Страница:
Слева дверь под аркой вела в гостиную. Комната была со вкусом обставлена. На полу – восточный ковер. Две обтянутые вельветом софы и кофейный столик с темной блестящей столешницей образовывали уголок для приятных бесед. В тон обивке мебели были подобраны вельветовые шторы на окнах. Вдоль стены стеллаж для журналов. Музыкальный центр. Две напольные лампы. И гармонировавшие с цветом ковра снова на стене изображения кораблей в китайской гавани.
– Задерни шторы, – приказал он.
Она переходила от окна к окну, затем вернулась на середину комнаты. Остановившись, опустила руки, глядя на него с покорной полуулыбкой.
Она ждала. Ждала приказов. Его приказов. Она была его куклой, его рабой.
Больше минуты он простоял в проеме арки, не в состоянии решить, что делать дальше. Охваченный страхом, предчувствиями и вожделением, он обливался потом, словно пробежал целую милю. Она была его. Целиком его: ее рот, грудь и бедра, ноги, каждый дюйм ее тела. Более того: ему не приходилось волноваться, удовлетворит ли он ее. Если сказать ей, что она его любит, она будет любить его. И никаких сожалений после. Никаких взаимных упреков. Только сам акт – а там черт с ней. Здесь, сейчас, готовый впервые использовать женщину именно так, как ему хотелось, он обнаружил, что действительность даже более волнующа, чем мечты, единственно которыми ему приходилось довольствоваться долгие годы.
Она вопросительно взглянула на него:
– Это все?
– Нет. – Голос его стал хриплым.
– Чего ты хочешь?
Он подошел к ближней лампе, включил ее и присел на софу.
– Стой, где стоишь, – сказал Солсбери, – отвечай на мои вопросы и делай, что я скажу. – Ладно.
– Как тебя зовут?
– Бренда.
– Сколько тебе лет, Бренда?
– Двадцать шесть.
Достав из кармана носовой платок, он вытер лицо. Потом взглянул на марины с изображением кораблей.
– Твой муж любит море?
– Нет.
– Значит, ему нравятся картины с изображением моря?
– Нет. Он не обращает на них внимания. Салсбери болтал что попало, занятый размышлениями о том, как же все-таки ему с ней развлечься. Однако ее неожиданный ответ смутил его.
– Тогда какого черта тут понавешены эти картинки?
– Я родилась и выросла в Кейп Коде. Я люблю море.
– Но ему-то нет до моря никакого дела! Почему же он позволил тебе развесить всюду эти пейзажи?
– Он знает, что мне они нравятся.
Салсбери снова вытер лицо, убрал носовой платок.
– Да уж, он знает, наверняка, что сними он эту мазню со стен, в постели ты застынешь, как ледышка.
Правда, Бренда?
– Разумеется, нет.
– Сама знаешь, что так бы и было, ах ты, маленькая шлюшка. Ты весьма лакомый кусочек. Да он все сделает, чтобы ты была счастлива. Да и любой бы сделал. Небось мужчины с ног сбивались, выполняя твои приказания, с тех пор, как ты достаточно выросла и тебя можно было трахать. Тебе стоит только пальчиком повести, и они начинают плясать. Так ведь?
Она изумленно покачала головой.
– Плясать? Да нет.
Он неприятно рассмеялся.
– Это игра слов. Ты же знаешь, что я не в прямом смысле говорю "плясать". Ты такая же, как другие. Ты шлюха, Бренда.
Она искоса взглянула на него, нахмурилась.
– Я говорю, что ты шлюха. Я прав? Морщинки ее разгладились.
– Да.
– Я всегда прав. Правильно?
– Да. Ты всегда прав.
– Кто я?
– Ты "ключ".
– А ты кто?
– Я "замок".
С каждой минутой ему становилось все лучше и лучше. Напряжение ушло, нервное возбуждение спало. Он спокоен. Он контролирует себя как никогда. Он поправил очки на носу.
– Тебе хочется, чтобы я раздел и приласкал тебя. Правда, тебе хочется этого, Бренда? Она колебалась.
– Тебе хочется, – сказал он.
– Мне хочется.
– Тебе это понравится.
– Мне понравится.
– Сними блузку.
Закинув руки за спину, она расстегнула кнопку, и вязаная кофточка соскользнула к ее ногам. Обнажившаяся часть тела была белой, поразительно, возбуждающе контрастировавшая с покрытой загаром кожей. Грудь у нее оказалась ни большой, ни маленькой, но восхитительно округлой, высокой. Несколько родинок. Розовые соски, едва ли темнее, чем ее загорелая кожа. Она отбросила блузку ногой.
– Потрогай ее.
– Грудь?
– Погладь ее. Сожми соски. – Он понаблюдал, нашел ее движения слишком механическими. – Ты вожделеешь, Бренда. Ты хочешь, чтобы тебя трахнули. Ты не можешь дождаться, когда я буду с тобой. Тебе это нужно. Тебе этого хочется. Ты хочешь так сильно, как никогда в жизни. Ты просто умираешь от желания.
Она продолжала ласкать себя, ее соски напряглись и стали темно-розовыми. Она тяжело задышала.
Он хихикнул. Он не мог удержаться. Чувствовал он себя ужасающе, просто ужасающе.
– Сними шорты. Она сняла.
– И трусики. Да я смотрю, ты природная блондинка. А теперь положи руку между своих славных ножек. Сунь пальчик поглубже. Вот так. Отлично. Ты хорошая девочка.
Широко расставив ноги, мастурбируя стоя, она была весьма соблазнительна. Голова откинута, волосы струятся, как золотое знамя, рот открыт, лицо расслаблено. Прерывисто дыша, она дрожала всем телом. Конвульсировала. Стонала. Свободной рукой продолжала гладить грудь.
Власть! Господи Боже, теперь у него была власть над всеми ними, он всегда будет властвовать, отныне и впредь! Он сможет входить в их дома, в самые священные и тайные уголки, а войдя, делать с ними все, что ему заблагорассудится. И не только с женщинами. С мужчинами тоже. Стоит ему только приказать, и мужчины будут ползать перед ним на коленях. Они позволят ему развлекаться с их женами. Они отдадут ему своих дочерей, своих девочек-подростков. Они не посмеют запретить ему проделывать с ними что угодно из ряда вон выходящее. Он может потребовать любую жуть, и исполнять его приказы они будут с радостью. Но в общем он будет милостивым правителем, благожелательным тираном, скорее отцом, чем тюремщиком. "Сапогами по липу" – это не для него. При этой мысли он улыбнулся. Десять лет назад, когда он еще читал лекции и писал о том, что ждет в будущем человечество с точки зрения поведенческих моделей и контроля над сознанием, как насмехались над ним, как осуждали его коллеги-ученые. В лекционных аудиториях, где с трудом досиживали до конца, он выслушивал бесчисленные самодовольные сетования, перемежающиеся проповедями о вторжении в тайны и сокровенные глубины человеческого мозга. Ему приводили цитаты сотен великих мыслителей, сочиняли на него эпиграммы – некоторые он помнит по сей день. Как раз одна, о будущей судьбе человечества, и содержала ряд описаний, среди которых пресловутое "сапогами по липу" – еще не самое сильное. Ну, это, конечно, иносказание. Сапоги, символизирующие жестокую авторитарную власть, только средство удерживать массы в повиновении. Теперь, когда существуют наркотики и программа "ключ-замок", всякие намеки на солдатский сапог архаичны. Никого больше не будет давить солдатский сапог. Разумеется, для избранных женщин у него найдется кое-что получше ботфорта, чтобы поиграть с их личиками. Массируя себя сквозь брюки, он смеялся. Власть. Сладкая, сладкая власть.
