Как ветер, носился Артамошка по базарной площади, разглядывал бродяжек. "Вон их сколько, а потребно отыскать одного". Казаки, что пошли с Артамошкой, меж лавок прятались - боялись спугнуть бродяжек: разбегутся - не сыщешь, - но с Артамошки глаз не сводили. Остановился Артамошка у хлебного ряда, вспомнил про то, как пропел он петухом и всполошил толпу, которая слушала бродяжку. Приметный бродяжка, его-то он среди всех узнает. А тот бродяжка стоял у лавки купца Зырянова и не сводил глаз с бочки, где золотился на солнце янтарным отблеском мед. В руке он держал затасканную краюху черного хлеба и в десятый раз совал руку в карман: карман был дыряв, и рука высовывалась наружу. Прохожие смеялись:
- В кармане-то кукиш, много ль на него купишь?
- Хорош мужичок, что твой цветок, весь в лоскутах разноцветных!
- Неча сказать, нарядный!
А бродяжка подошел к бочке с медом и обронил, будто невзначай, корку хлеба.
- Ах, горюшко бедному Егорушке! Последняя корочка - оголодал! заголосил он и склонил над бочкой свою заросшую, словно кочка на болоте, рыжую голову.
Обозлился купчина и хотел ударить в живот вора непутевого - пусть бежит без оглядки, но визгливый бабий голос закричал над самым ухом:
- Не гоже, купчина, хлебец в меду держать! Ой, не гоже!
Подскочил купчина к бочке, вытащил хлеб из меда, а бродяжка цап из рук и давай облизывать! Лижет да ухмыляется, прибаутки-шутки сыплет и над купцом потешается: "Мед сладок, да хозяин гадок!" А купчина со злости в ответ: "Для бродяжки у нас вот эти поблажки!" И показал огромный кулак.
Тут из бродяжки и посыпалось, как из дырявого мешка:
Товару твоему гнить-перегнить!
А тебе, пузатому дураку,
В нос табаку,
В спину дубину,
В лоб осину!
И пошел, и пошел...
Вскипел купчина, схватил безмен - да за бродяжкой, а тот меж людей, как скользкая рыба, вертится, в руки не дается.
Устал купчина, идет в лавку, кряхтит да ругается.
- "Ну, - думает, хоть от лавки черта отогнал, и то ладно".
Подходит - а бродяжка у бочки стоит, рукой мед черпает, ест да крякает. Купчина - к нему, а он - хлоп ему в лицо медом, и был таков.
Свету не взвидел купчина. А народ над купчиной же и потешается.
Тут Артамошка бродяжку узнал, подбежал к нему:
- До тебя, дяденька, я прислан...
- Откелева? - важно спросил бродяжка.
- Из приказной избы, от самого правителя городка.
- Что ж тот правитель, окромя тебя, сопляка, и послать до меня не нашел человека?
Артамошка обомлел. А бродяжка стоит, руки в боки, приосанился и важно бородкой трясет. Ветерок заплатками играет, а из-под них грязное тело видно. Осмелился Артамошка, поближе подошел:
- Приказано бродяжку сыскать...
- Коль приказано, так ищи!
- Приказано сыскать такого, что далекие земли знает, чтоб с казаками мог идти.
- А не брешешь?
Артамошка побожился.
- Может, в смех меня норовишь взять? Смотри, малец, попомнишь Егорку Ветродуя!
Тут казаки из-за угла выскочили, бродяжку схватили и привели в приказную избу.
* * *
Прыгали светлые зайчики на казачьих доспехах - на пиках, пищалях. Бродяга Егорка Ветродуй сидел на коне и важно выпячивал плоскую грудь. Доспехов на нем не было, только заржавленная пищаль смешно болталась за спиной. Когда казаки тронули коней, Егорка загляделся, лошадь рванулась, и он чуть не вылетел из седла.
- Держись, казачина!
- Страшенный воин! Го-го-го! - хохотали со всех сторон.
Но Егорка поправился в седле, встал на стремена и, взмахнув плетью, ударил какого-то ротозея по спине. Тот взвился от боли и потонул в толпе. А Егорка вытянулся, лихо заломил ободранную шапчонку и понесся догонять казачий отряд.
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
ЛЕСНЫЕ ЛЮДИ
Из темного лога тянуло холодом и сыростью. Нависла над лесом густая просинь. Бурливая, беспокойная река билась и кипела в водоворотах, хлестала волной о скалистые пороги. Волна прижимала к берегам бурые комья пены; она то нанизывала их на коряжины и залитые водой прибрежные кусты, то рвала в мелкие клочья.
У синего лога река повернула круто и порывисто; повернула и затихла, образовав широкую заводь, спокойную и гладкую, как озеро.
Едва побелел восток, чуть-чуть загорелся небосклон - проснулся бекас. Рассекая воздух, он молнией пронесся над речкой и разорвал предутреннюю тишину резким щелканьем своих крыльев. Над лесом проплыла серая птица. Важно взмахивая крыльями, она сделала несколько ровных кругов и прокричала мягко, гортанно... хорк - хорк!.. Это коршун делал свою утреннюю прогулку. Он взмахивал крыльями важно, размеренно и плавно, словно подсчитывал: раз-два, раз-два...
Вырисовывались зубцы гор. Забелели скалы, и засеребрились в ярком блеске снежные шапки у горных вершин. Врывался свет в таежную синеву, просыпалась и оживала тайга. Клесты встречали солнце пронзительным свистом. Вторя им, щебетали другие таежные пташки. На склонах гор кричали дикие козлы. Позже всех поднялся из своего логова бурый медведь.
Раздвигая прибрежные заросли, он осторожно шагал к реке. Тучи комаров и мошки надоедливо лезли в глаза, в рот, в уши. Медведь фыркал, злобно отплевывался и отбивался лапами. Он подошел к берегу реки, поднял голову и, крутя черным кончиком носа, жадно потянул воздух, беспокойно оглядываясь.
Сделав еще несколько шагов, медведь поднялся на дыбы, раскрыл широко пасть и заревел диким рыкающим ревом. В страхе шарахнулись птицы и, взметнув крыльями, утонули в таежной зелени. Встревожились звери. Испуганные козы ускакали в безбрежные дали лесов. Лисица-огневка, прижимаясь к самой земле, торопливо бежала к своей норе. Даже гордый и сильный лось осторожно прислушивался. Лишь белки беспечно качались на ветках, распустив свои серебристые хвосты.
Медведь злобно рычал, рыл лапой землю, поднимал желтое облако пыли и свирепо смотрел на высокий обрыв берега.
Еще вечером полянка зеленела и искрилась, вечерние лучи солнца переливались огненными пятнами, медведь катался и тонул в зеленом шелку. И вдруг утром место оказалось занято двумя черными горками.
У речки, на небольшой полянке, стояли два остроконечных чума.
