Страница:
Неандертальское лицо Клингера несколько порозовело. До него дошла важность того, что добавил Салсбери.
– Даже если к ним применят пентотал или гипнотическую регрессию – они все равно не вспомнят?
– Социум пентотал… Его значение сильно преувеличивают, как катализатора правды, – заметил Салсбери. – Что касается остального… Ну, да, они могут ввести его в транс и вернуть гипнотическим воздействием в момент совершения преступления. Но перед ними предстанет пустое место. Раз уж наемнику велели стереть событие из памяти, то из нее ничего уже не выжмешь – это все равно, что искать в компьютере однажды стертый файл.
– Покончив со вторым стаканчиком бренди, Клингер вернулся к тележке с выпивкой. На этот раз в двенадцатиунциевый стакан он бросил лед и налил "Сэвен-Ап".
Он прав, решил Салсбери: каждый, кто не хочет быть самоубийцей, должен здесь, сейчас, сохранять ясность мышления.
Клингер обратился к Даусону:
– А когда у нас будут эти двенадцать роботов, что мы станем с ними делать?
Поскольку размышления Даусона в последние три месяца включали и разработку в деталях их с Салсбери подхода к генералу, то он отреагировал быстро:
– Мы сможем делать с ними все, что захотим. Абсолютно все. Но как первый шаг – я думал, мы могли бы использовать их, чтобы ввести наркотик в запасы воды всех крупных поселений Кувейта. Потом мы бы парализовали эту страну многоцелевой подсознательной программой, специально рассчитанной на психику арабов, и за какой-нибудь месяц смогли бы подчинить себе любого, держать под контролем даже правительство, сознавая каждое свое действие.
– Покорить целую страну в качестве первого шага? – недоверчиво спросил Клингер.
Вновь обращаясь к проповеди, откинувшись на спинку стула и вытянувшись в нем между Салсбери и генералом, Даусон произнес:
– Население Кувейта меньше восьмисот тысяч человек. В основном оно сконцентрировано на нескольких урбанизированных площадях, главным образом, в Гавалли и в столице. Более того, все члены правительства и все богатство страны тоже сосредоточено в этих крупных метрополиях. Горстка супербогатеев, которые выстроили себе замки в пустыне, воду все равно возит из городов. Короче, мы сможем контролировать буквально всех и все внутри государства, а это даст нам тайную безраздельную власть над кувейтскими запасами нефти, которые составляют двадцать процентов всех мировых запасов. Когда это будет сделано и Кувейт станет нашей базой для дальнейших операций, мы сможем подчинить себе Саудовскую Аравию, Ирак, Йемен и все прочие нефтяные страны на Ближнем Востоке.
– Мы расколошматим картель ОПЕК, – задумчиво протянул Клингер.
– Или усилим его, – возразил Даусон. – Или будем чередовать его усилие и ослабление с тем, чтобы вызвать колебания цен на нефтяном рынке. В действительности, мы возьмем под контроль весь нефтяной рынок. А поскольку мы будем знать о всех колебаниях цен заранее, у нас в руках будет редкостное преимущество. Всего за какой-нибудь год контроля над половиной арабских стран мы сможем перекачать на счет нашей корпорации в Лихтенштейне полтора миллиона долларов. А потом уже дело пяти-шести лет, пока все, буквально все, не станет нашим. – Это же сумасшествие, безумие, – прервал Клингер.
Даусон нахмурился:
– Безумие?
– Невероятно, невозможно, немыслимо, – проговорил генерал, поясняя свое первое определение, заметив, что оно задело Даусона.
– Было время, когда полеты по воздуху казались безумием, – заметил Салсбери. – Невероятной казалась многим и атомная бомба, даже после взрыва в Японии. И в тысяча девятьсот шестьдесят первом, когда Кеннеди запустил космическую программу, всего несколько человек в Америке верили, что люди смогут ступить на луну.
Они в молчании смотрели друг на друга.
Тишина в комнате установилась такая, что слышался плеск воды о стенки лодочной пристани, причем, хотя на озере была лишь легкая рябь, и к тому же они находились за толстым стеклом, впечатление было такое, будто снаружи бушует океанский шторм. По крайней мере, такое было ощущение у Салсбери, буря бушевала в его лихорадочно возбужденном мозгу.
Наконец Даусон произнес:
– Эрнст? Так ты поможешь нам вынести эти магнитные записи?
Клингер долгим взглядом посмотрел на Даусона, потом на Салсбери. Его передернуло – от страха или от восторга, Огден не мог бы сказать наверняка. Клингер ответил:
– Я помогу.
Огден перевел дыхание.
– Шампанского? – предложил Даусон. – После бренди оно, правда, немного слабовато. Но я считаю, нам следует поднять бокалы друг за друга и за успех нашего предприятия.
Спустя четверть часа после того, как слуга, принесший ледяную запотевшую бутылку "Моэ е Шандон", откупорил ее и они втроем чокнулись за успех, Клингер улыбнулся Даусону и сказал:
– А что, если я и сам напуган этим наркотиком?
Что, если я думаю, что едва ли смогу вынести все нужное вам?
– Я хорошо знаю тебя, Эрнст, – заметил Даусон. – Даже, возможно, лучше, чем мне самому кажется. Я был бы удивлен, если бы тебя что-нибудь могло напугать или ты чего-то не смог бы пронести.
– Но предположим, я откажусь, все равно, по какой причине. Предположим, что мне не хочется иметь с вами дело.
Даусон задержал глоток шампанского на языке, затем пропустил его, смакуя, и откликнулся:
– Тогда тебе не уйти отсюда живым, Эрнст. Боюсь, ты попадешь в аварию.
– – Которую ты организуешь неделю спустя?
– Около того.
– Я знал, что ты меня не разочаруешь.
– Ты при оружии? – поинтересовался Даусон.
– Автоматический тридцать второго калибра.
– Его не видно.
– Спрятан у меня за спиной.
– Ты наловчился выхватывать его?
– Он окажется у меня в руках через пять секунд.
Даусон удовлетворенно кивнул.
– И ты воспользуешься мною, как прикрытием, чтобы выбраться отсюда.
Оба расхохотались, глядя друг на друга с видом величайшего удовольствия. Они восхищались друг другом.
"Господи Боже!" – подумал Салсбери. Он нервно отпил шампанского.
Глава 5
– Даже если к ним применят пентотал или гипнотическую регрессию – они все равно не вспомнят?
– Социум пентотал… Его значение сильно преувеличивают, как катализатора правды, – заметил Салсбери. – Что касается остального… Ну, да, они могут ввести его в транс и вернуть гипнотическим воздействием в момент совершения преступления. Но перед ними предстанет пустое место. Раз уж наемнику велели стереть событие из памяти, то из нее ничего уже не выжмешь – это все равно, что искать в компьютере однажды стертый файл.
