Страница:
Все это было сказано тоном искренним и чистосердечным, быть может, отчасти потому, что Аннеке могла нас слышать, и я даже заметил, что она посмотрела в нашу сторону в тот момент, когда я собирался ответить майору.
— Весьма благодарен вам, мистер Бельстрод, — отвечал я, — и весьма ценю вашу любезность, но мой дед еще жив, и я не могу выйти из его повиновения, а мне известно его желание, чтобы я оставался в Сатанстое.
— В Сатане… что? — спросил Бельстрод с не совсем приличным любопытством.
— Сатанстое, — повторил я. — Меня нисколько не удивляет, что это название вызывает у вас улыбку; оно действительно несколько странно, но так назвал наше поместье мой дед!
— Название это мне даже очень нравится, могу вас уверить, и я убежден, что совершенно влюбился бы в вашего деда, этого типичного англосакса. Но неужели же он желает, чтобы вы вечно оставались в Сатане…
— В Сатанстое… Нет, но я должен остаться там по крайней мере до моего совершеннолетия, которого я достигну лишь через несколько месяцев!
— Во всяком случае, если бы у вас явилось желание вступить в ряды армии, мой милый Литльпэдж, не забудьте меня Вспомните, что у вас есть друг, пользующийся некоторым влиянием, которое он счастлив будет пустить в ход ради вас.
— Очень признателен вам, мистер Бельстрод, за ваше милое предложение, но признаюсь, что желал бы быть обязанным своим повышением исключительно только своим заслугам.
— Полноте, милый мой, что вы говорите! Вспомните Ювенала: «Probitas laudatur et alget». Вы еще так недавно выпорхнули из колледжа, что не могли забыть этих слов.
— Я не читал Ювенала, мистер Бельстрод, и если такова преподаваемая им мораль, то и впредь не хочу его читать! — сказал я.
Бельстрод собирался что-то ответить, но ему помешала мисс Уоррен, по-видимому, направившая на него свои батареи.
— Правда ли, мистер Бельстрод, что господа офицеры сняли новый театр и намерены дать в нем несколько представлений?
— Кто вам сказал об этом? Хоррей? Его следует посадить под арест за это.
— Не он один виноват в этом, — вступилась Аннеке, — а весь полк. Вот уже две недели, как это всем известно; я даже слышала, что пойдут Катон и Скриб.
— Совершенно верно, и мы имеем намерение просить вас прийти послушать, как мы будем уродовать эти пьесы, в том числе и ваш покорный слуга, мисс Мордаунт! — сказал Бельстрод.
— Скриба я не знаю, но пьесу Аддисона знаю: она превосходна. А когда должны начаться представления? — осведомилась Аннеке.
— Как только святой Пинкстер окончит свои! Едва произнес майор слова «святой Пинкстер», как поднялся общий смех и целый град вопросов и восклицаний. Аннеке, воспользовавшись этим моментом, обратилась ко мне:
— Вы действительно намерены поступить на службу, мистер Литльпэдж?
— В военное время трудно поручиться за что-нибудь! Во всяком случае, я вступлю в ряды войск не иначе, как защитником отечества!
Минутку спустя мисс Аннеке снова с интересом спросила меня:
— Вы знаете латынь, мистер Литльпэдж? Ведь вы были в университете!
— Знаю настолько, насколько ее можно узнать в наших колледжах, мисс Мордаунт! — был мой ответ.
— Скажите мне, что означала цитата мистера Бельстрода? — спросила она.
— Что честность прославляют, но что она умирает с голоду!
Выражение неудовольствия мелькнуло на лице моей собеседницы, но она не сказала ни слова.
— Вы будете играть роль Катона, мистер Бельстрод? — воскликнула одна из барышень. — Это прелестно. А какой на вас будет костюм? Современный или исторический, того времени?
— Да просто мой халат, до некоторой степени приспособленный к случаю, если только святой Пинкстер не внушит мне более счастливой мысли! — ответил майор.
— А вы в самом деле полагаете, что Пинкстер был святой? — спросила Аннеке совершенно серьезно.
Бельстрод прикусил губу; ему не приходило в голову узнать, по какому случаю происходят эти негритянские празднества, и потому он смутился.
— Если я ошибаюсь, то надеюсь, что вы, мисс Мордаунт, выведете меня из заблуждения.
— Охотно! Пинкстер, в сущности, не что иное, как Троицын день; следовательно, вам волей-неволей придется вычеркнуть одного святого из вашего календаря, мистер Бельстрод.
Майор наклонил голову в знак покорности и в свое оправдание сказал:
— Ведь, по справедливости, это вина наших предков, мисс Мордаунт, что они не признают и не знают праздника пятидесятницы, что и явилось причиной моего невежества.
— Но некоторые из моих предков признавали этот праздник и чтили его! — сказала Аннеке.
— Да, со стороны Голландии, но, говоря о наших предках, я подразумеваю тех, которые, к счастью моему, у нас с вами общие.
— Разве мистер Бельстрод состоит с вами в родстве? — спросил я с некоторой поспешностью.
— Дед мистер Бельстрода и моя прабабушка были родные брат и сестра, — сказала Аннеке, — так что мы в некотором роде кузены, с голландской точки зрения; в Англии же такого рода родство, насколько мне известно, ни во что не ставится!
— Напротив, — возразил майор, — когда я отправлялся в колонии, мой отец настоятельно наказывал разыскать вашего батюшку и сблизиться с вашей семьей; он весьма дорожит своим родством с мистером Мордаунтом.
Итак, из всех я один не мог предъявить никаких прав на родство с прелестной мисс Аннеке; сколько я ни перебирал в памяти всех моих голландских родственников, среди них не нашлось ни одного, породнившегося каким-нибудь манером с ее семьей.
ГЛАВА VII
После того я не раз виделся с Аннеке Мордаунт то на прогулке, то у них дома, а в день званого обеда мистер Бельстрод сделал мне честь, посетив меня у моей тетки. Он сообщил, что также приглашен на обед и что прямо из-за стола все отправятся в театр на любительский спектакль офицеров.
— Если вы потрудитесь зайти в ресторан «Корона», то найдете там оставленные на ваше имя билеты для вас и для ваших друзей, в том числе и для вашего родственника, мистера Дирка Фоллока; если не ошибаюсь, так его зовут? У этих голландцев всегда такие странные имена, не правда ли?
— Они могут казаться странными англичанину, как и наши, вероятно, кажутся странными им, — сказал я, — а что касается Дирка Ван Валькенбурга, то он не мой родственник, а родственник Мордаунтов.