Медведь потянул воздух, почуял запах человеческого жилья. Оглядываясь по сторонам, он косолапо зашагал к чумам. Людей в чумах не было. Мужчины ушли на охоту, а женщины - копать сладкие коренья. Медведь сорвал кожаную покрышку чума, наступил на нее задними лапами и разорвал ее на мелкие куски. Разбросал шесты, разодрал одежды и постели, сшитые из шкур зверей, а заячье одеяло трепал до тех пор, пока не разлетелось оно по ветру пушистыми клочьями. Злобно ринулся медведь ко второму чуму; из него с визгом вылетела взлохмаченная, перепуганная собачонка. Медведь одним прыжком догнал ее, и покатилась она под откос вместе с комьями глины.
Медведь оглядел разрушенное, повернулся и торопливо зашагал в тайгу.
Вечером вернулись люди. Старый эвенк Панака сказал:
- Гость был, самый дорогой гость - дедушка-медведь.
- Плохо мы угостили гостя, - вздохнул старший сын, Одой.
- Сердитый ушел гость, - согласился огорченный Панака.
Младший сын, любимец Чалык, пытливо рассматривал на густой траве отпечатки медвежьих лап. Чалык ростом мал, но широк в плечах и крепок телом, как медвежонок. Скуластое лицо его обветрилось, а щеки рдели цветом спелой брусники, под черными полосками бровей искрились узенькими прорезями раскосые, с хитрецой глаза. Длинные волосы были заплетены в тугую косичку; лишь спереди нечесаные пряди выбивались из-под малахая шапки и падали на лицо. Чалык смахивал их рукой и тщательно подтыкал пальцами обратно под малахай.
Старый Панака радовался. Когда Чалыка не было в чуме, хвастливо говорил:
"Будет парнишка настоящий охотник: шаг у него шибко ладный - неслышно топает, лисица - и та не может учуять его".
Мать торопливо добавляла:
"Птичий глаз у нашего сына, цепкие руки, как лапки у белки, а быстроног, как дикий олень"...
Чалык все еще рассматривал медвежьи следы и шлепал себя шершавой рукой то по лбу, то по щеке, чтобы убить кровопийцу-комара.
Как настоящий охотник, Чалык носил высокие - выше колен - унты*, легкую короткую парку** и кожаные штаны. На тонком пояске красовался подаренный отцом острый охотничий нож. И штаны, и унты, и парку шила мать. Она старательно отделала полы парки разноцветными кусочками кожи и опушила узкой полоской лисьего меха, пришила красивые кожаные завязки.
_______________
* У н т ы - меховые сапоги.
** П а р к а - верхняя одежда в виде широкой рубахи, сшитая из
шкур оленя.
Чалык гордился: такие же парки носили и его отец и старший брат Одой. От плеч по рукавам до самого низа шли ровные разноцветные полоски, а на конце из шкур оленя рукавов были наглухо пришиты рукавицы. Если жарко просунет Чалык руку в дырочку, которая сделана чуть повыше рукавицы; тогда рука очутится на свободе, а рукавица спрячется внутри рукава; и ее не видно. Когда очень жарко или сидит Чалык у костра, он, так же как его отец и брат Одой, снимает парку, и тогда всем виден расшитый бисером, кусочками кожи и мехов нательный нагрудник.
Когда у костра взрослые ведут разговор, Чалык никогда не вмешивается - молчит и слушает; но когда мужчины берут лук и стрелы Чалык никогда не отстает.
Чалык, поднимаясь с земли, посмотрел еще раз на следы медведя; в глазах его сверкнул огонек.
- Этого медведя я убью!
Потом он подумал, шумно вздохнул и добавил:
- Однако, шибко большой медведь, такого из моего лука не убьешь...
Собаки обнюхивали следы; старые заливались угрожающим лаем, а молодые в страхе поджимали хвосты и вертелись близко около людей.
Женщины костяными иголками торопливо чинили кожаные покрышки чума. На буйного гостя никто не обижался. Все говорили о нем как о лучшем друге, хвалили его ловкость и силу, ласково называли дедушкой.
Только у Чалыка при виде следов огромных лап загорались глаза, рука крепко сжимала лук и колчан со стрелами слегка дрожал. Маленький охотник сильно волновался.
* * *
...Чумы привели в порядок. В этих двух чумах жили две семьи. В первом - Панака с женой Тыкыльмо и сыном Чалыком. Во втором - старший сын Панаки, Одой, со своей семьей: женой Талачи и маленькой дочкой Литорик, которая спала в берестяной люльке.
На новое место приехали недавно, до этого кочевали по реке Чуне. Кочевали неплохо, но разразилась над стойбищем большая беда: попадали олени, разбежались люди и Панака с Одоем едва-едва спасли от черной болезни* всего двадцать оленей из своего стада. На этих оленях и решили кочевать на новое место, подальше от страшной болезни, подальше от черной беды. Долго решали и долго думали, наконец решили кочевать по реке Карапчанке, впадающей в реку Ангару.
_______________
* Ч е р н а я б о л е з н ь - моровая язва, заразное
заболевание, от которого гибнут олени и другие животные.
Обе семьи собрались в чуме старого Панаки. У очага лежала большая туша мяса только что добытого дикого оленя. В чуме сильно пахло свежей кровью. Усталые охотники бросали на мясо голодные взгляды. Охота была трудной. Раненный тремя стрелами, олень-самец несся быстрее ветра и потерял силы только у далекого Гремучего ручья. В истекающего кровью зверя Чалык успел пустить последнюю стрелу.
С добычей вернулись поздно. Панака взял охотничий нож, отрезал лучший кусок мяса и поднял его над головой.
- Лучшее из нашей добычи отдаю тебе, дедушка-медведь! Не сердись!
У Чалыка рот наполнился слюной, и он невольно облизнул шершавые губы. Панака вышел из чума и стал раздавать мясо собакам. Озверевшие собаки рвали куски на лету, люто рычали и отчаянно грызлись. Панака роздал почти все мясо. Люди молча ждали. Панака взял последний кусок - у всех вырвался тяжелый вздох. Половину куска он отдал собакам, а вторую половину зажал крепко в руке и, ползая по земле, стал мазать им следы медведя.
Панака поднялся, посмотрел на тайгу по направлению медвежьих следов, подошел к большому дереву и воткнул в него свой нож. Вытер руки о кожаные штаны и сказал:
- Не сердись, дедушка, все лучшее от добычи тебе отдал - ешь. Лишь худое оставил. Я не страшный, даже нож острый в большом дереве забыл.
Панака схватил нож, спрятал за поясом и бегом побежал к чуму. В чум он вошел со словами:
- Лучшее дедушке отдано. Счастье придет в наши бедные чумы!
Люди с жадностью набросились на жалкие остатки оленя. Женщинам достались лишь обглоданные кости.
Сытые собаки мирно дремали в ногах.
* * *
На другой день Панака встал раньше всех. Он внимательно рассмотрел следы медведя, хитро прищурил узкие глаза и поспешил разбудить Одоя и Чалыка. К полдню медведя отыскали в густых ягодниках и убили. Голову медведя отрезал сам Панака, спрятал около старой сосны под камнями. Панака верил, что из головы вновь появится медведь и побредет по тайге. Одой отрезал ноги. Мясо разделили на части и понесли в чум. Чалык шел гордый: он, как большой охотник, нес добычу - бурую шкуру медведя. Шкура была тяжелая, скользкая от жира и крови. Чалык обливался потом, весь выпачкался в крови и медвежьем сале, но шел упрямо, напрягая все силы.
