Страница:
Все окна этого строения обращены были во внутренний двор, наружу же выходили только одни ворота, очень солидные и крепко запиравшиеся. Кроме того, все здание было обнесено высокой бревенчатой стеной, могущей служить защитой от пуль. В этом довольно обширном сооружении агент мистера Мордаунта приготовил и обставил для приезда владельца пять хороших комнат со всеми удобствами, какие здесь были возможны, и хотя мебель не отличалась изяществом, но все же здесь имелось все необходимое; помещение было удобное и уютное, не говоря уже о том, что здесь можно было чувствовать себя в безопасности.
ГЛАВА XXI
Не стану описывать, как Герман Мордаунт со своей семьей устроился в этом новом своем жилище. Дня через два или три он и все его спутники совершенно обжились здесь, и тогда мы с Дирком решили отправиться разыскивать земли Мусриджа.
Мистер Ворден и Язон не расположены были идти дальше. Мельница или, вернее, место, удобное для постройки мельницы, на которое Язон имел свои виды, находилось во владениях Германа Мордаунта, и мистер Ньюкем уже начал с ним переговоры. Что же касалось его преподобия, то он нашел, что Равенснест представляет собою достаточное поле для его просветительской деятельности и дальше ему искать нечего.
Покидая Равенснест, нас было десять человек, но нам посоветовали взять с собой еще одного или двух индейцев в качестве разведчиков и рассыльных людей, которые могли быть нам очень полезны, так как были знакомы с этими местами. Один из них звался Прыгун, а другой Бесслед, — прозвище, данное ему за то, что где бы он ни шел, он нигде не оставлял за собой ни малейшего следа.
Ему было лет двадцать шесть, и он считался мохоком, потому что жил с этим племенем, но впоследствии я узнал, что он был онондаго. Настоящее его имя было Сускезус, или Крючковатый.
— Возьмите этого человека, — сказал мне агент мистера Мордаунта, — он вам будет полезен в лесах; он лучше всякого компаса укажет путь; кроме того, он ловок и проворен и прекрасный охотник, наконец, человек непьющий, как все онондаго!
И я решил взять его, хотя нам было бы довольно и одного индейца, а Прыгуна мы уже взяли раньше. Но в нашем положении небезопасно было обидеть краснокожего, а Прыгун, сколько бы ни дали ему отступного, все равно считал бы себя обиженным и оскорбленным, если бы мы его отставили, и потому решено было взять обоих индейцев. Индейское имя Прыгуна было Квискис и оно, если не ошибаюсь, не означало ничего особенно лестного или почетного.
Когда мы стали прощаться, все были очень растроганы. Гурт не преминул еще раз повторить Мэри свое предложение, та плакала и была взволнована; у Аннеке на глазах тоже были слезы; но мы расставались ненадолго и обещали регулярно, раза два в неделю, подавать о себе вести. Кроме того, мы обещали вернуться ко дню пятидесятилетия Германа Мордаунта, которое должно было праздноваться через три недели.
Выйдя рано поутру, мы быстро шли в течение нескольких часов подряд до тех пор, пока не достигли небольшой, но быстрой и глубокой речки, которая, как предполагали, протекала в трех или четырех милях от границы нашей земли. Здесь мы сделали привал у самой реки и прежде всего принялись утолять свой голод и только потом приступили и к делу. Траверс подозвал обоих индейцев к тому упавшему стволу, который служил нам одновременно и диваном, и столом, и, разложив на нем карту, сказал:
— Смотрите сюда! Вот река, на берегу которой мы теперь находимся! — и он указал пальцем на линию реки на карте. — А вот и изгиб ее в этом месте! Теперь надо отыскать холмик, на котором был убит олень и который уже входит во владения; границей здесь назван старый почерневший дуб, стоящий в окружении трех каштанов; на этом дубе сделаны и условные знаки, как это принято. Вы, Дэвис, кажется, говорили мне, что никогда не бывали в этих краях? — обратился землемер к старшему своему помощнику.
— Никогда, сударь, — отозвался тот, — но старый дуб среди трех каштанов, должно быть, не так трудно отыскать человеку, который хоть сколько-нибудь знаком с этой местностью! Спросите наших индейцев, они, наверное, лучше других знают это дерево, если проходили здесь когда-нибудь.
Знать дерево в этом беспредельном море деревьев, которым не видно было конца и края, в этой дикой чаще, где дерево жалось к дереву, мне казалось совершенно немыслимым, между тем Траверсу это вовсе не показалось столь невероятным, и он обратился с вопросом к индейцам.
— Послушай, Прыгун, знаешь ты здесь в лесу такое дерево, о каком я сейчас говорил?
— Нет! — коротко ответил краснокожий.
— В таком случае и Бесслед его не знает, потому что ты все-таки мохок, а ведь он, как я слышал, онондаго! Но на всякий случай спрошу и его. А ты, Бесслед, знаешь такое дерево? — обратился землемер ко второму индейцу.
За все это время я не спускал глаз с Сускезуса; он стоял, выпрямившись, как ствол, стройный, гибкий и сильный, в легких белых штанах, мокасинах и голубой холщовой рубашке, подпоясанной ярко-красным поясом, за который был заткнут его томагавк и на котором висели кисет с пулями и пороховница. Свой карабин он поставил прикладом на землю и держал его рукой за дуло, как Геркулес держит палицу. В этом человеке не было ни одного из физических недостатков или уродливостей его расы, но все ее благородные качества соединялись в нем. Тонкий орлиный нос, черные как уголь глаза, проницательные и живые, превосходные формы тела, высокий благородный лоб и полная достоинства и невозмутимого спокойствия осанка настоящего воина, соединенная со своеобразной природной грацией и пластичностью движений. Только походка его была, как у всех индейцев, несколько странная: он шел всегда со слегка согнутыми коленями, но при этом поступь его была чрезвычайно легкая и пластичная.
Пока землемер говорил, Сускезус смотрел в пространство и, казалось, не принимал ни малейшего участия в том, что происходило вокруг. Ему не приличествовало говорить в присутствии старейшего, чем он, воина и охотника, и он ждал, чтобы тот, кто должен был знать больше его, высказал то, что он знает, прежде чем он позволит себе открыть рот. Когда же обратились с вопросом непосредственно к нему, он приблизился шага на два, взглянул на карту с нескрываемым любопытством и проследил пальцем извилины реки с чисто детским удовольствием.