– Покончив со вторым стаканчиком бренди, Клингер вернулся к тележке с выпивкой. На этот раз в двенадцатиунциевый стакан он бросил лед и налил "Сэвен-Ап".
Он прав, решил Салсбери: каждый, кто не хочет быть самоубийцей, должен здесь, сейчас, сохранять ясность мышления.
Клингер обратился к Даусону:
– А когда у нас будут эти двенадцать роботов, что мы станем с ними делать?
Поскольку размышления Даусона в последние три месяца включали и разработку в деталях их с Салсбери подхода к генералу, то он отреагировал быстро:
– Мы сможем делать с ними все, что захотим. Абсолютно все. Но как первый шаг – я думал, мы могли бы использовать их, чтобы ввести наркотик в запасы воды всех крупных поселений Кувейта. Потом мы бы парализовали эту страну многоцелевой подсознательной программой, специально рассчитанной на психику арабов, и за какой-нибудь месяц смогли бы подчинить себе любого, держать под контролем даже правительство, сознавая каждое свое действие.
– Покорить целую страну в качестве первого шага? – недоверчиво спросил Клингер.
Вновь обращаясь к проповеди, откинувшись на спинку стула и вытянувшись в нем между Салсбери и генералом, Даусон произнес:
– Население Кувейта меньше восьмисот тысяч человек. В основном оно сконцентрировано на нескольких урбанизированных площадях, главным образом, в Гавалли и в столице. Более того, все члены правительства и все богатство страны тоже сосредоточено в этих крупных метрополиях. Горстка супербогатеев, которые выстроили себе замки в пустыне, воду все равно возит из городов. Короче, мы сможем контролировать буквально всех и все внутри государства, а это даст нам тайную безраздельную власть над кувейтскими запасами нефти, которые составляют двадцать процентов всех мировых запасов. Когда это будет сделано и Кувейт станет нашей базой для дальнейших операций, мы сможем подчинить себе Саудовскую Аравию, Ирак, Йемен и все прочие нефтяные страны на Ближнем Востоке.
– Мы расколошматим картель ОПЕК, – задумчиво протянул Клингер.
– Или усилим его, – возразил Даусон. – Или будем чередовать его усилие и ослабление с тем, чтобы вызвать колебания цен на нефтяном рынке. В действительности, мы возьмем под контроль весь нефтяной рынок. А поскольку мы будем знать о всех колебаниях цен заранее, у нас в руках будет редкостное преимущество. Всего за какой-нибудь год контроля над половиной арабских стран мы сможем перекачать на счет нашей корпорации в Лихтенштейне полтора миллиона долларов. А потом уже дело пяти-шести лет, пока все, буквально все, не станет нашим. – Это же сумасшествие, безумие, – прервал Клингер.
Даусон нахмурился:
– Безумие?
– Невероятно, невозможно, немыслимо, – проговорил генерал, поясняя свое первое определение, заметив, что оно задело Даусона.
– Было время, когда полеты по воздуху казались безумием, – заметил Салсбери. – Невероятной казалась многим и атомная бомба, даже после взрыва в Японии. И в тысяча девятьсот шестьдесят первом, когда Кеннеди запустил космическую программу, всего несколько человек в Америке верили, что люди смогут ступить на луну.
Они в молчании смотрели друг на друга.
Тишина в комнате установилась такая, что слышался плеск воды о стенки лодочной пристани, причем, хотя на озере была лишь легкая рябь, и к тому же они находились за толстым стеклом, впечатление было такое, будто снаружи бушует океанский шторм. По крайней мере, такое было ощущение у Салсбери, буря бушевала в его лихорадочно возбужденном мозгу.
Наконец Даусон произнес:
– Эрнст? Так ты поможешь нам вынести эти магнитные записи?
Клингер долгим взглядом посмотрел на Даусона, потом на Салсбери. Его передернуло – от страха или от восторга, Огден не мог бы сказать наверняка. Клингер ответил:
– Я помогу.
Огден перевел дыхание.
– Шампанского? – предложил Даусон. – После бренди оно, правда, немного слабовато. Но я считаю, нам следует поднять бокалы друг за друга и за успех нашего предприятия.
Спустя четверть часа после того, как слуга, принесший ледяную запотевшую бутылку "Моэ е Шандон", откупорил ее и они втроем чокнулись за успех, Клингер улыбнулся Даусону и сказал:
– А что, если я и сам напуган этим наркотиком?
Что, если я думаю, что едва ли смогу вынести все нужное вам?
– Я хорошо знаю тебя, Эрнст, – заметил Даусон. – Даже, возможно, лучше, чем мне самому кажется. Я был бы удивлен, если бы тебя что-нибудь могло напугать или ты чего-то не смог бы пронести.
– Но предположим, я откажусь, все равно, по какой причине. Предположим, что мне не хочется иметь с вами дело.
Даусон задержал глоток шампанского на языке, затем пропустил его, смакуя, и откликнулся:
– Тогда тебе не уйти отсюда живым, Эрнст. Боюсь, ты попадешь в аварию.
– – Которую ты организуешь неделю спустя?
– Около того.
– Я знал, что ты меня не разочаруешь.
– Ты при оружии? – поинтересовался Даусон.
– Автоматический тридцать второго калибра.
– Его не видно.
– Спрятан у меня за спиной.
– Ты наловчился выхватывать его?
– Он окажется у меня в руках через пять секунд.
Даусон удовлетворенно кивнул.
– И ты воспользуешься мною, как прикрытием, чтобы выбраться отсюда.
Оба расхохотались, глядя друг на друга с видом величайшего удовольствия. Они восхищались друг другом.
"Господи Боже!" – подумал Салсбери. Он нервно отпил шампанского.
Глава 5
Пятница, 19 августа 1977 года
Пол и Марк сидели бок о бок, скрестив ноги, на густой, покрытой обильной росой горной траве. Оба застыли, как каменные. Даже Марк, которому претила неподвижность и которого терпение раздражало больше, чем добродетельность, не делал ни единого движения, лишь иногда моргая.