— Их или ваш, не все ли равно! Я знал, что он состоит в родстве с кем-то из моих знакомых, и этого было достаточно для приглашения. Когда я смотрю на него, то всегда сожалею, что он не состоит в отряде гренадер.
— Несомненно, он там был бы у места, но голландцы очень привязаны к своей родине и почти никогда не вступают ни в войска, ни во флот, как мы, колонисты английского происхождения. Это, конечно, не мешает семье Ван Валькенбургов быть самыми верноподданными слугами Ганноверского дома.
— Так, значит, вы приведете к нам вашего друга! Конечно, наш спектакль едва ли чем может прельстить вас, но приходите хотя бы просто с целью убить время. Однако мне пора спешить на репетицию! — добавил майор и стал прощаться.
После его ухода я отправился в «Корону» за билетами, а оттуда на Мэль, излюбленное место прогулок высшего общества. Два оркестра военной музыки, помещенных у кладбища при церкви Святой Троицы, играли попеременно для увеселения гуляющей публики. Некоторые ворчуны in petto высказывали мнение, что выбор места для помещения музыкантов был не совсем удачен. Но разве можно было громко порицать то, что решили господа военные? Когда я пришел на Мэль, гулянье было в полном разгаре; всюду мелькали мундиры военных и даже моряков, дамы щеголяли нарядными туалетами. Я остановился и стал искать глазами мисс Мордаунт; я положительно не мог не думать о ее красоте, грации, миловидности и приветливости; только мысль о Дирке несколько тревожила меня. Но Аннеке была его двоюродной сестрой, и такое родство было слишком близким для вступления в брак, по мнению моего деда, и я от всей души разделял теперь его мнение. И вот я увидел ее под руку с Мэри Уаллас в сопровождении Бельстрода, увивавшегося подле нее, и Гарриса, разговаривавшего с Мэри. Быстро отвернувшись, я хотел уйти, даже не раскланявшись с ними, но майор окликнул меня:
— Как, Корнелиус Львиное Сердце, вы не узнали ваших друзей? — воскликнул он достаточно громко, чтобы заставить меня обернуться.
Сконфуженный, я кое-как оправдался, и Аннеке, видя мое смущение, поспешила выручить меня.
— Мне кажется, — сказала она, — что прозвище Львиное Сердце, хотя и является вполне заслуженным мистером Литльпэджем, более подходит к военному, чем к гражданскому человеку. Не правда ли, мистер Литльпэдж, вы с удовольствием уступите его господам военным?
— Я весьма желал бы втянуть вас, мистер Литльпэдж, в ту войну, которую беспрерывно ведет со мной мисс Мордаунт. Она постоянно пренебрегает нами, беднягами, переплывшими бурный океан для того, чтобы защитить колонии от французов, и в том числе, главным образом, жителей Нью-Йорка, которые за это не питают к нам ни малейшей признательности. Будьте же судьей между нами!
— Но прежде чем принять на себя эту роль, необходимо, чтобы он знал, в чем должны состоять его обязанности и ответственность! — возразила мисс Аннеке и принялась излагать мне суть их разногласий.
Затем разговор перешел к предстоящему спектаклю.
— Знаете ли, кузина (Бельстрод часто называл Аннеке кузиной), что я страшно боюсь вашей критики? Вы и так уже недолюбливали нас, военных, и в особенности наш полк, а тут еще явитесь судьей нашего доморощенного искусства.
— Моя критика в данном случае будет критикой полного невежды, — засмеялась она, — так как сегодня я первый раз в жизни буду в театре. Мы с вами, мистер Бельстрод, будем одновременно дебютировать: вы — на сцене, а я — в зрительном зале. Но скажите вполне ли приличен этот род развлечений?
— На этот счет взгляды за последнее время весьма изменились. В высшем обществе многие устраивают теперь любительские спектакли у себя на дачах. Эта мода пришла к нам из Франции; как вам известно, сэр Гарри, мой батюшка, не вполне его одобряет, и моя матушка также.
— Но вы, вероятно, надеетесь, что когда они узнают о ваших успехах, то позабудут, на каком поле вы пожали ваши лавры, — пошутила Аннеке. — Однако время идет, а нам надо еще переодеться к обеду, Мэри. Итак, до свиданья, господа, не забудьте, что мы вас будем ждать.
Этим она дала нам понять, что не желает, чтобы мы их провожали, и мы, откланявшись, остались одни. Бельстрод взял меня под руку, и мы направились на Дюк-стрит, где жил и он, и я; Гаррис же продолжал еще прогуливаться, отыскивая знакомых.
— Знаете ли, Литльпэдж, это прелестнейшая девушка во всей колонии, и несколько месяцев пребывания в Лондоне сделают из нее настоящую великосветскую львицу! — сказал он с жаром и искренностью, удивившими меня.
— Что касается меня, то я не вижу в мисс Мордаунт никаких недостатков, — возразил я, — и всякое изменение в ней могло бы только быть ей в ущерб. — На этот раз очередь быть удивленным оказалась за моим собеседником. С минуту он пристально смотрел на меня, затем перевел разговор на другую тему, и об Аннеке мы больше не заикались.
Бельстрод был умен и образован, и я слушал его с истинным наслаждением. «Вот, — думал я, — самый подходящий муж для Аннеке; он красив, умен, богат, родовит и образован. Чего еще больше? Он не может встретить отказа. Надо мне унять свое сердце, не то оно сделает меня несчастным!» — и я решил следить за собой.
Я был молод, считал себя весьма разумным и принимал самые благие решения; расставаясь с майором, я обещал ему зайти за ним, чтобы вместе отправиться на обед, и сдержал свое обещание.
— Хорошо, что в Нью-Йорке принято ходить пешком, — сказал Бельстрод, беря меня под руку, — потому что экипажам было бы трудно проезжать по этим узким улочкам. Что же касается портшезов, то для меня отвратительно видеть в них мужчину.
— Многие из лучших семейств Нью-Йорка имеют свои экипажи и пользуются ими, — сказал я, — но здесь даже дамы ходят пешком, и это считается хорошим тоном, так что, вероятно, сегодня в театр большинство из них придут, вместо того чтобы приехать.
Наконец мы добрались до Кроун-стрит.
— Я не понимаю, как мистеру Мордаунту пришла фантазия построить себе дом чуть не в пригороде, — заметил Бельстрод. — Приходится совершенно нарушать все свои привычки, чтобы посещать его. Такая даль!