— Ну, что ты скажешь об этой карте, Бесслед? — спросил его Траверс.
— Хорошо! — отозвался Сускезус — А теперь покажите дуб!
— Здесь! — указал землемер. — Видишь это дерево, оно сухое, без вершины, черное; эти три каштана, как видишь, образуют возле него правильный треугольник!
Молодой индеец внимательно посмотрел на карту, и едва заметная улыбка осветила его красивое темное лицо; он, по-видимому, был доволен точностью плана.
— Хорошо! — повторил он своим низким гортанным голосом, таким мягким и певучим, как у женщины. — Очень хорошо! Бледнолицые все знают! Так пусть же теперь мой брат найдет это дерево!
— Не так трудно нарисовать дерево на карте, как разыскать его среди тысячи тысяч других деревьев в бесконечном лесу! — сказал землемер.
Сускезус улыбнулся.
— Но бледнолицый должен был видеть это дерево, если он нарисовал его. Где же тот, кто его нарисовал? — спросил онондаго.
— Я его видел однажды и сделал даже на нем условные зарубки, — сказал землемер, — но нам надо его теперь опять найти! Можешь ты мне указать, где оно находится? Мистер Литльпэдж даст французский доллар тому, кто ему укажет это дерево. Очутившись там, я уверен, что сумею разобраться в линии границы ваших владений! — добавил он, обращаясь ко мне и Дирку.
— Это дерево, которое здесь нарисовано, — сказал Сускезус, указывая на карту пренебрежительным жестом, — не здесь, не в лесу! Бледнолицый не найдет его никогда! Это живое дерево там! Индеец его знает!
И Сускезус уверенным движением, полным достоинства, указал протянутой рукой на северо-восток и так и застыл в этой позе, словно давая возможность проверить правильность его указания.
— Можешь ты проводить нас к этому дереву? — поспешил осведомиться Траверс — Проводи нас, и деньги будут твои!
Сускезус вместо ответа сделал утвердительный знак головой и принялся собирать все оставшееся от его обеда, что сделали и мы, следуя его примеру, так как спустя несколько часов всем нам, вероятно, захочется поужинать и может случиться, что тогда у нас ничего не будет под рукой.
Собрав остатки еды и взвалив себе на спину мешки, мы тронулись в путь. Индейцы шли налегке. Ни один индеец не соглашается нести на себе какую бы то ни было ношу, считая это унизительным для мужчины; эта работа, по их мнению, прилична только женщинам и вьючным животным.
Бесслед, по-видимому, действительно заслужил свое прозвание; он не шел, а как будто скользил впереди нас между бесчисленными стволами густого леса, и мы лишь с большим трудом могли поспевать за ним. Он не смотрел ни вправо, ни влево, как охотничья собака, идущая по следу дичи. Спустя некоторое время Траверс решил сделать привал.
— А далеко ли, по-твоему, отсюда до того дерева? — спросил он индейца.
— В четырех и десяти минутах! — ответил тот, показав сперва четыре пальца, а затем большой палец правой руки. — Вон там!
Меня поразила уверенность, с какой он говорил, но Траверс, как видно, ни на минуту не усомнился в точности его слов.
— Если это так недалеко, — сказал он, — то и сама пограничная линия должна быть где-нибудь здесь, поблизости! Она тянется с севера на юг, и мы скоро должны будем пересечь ее! Слушайте, ребята, — обратился он к своим помощникам, — и вы, охотники, рассыпьтесь здесь по лесу и отыщите закуренные, опаленные деревья! Найдя пограничную линию, я ручаюсь отыскать все указанные на плане предметы!
Приказание землемера было тотчас же исполнено, и мы двинулись дальше, следуя за нашим предводителем.
Гурт был легче всех нас на ногу и первым следовал за индейцем; вскоре его громкий, звучный голос возвестил нам, что он и Сускезус достигли дуба. Когда мы подошли, молодой онондаго спокойно стоял, прислонясь спиной к стволу дуба, и на лице его не было ни малейшего признака торжества или самодовольства. Он считал, что не сделал решительно ничего особенного, точно так же, как житель столицы превосходно разбирается в бесчисленных улицах и переулках своего города, где бы заблудился каждый провинциал.
Траверс внимательно обследовал дуб; с трех сторон ствола были сделаны глубокие зарубки, с четвертой же этой зарубки не было; и эта сторона была та, которая была обращена за границу владения. Не успел он окончить своего осмотра, как голоса его помощников, донесшиеся издали, возвестили, что и они нашли пограничную линию. Следуя вдоль этой линии, они вскоре присоединились к нам и тут же сообщили, что видели на холме скелет оленя, в память которого получила название вся эта местность.
До сих пор все шло великолепно; охотники отправились отыскивать ключи и нашли прекрасный и глубокий ключ неподалеку от старого дуба. Здесь и решено было разбить лагерь на ночь. Из ветвей соорудили шалаш, оленьи шкуры и одеяла заменили нам постели, и, поужинав чем бог послал, мы улеглись спать.
Траверс нашел это место чрезвычайно удобным и решил, что здесь будет главная квартира. Мы тотчас же принялись строить бревенчатую избушку, где бы можно было укрываться на ночь и в непогоду и сложить все наши припасы, орудия, шкуры и одеяла. Дело продвигалось очень успешно, так как все трудились усердно, а некоторые из нас еще, кроме того, были привычны к такой работе.
К концу третьих суток избушка наша была готова; в ней даже был пол из грубо отесанных бревен, достаточно высоко поднятый над землей, чтобы предохранять нас от сырости. Избушку, кроме того, проконопатили стружками и сухим листом; ни очага, ни трубы на крыше у нас не было: пищу мы готовили на открытом воздухе. К тщательной внутренней отделке жилья также не приступали, так как не рассчитывали зимовать в нем. Но Траверс настоял, чтобы входная дверь была сделана очень массивная, с толстыми поперечными брусьями, на прочных деревянных петлях. На мой вопрос, зачем нужна была такая дверь, он отвечал, что вокруг нас разгорается война, что агенты французов всячески стараются возмутить местные племена и целые банды мародеров из Канады наводняют эту местность; потому не мешает на всякий случай иметь надежную защиту.