Вечером в стойбище пировали. Сытые, Одой, Чалык, Тыкыльмо и Талачи тяжело поднялись от очага, где еще дымились жирные куски добычи, взялись за руки и пошли вокруг чума Панаки. Натянув на себя шкуру только что убитого медведя, топтался старый Панака. Он исполнял танец дедушки-медведя. Чтобы лицо его казалось страшным и походило на морду медведя, он разрисовал его густой кровью и желтой глиной; чтобы руки были похожи на лапы, он держал лапы убитого медведя; чтобы рот его походил на пасть медведя, он зажал в зубах белые клыки кабарги. Одой громко пел:
Дедушку-медведя нашли,
Нашли не мы, а наши собаки.
Дедушку-медведя убили не мы,
Убили наши стрелы.
Мы оставили твою голову в камнях.
Из головы опять ты вырос,
Опять в лесу бродишь!
Остальные били в ладоши, топали ногами, враз наклоняли тела и повторяли:
Ой ё-ехор-хо,
Ехор-хо, ехор-хо!
Потом плясали вокруг большого костра.
Речка билась черной волной, булькала и шепталась, колыхая ржавые камыши. Луна брызгала серебром, купалась в речке, а когда пряталась за тучи, тайга утопала в густой темноте.
В полдень стойбище затихло, потух костер, уснули люди. Лишь чуткие собаки, навострив уши, сонливым лаем разрывали таежную глушь, и вновь все стихало и погружалось в тишину.
ХРАБРЫЙ ОХОТНИК САРАНЧО
Чалыку не спалось. Он уже давно выглядывал хитрым глазом из-под мягкого заячьего одеяла. В постели тепло и мягко, но в лесу лучше: уже светало, чирикали и свистели птицы, поднимались звери.
"Курлы-курлы!" - донеслось до Чалыка.
"Журавли длинноногие! - подумал Чалык. - Убить эту птицу нелегко: чуткая, близко не подпускает". Ему вспомнились высокие кочки на болоте. Однажды они шли с отцом на охоту. Чалык споткнулся о такую большую кочку. Из-под самых ног вылетела большая серая птица - вылетела и тут же села. Чалык схватил лук, но отец остановил его:
- Эко ты, мужичок, убьешь мать - умрут дети. Это журавль-самка.
На верху острой кочки оказалось два пестрых яичка. Гнездо птица сложила из сухой осоки и веток и прикрепила его наверху кочки. И самец и самка дико кричали, хлопали крыльями, но от гнезда отбегали недалеко.
"Пойдем, - сказал тогда отец, - каждому дорог свой чум", - и рассказал интересное про журавлей. Чалык узнал, почему эта птица делает гнезда на кочке, а не прячет его в густых и низких местах.
"Было это давно, беда как давно, - покачал отец головой. - Собрались у зеленого озера все болотные птицы. Каждая хвалит себя. "Я лучше всех птиц на земле, - кричит болотный кулик, - быстрее меня ни одна птица не летает!" - "Глупый! - отвечает ему утка-нырок. - Скажи, кто лучше меня ныряет?" Вышел журавль: "Ку-кур-лы! Ку-кур-лы! Жалкие вы птицы, взгляните на мои длинные ноги, и вы скажете, что журавль - самая лучшая птица". Услышал это лесной дух, хозяин того озера, и сделал так, что утка стала обжорой, заплыла жиром и отяжелела, кулик сжался - стал маленькой, незаметной птицей, а у журавля высохли ноги, как палки, и не стали гнуться. С тех пор журавль-самка высиживает птенцов на высокой кочке, а в другом месте сидеть не может: прямые и длинные ноги некуда девать".
Вспомнил Чалык другую птицу - горного орла. Он налетел на олененка, сбил с ног, но меткая стрела Одоя попала орлу в голову...
В дымоход пробился луч солнца. Золотое пятнышко скользнуло по одеялу и погасло. Погасли и воспоминания Чалыка. Он приподнялся и потянулся к луку - лук у Охотника всегда под рукой. Чалык пощупал тетиву лука и подумал: "Не настоящий лук, на большого зверя с таким не пойдешь".
Встала мать, развела огонь и начала варить мясо. Панака окликнул сына.
Чалык вскочил, оба вышли из чума.
- Скажи, сынок, не рассердится ли небо и не будет ли дождя?
Чалык озабоченно посмотрел на небо, на солнце и важно ответил:
- Ясное, ни одной тучки нет!
- Хо-о, сынок, посмотри еще.
Чалык обиделся: по голосу понял, что отец смеется.
Еще посмотрел во все, стороны.
- Может, ветрено будет.
Отец засмеялся. Чалык от обиды чуть не заплакал.
- Буря дождь пригонит! Смотри, как плачет зеленый лопух - весь в слезах, а березы опустили листочки. Да разве ты не слышишь, как жалобно свистит бурундук! Это он перед бурей. Посмотри, как жадно клюют птицы, торопятся и дерутся. Это они перед бурей торопятся...
Чалык подумал: "Небо ясное, туч нет - спросонья отец ошибся. Вечером в чуме смех будет".
После еды каждый взял свой лук. Панака предупредил:
- На зверя не ходите, добывайте рыбу на озере.
Чалык отправился добывать уток. На берегу он сделал из веток маленький балаган, оставалось только подманить уток. Для этого он содрал с березы кусочек бересты и сделал утиный манок.
- Кря-кря-кря! Кря-кря! - закричал Чалык по-утиному.
Прилетел селезнь и шлепнулся на воду у самого берега тихой заводи. Чалык крякнул еще несколько раз. Селезень вытянул шею и беспокойно стал озираться, потом сам крякнул. С шумом летели утки и падали камнем на воду. Они крякали и ныряли, у многих в клювах трепетали блестящие рыбы; менее удачливые рыбаки-утки выхватывали добычу из клювов своих соседок. Утки шумно хлопали крыльями, по воде во все стороны разбегались затейливые волнистые круги.
Чалык прищурил глаз и натянул тетиву. Стрела взвизгнула и пронзила утку; утка всплеснула крыльями, забилась на воде и затихла. Остальные продолжали мирно барахтаться и нырять. Чалык истратил десять стрел и убил пять уток. "Добрая добыча, - подумал он. - Только лук слаб".
Чалык с трудом выловил убитых уток, собрал стрелы, старательно вытер каждую о полу своей парки и аккуратно сложил их в колчан. Всех уток связал ремешком, закинул за спину и, довольный, потащил к чуму.
Отец точил нож. Поднял глаза на сына и не сказал ни слова. Чалык решил: отец не радуется потому, что не заметил большой добычи.
Чалык повернулся спиной. Отец посмотрел на добычу, но опять не проронил ни слова. Больно укололо это охотничье сердце Чалыка. Он насупился, и тогда отец молча показал на небо. С запада неслись мутные, тяжелые тучи.
- Видишь?
- Однако, буря? - удивился Чалык.
