож. Гордон, — приказал он. Но Гордон отказался:
— Нет.
Глава 20
Глава 21
— Какое это имеет значение?
— Она была хорошенькой женщиной, — сказал Гордон. — Моей матери не нравились другие хорошенькие женщины. Она была красивой и в известной степени тщеславной. Я полагаю, ты бы сказала “тщеславной”. Я предпочитаю думать, что она боялась, что какая-нибудь другая женщина, какая-нибудь более хорошенькая женщина может войти в нашу жизнь и отнять нас у нее. — Он вздохнул, как будто вспоминая красоту своей матери. — Силия была очень мила и собиралась здесь жить. А это не к добру. Мой отец так больше и не женился, хотя он знавал женщин, многих женщин, за пределами этого дома. Не такой он был дурак, чтобы привести сюда хорошенькую женщину; он знал — матери не понравится, что он снова женат и привел жену в этот дом. Деннису следовало хорошенько подумать, прежде чем приглашать сюда Силию. — Он снова стал раскачиваться, и слезы снова выступили у него на глазах. Он посмотрел на Элайн и сказал:
— А потом ты. Ты хочешь отнять всех у нее, заставить их забыть, какая она была прелестная. Ты совсем как Силия.
"Спокойно, — говорила себе Элайн. — У тебя не будет шанса, если ты потеряешь свое хладнокровие. Успокойся, думай! Думай!"
Джерри снова схватился за голову и наклонился вперед на диване. Он простонал еще жалобнее, но так же фальшиво, как и прежде, как будто хотел ясно дать ей понять, что, когда Гордону вздумается броситься на нее, он не окажет никакой помощи.
Но она это уже знала. Она больше не испытывала к старику ненависти за его трусливое поведение. Жизнь, полная суеверий, не подготовила его к тому, чтобы выступить героем.
Ее единственной надеждой было на какое-то время отвлечь внимание Гордона от себя. Она заговорила:
— Если Амелия Матерли так волновалась, что может потерять свою семью из-за другой женщины, почему она убила своих собственных детей? — Элайн обращалась не к кому-то конкретному в надежде, что такая неопределенность подхода сможет отчасти сгладить остроту вопроса.
Но Гордон, похоже, не считал, что в нем есть какая-то острота. Он ровным голосом сказал:
— Двойняшки были маленькими девочками, не так ли? Им предстояло стать женщинами, не так ли?
Элайн содрогнулась от ужаса и забралась поглубже в кресло, чуть ли не надеясь, что оно совершенно ее скроет. Такое холодное изложение столь злобной идеи возродило худшие из ее страхов. В комнате повеяло стужей, и это в середине июня. Наверняка снаружи шел снег и с крыши свисали сосульки.
Она произнесла не без некоторого усилия:
— И ты искренне веришь, что это было для нее достаточной причиной, чтобы убить их? Неужели обычной ревности было достаточно... Нет, не обычной ревности, а сумасшедшей ревности, безрассудной ревности, которая...
— Она была моей матерью. Она вернулась ко мне, поселилась во мне и со мной останется. Мне все равно. Мне все равно, какие у нее были причины, и мне незачем ее судить.
— Почему ты убил Бобо? — спросила она. Это, казалось, заинтересовало Джерри и Бесс больше, чем что-либо другое из уже сказанного. Гордон заколебался и растерянно оглянулся.
Но через какой-то миг оправился при помощи этой своей внутренней силы:
— Вначале я думал, что только лишь потому, что мне стал нравиться вид крови. Я колол его снова и снова. Он подошел ко мне, чтобы я его приласкал. Я схватил его за шею и всадил в спину нож. Это было замечательно! — Он забылся на какое-то время при воспоминании об этом величайшем моменте. — Но позже я понял, что дело было не только в этом. Я не мог быть охвачен жаждой крови, побуждением кого-то убить в чистом виде. Я иного склада. Я слишком разумен и методичен для этого. Потом я понял, что Бобо не просто кот, а домочадец, в которого вселился дух другой умершей женщины. Он собирался ставить мне палки в колеса в том, что касалось моих обязанностей перед матерью, расстроить то, чего она пыталась достичь через меня.
— Это только предлог, — вставила Элайн. — Неужели ты этого не видишь? На самом деле ты убил Бобо, потому что тебе нравился вид крови. Но позднее ты не мог жить с мыслью об этом. Поэтому ты создал другую фантазию о коте, наделенном человеческим духом.
— Это не было фантазией, — упорствовал он.
— А почему ты убил капитана Ранда? Ради забавы? — Теперь она нажала на него как следует. Она надеялась, что он не сорвется.
— Конечно нет, — хмыкнул он. Но по мелькнувшему на его перекошенном лице странному, дегенеративному веселью Элайн стало ясно, что и то убийство было не лишено для него определенной увлекательности. — Ранд наблюдал за домом. Ему явно кто-то позвонил и дал какую-то наводку. Я не мог рисковать, оставив его в живых. И так было чудом, что он до тех пор не заметил меня; ведь если бы я попытался вернуться в дом, то наверняка попался бы ему на глаза.
Бесс, выведенная из странного ступора, в который она погрузилась — не считая нескольких коротких спорадических замечаний, — как только Гордон ворвался в квартиру, вмешалась в речь маньяка:
— Гордон, вы уже видели дух своей матери? Она, вообще, являлась вам?
— Нет, — ответил он. — Ей и не обязательно. Она здесь, внутри меня, все время со мной.
— И вы не видели никакого намека на нее, до того как она в вас вселилась?
— Нет.
— Жаль.
— Она — внутри меня, — повторил Гордон.