После первых дней, потраченных на постройку хижины, Траверс и его помощники принялись за свою работу. Они разверстывали все владения на небольшие участки, по тысяче акров каждый, расставляли пограничные вехи в виде обугленных стволов и в то же время составляли подробный план каждого отдельного участка с описанием его почвы, растительности и других подробностей. Эти описания под руководством Траверса составляли мы с Дирком; Гурт же целые дни охотился в лесу или ловил форель в ручье. Питер и Джеп занимались кухней и домашними работами, а индейцы только и делали, что исполняли роль гонцов между Равенснестом и Мусриджем и время от времени служили проводниками нашим охотникам.
Землемеры не всегда возвращались на ночь в избу; иногда они проводили в лесу двое и трое суток, но по субботам все собирались непременно и строго соблюдали воскресный отдых.
Все с равным нетерпением всегда ожидали возвращения Прыгуна и Бесследа из Равенснеста с письмом. Письмо это иногда бывало от самого Германа Мордаунта. а иногда от той или другой из барышень. Письма никогда не адресовались кому-нибудь лично, а всем нам вообще — «Отшельникам Мусриджа». Конечно, многим из нас было бы приятнее получать частную корреспонденцию, но мы были рады и общей.
Во вторую субботу нашего пребывания в Мусридже пришло письмо от Германа Мордаунта. Он писал, что большие отряды наших войск двигаются на север и что французы все время получают подкрепления, что леса полны индейцами, которых французы натравливают на неприятеля, чтобы те с флангов беспокоили его.
«Канадские индейцы, — писал он, — гораздо коварнее и лукавее наших. В Альбани утверждают, что и у наших замечается слишком много французских денег, французских ножей, томагавков и одеял; обратите внимание на одного из ваших гонцов, по прозвищу Бесслед. Этот человек покинул свое племя и пристал к чужому; такие люди всегда подозрительны. Впрочем, все мы в руках Божьих и должны полагаться на Бога!» — заканчивал Мордаунт свое письмо, которое мы, по обыкновению, читали вслух и в присутствии Траверса, от которого у нас не было секретов.
— Ну, что касается слухов об индейцах, то стоит только кому-нибудь увидеть клок французского одеяла, чтобы начать утверждать, что их целые тюки. Если следует до известной степени опасаться индейцев, то далеко не в такой мере. Кроме того, мы более чем в сорока милях от пути армии! Что же делать мародерам на таком расстоянии от неприятеля?
— Ну, а что вы думаете относительно того, что было сказано о нашем онондаго?
— Эти подозрения могут иметь известное основание. Обыкновенно это дурной знак, когда индеец оставляет свое племя. Наш гонец несомненный онондаго, это я знаю из того, что он несколько раз отказывался от предложенного ему рома; хлеб он возьмет в любое время с полной готовностью, но никогда не допустит ни одной капли рома до своих губ.
— Да, это дурной признак, — скрывая улыбку, подтвердил Гурт, — человек, который отказывается выпить стаканчик в доброй компании, мне всегда кажется подозрительным.
Что же касается меня, то во всей манере и в характере этого индейца мне скорее чувствовалось нечто располагающее к доверию, хотя его необычайная даже для краснокожего холодность и замкнутость манер могли, пожалуй, вызвать некоторое подозрение.
— Не надо забывать, — заметил Траверс, — что с обеих сторон индейцам предложены награды за доставку скальпов.
При этих словах я заметил, что Дирк с возмущенным видом провел рукой по своим густым кудрям, и на его обычно столь спокойном лице появилось выражение жестокости.
Я встал и подошел к большому поваленному стволу, на котором сидел Сускезус и доедал свой ужин.
— Какие новости слышал ты о красных мундирах? — спросил я самым равнодушным тоном. — Как ты думаешь, достаточно ли их, чтобы победить французов?
— Взгляните на листья на деревьях и сочтите их! — сказал он вместо ответа.
— Да, но что делают теперь краснокожие? У шести народов все ли еще зарыт топор, и ты сам не собираешься ли бросить занятие рассыльного, или гонца, чтобы приняться за добычу скальпов под Тикондерогою?
— Сускезус — онондаго, — ответил индеец, особенно упирая на имя своего племени, — в его жилах не течет ни одной капли крови мохоков, а его народ не вырывает топора войны.
— Почему же? Ведь вы наши союзники и обязаны нам помогать, когда нужно!
— Сочтите листья, сочтите англичан; им не нужны онондаго!
— Это правда. Но в лесах тихо? Разве в них нет краснокожих в такое тревожное время?
Сускезус стал вдруг очень серьезен, но не сказал ни слова; он не старался избегать моего испытующего вопросительного взгляда, но сидел неподвижно, глядя прямо перед собой.
Я видел, что он решил не отвечать, и не стал настаивать, а спросил его о состоянии ручьев и рек, о количестве в них воды, и он с полной готовностью сообщил мне все эти сведения.
ГЛАВА XXII
Я положительно не знал, что мне думать о Сускезусе, когда вдруг случилось нечто, что могло подтвердить подозрения относительно него. Прыгун был на охоте, а его, то есть Сускезуса, послали в Равенснест с письмом, хотя была не его очередь. Вместо того чтобы вернуться на другой день, как всегда, он исчез и целых две недели не возвращался. Обсуждая его исчезновение, мы пришли к заключению, что, считая себя заподозренным, он оскорбился и ушел от нас.
В его отсутствие мы сами побывали в Равенснесте, повидали милых барышень, которые в этой новой для них обстановке еще более расцвели. Когда мы собрались возвращаться в Мусридж, Герман Мордаунт отправился вместе с нами, чтобы помочь нам на месте своими советами и указаниями, как лучше использовать различные источники воды, находящиеся на нашей земле. Мистер Ворден присоединился к армии, быть может, предпочитая сытный офицерский стол весьма скромному столу переселенцев. Язон же заключил с Германом Мордаунтом весьма выгодное для него условие долгосрочной аренды и принялся разыгрывать роль настоящего землевладельца.
Намерение наших родителей касательно Мусриджа было несколько иное; они хотели распродать его по участкам, оставляя за собой только те, которые нам не удалось бы продать, или те, что останутся за нами при неуплате всей суммы покупателем. Таким образом, они рассчитывали скорее вернуть затраченные деньги и в более короткое время создать поселение.
Мы уже несколько дней как вернулись вместе с Германом Мордаунтом в Мусридж, когда, проснувшись на заре, я услышал легкие, едва уловимые шаги индейца за стеной нашей хижины. Я вышел за дверь и очутился лицом к лицу с исчезнувшим онондаго.