- "Буря"!.. - передразнил его отец. - Один по тайге бродишь, лук хорошего охотника думал тебе давать, а ты...
И отец долго учил Чалыка, как безошибочно угадывать погоду, умело отыскивать путь по солнцу и звездам, находить лучший корм оленям.
- Кто в тайге не видит дальше полета стрелы, тот глупее старого зайца, - строго поучал отец.
...Одой принес немного жирной рыбы. В чуме радовались, женщины торопливо возились у очагов. Отец сказал:
- Еда есть - будем сыты. Есть ли корм у наших оленей? Кто примечал?
Сыновья враз ответили:
- В этих местах, отец, огонь не ходил по земле, голубых и сочных мхов много. Наши олени сыты.
Налетела буря, и ударил сильный дождь.
Дрожала земля. Ветер ломал деревья, бешено рвал покрышки чумов, шесты жалобно скрипели. Мужчины кутались в шкуры, женщины хлопотали у очагов. В дымоход захлестывал дождь, и костер в чуме горел плохо: дым не шел в дымоход, а прижимался к земле. Темнело в глазах от едкого дыма, даже собаки не находили места, вертелись у входа и жалобно взвывали.
- Тыкыльмо, - крикнул сквозь слезы Панака, - потуши большой костер, закрой плотнее дымоход! Мерзну, как мышь на снегу, плачу от дыма, как старая баба!..
Три дня лил дождь и завывал свирепый ветер. В чумах все отсырело и размокло.
Чалыка трясло от холода. Хотелось есть, но никто не поднимался. Дождь барабанил по кожаной покрышке; размокли ремешки и стали скользкие, как лягушки. Крупные капли падали на лицо, а ему лень было вытереть эти капли, и они холодной струйкой поплыли по спине. Чалык крикнул:
- Чум наш прохудился! Дождь меня достал!
- Дождь тебя не пожалеет. Встань, иди и заложи дырку берестой.
Чалык нехотя встал и заложил дырку запасенной берестой.
Дождь лил, и холодные струи стали тревожить и Панаку и Тыкыльмо.
- Дождь на нас беда как озлился. Однако, вставать пора.
Все встали, дрожа от холода. Надели сырую одежду. Панака налил в деревянную чашку медвежьего жиру и вышел из чума. Он выбрал высокий пенек и поставил чашку.
- Не сердись, пей! - обратился он к дождю и пошел обратно в чум.
Дождь не переставал. Старый Панака задумался: "Дождь может сожрать наш чум", - и потрогал его разбухшую покрышку.
- Еды на одно варево, как жить будем? - спросила жена Одоя.
- Дождь - не снежная буря, - ответил сердито Одой и, взяв лук и стрелы, ушел в лес.
Ходил он недолго, принес двух зайцев и несколько лесных голубей.
Чалык вышел из чума. В это время меж туч показалось солнце.
- Солнце! - обрадовался он.
Все выглянули из чумов, но солнца уже не было - туча скрыла его. Одой засмеялся. Чалык, обиженный, пошел в свой чум, но Панака ласково положил ему руку на плечо:
- Мужичок говорит правду: скоро выйдет солнце и убегут тучи.
Панака пошел к пеньку, заботливо поправил чашку с медвежьим жиром и что-то долго шептал, поднимая глаза к небу.
Дождь перестал лишь на другой день. Рассеялись тучи, и солнце бросило людям свои ласковые, горячие лучи.
Ожило стойбище. Вместо чумов стояли одни лишь закопченные шесты, покрышки были сняты и повешены для просушки в тень, чтобы не скоробилась промокшая кожа на солнце. Женщины развесили сушить мокрые одежды, обувь и постели. Мужчины поправляли свое оружие.
- Мужичок наш подрос. Не пора ли ему дать лук настоящего охотника? оттачивая нож, спросил Панака Одоя.
Одой не соглашался с отцом:
- Не натянуть Чалыку лосиную тетиву, слабы еще у него руки.
Обиделась мать:
- Руки Чалыка крепче сучьев лиственницы, силой выйдет он в отца моего Бертауля.
Подошел Чалык. Все замолчали: зачем тревожить сердце парнишки! В руках Чалык держал маленького зверька.
- Брось! - крикнул в страхе отец. - Это крыса-вонючка, человеку от нее только горе!
- Беда!.. - заплакали женщины.
Чалык испуганно вскинул руками, и крыса, мелькнув, скрылась в траве.
Молча собрались и перекочевали на другую сторону горы. Место, куда спрыгнула крыса-вонючка, отец долго топтал ногами и угрожал ножом в ту сторону, куда она скрылась. "Страшная крыса, она всегда несчастье несет, подумала Тыкыльмо. - Дорогую жертву надо дать духам, чтоб спасти чум от большой беды".
Когда Панака покружился вокруг костра и бросил в огонь от каждого человека жертву, все успокоились.
Чалык несмело спросил:
- А зачем дым?
- Эко ты, "дым"! - передразнил Чалыка отец. - Дым режет глаза, а без дыма как кожу обделаешь? Без дыма не видать бы тебе новых унтов.
- А от комаров какая польза? От них даже дедушка-медведь по земле катается, олени падают и человек плачет.
- Эко ты, "плачет"! - рассмеялся отец. - Для лягушек и пташек комар вкуснее мозга сохатиного.
Чалык задумался. Отец деловито осведомился:
- Чалык, ладный ли у тебя лук?
Глаза у Чалыка забегали, как зверьки; красными пятнами покрылись смуглые щеки.
- Из моего лука только зайца можно убить!
- Хо-о! - засмеялся отец. - Заяц тоже добыча, сырая печенка зайца веселит сердце... Много ли силы в твоих руках?
Чалык рассердился и, чтобы показать свою силу, стал разбрасывать шесты чума.
- Хой, сын, - остановил его отец, - медведь бережет свою берлогу, лисица - нору, птица - гнездо. Зачем же ломать нужное?
Чалык смотрел злыми глазами. Отец ласково спросил:
- Метко ли стреляешь?
- Глаз-то у него меткий, - сказал Одой.
- Тогда начнем силу рук пробовать, меткость глаз Чалыка пытать.
- Нового лука все равно нет, - ответил Чалык.
- Лук у Саранчо думаю выменять для тебя.
Точно пламенем обдало Чалыка, радостью и гордостью переполнилось сердце. Можно ли подумать, что в руках у него очутится лук работы славного Саранчо - непобедимого охотника Катагирского рода! Род Катагиров известен всей тайге, как род лучших охотников и стрелков. Луки, сделанные Саранчо, славятся на всю тайгу и тундру, от великой реки Енисея до Лены, от Ангары до самого Ледовитого океана. За такой лук не жалеют люди тридцати оленей да в придачу дают десять золотистых лисиц. Рассказывали, что князь Путугирского рода отдал за лук Саранчо свою старшую дочь да в придачу двадцать лучших оленей.
Слава об охотнике Саранчо гремела по всей тайге. А лук самого Саранчо вызывал у всех восхищение и зависть.