– Бренда.
Содрогаясь, задыхаясь, слегка подгибая колени, она довела себя до кульминационного момента с помощью собственного указательного пальца.
– Бренда.
Наконец она взглянула на него, вспотевшая, "со взмокшими волосами, потемневшими у корней. Он сказал:
– Иди на софу. Стань на колени спиной ко мне и держись руками за подушки.
Проделав все это, выставив свою белую попку, она оглянулась через плечо:
– Быстрее. Пожалуйста.
Смеясь, он отодвинул со своего пути кофейный столик, который опрокинулся на ковер и отъехал к стеллажу с журналами. Он стоял позади нее, снимая брюки и желтые, в полоску, трусы. Он был готов, с вздувшимися венами, твердый, как железо, огромный, как никогда, здоровый, как дуло ружья, как жеребец. И красный. Такой красный, словно по нему текла кровь. Он пробежал рукой по ее ягодицам, по золотистому пушку на ее спине, вдоль боков, скользнул вниз, к груди, коснулся нежной кожи, просунул пальцы между ее ногами. Она вся взмокла, готовая куда больше, чем он. Он даже чувствовал идущий от нее запах. Улыбаясь, он заявил:
– Ты настоящая шлюха. Просто маленькая сучка. Этакое животное. Правда, Бренда?
– Да.
– Скажи, что ты маленькое животное.
– Да. Я маленькое животное. Власть.
– Чего ты хочешь, Бренда?
– Хочу, чтобы ты вонзился в меня.
– Вот как?
– Да.
– И сильно тебе этого хочется?
– Ужасно сильно. Сладкая, сладкая власть.
– Чего ты хочешь?
– Ты знаешь!
– Разве?
– Я уже сказала!
– Скажи еще раз.
– Ты меня унижаешь.
– Да я еще и не начал.
– О Боже.
– Послушай, Бренда.
– Что?
– У тебя внутри становится все горячее. Она тихо вскрикнула. Содрогнулась.
– Чувствуешь, Бренда?
– Да.
– Все горячее и горячее.
– Нет.., я не могу…
– Не можешь вынести?
– Так горячо. Почти больно. Он улыбнулся.
– Так чего же ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты вонзился в меня.
– Видишь, Мириам? Я кое-что значу. Кто ты, Бренда?
– Я "замок".
– А еще ты кто?
– Шлюха.
– Я не слышу, чтобы ты часто повторяла это.
– Шлюха.
– Тебе горячо?
– Да. Да. Пожалуйста!
Примерившись, чтобы войти в нее, чувствуя головокружение от восторга, возбужденный, наэлектризованный от сознания власти, которой он обладал, Салсбери не питал иллюзий относительно того, что оргазм, возникший в мягких глубинах женщины, – самая важная сторона этого изнасилования. Его готовность, наполненность, даже семяизвержение были лишь заключительной точкой в конце предложения, заключением его декларации о независимости. За последние полчаса он уверился в себе, он освободился от дюжины мерзких шлюх, которые превращали в кошмар всю его жизнь. В том числе и от матери, особенно от матери, этой богини шлюх. После нее явились фригидные девицы, и девицы, которые смеялись над ним, и девицы, которые издевались над его неважной техникой, и девицы, которые отвергали, его с нескрываемым отвращением, и Мириам, и презренные проститутки, к услугам которых он вынужден был прибегать в последние годы. Бренда Маклин стала случайно метафоричным явлением. Если бы не подвернулась она, то на ее месте оказалась бы другая, сегодня или завтра, или послезавтра. Она была лишь куклой в руках шамана, тотемом, с помощью которого Салсбери изгонял всех шлюх из своего прошлого. Каждый дюйм его продвижения в лоно Бренды – это еще один год его прошлой жизни. И каждый жест – чем грубее, тем лучше, – свидетельство его триумфа. Он истолчет ее. Измолотит. Превратит в кусок мяса. Ей будет очень больно, но, причиняя ей эту боль, он будет представлять, что кромсает всех баб, которых он так ненавидел. Попирая это нежное белокурое животное, неумолимо меся эту плоть, разрывая ее на кусочки, он докажет свое превосходство над всеми ними.
Он раздвинул ее бедра и наклонился к ней поближе. Но едва он коснулся ее, не успев даже войти внутрь, как неожиданно началось семяизвержение. Ноги не держали его. Закричав, он упал на Бренду.
Она извивалась на подушках.
Его охватила паника. Нахлынули воспоминания о прежних неудачах. Кислые взгляды, которыми его провожали. Презрение. Его стыд и отчаяние из-за этого. Он прижал Бренду к подушкам, навалившись на нее всем телом. В отчаянии он произнес:
– Ты кончила, девочка. Ты дошла до пика и кончила. Ты меня слышишь? Ты понимаешь? Я тебе говорю – ты закончила.
Подушки заглушили ее ответ.
– Чувствуешь?
– М-м-м-м.
– Ты чувствуешь?
Подняв голову, она воскликнула:
– Боже, да!
– Ты не испытывала прежде ничего подобного.
– Нет еще. Никогда. – Она задыхалась.
– Чувствуешь?
– Чувствую.
– Горячо?
– Так горячо.., о-о!
– Теперь все. Ты закончила.
Она перестала извиваться под ним.
– Закругляйся. Вот и все.
– Так здорово… Нежно.
– Ты маленькое животное. И тут она, наконец, ослабла. В дверь позвонили.
– Что за черт?
Она не двигалась.
Рванувшись от нее прочь, он вскочил на ноги, пытаясь шагнуть в спустившихся до щиколоток брюках, и едва не упал. Он подхватил трусы, натянул их, затем напялил брюки.
– Ты говорила, что никого не ждешь.
– Не ждала.
– Тогда кто это?
Бренда перевернулась на спину. Она казалась пресыщенной.
– Кто это? – допытывался он.
– Не знаю.
– Ради Бога, оденься.
Она лениво поднялась со своего ложа.
– Быстрее, черт побери!
Она покорно натянула одежду.
Он подошел к одному из выходящих на улицу окон, отогнул край шторы – всего на дюйм, лишь бы увидеть крыльцо. У дверей стояла женщина, не подозревая о том, что ее разглядывают. В сандалиях, белых шортах и оранжевом джемпере с глубоким вырезом, она выглядела еще лучше, чем Бренда Маклин.