Вокруг них раскинулась панорама совершенно нетронутой природы, и от этого вида захватывало дух. С трех сторон стеною вставал багряно-зеленый лес. Справа участок леса разрезался узкой просекой, и городок Черная речка в двух милях от них переливался, словно опаловый гриб в изумрудных зарослях дикой природы. Другой след цивилизации едва виднелся в трех милях в противоположной стороне от Черной речки – лесопилка "Бит юнион". Но с такого расстояния ее строения не были похожи на фабричные, а скорее напоминали крепостные валы, ворота и башни средневекового замка. Леса, специально выращиваемые как сырье для "Бит юнион" и куда менее привлекательные, чем дикие, скрывались из вида за соседней горой. Голубое небо с быстро бегущими по нему белыми облачками завершали картину Эдема из какого-нибудь фильма на библейский сюжет.
Пола и Марка не интересовали декорации. Их внимание было приковано к маленькой рыжей белке.
Последние пять дней они подкладывали белке еду – сухие соленые орешки и дольки яблока, надеясь подружиться со зверьком и постепенно приручить его. День за днем белка все ближе подкрадывалась к еде, и вот вчера она взяла несколько кусочков, прежде чем вздрогнуть от страха и кинуться прочь.
Теперь они наблюдали, как зверек приближается, соскакивая с ветки на ветку. Три-четыре быстрых, хотя и осторожных прыжка, то и дело пауза, во время которой зверек внимательно изучал мужчину и мальчика. Когда белка наконец приблизилась к еде, она ухватила цепкими передними лапами кусочек яблока и, присев на задние, принялась есть.
Когда зверек догрыз одну дольку и потянулся за следующей, Марк произнес:
– Она не сводит с нас глаз. Ни на секунду. Как только мальчик заговорил, белка тотчас же замерла, как и люди. Она повернула головку и уставилась на них большим коричневым глазом.
Пол говорил, что они могли бы шептаться, нарушая их правило хранить молчание, если зверушка наберется храбрости и останется возле еды дольше, чем на несколько секунд. Если они собираются ее приручить, то белка должна привыкнуть к звуку их голосов.
– Пожалуйста, не бойся, – тихонько взмолился Марк. Пол пообещал, что если белку можно будет приручить. Марку разрешат взять ее в дом и выдрессировать. – Пожалуйста, не убегай.
Еще не готовая поверить им, белка схватила кусок яблока, повернулась, поскакала в лесу и метнулась на верхние ветки клена.
Марк, досадуя, вскочил.
– А, черт! Мы не собираемся обижать тебя, глупенькая ты, белка! – Гримаса разочарования сморщила его лицо.
– Спокойно. Завтра она вернется, – пообещал Пол, вставая и потягиваясь, разминая затекшие мускулы.
– Она никогда не поверит нам.
– Нет, поверит. Мало-помалу.
– Никогда нам ее не приручить.
– Мало-помалу, – повторил Пол. – Она же не может измениться в одну неделю. Наберись терпения.
– Я не очень-то умею терпеть.
– Знаю. Но ты учись.
– Мало-помалу?
– Точно, – кивнул Пол. Он нагнулся, собрал орешки и кусочки яблока, сложил их в пластиковый пакет.
– Эй, а не кажемся ли мы ей сумасшедшими, раз все время уносим еду? – предположил Марк. Пол рассмеялся.
– Может, и так. Но если она привыкнет есть за нашей спиной, как только мы уходим, тогда у нее не будет причин приходить, когда мы здесь.
Пока они шли к лагерю, расположенному на дальнем конце горного луга длиной в двести ярдов, Пол вновь постепенно пережил все ощущения этого восхитительного летнего дня, как будто раскинувшего вокруг него чувственную мозаику. Теплый летний ветерок. Белые маргаритки, мелькающие в траве, блестящие желтые лютики. Аромат земли, травы и полевых цветов. Постоянное перешептывание листьев и легкий шорох ветерка в сосновых иглах. Щебетанье птиц. Торжественные тени леса. И застывший в вышине ястреб, завершающий мозаику; его пронзительный крик казался преисполненным гордости, словно он знал, что венчает собой сцену, как будто думал, что приближает к земле небо своими мощными крыльями.
Подошло время их еженедельного подхода в городок, чтобы пополнить истощившиеся запасы продуктов – но в какое-то мгновение ему не захотелось покидать горы. Даже Черная речка – маленький, затерянный в горах, изолированный от современного мира городок – мог показаться суетным по сравнению с безмятежным лесом.
Но, разумеется, Черная речка не только снабжала их свежими яйцами, молоком, хлебом и прочим необходимым: там была Дженни.
Когда они подходили к лагерю, Марк бросился вперед. Он откинул желтые холщовые полотнища и проскользнул в палатку, которую они разбили в тени нескольких восьмифутовых пихтовых и тсуговых деревьев. В следующую секунду он выскочил из палатки и, приставив ладони рупором ко рту, громко позвал:
– Рай! Эй, Рай!
– Здесь, – отозвалась она, выходя из-за палатки.
На секунду Пол оторопел, он не верил собственным глазам: маленькая белочка сидела у нее на правом плече, цепляясь коготками за рукав ее вельветовой курточки. Белка жевала кусочек яблока, а девочка поглаживала ее по спинке.
– Как тебе это удалось? – спросил он.
– Шоколад.
– Шоколад?
Она улыбнулась.
– Я пыталась привлечь ее тем же способом, что и вые Марком. Но потом до меня дошло, что орехи и яблоки белка и сама может найти. А шоколад – нет. Против запаха шоколада ей не устоять. Так и вышло! В среду она взяла шоколадку у меня с руки, но я не хотела вам рассказывать, пока не убедилась, что она уже не боится людей.
– Но сейчас-то она не ест шоколада.
– Слишком много ей вредно.
Белка подняла головку и с любопытством взглянула на Пола. Потом вновь принялась грызть кусок яблока, который она держала в передних лапках.
– Нравится она тебе, Марк? – спросила Рай. Не успела она произнести эти слова, как улыбка сползла с ее лица, а брови нахмурились.
Пол сразу понял, в чем дело: мальчик готов был горько расплакаться. Он хотел свою собственную белку – но знал, что двух зверьков они не смогут взять домой. Нижняя губа его задрожала, однако он сдержал слезы.
Рай быстро справилась с собой. Улыбаясь, она спросила:
– Нравится тебе белочка? Я бы страшно расстроилась, если бы она тебе не понравилась, я так измучилась, прежде чем добыла ее для тебя.
"Ах ты, милая малышка", – подумал Пол.
Сглатывая, Марк переспросил:
– Для меня?
– Разумеется, – кивнула она.
– То есть ты хочешь отдать ее мне? Она изобразила величайшее изумление:
– А кому же еще?
– Я думал, она твоя.
– И что же я должна делать с ручной белкой? – спросила Рай. – Дрессированный зверек нужен мальчику. Он совсем не подходит для девочки. – Она опустила белочку на землю и села на корточки рядом. Выудив из кармана конфетку, она позвала брата:
– Иди-ка сюда. Тебе нужно покормить ее шоколадом, если ты хочешь с ней по-настоящему подружиться.