— Это ты, Сускезус? А мы думали, что ты окончательно покинул нас!
— Пора уходить, — сказал он, нисколько не смутившись. — Англичанин и воины Канады скоро будут драться!
— В самом деле? А как ты об этом узнал? Где ты был все эти две недели?
— Я был, я видел, я знаю, что говорю! Идите, позовите тех молодых людей и выходите на тропу войны.
Так вот чем объяснялось его столь продолжительное отсутствие! Он слышал, как мы в его присутствии высказывали намерение присоединиться к нашим войскам перед самым началом военных действий, и отправился на рекогносцировку, чтобы предупредить нас, как только будет пора покинуть Мусридж. Я не мог видеть в этом измены или предательства и был даже рад, что наступил момент, который должен был внести разнообразие в мою жизнь.
Не теряя ни минуты, я сообщил эту весть товарищам, которые встретили ее так же, как и я. Призвали на совет и Сускезуса, который снова заявил, что следует отправиться сейчас же, не теряя ни минуты.
— Время бежит, челны готовы, ружья заряжены, люди сосчитаны, вождь настороже, и огни совета уже погашены! — сказал он.
— Ну, Корни, в путь, — сказал Гурт, вставая и потягиваясь. — Сегодня мы можем переночевать в Равенснесте, а завтра утром выйти на большую дорогу, по которой движутся наши войска. Мне еще раз представится случай увидеть Мэри Уаллас и сказать ей, как я ее люблю!
— Не надо видеться со скво, не надо заглядывать в гнездо, — сказал индеец решительно и, указав рукой в другую сторону, добавил: — Тропа войны там! Не хорошо воину видеться со скво, когда он вырывает топор. Это обабит его! Нет, идите туда, где лежит тропа войны… Здесь скво, а там скальпы!
Так как жесты молодого индейца были столь же красноречивы, как и его речь, то мы не могли не понять смысла его слов; но Гурт, снаряжаясь, все-таки продолжал его расспрашивать, и благодаря этим расспросам нам удалось узнать от Сускезуса, что генерал Аберкромби переправился уже со своими войсками через озеро Джорджа и что нам нельзя было терять времени, если мы хотели присоединиться к нему до начала действий под Тикондерогой.
Сборы наши были недолги; нас только немного задержало отсутствие Траверса, которому пришлось оставить записку, чтобы объяснить причину нашего ухода и обещать вернуться, как только окончатся первые военные операции. Записку эту мы вручили Петеру, который должен был остаться в Мусридже, тогда как мой неразлучный Джеп отправлялся с нами, навьючив на себя весь наш багаж.
Когда все было готово, приходилось решить, пойдем ли мы через Равенснест или по новой дороге, которую нам указывал Сускезус. Собственно, того, что обычно называется дорогой, не было ни тут, ни там, но путь на Равенснест был нам уже немного знаком, тогда как в том направлении, куда указывал Сускезус, мы никогда не бывали. Кроме того, в конце первого пути нас ожидали прелестные, цветущие, улыбающиеся личики Аннеке и Мэри, и даже Дирк высказался за Равенснест. Но онондаго решительно отказывался идти в ту сторону. Он оставался стоять неподвижно, указывая рукой на северо-запад с таким упорством, которое трудно было преодолеть.
— Мы не знаем этой дороги, Бесслед, — сказал Гурт, — а эта нам уже знакома!
— Сускезус знает, Сускезус покажет!
— Кроме того, мы хотели бы проститься с барышнями.
— Не надо видаться со скво! Ничего из этого не выйдет доброго. Тропа войны не ведет к женщинам. Гуроны и французские воины там! Дорога длинная — время короткое! Вождь бледнолицых очень спешит!
— Черт возьми! И мы спешим, а потому не задерживай нас и иди за нами, если не хочешь идти впереди.
— Этот путь годен только для тех, кто не хочет видеть врага! — иронично уронил Сускезус и пренебрежительно отвернулся.
— Да, черт возьми, индеец, — вспылил Гурт, — это еще что за новости! — и, быстро обернувшись, он занес руку и кинулся на онондаго. Тот бросился бежать, желая избежать удара; я погнался за ними, чтобы удержать Гурта; за мной следом кинулись и Дирк и Джеп. Так как мы бежали друг за другом, не переводя духа, сами не замечая, куда бежим, то когда наконец остановились, успели отбежать так далеко от хижины, что ее даже не было видно. Ни у кого не было охоты возвращаться назад. Быть может, с нашей стороны было несколько неосторожно так всецело полагаться на индейца, в котором все мы были даже не совсем уверены и которого почти не знали. Мы внутренне сознавали это, но самолюбие мешало нам в этом признаться. Сускезус ни минуты не колебался относительно пути и вел нас лесом прямо на северо-запад, ориентируясь главным образом по солнцу.
У нас были с собой наши компасы, и мы знали, что, идя прямо на северо-запад, мы должны выйти к живописному озеру Джорджа, но я лично сильно сомневался, что с помощью компаса мы вышли бы туда так скоро и прямо, как под водительством этого индейца.
На первом из привалов мы как раз рассуждали об этом. Мы шли безостановочно целых пять часов и теперь должны были передохнуть и утолить голод; по нашим расчетам, мы за это время прошли чуть не половину пути, который, по мнению онондаго, равнялся приблизительно сорока милям.
— Говорят, что у индейцев нюх не хуже, чем у гончей, — сказал Гурт, — и я против этого не спорю. Но все же думаю, Корни, что компас более надежный путеводитель в лесах, чем все эти индейские приметы на коре деревьев, на загнутых прутьях кустов и тому подобное.
— Без сомнения, компас не может ошибиться в направлении, но сознайтесь, что было бы довольно скучно останавливаться каждые пять минут и сверяться с компасом да еще каждый раз давать ему время устояться! — возразил я.
— Ну уж и каждые пять минут! Скажем: каждый час, много каждые полчаса! Я готов побиться об заклад, что пройду по столь же прямой линии, нисколько не уклоняясь в сторону, как и любой индеец, руководствуясь только своим компасом.
Сускезус сидел неподалеку от нас и мог хорошо слышать наш разговор. Мне показалось даже, что я уловил на его лице пренебрежительную усмешку при последних хвастливых словах Гурта; тем не менее он не произнес ни слова. Покончив с ужином, мы встали и собрались в путь. Сускезус незаметно отступил за спину Гурта, как бы выжидая, чтобы тот пошел вперед.