– Я оделась, – сообщила Бренда. В дверь снова позвонили. Отпустив штору, Салсбери сказал:
– Там женщина. Лучше выйди к ней, но постарайся избавиться от нее. Делай, что хочешь, только не пускай ее в дом.
– А что мне сказать?
– Если это кто-то, кого ты не знаешь, тебе вообще ничего не придется говорить.
– А если нет?
– Скажи, что у тебя болит голова. Жуткая мигрень. Теперь иди.
Она вышла из комнаты.
Когда он услышал, как открывается входная дверь, он снова отогнул бархатистую портьеру и увидел улыбку на лице женщины в оранжевом джемпере. Она что-то произнесла. Бренда ответила, и радостное выражение на лице гостьи сменилось озабоченным. За разделявшими их стенами и окнами голоса были почти не слышны ему. Он не мог следить за ходом беседы, но, похоже, она завершалась.
"Может быть, стоило впустить ее сюда, – подумал он. – Использовать кодовую фразу, а потом заняться ими обеими.
Но что, если ты впустишь ее сюда, а там вдруг окажется, что в ее программе есть слабое место?
Маловероятно.
А что, если она не из этого города? Например, родственница из Бексфорда. Что тогда?
Тогда ей пришлось бы умереть.
А как бы ты отделался от ее трупа?"
Сдерживая дыхание, он произнес:
– Возвращайся, Бренда, шлюха ты этакая. Гони ее прочь.
В конце концов незнакомка отошла от дверей. Салсбери мельком увидел зеленые глаза, губы, как спелые вишни, изящный профиль, ложбинку на груди в смелом вырезе свитера. Когда она повернулась к нему спиной и стала спускаться по ступенькам, он заметил, что ее ноги так же сексуальны, как и у Бренды, сексуальны и элегантны, даже без чулок. Длинные, стройные, гладкие, как на картинке, нежные мускулы подрагивали, крутились, удлинялись и сокращались при каждом шаге. Животное. Здоровое животное. Его животное. Как и все они теперь его. В конце усадьбы Маклинов она повернула налево, навстречу полуденному солнцу, и в мареве жаркого дня быстро скрылась из виду.
В гостиную вернулась Бренда. Когда она попыталась сесть, он приказал:
– Встань. Посередине комнаты.
Она выпрямилась, держа руки по швам.
Вернувшись на софу, он спросил:
– Что ты ей сказала?
– Что у меня разболелась голова.
– Она тебе поверила?
– Думаю, да.
– Ты ее знаешь?
– Да.
– Кто она?
– Моя невестка.
– Она живет в Черной речке?
– Почти всю жизнь.
– Выглядит великолепно.
– Она была в списке претенденток на звание "Мисс Америка".
– Да? А когда это было?
– Лет двенадцать-тринадцать назад.
– Все еще выглядит года на двадцать два.
– Ей тридцать пять.
– Она выиграла?
– Оказалась третьей.
– Готов ручаться, это было большим разочарованием.
– Для Черной речки. Ей было наплевать.
– Наплевать? Это почему?
– Ее вообще мало что волнует.
– Так ли?
– Она такая. Всегда счастлива.
– Как ее зовут?
– Эмма.
– А фамилия?
– Торп.
– Торп? Она замужем?
– Да.
Он нахмурился.
– За этим полицейским?
– Он начальник полиции.
– Боб Торп.
– Точно.
– И что она с ним делает?
Бренда недоумевающе мигала.
Хорошенькая зверушка.
Он мог поклясться, что все еще чувствует ее запах.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она.
– То, что я сказал.
– Ну.., они женаты.
– Такая женщина и здоровый тупой полицейский.
– Он не тупой, – возразила она.
– Мне он показался тупым. – Он чуть поразмыслил, затем улыбнулся. – Твоя девичья фамилия Торп?
– Да.
– Боб Торп твой брат?
– Мой старший брат.
– Бедняга Боб. – Он с удовольствием распростерся на спине, скрестил руки на груди и расхохотался. – Сначала я добрался до его сестренки, а теперь очень скоро я доберусь до его жены.
Она неуверенно улыбнулась. Нервно улыбнулась.
– Мне следовало бы быть осторожнее, так?
– Осторожнее? – переспросила она.
– Боб, может быть, и тупой, но уж зато здоров, как бык.
– Он не тупой, – продолжала настаивать она.
– У нас в колледже была девушка по имени София.
Она смущенно молчала.
– София Брукмен. Господи, как я ее хотел.
– Любил ее?
– Любовь – это ложь. Миф. Дерьмо собачье. Я просто хотел развлечься с ней. Но она отфутболила меня после нескольких свиданий и стала встречаться с другим парнем, Джоем Данканом. А знаешь, чем занялся Джой Данкан после колледжа?
– Откуда мне знать?
– Отправился в университет.
– И я тоже.
– Год изучал криминологию.
– Я специализировалась по истории.
– Он провалился и вылетел.
– А я нет.
– И кончил полицейским в родном городе – Прямо как мой брат.
– А я отправился в Гарвард.
– Нет, правда?
– Я всегда был лучше одет, чем Джой. Кроме того, он был скучный как фонарный столб. И я ведь был куда остроумнее его. Джой не читал ничего, кроме дежурных шуток в "Ридерз дайджест", а я каждую неделю читал "Нью-Йоркер".
– Я не похожа на вас обоих.
– И несмотря на все это, София предпочла его. Но знаешь ли что?
– Что?
– Именно в "Нью-Йоркере" я заметил впервые кое-что, натолкнувшее меня на мысль о подсознательном воздействии. В конце пятидесятых. Какая-то редакционная статейка, так, заметка в конце колонки. Даже забыл, о чем именно она была. Но, главное, она побудила меня начать. Что-то в "Нью-Йоркере".
Бренда вздохнула, переминаясь с ноги на ногу.
– Устала стоять?
– Немного.
– Тебе скучно?
– Немного.
– Шлюха.
Она глядела на пол.
– Раздевайся.
Восхитительная власть. Она переполняла его, он упивался ею – но что-то изменилось. Поначалу власть воспринималась им как ровный, бурлящий поток. Какое-то время как мягкое гудение внутри, конечно воображаемое, но все равно электризующее, река власти, по которой он плыл по собственной воле. Но вот сейчас, и вообще в некоторые промежутки времени, он ощущал не постоянный поток, а словно непрерывный ряд коротких острых ударов. Власть тогда уподоблялась стрельбе из подводного ружья: та-та-та-та-та-та-та-та… Этот ритм возбуждал его. В голове возникал хоровод разных мыслей, но ни одну он не успевал додумать, отвлекаясь на следующую: Джой Данкан, Гарвард, "ключ-замок", Мириам, его мать, темноглазая София, груди, секс, Эмма Торп, шлюхи, Даусон, Бренда, нарастающая эрекция, его мать, Клингер, Бренда, власть, солдатские сапоги, ноги Эммы…
– Теперь что? Она стояла раздетая.
– Иди сюда, – приказал он. Маленькое животное.
– Опустись.
– На пол?