Белка выхватила конфету из рук Марка и принялась обсасывать ее с видимым удовольствием. Марк тоже пришел в совершенный восторг, поглаживая зверька по бокам и длинной спинке. Когда шоколад был съеден, белка фыркнула сначала на Марка, потом на Рай, и когда убедилась в том, что сегодня гостинцев больше не будет, проскользнула между ними и запрыгала по веткам деревьев.
– Эй! – позвал Марк. Он было кинулся за ней, но сразу увидел, насколько она проворнее его.
– Не волнуйся, – утешила его Рай. – Завтра она вернется, ведь у нас припасены для нее шоколадки.
– Если мы приручим ее, – предположил Марк, – смогу я взять ее на следующей неделе с нами в город?
– Посмотрим, – сказал Пол. Он взглянул на часы. – Но если мы собираемся сегодня успеть в город, лучше поторопиться.
Фургон был припаркован в полумиле от лагеря, на конце узкой грязной колеи, заросшей травой, – обычно ею пользовались поздней осенью и ранней весной охотники.
Марк, для которого жизнь еще была игрой, крикнул:
– А ну, кто быстрее! – и ринулся вниз по тропинке, змеившейся среди деревьев. Через несколько секунд он уже скрылся из виду.
Рай шла рядом с Полом.
– Как хорошо ты сегодня поступила, – похвалил он.
Она сделала вид, что не совсем понимает, о чем он говорит.
– Что белку-то отдала Марку? Это было так забавно.
– Но ты приручила ее не для Марка.
– Конечно же, для него. Кому бы еще я могла ее отдать?
– Взять себе, – заметил Пол. – Но как только ты увидела, как много для него значит иметь свою белку, ты тут же отдала ее ему.
Она скорчила рожицу.
– Ты, должно быть, думаешь, что я просто святая!
Если бы мне в самом деле хотелось иметь белку, я ни за что бы с ней не рассталась. Даже через миллион лет.
– Ты не умеешь врать, – с жаром сказал он.
Она раздраженно пожала плечами:
– Ах, эти отцы! – Надеясь, что он не заметил ее замешательства, она кинулась вперед, догоняя Марка, и вскоре исчезла в густых зарослях горного лавра.
– Ах, эти дети! – громко воскликнул Пол. Но в его голосе не было раздражения, только любовь.
После смерти Энни он проводил с детьми куда больше времени, чем если бы она была жива, – отчасти потому, что в Марке и Рай было много от матери, и он словно через них общался с нею. Он узнал, как они отличаются друг от друга, каждый со своими собственными взглядами и возможностями, и он лелеял их индивидуальности. Рай всегда лучше разбиралась в людях, в жизни и в правилах игры, чем Марк. Любопытная, экспериментирующая, терпеливая, жаждущая новых знаний, она наслаждалась жизнью, но в ее наслаждении было больше от ума. Когда-нибудь она узнает, что особенно сильные страсти – сексуальные, интеллектуальные – не что иное, как новый яркий опыт. С другой стороны, хотя Марк и взирал на жизнь с куда меньшим пониманием, чем Рай, и он не нуждался в жалости. Ни на секунду! Энергия била у него через край, он готов был разразиться смехом – неистребимый оптимист, каждый день своей жизни он проживал со смаком. Если он и не искал каких-то сложных удовольствий, зато компенсировал это тем, что всегда был в бодром настроении благодаря простым радостям и утехам жизни, которыми Рай, поверяя их умом, никогда не была способна удовольствоваться без непременного самокопания. Пол знал, что настанет день, и его дети – каждый по-своему – доставят ему огромное счастье и заставят гордиться собой, пока смерть не заберет их у него.
Словно натолкнувшись на невидимый барьер, он остановился посреди тропы, покачиваясь слегка из стороны в сторону.
Эта последняя мысль поразила его. Когда он потерял Энни, он некоторое время думал о том, что теряет все лучшее, что имеет. Ее смерть заставила его осознать с болью, что все – даже глубоко прочувствованные, сильные личные отношения, которые ничто не могло поколебать или разрушить, – преходяще, все забирает могила. Последние три с липшим года какой-то тайный голос твердил ему, что следует приготовиться к смерти, дожидаться ее и не позволить, чтобы потеря Марка, Рай или еще кого-то из близких потрясла его так, как это случилось, когда умерла Энни. Но до сих пор голос этот был подсознательным, совет – хотя и назойливым, но едва осознанным. И вот сейчас впервые Пол позволил ему проникнуть в сознание. И, прозвучав явно, тот поразил его. Дрожь охватила Пола с ног до головы, ощущение жуткого предчувствия. Но пропало оно так же быстро, как и возникло. Какой-то зверь крался сквозь подлесок. Вверху, над купами деревьев, клекотал орел. Внезапно летний лес показался чересчур густым, особенно темным и мрачным, слишком диким, зловещим.
Какой я глупец, подумал Пол. Тоже еще, нашелся предсказатель. Подумаешь, ясновидящий.
Тем не менее, он обеспокоенно заспешил по петляющей тропинке, торопясь поскорее догнать Марка и Рай.
Тем же утром, в 11.15, доктор Уолтер Трутмен сидел за столом красного дерева в своей приемной. За ранним ленчем – два сэндвича с ростбифом, апельсин, банан, яблоко, чашка сливочного пудинга и несколько стаканов ледяного чая – он просматривал медицинский журнал.
Единственный врач в Черной речке, он главным образом чувствовал, что ответствен перед окрестными жителями в двух случаях: прежде всего, если в радиусе мили произойдет катастрофа или разразится любая эпидемия. Он не опустит руки и будет абсолютно готов приступить к своим обязанностям. И во-вторых, он считал, что ему следует быть в курсе всех новинок в развитии медицинской техники и оборудования, чтобы приходящие к нему за помощью люди могли получить самый квалифицированный совет. Десятки благодарных пациентов и любовь, с которой относился к нему весь город, свидетельствовали о том, что по второму пункту он успешно выполняет свой долг.
Что касается первого, то нужно сказать следующее. При росте чуть больше пяти футов он весил двести семьдесят фунтов. Когда какой-нибудь толстяк во время внушений доктора вдруг опрометчиво вспоминал про собственный избыточный вес Трутмена, тот неизменно отшучивался одной и той же фразой:
– Кто толстый? Я? – спрашивал он в искреннем недоумении. – Я ношу на себе вовсе не лишний вес. Это запас энергии, которая станет топливом, едва в радиусе мили отсюда разразится катастрофа. – И лекция продолжалась.
