ПЛЕННИКИ
У приказной избы шумели и суетились. Сбивая друг друга с ног, шмыгали служилые люди. Из уст в уста передавалось:
- Казаки вернулись!
- Неужто?
- Да-а! С превеликими потерями. Почитай, и половины не вернулось сгинули.
- А привезли? - спрашивал красноносый писец попа.
- Как же! Привезли, привезли!
- О! - удивлялся писец. - А по вкусу ли великому государю?
- Дурень! - оскалил зубы поп. - Чай, я не государь, и не моего ума сие понимание.
- Ладные? - приставал писец.
- Самые что ни на есть доподлинные лесные тунгусы! - торопливо бросил поп и побежал.
Писец покачал головой и тоже побежал.
Данилка вертелся у воеводского дома. Слышал он, что привезли эвенков из самых что ни на есть дремучих лесов.
Вдруг Данилка увидел Артамошку. Тот несся по двору.
- Артамошка! - крикнул Данилка.
Но Артамошка замахал руками: "Не до тебя, бегу по делам!" - и скрылся в поварне. Вылетел из поварни и, бегом перебежав двор, скрылся в мыльне, из мыльни опять побежал в воеводскую избу.
Артамошка подрос, раздался в плечах. Данилке обидно: он старше Артамошки на год и ростом Артамошка был ему только до плеча, а сейчас Артамошка выше его, да и по силе куда сильнее. Несколько раз встречал и провожал Данилка глазами Артамошку, но каждый раз вспотевший, озабоченный Артамошка отмахивался от друга. Лишь после обеда подошел он к Данилке, утирая шапкой со лба капли пота:
- Заждался?
Данилка нетерпеливо суетился:
- Покажешь?
- Покажу, - ответил Артамошка, зная, о чем спрашивал Данилка.
- Боязно? - крутился Данилка и заглядывал в глаза Артамошке.
- Мне не боязно.
Данилка позавидовал, а все же спросил:
- А ты их видел?
- Как вели, то видел.
- Почитай, страшнее аманатов?
- Страшнее!
- Одноглазы?
- Нет, - ответил Артамошка, - глаза два. С лица все желты, и у мужиков и у бабы косы, и баба в штанах и мужик в штанах из шкур волчьих да медвежьих. Парнишку с ними поймали, и тот в шкурах медвежьих, и тот с косичкой и так же по-ихнему лопочет.
- Ой-ёй-ёй!.. - удивился Данилка.
- Пошли! - торопил Артамошка.
Мальчишки, пригибаясь и оглядываясь по сторонам, шли по грязным закоулкам.
Вот и изба караульная - прошли. Вот и вторая изба, для пленников, тоже прошли.
- Куда? - удивился Данилка.
- В избы их не взяли, - объяснил Артамошка, - тепла они не терпят. Живут в углу двора под караулом.
- И в дождь сидят?
- Сидят. Караульный казак дерюгой накрывается, а они так сидят.
- Дрожат?
- Нет... Страсть подарков сколь навезли казаки нашему воеводе.
- Много? - удивился Данилка.
- Шкур лис, белок, медведей, волков - целая гора! - хвастал Артамошка. - А самому правителю подарил атаман Терешкин лук со стрелами. Вот это лук! Все диву дивятся. Огонь, а не лук, десять пищалей заменит! Атаман сказывал, что стрела из этого лука пять деревов зараз прошибает.
Данилка так и застыл от удивления. Артамошка ткнул его в бок:
- Ложись!
Они легли и приникли к щелке в заборе. На земле, прижавшись друг к другу, сидели на корточках пленники. Саранчо уставил потухшие глаза в землю, ветер трепал его серые космы, скуластое лицо отливало синевой. Талачи дремала, свесив голову на грудь, крепко сжимая в руках маленького Учана. Чалык смотрел в небо, встречал и провожал набегающие облака. Косичка смешно торчала на его взлохмаченной голове. Он совал в рот былинку, кусал ее и сплевывал.
Данилка был недоволен:
- Такие же аманаты, как и те: лицом желты, с косичками, только в шкуры обрядились.
Щелка была очень узкая. Друзья решили зайти с другой стороны. Услышав шорох, Чалык оглянулся, блеснул глазами.
- Вот черти! - сказал Артамошка. - Скорчились, притихли, как умерли, а вот подойди к ним, то ногу или руку живо отхватят напрочь!
Данилка и Артамошка перелезли через старые бревна, обошли караульную избу, упали на животы, тихонько поползли. Теперь пленники были близко, их хорошо видно. И когда караульный казак выбил из кремня искру, закурил трубку и, лениво раскачиваясь, пошагал в противоположный угол дворика, Данилка вполголоса крикнул пленникам:
- Эй ты, мужичок с бабьей косой! Это хошь? - и показал кулак.
Чалык взглянул, опустил глаза, печальный и приниженный.
Данилка не унимался:
- Эй вы, кукарлы-мукарлы!
Артамошка и Данилка засмеялись. Чалык посмотрел на них в упор.
- Ага, - обрадовался Данилка, - видно, я на их речах молвил, понимать начинают!
И опять пробормотал:
- Эй ты, кукарлы-мукарлы!
- Погодь, - перебил его Артамошка, - он у меня заговорит.
Артамошка схватил сухой комок глины, пустил его в Чалыка.
Друзья закатились приглушенным смехом, но тут же умолкли. Комок глины попал Чалыку в лицо, разлетелся пылью, оставив на щеке багрово-грязное пятно. Чалык слегка вздрогнул, но спокойно поднял голову, печальные глаза его встретились с озорными, смеющимися глазами Артамошки. Артамошка съежился, отвел глаза. Чалык не сводил глаз с обидчика.
"Крепкий, другой бы взвыл", - подумал Артамошка. Взглянув искоса, будто украдкой, на Чалыка, Артамошка вздохнул - ему показалось, что мальчик низко склонился к земле и плачет. Данилка горячился:
- Дай-ка я, у меня, небось, запляшет! - Он схватил огромный комок отвердевшей, как камень, глины и замахнулся.
Артамошка рывком остановил руку Данилки:
- Не трожь!
- О, испужался! Трус! Трус!
Артамошка выбил комок из рук Данилки. Комок упал к ногам. Узкие щелки глаз Чалыка расширились, брови вздрогнули, и светлые бисеринки посыпались одна за другой, оставляя на измученном, грязном лице его светлую дорожку.
Птицей встрепенулось сердце Артамошки. Дергая за рукав опешившего Данилку, Артамошка торопливо шептал:
- Не надо, Данилка, пошли, пошли... Смотри, караульный схватит!
- Да-да! - загромыхал чей-то раскатистый бас чуть не над самым ухом Артамошки.
Данилка и Артамошка едва успели отскочить в сторону и припали к земле. К пленникам, опираясь на посох, важно шагал сам правитель городка. Рядом с ним шли две женщины, письменный голова и воеводский поп.
Молоденькая женщина, с острой, как у мышки, мордочкой, густо нарумяненной и набеленной, в шелковом кафтане, расшитом золотой парчой, в мягких сафьяновых, татарской работы сапожках, высокая и стройная, шла рядом с правителем. Она весело смеялась. А рядом тащилась, кряхтя и охая, старуха. Она строго поглядывала на молодую женщину:
- Не гоже молодке на зверье лютое засматривать, не гоже! Куда сладше сидеть в светлой горенке...