— Мне было интересно, как она выглядит, — вздохнула Бесс.
— Возможно, я ее еще увижу, — сказал Гордон.
— Увидите, — пообещал Джерри. — Несомненно! Она придет к вам, как дымка, вся прозрачная и смутно различимая.
Элайн предоставила им дальше нести околесицу. Ни Джерри, ни Бесс ничего не имели против Гордона. Для них он был беспомощным орудием духа, марионеткой невидимого хозяина. Тема и их отношение к ней поразили Элайн как почти неприличные в свете куда более реального кошмара — психической ненормальности Гордона. Хотя эта глупая болтовня отвлекала его от того, чтобы пустить в ход свой нож...
Но потом даже эта линия разговора себя исчерпала, и все они умолкли. Никто не находил что сказать. Все происходившее до этого момента напоминало короткую пьесу, и теперь разыгрывалась последняя сцена. Занавес должен был упасть, и все они ждали, когда кто-нибудь потянет за веревку.
Гордон поднял нож и сделал шаг к Элайн. Она выпрыгнула из кресла. Нет уж, голыми руками он ее не возьмет. Если ей и суждено умереть, она тоже нанесет ему хоть какой-то урон, расцарапает лицо, доберется до его глаз, чего угодно, лишь бы дать ему знать, что он вонзил свой нож в живое существо, а не в какую-то марионетку-жертву, у которой нет другого выбора, кроме как умереть.
— Тебе вообще не стоило приходить в этот дом, — сказал он.
Снова он говорил не своим голосом — голосом скорее женским, чем мужским. Бесс ахнула и заставила затихнуть стонущего Джерри, чтобы лучше уловить это новое преображение, как будто оно имело огромную важность.
— Ты не получишь мою семью, ты не сможешь украсть их у меня, — сипел Гордон, его голос взвился еще выше, меняя интонацию.
Он поднял нож и сделал еще один шаг.
И тут окно на входной двери разбилось вдребезги, со звоном обдав осколками стекла стоявшую поблизости мебель.
В какой-то момент Элайн отказывалась верить в случившееся. Звук бьющегося стекла эхом отдался у нее в мозгу, и она в отчаянии уцепилась за него, потому что это дарило надежду. Ей ничего не было видно за Гордоном, и она не знала наверняка — реальность ли этот звук или плод ее воображения, уловка ее сознания для того, чтобы смягчить внезапность смерти, которая скоро примет ее в свои объятия. Потом она увидела, что Бесс и Джерри тоже смотрят в сторону двери, а Гордон перестал наступать на нее и резко повернулся, чтобы посмотреть, кто к ним рвется.
В разбитое окно просунулась рука, отыскала замок, открыла его и толкнула дверь внутрь.
Деннис Матерли стоял в обрамлении солнечного света, его лицо застыло в маске ужаса, но также и решительности.
— Положи нож. Гордон, — приказал он. Но Гордон отказался:
— Нет.
Глава 20
Деннис вошел в комнату; битое стекло хрустело и крошилось у него под ногами. Элайн не знала — то ли это просто ее сознание выкидывает трюки, то ли увиденное не замутнено ее эмоциями, — но Деннис выглядел мужественнее, выше, крепче и гораздо внушительнее, чем она его помнила. В своей рабочей рубашке и джинсах он скорее сошел бы за рабочего, чем за художника.
— Уходи, Деннис, — сказал Гордон.
— Ты же знаешь — я не могу.
Элайн спросила себя, может ли она что-то сделать теперь, когда внимание Гордона отвлечено. Не побежать ли ей? Не попытаться ли ей поднять тяжелую стеклянную пепельницу и ударить его? Нет, все это было бы чересчур мелодраматично. Подобные штуки срабатывают только в кино. Она просто подождет л посмотрит...
— Тебя это не касается, — бросил Гордон своему брату. — Не подходи.
Элайн одновременно удивилась и обрадовалась, увидев, что Деннис проигнорировал угрозу и взмахи ножом. Как она могла настолько в нем ошибаться?
— Я убью тебя, — сказал Гордон.
— Нет, не убьешь. Гордон. Отдай нож. Если ей нельзя двинуться с места, то, по крайней мере, она способна говорить. По крайней мере, она способна предупредить его.
— Деннис, — вмешалась Элайн, — поверь ему. Он убьет тебя. Он думает, что одержим призраком вашей матери.
Деннис не стал оспаривать то, что она сказала, даже не приподнял брови, хотя она была уверена: эта новость его озадачила. Очевидно, ум его был живым и восприимчивым, а отнюдь не легкомысленным. А может быть, восприимчивость ума как раз и вырабатывается при знакомстве со всеми гранями легкомыслия...
— Она права, — добавил Гордон. — Мама вернулась, и вернулась только ко мне, потому что я — тот, кто ждал ее и нуждался в ней все эти годы.
Деннис взял с сиденья старого кресла-качалки толстую сувенирную подушку и выставил ее перед собой, как щит. Он собирался отобрать нож у Гордона.
Элайн поняла, что крупное телосложение Денниса будет компенсировано фанатической энергией его брата. Она сделала последнюю попытку убедить Гордона не убивать своего старшего брата. Чтобы добиться этого, ей пришлось использовать патологическую логику самого сумасшедшего.
— Гордон, твоя мать хотела, чтобы ты уничтожал только женщин — женщин, которые пытаются отнять у нее семью.
И, сказав это, она почувствовала слабость, почувствовала себя совершенно одинокой, маленькой и слабой в средоточии безумных сил.
Гордон произнес, не сводя глаз с Денниса:
— Он пытается помешать мне разделаться с тобой. Мама хочет, чтобы я разделался с ним. Она много раз мне это говорила. Она не перестанет изводить меня, пока я не разделаюсь с тобой.
