Кунин Владимир Владимирович. Воздухоплаватель

   – Я и не подозревал, что вы говорите по-французски. Это намного упрощает дело. Вам будет нетрудно пройти курс авиатора. Завтра можете вносить деньги за аэроплан. Зайдите в мою парижскую контору, там вам выпишут счет, и вы оплатите его в банке Форжеле. Вы достаточно знакомы теперь с технологией производства, и вам будет нетрудно догадаться, что аэроплан для вас будет готов не раньше чем через три месяца.
   Фарман резко повернулся и вышел из цеха.
   Заикин не понял ничего из того, что сказал Фарман, и беспомощно повернулся к своим новым друзьям – Жану и Жаку:
   – Чего он сказал-то?

* * *

   Этот же вопрос Заикин повторил Льву Макаровичу Мациевичу.
   Они стояли на краю летного поля, около ангаров: Жан, Жак, Мациевич и Заикин.
   Жан и Жак, перебивая друг друга, рассказывали Мациевичу содержание разговора Заикина и Фармана. Лев Макарович смеялся и поглядывал на растерянного Заикина.
   – Чего он сказал-то? – с тревогой повторил Заикин.
   – Все в порядке, Иван Михайлович, – успокоил его Мациевич. – Едем в Париж, по дороге все расскажу. Значит, как вы Фарману сказали? Ну-ка, повторите.
   Заикин смущенно повторил тщательно выученную французскую фразу. Жан, Жак и Мациевич восторженно захохотали.
   – Что-нибудь не так сказал? – испугался Заикин.
   – Нет, нет! Все прекрасно! Как мы и учили. Просто я не ожидал такого эффекта.
   – А чего, – самоуверенно сказал Заикин, – я ко всему способный. Мне это еще Ляксантра Иванович Куприн говорил.
   – Я совершенно согласен с господином Куприным, – весело сказал Мациевич и обнял Заикина: – Вперед! Аллон з анфан де ля патри...
   Заикин подмигнул Жану и Жаку, и они пошли с Мациевичем в сторону Мурмелона.
   В парижской конторе Фармана бесстрастный чиновник монотонно перечислял расходы, которые должен был оплатить Заикин, а Лев Макарович Мациевич тут же переводил:
   – Три тысячи франков за курс обучения. Три тысячи двести франков в счет исправления всех будущих поломок в процессе обучения.
   Заикин присвистнул и сказал:
   – Лев Макарович, будь ласков, запиши сам и подсчитай, Христа ради. А то ведь ни за понюх табаку обжулит. Гляди, рожа у него какая!
   Чиновник на секунду приостановился, переждал фразу Заикина и продолжал тем же бесстрастным голосом перечисление расходов. А Мацисвич взял в руки карандаш и бумагу и стал записывать, повторяя по-русски:
   – За возможную поломку одного цилиндра мотора «Гном» – одна тысяча восемьдесят франков. Замена прорезиненной ткани на несущих поверхностях из расчета восемь франков за метр.
   – Стой, стой! – вскричал Заикин. – Ты что, сдурел?!
   Чиновник поднял на Заикина спокойные, холодные глаза.
   – Жулик он, Лев Макарыч! – заволновался Заикин. – Ишь, ловкий какой! Восемь франков! Да где это видано?! Эта ткань прорезиненная в любой мануфактурной лавке по три франка за метр, бери – не хочу! А он – восемь франков!
   – Продолжать? – по-французски спросил чиновник у Мациевича.
   – Ты что думаешь – меня обдурить просто? – раскипятился Заикин. – Али я копейку к копейке сложить не смогу? Да я чемпионат борцовской три года держал! На полтинник ни разу не ошибся при любых расчетах!
   – Успокойтесь, Иван Михайлович, – сказал Ма-циевич. – Эти цены назначает сам Анри Фарман, а мсье только перечисляет их.
   – Но это же грабеж средь бела дня, – растерялся Заикин. – Неужто их совесть не мучает?
   Чиновник снова уткнулся в прейскурант и монотонно забубнил.
   – Аппарат системы «Фарман» – тридцать пять тысяч франков, – переводил и записывал Мацие-вич. – Запасные части и ангар...
   – Какой еще «ангар»? – снова вскинулся Заикин. – Не нужен мне их ангар! Да я у себя в России...
   Чиновник спокойно сказал несколько слов, и Мациевич перевел их Заикину:
   – Аэроплан продается только с запасными частями и ангаром. Итак: запасные части и ангар – девять тысяч франков. За страховку третьих лиц, могущих пострадать при обучении полетам, по сто пятьдесят франков в месяц...
   – Разбойники! – в отчаянии простонал Заикин.