Рассказывали, что свой лук он делал целый год. Лук его был изготовлен из неизвестного крепкого корня; этот корень Саранчо парил в десяти кипятках, проклеивал светлым, как слюна оленя, клеем, вываренным из пузыря большого осетра. Сверху обложил белой костью, золотистой берестой и красиво отделал черным серебром. Тетиву скрутил из сухожилий старого лося. А когда Саранчо натягивал на лук тетиву, то позвал своих братьев да соседа, славного охотника Каркуля. С большим трудом они натянули тетиву.
- В кармане-то кукиш, много ль на него купишь?
- Хорош мужичок, что твой цветок, весь в лоскутах разноцветных!
- Неча сказать, нарядный!
А бродяжка подошел к бочке с медом и обронил, будто невзначай, корку хлеба.
- Ах, горюшко бедному Егорушке! Последняя корочка - оголодал! заголосил он и склонил над бочкой свою заросшую, словно кочка на болоте, рыжую голову.
Обозлился купчина и хотел ударить в живот вора непутевого - пусть бежит без оглядки, но визгливый бабий голос закричал над самым ухом:
- Не гоже, купчина, хлебец в меду держать! Ой, не гоже!
Подскочил купчина к бочке, вытащил хлеб из меда, а бродяжка цап из рук и давай облизывать! Лижет да ухмыляется, прибаутки-шутки сыплет и над купцом потешается: "Мед сладок, да хозяин гадок!" А купчина со злости в ответ: "Для бродяжки у нас вот эти поблажки!" И показал огромный кулак.
Тут из бродяжки и посыпалось, как из дырявого мешка:
Товару твоему гнить-перегнить!
А тебе, пузатому дураку,
В нос табаку,
В спину дубину,
В лоб осину!
И пошел, и пошел...
Вскипел купчина, схватил безмен - да за бродяжкой, а тот меж людей, как скользкая рыба, вертится, в руки не дается.
Устал купчина, идет в лавку, кряхтит да ругается.
- "Ну, - думает, хоть от лавки черта отогнал, и то ладно".
Подходит - а бродяжка у бочки стоит, рукой мед черпает, ест да крякает. Купчина - к нему, а он - хлоп ему в лицо медом, и был таков.
Свету не взвидел купчина. А народ над купчиной же и потешается.
Тут Артамошка бродяжку узнал, подбежал к нему:
- До тебя, дяденька, я прислан...
- Откелева? - важно спросил бродяжка.
- Из приказной избы, от самого правителя городка.
- Что ж тот правитель, окромя тебя, сопляка, и послать до меня не нашел человека?
Артамошка обомлел. А бродяжка стоит, руки в боки, приосанился и важно бородкой трясет. Ветерок заплатками играет, а из-под них грязное тело видно. Осмелился Артамошка, поближе подошел:
- Приказано бродяжку сыскать...
- Коль приказано, так ищи!
- Приказано сыскать такого, что далекие земли знает, чтоб с казаками мог идти.
- А не брешешь?
Артамошка побожился.
- Может, в смех меня норовишь взять? Смотри, малец, попомнишь Егорку Ветродуя!
Тут казаки из-за угла выскочили, бродяжку схватили и привели в приказную избу.
* * *
Прыгали светлые зайчики на казачьих доспехах - на пиках, пищалях. Бродяга Егорка Ветродуй сидел на коне и важно выпячивал плоскую грудь. Доспехов на нем не было, только заржавленная пищаль смешно болталась за спиной. Когда казаки тронули коней, Егорка загляделся, лошадь рванулась, и он чуть не вылетел из седла.
- Держись, казачина!
- Страшенный воин! Го-го-го! - хохотали со всех сторон.
Но Егорка поправился в седле, встал на стремена и, взмахнув плетью, ударил какого-то ротозея по спине. Тот взвился от боли и потонул в толпе. А Егорка вытянулся, лихо заломил ободранную шапчонку и понесся догонять казачий отряд.
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
ЛЕСНЫЕ ЛЮДИ
Из темного лога тянуло холодом и сыростью. Нависла над лесом густая просинь. Бурливая, беспокойная река билась и кипела в водоворотах, хлестала волной о скалистые пороги. Волна прижимала к берегам бурые комья пены; она то нанизывала их на коряжины и залитые водой прибрежные кусты, то рвала в мелкие клочья.
У синего лога река повернула круто и порывисто; повернула и затихла, образовав широкую заводь, спокойную и гладкую, как озеро.
Едва побелел восток, чуть-чуть загорелся небосклон - проснулся бекас. Рассекая воздух, он молнией пронесся над речкой и разорвал предутреннюю тишину резким щелканьем своих крыльев. Над лесом проплыла серая птица. Важно взмахивая крыльями, она сделала несколько ровных кругов и прокричала мягко, гортанно... хорк - хорк!.. Это коршун делал свою утреннюю прогулку. Он взмахивал крыльями важно, размеренно и плавно, словно подсчитывал: раз-два, раз-два...
Вырисовывались зубцы гор. Забелели скалы, и засеребрились в ярком блеске снежные шапки у горных вершин. Врывался свет в таежную синеву, просыпалась и оживала тайга. Клесты встречали солнце пронзительным свистом. Вторя им, щебетали другие таежные пташки. На склонах гор кричали дикие козлы. Позже всех поднялся из своего логова бурый медведь.
Раздвигая прибрежные заросли, он осторожно шагал к реке. Тучи комаров и мошки надоедливо лезли в глаза, в рот, в уши. Медведь фыркал, злобно отплевывался и отбивался лапами. Он подошел к берегу реки, поднял голову и, крутя черным кончиком носа, жадно потянул воздух, беспокойно оглядываясь.
Сделав еще несколько шагов, медведь поднялся на дыбы, раскрыл широко пасть и заревел диким рыкающим ревом. В страхе шарахнулись птицы и, взметнув крыльями, утонули в таежной зелени. Встревожились звери. Испуганные козы ускакали в безбрежные дали лесов. Лисица-огневка, прижимаясь к самой земле, торопливо бежала к своей норе. Даже гордый и сильный лось осторожно прислушивался. Лишь белки беспечно качались на ветках, распустив свои серебристые хвосты.
Медведь злобно рычал, рыл лапой землю, поднимал желтое облако пыли и свирепо смотрел на высокий обрыв берега.
Еще вечером полянка зеленела и искрилась, вечерние лучи солнца переливались огненными пятнами, медведь катался и тонул в зеленом шелку. И вдруг утром место оказалось занято двумя черными горками.
У речки, на небольшой полянке, стояли два остроконечных чума.
Медведь потянул воздух, почуял запах человеческого жилья. Оглядываясь по сторонам, он косолапо зашагал к чумам. Людей в чумах не было. Мужчины ушли на охоту, а женщины - копать сладкие коренья. Медведь сорвал кожаную покрышку чума, наступил на нее задними лапами и разорвал ее на мелкие куски. Разбросал шесты, разодрал одежды и постели, сшитые из шкур зверей, а заячье одеяло трепал до тех пор, пока не разлетелось оно по ветру пушистыми клочьями. Злобно ринулся медведь ко второму чуму; из него с визгом вылетела взлохмаченная, перепуганная собачонка. Медведь одним прыжком догнал ее, и покатилась она под откос вместе с комьями глины.