— А между тем мне кажется, что здешние расстояния должны бы вам казаться пустячными по сравнению с лондонскими, — возразил я. — Правда, там вы пользуетесь экипажами!
— Да, конечно, но смотрите, не проговоритесь, мисс Аннеке, что я нахожу это расстояние слишком большим. Это может показаться ей обидным.
Я утвердительно кивнул головой как раз в тот момент, когда перед нами дверь отворилась и мы вошли в дом.
В гостиной собрались уже все приглашенные, кроме нас и Гарриса, имевшего привычку постоянно всюду опаздывать. Всего было человек двенадцать.
— Ну, теперь, за исключением Гарриса, все, кажется, в сборе, — сказал Герман Мордаунт, обращаясь к дочери. — Будем мы его ждать или нет? Он обыкновенно опаздывает.
— Дело в том, что теперь он важная персона: его отец только что получил баронство, и он имеет право вести хозяйку дома к столу. Вот что значит быть сыном ирландского барона!
Это была новость, которой никто еще не знал, и это дало повод к новым обсуждениям: садиться без него за стол или подождать?
— А за отсутствием сына свежеиспеченного ирландского барона, вы полагаете, я должна была бы подать руку сыну английского баронета, который здесь налицо? — сказала Аннеке, смягчая улыбкой легкую иронию, слышавшуюся в ее словах.
— Я возблагодарил бы Бога, кузина, если бы вы мне отдали не только руку, но и сердце! — ответил Бельстрод, понизив голос, но все же достаточно громко, чтобы я мог слышать.
Это было слишком ясно, и я с тревогой следил за Аннеке, желая знать, как она примет это признание. Но она не проявила при этом ни малейшего волнения и, по-видимому, приняла слова майора за шутку.
— Мне кажется, папа, следует приказать подавать, — сказала она, обращаясь к отцу. — Мистер Гаррис может обидеться, если не застанет нас всех за столом; он подумает, что его часы стали уходить вперед и что он явился на полчаса раньше, чем хотел.
— Да, это будет полезный урок Гаррису, — сказал Бельстрод, — и вполне заслуженный, потому что, когда я ему на днях сделал дружеское замечание по поводу его дурной привычки всюду опаздывать, знаете ли, что он мне ответил? «Так как теперь после лорда Лаудона, главнокомандующего, губернатора да еще нескольких высокопоставленных лиц, мне принадлежит право председательствовать на всех обедах, то, если я явлюсь рано, мне придется вести к столу всех старух и сидеть рядом с ними; тогда как, если я запоздаю, мне может представиться случай пристроиться к какой-нибудь из дочек». Но сегодня его расчет не пойдет ему впрок, так как хозяйке еще не минуло пятидесяти лет.
— Я не думала, что мистер Гаррис такой хитрый, — покачав головой, усмехнулась Аннеке, — а вот и он, как раз вовремя, чтобы заявить о своих правах.
— Ах, негодный! Ведь он таки вспомнил ваш возраст! И, как видите, преодолел свою привычку.
Едва только Гаррис переступил через порог, как доложили, что обед подан; все взоры обратились на Гарриса. Но прапорщик, который по годам был даже моложе меня, стеснялся заявить о своих правах и с минуту стоял в нерешимости. Этой минутой воспользовался мистер Мордаунт, бывавший не раз в Англии и прекрасно знакомый со всеми обычаями высшего света.
— Господа, — сказал он, — прошу вас заметить, что сегодня мы собрались, главным образом, чтобы чествовать мистера Корнелиуса Литльпэджа и чтобы отблагодарить его за оказанную моей дочери услугу, а потому, надеюсь, он предложит мисс Мордаунт руку, чтобы вести ее к столу.
При этом неожиданном обороте дела я почувствовал себя крайне неловко и едва смел взглянуть на мисс Аннеке, ведя ее в столовую; рука моя дрожала под ее рукой, и когда все сели за стол, я сел подле нее. Это был, в сущности, первый парадный обед, на котором я присутствовал в своей жизни.
— Если бы я знал, что здесь предстоит такой обед, мисс Мордаунт, — проговорил я, когда подали жаркое, — то мой отец был бы счастлив прислать вам дичь, которую сам настрелял; он прекрасный охотник и бьет очень много дичи.
С моей легкой руки после этого разговор перешел на охоту. Вест-Честер вообще славится своими превосходными охотами. Все мужчины увлеклись этой темой, а так как дам было всего только две — мисс Аннеке и мисс Уаллас, то они вскоре запросили пощады.
— Вы забываете, господа, что мисс Уаллас и я не охотимся!
— Если не считать стрел Купидона, — возразил Бельстрод с присущей ему находчивостью, — потому что этим оружием вы владеете в совершенстве и производите настоящие опустошения; об этом мне хорошо известно.
Перед концом обеда провозглашено было несколько тостов, в том числе Аннеке провозгласила тост «За актеров-любителей», пожелав им таких же лавров на поприще искусства, как и на полях чести. Гаррис ответил тостом от имени полка, закончив его пожеланием всех благ нью-йоркским дамам, отличающимся не только красотой, но и умом.
После выхода из-за стола дамы и несколько кавалеров прошли в гостиную, и всякий поочередно спел что-нибудь. Аннеке обладала прелестным голосом, и Бельстрод был положительно в восторге от ее пения, и я также.
ГЛАВА VIII
— Гаррис совершенно выйдет из строя, если я не ухитрюсь как-нибудь выманить его из-за стола! — сказал Бельстрод. — Он сегодня должен играть Марцию, и если хорошо, чтобы он был чуточку навеселе для храбрости, то весьма плохо, если он будет чересчур навеселе, так как это может повредить доброму имени добродетельной римлянки!
Аннеке, однако, успокоила его, сказав, что ее отец не имеет привычки подолгу задерживать своих гостей за столом. Действительно, не более как полчаса спустя все остальные мужчины пришли в гостиную пить кофе, и даже Гаррис достаточно твердо держался на ногах. Бельстрод поспешил, однако, увести его, сказав, что их час настал и что им пора исчезнуть, как тени отца Гамлета.
В семь часов все маленькое общество отправилось в театр. Туда же спешила публика со всех сторон. Улицы были полны разряженных дам и кавалеров. Мужчины из предосторожности, чтобы не сбить своих проборов и не испортить причесок, несли шляпы в руках. Аннеке Мордаунт с красивой пышной прической, с легким слоем пудры на светло-каштановых волосах была прелестна.