Молодая, капризно вздернув плечиком, ответила:
- И нисколь не страшусь! Нисколь!
Подошли к пленникам. Никто из них не поднял головы, никто не пошелохнулся. Правитель ткнул посохом Саранчо в грудь:
- А ну, покажись молодке, пусть подивится! Покажись!
- Страшенное обличье, не богово творение... - забормотал поп и, отвернувшись, украдкой закрестился.
- Государю подарочек. Вот-то удивится! - рассмеялся правитель.
Письменный голова слегка склонил голову. Молодая женщина быстро повернулась на каблучке и носком своего сафьянового сапога ткнула Учана:
- Ребеночек? Пусть покажет!
Пленница судорожно сжала руки и, дрожа, изогнулась, прикрывая всем своим телом ребенка.
Когда молодая женщина отошла, пленница подняла голову, открыла рот, высунула язык и положила на него палец.
- Еды требует, - объяснил письменный голова.
Молодая женщина с притворной добротой вздохнула:
- Дай, дай, посмотрим. Это так забавно.
Правитель, повернувшись, крикнул:
- Артамошка! Артамошка!
- Нету его! - донесся голос.
Правитель сдвинул брови.
Артамошку колотило от страха. Правитель послал казака. Казак принес большой кусок мяса.
- Дай ей, - показал правитель на Талачи.
Данилка ткнул Артамошку в бок:
- Смотри, мяса дали!
Талачи с жадностью смотрела на кусок, хотела вцепиться в него зубами.
- Сколь алчны! - забормотал поп.
Все напряженно ждали. Но пленники не прикасались к мясу.
- Ну, ешь! - крикнул правитель, слегка ткнув посохом Талачи.
Ждали, ждали, так и не могли дождаться почетные гости, как лесные люди на их глазах будут есть мясо. Талачи тяжело дышала, от запаха мяса темнело в глазах. Она оглянулась, сверкнула глазами, потянула рукой кусок. Вскочил Саранчо, вырвал мясо из рук Талачи и бросил под ноги самому правителю.
Попятился тот, вытаращил глаза, застыл, багровея от злости:
- Отобрать, бросить псам!
- Вот это да! - шепнул Данилка и закрыл лицо руками.
Почетные гости ушли. По-прежнему сгорбившись, сидели пленники.
- Бежим! - дернул за рукав Данилку Артамошка.
- Куда?
- Нет, я один сбегаю, - передумал Артамошка. - Сиди здесь, - и скрылся.
Недолго ждал Данилка, Артамошка вернулся быстро. Грязная рубаха его оттопыривалась большим пузырем. Артамошка снял свою засаленную шапку и стал выкладывать из-под рубахи куски хлеба, плохо обглоданные кости. Всю эту еду достал он в поварне, на отвальном столе.
После ухода правителя караульный казак присел на бревно и прислонился спиной к стене. Его одолевала дремота. Куда убегут пленники! Забор высок, собаки злы.
Когда у караульного казака низко опустилась голова, Артамошка подполз к Чалыку, высыпал из шапки все куски на кожаную подстилку и осторожно отполз в сторону.
Чалык поднял голову и с удивлением посмотрел на Артамошку.
- Ешь, ешь! - шептал Артамошка и показывал на рот.
Чалык улыбнулся. Артамошка обрадовался. Чалык взял корочку хлеба, быстро ее проглотил. Прижавшись друг к другу, пленники склонили низко головы.
- Едят! - радостно забилось сердце у Артамошки.
- Едят? - удивился Данилка. - А может, старый все побросает.
- Нет, - уверенно сказал Артамошка и облегченно вздохнул.
В это время послышался шум и чьи-то шаги. Казак вскочил.
Артамошка и Данилка юркнули за бревна, скрылись в вечерней полумгле.
* * *
Моросил дождь. Стояла весенняя распутица. Летели дни, недели. Пленников все не отправляли в Москву. Их перевели под дощатый навес: боялся правитель, что погниют под дождем на них одежды меховые, не в чем им будет предстать перед великим государем.
Артамошка каждый вечер бегал к пленникам и крадучись, как вор, носил им скудные объедки из воеводской поварни. Сам не зная почему, полюбил Артамошка Чалыка. Быстро они сдружились.
Ходит сонный казак, сопит себе под нос, глядит по сторонам. Артамошка без труда лазит под навес, а там забьются они с Чалыком в темный уголок и сидят. Чалык молча прижимается к Артамошке, гладит рукой его руку. От этой ласки Артамошке не по себе, и он пытается заговорить с Чалыком, но тот ничего не понимает. Артамошка вертится, размахивает руками, тычет пальцем себя в грудь. Чалык улыбается, но видит Артамошка, что не понимает он его теплых слов.
"Плохо, - думает Артамошка, - быть лесным человеком, простых речей и тех не понимает". И заглядывает он с тоской в глаза Чалыку и мотает безнадежно головой. Чалык скалит белые зубы, щурит узенькие глаза, шепчет какие-то совсем незнакомые слова, лишь изредка вставляя одно-два русских слова.
Артамошка понимает их и тогда мгновенно вскакивает, хлопает Чалыка по плечу:
- Молодец, по-нашему разуметь начинаешь! - И тут же с большим рвением начинает учить Чалыка русским словам.
Летят дни - белыми птицами мелькают, а пленники по-прежнему живут на воеводском дворе.
И каждый раз, уходя от Чалыка, Артамошка радуется: "Понятливый! Даром что лесной, а понятливый..."
Но вместе с радостью гложет душу Артамошки, как червяк, грызет его грудь-что-то непонятное, тревожное.
"Эх! нет дядьки Никанора! Его б спросить, - думал Артамошка. - Он все знает".
Однажды, дожидаясь, когда отвернется караульный казак, Артамошка задумался: "Как так! Он меня не зовет по имени, и я не знаю, как его зовут. Имени-то у него, однако, нет - он ведь не крещен".
Потупил голову Артамошка, постоял, подумал и повернул обратно. Дойдя до резного воеводского крыльца, остановился, покачал головой:
"Эх, дядя Никанор, дядя Никанор. Поведал бы ты..."
И тут Артамошке, как наяву, послышались слова дяди Никанора: "Крещеный али некрещеный, все едино человеческая душа".
Круто повернулся Артамошка и побежал. Свернул в переулок, взглянул на дремлющего казака и скрылся под темным навесом. Чалык вскочил, сказал Артамошке по-русски:
- Друга, драсту...
Удивился Артамошка, ответил:
- Здравствуй!
Чалык повторил это слово несколько раз, но выговорить так, как Артамошка, не сумел. Артамошка не обратил на это внимания и, заикаясь, спросил:
- Звать как?
Чалык не понял и закачал головой.
- Эх, - вздохнул Артамошка, - плохо тебе некрещеному - даже имени нет... Ай-яй-яй!..
- Чалык! - тихо окликнул его Саранчо.
Чалык отозвался. Они заговорили между собой.