ГЛАВА XXI
И долго еще, пораженное удивлением, воображение мое будет вызывать в памяти моей вождя с раскрашенным лицом и его длинное копье!
Фрэно
Не стану описывать, как Герман Мордаунт со своей семьей устроился в этом новом своем жилище. Дня через два или три он и все его спутники совершенно обжились здесь, и тогда мы с Дирком решили отправиться разыскивать земли Мусриджа.
Мистер Ворден и Язон не расположены были идти дальше. Мельница или, вернее, место, удобное для постройки мельницы, на которое Язон имел свои виды, находилось во владениях Германа Мордаунта, и мистер Ньюкем уже начал с ним переговоры. Что же касалось его преподобия, то он нашел, что Равенснест представляет собою достаточное поле для его просветительской деятельности и дальше ему искать нечего.
Покидая Равенснест, нас было десять человек, но нам посоветовали взять с собой еще одного или двух индейцев в качестве разведчиков и рассыльных людей, которые могли быть нам очень полезны, так как были знакомы с этими местами. Один из них звался Прыгун, а другой Бесслед, — прозвище, данное ему за то, что где бы он ни шел, он нигде не оставлял за собой ни малейшего следа.
Ему было лет двадцать шесть, и он считался мохоком, потому что жил с этим племенем, но впоследствии я узнал, что он был онондаго. Настоящее его имя было Сускезус, или Крючковатый.
— Возьмите этого человека, — сказал мне агент мистера Мордаунта, — он вам будет полезен в лесах; он лучше всякого компаса укажет путь; кроме того, он ловок и проворен и прекрасный охотник, наконец, человек непьющий, как все онондаго!
И я решил взять его, хотя нам было бы довольно и одного индейца, а Прыгуна мы уже взяли раньше. Но в нашем положении небезопасно было обидеть краснокожего, а Прыгун, сколько бы ни дали ему отступного, все равно считал бы себя обиженным и оскорбленным, если бы мы его отставили, и потому решено было взять обоих индейцев. Индейское имя Прыгуна было Квискис и оно, если не ошибаюсь, не означало ничего особенно лестного или почетного.
Когда мы стали прощаться, все были очень растроганы. Гурт не преминул еще раз повторить Мэри свое предложение, та плакала и была взволнована; у Аннеке на глазах тоже были слезы; но мы расставались ненадолго и обещали регулярно, раза два в неделю, подавать о себе вести. Кроме того, мы обещали вернуться ко дню пятидесятилетия Германа Мордаунта, которое должно было праздноваться через три недели.
Выйдя рано поутру, мы быстро шли в течение нескольких часов подряд до тех пор, пока не достигли небольшой, но быстрой и глубокой речки, которая, как предполагали, протекала в трех или четырех милях от границы нашей земли. Здесь мы сделали привал у самой реки и прежде всего принялись утолять свой голод и только потом приступили и к делу. Траверс подозвал обоих индейцев к тому упавшему стволу, который служил нам одновременно и диваном, и столом, и, разложив на нем карту, сказал:
— Смотрите сюда! Вот река, на берегу которой мы теперь находимся! — и он указал пальцем на линию реки на карте. — А вот и изгиб ее в этом месте! Теперь надо отыскать холмик, на котором был убит олень и который уже входит во владения; границей здесь назван старый почерневший дуб, стоящий в окружении трех каштанов; на этом дубе сделаны и условные знаки, как это принято. Вы, Дэвис, кажется, говорили мне, что никогда не бывали в этих краях? — обратился землемер к старшему своему помощнику.
— Никогда, сударь, — отозвался тот, — но старый дуб среди трех каштанов, должно быть, не так трудно отыскать человеку, который хоть сколько-нибудь знаком с этой местностью! Спросите наших индейцев, они, наверное, лучше других знают это дерево, если проходили здесь когда-нибудь.
Знать дерево в этом беспредельном море деревьев, которым не видно было конца и края, в этой дикой чаще, где дерево жалось к дереву, мне казалось совершенно немыслимым, между тем Траверсу это вовсе не показалось столь невероятным, и он обратился с вопросом к индейцам.
— Послушай, Прыгун, знаешь ты здесь в лесу такое дерево, о каком я сейчас говорил?
— Нет! — коротко ответил краснокожий.
— В таком случае и Бесслед его не знает, потому что ты все-таки мохок, а ведь он, как я слышал, онондаго! Но на всякий случай спрошу и его. А ты, Бесслед, знаешь такое дерево? — обратился землемер ко второму индейцу.
За все это время я не спускал глаз с Сускезуса; он стоял, выпрямившись, как ствол, стройный, гибкий и сильный, в легких белых штанах, мокасинах и голубой холщовой рубашке, подпоясанной ярко-красным поясом, за который был заткнут его томагавк и на котором висели кисет с пулями и пороховница. Свой карабин он поставил прикладом на землю и держал его рукой за дуло, как Геркулес держит палицу. В этом человеке не было ни одного из физических недостатков или уродливостей его расы, но все ее благородные качества соединялись в нем. Тонкий орлиный нос, черные как уголь глаза, проницательные и живые, превосходные формы тела, высокий благородный лоб и полная достоинства и невозмутимого спокойствия осанка настоящего воина, соединенная со своеобразной природной грацией и пластичностью движений. Только походка его была, как у всех индейцев, несколько странная: он шел всегда со слегка согнутыми коленями, но при этом поступь его была чрезвычайно легкая и пластичная.
Пока землемер говорил, Сускезус смотрел в пространство и, казалось, не принимал ни малейшего участия в том, что происходило вокруг. Ему не приличествовало говорить в присутствии старейшего, чем он, воина и охотника, и он ждал, чтобы тот, кто должен был знать больше его, высказал то, что он знает, прежде чем он позволит себе открыть рот. Когда же обратились с вопросом непосредственно к нему, он приблизился шага на два, взглянул на карту с нескрываемым любопытством и проследил пальцем извилины реки с чисто детским удовольствием.
— Ну, что ты скажешь об этой карте, Бесслед? — спросил его Траверс.
— Хорошо! — отозвался Сускезус — А теперь покажите дуб!