* * *

   Около банка Форжеле стоял автомобиль.
   Шофер ходил вокруг автомобиля и протирал тряпкой медные части облицовки кузова.
   На заднем сиденье, закрыв глаза и подставив лицо нежаркому весеннему солнцу, сидела баронесса де ля Рош.
   Она не видела, как мимо нее прошли Заикин и Мациевич. Она не слышала, как уже в дверях банка Заикин обиженно прогудел:
   – С ума сойти! Пятьдесят пять тысяч триста восемьдесят франков! Это сколько же получается по нашему, Лев Макарыч?
   – Двадцать одна тысяча двести пятьдесят два рубля, – ответил Мациевич и первым прошел в операционный зал банка.
   – Батюшки-светы! – сказал Заикин. – А ведь мне Пташниковы только половину таких денег выдали!
   – Какие Пташниковы? – насторожился Мациевич. Заикин поскреб в затылке и нехотя сказал:
   – Неохота мне, Лев Макарыч, говорить было, жаловаться... А ведь со мной в Одессе знаешь, какая штука произошла...

* * *

   У одного из окон операционного зала стоял Леже и как с добрым знакомым разговаривал с банковским чиновником, который, ни на секунду не прекращая пересчитывать толстенную пачку денег, успевал улыбаться и задавать светские вопросы.
   – Здоровье мадам?
   – Благодарю вас, Поль. Отлично.
   – Вас долго не было.
   – Россия, Австрия...
   – Как в России?
   Леже вздохнул и через паузу ответил:
   – Хорошо.
   Чиновник на мгновение приостановился, вскинул глаза на Леже и снова зашелестел купюрами.
   – Новый аэроплан для мадам? – спросил он.
   – Да, – ответил Леже и вдруг увидел Заикина, который в углу зала что-то горячо рассказывал Мациевичу.
   Чиновник закончил считать деньги и сказал:
   – Все правильно, мсье.
   Леже не ответил. Он продолжал смотреть на Заикина.
   – Все в порядке, мсье, – удивленно повторил чиновник. – Деньги перевести на счет господина Фармана?
   – Что вы сказали? – спросил Леже.
   – Я спросил, на чей счет перевести деньги. Может быть, новый аэроплан вы решили заказать у Блерио?
   Леже посмотрел на чиновника и задумчиво сказал:
   – Может быть, действительно имеет смысл новый аппарат заказать у Блерио... До завтра, Поль!
   – Всего доброго, мсье. Кланяйтесь мадам!
   – Благодарю, – ответил Леже и пошел к выходу, но не прямо, а вокруг касс и окон – так, чтобы Заикин не смог егр увидеть.
   Чиновник удивленно высунулся из окошка, стараясь постичь непонятное поведение своего старого клиента.
   А Иван Михайлович в это время говорил Мациевичу:
   – Вот, понимаешь, Лев Макарыч, какая штука получилась...
   – Слушайте, Иван Михайлович, может, плюнуть вам на все это? Ведь мы, военные, командированы сюда за чужой счет. А, дорогой вы мой, – огорченно сказал Мациевич, – вам же за все самому платить.
   – Ну уж дудки! – обозлился Заикин. – Я сюда не за тем приехал...
   Заикин зашел за колонну и стал расстегивать сюртук, жилетку, выдирать из штанов рубаху.
   – Вы что, голубчик мой?! – растерялся Мациевич. – Что с вами?
   – Я, говорю, не за тем сюда приехал, чтобы над копейками трястись! – приговаривал Заикин и что-то яростно дергал у себя под рубахой. – Я летать должен! Летать!
   – Что вы делаете, черт вас подери? – шепотом спросил Мациевич, потрясенно глядя на Заикина.
   – Да деньги у меня в исподнем зашиты, – так же шепотом ответил Заикин. – Вы, Лев Макарыч, заслоните меня, а то тут, наверное, жулья, как на Привозе. Это у нас в Одессе рынок такой.
   Мациевич прикрыл Заикина и огляделся: не видит ли кто?