Несколько раз Артамошка слышал в этом разговоре слово "Чалык" и потом неожиданно для себя громко сказал:
- Чалык!
Чалык засмеялся, ответил:
- Я - Чалык! Ты? - И он тыкал пальцем в грудь Артамошку.
Артамошка захлебывался, довольный и повеселевший:
- Я - Артамон, Артамошка! Понял?
С тех пор и стал Чалык звать Артамошку по имени.
Шел Артамошка и разговаривал сам с собой:
- Чудно: не крещен, а имя есть... Ну чудно!..
У погнивших и покосившихся набок ворот стояли писец и казачий старшина. Артамошка услышал:
- К полдню завтра.
- Завтра?
- Как отслужит поп молебен, то и в дорогу.
- Дальний путь!
- Чай, до Москвы, что до неба, далеко...
- Десять казаков велено отрядить.
- Оно и правильно. Убежать могут, одно слово - лесные.
Артамошка понял, затревожился.
Наутро он узнал, что настало время отправлять пленников в Москву.
Утром служили молебен. Поп читал подорожную.
Перед самой отправкой в приказную избу вбежал взлохмаченный лекарь:
- Пленник помрет! Нога, как бревно, вздулась.
- Как? - прошипел правитель. - А ты ж, дурак, лечил!
- Не велено было!
- Кем не велено?
- Ты сам, батюшка, не велел, молвил: не сдохнет! Ан и приключилось!
- Лечи! - приказал правитель.
Отъезд отложили.
Снова Чалык и Артамошка стали встречаться. Целые дни сидел Чалык, терпеливо ждал Артамошку. И как только между старой рухлядью и частоколом мелькала знакомая рваная шапка-ушанка, Чалык скалил крепкие зубы и вскакивал. Подолгу сидели друзья. Чалык, с трудом выговаривая русские слова, рассказывал Артамошке про тайгу, про родное стойбище. А как начнет говорить про птиц да про зверей, про охоту на них, то вскружится голова у Артамошки, и поплывут перед его глазами темные леса, высокие горы, бурливые реки, будто он и впрямь в тайге.
Опостылело Артамошке все: и двор, и люди, и даже собаки воеводские; гонял он собак камнями, чтоб перед ним хвостами не юлили. Плохо стал исполнять поручения Артамошка. И чем больше его наказывали, тем озорнее он становился. Тянуло его в тайгу, в дремучие леса. Никому не давал проходу: кого щипнет, кого ногой толкнет, кого обзовет обидным словом.
Однажды шел воеводский поп; поклонились ему с почтением казаки, расступились, дали дорогу. Артамошка вылетел, отбил стоптанными каблуками дробь, попа обидел.
- Озорник! - схватил его за волосы казак Степан Долин.
- За вихры его, озорника! За вихры! - закричали со всех сторон.
- Богохул! - прошипел поп.
Артамошка едва вывернулся и убежал.
Напрасно каждый вечер Чалык смотрел на частокол: шапка-ушанка не показывалась, третий день не приходил Артамошка. Чалык всматривался в темноту, ловил каждый шорох. Лишь на четвертый день, когда стемнело, услышал он чьи-то осторожные шаги. Послышался приглушенный шепот:
- Артамошки нет! Поклоны в церкви отбивает!
Это сказал Данилка и тут же нырнул в темноту, скрылся.
Чалык понял только одно - Артамошки нет. Чалык не спал ночи. Высунувшись из-под старых шкур, он всматривался в звездное небо и думал: "Почему так: парнишка - лючи, а сердце доброе?" Вспоминалась взлохмаченная русая голова Артамошки, добрые синие глаза. Чалык кутался в шкуры и вновь думал, отгоняя от себя сон.
Тяжело стонал Саранчо. Вздрагивала во сне Талачи.
- Славный Саранчо, не спишь? - окликнул Чалык его.
- Нет. Не могу уснуть.
Чалык вздохнул и спросил о том, что тревожило его:
- Славный Саранчо, скажи, почему парнишка - лючи, а сердце доброе?
- У лючей сердца нет - у них камень! - ответил Саранчо и застонал от боли.
Чалык умолк. Саранчо ругался:
- Пусть всесильный хозяин тайги пронзит лючей отравленной стрелой!.. Пусть дух огня сожжет их чумы!..
- Славный Саранчо, парнишка-лючи нам худое не делал. Ты сам ел еду, принесенную им. А сейчас лючи спрятали его от нас. Они убьют его.
- Убьют? - удивился Саранчо.
- Это не злой лючи, это добрый, - стонал Чалык.
- Я стар, - ответил Саранчо, - я много видел. Всегда бойся лючей вот мое слово!
Оба задумались. Саранчо взял за руку Чалыка.
- Самые злые лючи те, у которых красные бороды и огненный крест на груди. Их особенно бойся!
- Парнишка - не злой лючи, - опять прошептал с обидой Чалык.
Саранчо озлился:
- Ты молод и забыл, что волчонок не страшен, пока он не стал взрослым волком! Волк не станет мышью, лиса не поплывет по реке щукой. Молодой лючи не вырастет эвенком!
Он умолк и больше не сказал ни слова.
Прошло несколько дней. Артамошка не приходил. Чалык ловил глухие шорохи, всматривался в темноту, но, кроме легкого ветра, сонливого лая собак да ленивой поступи караульного казака, ничего не слышал.
Артамошку жестоко наказал воеводский поп. Его увели в церковь и сдали строгой монашке. Монашка поставила Артамошку на колени перед иконой и велела бить поклоны. Артамошка торопливо взмахивал рукой, крестился и повторял молитву. Думал он о другом, поэтому путал слова, заикался - и за каждую такую ошибку получал от монашки щипок.
Пятый день Артамошка постился: ел кислую капусту, запивая водой. Пятый день отбивал старательно поклоны и ничего обидного не сказал ни попу, ни монашке.
И поп и монашка остались довольны раскаявшимся грешником. Монахиня даже прослезилась, поцеловала его в лоб. Артамошка подумал: "Ведьма, всего исщипала, а еще лоб лижет!" Но стерпел и не вымолвил ни слова.
На вечернюю молитву пришел поп. Растерянно размахивая широкими рукавами своей черной рясы, он тряс бородой и, наклонившись к самому уху монахини, что-то шептал. Время от времени он метал на Артамошку косые, недовольные взгляды.
"Обо мне", - подумал Артамошка и стал вслушиваться. Поп горячился, багровел и орал в ухо перепуганной монахине:
- К пленным тунгусишкам бегал, к царским пленникам; душу христианскую осквернил, жалеючи их; слезно выл и всячески поносил воеводу, и казаков, и меня. - Поп задыхался от злобы. - Вчера доподлинно мною проведано: малец воровского рода, отец его в Работных рядах проживал, кузнечным да плотничьим ремеслом кормился. Не худо жил, но все бросил, в разбой пустился, в леса сбежал. Вор!
- Врешь! - вскочил Артамошка.
- На колени! - взвизгнула монашка.
- В железы его надобно забить, - затрясся поп, - в железы! Разбойное отродье! Окаянная душа. Тьфу! Тьфу! Прости господи!
Решено было выгнать с воеводского двора Артамошку-озорника и отдать в пригородный Знаменский монастырь в послушники.