На самом-то деле, разумеется, он был страшным обжорой всю свою жизнь, сколько себя помнил. В тридцать лет он прошел курс диеты и психотерапии, что оказалось пустой тратой времени. В тот же год, не дожидаясь обещанной великолепной стипендии от "Бит юнион саплай компани", он прибыл в Черную речку, жители которой были так рады иметь собственного доктора, что им было решительно все равно, толстый он или тощий, белый, черный или зеленый в крапинку. И вот уже двадцать лет он потворствовал своему обжорству, набиваясь пирожными, пирожками и прочими сладостями, сжирая по целому столу яств пять раз в день; и в итоге считал свою жизнь более радостной, чем у любого человека на свете.
И вот как раз когда он собирался получить от жизни еще большее удовольствие, запихивая в рот всего лишь второй сэндвич с ростбифом, зазвонил телефон. Отвечать ему совсем не хотелось, но он принадлежал к той породе врачей, которые выходят из дома по вызову в любой час дня и ночи. Даже ленч можно отложить, если больному нужна помощь. И он снял трубку:
– Алло?
– Доктор Трутмен?
– Да.
Голос на том конце провода был холодным и резким.
– Я "ключ", доктор Трутмен.
– Я "замок", – без колебаний отозвался доктор Трутмен.
– Вы один в доме?
– Да.
– А где ваша медсестра, мисс Макдональд?
– Не знаю. У себя дома, наверное.
– Когда она придет на работу?
– За полчаса до открытия офиса.
– А офис открывается в час тридцать?
– Правильно, – подтвердил Трутмен.
– Вы ждете кого-нибудь еще до часа дня?
– Нет. Никого.
Незнакомец мгновение помолчал.
Трутмен слушал, как тикают его настольные часы. Он взглянул на еду, разложенную перед ним на разглаженной салфетке, ткнул вилкой в кусочек ростбифа на сэндвиче и немедленно заглотнул его, как рыба наживку.
Человек на другом конце провода решил, как начать, и сказал:
– Я собираюсь задать вам ряд важных вопросов, доктор. И вы должны дать на них самые исчерпывающие ответы.
– Да, разумеется.
– Была ли у вас в последнее время какая-нибудь массовая эпидемия в Черной речке? – Да.
– Какая же?
– Ночные кошмары.
– Объясните, что вы подразумеваете под этим, доктор.
– Жесточайшая дрожь, холодный пот, тошнота, но без рвоты, а в результате бессонница.
– Когда вы впервые узнали о подобных случаях?
– В среду, десятого. Девять дней назад.
– Кто-нибудь из ваших пациентов жаловался на ночные кошмары?
– Буквально каждый говорил, что просыпался от страшных снов.
– Кто-нибудь мог вспомнить, что ему снилось?
– Нет. Никто.
– Какое лечение вы прописывали?
– Первым пациентам я прописал "плейсибос". Но когда в среду ночью я сам почувствовал эту кошмарную дрожь, а в четверг появились десятки новых зараженных, я стал выписывать другой антибиотик.
– И никакого эффекта, разумеется?
– Пока никакого.
– Вы отсылали пациентов к какому-нибудь другому доктору?
– Нет. Ближайший врач живет в шестидесяти милях отсюда, да к тому же ему под восемьдесят. Однако я сделал запрос в государственную службу здоровья о необходимости исследования.
Незнакомец немного помолчал. Потом спросил:
– Вы сделали так потому, что это вспышка очень слабого гриппа?
– Очень слабого, – согласился доктор, – но решительно необычного. Нет жара. Не опухают гланды. И все же, какой бы слабой ни были та вспышка, она распространилась по всему городу и на лесопилке всего за сутки. Ее подхватили все. Разумеется, я думал и о том, что, возможно, это вовсе и не грипп, а какое-то отравление.
– Отравление?
– Да. От обычной еды или воды.
– Когда вы связывались со службой здоровья?
– Двенадцатого, в пятницу, ближе к вечеру.
– И они кого-либо прислали?
– Только в понедельник.
– Ив это время эпидемия еще наблюдалась?
– Нет, – ответил Трутмен. – У всех в городе были дрожь, холодный пот и тошнота еще в субботу ночью. Но никто не страдал от этого в воскресную ночь. Что бы это ни было, исчезло оно еще внезапнее, чем появилось.
– Представитель службы здоровья еще проводит исследования?
Жадно разглядывая разложенную на салфетке еду, Трутмен поерзал в кресле и ответил:
– Ах, да. Доктор Иване, один из младших сотрудников, провел весь понедельник и большую часть вторника, расспрашивая людей и проводя обследование.
– Обследование? То есть вы имеете в виду пищу и воду?
– Да. И анализы крови и мочи.
– А брал он пробы воды из городского резервуара?
– Да. Он наполнил, по крайней мере, двадцать пробирок и пузырьков.
– Он еще работает над своим отчетом? Трутмен облизал губы и произнес:
– Да. Вчера вечером он позвонил мне, чтобы рассказать о полученных им результатах.
– Полагаю, он ничего не обнаружил?
– Верно. Все результаты отрицательные.
– У него возникли какие-нибудь предположения? – спросил незнакомец с некоторым беспокойством в голосе.
Это насторожило Трутмена. "Ключ" не мог быть обеспокоенным. "Ключ" знал все ответы.
– Он решил, что это случай редкого массового психического заболевания.
– Эпидемия истерии?
– Да, точно.
– Он дал какие-нибудь рекомендации?
– Нет, насколько мне известно.
– Он закончил исследования?
– Так он сказал мне. Незнакомец облегченно вздохнул.
– Доктор, вначале вы сказали мне, что все в городе ощущали ночью дрожь. Вы говорили буквально или фигурально?
– Фигурально, – ответил Трутмен. – Были и исключения. Примерно двадцать детей, все младше восьми лет, и двое взрослых. Сэм Эдисон и его дочь Дженни.
– Эти люди пользовались общей для всех едой?
– Именно так.
– Они совсем не пострадали, не испытывали кошмаров?
– Совсем ничего.
– А они пользуются городской водой?
– Конечно, как и все в городе.
– Ладно. А как насчет дровосеков, которые работают в лесах за фабрикой? Некоторые из них, в общем-то, там и живут. Были ли и они заражены?
Пол и Марк сидели бок о бок, скрестив ноги, на густой, покрытой обильной росой горной траве. Оба застыли, как каменные. Даже Марк, которому претила неподвижность и которого терпение раздражало больше, чем добродетельность, не делал ни единого движения, лишь иногда моргая.