– На колени.
Она встала на колени.
– Прекрасное животное.
– Я тебе нравлюсь?
– Пока нравишься.
– Пока что?
– Пока я не доберусь до твоей невестки.
– Эммы?
– А он пускай посмотрит.
– Кто?
– Этот тупой полицейский.
– Он не тупой.
– Сладкая девочка. Ты возбуждена, Бренда.
– Мне становится все жарче. Как раньше.
– Ну, разумеется. Горячее и горячее.
– Меня всю трясет.
– Ты хочешь меня еще сильнее, чем раньше.
– Иди ко мне.
– Все горячее и горячее.
– Я.., стесняюсь.
– Нет. Вовсе нет.
– О Боже!
– Чувствуешь, как хорошо?
– Очень хорошо.
– Нет, ты совсем не похожа на Мириам.
– Кто такая Мириам?
– Неплохо бы, если бы этот старый потаскун видел меня сейчас.
– Кто? Мириам?
– Он был бы оскорблен в лучших чувствах. Начал бы цитировать Библию.
– Да кто?
– Даусон. Пожалуй, даже не смог бы этого вынести.
– Я боюсь, – внезапно призналась она.
– Чего?
– Не знаю.
– Перестань бояться. Ты не боишься.
– Ладно.
– Ты боишься? Она улыбнулась:
– Нет. Ты собираешься заняться со мною?
– Да я, черт побери, просто размолочу тебя! Горячо, а?
– Да. Я вся горю. Скорее. Ну же, давай!
– Клингер и его проклятые хористочки…
– Клингер?
– Все-таки он странный какой-то.
– Ты идешь ко мне?
– Уже вонзаюсь. Я громаден, как конь.
– Да. Я хочу тебя. Я горю.
– Похоже, и Мириам была не в себе. Та-та-та-та-та-та-та-та-та…
В понедельник в пять часов вечера Бадди Пеллннери, которому нужно было где-то провести семь часов до начала работы на лесопилке, зашел в лавочку Эдисона посмотреть, не поступили ли новые журналы. Больше всего он любил те, где было много картинок:
"Пипл", "Тревел", "Невада", "Аризона хайвейз", "Вермонт лайф" а также фотожурналы. Он обнаружил пару номеров, которых у него не было, и подошел к прилавку, чтобы расплатиться.
Дженни сидела за кассой. На ней была белая блузка с желтыми цветами, а ее длинные черные волосы были густыми и блестящими и казались только что вымытыми.
– Вы выглядите очень хорошо, мисс Дженни.
– Вот как? Ну, спасибо, Бадди. Бадди залился краской и пожалел, что начал этот разговор.
Она продолжала:
– Хорошо ли вы поживаете?
– Не жалуюсь.
– Отрадно слышать.
– Сколько я вам должен?
– Пара долларов у вас найдется?
Он сунул руку в карман и вытащил немного мелочи и несколько смятых бумажек.
– Разумеется. Вот.
– Я должна вам сдачу, – подсчитав, сказала она.
– Я думал, они стоят дороже.
– А разве вы не знаете, что вам полагается скидка?
– Я уплачу целиком. Не хочу никакого особого отношения.
– Вы близкий друг семьи, – возразила она, грозя ему пальцем. – А мы делаем скидку для всех близких друзей семьи. Сэм рассвирепеет, если вы откажетесь. Так что эту мелочь положите обратно в карман.
– Ну.., спасибо.
– Всегда рады вам, Бадди.
– А Сэм здесь?
Она махнула в сторону дверей, скрытых за портьерой.
– Наверху. Готовит обед.
– Мне бы нужно кое о чем рассказать ему.
– Что рассказать? – поинтересовалась она.
– О том, что я видел.
– А мне не можете рассказать?
– Ну.., лучше ему.
– Тогда можете подняться наверх, если хотите. Но это приглашение испугало его. В чужих домах он всегда чувствовал себя неуютно.
– А у вас нет наверху кошки?
– Кошки? Нет. Ни кошек, ни прочих братьев меньших.
Он понимал, что ей незачем ему врать, – и все же кошки такие существа, возьмут да и притаятся в самом неожиданном месте. Через две недели после того, как умерла его мать, его пригласил в гости приходской священник. Преподобный Поттер и миссис Поттер провели его прямо в гостиную, где хозяйка выставила на стол домашние пирожные и кексы. Он присел на диван, сдвинув колени и положив на них руки. Миссис Поттер приготовила горячий шоколад. Преподобный Поттер разлил его по чашкам. Оба они сели напротив Бадди в кресла. Некоторое время все было так мило. Он ел имбирный хлебец и пирожные с красной и зеленой глазурью, пил какао, много улыбался и мало говорил – как вдруг внезапно громадный белый пушистый кот прыгнул ему на плечо, затем на колени, на мгновение зацепившись за них когтями, потом соскочил на пол. А он даже и не подозревал, что они держат кошку! Разве это было честно? Не сказать ему об этом? Кот устроился на подоконнике возле дивана. И долго он собирался там сидеть? Все время, пока Бадди бы ел? Парализованный страхом, не в состоянии произнести ни слова, страстно желая закричать, Бадди пролил шоколад на ковер и обмочился. Из него потекло прямо на парчовую обивку дивана преподобного Поттера. Какой ужас. Какой стыд. Больше он никогда не ходил в тот дом и церковь перестал посещать, хотя за это его, возможно, ждали адские муки.
– Бадди!
Она заставила его очнуться.
– Что?
– Так вы собираетесь подняться и поговорить с Сэмом?
Складывая свои журналы, он покачал головой:
– Нет. Нет. Я потом ему расскажу. Как-нибудь в другой раз. В другой. Не сейчас. – И он направился к двери.
– Бадди! Он оглянулся.
– Что-нибудь не так? – спросила она.
– Нет. – Он натянуто рассмеялся. – Нет. Ничего. У меня все в порядке. – И он поспешно вышел из магазина.
Оказавшись опять в своей двухкомнатной квартирке на другой стороне Мейн-стрит, он прошел в ванную, помочился, а потом открыл бутылку кока-колы и, усевшись в кухне за столиком, стал просматривать журналы. Прежде всего, он пролистал оба журнала, разыскивая статьи про кошек, картинки с изображением кошек и рекламу кошачьей еды. Он нашел две страницы, которые оскорбили его, и разорвал их, даже не посмотрев, что там на обороте. Он методично рвал каждую страницу на сотни мелких кусочков, а затем ворох обрывков выбросил в корзину для бумаг. И только тогда он расслабился и принялся рассматривать иллюстрации.
Добравшись до середины первого журнала, он наткнулся на статью о команде водолазов, которые, как ему показалось, пытались обнаружить старинный корабль с сокровищами. Больше двух слов из пяти он не мог разобрать, но зато с величайшим интересом рассматривал иллюстрации – и тут внезапно вспомнил, что видел прошлой ночью в лесу. Рядом с лесопилкой. Когда пошел помочиться. В четверть пятого утра, этот день он тщательно отметил на календаре. Водолазы. Выходящие из резервуара. С фонариками и ружьями в руках. Это был так глупо, что он не мог их забыть. Так смешно.., так жутко. Они выглядели неестественно там, где он их увидел. Они не охотились за сокровищами, ночью, в бассейне.