Забеспокоился Артамошка лежа в темном углу на прогнившей соломе. Вспомнил отца и дядю Никанора. И казалось Артамошке: вот сидит отец за столом, положил голову на кулаки, и поет свою любимую песенку:
Пусть леса дремучие шумят,
В синем небе лебеди летят.
Там, где ветры плачут и поют,
Я найду и долюшку свою.
Скрипнула дверь, завизжал ключ в замке. Артамошка бросился к оконцу, увидел: монахиня шла, как утка, вразвалку, по грязной площадке воеводского двора. Тут и родилось в голове у Артамошки горячее слово: воля! Будто упало это слово с бревенчатого потолка. Артамошка даже оглянулся по сторонам. Темнело. В углу красной бусинкой теплилась лампада.
Артамошка с силой толкнул слюдяное оконце и высунул голову. Кругом тишина, слышен лишь отрывистый лай собак да далекие пьяные голоса. Он выпрыгнул в оконце и, прижимаясь к бревенчатой стене старой церкви, мелькнул черной тенью. Умирала вечерняя заря, на востоке мерцали звезды, луна заливала землю серебристым светом. Артамошка потянул в себя воздух, сладко зевнул, огляделся и промелькнул мимо приказной избы, ползком пролез между бревен, обошел караульного казака. В груди кольнуло: "Може, его уже и нет, на Москву отправили?"
Друзья встретились молча. С трудом рассказал Артамошка о своем горе. Чалык морщил лоб, моргал глазами, но понял только: у друга очень большое горе. Внезапно Чалык выпрямился, припал к уху Артамошки:
- Тайга бежим!
Артамошка вздрогнул, не успел вымолвить слово, как Чалык схватил его за рукав, торопил:
- Тайга бежим! Тайга бежим!
Они решили бежать глубокой ночью.
Саранчо узнал от Чалыка о его намерении, встрепенулся; улыбка слабой тенью пробежала по измученному лицу храброго охотника:
- У молодого, как у птицы, - всегда хорошие крылья! Лети, Чалык, лети в родные стойбища, скажи эвенкам горькие слова, пусть плачут эвенки, как плачет храбрый Саранчо. Лети белой птицей, Чалык, скажи эвенкам: пусть снимают чумы, сгоняют стада оленей, забирают жен и детей и бегут в самую далекую тайгу, за Страшный камень. Там не найдет их никто!
Саранчо закашлялся, схватился руками за грудь и застонал, острые плечи его вздрагивали. Талачи, закрыв лицо руками, тоже плакала.
Чалык и Артамошка горячо перешептывались. Потом Артамошка встал и быстро скрылся в густой темноте.
Он пробрался на поварню и чуть слышно постучал в оконце.
- Родной ты мой! - по-матерински ласково сказала повариха Лукерья, увидев Артамошку. - Сгинул ты, малец...
Артамошка перебил:
- Помоги, тетка... Помоги ради...
Лукерья перебила:
- Голоден?
- Нет.
- А что надобно?
- Бегу я.
- В уме ль ты? Куда же?
- Може, долю свою найду, - прошептал Артамошка.
- Эх ты, горемыка! - вздохнула Лукерья. - В монастырь, слышала, отдают тебя.
- Не бывать этому! Убегу! Собери, тетка, еды, положи в котомку, в ту, что под нарами валяется.
Лукерья скрылась. Артамошка ждал.
Лукерья вернулась быстро, открыла оконце и подала Артамошке туго набитую холщовую котомку, рваную шубенку и закоптелый котелок:
- С богом!
Они простились.
Пробравшись к пленникам, Артамошка увидел сгорбленную фигуру Чалыка. Чалык ощупал котомку и молча отодвинул ее. "Раздумал, - мелькнуло в голове у Артамошки, - забоялся".
У Чалыка горели глаза:
- Тайга зверь много, злой зверь много!..
"Забоялся, знамо, забоялся!" - огорченно подумал Артамошка и вздохнул. Но Чалык встал, расставил ноги и взмахнул руками, будто целится из лука.
"Ага, пищаль надо!" - обрадовался Артамошка, но тут же задумался.
- Нож надо, пальма надо, лук надо... - на пальцах отсчитал Чалык, и в шепоте его слышались безнадежность, горькая тоска.
Артамошка вскочил и опять скрылся в темноте. Он подкрался к казачьей избе, скользнул мимо крыльца и, вытянувшись на цыпочках, заглянул в маленькое оконце. В избе теплилась восковая свечка, казаки азартно бились в зернь*, утопая в густом табачном дыму. Они спорили и ругались.
_______________
* З е р н ь - азартная игра в кости или зерна.
Долго вертелся около оконца Артамошка, но придумать ничего не мог. Разбитый, озлобленный, побрел он от казачьей избы. Вдруг вспомнил о подарках, которые сделал правителю казачий атаман после возвращения из тайги. Артамошка подкрался к приказной избе, заглянул в одно оконце, в другое - темь. Пробрался к двери - дверь на потайной щеколде. Артамошка знал тайны этой щеколды. Ее ставил деревянных дел мастер Сомов-младший, что живет в далекой избушке Работных рядов. Артамошка бегал за ним не однажды, а потому и знал тайны этой щеколды. Он нажал клинышек в правой стороне толстой двери - щеколда тихо скрипнула и поднялась. Артамошка приоткрыл дверь и ощупью пробрался в воеводскую канцелярию. На стене висели лук Саранчо, колчан со стрелами, несколько ножей, пальма и эвенкийские сумки. Артамошка торопливо схватил лук, колчан со стрелами и два ножа.
Послышались чьи-то шаги. Артамошка замер. Шаги приближались. Артамошка подбежал к двери и закрыл ее на щеколду, быстро открыл оконце, пролез через него и спрыгнул на землю.
Долго крутился он около навеса, но попасть не мог: караульный казак ходил близко и зорко доглядывал за пленниками.
"Обождать надо", - думал Артамошка. Выждал минутку и скользнул в черный угол.
Саранчо ощупал лук и задрожал; он прижимал его к щеке, потом обнял Чалыка:
- Ты хозяин моего лука... Мой лук весь в зарубках. Сосчитай, сколько я убил из него медведей, лосей, белок и лисиц...
Больше ни слова не мог сказать Саранчо и бессильно опустился. Чалык крепко сжал драгоценный подарок и поклялся:
- Пока видят мои глаза, слышат мои уши, пока цепки мои руки и быстры ноги, лук твой будет бросать меткие стрелы... Пусть это слово слышат и солнце, и звезды, и луна!
Артамошка торопил. Саранчо с трудом приподнялся:
- Славный Чалык, Саранчо видит, что смотришь ты на звезды и спрашиваешь их, где наша земля...
Чалык мотнул в темноте головой.
- Наша сторона там, - показал Саранчо на север. - Днем иди так: как только солнце встанет - держи его светлый луч на правой щеке, в полдень сзади, на макушке своей шапки, а к вечеру - на левом плече...
Он умолк, передохнул и снова зашептал:
- Ночью, Чалык, не ходи: тайга не любит ночных людей. Ночью сиди у костра и думай, куда пойдешь, когда настанет утро.