Медведь оглядел разрушенное, повернулся и торопливо зашагал в тайгу.
Вечером вернулись люди. Старый эвенк Панака сказал:
- Гость был, самый дорогой гость - дедушка-медведь.
- Плохо мы угостили гостя, - вздохнул старший сын, Одой.
- Сердитый ушел гость, - согласился огорченный Панака.
Младший сын, любимец Чалык, пытливо рассматривал на густой траве отпечатки медвежьих лап. Чалык ростом мал, но широк в плечах и крепок телом, как медвежонок. Скуластое лицо его обветрилось, а щеки рдели цветом спелой брусники, под черными полосками бровей искрились узенькими прорезями раскосые, с хитрецой глаза. Длинные волосы были заплетены в тугую косичку; лишь спереди нечесаные пряди выбивались из-под малахая шапки и падали на лицо. Чалык смахивал их рукой и тщательно подтыкал пальцами обратно под малахай.
Старый Панака радовался. Когда Чалыка не было в чуме, хвастливо говорил:
"Будет парнишка настоящий охотник: шаг у него шибко ладный - неслышно топает, лисица - и та не может учуять его".
Мать торопливо добавляла:
"Птичий глаз у нашего сына, цепкие руки, как лапки у белки, а быстроног, как дикий олень"...
Чалык все еще рассматривал медвежьи следы и шлепал себя шершавой рукой то по лбу, то по щеке, чтобы убить кровопийцу-комара.
Как настоящий охотник, Чалык носил высокие - выше колен - унты*, легкую короткую парку** и кожаные штаны. На тонком пояске красовался подаренный отцом острый охотничий нож. И штаны, и унты, и парку шила мать. Она старательно отделала полы парки разноцветными кусочками кожи и опушила узкой полоской лисьего меха, пришила красивые кожаные завязки.
_______________
* У н т ы - меховые сапоги.
** П а р к а - верхняя одежда в виде широкой рубахи, сшитая из
шкур оленя.
Чалык гордился: такие же парки носили и его отец и старший брат Одой. От плеч по рукавам до самого низа шли ровные разноцветные полоски, а на конце из шкур оленя рукавов были наглухо пришиты рукавицы. Если жарко просунет Чалык руку в дырочку, которая сделана чуть повыше рукавицы; тогда рука очутится на свободе, а рукавица спрячется внутри рукава; и ее не видно. Когда очень жарко или сидит Чалык у костра, он, так же как его отец и брат Одой, снимает парку, и тогда всем виден расшитый бисером, кусочками кожи и мехов нательный нагрудник.
Когда у костра взрослые ведут разговор, Чалык никогда не вмешивается - молчит и слушает; но когда мужчины берут лук и стрелы Чалык никогда не отстает.
Чалык, поднимаясь с земли, посмотрел еще раз на следы медведя; в глазах его сверкнул огонек.
- Этого медведя я убью!
Потом он подумал, шумно вздохнул и добавил:
- Однако, шибко большой медведь, такого из моего лука не убьешь...
Собаки обнюхивали следы; старые заливались угрожающим лаем, а молодые в страхе поджимали хвосты и вертелись близко около людей.
Женщины костяными иголками торопливо чинили кожаные покрышки чума. На буйного гостя никто не обижался. Все говорили о нем как о лучшем друге, хвалили его ловкость и силу, ласково называли дедушкой.
Только у Чалыка при виде следов огромных лап загорались глаза, рука крепко сжимала лук и колчан со стрелами слегка дрожал. Маленький охотник сильно волновался.
* * *
...Чумы привели в порядок. В этих двух чумах жили две семьи. В первом - Панака с женой Тыкыльмо и сыном Чалыком. Во втором - старший сын Панаки, Одой, со своей семьей: женой Талачи и маленькой дочкой Литорик, которая спала в берестяной люльке.
На новое место приехали недавно, до этого кочевали по реке Чуне. Кочевали неплохо, но разразилась над стойбищем большая беда: попадали олени, разбежались люди и Панака с Одоем едва-едва спасли от черной болезни* всего двадцать оленей из своего стада. На этих оленях и решили кочевать на новое место, подальше от страшной болезни, подальше от черной беды. Долго решали и долго думали, наконец решили кочевать по реке Карапчанке, впадающей в реку Ангару.
_______________
* Ч е р н а я б о л е з н ь - моровая язва, заразное
заболевание, от которого гибнут олени и другие животные.
Обе семьи собрались в чуме старого Панаки. У очага лежала большая туша мяса только что добытого дикого оленя. В чуме сильно пахло свежей кровью. Усталые охотники бросали на мясо голодные взгляды. Охота была трудной. Раненный тремя стрелами, олень-самец несся быстрее ветра и потерял силы только у далекого Гремучего ручья. В истекающего кровью зверя Чалык успел пустить последнюю стрелу.
С добычей вернулись поздно. Панака взял охотничий нож, отрезал лучший кусок мяса и поднял его над головой.
- Лучшее из нашей добычи отдаю тебе, дедушка-медведь! Не сердись!
У Чалыка рот наполнился слюной, и он невольно облизнул шершавые губы. Панака вышел из чума и стал раздавать мясо собакам. Озверевшие собаки рвали куски на лету, люто рычали и отчаянно грызлись. Панака роздал почти все мясо. Люди молча ждали. Панака взял последний кусок - у всех вырвался тяжелый вздох. Половину куска он отдал собакам, а вторую половину зажал крепко в руке и, ползая по земле, стал мазать им следы медведя.
Панака поднялся, посмотрел на тайгу по направлению медвежьих следов, подошел к большому дереву и воткнул в него свой нож. Вытер руки о кожаные штаны и сказал:
- Не сердись, дедушка, все лучшее от добычи тебе отдал - ешь. Лишь худое оставил. Я не страшный, даже нож острый в большом дереве забыл.
Панака схватил нож, спрятал за поясом и бегом побежал к чуму. В чум он вошел со словами:
- Лучшее дедушке отдано. Счастье придет в наши бедные чумы!
Люди с жадностью набросились на жалкие остатки оленя. Женщинам достались лишь обглоданные кости.
Сытые собаки мирно дремали в ногах.
* * *
На другой день Панака встал раньше всех. Он внимательно рассмотрел следы медведя, хитро прищурил узкие глаза и поспешил разбудить Одоя и Чалыка. К полдню медведя отыскали в густых ягодниках и убили. Голову медведя отрезал сам Панака, спрятал около старой сосны под камнями. Панака верил, что из головы вновь появится медведь и побредет по тайге. Одой отрезал ноги. Мясо разделили на части и понесли в чум. Чалык шел гордый: он, как большой охотник, нес добычу - бурую шкуру медведя. Шкура была тяжелая, скользкая от жира и крови. Чалык обливался потом, весь выпачкался в крови и медвежьем сале, но шел упрямо, напрягая все силы.