Наконец мы вошли в театр. Первые ряды были заняты неграми в парадных ливреях, которые были посланы занять места для своих господ, как это здесь было принято. По мере того как публика собиралась, негры исчезали.
Мы заняли оставленные для нас места. Аннеке заранее предвкушала предстоящее удовольствие.
Когда прибыли главнокомандующий и губернатор, заиграл оркестр духовой музыки, и вскоре поднялся занавес. Совершенно новый мир предстал нашим глазам. Говорить об игре артистов я не стану: мне она казалась превосходной. Бельстрода встречали и провожали аплодисментами. Многие, бывавшие даже в лондонских театрах, уверяли, что роль Катона Бельстрод исполнил мастерски, не хуже любого большого актера. Добродетельная Марция, и та держалась довольно твердо на ногах, и известная томность во взгляде придавала ей больше женственности и отчасти смягчала некоторую грубоватость ее манер. В результате все были довольны, даже высшее начальство.
В антракте между трагедией и водевилем актеры вышли в зал, где их стали осыпать восторженными похвалами. У Аннеке горели глаза, и вся она сияла восторгом и радостью, восхваляя Бельстрода и осыпая его комплиментами. Этот успех, по-видимому, сослужил ему хорошую службу, подумал я, к немалому моему огорчению, но, благодарение Богу, раздался звонок, и актеры отправились переодеваться.
Во время антракта зрители обходили ложи знакомых, обмениваясь впечатлениями. Я зашел в ложу моей тетки, которая также была довольна спектаклем. Дядя нашел, что Марция обучалась своей роли у какой-нибудь маркитантки, но Катон был вполне удовлетворителен.
— Кстати, Джен (так звали мою тетку), — обратился он к жене, — говорят, что этот Бельстрод женится на прелестной дочери Германа Мордаунта и что вскоре она будет леди Бельстрод.
— Весьма возможно, — отвечала тетка. — Отец Германа Мордаунта был из хорошей английской семьи, хотя и беден, как Иов. Но он женился на богатой голландской наследнице, а сам Герман, по его примеру, также женился на очень богатой наследнице, хотя и английской, так что все эти богатства теперь унаследует Аннеке. Это весьма завидная невеста.
Так, значит, было дело решенное, и только теперь я почувствовал, какую боль мне причиняло это известие и как в течение одной недели мое бедное сердце успело привязаться к девушке.
Началась вторая пьеса, она показалась мне возмутительно тривиальной, но и в ней Бельстрод, исполнявший роль слуги, играл превосходно. Пьеса эта пользовалась большим успехом в Лондоне, и мнение столицы, очевидно, должно было быть решающим. Но я с радостью увидел, что личико Аннеке становилось серьезным и что она не находила в этой пьесе никакого удовольствия. Едва успели опустить занавес, как она поспешила уйти из ложи.
На улице к нам присоединилось несколько барышень — подруг Аннеке; все они громко и шумно восхищались пьесой, но Аннеке и Мэри Уаллас упорно молчали. Все наше маленькое общество вернулось к Мордаунтам, где мы должны были ужинать. Когда уже садились за стол, явился Бельстрод, сияющий и торжествующий.
— Согласитесь, что Марция была весьма недурна! Но могу вас уверить, что был момент, когда я, как режиссер, начал беспокоиться!
— Да, вам, как режиссеру, было очень много дела! — довольно сухо отозвался Герман Мордаунт.
— Мисс Мордаунт была так добра, что дала мне понять, что она осталась не слишком недовольна Катоном, и я желал бы знать, каково ее мнение о маленькой пьесе?
— Она позволит мне не сожалеть о том, что у нас нет постоянного театра! — ответила Аннеке. — Я не могла бы этого сказать, если бы сегодняшний спектакль окончился трагедией!
— Весьма сожалею, что наш выбор пал на эту столь излюбленную в Лондоне пьесу, и если вы считаете, что он оказался неудачным, то прошу вас простить нас на этот раз!
Под конец ужина опять провозглашали тосты, и на этот раз Дирк, молчавший на протяжении всего дня, со свойственной ему искренностью и откровенностью провозгласил тост за здоровье Аннеке Мордаунт.
Это было противно всем правилам приличия и благовоспитанности — пить за здоровье присутствующего лица, и Бельстрод запротестовал против такого новшества. На бедного Дирка посыпался целый град шуток, и Аннеке прибегла к единственному средству спасти своего кузена из этого неприятного положения, в свою очередь предложив выпить за здоровье кузена Ван Валькенбурга. После того все поочередно стали петь, и тогда Дирк вернул себе всеобщее расположение, спев на простонародном наречии голландскую песенку со столь забавной мимикой и интонацией, что все хохотали от души и простили ему наивную оплошность.
Мне оставалось пробыть всего еще два дня в Нью-Йорке, и с тяжелым сердцем я пошел прощаться с Аннеке и ее отцом.
— Дирк только что сообщил мне, что он едет вместе с вами завтра, — сказал Герман Мордаунт. — Аннеке уезжает уже сегодня с мисс Уаллас в Лайлакбеш, а я приеду туда к вечеру. Так знаете ли, что вам следует сделать? Выезжайте завтра с рассветом и по пути заезжайте к нам позавтракать. Мы вас долго не задержим, и к ночи вы будете в Сатанстое!
Отказаться от столь милого предложения было невозможно, и я вернулся к тетке с несколько обнадеженным сердцем. Прощанье так тяжело, когда не знаешь, когда вновь свидишься.
С шести утра и Дирк, и я были уже в седлах. Стояло прекрасное майское утро, и когда мы выехали за город, какой-то всадник принялся что есть мочи нагонять нас. Это был Язон Ньюкем. Поравнявшись с нами, он был несколько разочарован, что его попутчиками являлись мы: видимо, он рассчитывал на новое знакомство, так как ничего так не любил, как новые знакомства. Не знаю, к каким только ухищрениям ни прибегал Язон, чтобы выведать у каждого его секреты, или намерения, или желания, но всего чаще он, конечно, прибегал к самым бесцеремонным расспросам, недопустимым иногда не только из соображений деликатности, но даже из самой элементарной вежливости. В данном случае ему также весьма скоро стало известно, куда мы едем, и вот каким способом.
— Вы рано нынче выехали, господа! Вероятно, у вас на то были в превосходной степени важные причины!