У приказной избы шумели и суетились. Сбивая друг друга с ног, шмыгали служилые люди. Из уст в уста передавалось:
- Казаки вернулись!
- Неужто?
- Да-а! С превеликими потерями. Почитай, и половины не вернулось сгинули.
- А привезли? - спрашивал красноносый писец попа.
- Как же! Привезли, привезли!
- О! - удивлялся писец. - А по вкусу ли великому государю?
- Дурень! - оскалил зубы поп. - Чай, я не государь, и не моего ума сие понимание.
- Ладные? - приставал писец.
- Самые что ни на есть доподлинные лесные тунгусы! - торопливо бросил поп и побежал.
Писец покачал головой и тоже побежал.
Данилка вертелся у воеводского дома. Слышал он, что привезли эвенков из самых что ни на есть дремучих лесов.
Вдруг Данилка увидел Артамошку. Тот несся по двору.
- Артамошка! - крикнул Данилка.
Но Артамошка замахал руками: "Не до тебя, бегу по делам!" - и скрылся в поварне. Вылетел из поварни и, бегом перебежав двор, скрылся в мыльне, из мыльни опять побежал в воеводскую избу.
Артамошка подрос, раздался в плечах. Данилке обидно: он старше Артамошки на год и ростом Артамошка был ему только до плеча, а сейчас Артамошка выше его, да и по силе куда сильнее. Несколько раз встречал и провожал Данилка глазами Артамошку, но каждый раз вспотевший, озабоченный Артамошка отмахивался от друга. Лишь после обеда подошел он к Данилке, утирая шапкой со лба капли пота:
- Заждался?
Данилка нетерпеливо суетился:
- Покажешь?
- Покажу, - ответил Артамошка, зная, о чем спрашивал Данилка.
- Боязно? - крутился Данилка и заглядывал в глаза Артамошке.
- Мне не боязно.
Данилка позавидовал, а все же спросил:
- А ты их видел?
- Как вели, то видел.
- Почитай, страшнее аманатов?
- Страшнее!
- Одноглазы?
- Нет, - ответил Артамошка, - глаза два. С лица все желты, и у мужиков и у бабы косы, и баба в штанах и мужик в штанах из шкур волчьих да медвежьих. Парнишку с ними поймали, и тот в шкурах медвежьих, и тот с косичкой и так же по-ихнему лопочет.
- Ой-ёй-ёй!.. - удивился Данилка.
- Пошли! - торопил Артамошка.
Мальчишки, пригибаясь и оглядываясь по сторонам, шли по грязным закоулкам.
Вот и изба караульная - прошли. Вот и вторая изба, для пленников, тоже прошли.
- Куда? - удивился Данилка.
- В избы их не взяли, - объяснил Артамошка, - тепла они не терпят. Живут в углу двора под караулом.
- И в дождь сидят?
- Сидят. Караульный казак дерюгой накрывается, а они так сидят.
- Дрожат?
- Нет... Страсть подарков сколь навезли казаки нашему воеводе.
- Много? - удивился Данилка.
- Шкур лис, белок, медведей, волков - целая гора! - хвастал Артамошка. - А самому правителю подарил атаман Терешкин лук со стрелами. Вот это лук! Все диву дивятся. Огонь, а не лук, десять пищалей заменит! Атаман сказывал, что стрела из этого лука пять деревов зараз прошибает.
Данилка так и застыл от удивления. Артамошка ткнул его в бок:
- Ложись!
Они легли и приникли к щелке в заборе. На земле, прижавшись друг к другу, сидели на корточках пленники. Саранчо уставил потухшие глаза в землю, ветер трепал его серые космы, скуластое лицо отливало синевой. Талачи дремала, свесив голову на грудь, крепко сжимая в руках маленького Учана. Чалык смотрел в небо, встречал и провожал набегающие облака. Косичка смешно торчала на его взлохмаченной голове. Он совал в рот былинку, кусал ее и сплевывал.
Данилка был недоволен:
- Такие же аманаты, как и те: лицом желты, с косичками, только в шкуры обрядились.
Щелка была очень узкая. Друзья решили зайти с другой стороны. Услышав шорох, Чалык оглянулся, блеснул глазами.
- Вот черти! - сказал Артамошка. - Скорчились, притихли, как умерли, а вот подойди к ним, то ногу или руку живо отхватят напрочь!
Данилка и Артамошка перелезли через старые бревна, обошли караульную избу, упали на животы, тихонько поползли. Теперь пленники были близко, их хорошо видно. И когда караульный казак выбил из кремня искру, закурил трубку и, лениво раскачиваясь, пошагал в противоположный угол дворика, Данилка вполголоса крикнул пленникам:
- Эй ты, мужичок с бабьей косой! Это хошь? - и показал кулак.
Чалык взглянул, опустил глаза, печальный и приниженный.
Данилка не унимался:
- Эй вы, кукарлы-мукарлы!
Артамошка и Данилка засмеялись. Чалык посмотрел на них в упор.
- Ага, - обрадовался Данилка, - видно, я на их речах молвил, понимать начинают!
И опять пробормотал:
- Эй ты, кукарлы-мукарлы!
- Погодь, - перебил его Артамошка, - он у меня заговорит.
Артамошка схватил сухой комок глины, пустил его в Чалыка.
Друзья закатились приглушенным смехом, но тут же умолкли. Комок глины попал Чалыку в лицо, разлетелся пылью, оставив на щеке багрово-грязное пятно. Чалык слегка вздрогнул, но спокойно поднял голову, печальные глаза его встретились с озорными, смеющимися глазами Артамошки. Артамошка съежился, отвел глаза. Чалык не сводил глаз с обидчика.
"Крепкий, другой бы взвыл", - подумал Артамошка. Взглянув искоса, будто украдкой, на Чалыка, Артамошка вздохнул - ему показалось, что мальчик низко склонился к земле и плачет. Данилка горячился:
- Дай-ка я, у меня, небось, запляшет! - Он схватил огромный комок отвердевшей, как камень, глины и замахнулся.
Артамошка рывком остановил руку Данилки:
- Не трожь!
- О, испужался! Трус! Трус!
Артамошка выбил комок из рук Данилки. Комок упал к ногам. Узкие щелки глаз Чалыка расширились, брови вздрогнули, и светлые бисеринки посыпались одна за другой, оставляя на измученном, грязном лице его светлую дорожку.
Птицей встрепенулось сердце Артамошки. Дергая за рукав опешившего Данилку, Артамошка торопливо шептал:
- Не надо, Данилка, пошли, пошли... Смотри, караульный схватит!
- Да-да! - загромыхал чей-то раскатистый бас чуть не над самым ухом Артамошки.
Данилка и Артамошка едва успели отскочить в сторону и припали к земле. К пленникам, опираясь на посох, важно шагал сам правитель городка. Рядом с ним шли две женщины, письменный голова и воеводский поп.
Молоденькая женщина, с острой, как у мышки, мордочкой, густо нарумяненной и набеленной, в шелковом кафтане, расшитом золотой парчой, в мягких сафьяновых, татарской работы сапожках, высокая и стройная, шла рядом с правителем. Она весело смеялась. А рядом тащилась, кряхтя и охая, старуха. Она строго поглядывала на молодую женщину:
- Не гоже молодке на зверье лютое засматривать, не гоже! Куда сладше сидеть в светлой горенке...