Вокруг них раскинулась панорама совершенно нетронутой природы, и от этого вида захватывало дух. С трех сторон стеною вставал багряно-зеленый лес. Справа участок леса разрезался узкой просекой, и городок Черная речка в двух милях от них переливался, словно опаловый гриб в изумрудных зарослях дикой природы. Другой след цивилизации едва виднелся в трех милях в противоположной стороне от Черной речки – лесопилка "Бит юнион". Но с такого расстояния ее строения не были похожи на фабричные, а скорее напоминали крепостные валы, ворота и башни средневекового замка. Леса, специально выращиваемые как сырье для "Бит юнион" и куда менее привлекательные, чем дикие, скрывались из вида за соседней горой. Голубое небо с быстро бегущими по нему белыми облачками завершали картину Эдема из какого-нибудь фильма на библейский сюжет.
Пола и Марка не интересовали декорации. Их внимание было приковано к маленькой рыжей белке.
Последние пять дней они подкладывали белке еду – сухие соленые орешки и дольки яблока, надеясь подружиться со зверьком и постепенно приручить его. День за днем белка все ближе подкрадывалась к еде, и вот вчера она взяла несколько кусочков, прежде чем вздрогнуть от страха и кинуться прочь.
Теперь они наблюдали, как зверек приближается, соскакивая с ветки на ветку. Три-четыре быстрых, хотя и осторожных прыжка, то и дело пауза, во время которой зверек внимательно изучал мужчину и мальчика. Когда белка наконец приблизилась к еде, она ухватила цепкими передними лапами кусочек яблока и, присев на задние, принялась есть.
Когда зверек догрыз одну дольку и потянулся за следующей, Марк произнес:
– Она не сводит с нас глаз. Ни на секунду. Как только мальчик заговорил, белка тотчас же замерла, как и люди. Она повернула головку и уставилась на них большим коричневым глазом.
Пол говорил, что они могли бы шептаться, нарушая их правило хранить молчание, если зверушка наберется храбрости и останется возле еды дольше, чем на несколько секунд. Если они собираются ее приручить, то белка должна привыкнуть к звуку их голосов.
– Пожалуйста, не бойся, – тихонько взмолился Марк. Пол пообещал, что если белку можно будет приручить. Марку разрешат взять ее в дом и выдрессировать. – Пожалуйста, не убегай.
Еще не готовая поверить им, белка схватила кусок яблока, повернулась, поскакала в лесу и метнулась на верхние ветки клена.
Марк, досадуя, вскочил.
– А, черт! Мы не собираемся обижать тебя, глупенькая ты, белка! – Гримаса разочарования сморщила его лицо.
– Спокойно. Завтра она вернется, – пообещал Пол, вставая и потягиваясь, разминая затекшие мускулы.
– Она никогда не поверит нам.
– Нет, поверит. Мало-помалу.
– Никогда нам ее не приручить.
– Мало-помалу, – повторил Пол. – Она же не может измениться в одну неделю. Наберись терпения.
– Я не очень-то умею терпеть.
– Знаю. Но ты учись.
– Мало-помалу?
– Точно, – кивнул Пол. Он нагнулся, собрал орешки и кусочки яблока, сложил их в пластиковый пакет.
– Эй, а не кажемся ли мы ей сумасшедшими, раз все время уносим еду? – предположил Марк. Пол рассмеялся.
– Может, и так. Но если она привыкнет есть за нашей спиной, как только мы уходим, тогда у нее не будет причин приходить, когда мы здесь.
Пока они шли к лагерю, расположенному на дальнем конце горного луга длиной в двести ярдов, Пол вновь постепенно пережил все ощущения этого восхитительного летнего дня, как будто раскинувшего вокруг него чувственную мозаику. Теплый летний ветерок. Белые маргаритки, мелькающие в траве, блестящие желтые лютики. Аромат земли, травы и полевых цветов. Постоянное перешептывание листьев и легкий шорох ветерка в сосновых иглах. Щебетанье птиц. Торжественные тени леса. И застывший в вышине ястреб, завершающий мозаику; его пронзительный крик казался преисполненным гордости, словно он знал, что венчает собой сцену, как будто думал, что приближает к земле небо своими мощными крыльями.
Подошло время их еженедельного подхода в городок, чтобы пополнить истощившиеся запасы продуктов – но в какое-то мгновение ему не захотелось покидать горы. Даже Черная речка – маленький, затерянный в горах, изолированный от современного мира городок – мог показаться суетным по сравнению с безмятежным лесом.
Но, разумеется, Черная речка не только снабжала их свежими яйцами, молоком, хлебом и прочим необходимым: там была Дженни.
Когда они подходили к лагерю, Марк бросился вперед. Он откинул желтые холщовые полотнища и проскользнул в палатку, которую они разбили в тени нескольких восьмифутовых пихтовых и тсуговых деревьев. В следующую секунду он выскочил из палатки и, приставив ладони рупором ко рту, громко позвал:
– Рай! Эй, Рай!
– Здесь, – отозвалась она, выходя из-за палатки.
На секунду Пол оторопел, он не верил собственным глазам: маленькая белочка сидела у нее на правом плече, цепляясь коготками за рукав ее вельветовой курточки. Белка жевала кусочек яблока, а девочка поглаживала ее по спинке.
– Как тебе это удалось? – спросил он.
– Шоколад.
– Шоколад?
Она улыбнулась.
– Я пыталась привлечь ее тем же способом, что и вые Марком. Но потом до меня дошло, что орехи и яблоки белка и сама может найти. А шоколад – нет. Против запаха шоколада ей не устоять. Так и вышло! В среду она взяла шоколадку у меня с руки, но я не хотела вам рассказывать, пока не убедилась, что она уже не боится людей.
– Но сейчас-то она не ест шоколада.
– Слишком много ей вредно.
Белка подняла головку и с любопытством взглянула на Пола. Потом вновь принялась грызть кусок яблока, который она держала в передних лапках.
– Нравится она тебе, Марк? – спросила Рай. Не успела она произнести эти слова, как улыбка сползла с ее лица, а брови нахмурились.
Пол сразу понял, в чем дело: мальчик готов был горько расплакаться. Он хотел свою собственную белку – но знал, что двух зверьков они не смогут взять домой. Нижняя губа его задрожала, однако он сдержал слезы.
Рай быстро справилась с собой. Улыбаясь, она спросила:
– Нравится тебе белочка? Я бы страшно расстроилась, если бы она тебе не понравилась, я так измучилась, прежде чем добыла ее для тебя.
"Ах ты, милая малышка", – подумал Пол.
Сглатывая, Марк переспросил:
– Для меня?
– Разумеется, – кивнула она.