* * *

   – Почему я должна ехать в По к Блерио, когда я хочу ехать в Мурмелон к Фарману? – нервно спрашивала де ля Рош у Леже.
   Они шли от автомобиля к калитке своего загородного дома.
   – Я летаю на аппаратах системы «Фарман» и не собираюсь менять модель. Это непорядочно. Завтра же переведи деньги на счет Анри. Тем более что аэроплан уже почти готов... Послезавтра я еду к Фарману.
   – Ну подожди, Кло... – пробормотал Лежс и остановил де ля Рош у входа в дом. – Ну подожди, родная моя. Не обманывай себя и меня – ты не к Фарману едешь в Мурмелон. Тебе же все равно, на чем летать. Ты замечательный авиатор, Кло, и на «Блерио» ты летала бы еще лучше. А потом мы уехали бы с тобой в Испанию. Ты знаешь, мне предложили для тебя гастроли в Испании...
   – Я поеду в Мурмелон и буду летать на «Фармане»! – твердо сказала де ля Рош, посмотрела в глаза Леже и погладила его по щеке: – Мне очень жаль, Пьер... Останься в Париже, отдохни от меня. Там будет кому присмотреть за моим аппаратом.
   – Ты едешь к этому русскому гладиатору? – грустно спросил Леже.
   Де ля Рош взяла руку Леже, потерлась щекой о его ладонь и тихонько поцеловала ее.
   – Мне очень жаль, Пьер.

* * *

   Заикин и Мациевич выходили из банка.
   – Стой, Лев Макарыч, – сказал Заикин. – Подержи-ка палочку.
   Мациевич взял палку из рук Заикина.
   Иван Михайлович огляделся по сторонам, вывернул наизнанку карманы сюртука и штанов, встал в профессиональную цирковую борцовскую позу, будто стоял не в центре столицы Франции, а на парад алле одесского цирка, и торжественно провозгласил:
   – Абсолютный чемпион мира волжский богатырь Иван Заикин!
   И в эту же секунду, точно так же, как в цирке, за его спиной грянул марш, сопровождаемый восторженными криками. Это было так неожиданно, что у Заикина даже челюсть отвалилась от удивления.
   Он резко повернулся и увидел, как из боковой улицы под предводительством военного оркестра на площадь выходила колонна французских солдат регулярной армии. Кричали вездесущие мальчишки, рявкал оркестр, шли через площадь ярко одетые солдаты.
   Заикин и Мациевич захохотали одновременно. Они стояли и хохотали сами над собой, они чуть не падали от хохота. Им даже пришлось обнять друг друга за плечи, чтобы не упасть. У Заикина по лицу текли слезы. На секунду они останавливались, судорожно переводили дыхание, взглядывали друг на друга и снова разражались безудержным хохотом.

* * *

   В закладной конторе маленький седенький старичок прицеливался лупой в роскошные карманные часы Ивана Михайловича. Потом старичок отсчитывал франки за эти часы, а Заикин, мусоля пальцы, обстоятельно пересчитывал их и аккуратно прятал в бумажник.
   А когда Заикин и Мациевич приподняли котелки, попрощались и вышли, старичок снова вставил лупу в свою мохнатую бровку и надолго уткнулся в только что купленные часы Ивана Михайловича.