— Здесь! — указал землемер. — Видишь это дерево, оно сухое, без вершины, черное; эти три каштана, как видишь, образуют возле него правильный треугольник!
Молодой индеец внимательно посмотрел на карту, и едва заметная улыбка осветила его красивое темное лицо; он, по-видимому, был доволен точностью плана.
— Хорошо! — повторил он своим низким гортанным голосом, таким мягким и певучим, как у женщины. — Очень хорошо! Бледнолицые все знают! Так пусть же теперь мой брат найдет это дерево!
— Не так трудно нарисовать дерево на карте, как разыскать его среди тысячи тысяч других деревьев в бесконечном лесу! — сказал землемер.
Сускезус улыбнулся.
— Но бледнолицый должен был видеть это дерево, если он нарисовал его. Где же тот, кто его нарисовал? — спросил онондаго.
— Я его видел однажды и сделал даже на нем условные зарубки, — сказал землемер, — но нам надо его теперь опять найти! Можешь ты мне указать, где оно находится? Мистер Литльпэдж даст французский доллар тому, кто ему укажет это дерево. Очутившись там, я уверен, что сумею разобраться в линии границы ваших владений! — добавил он, обращаясь ко мне и Дирку.
— Это дерево, которое здесь нарисовано, — сказал Сускезус, указывая на карту пренебрежительным жестом, — не здесь, не в лесу! Бледнолицый не найдет его никогда! Это живое дерево там! Индеец его знает!
И Сускезус уверенным движением, полным достоинства, указал протянутой рукой на северо-восток и так и застыл в этой позе, словно давая возможность проверить правильность его указания.
— Можешь ты проводить нас к этому дереву? — поспешил осведомиться Траверс — Проводи нас, и деньги будут твои!
Сускезус вместо ответа сделал утвердительный знак головой и принялся собирать все оставшееся от его обеда, что сделали и мы, следуя его примеру, так как спустя несколько часов всем нам, вероятно, захочется поужинать и может случиться, что тогда у нас ничего не будет под рукой.
Собрав остатки еды и взвалив себе на спину мешки, мы тронулись в путь. Индейцы шли налегке. Ни один индеец не соглашается нести на себе какую бы то ни было ношу, считая это унизительным для мужчины; эта работа, по их мнению, прилична только женщинам и вьючным животным.
Бесслед, по-видимому, действительно заслужил свое прозвание; он не шел, а как будто скользил впереди нас между бесчисленными стволами густого леса, и мы лишь с большим трудом могли поспевать за ним. Он не смотрел ни вправо, ни влево, как охотничья собака, идущая по следу дичи. Спустя некоторое время Траверс решил сделать привал.
— А далеко ли, по-твоему, отсюда до того дерева? — спросил он индейца.
— В четырех и десяти минутах! — ответил тот, показав сперва четыре пальца, а затем большой палец правой руки. — Вон там!
Меня поразила уверенность, с какой он говорил, но Траверс, как видно, ни на минуту не усомнился в точности его слов.
— Если это так недалеко, — сказал он, — то и сама пограничная линия должна быть где-нибудь здесь, поблизости! Она тянется с севера на юг, и мы скоро должны будем пересечь ее! Слушайте, ребята, — обратился он к своим помощникам, — и вы, охотники, рассыпьтесь здесь по лесу и отыщите закуренные, опаленные деревья! Найдя пограничную линию, я ручаюсь отыскать все указанные на плане предметы!
Приказание землемера было тотчас же исполнено, и мы двинулись дальше, следуя за нашим предводителем.
Гурт был легче всех нас на ногу и первым следовал за индейцем; вскоре его громкий, звучный голос возвестил нам, что он и Сускезус достигли дуба. Когда мы подошли, молодой онондаго спокойно стоял, прислонясь спиной к стволу дуба, и на лице его не было ни малейшего признака торжества или самодовольства. Он считал, что не сделал решительно ничего особенного, точно так же, как житель столицы превосходно разбирается в бесчисленных улицах и переулках своего города, где бы заблудился каждый провинциал.
Траверс внимательно обследовал дуб; с трех сторон ствола были сделаны глубокие зарубки, с четвертой же этой зарубки не было; и эта сторона была та, которая была обращена за границу владения. Не успел он окончить своего осмотра, как голоса его помощников, донесшиеся издали, возвестили, что и они нашли пограничную линию. Следуя вдоль этой линии, они вскоре присоединились к нам и тут же сообщили, что видели на холме скелет оленя, в память которого получила название вся эта местность.
До сих пор все шло великолепно; охотники отправились отыскивать ключи и нашли прекрасный и глубокий ключ неподалеку от старого дуба. Здесь и решено было разбить лагерь на ночь. Из ветвей соорудили шалаш, оленьи шкуры и одеяла заменили нам постели, и, поужинав чем бог послал, мы улеглись спать.
Траверс нашел это место чрезвычайно удобным и решил, что здесь будет главная квартира. Мы тотчас же принялись строить бревенчатую избушку, где бы можно было укрываться на ночь и в непогоду и сложить все наши припасы, орудия, шкуры и одеяла. Дело продвигалось очень успешно, так как все трудились усердно, а некоторые из нас еще, кроме того, были привычны к такой работе.
К концу третьих суток избушка наша была готова; в ней даже был пол из грубо отесанных бревен, достаточно высоко поднятый над землей, чтобы предохранять нас от сырости. Избушку, кроме того, проконопатили стружками и сухим листом; ни очага, ни трубы на крыше у нас не было: пищу мы готовили на открытом воздухе. К тщательной внутренней отделке жилья также не приступали, так как не рассчитывали зимовать в нем. Но Траверс настоял, чтобы входная дверь была сделана очень массивная, с толстыми поперечными брусьями, на прочных деревянных петлях. На мой вопрос, зачем нужна была такая дверь, он отвечал, что вокруг нас разгорается война, что агенты французов всячески стараются возмутить местные племена и целые банды мародеров из Канады наводняют эту местность; потому не мешает на всякий случай иметь надежную защиту.
После первых дней, потраченных на постройку хижины, Траверс и его помощники принялись за свою работу. Они разверстывали все владения на небольшие участки, по тысяче акров каждый, расставляли пограничные вехи в виде обугленных стволов и в то же время составляли подробный план каждого отдельного участка с описанием его почвы, растительности и других подробностей. Эти описания под руководством Траверса составляли мы с Дирком; Гурт же целые дни охотился в лесу или ловил форель в ручье. Питер и Джеп занимались кухней и домашними работами, а индейцы только и делали, что исполняли роль гонцов между Равенснестом и Мусриджем и время от времени служили проводниками нашим охотникам.