— Весьма благодарен вам, мистер Бельстрод, — отвечал я, — и весьма ценю вашу любезность, но мой дед еще жив, и я не могу выйти из его повиновения, а мне известно его желание, чтобы я оставался в Сатанстое.
— В Сатане… что? — спросил Бельстрод с не совсем приличным любопытством.
— Сатанстое, — повторил я. — Меня нисколько не удивляет, что это название вызывает у вас улыбку; оно действительно несколько странно, но так назвал наше поместье мой дед!
— Название это мне даже очень нравится, могу вас уверить, и я убежден, что совершенно влюбился бы в вашего деда, этого типичного англосакса. Но неужели же он желает, чтобы вы вечно оставались в Сатане…
— В Сатанстое… Нет, но я должен остаться там по крайней мере до моего совершеннолетия, которого я достигну лишь через несколько месяцев!
— Во всяком случае, если бы у вас явилось желание вступить в ряды армии, мой милый Литльпэдж, не забудьте меня Вспомните, что у вас есть друг, пользующийся некоторым влиянием, которое он счастлив будет пустить в ход ради вас.
— Очень признателен вам, мистер Бельстрод, за ваше милое предложение, но признаюсь, что желал бы быть обязанным своим повышением исключительно только своим заслугам.
— Полноте, милый мой, что вы говорите! Вспомните Ювенала: «Probitas laudatur et alget». Вы еще так недавно выпорхнули из колледжа, что не могли забыть этих слов.
— Я не читал Ювенала, мистер Бельстрод, и если такова преподаваемая им мораль, то и впредь не хочу его читать! — сказал я.
Бельстрод собирался что-то ответить, но ему помешала мисс Уоррен, по-видимому, направившая на него свои батареи.
— Правда ли, мистер Бельстрод, что господа офицеры сняли новый театр и намерены дать в нем несколько представлений?
— Кто вам сказал об этом? Хоррей? Его следует посадить под арест за это.
— Не он один виноват в этом, — вступилась Аннеке, — а весь полк. Вот уже две недели, как это всем известно; я даже слышала, что пойдут Катон и Скриб.
— Совершенно верно, и мы имеем намерение просить вас прийти послушать, как мы будем уродовать эти пьесы, в том числе и ваш покорный слуга, мисс Мордаунт! — сказал Бельстрод.
— Скриба я не знаю, но пьесу Аддисона знаю: она превосходна. А когда должны начаться представления? — осведомилась Аннеке.
— Как только святой Пинкстер окончит свои! Едва произнес майор слова «святой Пинкстер», как поднялся общий смех и целый град вопросов и восклицаний. Аннеке, воспользовавшись этим моментом, обратилась ко мне:
— Вы действительно намерены поступить на службу, мистер Литльпэдж?
— В военное время трудно поручиться за что-нибудь! Во всяком случае, я вступлю в ряды войск не иначе, как защитником отечества!
Минутку спустя мисс Аннеке снова с интересом спросила меня:
— Вы знаете латынь, мистер Литльпэдж? Ведь вы были в университете!
— Знаю настолько, насколько ее можно узнать в наших колледжах, мисс Мордаунт! — был мой ответ.
— Скажите мне, что означала цитата мистера Бельстрода? — спросила она.
— Что честность прославляют, но что она умирает с голоду!
Выражение неудовольствия мелькнуло на лице моей собеседницы, но она не сказала ни слова.
— Вы будете играть роль Катона, мистер Бельстрод? — воскликнула одна из барышень. — Это прелестно. А какой на вас будет костюм? Современный или исторический, того времени?
— Да просто мой халат, до некоторой степени приспособленный к случаю, если только святой Пинкстер не внушит мне более счастливой мысли! — ответил майор.
— А вы в самом деле полагаете, что Пинкстер был святой? — спросила Аннеке совершенно серьезно.
Бельстрод прикусил губу; ему не приходило в голову узнать, по какому случаю происходят эти негритянские празднества, и потому он смутился.
— Если я ошибаюсь, то надеюсь, что вы, мисс Мордаунт, выведете меня из заблуждения.
— Охотно! Пинкстер, в сущности, не что иное, как Троицын день; следовательно, вам волей-неволей придется вычеркнуть одного святого из вашего календаря, мистер Бельстрод.
Майор наклонил голову в знак покорности и в свое оправдание сказал:
— Ведь, по справедливости, это вина наших предков, мисс Мордаунт, что они не признают и не знают праздника пятидесятницы, что и явилось причиной моего невежества.
— Но некоторые из моих предков признавали этот праздник и чтили его! — сказала Аннеке.
— Да, со стороны Голландии, но, говоря о наших предках, я подразумеваю тех, которые, к счастью моему, у нас с вами общие.
— Разве мистер Бельстрод состоит с вами в родстве? — спросил я с некоторой поспешностью.
— Дед мистер Бельстрода и моя прабабушка были родные брат и сестра, — сказала Аннеке, — так что мы в некотором роде кузены, с голландской точки зрения; в Англии же такого рода родство, насколько мне известно, ни во что не ставится!
— Напротив, — возразил майор, — когда я отправлялся в колонии, мой отец настоятельно наказывал разыскать вашего батюшку и сблизиться с вашей семьей; он весьма дорожит своим родством с мистером Мордаунтом.
Итак, из всех я один не мог предъявить никаких прав на родство с прелестной мисс Аннеке; сколько я ни перебирал в памяти всех моих голландских родственников, среди них не нашлось ни одного, породнившегося каким-нибудь манером с ее семьей.
ГЛАВА VII
— Безумен тот, кто станет рисковать жизнью за девушку, которая его не любит.
— Мне ее не надо, и вы можете взять ее себе!
Шекспир
После того я не раз виделся с Аннеке Мордаунт то на прогулке, то у них дома, а в день званого обеда мистер Бельстрод сделал мне честь, посетив меня у моей тетки. Он сообщил, что также приглашен на обед и что прямо из-за стола все отправятся в театр на любительский спектакль офицеров.
— Если вы потрудитесь зайти в ресторан «Корона», то найдете там оставленные на ваше имя билеты для вас и для ваших друзей, в том числе и для вашего родственника, мистера Дирка Фоллока; если не ошибаюсь, так его зовут? У этих голландцев всегда такие странные имена, не правда ли?
— Они могут казаться странными англичанину, как и наши, вероятно, кажутся странными им, — сказал я, — а что касается Дирка Ван Валькенбурга, то он не мой родственник, а родственник Мордаунтов.