* * *

   Около учебного «Фармана» в кожаной авиаторской тужурке, замотав шею шерстяным шарфом, стояли Иван Заикин и еще несколько учеников летной школы.
   Инструктор, профессор Бовье, по-французски объяснял принцип захода на посадку. При этом он показывал движение аэроплана двумя руками, точно так же, как спустя несколько десятилетий будут показывать все летчики мира.
   Заикин напряженно следил за руками Бовье.
   – Я вам потом все переведу и объясню, Иван Михайлович, – шепнул ему Лев Макарович Мациевич.
   Не отрывая глаз от рук Бовье, Заикин шепнул ему в ответ:
   – Чего тут объяснять-то, Лев Макарыч? И так все ясно: когда подходишь к земле, нужно на себя рычаг-то потянуть и немного опустить хвост... Он про это говорит?
   Мациевич утвердительно кивнул и с нескрываемым уважением посмотрел на Заикина, но тот уже что-то шептал себе под нос. И руки его, огромные узловатые ручищи волжского грузчика, привыкшие к фантастическим тяжестям, невольно повторяли плавные движения рук профессора Бовье...
   Потом Мациевич летал самостоятельно. Профессор Бовье разговаривал с Львом Макаровичем почтительно и серьезно, не так, как с остальными учениками. Потом летали англичанин и индус, и только потом Габер-Влынский с профессором.
   Заикин суетился, помогал разворачивать аэроплан и искательно;заглядывал в глаза профессору. Но Бовье только посмеивался и похлопывал Заикина по плечу.
   Под вечер, когда полеты были закончены, Мациевич и Заикин шли пешком по пыльной проселочной дороге от аэродрома в Мурмелон. Мимо них ехали ученики школы Фармана. На мотоциклах, на велосипедах, на конных пролетках. Усталые, грязные, счастливые.
   Первым окликнул Мациевича и Заикина поручик Горшков. Он остановил наемную пролетку и крикнул:
   – Лев Макарович! Иван Михайлович! Садитесь, подвезу до отеля!
   – Спасибо, Коленька, – ответил Мациевич и улыбнулся. – Мы с Иваном Михайловичем пройдемся пешком.
   Горшков покатил дальше, но в следующую секунду их догнал на большом мотоцикле с коляской англичанин и тоже предложил свои услуги. Мациевич поблагодарил его по-английски, и англичанин покатил вперед. Проехал индус на велосипеде, крикнул что-то по-французски.
   Мациевич помахал ему рукой и сказал Заики ну:
   – Забавная штука! Я на секунду вдруг с ужасающей ясностью представил себе всех этих милых молодых людей дерущимися друг против друга на аэропланах одинаковых конструкций.
   – Бог с вами, Лев Макарыч, – тревожно сказал Заикин. – Слова-то вы какие страшные говорите! Неужто и вправду вам видение такое?
   – Простите меня, дорогой мой, – извинился Мациевич. – Я, наверное, просто устал. Вот и лезет в голову всякая дрянь.
   Некоторое время они молча шли навстречу садящемуся солнцу.
   – Нет, нет, Лев Макарыч, – тряхнул головой Заикин, отгоняя от себя нахлынувшие мысли. – Не может сейчас такого быть.
   – Вы о чем?
   – Ну, чтобы дрались... После пятого года все друг к дружке тянутся. И не нужно о драке думать. Кому она на пользу-то будет? Победившему, что ли? Так это только на борцовском ковре побеждать приятно и выгодно. И то так иной раз себя израсходуешь, что такая победа потом – как вериги на шее. Вот мне Петр Осипович Пильский как-то историю России читал. Вы Петра Осиповича знаете?
   – Не имею чести.
   – У-у-у! Головастый мужичонка, такой башковитый, что прямо спасу нет! Лекции читает, в журналы пишет. Бедовый! Так он мне историю русского народа как-то по книжке пересказывал...