Элайн вспомнила, как выглядела Силия, когда Гордон разделался с ней, и почувствовала, как тепло уходит из ее тела. Она была холодной, неописуемо холодной, зубцом льда.
— Твоя мать никогда не перестанет изводить тебя, если ты убьешь своего брата. Неужели ты не видишь, что отнимаешь у нее ее семью — делаешь как раз то, чему она пытается помешать.
Этот аргумент оказал ожидаемое воздействие на Гордона. Он опустил нож, которым до этого метил в брата, и лицо его исказилось от муки, когда он попытался разгадать свой путь в лабиринте “обязанностей” в отношении Амелии.
Запыхавшаяся Элайн все глубже вдавалась в эту любительскую, но эффективную психологию:
— Твоя мать захотела бы, если уж дело дойдет до столкновения интересов, чтобы ты в первую очередь защищал ее семью. Твоя мать приказала бы тебе отпустить всех — а потом, впоследствии, позаботиться обо мне.
Пожилая чета на диване глядела на Элайн в изумлении, как будто они не понимали, что она лжет, как будто они думали, что она приняла теорию переселения душ.
— Брось нож, — повторил Деннис. Гордон посмотрел на нож. Деннис подступил к нему, по-прежнему используя подушку как щит:
— Нож... мама предназначила его мне... чтобы я им... для того, чтобы...
— Брось его! — крикнула Элайн. Похоже, это послужило детонатором, последней командой, которая побудила его взорваться.
Гордон без предупреждения резко повернулся и прыгнул на Элайн. Он занес поблескивающее оружие высоко над головой и направил ей в грудь, зайдясь в торжествующем крике.
Элайн отпрянула назад, скорее инстинктивно, чем по-настоящему понимая, как близка она от смерти. Но кресло заставило ее остановиться, преградило ей путь к бегству. Весь мир, казалось, заледенел, стал таким же холодным и ноющим, как и она сама, — за исключением ножа. Посреди всего этого инея, посреди льда и холода нож был сверкающим ланцетом, прорубавшимся к ней по мере того, как иней вокруг него таял. Ей предстояло умереть.
В тот же самый момент Деннис отбросил подушку, которую держал в руках, дотянулся до запястья Гордона и остановил быстрое движение смертоносного оружия.
Гордон набросился на своего брата, его лицо побагровело от притока крови, глаза были широко распахнуты, рот открыт в яростной ухмылке.
— Позовите на помощь! — крикнула Элайн пожилой чете.
Они тупо уставились на нее; Джерри, казалось, забыл про свою рану на голове.
— Позовите Пола!
Упоминание имени брата Амелии сняло заклятие. Джерри встал, торопливо пересек комнату и исчез в открытой двери. Только бы Пол не был пьян и не мучился тяжким похмельем!
Несмотря на то, что он был физически менее развит. Гордон в конце концов вырвал нож и вскользь полоснул Денни по бицепсу, когда тот отступил от своего брата. По руке Денниса потекла кровь.
Элайн подобрала пепельницу, ощутила ее холодную тяжесть. На самом деле она не думала, что сумеет ею воспользоваться. Она — медсестра, привыкшая лечить, а не наносить раны. “О Господи, если мне придется ею воспользоваться, дай мне силы!"
Когда Деннис снова подступил к брату, оставляя за собой след из алых капель. Гордон снова ударил. Деннис сделал обманный выпад справа, шагнул вперед, уклонившись от удара, и двумя руками схватил кулак с ножом, стараясь заломить запястье назад, чтобы Гордону пришлось бросить нож.
Элайн, обучаясь на медсестру, видела много крови, много глубоких ран. Но вид крови Денниса выходил за рамки ее опыта. Она была опустошена. Она не хотела, чтобы он умирал. Как она хотела, чтобы он остался жить! И может быть, тогда она сможет искупить вину за то, что думала о нем такие ужасные вещи.
Гордон воспользовался своей свободной рукой, чтобы нещадно колотить Денни по голове. Он пустил брату кровь из носу и разбил ему губу. Судя по виду, Деннис уже устал и был не способен продержаться долго...
Но вдруг, в один миг, шансы поменялись. Запястье Гордона хрустнуло под нажимом рук Денниса. Он завыл, выронил нож и отскочил от брата, ухватившись за сломанное запястье. Он выглядел диким, бледным, как просеянная мука, рот зиял черной дырой на лице.
Деннис ногой оттолкнул нож в противоположный конец комнаты и сказал поразительно мягко:
— Садись, Гордон. Ты ранен.
В какой-то момент Гордон смотрел так, как будто он, невзирая на свою рану, сделает еще одну, последнюю попытку добраться до оружия. Потом, как будто его ударили большим молотком, привалился боком к креслу, в котором Элайн сидела всего несколько минут назад. Она думала, что он убьет ее. А теперь он ни за что этого не сделает.
— Я не хотел тебя убивать, — сказал Гордон брату.
— Не говори об этом.
— Ты любишь меня? — спросил Гордон. Деннис выглядел усталым, но не злым.
— Ты — мой брат. Я очень тебя люблю. Гордон Матерли, поддерживая сломанное запястье здоровой рукой, наклонял голову до тех пор, пока не опустился подбородком на грудь и не расплакался.
Элайн смотрела, как Деннис прошел по комнате и подобрал нож. Он глянул на него так, словно не знал, что это такое. Девушка подошла к нему, чувствуя незнакомое сильное влечение, — потому что он обладал невероятно сильным мужским началом, был храбрее любого мужчины, которого ей прежде доводилось видеть, — и попросила:
— Дайте мне взглянуть на вашу руку.