Молодая, капризно вздернув плечиком, ответила:
- И нисколь не страшусь! Нисколь!
Подошли к пленникам. Никто из них не поднял головы, никто не пошелохнулся. Правитель ткнул посохом Саранчо в грудь:
- А ну, покажись молодке, пусть подивится! Покажись!
- Страшенное обличье, не богово творение... - забормотал поп и, отвернувшись, украдкой закрестился.
- Государю подарочек. Вот-то удивится! - рассмеялся правитель.
Письменный голова слегка склонил голову. Молодая женщина быстро повернулась на каблучке и носком своего сафьянового сапога ткнула Учана:
- Ребеночек? Пусть покажет!
Пленница судорожно сжала руки и, дрожа, изогнулась, прикрывая всем своим телом ребенка.
Когда молодая женщина отошла, пленница подняла голову, открыла рот, высунула язык и положила на него палец.
- Еды требует, - объяснил письменный голова.
Молодая женщина с притворной добротой вздохнула:
- Дай, дай, посмотрим. Это так забавно.
Правитель, повернувшись, крикнул:
- Артамошка! Артамошка!
- Нету его! - донесся голос.
Правитель сдвинул брови.
Артамошку колотило от страха. Правитель послал казака. Казак принес большой кусок мяса.
- Дай ей, - показал правитель на Талачи.
Данилка ткнул Артамошку в бок:
- Смотри, мяса дали!
Талачи с жадностью смотрела на кусок, хотела вцепиться в него зубами.
- Сколь алчны! - забормотал поп.
Все напряженно ждали. Но пленники не прикасались к мясу.
- Ну, ешь! - крикнул правитель, слегка ткнув посохом Талачи.
Ждали, ждали, так и не могли дождаться почетные гости, как лесные люди на их глазах будут есть мясо. Талачи тяжело дышала, от запаха мяса темнело в глазах. Она оглянулась, сверкнула глазами, потянула рукой кусок. Вскочил Саранчо, вырвал мясо из рук Талачи и бросил под ноги самому правителю.
Попятился тот, вытаращил глаза, застыл, багровея от злости:
- Отобрать, бросить псам!
- Вот это да! - шепнул Данилка и закрыл лицо руками.
Почетные гости ушли. По-прежнему сгорбившись, сидели пленники.
- Бежим! - дернул за рукав Данилку Артамошка.
- Куда?
- Нет, я один сбегаю, - передумал Артамошка. - Сиди здесь, - и скрылся.
Недолго ждал Данилка, Артамошка вернулся быстро. Грязная рубаха его оттопыривалась большим пузырем. Артамошка снял свою засаленную шапку и стал выкладывать из-под рубахи куски хлеба, плохо обглоданные кости. Всю эту еду достал он в поварне, на отвальном столе.
После ухода правителя караульный казак присел на бревно и прислонился спиной к стене. Его одолевала дремота. Куда убегут пленники! Забор высок, собаки злы.
Когда у караульного казака низко опустилась голова, Артамошка подполз к Чалыку, высыпал из шапки все куски на кожаную подстилку и осторожно отполз в сторону.
Чалык поднял голову и с удивлением посмотрел на Артамошку.
- Ешь, ешь! - шептал Артамошка и показывал на рот.
Чалык улыбнулся. Артамошка обрадовался. Чалык взял корочку хлеба, быстро ее проглотил. Прижавшись друг к другу, пленники склонили низко головы.
- Едят! - радостно забилось сердце у Артамошки.
- Едят? - удивился Данилка. - А может, старый все побросает.
- Нет, - уверенно сказал Артамошка и облегченно вздохнул.
В это время послышался шум и чьи-то шаги. Казак вскочил.
Артамошка и Данилка юркнули за бревна, скрылись в вечерней полумгле.
* * *
Моросил дождь. Стояла весенняя распутица. Летели дни, недели. Пленников все не отправляли в Москву. Их перевели под дощатый навес: боялся правитель, что погниют под дождем на них одежды меховые, не в чем им будет предстать перед великим государем.
Артамошка каждый вечер бегал к пленникам и крадучись, как вор, носил им скудные объедки из воеводской поварни. Сам не зная почему, полюбил Артамошка Чалыка. Быстро они сдружились.
Ходит сонный казак, сопит себе под нос, глядит по сторонам. Артамошка без труда лазит под навес, а там забьются они с Чалыком в темный уголок и сидят. Чалык молча прижимается к Артамошке, гладит рукой его руку. От этой ласки Артамошке не по себе, и он пытается заговорить с Чалыком, но тот ничего не понимает. Артамошка вертится, размахивает руками, тычет пальцем себя в грудь. Чалык улыбается, но видит Артамошка, что не понимает он его теплых слов.
"Плохо, - думает Артамошка, - быть лесным человеком, простых речей и тех не понимает". И заглядывает он с тоской в глаза Чалыку и мотает безнадежно головой. Чалык скалит белые зубы, щурит узенькие глаза, шепчет какие-то совсем незнакомые слова, лишь изредка вставляя одно-два русских слова.
Артамошка понимает их и тогда мгновенно вскакивает, хлопает Чалыка по плечу:
- Молодец, по-нашему разуметь начинаешь! - И тут же с большим рвением начинает учить Чалыка русским словам.
Летят дни - белыми птицами мелькают, а пленники по-прежнему живут на воеводском дворе.
И каждый раз, уходя от Чалыка, Артамошка радуется: "Понятливый! Даром что лесной, а понятливый..."
Но вместе с радостью гложет душу Артамошки, как червяк, грызет его грудь-что-то непонятное, тревожное.
"Эх! нет дядьки Никанора! Его б спросить, - думал Артамошка. - Он все знает".
Однажды, дожидаясь, когда отвернется караульный казак, Артамошка задумался: "Как так! Он меня не зовет по имени, и я не знаю, как его зовут. Имени-то у него, однако, нет - он ведь не крещен".
Потупил голову Артамошка, постоял, подумал и повернул обратно. Дойдя до резного воеводского крыльца, остановился, покачал головой:
"Эх, дядя Никанор, дядя Никанор. Поведал бы ты..."
И тут Артамошке, как наяву, послышались слова дяди Никанора: "Крещеный али некрещеный, все едино человеческая душа".
Круто повернулся Артамошка и побежал. Свернул в переулок, взглянул на дремлющего казака и скрылся под темным навесом. Чалык вскочил, сказал Артамошке по-русски:
- Друга, драсту...
Удивился Артамошка, ответил:
- Здравствуй!
Чалык повторил это слово несколько раз, но выговорить так, как Артамошка, не сумел. Артамошка не обратил на это внимания и, заикаясь, спросил:
- Звать как?
Чалык не понял и закачал головой.
- Эх, - вздохнул Артамошка, - плохо тебе некрещеному - даже имени нет... Ай-яй-яй!..
- Чалык! - тихо окликнул его Саранчо.
Чалык отозвался. Они заговорили между собой.