— Их или ваш, не все ли равно! Я знал, что он состоит в родстве с кем-то из моих знакомых, и этого было достаточно для приглашения. Когда я смотрю на него, то всегда сожалею, что он не состоит в отряде гренадер.
— Несомненно, он там был бы у места, но голландцы очень привязаны к своей родине и почти никогда не вступают ни в войска, ни во флот, как мы, колонисты английского происхождения. Это, конечно, не мешает семье Ван Валькенбургов быть самыми верноподданными слугами Ганноверского дома.
— Так, значит, вы приведете к нам вашего друга! Конечно, наш спектакль едва ли чем может прельстить вас, но приходите хотя бы просто с целью убить время. Однако мне пора спешить на репетицию! — добавил майор и стал прощаться.
После его ухода я отправился в «Корону» за билетами, а оттуда на Мэль, излюбленное место прогулок высшего общества. Два оркестра военной музыки, помещенных у кладбища при церкви Святой Троицы, играли попеременно для увеселения гуляющей публики. Некоторые ворчуны in petto высказывали мнение, что выбор места для помещения музыкантов был не совсем удачен. Но разве можно было громко порицать то, что решили господа военные? Когда я пришел на Мэль, гулянье было в полном разгаре; всюду мелькали мундиры военных и даже моряков, дамы щеголяли нарядными туалетами. Я остановился и стал искать глазами мисс Мордаунт; я положительно не мог не думать о ее красоте, грации, миловидности и приветливости; только мысль о Дирке несколько тревожила меня. Но Аннеке была его двоюродной сестрой, и такое родство было слишком близким для вступления в брак, по мнению моего деда, и я от всей души разделял теперь его мнение. И вот я увидел ее под руку с Мэри Уаллас в сопровождении Бельстрода, увивавшегося подле нее, и Гарриса, разговаривавшего с Мэри. Быстро отвернувшись, я хотел уйти, даже не раскланявшись с ними, но майор окликнул меня:
— Как, Корнелиус Львиное Сердце, вы не узнали ваших друзей? — воскликнул он достаточно громко, чтобы заставить меня обернуться.
Сконфуженный, я кое-как оправдался, и Аннеке, видя мое смущение, поспешила выручить меня.
— Мне кажется, — сказала она, — что прозвище Львиное Сердце, хотя и является вполне заслуженным мистером Литльпэджем, более подходит к военному, чем к гражданскому человеку. Не правда ли, мистер Литльпэдж, вы с удовольствием уступите его господам военным?
— Я весьма желал бы втянуть вас, мистер Литльпэдж, в ту войну, которую беспрерывно ведет со мной мисс Мордаунт. Она постоянно пренебрегает нами, беднягами, переплывшими бурный океан для того, чтобы защитить колонии от французов, и в том числе, главным образом, жителей Нью-Йорка, которые за это не питают к нам ни малейшей признательности. Будьте же судьей между нами!
— Но прежде чем принять на себя эту роль, необходимо, чтобы он знал, в чем должны состоять его обязанности и ответственность! — возразила мисс Аннеке и принялась излагать мне суть их разногласий.
Затем разговор перешел к предстоящему спектаклю.
— Знаете ли, кузина (Бельстрод часто называл Аннеке кузиной), что я страшно боюсь вашей критики? Вы и так уже недолюбливали нас, военных, и в особенности наш полк, а тут еще явитесь судьей нашего доморощенного искусства.
— Моя критика в данном случае будет критикой полного невежды, — засмеялась она, — так как сегодня я первый раз в жизни буду в театре. Мы с вами, мистер Бельстрод, будем одновременно дебютировать: вы — на сцене, а я — в зрительном зале. Но скажите вполне ли приличен этот род развлечений?
— На этот счет взгляды за последнее время весьма изменились. В высшем обществе многие устраивают теперь любительские спектакли у себя на дачах. Эта мода пришла к нам из Франции; как вам известно, сэр Гарри, мой батюшка, не вполне его одобряет, и моя матушка также.
— Но вы, вероятно, надеетесь, что когда они узнают о ваших успехах, то позабудут, на каком поле вы пожали ваши лавры, — пошутила Аннеке. — Однако время идет, а нам надо еще переодеться к обеду, Мэри. Итак, до свиданья, господа, не забудьте, что мы вас будем ждать.
Этим она дала нам понять, что не желает, чтобы мы их провожали, и мы, откланявшись, остались одни. Бельстрод взял меня под руку, и мы направились на Дюк-стрит, где жил и он, и я; Гаррис же продолжал еще прогуливаться, отыскивая знакомых.
— Знаете ли, Литльпэдж, это прелестнейшая девушка во всей колонии, и несколько месяцев пребывания в Лондоне сделают из нее настоящую великосветскую львицу! — сказал он с жаром и искренностью, удивившими меня.
— Что касается меня, то я не вижу в мисс Мордаунт никаких недостатков, — возразил я, — и всякое изменение в ней могло бы только быть ей в ущерб. — На этот раз очередь быть удивленным оказалась за моим собеседником. С минуту он пристально смотрел на меня, затем перевел разговор на другую тему, и об Аннеке мы больше не заикались.
Бельстрод был умен и образован, и я слушал его с истинным наслаждением. «Вот, — думал я, — самый подходящий муж для Аннеке; он красив, умен, богат, родовит и образован. Чего еще больше? Он не может встретить отказа. Надо мне унять свое сердце, не то оно сделает меня несчастным!» — и я решил следить за собой.
Я был молод, считал себя весьма разумным и принимал самые благие решения; расставаясь с майором, я обещал ему зайти за ним, чтобы вместе отправиться на обед, и сдержал свое обещание.
— Хорошо, что в Нью-Йорке принято ходить пешком, — сказал Бельстрод, беря меня под руку, — потому что экипажам было бы трудно проезжать по этим узким улочкам. Что же касается портшезов, то для меня отвратительно видеть в них мужчину.
— Многие из лучших семейств Нью-Йорка имеют свои экипажи и пользуются ими, — сказал я, — но здесь даже дамы ходят пешком, и это считается хорошим тоном, так что, вероятно, сегодня в театр большинство из них придут, вместо того чтобы приехать.
Наконец мы добрались до Кроун-стрит.
— Я не понимаю, как мистеру Мордаунту пришла фантазия построить себе дом чуть не в пригороде, — заметил Бельстрод. — Приходится совершенно нарушать все свои привычки, чтобы посещать его. Такая даль!