— Она в порядке.
— Мы должны остерегаться инфекции, — пояснила она. Он спросил:
— Почему прошлой ночью вы не рассказали мне, кого подозреваете?
Элайн покраснела, посмотрела на поверженного Гордона. И призналась:
— Я не думала, что это он. — А потом выпалила:
— Я думала, что, возможно, это вы! — Она знала: рано или поздно это придется ему рассказать. А она никогда не тянула с признанием своих ошибок.
Деннис недоверчиво уставился на нее. Элайн уже молила в душе, чтобы он ее не возненавидел, когда он расхохотался. Этот смех, пусть и напряженный, нервный, был все-таки лучше, чем возмущение, которого она ожидала.
Когда же он совладал с собой, то сказал:
— Отец говорил мне, что кто-то пытался взломать замок на вашей двери. Когда я обнаружил, что вы звоните в полицию, то понял, что вы встревожены не на шутку. Я разыскал Ранда через полчаса после того, как вы ушли спать, и рассказал ему то, что вы говорили отцу. Он пообещал приехать и осмотреться на месте.
— Он так и сделал, — прошептала Элайн, содрогаясь. Она вспомнила, какую цену Ранд заплатил за свое усердие.
— Я знаю. Я нашел его тело как раз перед тем, как пришел сюда.
— Откуда вы узнали, где искать? Он объяснил:
— Я сидел в своей мастерской, у окна, и видел, как вы с Гордоном выходите из гаража. Вы шли так скованно и так странно себя вели, что я был заинтригован. К тому же я не забыл вашего страха относительно того, что убийца — один из нас. Гордон всегда был странным, жадным до работы, трезвым, серьезным, неохотно отдыхал. Когда я увидел вас вдвоем, то заподозрил самое худшее. Я пошел к гаражу посмотреть, что случилось, — и нашел Ранда.
— Вы спасли мне жизнь, — выдохнула Элайн. Она опять почувствовала себя женщиной, маленькой и хрупкой в могучей тени мужчины.
— Вы спасли жизнь нам всем, — возразил он. — Вы были единственной из нас, кто не закрывал глаза на весьма неприятные факты. Мы очень вам обязаны.
В этот момент в дверь ворвался Пол Хоннекер.
Элайн сказала ему:
— Вызовите “скорую помощь”. Пол. Полицию. И Ли.
Явно потрясенный тем, что увидел, Пол отозвался:
— Сию же минуту! — Загромыхал вниз по лестнице и в следующий момент исчез.
Когда они снова подошли к Гордону, он посмотрел на них и скривил губы, выражая глубокую ненависть. У Элайн снова мороз пробежал по коже.
Гордон произнес:
— Деннис, ты отдашь мне этот нож. — Его голос снова повысился и зазвучал совсем по-женски.
— Это Амелия, — провозгласила Бесс и откинулась на спинку дивана.
— Деннис, — причитал Гордон, — твоя мать велит тебе отдать нож! — Голос у него был определенно женский, почти женственный, привлекательный, но при этом таивший в себе ненависть.
— Вы не верили, что она вернулась, чтобы вселиться в него, — торжествовала Бесс. — Но теперь вы слышите, что это правда!
— Уходи, Деннис, — сказал Гордон.
— Ты же знаешь — я не могу.
Элайн спросила себя, может ли она что-то сделать теперь, когда внимание Гордона отвлечено. Не побежать ли ей? Не попытаться ли ей поднять тяжелую стеклянную пепельницу и ударить его? Нет, все это было бы чересчур мелодраматично. Подобные штуки срабатывают только в кино. Она просто подождет л посмотрит...
— Тебя это не касается, — бросил Гордон своему брату. — Не подходи.
Элайн одновременно удивилась и обрадовалась, увидев, что Деннис проигнорировал угрозу и взмахи ножом. Как она могла настолько в нем ошибаться?
— Я убью тебя, — сказал Гордон.
— Нет, не убьешь. Гордон. Отдай нож. Если ей нельзя двинуться с места, то, по крайней мере, она способна говорить. По крайней мере, она способна предупредить его.
— Деннис, — вмешалась Элайн, — поверь ему. Он убьет тебя. Он думает, что одержим призраком вашей матери.
Деннис не стал оспаривать то, что она сказала, даже не приподнял брови, хотя она была уверена: эта новость его озадачила. Очевидно, ум его был живым и восприимчивым, а отнюдь не легкомысленным. А может быть, восприимчивость ума как раз и вырабатывается при знакомстве со всеми гранями легкомыслия...
— Она права, — добавил Гордон. — Мама вернулась, и вернулась только ко мне, потому что я — тот, кто ждал ее и нуждался в ней все эти годы.
Деннис взял с сиденья старого кресла-качалки толстую сувенирную подушку и выставил ее перед собой, как щит. Он собирался отобрать нож у Гордона.
Элайн поняла, что крупное телосложение Денниса будет компенсировано фанатической энергией его брата. Она сделала последнюю попытку убедить Гордона не убивать своего старшего брата. Чтобы добиться этого, ей пришлось использовать патологическую логику самого сумасшедшего.
— Гордон, твоя мать хотела, чтобы ты уничтожал только женщин — женщин, которые пытаются отнять у нее семью.
И, сказав это, она почувствовала слабость, почувствовала себя совершенно одинокой, маленькой и слабой в средоточии безумных сил.
Гордон произнес, не сводя глаз с Денниса:
— Он пытается помешать мне разделаться с тобой. Мама хочет, чтобы я разделался с ним. Она много раз мне это говорила. Она не перестанет изводить меня, пока я не разделаюсь с тобой.