   – Нету, нету, Иван Михайлович, истории русского народа! – вдруг зло сказал Мациевич.
   – Да вы что, Лев Макарыч? Мне Петр Осипович сам книжку показывал!
   – Нету истории русского народа, – повторил Мациевич. – История есть у царей, патриархов, у дворян... даже у мещан, если хотите знать. История что подразумевает? Постоянное развитие или падение, смену явлений. А наш народ каким был во времена Владимира Красное Солнышко, таким и остался по сие время. Та же вера, тот же язык, та же утварь, одежда, сбруя, телега, те же знания и культура. Какая тут, к черту, история!
   – Мне, Лев Макарыч, спорить с вами трудно по причине моей неграмотности, но и слушать такое прискорбно, – разозлился Заикин. – Вот еще с полверсты пройдем, так вы до того договоритесь, что раз истории нет, то и народа нет, и России нет!
   – Очень правильно заметили! Ни народа, ни России! Есть только несколько миллионов квадратных верст пространства и несколько сотен совершенно разных национальностей, есть несколько тысяч языков и множество религий. И ничего общего, если хотите знать. И пока не найдется человек, который сумеет все это объединить, направить в единое русло, пока действительно и искренне не поймет, что же нужно этому пресловутому народу, история не начнется!
   – Это что же, какой-то новый наместник Бога на земле? – насмешливо спросил Заикин.
   – Я не знаю, как он должен называться. Я знаю, что время должно родить его, если он уже не рожден.
   – Я этого знать не хочу, – мрачно и твердо проговорил Заикин, шагая по пыльной дороге. – Но вот сегодня, когда вас, Лев Макарыч, в полет провожал, понял, что ежели я сюда в школу этаким «фуксом» проскочил, ежели спервоначалу я для себя считал авиаторство еще одним трюком в большом цирковом номере, на котором и деньжишек, и реноме подзаработать можно, то теперь мои помыслы совсем другой колер имеют. Я вам не рассказывал – ночью, когда у Пташниковых ужинали, я сказал, что, мол, Россию хочу прославить. А сам подумал: «Врешь ты все, Ванька! Сболтнул ради красного словца». А может, настроение было такое. Возвышенное. А сегодня понял... Посмотрел, Лев Макарыч, как вы летите, и чуть не заплакал от радости.
   – Дорогой Иван Михайлович, – растроганно произнес Мациевич, – простите меня, Бога ради! Не поймите мои слова превратно. Не должно быть добренькой, всепрощающей любви ни к ребенку, ни к женщине, ни к Родине. Особенно к Родине! Ей за все унижения и страдания в прошлом и в настоящем – как искупление бед и обид – предначертано великое будущее. Может быть, именно потому мы и находимся здесь...
   Мациевич неожиданно прервал себя, схватил Заикина за руку и оттащил его на обочину дороги.
   – Батюшки, кто это так сломя голову мчится?
   Оставляя за собой шлейф пыли, прямо на них несся автомобиль.
   В нем стояла де ля Рош и что-то весело кричала Заикину и Мациевичу. Автомобиль остановился, взметнув вверх пыльное облако. Де ля Рош открыла дверцу и спрыгнула на землю. Радостная и счастливая, она спокойно подошла к Заикину, обняла его мощную шею, нежно поцеловала, молча пригладила пальцами его усы и, не отпуская, повернула голову к Мациевичу:
   – Пожалуйста, объясните мсье Заикину, что на территории Франции я имею право его целовать тогда, когда мне этого захочется. Не согласовывая это со своим правительством и префектурой.