— А между тем мне кажется, что здешние расстояния должны бы вам казаться пустячными по сравнению с лондонскими, — возразил я. — Правда, там вы пользуетесь экипажами!
— Да, конечно, но смотрите, не проговоритесь, мисс Аннеке, что я нахожу это расстояние слишком большим. Это может показаться ей обидным.
Я утвердительно кивнул головой как раз в тот момент, когда перед нами дверь отворилась и мы вошли в дом.
В гостиной собрались уже все приглашенные, кроме нас и Гарриса, имевшего привычку постоянно всюду опаздывать. Всего было человек двенадцать.
— Ну, теперь, за исключением Гарриса, все, кажется, в сборе, — сказал Герман Мордаунт, обращаясь к дочери. — Будем мы его ждать или нет? Он обыкновенно опаздывает.
— Дело в том, что теперь он важная персона: его отец только что получил баронство, и он имеет право вести хозяйку дома к столу. Вот что значит быть сыном ирландского барона!
Это была новость, которой никто еще не знал, и это дало повод к новым обсуждениям: садиться без него за стол или подождать?
— А за отсутствием сына свежеиспеченного ирландского барона, вы полагаете, я должна была бы подать руку сыну английского баронета, который здесь налицо? — сказала Аннеке, смягчая улыбкой легкую иронию, слышавшуюся в ее словах.
— Я возблагодарил бы Бога, кузина, если бы вы мне отдали не только руку, но и сердце! — ответил Бельстрод, понизив голос, но все же достаточно громко, чтобы я мог слышать.
Это было слишком ясно, и я с тревогой следил за Аннеке, желая знать, как она примет это признание. Но она не проявила при этом ни малейшего волнения и, по-видимому, приняла слова майора за шутку.
— Мне кажется, папа, следует приказать подавать, — сказала она, обращаясь к отцу. — Мистер Гаррис может обидеться, если не застанет нас всех за столом; он подумает, что его часы стали уходить вперед и что он явился на полчаса раньше, чем хотел.
— Да, это будет полезный урок Гаррису, — сказал Бельстрод, — и вполне заслуженный, потому что, когда я ему на днях сделал дружеское замечание по поводу его дурной привычки всюду опаздывать, знаете ли, что он мне ответил? «Так как теперь после лорда Лаудона, главнокомандующего, губернатора да еще нескольких высокопоставленных лиц, мне принадлежит право председательствовать на всех обедах, то, если я явлюсь рано, мне придется вести к столу всех старух и сидеть рядом с ними; тогда как, если я запоздаю, мне может представиться случай пристроиться к какой-нибудь из дочек». Но сегодня его расчет не пойдет ему впрок, так как хозяйке еще не минуло пятидесяти лет.
— Я не думала, что мистер Гаррис такой хитрый, — покачав головой, усмехнулась Аннеке, — а вот и он, как раз вовремя, чтобы заявить о своих правах.
— Ах, негодный! Ведь он таки вспомнил ваш возраст! И, как видите, преодолел свою привычку.
Едва только Гаррис переступил через порог, как доложили, что обед подан; все взоры обратились на Гарриса. Но прапорщик, который по годам был даже моложе меня, стеснялся заявить о своих правах и с минуту стоял в нерешимости. Этой минутой воспользовался мистер Мордаунт, бывавший не раз в Англии и прекрасно знакомый со всеми обычаями высшего света.
— Господа, — сказал он, — прошу вас заметить, что сегодня мы собрались, главным образом, чтобы чествовать мистера Корнелиуса Литльпэджа и чтобы отблагодарить его за оказанную моей дочери услугу, а потому, надеюсь, он предложит мисс Мордаунт руку, чтобы вести ее к столу.
При этом неожиданном обороте дела я почувствовал себя крайне неловко и едва смел взглянуть на мисс Аннеке, ведя ее в столовую; рука моя дрожала под ее рукой, и когда все сели за стол, я сел подле нее. Это был, в сущности, первый парадный обед, на котором я присутствовал в своей жизни.
— Если бы я знал, что здесь предстоит такой обед, мисс Мордаунт, — проговорил я, когда подали жаркое, — то мой отец был бы счастлив прислать вам дичь, которую сам настрелял; он прекрасный охотник и бьет очень много дичи.
С моей легкой руки после этого разговор перешел на охоту. Вест-Честер вообще славится своими превосходными охотами. Все мужчины увлеклись этой темой, а так как дам было всего только две — мисс Аннеке и мисс Уаллас, то они вскоре запросили пощады.
— Вы забываете, господа, что мисс Уаллас и я не охотимся!
— Если не считать стрел Купидона, — возразил Бельстрод с присущей ему находчивостью, — потому что этим оружием вы владеете в совершенстве и производите настоящие опустошения; об этом мне хорошо известно.
Перед концом обеда провозглашено было несколько тостов, в том числе Аннеке провозгласила тост «За актеров-любителей», пожелав им таких же лавров на поприще искусства, как и на полях чести. Гаррис ответил тостом от имени полка, закончив его пожеланием всех благ нью-йоркским дамам, отличающимся не только красотой, но и умом.
После выхода из-за стола дамы и несколько кавалеров прошли в гостиную, и всякий поочередно спел что-нибудь. Аннеке обладала прелестным голосом, и Бельстрод был положительно в восторге от ее пения, и я также.
ГЛАВА VIII
Если воздавать каждому по его заслугам, то много ли найдется людей, которых не следовало бы выпороть? — Нет, чем меньше человек заслуживает вашего снисхождения, тем большая заслуга за вашим снисхождением.
Шекспир
— Гаррис совершенно выйдет из строя, если я не ухитрюсь как-нибудь выманить его из-за стола! — сказал Бельстрод. — Он сегодня должен играть Марцию, и если хорошо, чтобы он был чуточку навеселе для храбрости, то весьма плохо, если он будет чересчур навеселе, так как это может повредить доброму имени добродетельной римлянки!
Аннеке, однако, успокоила его, сказав, что ее отец не имеет привычки подолгу задерживать своих гостей за столом. Действительно, не более как полчаса спустя все остальные мужчины пришли в гостиную пить кофе, и даже Гаррис достаточно твердо держался на ногах. Бельстрод поспешил, однако, увести его, сказав, что их час настал и что им пора исчезнуть, как тени отца Гамлета.
В семь часов все маленькое общество отправилось в театр. Туда же спешила публика со всех сторон. Улицы были полны разряженных дам и кавалеров. Мужчины из предосторожности, чтобы не сбить своих проборов и не испортить причесок, несли шляпы в руках. Аннеке Мордаунт с красивой пышной прической, с легким слоем пудры на светло-каштановых волосах была прелестна.