Элайн вспомнила, как выглядела Силия, когда Гордон разделался с ней, и почувствовала, как тепло уходит из ее тела. Она была холодной, неописуемо холодной, зубцом льда.
— Твоя мать никогда не перестанет изводить тебя, если ты убьешь своего брата. Неужели ты не видишь, что отнимаешь у нее ее семью — делаешь как раз то, чему она пытается помешать.
Этот аргумент оказал ожидаемое воздействие на Гордона. Он опустил нож, которым до этого метил в брата, и лицо его исказилось от муки, когда он попытался разгадать свой путь в лабиринте “обязанностей” в отношении Амелии.
Запыхавшаяся Элайн все глубже вдавалась в эту любительскую, но эффективную психологию:
— Твоя мать захотела бы, если уж дело дойдет до столкновения интересов, чтобы ты в первую очередь защищал ее семью. Твоя мать приказала бы тебе отпустить всех — а потом, впоследствии, позаботиться обо мне.
Пожилая чета на диване глядела на Элайн в изумлении, как будто они не понимали, что она лжет, как будто они думали, что она приняла теорию переселения душ.
— Брось нож, — повторил Деннис. Гордон посмотрел на нож. Деннис подступил к нему, по-прежнему используя подушку как щит:
— Нож... мама предназначила его мне... чтобы я им... для того, чтобы...
— Брось его! — крикнула Элайн. Похоже, это послужило детонатором, последней командой, которая побудила его взорваться.
Гордон без предупреждения резко повернулся и прыгнул на Элайн. Он занес поблескивающее оружие высоко над головой и направил ей в грудь, зайдясь в торжествующем крике.
Элайн отпрянула назад, скорее инстинктивно, чем по-настоящему понимая, как близка она от смерти. Но кресло заставило ее остановиться, преградило ей путь к бегству. Весь мир, казалось, заледенел, стал таким же холодным и ноющим, как и она сама, — за исключением ножа. Посреди всего этого инея, посреди льда и холода нож был сверкающим ланцетом, прорубавшимся к ней по мере того, как иней вокруг него таял. Ей предстояло умереть.
В тот же самый момент Деннис отбросил подушку, которую держал в руках, дотянулся до запястья Гордона и остановил быстрое движение смертоносного оружия.
Гордон набросился на своего брата, его лицо побагровело от притока крови, глаза были широко распахнуты, рот открыт в яростной ухмылке.
— Позовите на помощь! — крикнула Элайн пожилой чете.
Они тупо уставились на нее; Джерри, казалось, забыл про свою рану на голове.
— Позовите Пола!
Упоминание имени брата Амелии сняло заклятие. Джерри встал, торопливо пересек комнату и исчез в открытой двери. Только бы Пол не был пьян и не мучился тяжким похмельем!
Несмотря на то, что он был физически менее развит. Гордон в конце концов вырвал нож и вскользь полоснул Денни по бицепсу, когда тот отступил от своего брата. По руке Денниса потекла кровь.
Элайн подобрала пепельницу, ощутила ее холодную тяжесть. На самом деле она не думала, что сумеет ею воспользоваться. Она — медсестра, привыкшая лечить, а не наносить раны. “О Господи, если мне придется ею воспользоваться, дай мне силы!"
Когда Деннис снова подступил к брату, оставляя за собой след из алых капель. Гордон снова ударил. Деннис сделал обманный выпад справа, шагнул вперед, уклонившись от удара, и двумя руками схватил кулак с ножом, стараясь заломить запястье назад, чтобы Гордону пришлось бросить нож.
Элайн, обучаясь на медсестру, видела много крови, много глубоких ран. Но вид крови Денниса выходил за рамки ее опыта. Она была опустошена. Она не хотела, чтобы он умирал. Как она хотела, чтобы он остался жить! И может быть, тогда она сможет искупить вину за то, что думала о нем такие ужасные вещи.
Гордон воспользовался своей свободной рукой, чтобы нещадно колотить Денни по голове. Он пустил брату кровь из носу и разбил ему губу. Судя по виду, Деннис уже устал и был не способен продержаться долго...
Но вдруг, в один миг, шансы поменялись. Запястье Гордона хрустнуло под нажимом рук Денниса. Он завыл, выронил нож и отскочил от брата, ухватившись за сломанное запястье. Он выглядел диким, бледным, как просеянная мука, рот зиял черной дырой на лице.
Деннис ногой оттолкнул нож в противоположный конец комнаты и сказал поразительно мягко:
— Садись, Гордон. Ты ранен.
В какой-то момент Гордон смотрел так, как будто он, невзирая на свою рану, сделает еще одну, последнюю попытку добраться до оружия. Потом, как будто его ударили большим молотком, привалился боком к креслу, в котором Элайн сидела всего несколько минут назад. Она думала, что он убьет ее. А теперь он ни за что этого не сделает.
— Я не хотел тебя убивать, — сказал Гордон брату.
— Не говори об этом.
— Ты любишь меня? — спросил Гордон. Деннис выглядел усталым, но не злым.
— Ты — мой брат. Я очень тебя люблю. Гордон Матерли, поддерживая сломанное запястье здоровой рукой, наклонял голову до тех пор, пока не опустился подбородком на грудь и не расплакался.
Элайн смотрела, как Деннис прошел по комнате и подобрал нож. Он глянул на него так, словно не знал, что это такое. Девушка подошла к нему, чувствуя незнакомое сильное влечение, — потому что он обладал невероятно сильным мужским началом, был храбрее любого мужчины, которого ей прежде доводилось видеть, — и попросила:
— Дайте мне взглянуть на вашу руку.