– То есть ты хочешь отдать ее мне? Она изобразила величайшее изумление:
– А кому же еще?
– Я думал, она твоя.
– И что же я должна делать с ручной белкой? – спросила Рай. – Дрессированный зверек нужен мальчику. Он совсем не подходит для девочки. – Она опустила белочку на землю и села на корточки рядом. Выудив из кармана конфетку, она позвала брата:
– Иди-ка сюда. Тебе нужно покормить ее шоколадом, если ты хочешь с ней по-настоящему подружиться.
Белка выхватила конфету из рук Марка и принялась обсасывать ее с видимым удовольствием. Марк тоже пришел в совершенный восторг, поглаживая зверька по бокам и длинной спинке. Когда шоколад был съеден, белка фыркнула сначала на Марка, потом на Рай, и когда убедилась в том, что сегодня гостинцев больше не будет, проскользнула между ними и запрыгала по веткам деревьев.
– Эй! – позвал Марк. Он было кинулся за ней, но сразу увидел, насколько она проворнее его.
– Не волнуйся, – утешила его Рай. – Завтра она вернется, ведь у нас припасены для нее шоколадки.
– Если мы приручим ее, – предположил Марк, – смогу я взять ее на следующей неделе с нами в город?
– Посмотрим, – сказал Пол. Он взглянул на часы. – Но если мы собираемся сегодня успеть в город, лучше поторопиться.
Фургон был припаркован в полумиле от лагеря, на конце узкой грязной колеи, заросшей травой, – обычно ею пользовались поздней осенью и ранней весной охотники.
Марк, для которого жизнь еще была игрой, крикнул:
– А ну, кто быстрее! – и ринулся вниз по тропинке, змеившейся среди деревьев. Через несколько секунд он уже скрылся из виду.
Рай шла рядом с Полом.
– Как хорошо ты сегодня поступила, – похвалил он.
Она сделала вид, что не совсем понимает, о чем он говорит.
– Что белку-то отдала Марку? Это было так забавно.
– Но ты приручила ее не для Марка.
– Конечно же, для него. Кому бы еще я могла ее отдать?
– Взять себе, – заметил Пол. – Но как только ты увидела, как много для него значит иметь свою белку, ты тут же отдала ее ему.
Она скорчила рожицу.
– Ты, должно быть, думаешь, что я просто святая!
Если бы мне в самом деле хотелось иметь белку, я ни за что бы с ней не рассталась. Даже через миллион лет.
– Ты не умеешь врать, – с жаром сказал он.
Она раздраженно пожала плечами:
– Ах, эти отцы! – Надеясь, что он не заметил ее замешательства, она кинулась вперед, догоняя Марка, и вскоре исчезла в густых зарослях горного лавра.
– Ах, эти дети! – громко воскликнул Пол. Но в его голосе не было раздражения, только любовь.
После смерти Энни он проводил с детьми куда больше времени, чем если бы она была жива, – отчасти потому, что в Марке и Рай было много от матери, и он словно через них общался с нею. Он узнал, как они отличаются друг от друга, каждый со своими собственными взглядами и возможностями, и он лелеял их индивидуальности. Рай всегда лучше разбиралась в людях, в жизни и в правилах игры, чем Марк. Любопытная, экспериментирующая, терпеливая, жаждущая новых знаний, она наслаждалась жизнью, но в ее наслаждении было больше от ума. Когда-нибудь она узнает, что особенно сильные страсти – сексуальные, интеллектуальные – не что иное, как новый яркий опыт. С другой стороны, хотя Марк и взирал на жизнь с куда меньшим пониманием, чем Рай, и он не нуждался в жалости. Ни на секунду! Энергия била у него через край, он готов был разразиться смехом – неистребимый оптимист, каждый день своей жизни он проживал со смаком. Если он и не искал каких-то сложных удовольствий, зато компенсировал это тем, что всегда был в бодром настроении благодаря простым радостям и утехам жизни, которыми Рай, поверяя их умом, никогда не была способна удовольствоваться без непременного самокопания. Пол знал, что настанет день, и его дети – каждый по-своему – доставят ему огромное счастье и заставят гордиться собой, пока смерть не заберет их у него.
Словно натолкнувшись на невидимый барьер, он остановился посреди тропы, покачиваясь слегка из стороны в сторону.
Эта последняя мысль поразила его. Когда он потерял Энни, он некоторое время думал о том, что теряет все лучшее, что имеет. Ее смерть заставила его осознать с болью, что все – даже глубоко прочувствованные, сильные личные отношения, которые ничто не могло поколебать или разрушить, – преходяще, все забирает могила. Последние три с липшим года какой-то тайный голос твердил ему, что следует приготовиться к смерти, дожидаться ее и не позволить, чтобы потеря Марка, Рай или еще кого-то из близких потрясла его так, как это случилось, когда умерла Энни. Но до сих пор голос этот был подсознательным, совет – хотя и назойливым, но едва осознанным. И вот сейчас впервые Пол позволил ему проникнуть в сознание. И, прозвучав явно, тот поразил его. Дрожь охватила Пола с ног до головы, ощущение жуткого предчувствия. Но пропало оно так же быстро, как и возникло. Какой-то зверь крался сквозь подлесок. Вверху, над купами деревьев, клекотал орел. Внезапно летний лес показался чересчур густым, особенно темным и мрачным, слишком диким, зловещим.
Какой я глупец, подумал Пол. Тоже еще, нашелся предсказатель. Подумаешь, ясновидящий.
Тем не менее, он обеспокоенно заспешил по петляющей тропинке, торопясь поскорее догнать Марка и Рай.
***
Тем же утром, в 11.15, доктор Уолтер Трутмен сидел за столом красного дерева в своей приемной. За ранним ленчем – два сэндвича с ростбифом, апельсин, банан, яблоко, чашка сливочного пудинга и несколько стаканов ледяного чая – он просматривал медицинский журнал.
Единственный врач в Черной речке, он главным образом чувствовал, что ответствен перед окрестными жителями в двух случаях: прежде всего, если в радиусе мили произойдет катастрофа или разразится любая эпидемия. Он не опустит руки и будет абсолютно готов приступить к своим обязанностям. И во-вторых, он считал, что ему следует быть в курсе всех новинок в развитии медицинской техники и оборудования, чтобы приходящие к нему за помощью люди могли получить самый квалифицированный совет. Десятки благодарных пациентов и любовь, с которой относился к нему весь город, свидетельствовали о том, что по второму пункту он успешно выполняет свой долг.