Землемеры не всегда возвращались на ночь в избу; иногда они проводили в лесу двое и трое суток, но по субботам все собирались непременно и строго соблюдали воскресный отдых.
Все с равным нетерпением всегда ожидали возвращения Прыгуна и Бесследа из Равенснеста с письмом. Письмо это иногда бывало от самого Германа Мордаунта. а иногда от той или другой из барышень. Письма никогда не адресовались кому-нибудь лично, а всем нам вообще — «Отшельникам Мусриджа». Конечно, многим из нас было бы приятнее получать частную корреспонденцию, но мы были рады и общей.
Во вторую субботу нашего пребывания в Мусридже пришло письмо от Германа Мордаунта. Он писал, что большие отряды наших войск двигаются на север и что французы все время получают подкрепления, что леса полны индейцами, которых французы натравливают на неприятеля, чтобы те с флангов беспокоили его.
«Канадские индейцы, — писал он, — гораздо коварнее и лукавее наших. В Альбани утверждают, что и у наших замечается слишком много французских денег, французских ножей, томагавков и одеял; обратите внимание на одного из ваших гонцов, по прозвищу Бесслед. Этот человек покинул свое племя и пристал к чужому; такие люди всегда подозрительны. Впрочем, все мы в руках Божьих и должны полагаться на Бога!» — заканчивал Мордаунт свое письмо, которое мы, по обыкновению, читали вслух и в присутствии Траверса, от которого у нас не было секретов.
— Ну, что касается слухов об индейцах, то стоит только кому-нибудь увидеть клок французского одеяла, чтобы начать утверждать, что их целые тюки. Если следует до известной степени опасаться индейцев, то далеко не в такой мере. Кроме того, мы более чем в сорока милях от пути армии! Что же делать мародерам на таком расстоянии от неприятеля?
— Ну, а что вы думаете относительно того, что было сказано о нашем онондаго?
— Эти подозрения могут иметь известное основание. Обыкновенно это дурной знак, когда индеец оставляет свое племя. Наш гонец несомненный онондаго, это я знаю из того, что он несколько раз отказывался от предложенного ему рома; хлеб он возьмет в любое время с полной готовностью, но никогда не допустит ни одной капли рома до своих губ.
— Да, это дурной признак, — скрывая улыбку, подтвердил Гурт, — человек, который отказывается выпить стаканчик в доброй компании, мне всегда кажется подозрительным.
Что же касается меня, то во всей манере и в характере этого индейца мне скорее чувствовалось нечто располагающее к доверию, хотя его необычайная даже для краснокожего холодность и замкнутость манер могли, пожалуй, вызвать некоторое подозрение.
— Не надо забывать, — заметил Траверс, — что с обеих сторон индейцам предложены награды за доставку скальпов.
При этих словах я заметил, что Дирк с возмущенным видом провел рукой по своим густым кудрям, и на его обычно столь спокойном лице появилось выражение жестокости.
Я встал и подошел к большому поваленному стволу, на котором сидел Сускезус и доедал свой ужин.
— Какие новости слышал ты о красных мундирах? — спросил я самым равнодушным тоном. — Как ты думаешь, достаточно ли их, чтобы победить французов?
— Взгляните на листья на деревьях и сочтите их! — сказал он вместо ответа.
— Да, но что делают теперь краснокожие? У шести народов все ли еще зарыт топор, и ты сам не собираешься ли бросить занятие рассыльного, или гонца, чтобы приняться за добычу скальпов под Тикондерогою?
— Сускезус — онондаго, — ответил индеец, особенно упирая на имя своего племени, — в его жилах не течет ни одной капли крови мохоков, а его народ не вырывает топора войны.
— Почему же? Ведь вы наши союзники и обязаны нам помогать, когда нужно!
— Сочтите листья, сочтите англичан; им не нужны онондаго!
— Это правда. Но в лесах тихо? Разве в них нет краснокожих в такое тревожное время?
Сускезус стал вдруг очень серьезен, но не сказал ни слова; он не старался избегать моего испытующего вопросительного взгляда, но сидел неподвижно, глядя прямо перед собой.
Я видел, что он решил не отвечать, и не стал настаивать, а спросил его о состоянии ручьев и рек, о количестве в них воды, и он с полной готовностью сообщил мне все эти сведения.
ГЛАВА XXII
Не бойсяничего до техпор, пока Бирнамский лес не придет в Дун-Лухух
«Макбет»
Я положительно не знал, что мне думать о Сускезусе, когда вдруг случилось нечто, что могло подтвердить подозрения относительно него. Прыгун был на охоте, а его, то есть Сускезуса, послали в Равенснест с письмом, хотя была не его очередь. Вместо того чтобы вернуться на другой день, как всегда, он исчез и целых две недели не возвращался. Обсуждая его исчезновение, мы пришли к заключению, что, считая себя заподозренным, он оскорбился и ушел от нас.
В его отсутствие мы сами побывали в Равенснесте, повидали милых барышень, которые в этой новой для них обстановке еще более расцвели. Когда мы собрались возвращаться в Мусридж, Герман Мордаунт отправился вместе с нами, чтобы помочь нам на месте своими советами и указаниями, как лучше использовать различные источники воды, находящиеся на нашей земле. Мистер Ворден присоединился к армии, быть может, предпочитая сытный офицерский стол весьма скромному столу переселенцев. Язон же заключил с Германом Мордаунтом весьма выгодное для него условие долгосрочной аренды и принялся разыгрывать роль настоящего землевладельца.
Намерение наших родителей касательно Мусриджа было несколько иное; они хотели распродать его по участкам, оставляя за собой только те, которые нам не удалось бы продать, или те, что останутся за нами при неуплате всей суммы покупателем. Таким образом, они рассчитывали скорее вернуть затраченные деньги и в более короткое время создать поселение.
Мы уже несколько дней как вернулись вместе с Германом Мордаунтом в Мусридж, когда, проснувшись на заре, я услышал легкие, едва уловимые шаги индейца за стеной нашей хижины. Я вышел за дверь и очутился лицом к лицу с исчезнувшим онондаго.
— Это ты, Сускезус? А мы думали, что ты окончательно покинул нас!