– Задерни шторы, – приказал он.
Она переходила от окна к окну, затем вернулась на середину комнаты. Остановившись, опустила руки, глядя на него с покорной полуулыбкой.
Она ждала. Ждала приказов. Его приказов. Она была его куклой, его рабой.
Больше минуты он простоял в проеме арки, не в состоянии решить, что делать дальше. Охваченный страхом, предчувствиями и вожделением, он обливался потом, словно пробежал целую милю. Она была его. Целиком его: ее рот, грудь и бедра, ноги, каждый дюйм ее тела. Более того: ему не приходилось волноваться, удовлетворит ли он ее. Если сказать ей, что она его любит, она будет любить его. И никаких сожалений после. Никаких взаимных упреков. Только сам акт – а там черт с ней. Здесь, сейчас, готовый впервые использовать женщину именно так, как ему хотелось, он обнаружил, что действительность даже более волнующа, чем мечты, единственно которыми ему приходилось довольствоваться долгие годы.
Она вопросительно взглянула на него:
– Это все?
– Нет. – Голос его стал хриплым.
– Чего ты хочешь?
Он подошел к ближней лампе, включил ее и присел на софу.
– Стой, где стоишь, – сказал Солсбери, – отвечай на мои вопросы и делай, что я скажу. – Ладно.
– Как тебя зовут?
– Бренда.
– Сколько тебе лет, Бренда?
– Двадцать шесть.
Достав из кармана носовой платок, он вытер лицо. Потом взглянул на марины с изображением кораблей.
– Твой муж любит море?
– Нет.
– Значит, ему нравятся картины с изображением моря?
– Нет. Он не обращает на них внимания. Салсбери болтал что попало, занятый размышлениями о том, как же все-таки ему с ней развлечься. Однако ее неожиданный ответ смутил его.
– Тогда какого черта тут понавешены эти картинки?
– Я родилась и выросла в Кейп Коде. Я люблю море.
– Но ему-то нет до моря никакого дела! Почему же он позволил тебе развесить всюду эти пейзажи?
– Он знает, что мне они нравятся.
Салсбери снова вытер лицо, убрал носовой платок.
– Да уж, он знает, наверняка, что сними он эту мазню со стен, в постели ты застынешь, как ледышка.
Правда, Бренда?
– Разумеется, нет.
– Сама знаешь, что так бы и было, ах ты, маленькая шлюшка. Ты весьма лакомый кусочек. Да он все сделает, чтобы ты была счастлива. Да и любой бы сделал. Небось мужчины с ног сбивались, выполняя твои приказания, с тех пор, как ты достаточно выросла и тебя можно было трахать. Тебе стоит только пальчиком повести, и они начинают плясать. Так ведь?
Она изумленно покачала головой.
– Плясать? Да нет.
Он неприятно рассмеялся.
– Это игра слов. Ты же знаешь, что я не в прямом смысле говорю "плясать". Ты такая же, как другие. Ты шлюха, Бренда.
Она искоса взглянула на него, нахмурилась.
– Я говорю, что ты шлюха. Я прав? Морщинки ее разгладились.
– Да.
– Я всегда прав. Правильно?
– Да. Ты всегда прав.
– Кто я?
– Ты "ключ".
– А ты кто?
– Я "замок".
С каждой минутой ему становилось все лучше и лучше. Напряжение ушло, нервное возбуждение спало. Он спокоен. Он контролирует себя как никогда. Он поправил очки на носу.
– Тебе хочется, чтобы я раздел и приласкал тебя. Правда, тебе хочется этого, Бренда? Она колебалась.
– Тебе хочется, – сказал он.
– Мне хочется.
– Тебе это понравится.
– Мне понравится.
– Сними блузку.
Закинув руки за спину, она расстегнула кнопку, и вязаная кофточка соскользнула к ее ногам. Обнажившаяся часть тела была белой, поразительно, возбуждающе контрастировавшая с покрытой загаром кожей. Грудь у нее оказалась ни большой, ни маленькой, но восхитительно округлой, высокой. Несколько родинок. Розовые соски, едва ли темнее, чем ее загорелая кожа. Она отбросила блузку ногой.
– Потрогай ее.
– Грудь?
– Погладь ее. Сожми соски. – Он понаблюдал, нашел ее движения слишком механическими. – Ты вожделеешь, Бренда. Ты хочешь, чтобы тебя трахнули. Ты не можешь дождаться, когда я буду с тобой. Тебе это нужно. Тебе этого хочется. Ты хочешь так сильно, как никогда в жизни. Ты просто умираешь от желания.
Она продолжала ласкать себя, ее соски напряглись и стали темно-розовыми. Она тяжело задышала.
Он хихикнул. Он не мог удержаться. Чувствовал он себя ужасающе, просто ужасающе.
– Сними шорты. Она сняла.
– И трусики. Да я смотрю, ты природная блондинка. А теперь положи руку между своих славных ножек. Сунь пальчик поглубже. Вот так. Отлично. Ты хорошая девочка.
Широко расставив ноги, мастурбируя стоя, она была весьма соблазнительна. Голова откинута, волосы струятся, как золотое знамя, рот открыт, лицо расслаблено. Прерывисто дыша, она дрожала всем телом. Конвульсировала. Стонала. Свободной рукой продолжала гладить грудь.
Власть! Господи Боже, теперь у него была власть над всеми ними, он всегда будет властвовать, отныне и впредь! Он сможет входить в их дома, в самые священные и тайные уголки, а войдя, делать с ними все, что ему заблагорассудится. И не только с женщинами. С мужчинами тоже. Стоит ему только приказать, и мужчины будут ползать перед ним на коленях. Они позволят ему развлекаться с их женами. Они отдадут ему своих дочерей, своих девочек-подростков. Они не посмеют запретить ему проделывать с ними что угодно из ряда вон выходящее. Он может потребовать любую жуть, и исполнять его приказы они будут с радостью. Но в общем он будет милостивым правителем, благожелательным тираном, скорее отцом, чем тюремщиком. "Сапогами по липу" – это не для него. При этой мысли он улыбнулся. Десять лет назад, когда он еще читал лекции и писал о том, что ждет в будущем человечество с точки зрения поведенческих моделей и контроля над сознанием, как насмехались над ним, как осуждали его коллеги-ученые. В лекционных аудиториях, где с трудом досиживали до конца, он выслушивал бесчисленные самодовольные сетования, перемежающиеся проповедями о вторжении в тайны и сокровенные глубины человеческого мозга. Ему приводили цитаты сотен великих мыслителей, сочиняли на него эпиграммы – некоторые он помнит по сей день. Как раз одна, о будущей судьбе человечества, и содержала ряд описаний, среди которых пресловутое "сапогами по липу" – еще не самое сильное. Ну, это, конечно, иносказание. Сапоги, символизирующие жестокую авторитарную власть, только средство удерживать массы в повиновении. Теперь, когда существуют наркотики и программа "ключ-замок", всякие намеки на солдатский сапог архаичны. Никого больше не будет давить солдатский сапог. Разумеется, для избранных женщин у него найдется кое-что получше ботфорта, чтобы поиграть с их личиками. Массируя себя сквозь брюки, он смеялся. Власть. Сладкая, сладкая власть.