— Она в порядке.
— Мы должны остерегаться инфекции, — пояснила она. Он спросил:
— Почему прошлой ночью вы не рассказали мне, кого подозреваете?
Элайн покраснела, посмотрела на поверженного Гордона. И призналась:
— Я не думала, что это он. — А потом выпалила:
— Я думала, что, возможно, это вы! — Она знала: рано или поздно это придется ему рассказать. А она никогда не тянула с признанием своих ошибок.
Деннис недоверчиво уставился на нее. Элайн уже молила в душе, чтобы он ее не возненавидел, когда он расхохотался. Этот смех, пусть и напряженный, нервный, был все-таки лучше, чем возмущение, которого она ожидала.
Когда же он совладал с собой, то сказал:
— Отец говорил мне, что кто-то пытался взломать замок на вашей двери. Когда я обнаружил, что вы звоните в полицию, то понял, что вы встревожены не на шутку. Я разыскал Ранда через полчаса после того, как вы ушли спать, и рассказал ему то, что вы говорили отцу. Он пообещал приехать и осмотреться на месте.
— Он так и сделал, — прошептала Элайн, содрогаясь. Она вспомнила, какую цену Ранд заплатил за свое усердие.
— Я знаю. Я нашел его тело как раз перед тем, как пришел сюда.
— Откуда вы узнали, где искать? Он объяснил:
— Я сидел в своей мастерской, у окна, и видел, как вы с Гордоном выходите из гаража. Вы шли так скованно и так странно себя вели, что я был заинтригован. К тому же я не забыл вашего страха относительно того, что убийца — один из нас. Гордон всегда был странным, жадным до работы, трезвым, серьезным, неохотно отдыхал. Когда я увидел вас вдвоем, то заподозрил самое худшее. Я пошел к гаражу посмотреть, что случилось, — и нашел Ранда.
— Вы спасли мне жизнь, — выдохнула Элайн. Она опять почувствовала себя женщиной, маленькой и хрупкой в могучей тени мужчины.
— Вы спасли жизнь нам всем, — возразил он. — Вы были единственной из нас, кто не закрывал глаза на весьма неприятные факты. Мы очень вам обязаны.
В этот момент в дверь ворвался Пол Хоннекер.
Элайн сказала ему:
— Вызовите “скорую помощь”. Пол. Полицию. И Ли.
Явно потрясенный тем, что увидел, Пол отозвался:
— Сию же минуту! — Загромыхал вниз по лестнице и в следующий момент исчез.
Когда они снова подошли к Гордону, он посмотрел на них и скривил губы, выражая глубокую ненависть. У Элайн снова мороз пробежал по коже.
Гордон произнес:
— Деннис, ты отдашь мне этот нож. — Его голос снова повысился и зазвучал совсем по-женски.
— Это Амелия, — провозгласила Бесс и откинулась на спинку дивана.
— Деннис, — причитал Гордон, — твоя мать велит тебе отдать нож! — Голос у него был определенно женский, почти женственный, привлекательный, но при этом таивший в себе ненависть.
— Вы не верили, что она вернулась, чтобы вселиться в него, — торжествовала Бесс. — Но теперь вы слышите, что это правда!
Глава 21
Элайн стояла у сосен, в прохладе тонких теней, прижав к ушам маленькие ладони. Деннис стоял возле нее, попеременно наблюдая то за лужайкой, где работала строительная бригада, то за ее лицом, когда она выжидающе зажмуривалась. Он посмеивался над ней, хотя и беззлобно, — из-за этого ей хотелось, чтобы взрыв миновал и она могла бы убрать руки от ушей и сплести с ним свои пальцы.
"Я так сильно изменилась за такое короткое время”, — подумала она. Было время, когда гроза или громкие шумы не причиняли ей беспокойства. Но это было до того, как у нее появился человек, на которого она могла положиться. Это было, когда она была одинока.
Когда раздался взрыв, он оказался тише, сильнее приглушенный землей, чем она ожидала. Девушка почувствовала, как задрожала почва, увидела комья земли, взметнувшиеся в небо над котлованом, увидела гранитную крошку, отброшенную в голубое небо и с треском посыпавшуюся обратно.
Джерри и Бесс стояли прямо за спиной у Джейкоба Матерли, там, где старик сидел в своем инвалидном кресле, наблюдая на подрывными работами. Поначалу Элайн удивилась, что никто не винит пожилую чету с ее суевериями в том, что случилось с Гордоном. Но спустя две недели после того, как Деннис усмирил своего брата и покончил с их общим кошмаром, она пришла к пониманию того, что никого нельзя винить в стечении обстоятельств, которое ввергло Гордона в столь долго таимое сумасшествие. И Джерри и Бесс были по происхождению голландцами из Пенсильвании, выросшими в домах, где в каждой комнате на стене висел Химмельсбриф в рамке и по каждому случаю обращались к особым заклинаниям. Они искренне верили во всю эту оккультную чепуху. С таким же успехом можно было бы попытаться взвалить всю вину на Ли, или Джейкоба (за их невнимание к Гордону ввиду того, что потребность Дениса в утешении была более очевидна), или в первую очередь на Амелию Матерли за то, что она была сумасшедшей (состояние, которое на самом деле от нее не зависело). Джерри и Бесс предстояло жить со своей виной, и это было достаточным наказанием.
К тому же к этому времени они наверняка поняли, что Гордон не был одержим. Он, по словам докторов, был шизофреником в крайней стадии. Он действительно отождествлял себя со своей матерью. Более того, теперь он лишь в редкие моменты просветления вспоминал свое подлинное имя и свое положение. Хотя доктора не говорили об этом впрямую, но было похоже, что Гордону придется провести в больнице для умалишенных всю оставшуюся жизнь.