— Пора уходить, — сказал он, нисколько не смутившись. — Англичанин и воины Канады скоро будут драться!
— В самом деле? А как ты об этом узнал? Где ты был все эти две недели?
— Я был, я видел, я знаю, что говорю! Идите, позовите тех молодых людей и выходите на тропу войны.
Так вот чем объяснялось его столь продолжительное отсутствие! Он слышал, как мы в его присутствии высказывали намерение присоединиться к нашим войскам перед самым началом военных действий, и отправился на рекогносцировку, чтобы предупредить нас, как только будет пора покинуть Мусридж. Я не мог видеть в этом измены или предательства и был даже рад, что наступил момент, который должен был внести разнообразие в мою жизнь.
Не теряя ни минуты, я сообщил эту весть товарищам, которые встретили ее так же, как и я. Призвали на совет и Сускезуса, который снова заявил, что следует отправиться сейчас же, не теряя ни минуты.
— Время бежит, челны готовы, ружья заряжены, люди сосчитаны, вождь настороже, и огни совета уже погашены! — сказал он.
— Ну, Корни, в путь, — сказал Гурт, вставая и потягиваясь. — Сегодня мы можем переночевать в Равенснесте, а завтра утром выйти на большую дорогу, по которой движутся наши войска. Мне еще раз представится случай увидеть Мэри Уаллас и сказать ей, как я ее люблю!
— Не надо видеться со скво, не надо заглядывать в гнездо, — сказал индеец решительно и, указав рукой в другую сторону, добавил: — Тропа войны там! Не хорошо воину видеться со скво, когда он вырывает топор. Это обабит его! Нет, идите туда, где лежит тропа войны… Здесь скво, а там скальпы!
Так как жесты молодого индейца были столь же красноречивы, как и его речь, то мы не могли не понять смысла его слов; но Гурт, снаряжаясь, все-таки продолжал его расспрашивать, и благодаря этим расспросам нам удалось узнать от Сускезуса, что генерал Аберкромби переправился уже со своими войсками через озеро Джорджа и что нам нельзя было терять времени, если мы хотели присоединиться к нему до начала действий под Тикондерогой.
Сборы наши были недолги; нас только немного задержало отсутствие Траверса, которому пришлось оставить записку, чтобы объяснить причину нашего ухода и обещать вернуться, как только окончатся первые военные операции. Записку эту мы вручили Петеру, который должен был остаться в Мусридже, тогда как мой неразлучный Джеп отправлялся с нами, навьючив на себя весь наш багаж.
Когда все было готово, приходилось решить, пойдем ли мы через Равенснест или по новой дороге, которую нам указывал Сускезус. Собственно, того, что обычно называется дорогой, не было ни тут, ни там, но путь на Равенснест был нам уже немного знаком, тогда как в том направлении, куда указывал Сускезус, мы никогда не бывали. Кроме того, в конце первого пути нас ожидали прелестные, цветущие, улыбающиеся личики Аннеке и Мэри, и даже Дирк высказался за Равенснест. Но онондаго решительно отказывался идти в ту сторону. Он оставался стоять неподвижно, указывая рукой на северо-запад с таким упорством, которое трудно было преодолеть.
— Мы не знаем этой дороги, Бесслед, — сказал Гурт, — а эта нам уже знакома!
— Сускезус знает, Сускезус покажет!
— Кроме того, мы хотели бы проститься с барышнями.
— Не надо видаться со скво! Ничего из этого не выйдет доброго. Тропа войны не ведет к женщинам. Гуроны и французские воины там! Дорога длинная — время короткое! Вождь бледнолицых очень спешит!
— Черт возьми! И мы спешим, а потому не задерживай нас и иди за нами, если не хочешь идти впереди.
— Этот путь годен только для тех, кто не хочет видеть врага! — иронично уронил Сускезус и пренебрежительно отвернулся.
— Да, черт возьми, индеец, — вспылил Гурт, — это еще что за новости! — и, быстро обернувшись, он занес руку и кинулся на онондаго. Тот бросился бежать, желая избежать удара; я погнался за ними, чтобы удержать Гурта; за мной следом кинулись и Дирк и Джеп. Так как мы бежали друг за другом, не переводя духа, сами не замечая, куда бежим, то когда наконец остановились, успели отбежать так далеко от хижины, что ее даже не было видно. Ни у кого не было охоты возвращаться назад. Быть может, с нашей стороны было несколько неосторожно так всецело полагаться на индейца, в котором все мы были даже не совсем уверены и которого почти не знали. Мы внутренне сознавали это, но самолюбие мешало нам в этом признаться. Сускезус ни минуты не колебался относительно пути и вел нас лесом прямо на северо-запад, ориентируясь главным образом по солнцу.
У нас были с собой наши компасы, и мы знали, что, идя прямо на северо-запад, мы должны выйти к живописному озеру Джорджа, но я лично сильно сомневался, что с помощью компаса мы вышли бы туда так скоро и прямо, как под водительством этого индейца.
На первом из привалов мы как раз рассуждали об этом. Мы шли безостановочно целых пять часов и теперь должны были передохнуть и утолить голод; по нашим расчетам, мы за это время прошли чуть не половину пути, который, по мнению онондаго, равнялся приблизительно сорока милям.
— Говорят, что у индейцев нюх не хуже, чем у гончей, — сказал Гурт, — и я против этого не спорю. Но все же думаю, Корни, что компас более надежный путеводитель в лесах, чем все эти индейские приметы на коре деревьев, на загнутых прутьях кустов и тому подобное.
— Без сомнения, компас не может ошибиться в направлении, но сознайтесь, что было бы довольно скучно останавливаться каждые пять минут и сверяться с компасом да еще каждый раз давать ему время устояться! — возразил я.
— Ну уж и каждые пять минут! Скажем: каждый час, много каждые полчаса! Я готов побиться об заклад, что пройду по столь же прямой линии, нисколько не уклоняясь в сторону, как и любой индеец, руководствуясь только своим компасом.
Сускезус сидел неподалеку от нас и мог хорошо слышать наш разговор. Мне показалось даже, что я уловил на его лице пренебрежительную усмешку при последних хвастливых словах Гурта; тем не менее он не произнес ни слова. Покончив с ужином, мы встали и собрались в путь. Сускезус незаметно отступил за спину Гурта, как бы выжидая, чтобы тот пошел вперед.