* * *

   Поздно вечером сидели в маленьком ресторанчике при отеле.
   Немцы сидели с немцами, англичане с англичанами, русские с русскими...
   Иван Михайлович Заикин был элегантен, тих и торжествен. Он сидел рядом с де ля Рош и почти неотрывно смотрел на нее. Слушал внимательно, будто каждое слово незнакомого ему языка было понятным и удивительно близким. А де ля Рош что-то говорила ему и говорила.
   Речь ее была чрезвычайно богата интонациями, в какую-то секунду она вдруг начинала смеяться над тем, что рассказывала, и тогда Заикин тоже улыбался, иногда голос ее становился грустным, и тогда Иван Михайлович слушал ее опечаленно.
   В ресторан вошли несколько русских офицеров. Поручик Горшков сразу же увидел Заикина и де ля Рош и весело потянул всю компанию к их столику. Но Мациевич удержал его и предложил сесть в другом конце небольшого зала. Горшков непонимающе посмотрел на столик Заикина, на Мациевича и обиженно пошел туда, где уже усаживались Ульянин, Габер-Влынский, Руднев и Пиотровский.
   Теперь за столиком Заикина слушала де ля Рош. Говорил Иван Михайлович:
   –...мы в восемьдесят девятом годе из Верхне-Талызино, Симбирской губернии, чтобы с голоду не помереть, в Самару уехали. С голоду, Бог спас, не померли, но и там не сладко было. Мне и десяти годов не исполнилось, а батя меня уже в поводыри одному слепому нищему отдал. Жулик он был, этот нищий! Ужасно, по тем временам, богатый человек. Я его спрашиваю: «Дедушка, зачем мы побираемся? У тебя же всего много...» А он мне: «Молчи, змееныш!» и палкой меня.
   Заикин рассмеялся. Де ля Рош посмотрела на него увлажненными глазами и тоже рассмеялась.
   Поручик Горшков отвел глаза от столика Заикина и де ля Рош и потрясенно сказал:
   – Господа! Просто мистика какая-то! На каком языке они разговаривают? У меня такое впечатление, что они понимают каждое слово друг друга!
   – Поручик, я приказываю вам сидеть смирно и не крутить головой, – сказал Ульянин.
   Де ля Рош низко наклонилась над столом и что-то говорила Ивану Михайловичу. В глазах у нее поблескивали слезы, но она улыбалась, и в голосе ее слышались нежность и смущение. В какой-то момент, продолжая говорить, она развязала газовый шарфик, под которым оказалась золотая заикинская медаль. Поднесла ее к губам, тихонько поцеловала и снова обернула шею шарфиком, скрыв под ним золотую награду.
   Заикин опустил глаза и смущенно завязал узлом вилку.

* * *

   На аэродроме по полю катался аэроплан. Мсье Бовье и сам Анри Фарман обучали новичков «пробежкам» по земле с работающим мотором.
   Ученики – здоровенные усатые дяди – бегали за аэропланом, как мальчишки, в ожидании своей очереди, искательно заглядывали в глаза Фарману и Бовье, внимательно слушали объяснения, переводили друг другу с французского на немецкий, на английский, на русский, на японский все, что говорили инструктор Бовье и директор школы Фарман.
   Мациевич что-то втолковывал Заикину, тот смотрел на него с напряженной физиономией, запоминал и снова приставал к Мациевичу с вопросами.
   Улучив момент, Заикин подошел к Фарману и мрачно спросил по-французски:
   – Мсье Фарман, когда я буду летать?
   Фарман рассмеялся, похлопал Заикина по плечу и ушел, на ходу раскуривая трубочку.

* * *

   – Анри, я вам так благодарна за все! – сказала де ля Рош. Они стояли в цехе-ангаре около нового аэроплана.
   – Не стоит благодарности, Кло, – сказал Фарман. – Через несколько дней вы сможете облетать эту новую игрушку. Остались какие-то пустяки. Почему не приехал Пьер?
   – Вы из меня сделали авиатора, Анри. Вот за что я благодарна вам.
   – Не преувеличивайте моих заслуг, Кло. Вы были самым способным и самым очаровательным учеником моей школы.
   – Я охотно пококетничала бы с вами. Анри, но мое уважение к вам настолько велико, что мешает мне это сделать.
   – А жаль! – рассмеялся Фарман. – Когда приедет Пьер принимать новый аэроплан?
   – Анри, – Де ля Рош вынула из сумочки пудреницу и, глядя в зеркальце, провела пуховкой по лицу, – когда должен быть готов аппарат мсье Заикина?
   – Понятия не имею, – легко ответил Фарман. – Когда справлюсь со всеми остальными заказами. Месяца через два-три... – И вдруг насторожился. Посмотрел на де ля Рош и спросил удивленно: – В чем дело, Кло?
   – Он уже оплатил счет за постройку? – спросила де ля Рош, внимательно разглядывая свой нос в маленьком зеркальце.
   – Да. В чем дело, Кло?
   – Когда, вы сказали, будет готов мой аппарат?
   – Через несколько дней...
   – Анри, будьте же как всегда любезны и отдайте мой аэроплан мсье Заикину, – спокойно сказала де ля Рош и впервые посмотрела в глаза Фарману. – А я подожду эти два-три месяца.
   – Вы сошли с ума, Кло! Вы не можете ждать так долго! Я слышал, что Леже заключил для вас очень выгодный договор на гастроли в Испании.
   – Я тоже слышала об этом, Анри. – Де ля Рош невозмутимо спрятала пудреницу в сумочку. – Пожалуйста, передайте этот аэроплан мсье Заикину. Я вам буду очень обязана. Считайте, что я уступаю свою очередь.
   – А как же гастроли в Испании? – растерялся Фарман. – Я не рекомендовал бы вам летать там на старом аппарате. Он уже достаточно изношен.
   Де ля Рош поцеловала Фармана в щеку и улыбнулась:
   – Мой дорогой мэтр, я так привыкла во всем следовать вашим советам, что ни за что не буду летать в Испании на старом аппарате. Я просто туда не поеду!
   – Вы с ума сошли! Что с вами, Кло?
   – До свидания, Анри, – нежно сказала де ля Рош. – Я была так рада вас видеть. И пожалуйста, напрягитесь и придумайте, под каким соусом вы через несколько дней сообщите мсье Заикину, что его аэроплан уже готов.