– Бренда.
Содрогаясь, задыхаясь, слегка подгибая колени, она довела себя до кульминационного момента с помощью собственного указательного пальца.
– Бренда.
Наконец она взглянула на него, вспотевшая, "со взмокшими волосами, потемневшими у корней. Он сказал:
– Иди на софу. Стань на колени спиной ко мне и держись руками за подушки.
Проделав все это, выставив свою белую попку, она оглянулась через плечо:
– Быстрее. Пожалуйста.
Смеясь, он отодвинул со своего пути кофейный столик, который опрокинулся на ковер и отъехал к стеллажу с журналами. Он стоял позади нее, снимая брюки и желтые, в полоску, трусы. Он был готов, с вздувшимися венами, твердый, как железо, огромный, как никогда, здоровый, как дуло ружья, как жеребец. И красный. Такой красный, словно по нему текла кровь. Он пробежал рукой по ее ягодицам, по золотистому пушку на ее спине, вдоль боков, скользнул вниз, к груди, коснулся нежной кожи, просунул пальцы между ее ногами. Она вся взмокла, готовая куда больше, чем он. Он даже чувствовал идущий от нее запах. Улыбаясь, он заявил:
– Ты настоящая шлюха. Просто маленькая сучка. Этакое животное. Правда, Бренда?
– Да.
– Скажи, что ты маленькое животное.
– Да. Я маленькое животное. Власть.
– Чего ты хочешь, Бренда?
– Хочу, чтобы ты вонзился в меня.
– Вот как?
– Да.
– И сильно тебе этого хочется?
– Ужасно сильно. Сладкая, сладкая власть.
– Чего ты хочешь?
– Ты знаешь!
– Разве?
– Я уже сказала!
– Скажи еще раз.
– Ты меня унижаешь.
– Да я еще и не начал.
– О Боже.
– Послушай, Бренда.
– Что?
– У тебя внутри становится все горячее. Она тихо вскрикнула. Содрогнулась.
– Чувствуешь, Бренда?
– Да.
– Все горячее и горячее.
– Нет.., я не могу…
– Не можешь вынести?
– Так горячо. Почти больно. Он улыбнулся.
– Так чего же ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты вонзился в меня.
– Видишь, Мириам? Я кое-что значу. Кто ты, Бренда?
– Я "замок".
– А еще ты кто?
– Шлюха.
– Я не слышу, чтобы ты часто повторяла это.
– Шлюха.
– Тебе горячо?
– Да. Да. Пожалуйста!
Примерившись, чтобы войти в нее, чувствуя головокружение от восторга, возбужденный, наэлектризованный от сознания власти, которой он обладал, Салсбери не питал иллюзий относительно того, что оргазм, возникший в мягких глубинах женщины, – самая важная сторона этого изнасилования. Его готовность, наполненность, даже семяизвержение были лишь заключительной точкой в конце предложения, заключением его декларации о независимости. За последние полчаса он уверился в себе, он освободился от дюжины мерзких шлюх, которые превращали в кошмар всю его жизнь. В том числе и от матери, особенно от матери, этой богини шлюх. После нее явились фригидные девицы, и девицы, которые смеялись над ним, и девицы, которые издевались над его неважной техникой, и девицы, которые отвергали, его с нескрываемым отвращением, и Мириам, и презренные проститутки, к услугам которых он вынужден был прибегать в последние годы. Бренда Маклин стала случайно метафоричным явлением. Если бы не подвернулась она, то на ее месте оказалась бы другая, сегодня или завтра, или послезавтра. Она была лишь куклой в руках шамана, тотемом, с помощью которого Салсбери изгонял всех шлюх из своего прошлого. Каждый дюйм его продвижения в лоно Бренды – это еще один год его прошлой жизни. И каждый жест – чем грубее, тем лучше, – свидетельство его триумфа. Он истолчет ее. Измолотит. Превратит в кусок мяса. Ей будет очень больно, но, причиняя ей эту боль, он будет представлять, что кромсает всех баб, которых он так ненавидел. Попирая это нежное белокурое животное, неумолимо меся эту плоть, разрывая ее на кусочки, он докажет свое превосходство над всеми ними.
Он раздвинул ее бедра и наклонился к ней поближе. Но едва он коснулся ее, не успев даже войти внутрь, как неожиданно началось семяизвержение. Ноги не держали его. Закричав, он упал на Бренду.
Она извивалась на подушках.
Его охватила паника. Нахлынули воспоминания о прежних неудачах. Кислые взгляды, которыми его провожали. Презрение. Его стыд и отчаяние из-за этого. Он прижал Бренду к подушкам, навалившись на нее всем телом. В отчаянии он произнес:
– Ты кончила, девочка. Ты дошла до пика и кончила. Ты меня слышишь? Ты понимаешь? Я тебе говорю – ты закончила.
Подушки заглушили ее ответ.
– Чувствуешь?
– М-м-м-м.
– Ты чувствуешь?
Подняв голову, она воскликнула:
– Боже, да!
– Ты не испытывала прежде ничего подобного.
– Нет еще. Никогда. – Она задыхалась.
– Чувствуешь?
– Чувствую.
– Горячо?
– Так горячо.., о-о!
– Теперь все. Ты закончила.
Она перестала извиваться под ним.
– Закругляйся. Вот и все.
– Так здорово… Нежно.
– Ты маленькое животное. И тут она, наконец, ослабла. В дверь позвонили.
– Что за черт?
Она не двигалась.
Рванувшись от нее прочь, он вскочил на ноги, пытаясь шагнуть в спустившихся до щиколоток брюках, и едва не упал. Он подхватил трусы, натянул их, затем напялил брюки.
– Ты говорила, что никого не ждешь.
– Не ждала.
– Тогда кто это?
Бренда перевернулась на спину. Она казалась пресыщенной.
– Кто это? – допытывался он.
– Не знаю.
– Ради Бога, оденься.
Она лениво поднялась со своего ложа.
– Быстрее, черт побери!
Она покорно натянула одежду.
Он подошел к одному из выходящих на улицу окон, отогнул край шторы – всего на дюйм, лишь бы увидеть крыльцо. У дверей стояла женщина, не подозревая о том, что ее разглядывают. В сандалиях, белых шортах и оранжевом джемпере с глубоким вырезом, она выглядела еще лучше, чем Бренда Маклин.
– Я оделась, – сообщила Бренда. В дверь снова позвонили. Отпустив штору, Салсбери сказал:
– Там женщина. Лучше выйди к ней, но постарайся избавиться от нее. Делай, что хочешь, только не пускай ее в дом.
– А что мне сказать?