Наконец мы вошли в театр. Первые ряды были заняты неграми в парадных ливреях, которые были посланы занять места для своих господ, как это здесь было принято. По мере того как публика собиралась, негры исчезали.
Мы заняли оставленные для нас места. Аннеке заранее предвкушала предстоящее удовольствие.
Когда прибыли главнокомандующий и губернатор, заиграл оркестр духовой музыки, и вскоре поднялся занавес. Совершенно новый мир предстал нашим глазам. Говорить об игре артистов я не стану: мне она казалась превосходной. Бельстрода встречали и провожали аплодисментами. Многие, бывавшие даже в лондонских театрах, уверяли, что роль Катона Бельстрод исполнил мастерски, не хуже любого большого актера. Добродетельная Марция, и та держалась довольно твердо на ногах, и известная томность во взгляде придавала ей больше женственности и отчасти смягчала некоторую грубоватость ее манер. В результате все были довольны, даже высшее начальство.
В антракте между трагедией и водевилем актеры вышли в зал, где их стали осыпать восторженными похвалами. У Аннеке горели глаза, и вся она сияла восторгом и радостью, восхваляя Бельстрода и осыпая его комплиментами. Этот успех, по-видимому, сослужил ему хорошую службу, подумал я, к немалому моему огорчению, но, благодарение Богу, раздался звонок, и актеры отправились переодеваться.
Во время антракта зрители обходили ложи знакомых, обмениваясь впечатлениями. Я зашел в ложу моей тетки, которая также была довольна спектаклем. Дядя нашел, что Марция обучалась своей роли у какой-нибудь маркитантки, но Катон был вполне удовлетворителен.
— Кстати, Джен (так звали мою тетку), — обратился он к жене, — говорят, что этот Бельстрод женится на прелестной дочери Германа Мордаунта и что вскоре она будет леди Бельстрод.
— Весьма возможно, — отвечала тетка. — Отец Германа Мордаунта был из хорошей английской семьи, хотя и беден, как Иов. Но он женился на богатой голландской наследнице, а сам Герман, по его примеру, также женился на очень богатой наследнице, хотя и английской, так что все эти богатства теперь унаследует Аннеке. Это весьма завидная невеста.
Так, значит, было дело решенное, и только теперь я почувствовал, какую боль мне причиняло это известие и как в течение одной недели мое бедное сердце успело привязаться к девушке.
Началась вторая пьеса, она показалась мне возмутительно тривиальной, но и в ней Бельстрод, исполнявший роль слуги, играл превосходно. Пьеса эта пользовалась большим успехом в Лондоне, и мнение столицы, очевидно, должно было быть решающим. Но я с радостью увидел, что личико Аннеке становилось серьезным и что она не находила в этой пьесе никакого удовольствия. Едва успели опустить занавес, как она поспешила уйти из ложи.
На улице к нам присоединилось несколько барышень — подруг Аннеке; все они громко и шумно восхищались пьесой, но Аннеке и Мэри Уаллас упорно молчали. Все наше маленькое общество вернулось к Мордаунтам, где мы должны были ужинать. Когда уже садились за стол, явился Бельстрод, сияющий и торжествующий.
— Согласитесь, что Марция была весьма недурна! Но могу вас уверить, что был момент, когда я, как режиссер, начал беспокоиться!
— Да, вам, как режиссеру, было очень много дела! — довольно сухо отозвался Герман Мордаунт.
— Мисс Мордаунт была так добра, что дала мне понять, что она осталась не слишком недовольна Катоном, и я желал бы знать, каково ее мнение о маленькой пьесе?
— Она позволит мне не сожалеть о том, что у нас нет постоянного театра! — ответила Аннеке. — Я не могла бы этого сказать, если бы сегодняшний спектакль окончился трагедией!
— Весьма сожалею, что наш выбор пал на эту столь излюбленную в Лондоне пьесу, и если вы считаете, что он оказался неудачным, то прошу вас простить нас на этот раз!
Под конец ужина опять провозглашали тосты, и на этот раз Дирк, молчавший на протяжении всего дня, со свойственной ему искренностью и откровенностью провозгласил тост за здоровье Аннеке Мордаунт.
Это было противно всем правилам приличия и благовоспитанности — пить за здоровье присутствующего лица, и Бельстрод запротестовал против такого новшества. На бедного Дирка посыпался целый град шуток, и Аннеке прибегла к единственному средству спасти своего кузена из этого неприятного положения, в свою очередь предложив выпить за здоровье кузена Ван Валькенбурга. После того все поочередно стали петь, и тогда Дирк вернул себе всеобщее расположение, спев на простонародном наречии голландскую песенку со столь забавной мимикой и интонацией, что все хохотали от души и простили ему наивную оплошность.
Мне оставалось пробыть всего еще два дня в Нью-Йорке, и с тяжелым сердцем я пошел прощаться с Аннеке и ее отцом.
— Дирк только что сообщил мне, что он едет вместе с вами завтра, — сказал Герман Мордаунт. — Аннеке уезжает уже сегодня с мисс Уаллас в Лайлакбеш, а я приеду туда к вечеру. Так знаете ли, что вам следует сделать? Выезжайте завтра с рассветом и по пути заезжайте к нам позавтракать. Мы вас долго не задержим, и к ночи вы будете в Сатанстое!
Отказаться от столь милого предложения было невозможно, и я вернулся к тетке с несколько обнадеженным сердцем. Прощанье так тяжело, когда не знаешь, когда вновь свидишься.
С шести утра и Дирк, и я были уже в седлах. Стояло прекрасное майское утро, и когда мы выехали за город, какой-то всадник принялся что есть мочи нагонять нас. Это был Язон Ньюкем. Поравнявшись с нами, он был несколько разочарован, что его попутчиками являлись мы: видимо, он рассчитывал на новое знакомство, так как ничего так не любил, как новые знакомства. Не знаю, к каким только ухищрениям ни прибегал Язон, чтобы выведать у каждого его секреты, или намерения, или желания, но всего чаще он, конечно, прибегал к самым бесцеремонным расспросам, недопустимым иногда не только из соображений деликатности, но даже из самой элементарной вежливости. В данном случае ему также весьма скоро стало известно, куда мы едем, и вот каким способом.
— Вы рано нынче выехали, господа! Вероятно, у вас на то были в превосходной степени важные причины!