— Сейчас повторится, — сказала Силия Тамлин, робко пробираясь к Элайн. Она была очень красива, несмотря на свои бинты, но больше не вызывала у Элайн ни ревности, ни неприязни. “Потому что, — подумала Элайн, — теперь я знаю, что я тоже хорошенькая. И знаю, что легкомыслие не такая уж ужасная вещь”.
Второй взрыв был сильнее первого. Элайн порадовалась, что зажала уши.
— Ну вот, — сказал Ли. Он похлопал по плечу Пола Хоннекера. — Через две недели на месте этой уродливой воронки появится овальный бассейн с голубым дном. — Судя по голосу, он испытывал облегчение, как будто динамит не только выбил в земле воронку, но и уничтожил последние следы ужасной истории дома Матерли.
— Давайте посмотрим, как работают маляры, — предложила Силия. — Мне до смерти хочется их спровадить и постелить ковры — а потом сотворить с внутренностями этой темницы что-нибудь по-настоящему фантастическое!
— Она была темницей, — возразил Пол. — А теперь уже нет.
— Вот подождите, вы еще увидите разницу! — стояла на своем Силия, направляясь к дому. Остальные в большинстве своем последовали за ней.
— Мы все так хорошо отдохнули, — улыбнулась Элайн. — Даже Джейкоб, несмотря на свое состояние, выглядит здоровее.
Деннис взял ее за руку:
— Моя семья хотела прийти в себя на протяжении пятнадцати лет, но не знала как. Нам пришлось открыть глаза на кое-какие истины, а потом произвести перемены к лучшему. Косметический ремонт в доме очень помогает, ты не думаешь? Поверь, с каждой комнатой, в которой они сдирают обои, с каждой комнатой, которую они раскрашивают в эти веселые цвета, подобранные Силией, я чувствую, что еще чуть-чуть боли ушло. Как будто боль можно закрасить или оборвать, как обои. Глупо, правда?
— Не так уж глупо, — запротестовала Элайн. Ветер теребил ее волосы и полоскал хлопчатобумажную юбку. Она внезапно осознала, что на ней короткая юбка и сине-желтая яркая блузка, шейный платок с блестками, босоножки с тонкими ремешками — одежда, которую она ни за что не выбрала бы для себя, если бы Денни, делая покупки на прошлой неделе, не упорствовал, что это как раз то, что ей нужно. Она улыбнулась ему, ветру, всему. Легкомыслие может быть замечательным!
Ее одинокое детство, сиротский приют, бедность действовали заодно, исказив ее взгляды на жизнь. Она излишне ценила серьезность и простоту. Таким же образом она придавала слишком мало ценности веселью. Жизнь должна быть смесью торжественного и веселого. И чем больше веселья, тем лучше. Какой прок от жизни, если ею нельзя наслаждаться? Деннис безмерно наслаждался. Да и Джейкоб теперь, когда освободился от своих ужасных подозрений по поводу убийцы в доме, тоже понимал толк в жизни. Они вместе начинали делиться с ней толикой этой радости.
Неделю назад она не была способна разглядеть какую-либо ценность в занятии художника. Теперь она смотрела на это как на стоящее дело — во всех отношениях.
Неделю назад она не доверяла легкомысленному человеку и считала надежными тех, кто склонен к трезвости. Теперь она увидела, что жизнь куда более сложна, а судить о людях труднее.
Ей действительно не терпелось посмотреть, что за фантастические вещи Силия станет вытворять с этими душными комнатами!
У нее самой была душная старая комната. Но события прошлой недели отворили дверь. А Денни, замечательный Денни, распахнул эту дверь настежь и впустил глоток свежего воздуха.
Когда они прошли к дому — дому, которого она больше не боялась, дому, преображенному взрывами и покраской комнат, дому, охваченному фантазией Силии, в котором некогда обитал страх, но который теперь в той же степени наполнится радостью и доброжелательностью, над которым им предстояло потрудиться, чтобы сделать домом жизни и любви, — когда они шли к этому дому, Денни взялся за ее руку крепче, чем прежде, и спросил:
— О чем ты думаешь?
— О будущем, — сказала Элайн.
И когда они приблизились к дому, она увидела, что окна широко раскрыли, чтобы выветрился запах краски — и страдания.
— Не тревожься насчет завтра, — сказал Денни. — Наслаждайся сегодняшним днем, Элайн. Это само по себе большое достижение.
— О, — засмеялась она, — я не тревожусь насчет завтра. Я с нетерпением его жду!
"Я так сильно изменилась за такое короткое время”, — подумала она. Было время, когда гроза или громкие шумы не причиняли ей беспокойства. Но это было до того, как у нее появился человек, на которого она могла положиться. Это было, когда она была одинока.
Когда раздался взрыв, он оказался тише, сильнее приглушенный землей, чем она ожидала. Девушка почувствовала, как задрожала почва, увидела комья земли, взметнувшиеся в небо над котлованом, увидела гранитную крошку, отброшенную в голубое небо и с треском посыпавшуюся обратно.