– Если это кто-то, кого ты не знаешь, тебе вообще ничего не придется говорить.
– А если нет?
– Скажи, что у тебя болит голова. Жуткая мигрень. Теперь иди.
Она вышла из комнаты.
Когда он услышал, как открывается входная дверь, он снова отогнул бархатистую портьеру и увидел улыбку на лице женщины в оранжевом джемпере. Она что-то произнесла. Бренда ответила, и радостное выражение на лице гостьи сменилось озабоченным. За разделявшими их стенами и окнами голоса были почти не слышны ему. Он не мог следить за ходом беседы, но, похоже, она завершалась.
"Может быть, стоило впустить ее сюда, – подумал он. – Использовать кодовую фразу, а потом заняться ими обеими.
Но что, если ты впустишь ее сюда, а там вдруг окажется, что в ее программе есть слабое место?
Маловероятно.
А что, если она не из этого города? Например, родственница из Бексфорда. Что тогда?
Тогда ей пришлось бы умереть.
А как бы ты отделался от ее трупа?"
Сдерживая дыхание, он произнес:
– Возвращайся, Бренда, шлюха ты этакая. Гони ее прочь.
В конце концов незнакомка отошла от дверей. Салсбери мельком увидел зеленые глаза, губы, как спелые вишни, изящный профиль, ложбинку на груди в смелом вырезе свитера. Когда она повернулась к нему спиной и стала спускаться по ступенькам, он заметил, что ее ноги так же сексуальны, как и у Бренды, сексуальны и элегантны, даже без чулок. Длинные, стройные, гладкие, как на картинке, нежные мускулы подрагивали, крутились, удлинялись и сокращались при каждом шаге. Животное. Здоровое животное. Его животное. Как и все они теперь его. В конце усадьбы Маклинов она повернула налево, навстречу полуденному солнцу, и в мареве жаркого дня быстро скрылась из виду.
В гостиную вернулась Бренда. Когда она попыталась сесть, он приказал:
– Встань. Посередине комнаты.
Она выпрямилась, держа руки по швам.
Вернувшись на софу, он спросил:
– Что ты ей сказала?
– Что у меня разболелась голова.
– Она тебе поверила?
– Думаю, да.
– Ты ее знаешь?
– Да.
– Кто она?
– Моя невестка.
– Она живет в Черной речке?
– Почти всю жизнь.
– Выглядит великолепно.
– Она была в списке претенденток на звание "Мисс Америка".
– Да? А когда это было?
– Лет двенадцать-тринадцать назад.
– Все еще выглядит года на двадцать два.
– Ей тридцать пять.
– Она выиграла?
– Оказалась третьей.
– Готов ручаться, это было большим разочарованием.
– Для Черной речки. Ей было наплевать.
– Наплевать? Это почему?
– Ее вообще мало что волнует.
– Так ли?
– Она такая. Всегда счастлива.
– Как ее зовут?
– Эмма.
– А фамилия?
– Торп.
– Торп? Она замужем?
– Да.
Он нахмурился.
– За этим полицейским?
– Он начальник полиции.
– Боб Торп.
– Точно.
– И что она с ним делает?
Бренда недоумевающе мигала.
Хорошенькая зверушка.
Он мог поклясться, что все еще чувствует ее запах.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она.
– То, что я сказал.
– Ну.., они женаты.
– Такая женщина и здоровый тупой полицейский.
– Он не тупой, – возразила она.
– Мне он показался тупым. – Он чуть поразмыслил, затем улыбнулся. – Твоя девичья фамилия Торп?
– Да.
– Боб Торп твой брат?
– Мой старший брат.
– Бедняга Боб. – Он с удовольствием распростерся на спине, скрестил руки на груди и расхохотался. – Сначала я добрался до его сестренки, а теперь очень скоро я доберусь до его жены.
Она неуверенно улыбнулась. Нервно улыбнулась.
– Мне следовало бы быть осторожнее, так?
– Осторожнее? – переспросила она.
– Боб, может быть, и тупой, но уж зато здоров, как бык.
– Он не тупой, – продолжала настаивать она.
– У нас в колледже была девушка по имени София.
Она смущенно молчала.
– София Брукмен. Господи, как я ее хотел.
– Любил ее?
– Любовь – это ложь. Миф. Дерьмо собачье. Я просто хотел развлечься с ней. Но она отфутболила меня после нескольких свиданий и стала встречаться с другим парнем, Джоем Данканом. А знаешь, чем занялся Джой Данкан после колледжа?
– Откуда мне знать?
– Отправился в университет.
– И я тоже.
– Год изучал криминологию.
– Я специализировалась по истории.
– Он провалился и вылетел.
– А я нет.
– И кончил полицейским в родном городе – Прямо как мой брат.
– А я отправился в Гарвард.
– Нет, правда?
– Я всегда был лучше одет, чем Джой. Кроме того, он был скучный как фонарный столб. И я ведь был куда остроумнее его. Джой не читал ничего, кроме дежурных шуток в "Ридерз дайджест", а я каждую неделю читал "Нью-Йоркер".
– Я не похожа на вас обоих.
– И несмотря на все это, София предпочла его. Но знаешь ли что?
– Что?
– Именно в "Нью-Йоркере" я заметил впервые кое-что, натолкнувшее меня на мысль о подсознательном воздействии. В конце пятидесятых. Какая-то редакционная статейка, так, заметка в конце колонки. Даже забыл, о чем именно она была. Но, главное, она побудила меня начать. Что-то в "Нью-Йоркере".
Бренда вздохнула, переминаясь с ноги на ногу.
– Устала стоять?
– Немного.
– Тебе скучно?
– Немного.
– Шлюха.
Она глядела на пол.
– Раздевайся.
Восхитительная власть. Она переполняла его, он упивался ею – но что-то изменилось. Поначалу власть воспринималась им как ровный, бурлящий поток. Какое-то время как мягкое гудение внутри, конечно воображаемое, но все равно электризующее, река власти, по которой он плыл по собственной воле. Но вот сейчас, и вообще в некоторые промежутки времени, он ощущал не постоянный поток, а словно непрерывный ряд коротких острых ударов. Власть тогда уподоблялась стрельбе из подводного ружья: та-та-та-та-та-та-та-та… Этот ритм возбуждал его. В голове возникал хоровод разных мыслей, но ни одну он не успевал додумать, отвлекаясь на следующую: Джой Данкан, Гарвард, "ключ-замок", Мириам, его мать, темноглазая София, груди, секс, Эмма Торп, шлюхи, Даусон, Бренда, нарастающая эрекция, его мать, Клингер, Бренда, власть, солдатские сапоги, ноги Эммы…
– Теперь что? Она стояла раздетая.
– Иди сюда, – приказал он. Маленькое животное.
– Опустись.
– На пол?
– На колени.
Она встала на колени.
– Прекрасное животное.
– Я тебе нравлюсь?
– Пока нравишься.
– Пока что?
– Пока я не доберусь до твоей невестки.
– Эммы?
– А он пускай посмотрит.
– Кто?