Что касается первого, то нужно сказать следующее. При росте чуть больше пяти футов он весил двести семьдесят фунтов. Когда какой-нибудь толстяк во время внушений доктора вдруг опрометчиво вспоминал про собственный избыточный вес Трутмена, тот неизменно отшучивался одной и той же фразой:
– Кто толстый? Я? – спрашивал он в искреннем недоумении. – Я ношу на себе вовсе не лишний вес. Это запас энергии, которая станет топливом, едва в радиусе мили отсюда разразится катастрофа. – И лекция продолжалась.
На самом-то деле, разумеется, он был страшным обжорой всю свою жизнь, сколько себя помнил. В тридцать лет он прошел курс диеты и психотерапии, что оказалось пустой тратой времени. В тот же год, не дожидаясь обещанной великолепной стипендии от "Бит юнион саплай компани", он прибыл в Черную речку, жители которой были так рады иметь собственного доктора, что им было решительно все равно, толстый он или тощий, белый, черный или зеленый в крапинку. И вот уже двадцать лет он потворствовал своему обжорству, набиваясь пирожными, пирожками и прочими сладостями, сжирая по целому столу яств пять раз в день; и в итоге считал свою жизнь более радостной, чем у любого человека на свете.
И вот как раз когда он собирался получить от жизни еще большее удовольствие, запихивая в рот всего лишь второй сэндвич с ростбифом, зазвонил телефон. Отвечать ему совсем не хотелось, но он принадлежал к той породе врачей, которые выходят из дома по вызову в любой час дня и ночи. Даже ленч можно отложить, если больному нужна помощь. И он снял трубку:
– Алло?
– Доктор Трутмен?
– Да.
Голос на том конце провода был холодным и резким.
– Я "ключ", доктор Трутмен.
– Я "замок", – без колебаний отозвался доктор Трутмен.
– Вы один в доме?
– Да.
– А где ваша медсестра, мисс Макдональд?
– Не знаю. У себя дома, наверное.
– Когда она придет на работу?
– За полчаса до открытия офиса.
– А офис открывается в час тридцать?
– Правильно, – подтвердил Трутмен.
– Вы ждете кого-нибудь еще до часа дня?
– Нет. Никого.
Незнакомец мгновение помолчал.
Трутмен слушал, как тикают его настольные часы. Он взглянул на еду, разложенную перед ним на разглаженной салфетке, ткнул вилкой в кусочек ростбифа на сэндвиче и немедленно заглотнул его, как рыба наживку.
Человек на другом конце провода решил, как начать, и сказал:
– Я собираюсь задать вам ряд важных вопросов, доктор. И вы должны дать на них самые исчерпывающие ответы.
– Да, разумеется.
– Была ли у вас в последнее время какая-нибудь массовая эпидемия в Черной речке? – Да.
– Какая же?
– Ночные кошмары.
– Объясните, что вы подразумеваете под этим, доктор.
– Жесточайшая дрожь, холодный пот, тошнота, но без рвоты, а в результате бессонница.
– Когда вы впервые узнали о подобных случаях?
– В среду, десятого. Девять дней назад.
– Кто-нибудь из ваших пациентов жаловался на ночные кошмары?
– Буквально каждый говорил, что просыпался от страшных снов.
– Кто-нибудь мог вспомнить, что ему снилось?
– Нет. Никто.
– Какое лечение вы прописывали?
– Первым пациентам я прописал "плейсибос". Но когда в среду ночью я сам почувствовал эту кошмарную дрожь, а в четверг появились десятки новых зараженных, я стал выписывать другой антибиотик.
– И никакого эффекта, разумеется?
– Пока никакого.
– Вы отсылали пациентов к какому-нибудь другому доктору?
– Нет. Ближайший врач живет в шестидесяти милях отсюда, да к тому же ему под восемьдесят. Однако я сделал запрос в государственную службу здоровья о необходимости исследования.
Незнакомец немного помолчал. Потом спросил:
– Вы сделали так потому, что это вспышка очень слабого гриппа?
– Очень слабого, – согласился доктор, – но решительно необычного. Нет жара. Не опухают гланды. И все же, какой бы слабой ни были та вспышка, она распространилась по всему городу и на лесопилке всего за сутки. Ее подхватили все. Разумеется, я думал и о том, что, возможно, это вовсе и не грипп, а какое-то отравление.
– Отравление?
– Да. От обычной еды или воды.
– Когда вы связывались со службой здоровья?
– Двенадцатого, в пятницу, ближе к вечеру.
– И они кого-либо прислали?
– Только в понедельник.
– Ив это время эпидемия еще наблюдалась?
– Нет, – ответил Трутмен. – У всех в городе были дрожь, холодный пот и тошнота еще в субботу ночью. Но никто не страдал от этого в воскресную ночь. Что бы это ни было, исчезло оно еще внезапнее, чем появилось.
– Представитель службы здоровья еще проводит исследования?
Жадно разглядывая разложенную на салфетке еду, Трутмен поерзал в кресле и ответил:
– Ах, да. Доктор Иване, один из младших сотрудников, провел весь понедельник и большую часть вторника, расспрашивая людей и проводя обследование.
– Обследование? То есть вы имеете в виду пищу и воду?
– Да. И анализы крови и мочи.
– А брал он пробы воды из городского резервуара?
– Да. Он наполнил, по крайней мере, двадцать пробирок и пузырьков.
– Он еще работает над своим отчетом? Трутмен облизал губы и произнес:
– Да. Вчера вечером он позвонил мне, чтобы рассказать о полученных им результатах.
– Полагаю, он ничего не обнаружил?
– Верно. Все результаты отрицательные.
– У него возникли какие-нибудь предположения? – спросил незнакомец с некоторым беспокойством в голосе.
Это насторожило Трутмена. "Ключ" не мог быть обеспокоенным. "Ключ" знал все ответы.
– Он решил, что это случай редкого массового психического заболевания.
– Эпидемия истерии?
– Да, точно.
– Он дал какие-нибудь рекомендации?
– Нет, насколько мне известно.
– Он закончил исследования?
– Так он сказал мне. Незнакомец облегченно вздохнул.
– Доктор, вначале вы сказали мне, что все в городе ощущали ночью дрожь. Вы говорили буквально или фигурально?
– Фигурально, – ответил Трутмен. – Были и исключения. Примерно двадцать детей, все младше восьми лет, и двое взрослых. Сэм Эдисон и его дочь Дженни.
– Эти люди пользовались общей для всех едой?
– Именно так.
– Они совсем не пострадали, не испытывали кошмаров?
– Совсем ничего.
– А они пользуются городской водой?
– Конечно, как и все в городе.
– Ладно. А как насчет дровосеков, которые работают в лесах за фабрикой? Некоторые из них, в общем-то, там и живут. Были ли и они заражены?