Вечером в стойбище пировали. Сытые, Одой, Чалык, Тыкыльмо и Талачи тяжело поднялись от очага, где еще дымились жирные куски добычи, взялись за руки и пошли вокруг чума Панаки. Натянув на себя шкуру только что убитого медведя, топтался старый Панака. Он исполнял танец дедушки-медведя. Чтобы лицо его казалось страшным и походило на морду медведя, он разрисовал его густой кровью и желтой глиной; чтобы руки были похожи на лапы, он держал лапы убитого медведя; чтобы рот его походил на пасть медведя, он зажал в зубах белые клыки кабарги. Одой громко пел:
Дедушку-медведя нашли,
Нашли не мы, а наши собаки.
Дедушку-медведя убили не мы,
Убили наши стрелы.
Мы оставили твою голову в камнях.
Из головы опять ты вырос,
Опять в лесу бродишь!
Остальные били в ладоши, топали ногами, враз наклоняли тела и повторяли:
Ой ё-ехор-хо,
Ехор-хо, ехор-хо!
Потом плясали вокруг большого костра.
Речка билась черной волной, булькала и шепталась, колыхая ржавые камыши. Луна брызгала серебром, купалась в речке, а когда пряталась за тучи, тайга утопала в густой темноте.
В полдень стойбище затихло, потух костер, уснули люди. Лишь чуткие собаки, навострив уши, сонливым лаем разрывали таежную глушь, и вновь все стихало и погружалось в тишину.
ХРАБРЫЙ ОХОТНИК САРАНЧО
Чалыку не спалось. Он уже давно выглядывал хитрым глазом из-под мягкого заячьего одеяла. В постели тепло и мягко, но в лесу лучше: уже светало, чирикали и свистели птицы, поднимались звери.
"Курлы-курлы!" - донеслось до Чалыка.
"Журавли длинноногие! - подумал Чалык. - Убить эту птицу нелегко: чуткая, близко не подпускает". Ему вспомнились высокие кочки на болоте. Однажды они шли с отцом на охоту. Чалык споткнулся о такую большую кочку. Из-под самых ног вылетела большая серая птица - вылетела и тут же села. Чалык схватил лук, но отец остановил его:
- Эко ты, мужичок, убьешь мать - умрут дети. Это журавль-самка.
На верху острой кочки оказалось два пестрых яичка. Гнездо птица сложила из сухой осоки и веток и прикрепила его наверху кочки. И самец и самка дико кричали, хлопали крыльями, но от гнезда отбегали недалеко.
"Пойдем, - сказал тогда отец, - каждому дорог свой чум", - и рассказал интересное про журавлей. Чалык узнал, почему эта птица делает гнезда на кочке, а не прячет его в густых и низких местах.
"Было это давно, беда как давно, - покачал отец головой. - Собрались у зеленого озера все болотные птицы. Каждая хвалит себя. "Я лучше всех птиц на земле, - кричит болотный кулик, - быстрее меня ни одна птица не летает!" - "Глупый! - отвечает ему утка-нырок. - Скажи, кто лучше меня ныряет?" Вышел журавль: "Ку-кур-лы! Ку-кур-лы! Жалкие вы птицы, взгляните на мои длинные ноги, и вы скажете, что журавль - самая лучшая птица". Услышал это лесной дух, хозяин того озера, и сделал так, что утка стала обжорой, заплыла жиром и отяжелела, кулик сжался - стал маленькой, незаметной птицей, а у журавля высохли ноги, как палки, и не стали гнуться. С тех пор журавль-самка высиживает птенцов на высокой кочке, а в другом месте сидеть не может: прямые и длинные ноги некуда девать".
Вспомнил Чалык другую птицу - горного орла. Он налетел на олененка, сбил с ног, но меткая стрела Одоя попала орлу в голову...
В дымоход пробился луч солнца. Золотое пятнышко скользнуло по одеялу и погасло. Погасли и воспоминания Чалыка. Он приподнялся и потянулся к луку - лук у Охотника всегда под рукой. Чалык пощупал тетиву лука и подумал: "Не настоящий лук, на большого зверя с таким не пойдешь".
Встала мать, развела огонь и начала варить мясо. Панака окликнул сына.
Чалык вскочил, оба вышли из чума.
- Скажи, сынок, не рассердится ли небо и не будет ли дождя?
Чалык озабоченно посмотрел на небо, на солнце и важно ответил:
- Ясное, ни одной тучки нет!
- Хо-о, сынок, посмотри еще.
Чалык обиделся: по голосу понял, что отец смеется.
Еще посмотрел во все, стороны.
- Может, ветрено будет.
Отец засмеялся. Чалык от обиды чуть не заплакал.
- Буря дождь пригонит! Смотри, как плачет зеленый лопух - весь в слезах, а березы опустили листочки. Да разве ты не слышишь, как жалобно свистит бурундук! Это он перед бурей. Посмотри, как жадно клюют птицы, торопятся и дерутся. Это они перед бурей торопятся...
Чалык подумал: "Небо ясное, туч нет - спросонья отец ошибся. Вечером в чуме смех будет".
После еды каждый взял свой лук. Панака предупредил:
- На зверя не ходите, добывайте рыбу на озере.
Чалык отправился добывать уток. На берегу он сделал из веток маленький балаган, оставалось только подманить уток. Для этого он содрал с березы кусочек бересты и сделал утиный манок.
- Кря-кря-кря! Кря-кря! - закричал Чалык по-утиному.
Прилетел селезнь и шлепнулся на воду у самого берега тихой заводи. Чалык крякнул еще несколько раз. Селезень вытянул шею и беспокойно стал озираться, потом сам крякнул. С шумом летели утки и падали камнем на воду. Они крякали и ныряли, у многих в клювах трепетали блестящие рыбы; менее удачливые рыбаки-утки выхватывали добычу из клювов своих соседок. Утки шумно хлопали крыльями, по воде во все стороны разбегались затейливые волнистые круги.
Чалык прищурил глаз и натянул тетиву. Стрела взвизгнула и пронзила утку; утка всплеснула крыльями, забилась на воде и затихла. Остальные продолжали мирно барахтаться и нырять. Чалык истратил десять стрел и убил пять уток. "Добрая добыча, - подумал он. - Только лук слаб".
Чалык с трудом выловил убитых уток, собрал стрелы, старательно вытер каждую о полу своей парки и аккуратно сложил их в колчан. Всех уток связал ремешком, закинул за спину и, довольный, потащил к чуму.
Отец точил нож. Поднял глаза на сына и не сказал ни слова. Чалык решил: отец не радуется потому, что не заметил большой добычи.
Чалык повернулся спиной. Отец посмотрел на добычу, но опять не проронил ни слова. Больно укололо это охотничье сердце Чалыка. Он насупился, и тогда отец молча показал на небо. С запада неслись мутные, тяжелые тучи.
- Видишь?
- Однако, буря? - удивился Чалык.
- "Буря"!.. - передразнил его отец. - Один по тайге бродишь, лук хорошего охотника думал тебе давать, а ты...
И отец долго учил Чалыка, как безошибочно угадывать погоду, умело отыскивать путь по солнцу и звездам, находить лучший корм оленям.
- Кто в тайге не видит дальше полета стрелы, тот глупее старого зайца, - строго поучал отец.