– Этот тупой полицейский.
– Он не тупой.
– Сладкая девочка. Ты возбуждена, Бренда.
– Мне становится все жарче. Как раньше.
– Ну, разумеется. Горячее и горячее.
– Меня всю трясет.
– Ты хочешь меня еще сильнее, чем раньше.
– Иди ко мне.
– Все горячее и горячее.
– Я.., стесняюсь.
– Нет. Вовсе нет.
– О Боже!
– Чувствуешь, как хорошо?
– Очень хорошо.
– Нет, ты совсем не похожа на Мириам.
– Кто такая Мириам?
– Неплохо бы, если бы этот старый потаскун видел меня сейчас.
– Кто? Мириам?
– Он был бы оскорблен в лучших чувствах. Начал бы цитировать Библию.
– Да кто?
– Даусон. Пожалуй, даже не смог бы этого вынести.
– Я боюсь, – внезапно призналась она.
– Чего?
– Не знаю.
– Перестань бояться. Ты не боишься.
– Ладно.
– Ты боишься? Она улыбнулась:
– Нет. Ты собираешься заняться со мною?
– Да я, черт побери, просто размолочу тебя! Горячо, а?
– Да. Я вся горю. Скорее. Ну же, давай!
– Клингер и его проклятые хористочки…
– Клингер?
– Все-таки он странный какой-то.
– Ты идешь ко мне?
– Уже вонзаюсь. Я громаден, как конь.
– Да. Я хочу тебя. Я горю.
– Похоже, и Мириам была не в себе. Та-та-та-та-та-та-та-та-та…
***
В понедельник в пять часов вечера Бадди Пеллннери, которому нужно было где-то провести семь часов до начала работы на лесопилке, зашел в лавочку Эдисона посмотреть, не поступили ли новые журналы. Больше всего он любил те, где было много картинок:
"Пипл", "Тревел", "Невада", "Аризона хайвейз", "Вермонт лайф" а также фотожурналы. Он обнаружил пару номеров, которых у него не было, и подошел к прилавку, чтобы расплатиться.
Дженни сидела за кассой. На ней была белая блузка с желтыми цветами, а ее длинные черные волосы были густыми и блестящими и казались только что вымытыми.
– Вы выглядите очень хорошо, мисс Дженни.
– Вот как? Ну, спасибо, Бадди. Бадди залился краской и пожалел, что начал этот разговор.
Она продолжала:
– Хорошо ли вы поживаете?
– Не жалуюсь.
– Отрадно слышать.
– Сколько я вам должен?
– Пара долларов у вас найдется?
Он сунул руку в карман и вытащил немного мелочи и несколько смятых бумажек.
– Разумеется. Вот.
– Я должна вам сдачу, – подсчитав, сказала она.
– Я думал, они стоят дороже.
– А разве вы не знаете, что вам полагается скидка?
– Я уплачу целиком. Не хочу никакого особого отношения.
– Вы близкий друг семьи, – возразила она, грозя ему пальцем. – А мы делаем скидку для всех близких друзей семьи. Сэм рассвирепеет, если вы откажетесь. Так что эту мелочь положите обратно в карман.
– Ну.., спасибо.
– Всегда рады вам, Бадди.
– А Сэм здесь?
Она махнула в сторону дверей, скрытых за портьерой.
– Наверху. Готовит обед.
– Мне бы нужно кое о чем рассказать ему.
– Что рассказать? – поинтересовалась она.
– О том, что я видел.
– А мне не можете рассказать?
– Ну.., лучше ему.
– Тогда можете подняться наверх, если хотите. Но это приглашение испугало его. В чужих домах он всегда чувствовал себя неуютно.
– А у вас нет наверху кошки?
– Кошки? Нет. Ни кошек, ни прочих братьев меньших.
Он понимал, что ей незачем ему врать, – и все же кошки такие существа, возьмут да и притаятся в самом неожиданном месте. Через две недели после того, как умерла его мать, его пригласил в гости приходской священник. Преподобный Поттер и миссис Поттер провели его прямо в гостиную, где хозяйка выставила на стол домашние пирожные и кексы. Он присел на диван, сдвинув колени и положив на них руки. Миссис Поттер приготовила горячий шоколад. Преподобный Поттер разлил его по чашкам. Оба они сели напротив Бадди в кресла. Некоторое время все было так мило. Он ел имбирный хлебец и пирожные с красной и зеленой глазурью, пил какао, много улыбался и мало говорил – как вдруг внезапно громадный белый пушистый кот прыгнул ему на плечо, затем на колени, на мгновение зацепившись за них когтями, потом соскочил на пол. А он даже и не подозревал, что они держат кошку! Разве это было честно? Не сказать ему об этом? Кот устроился на подоконнике возле дивана. И долго он собирался там сидеть? Все время, пока Бадди бы ел? Парализованный страхом, не в состоянии произнести ни слова, страстно желая закричать, Бадди пролил шоколад на ковер и обмочился. Из него потекло прямо на парчовую обивку дивана преподобного Поттера. Какой ужас. Какой стыд. Больше он никогда не ходил в тот дом и церковь перестал посещать, хотя за это его, возможно, ждали адские муки.
– Бадди!
Она заставила его очнуться.
– Что?
– Так вы собираетесь подняться и поговорить с Сэмом?
Складывая свои журналы, он покачал головой:
– Нет. Нет. Я потом ему расскажу. Как-нибудь в другой раз. В другой. Не сейчас. – И он направился к двери.
– Бадди! Он оглянулся.
– Что-нибудь не так? – спросила она.
– Нет. – Он натянуто рассмеялся. – Нет. Ничего. У меня все в порядке. – И он поспешно вышел из магазина.
Оказавшись опять в своей двухкомнатной квартирке на другой стороне Мейн-стрит, он прошел в ванную, помочился, а потом открыл бутылку кока-колы и, усевшись в кухне за столиком, стал просматривать журналы. Прежде всего, он пролистал оба журнала, разыскивая статьи про кошек, картинки с изображением кошек и рекламу кошачьей еды. Он нашел две страницы, которые оскорбили его, и разорвал их, даже не посмотрев, что там на обороте. Он методично рвал каждую страницу на сотни мелких кусочков, а затем ворох обрывков выбросил в корзину для бумаг. И только тогда он расслабился и принялся рассматривать иллюстрации.
Добравшись до середины первого журнала, он наткнулся на статью о команде водолазов, которые, как ему показалось, пытались обнаружить старинный корабль с сокровищами. Больше двух слов из пяти он не мог разобрать, но зато с величайшим интересом рассматривал иллюстрации – и тут внезапно вспомнил, что видел прошлой ночью в лесу. Рядом с лесопилкой. Когда пошел помочиться. В четверть пятого утра, этот день он тщательно отметил на календаре. Водолазы. Выходящие из резервуара. С фонариками и ружьями в руках. Это был так глупо, что он не мог их забыть. Так смешно.., так жутко. Они выглядели неестественно там, где он их увидел. Они не охотились за сокровищами, ночью, в бассейне.