Несколько раз Артамошка слышал в этом разговоре слово "Чалык" и потом неожиданно для себя громко сказал:
- Чалык!
Чалык засмеялся, ответил:
- Я - Чалык! Ты? - И он тыкал пальцем в грудь Артамошку.
Артамошка захлебывался, довольный и повеселевший:
- Я - Артамон, Артамошка! Понял?
С тех пор и стал Чалык звать Артамошку по имени.
Шел Артамошка и разговаривал сам с собой:
- Чудно: не крещен, а имя есть... Ну чудно!..
У погнивших и покосившихся набок ворот стояли писец и казачий старшина. Артамошка услышал:
- К полдню завтра.
- Завтра?
- Как отслужит поп молебен, то и в дорогу.
- Дальний путь!
- Чай, до Москвы, что до неба, далеко...
- Десять казаков велено отрядить.
- Оно и правильно. Убежать могут, одно слово - лесные.
Артамошка понял, затревожился.
Наутро он узнал, что настало время отправлять пленников в Москву.
Утром служили молебен. Поп читал подорожную.
Перед самой отправкой в приказную избу вбежал взлохмаченный лекарь:
- Пленник помрет! Нога, как бревно, вздулась.
- Как? - прошипел правитель. - А ты ж, дурак, лечил!
- Не велено было!
- Кем не велено?
- Ты сам, батюшка, не велел, молвил: не сдохнет! Ан и приключилось!
- Лечи! - приказал правитель.
Отъезд отложили.
Снова Чалык и Артамошка стали встречаться. Целые дни сидел Чалык, терпеливо ждал Артамошку. И как только между старой рухлядью и частоколом мелькала знакомая рваная шапка-ушанка, Чалык скалил крепкие зубы и вскакивал. Подолгу сидели друзья. Чалык, с трудом выговаривая русские слова, рассказывал Артамошке про тайгу, про родное стойбище. А как начнет говорить про птиц да про зверей, про охоту на них, то вскружится голова у Артамошки, и поплывут перед его глазами темные леса, высокие горы, бурливые реки, будто он и впрямь в тайге.
Опостылело Артамошке все: и двор, и люди, и даже собаки воеводские; гонял он собак камнями, чтоб перед ним хвостами не юлили. Плохо стал исполнять поручения Артамошка. И чем больше его наказывали, тем озорнее он становился. Тянуло его в тайгу, в дремучие леса. Никому не давал проходу: кого щипнет, кого ногой толкнет, кого обзовет обидным словом.
Однажды шел воеводский поп; поклонились ему с почтением казаки, расступились, дали дорогу. Артамошка вылетел, отбил стоптанными каблуками дробь, попа обидел.
- Озорник! - схватил его за волосы казак Степан Долин.
- За вихры его, озорника! За вихры! - закричали со всех сторон.
- Богохул! - прошипел поп.
Артамошка едва вывернулся и убежал.
Напрасно каждый вечер Чалык смотрел на частокол: шапка-ушанка не показывалась, третий день не приходил Артамошка. Чалык всматривался в темноту, ловил каждый шорох. Лишь на четвертый день, когда стемнело, услышал он чьи-то осторожные шаги. Послышался приглушенный шепот:
- Артамошки нет! Поклоны в церкви отбивает!
Это сказал Данилка и тут же нырнул в темноту, скрылся.
Чалык понял только одно - Артамошки нет. Чалык не спал ночи. Высунувшись из-под старых шкур, он всматривался в звездное небо и думал: "Почему так: парнишка - лючи, а сердце доброе?" Вспоминалась взлохмаченная русая голова Артамошки, добрые синие глаза. Чалык кутался в шкуры и вновь думал, отгоняя от себя сон.
Тяжело стонал Саранчо. Вздрагивала во сне Талачи.
- Славный Саранчо, не спишь? - окликнул Чалык его.
- Нет. Не могу уснуть.
Чалык вздохнул и спросил о том, что тревожило его:
- Славный Саранчо, скажи, почему парнишка - лючи, а сердце доброе?
- У лючей сердца нет - у них камень! - ответил Саранчо и застонал от боли.
Чалык умолк. Саранчо ругался:
- Пусть всесильный хозяин тайги пронзит лючей отравленной стрелой!.. Пусть дух огня сожжет их чумы!..
- Славный Саранчо, парнишка-лючи нам худое не делал. Ты сам ел еду, принесенную им. А сейчас лючи спрятали его от нас. Они убьют его.
- Убьют? - удивился Саранчо.
- Это не злой лючи, это добрый, - стонал Чалык.
- Я стар, - ответил Саранчо, - я много видел. Всегда бойся лючей вот мое слово!
Оба задумались. Саранчо взял за руку Чалыка.
- Самые злые лючи те, у которых красные бороды и огненный крест на груди. Их особенно бойся!
- Парнишка - не злой лючи, - опять прошептал с обидой Чалык.
Саранчо озлился:
- Ты молод и забыл, что волчонок не страшен, пока он не стал взрослым волком! Волк не станет мышью, лиса не поплывет по реке щукой. Молодой лючи не вырастет эвенком!
Он умолк и больше не сказал ни слова.
Прошло несколько дней. Артамошка не приходил. Чалык ловил глухие шорохи, всматривался в темноту, но, кроме легкого ветра, сонливого лая собак да ленивой поступи караульного казака, ничего не слышал.
Артамошку жестоко наказал воеводский поп. Его увели в церковь и сдали строгой монашке. Монашка поставила Артамошку на колени перед иконой и велела бить поклоны. Артамошка торопливо взмахивал рукой, крестился и повторял молитву. Думал он о другом, поэтому путал слова, заикался - и за каждую такую ошибку получал от монашки щипок.
Пятый день Артамошка постился: ел кислую капусту, запивая водой. Пятый день отбивал старательно поклоны и ничего обидного не сказал ни попу, ни монашке.
И поп и монашка остались довольны раскаявшимся грешником. Монахиня даже прослезилась, поцеловала его в лоб. Артамошка подумал: "Ведьма, всего исщипала, а еще лоб лижет!" Но стерпел и не вымолвил ни слова.
На вечернюю молитву пришел поп. Растерянно размахивая широкими рукавами своей черной рясы, он тряс бородой и, наклонившись к самому уху монахини, что-то шептал. Время от времени он метал на Артамошку косые, недовольные взгляды.
"Обо мне", - подумал Артамошка и стал вслушиваться. Поп горячился, багровел и орал в ухо перепуганной монахине:
- К пленным тунгусишкам бегал, к царским пленникам; душу христианскую осквернил, жалеючи их; слезно выл и всячески поносил воеводу, и казаков, и меня. - Поп задыхался от злобы. - Вчера доподлинно мною проведано: малец воровского рода, отец его в Работных рядах проживал, кузнечным да плотничьим ремеслом кормился. Не худо жил, но все бросил, в разбой пустился, в леса сбежал. Вор!
- Врешь! - вскочил Артамошка.
- На колени! - взвизгнула монашка.
- В железы его надобно забить, - затрясся поп, - в железы! Разбойное отродье! Окаянная душа. Тьфу! Тьфу! Прости господи!
Решено было выгнать с воеводского двора Артамошку-озорника и отдать в пригородный Знаменский монастырь в послушники.