...Одой принес немного жирной рыбы. В чуме радовались, женщины торопливо возились у очагов. Отец сказал:
- Еда есть - будем сыты. Есть ли корм у наших оленей? Кто примечал?
Сыновья враз ответили:
- В этих местах, отец, огонь не ходил по земле, голубых и сочных мхов много. Наши олени сыты.
Налетела буря, и ударил сильный дождь.
Дрожала земля. Ветер ломал деревья, бешено рвал покрышки чумов, шесты жалобно скрипели. Мужчины кутались в шкуры, женщины хлопотали у очагов. В дымоход захлестывал дождь, и костер в чуме горел плохо: дым не шел в дымоход, а прижимался к земле. Темнело в глазах от едкого дыма, даже собаки не находили места, вертелись у входа и жалобно взвывали.
- Тыкыльмо, - крикнул сквозь слезы Панака, - потуши большой костер, закрой плотнее дымоход! Мерзну, как мышь на снегу, плачу от дыма, как старая баба!..
Три дня лил дождь и завывал свирепый ветер. В чумах все отсырело и размокло.
Чалыка трясло от холода. Хотелось есть, но никто не поднимался. Дождь барабанил по кожаной покрышке; размокли ремешки и стали скользкие, как лягушки. Крупные капли падали на лицо, а ему лень было вытереть эти капли, и они холодной струйкой поплыли по спине. Чалык крикнул:
- Чум наш прохудился! Дождь меня достал!
- Дождь тебя не пожалеет. Встань, иди и заложи дырку берестой.
Чалык нехотя встал и заложил дырку запасенной берестой.
Дождь лил, и холодные струи стали тревожить и Панаку и Тыкыльмо.
- Дождь на нас беда как озлился. Однако, вставать пора.
Все встали, дрожа от холода. Надели сырую одежду. Панака налил в деревянную чашку медвежьего жиру и вышел из чума. Он выбрал высокий пенек и поставил чашку.
- Не сердись, пей! - обратился он к дождю и пошел обратно в чум.
Дождь не переставал. Старый Панака задумался: "Дождь может сожрать наш чум", - и потрогал его разбухшую покрышку.
- Еды на одно варево, как жить будем? - спросила жена Одоя.
- Дождь - не снежная буря, - ответил сердито Одой и, взяв лук и стрелы, ушел в лес.
Ходил он недолго, принес двух зайцев и несколько лесных голубей.
Чалык вышел из чума. В это время меж туч показалось солнце.
- Солнце! - обрадовался он.
Все выглянули из чумов, но солнца уже не было - туча скрыла его. Одой засмеялся. Чалык, обиженный, пошел в свой чум, но Панака ласково положил ему руку на плечо:
- Мужичок говорит правду: скоро выйдет солнце и убегут тучи.
Панака пошел к пеньку, заботливо поправил чашку с медвежьим жиром и что-то долго шептал, поднимая глаза к небу.
Дождь перестал лишь на другой день. Рассеялись тучи, и солнце бросило людям свои ласковые, горячие лучи.
Ожило стойбище. Вместо чумов стояли одни лишь закопченные шесты, покрышки были сняты и повешены для просушки в тень, чтобы не скоробилась промокшая кожа на солнце. Женщины развесили сушить мокрые одежды, обувь и постели. Мужчины поправляли свое оружие.
- Мужичок наш подрос. Не пора ли ему дать лук настоящего охотника? оттачивая нож, спросил Панака Одоя.
Одой не соглашался с отцом:
- Не натянуть Чалыку лосиную тетиву, слабы еще у него руки.
Обиделась мать:
- Руки Чалыка крепче сучьев лиственницы, силой выйдет он в отца моего Бертауля.
Подошел Чалык. Все замолчали: зачем тревожить сердце парнишки! В руках Чалык держал маленького зверька.
- Брось! - крикнул в страхе отец. - Это крыса-вонючка, человеку от нее только горе!
- Беда!.. - заплакали женщины.
Чалык испуганно вскинул руками, и крыса, мелькнув, скрылась в траве.
Молча собрались и перекочевали на другую сторону горы. Место, куда спрыгнула крыса-вонючка, отец долго топтал ногами и угрожал ножом в ту сторону, куда она скрылась. "Страшная крыса, она всегда несчастье несет, подумала Тыкыльмо. - Дорогую жертву надо дать духам, чтоб спасти чум от большой беды".
Когда Панака покружился вокруг костра и бросил в огонь от каждого человека жертву, все успокоились.
Чалык несмело спросил:
- А зачем дым?
- Эко ты, "дым"! - передразнил Чалыка отец. - Дым режет глаза, а без дыма как кожу обделаешь? Без дыма не видать бы тебе новых унтов.
- А от комаров какая польза? От них даже дедушка-медведь по земле катается, олени падают и человек плачет.
- Эко ты, "плачет"! - рассмеялся отец. - Для лягушек и пташек комар вкуснее мозга сохатиного.
Чалык задумался. Отец деловито осведомился:
- Чалык, ладный ли у тебя лук?
Глаза у Чалыка забегали, как зверьки; красными пятнами покрылись смуглые щеки.
- Из моего лука только зайца можно убить!
- Хо-о! - засмеялся отец. - Заяц тоже добыча, сырая печенка зайца веселит сердце... Много ли силы в твоих руках?
Чалык рассердился и, чтобы показать свою силу, стал разбрасывать шесты чума.
- Хой, сын, - остановил его отец, - медведь бережет свою берлогу, лисица - нору, птица - гнездо. Зачем же ломать нужное?
Чалык смотрел злыми глазами. Отец ласково спросил:
- Метко ли стреляешь?
- Глаз-то у него меткий, - сказал Одой.
- Тогда начнем силу рук пробовать, меткость глаз Чалыка пытать.
- Нового лука все равно нет, - ответил Чалык.
- Лук у Саранчо думаю выменять для тебя.
Точно пламенем обдало Чалыка, радостью и гордостью переполнилось сердце. Можно ли подумать, что в руках у него очутится лук работы славного Саранчо - непобедимого охотника Катагирского рода! Род Катагиров известен всей тайге, как род лучших охотников и стрелков. Луки, сделанные Саранчо, славятся на всю тайгу и тундру, от великой реки Енисея до Лены, от Ангары до самого Ледовитого океана. За такой лук не жалеют люди тридцати оленей да в придачу дают десять золотистых лисиц. Рассказывали, что князь Путугирского рода отдал за лук Саранчо свою старшую дочь да в придачу двадцать лучших оленей.
Слава об охотнике Саранчо гремела по всей тайге. А лук самого Саранчо вызывал у всех восхищение и зависть.
Рассказывали, что свой лук он делал целый год. Лук его был изготовлен из неизвестного крепкого корня; этот корень Саранчо парил в десяти кипятках, проклеивал светлым, как слюна оленя, клеем, вываренным из пузыря большого осетра. Сверху обложил белой костью, золотистой берестой и красиво отделал черным серебром. Тетиву скрутил из сухожилий старого лося. А когда Саранчо натягивал на лук тетиву, то позвал своих братьев да соседа, славного охотника Каркуля. С большим трудом они натянули тетиву.