Джерри и Бесс стояли прямо за спиной у Джейкоба Матерли, там, где старик сидел в своем инвалидном кресле, наблюдая на подрывными работами. Поначалу Элайн удивилась, что никто не винит пожилую чету с ее суевериями в том, что случилось с Гордоном. Но спустя две недели после того, как Деннис усмирил своего брата и покончил с их общим кошмаром, она пришла к пониманию того, что никого нельзя винить в стечении обстоятельств, которое ввергло Гордона в столь долго таимое сумасшествие. И Джерри и Бесс были по происхождению голландцами из Пенсильвании, выросшими в домах, где в каждой комнате на стене висел Химмельсбриф в рамке и по каждому случаю обращались к особым заклинаниям. Они искренне верили во всю эту оккультную чепуху. С таким же успехом можно было бы попытаться взвалить всю вину на Ли, или Джейкоба (за их невнимание к Гордону ввиду того, что потребность Дениса в утешении была более очевидна), или в первую очередь на Амелию Матерли за то, что она была сумасшедшей (состояние, которое на самом деле от нее не зависело). Джерри и Бесс предстояло жить со своей виной, и это было достаточным наказанием.
К тому же к этому времени они наверняка поняли, что Гордон не был одержим. Он, по словам докторов, был шизофреником в крайней стадии. Он действительно отождествлял себя со своей матерью. Более того, теперь он лишь в редкие моменты просветления вспоминал свое подлинное имя и свое положение. Хотя доктора не говорили об этом впрямую, но было похоже, что Гордону придется провести в больнице для умалишенных всю оставшуюся жизнь.
— Сейчас повторится, — сказала Силия Тамлин, робко пробираясь к Элайн. Она была очень красива, несмотря на свои бинты, но больше не вызывала у Элайн ни ревности, ни неприязни. “Потому что, — подумала Элайн, — теперь я знаю, что я тоже хорошенькая. И знаю, что легкомыслие не такая уж ужасная вещь”.
Второй взрыв был сильнее первого. Элайн порадовалась, что зажала уши.
— Ну вот, — сказал Ли. Он похлопал по плечу Пола Хоннекера. — Через две недели на месте этой уродливой воронки появится овальный бассейн с голубым дном. — Судя по голосу, он испытывал облегчение, как будто динамит не только выбил в земле воронку, но и уничтожил последние следы ужасной истории дома Матерли.
— Давайте посмотрим, как работают маляры, — предложила Силия. — Мне до смерти хочется их спровадить и постелить ковры — а потом сотворить с внутренностями этой темницы что-нибудь по-настоящему фантастическое!
— Она была темницей, — возразил Пол. — А теперь уже нет.
— Вот подождите, вы еще увидите разницу! — стояла на своем Силия, направляясь к дому. Остальные в большинстве своем последовали за ней.
— Мы все так хорошо отдохнули, — улыбнулась Элайн. — Даже Джейкоб, несмотря на свое состояние, выглядит здоровее.
Деннис взял ее за руку:
— Моя семья хотела прийти в себя на протяжении пятнадцати лет, но не знала как. Нам пришлось открыть глаза на кое-какие истины, а потом произвести перемены к лучшему. Косметический ремонт в доме очень помогает, ты не думаешь? Поверь, с каждой комнатой, в которой они сдирают обои, с каждой комнатой, которую они раскрашивают в эти веселые цвета, подобранные Силией, я чувствую, что еще чуть-чуть боли ушло. Как будто боль можно закрасить или оборвать, как обои. Глупо, правда?
— Не так уж глупо, — запротестовала Элайн. Ветер теребил ее волосы и полоскал хлопчатобумажную юбку. Она внезапно осознала, что на ней короткая юбка и сине-желтая яркая блузка, шейный платок с блестками, босоножки с тонкими ремешками — одежда, которую она ни за что не выбрала бы для себя, если бы Денни, делая покупки на прошлой неделе, не упорствовал, что это как раз то, что ей нужно. Она улыбнулась ему, ветру, всему. Легкомыслие может быть замечательным!
Ее одинокое детство, сиротский приют, бедность действовали заодно, исказив ее взгляды на жизнь. Она излишне ценила серьезность и простоту. Таким же образом она придавала слишком мало ценности веселью. Жизнь должна быть смесью торжественного и веселого. И чем больше веселья, тем лучше. Какой прок от жизни, если ею нельзя наслаждаться? Деннис безмерно наслаждался. Да и Джейкоб теперь, когда освободился от своих ужасных подозрений по поводу убийцы в доме, тоже понимал толк в жизни. Они вместе начинали делиться с ней толикой этой радости.
Неделю назад она не была способна разглядеть какую-либо ценность в занятии художника. Теперь она смотрела на это как на стоящее дело — во всех отношениях.
Неделю назад она не доверяла легкомысленному человеку и считала надежными тех, кто склонен к трезвости. Теперь она увидела, что жизнь куда более сложна, а судить о людях труднее.
Ей действительно не терпелось посмотреть, что за фантастические вещи Силия станет вытворять с этими душными комнатами!
У нее самой была душная старая комната. Но события прошлой недели отворили дверь. А Денни, замечательный Денни, распахнул эту дверь настежь и впустил глоток свежего воздуха.
Когда они прошли к дому — дому, которого она больше не боялась, дому, преображенному взрывами и покраской комнат, дому, охваченному фантазией Силии, в котором некогда обитал страх, но который теперь в той же степени наполнится радостью и доброжелательностью, над которым им предстояло потрудиться, чтобы сделать домом жизни и любви, — когда они шли к этому дому, Денни взялся за ее руку крепче, чем прежде, и спросил:
— О чем ты думаешь?
— О будущем, — сказала Элайн.
И когда они приблизились к дому, она увидела, что окна широко раскрыли, чтобы выветрился запах краски — и страдания.
— Не тревожься насчет завтра, — сказал Денни. — Наслаждайся сегодняшним днем, Элайн. Это само по себе большое достижение.
— О, — засмеялась она, — я не тревожусь насчет завтра. Я с нетерпением его жду!