Забеспокоился Артамошка лежа в темном углу на прогнившей соломе. Вспомнил отца и дядю Никанора. И казалось Артамошке: вот сидит отец за столом, положил голову на кулаки, и поет свою любимую песенку:
Пусть леса дремучие шумят,
В синем небе лебеди летят.
Там, где ветры плачут и поют,
Я найду и долюшку свою.
Скрипнула дверь, завизжал ключ в замке. Артамошка бросился к оконцу, увидел: монахиня шла, как утка, вразвалку, по грязной площадке воеводского двора. Тут и родилось в голове у Артамошки горячее слово: воля! Будто упало это слово с бревенчатого потолка. Артамошка даже оглянулся по сторонам. Темнело. В углу красной бусинкой теплилась лампада.
Артамошка с силой толкнул слюдяное оконце и высунул голову. Кругом тишина, слышен лишь отрывистый лай собак да далекие пьяные голоса. Он выпрыгнул в оконце и, прижимаясь к бревенчатой стене старой церкви, мелькнул черной тенью. Умирала вечерняя заря, на востоке мерцали звезды, луна заливала землю серебристым светом. Артамошка потянул в себя воздух, сладко зевнул, огляделся и промелькнул мимо приказной избы, ползком пролез между бревен, обошел караульного казака. В груди кольнуло: "Може, его уже и нет, на Москву отправили?"
Друзья встретились молча. С трудом рассказал Артамошка о своем горе. Чалык морщил лоб, моргал глазами, но понял только: у друга очень большое горе. Внезапно Чалык выпрямился, припал к уху Артамошки:
- Тайга бежим!
Артамошка вздрогнул, не успел вымолвить слово, как Чалык схватил его за рукав, торопил:
- Тайга бежим! Тайга бежим!
Они решили бежать глубокой ночью.
Саранчо узнал от Чалыка о его намерении, встрепенулся; улыбка слабой тенью пробежала по измученному лицу храброго охотника:
- У молодого, как у птицы, - всегда хорошие крылья! Лети, Чалык, лети в родные стойбища, скажи эвенкам горькие слова, пусть плачут эвенки, как плачет храбрый Саранчо. Лети белой птицей, Чалык, скажи эвенкам: пусть снимают чумы, сгоняют стада оленей, забирают жен и детей и бегут в самую далекую тайгу, за Страшный камень. Там не найдет их никто!
Саранчо закашлялся, схватился руками за грудь и застонал, острые плечи его вздрагивали. Талачи, закрыв лицо руками, тоже плакала.
Чалык и Артамошка горячо перешептывались. Потом Артамошка встал и быстро скрылся в густой темноте.
Он пробрался на поварню и чуть слышно постучал в оконце.
- Родной ты мой! - по-матерински ласково сказала повариха Лукерья, увидев Артамошку. - Сгинул ты, малец...
Артамошка перебил:
- Помоги, тетка... Помоги ради...
Лукерья перебила:
- Голоден?
- Нет.
- А что надобно?
- Бегу я.
- В уме ль ты? Куда же?
- Може, долю свою найду, - прошептал Артамошка.
- Эх ты, горемыка! - вздохнула Лукерья. - В монастырь, слышала, отдают тебя.
- Не бывать этому! Убегу! Собери, тетка, еды, положи в котомку, в ту, что под нарами валяется.
Лукерья скрылась. Артамошка ждал.
Лукерья вернулась быстро, открыла оконце и подала Артамошке туго набитую холщовую котомку, рваную шубенку и закоптелый котелок:
- С богом!
Они простились.
Пробравшись к пленникам, Артамошка увидел сгорбленную фигуру Чалыка. Чалык ощупал котомку и молча отодвинул ее. "Раздумал, - мелькнуло в голове у Артамошки, - забоялся".
У Чалыка горели глаза:
- Тайга зверь много, злой зверь много!..
"Забоялся, знамо, забоялся!" - огорченно подумал Артамошка и вздохнул. Но Чалык встал, расставил ноги и взмахнул руками, будто целится из лука.
"Ага, пищаль надо!" - обрадовался Артамошка, но тут же задумался.
- Нож надо, пальма надо, лук надо... - на пальцах отсчитал Чалык, и в шепоте его слышались безнадежность, горькая тоска.
Артамошка вскочил и опять скрылся в темноте. Он подкрался к казачьей избе, скользнул мимо крыльца и, вытянувшись на цыпочках, заглянул в маленькое оконце. В избе теплилась восковая свечка, казаки азартно бились в зернь*, утопая в густом табачном дыму. Они спорили и ругались.
_______________
* З е р н ь - азартная игра в кости или зерна.
Долго вертелся около оконца Артамошка, но придумать ничего не мог. Разбитый, озлобленный, побрел он от казачьей избы. Вдруг вспомнил о подарках, которые сделал правителю казачий атаман после возвращения из тайги. Артамошка подкрался к приказной избе, заглянул в одно оконце, в другое - темь. Пробрался к двери - дверь на потайной щеколде. Артамошка знал тайны этой щеколды. Ее ставил деревянных дел мастер Сомов-младший, что живет в далекой избушке Работных рядов. Артамошка бегал за ним не однажды, а потому и знал тайны этой щеколды. Он нажал клинышек в правой стороне толстой двери - щеколда тихо скрипнула и поднялась. Артамошка приоткрыл дверь и ощупью пробрался в воеводскую канцелярию. На стене висели лук Саранчо, колчан со стрелами, несколько ножей, пальма и эвенкийские сумки. Артамошка торопливо схватил лук, колчан со стрелами и два ножа.
Послышались чьи-то шаги. Артамошка замер. Шаги приближались. Артамошка подбежал к двери и закрыл ее на щеколду, быстро открыл оконце, пролез через него и спрыгнул на землю.
Долго крутился он около навеса, но попасть не мог: караульный казак ходил близко и зорко доглядывал за пленниками.
"Обождать надо", - думал Артамошка. Выждал минутку и скользнул в черный угол.
Саранчо ощупал лук и задрожал; он прижимал его к щеке, потом обнял Чалыка:
- Ты хозяин моего лука... Мой лук весь в зарубках. Сосчитай, сколько я убил из него медведей, лосей, белок и лисиц...
Больше ни слова не мог сказать Саранчо и бессильно опустился. Чалык крепко сжал драгоценный подарок и поклялся:
- Пока видят мои глаза, слышат мои уши, пока цепки мои руки и быстры ноги, лук твой будет бросать меткие стрелы... Пусть это слово слышат и солнце, и звезды, и луна!
Артамошка торопил. Саранчо с трудом приподнялся:
- Славный Чалык, Саранчо видит, что смотришь ты на звезды и спрашиваешь их, где наша земля...
Чалык мотнул в темноте головой.
- Наша сторона там, - показал Саранчо на север. - Днем иди так: как только солнце встанет - держи его светлый луч на правой щеке, в полдень сзади, на макушке своей шапки, а к вечеру - на левом плече...
Он умолк, передохнул и снова зашептал:
- Ночью, Чалык, не ходи: тайга не любит ночных людей. Ночью сиди у костра и думай, куда пойдешь, когда настанет утро.