* * *

   Несколько русских офицеров, Заикин, Ефимов и Фарман стояли около новенького аэроплана. Заикин был расфранчен и торжествен. В руках он держал свою роскошную трость с бриллиантами. Неподалеку стоял художник Видгоф и набрасывал с натуры аэроплан. С другой стороны аппарата фотограф устанавливал свою треногу. Около аппарата копошились Жан и Жак.
   Фарман говорил, а Мациевич почти синхронно переводил Заикину:
   –...только из глубочайшего уважения перед твоими спортивными заслугами господин Фарман нашел возможность ускорить постройку аэроплана.
   Жан и Жак переглянулись. Жан ухмыльнулся, а Жак сплюнул.
   – Мсье Фарман говорит, что он сам пролетит сейчас над полем, чтобы показать тебе все достоинства аэроплана, – сказал Мациевич.
   Фарман улыбнулся и посмотрел на трость Ивана Михайловича.
   Заикин перехватил его взгляд и тут же быстро проговорил:
   – Ты, Лев Макарыч, передай ему, что я и слов таких не могу найти, чтобы выразить свою благодарность, а посему прошу его принять маленький презент...
   И Заикин протянул Фарману трость. Мациевич перевел, и Фарман, уже искренне восхищенный, принял подарок.
   Пока он любовался тростью, Мациевич тихо спросил Заикина, показывая на художника и фотографа:
   – Иван Михайлович, дорогой ты мой, на кой тебе черт сейчас эти-то понадобились? И так на бобах сидим, зубами щелкаем.
   – Лев Макарыч! Реклама – ух какая страшная сила! Может, я мужик и серый, и неграмотный, а только в этом я соображаю будь здоров!
   – Мсье Заикин! Силь ву пле, – сказал Фарман и широким жестом пригласил Заикина занять пассажирское сиденье.
   Он сказал еще несколько слов и любезно улыбнулся.
   – Господин Фарман говорит, что он сам сотворит твое крещение.
   – Батюшки-светы! – воскликнул Заикин и бросился к аэроплану. – Да неужто?! Эва, что моя тросточка-то наделала! Недаром за нее тысячу двести рублей плочено! Хорошо, что в ломбард заложить не успели!
   Русские захохотали, зааплодировали. Фарман принял это на свой счет и вежливо поклонился.
   Он сел впереди, Заикин – чуть выше, сзади. Жан и Жак принялись запускать мотор.
   – Стой! – заорал Заикин. – Стой, тебе говорят!
   Фарман испуганно обернулся.
   – Снимай на карточку! – крикнул Заикин фотографу. – И чтоб все хорошо вышло! А то я с тебя шкуру спущу!
   Фотограф засуетился. Фарман понял, в чем причина задержки, рассмеялся и с уважением посмотрел на Заикина.
   Заикин похлопал Фармана по плечу, указал пальцем на аппарат фотографа и сказал: