Купер Джилли. Человек, заставлявший мужей ревновать. Книга 2

   – Я люблю тебя, – рыдала она. – И ничего не могу с собой поделать. Извини меня, Китти. Это я виновата.
   – И еще ты нарушила наш тайный уговор, – прохрипел Раннальдини злобно, извиваясь в ее объятиях, словно она была парой тесных бриджей. Казалось, он забыл, что их окружает толпа.
   – Тебе бы следовало в самом начале подрезать мои голосовые связки, – жалобно сказала Флора, лежа на полу.
   Китти бросилась вперед, чтобы успокоить Флору, но ее опередила Джорджия.
   – Извини меня, дорогая, я совсем забросила тебя. Я-то заботилась только о работе и о разном другом. Ты ни в чем не виновата. Пойдем домой.
   Чрезвычайно потрясенная тем, что все это время ее волновало только донжуанство Гая и потеря Дэвида Хоукли и она не замечала, что же происходит с дочерью, Джорджия зарыдала.
   – Это ты во всем виноват, ублюдок, – сквозь всхлипы говорила она Раннальдини.
   Гай тоже должен был бы наброситься на Раннальдини, но как раз в этом-то случае и не решался, поскольку Раннальдини мог заткнуть его Джулией. И вместо этого он вылил свою ярость на Флору:
   – Посмотри, как ты расстроила мать.
   – Ты огорчаешь ее еще больше, – завопила в ответ Флора. – Она бы никогда не легла с Лизандером, если бы ты все время не был занят твоей Джулией.
   – Дорогая, дорогая, – твердил Мередит, поглядывая то на потерявшую дар речи Джорджию, то на потрясенного Гая. – «Тарнбалл энд Эссер» собираются на Рождество открыть оживленную торговлю власяницами.
   Весьма неохотно и то под угрозой Раннальдини закрыть все ворота и двери и заточить их телевизионщики согласились вырезать кусок с выходкой Флоры.
   – Если бы Руперт не отвалил кататься на этих траханых лыжах, мы бы еще посражались за этот кусочек, – яростно произнесла Камерон.
   – Цари, которые долго седлают своих лошадей, дерьмово кончают.
   – Очень дерьмово, особенно в случае с Князем Тьмы, – захихикал Меридит.
   – Кто тут говорит о том, чтобы кончить? – проговорил Раннальдини, любуясь рассерженным, но сексапильным личиком Камерон. – А не пообедать ли нам вместе в новом году? Ну, а теперь все проваливайте.
   Если кто-то и был более несчастным в тот вечер, чем Флора, так это Мериголд, которую, казалось, происшедшие драмы нисколько не задели. А все дело было в том, что Ларри так и не возвращался. Она отказалась от приглашения Мередита, его друзей, наиболее развеселившихся членов лондонского «Мет», большинства телевизионщиков, а также Ферди и Лизандера отправиться в «Жемчужные ворота» и надраться.
   Поскольку Лизандеру еще надо было отвести Артура в стойло и накормить, он почти приказал Ферди доставить Мериголд домой.
   – Вот бы все мужья были такими, как ты, Артур, – сказала Мериголд, большую часть представления орошавшая слезами его серую холку.
   Толпа, направлявшаяся в «Жемчужные ворота», прошествовала мимо Гермионы. Та, совершенно забыв о маленьком Козмо, который подбирался к сладкому хересу Китти, пересчитывала десятифунтовые банкноты в своей сумке и вскрикивала:
   – Как Флора посмела назвать мои объятия неуклюжими?
   – Видимо, у Девы Марии послеродовая депрессия, – пробормотал Ферди.
   – А что случилось с Рупертом Кемпбелл-Блэком? – требовательно спросила Гермиона.
   – Ой, а я и забыл про него! – в испуге воскликнул Лизандер, помогая Мериголд сесть в автомобиль. – Мне так хотелось, чтобы он познакомился с Артуром. Присмотри за ней, – шепнул он, закрывая дверь, чтобы не залетал снег. – Она очень встревожена.
   – Ну уж не больше моего, – отозвался Ферди, собирая снег с крыши машины и запуская снежком в отставшего арфиста. – Ларри или, скорее, Мериголд должны нам тридцать тысяч фунтов.
   – Забудь об этом, – сказал Лизандер. – Как ты думаешь, Раннальдини не сорвет все на Китти? У меня даже не было возможности пожелать ей спокойной ночи. Обещай, что войдешь с Мериголд в дом и убедишься, что с ней все о'кей.
   Даже Ферди не хотел признаваться себе, насколько жутким было их финансовое положение. Впереди за заснеженным туннелем деревьев вставал темный «Па-радайз-Грандж», с его башенками и зубцами, освещенными луной.
   – С тех пор, как приехала Рэчел, свет погас над Парадайзом, – печально проговорила Мериголд. – Я уверена, что это Ларри подарил ей такой чудесный свитер.
   – Рэчел трахается с Раннальдини, – ласково ответил Ферди. – Твой муж далек от того, чтобы погрязнуть в потребительстве, о котором говорит Рэчел. Ты не собираешься пригласить меня зайти и выпить? – добавил он. – Ты почему-то не в себе.
   – Это же так очевидно, почему, – сказала Мериголд.
   Ей было уже не до манер. Все, чего она хотела, это рухнуть в свою одинокую постель и выплакать разбитое сердце.
   Она изумилась, найдя входную дверь открытой. Видимо, уходя утром, она забыла включить сигнализацию.
   Она поставила сумку с костюмом на пол, и оттуда вывалилась золотая корона. Период жизни, начавшийся в гостинице «Ритц», прошел навсегда.
   Бросив взгляд в зеркало на потемневшее, с красными глазами шахтера лицо, она спустилась в нижнюю уборную и смыла размазанный макияж и остатки усов, нарисованных жженой пробкой. Затем, ослабевшая, как ущербная луна, включила свет в гостиной и вскрикнула, потому что там на софе лежал Ларри. Он выглядел очень несчастным. На нем была опрятная белая рубашка и костюм в тонкую полоску. Только лицо его было помято, а волосы взъерошены. Мериголд хотелось накричать на него за то, что он не показывался, за свое унижение, за то, что чувствовала себя самой обманутой в Парадайзе, но слова замерли на ее побелевших губах.
   – Я пытался вскарабкаться на дерево, – произнес Ларри, словно продолжая начатый разговор, – но там для опоры только грибковые наросты. Пришлось обычным путем.
   Когда он уткнулся лицом в руки, она заметила, что все его золотые кольца и браслеты исчезли, а в темных волосах прибавилось седины.
   – Я не знаю, как сказать тебе, Принцесса, но со мной кончено, все в залоге, – выдавил он. – Я выступил гарантом большого проекта в области электроники, занял огромную кучу денег, в том числе и под имущество «Кетчитьюн», а он лопнул. И банк перекрыл кислород. У меня нет ни гроша.
   И он, подобно фокуснику, вывернул пустые карманы брюк:
   – Мне так не хотелось, чтобы ты тревожилась. Он издал стон.
   – Я уже везде пробовал перехватить денег, но ничего не вышло.
   Мериголд было открыла рот, чтобы заговорить, но он поднял руку:
   – Но я не обвиняю ни в чем экономический спад. Это я пожадничал. И сегодня днем они проголосовали за то, чтобы вывести меня из состава правления.
   – Но они не могли так сделать, – в ужасе сказала Мериголд.
   – Тем не менее я разбит насмерть. У меня нет ничего.
   Ларри опустил голову, а Мериголд не могла ничего сказать из-за растущего комка в горле, и приливная волна слез собиралась снести запирающие дамбы.
   – Я пойму, если ты захочешь бросить меня, Принцесса.
   – О, Ларри, Ларри, а я-то думала, что ты вернулся к Никки.
   Ларри, не понимая, снизу посмотрел на нее.
   – Все эти телефонные разговоры, – всхлипывала Мериголд. – И ты еще так похудел и не появлялся на репетициях.
   Она двинулась к нему, раскрыв объятия:
   – Я не представляю, с кем же мне еще и жить, как не с тобой. И потом, на самом-то деле мне никогда не нравился этот дом. Это же кошмар убирать его, а я всегда неудобно чувствую себя с прислугой, да и мальчики будут в восторге удрать из этой привилегированной школы, а в ледниках у нас достаточно пищи, чтобы жить вечность.
   – Так ты не передумала? И ты остаешься со мной? О, Принцесса, Принцесса!..
   – О, Ларри, Ларри, – шептала Мериголд, плача и смеясь одновременно и падая в его объятия. – Я так тебя люблю и буду с тобой до самого конца.

46

   Как президент Горбачев оставался за границей, дистанцируясь от растущего внутреннего кризиса в России, так и Раннальдини пришлось расстаться с мыслями провести Рождество в «Валгалле». Он знал, что «Венчурер» сохранил клип «Однажды в городе Царя Давида» и что надеяться на молчание таких сплетниц, как Мамаша Кураж и леди Числеден, не приходится. Задерганный разгневанными любовницами и навалившейся прессой, Раннальдини решил за благо сделать жест семейной солидарности и вывезти Китти и детей кататься на лыжах, уверенный, что восхитительная фотография семейства, отбывающего в аэропорт, обойдет весь мир.
   Лизандер почувствовал легкую тошноту, когда увидел этот снимок на первой полосе «Сан». Он перепугался, когда на следующее после постановки утро нашел в «Валгалле» одну только миссис Бримскомб, с кислой миной замораживающую «мясо по-бургундски». Она передала ему рождественский подарок от Китти, аккуратно завернутый в красную бумагу с изображением пони. Там были жевательные палочки для собак, шоколадки «Твикс» для Артура и Тини и темно-голубой свитер с утенком Дональдом на груди, связанный Китти для него. Вложенная карточка гласила:
   «Дорогой Лизандер. Это моя благодарность за все то доброе, что ты для меня сделал. Я надеюсь, что на Рождество ты не будешь сильно скучать по маме и Джорджии. Искренне твоя, Китти Раннальдини».
   Лизандер был совершенно несчастным. Он чувствовал, что все двери перед ним закрыты. Вернувшись в коттедж «Магнит», он увидел, как Ферди, абсолютно разбитый после ночи в «Жемчужных воротах», изучает в зеркале свой зеленый язык. Вершиной его вчерашнего успеха стала удачная попытка соблазнить официантку, «Мисс Парадайз-90».
   – Ей я тоже сказал, что отбываю в Персидский залив.
   – Но это же чертовски бесчестно. Она прекрасная девушка.
   – Какая муха тебя укусила? – изумленно спросил Ферди.
   – Раннальдини увез Китти кататься на лыжах.
   – Это же потрясающе! – воскликнул Ферди. – Я должен поздравить тебя. Я и не думал, что тебе удастся заставить Китти выглядеть так здорово, почти привлекательно, особенно в том серо-зеленом платье прошлой ночью, – вот Раннальдини и взялся за нее. До этого он никогда не брал ее с собой в отпуск. Я собираюсь выписать тебе солидную рождественскую премию, – добавил он, видя, как мрачнеет лицо Лизандера. – А тебе пора в Бразилию. Там ублюдочный кофейный миллиардер совершенно забросил свою очаровательную юную женушку. Вот и билет.
   Ферди полез в портфель.
   – Я не хочу в Бразилию, – взбунтовался Лизандер.
   – Там ты по-настоящему поиграешь в поло.
   После Рождества на исключительно модном французском лыжном курорте Монто, загорев и попозировав фотографам в окружении детей, Раннальдини страшно заскучал и решил лететь домой. Рождество, как и таящий снег, смывает все слухи. Наташи с ним не было. Чтобы привести ее в чувство от шока, полученного при известии о связи с Флорой, он на каникулы отправил ее в Барбадос.
   Китти такой компенсации не получила. Она осталась на Новый год в Монто, чтобы приглядывать за детьми Раннальдини. Рядом с ними остановилась семейная пара, которая по вечерам предпочитала кататься на лыжах или мотаться по клубам, оставляя все хлопоты на Китти. Раннальдини так и не нашел времени, чтобы хоть как-то оправдаться перед нею после откровений Флоры.
   Китти отвезла Раннальдини в аэропорт и устало возвращалась назад. Раннальдини был чрезвычайно зол на это Рождество. Расстроенная тем, что так и не попрощалась с Лизандером, Китти забыла собрать кое-что из одежды, которая понадобится мужу в «Валгалле», но она чувствовала, что в любом случае получила бы нагоняй за то, что ему положила. Сама же она была крайне ограничена в гардеробе. У нее не было вечернего туалета, никакой лыжной амуниции, ботинок для гуляний по скользким склонам. Раннальдини ненавидел, когда она тратила деньги. И ее поездка в аэропорт была первым выездом в свет. Но даже с цепями на колесах она боялась этих извилистых, коварных дорог.
   Лишь достигнув Монто, она почувствовала себя спокойнее. Лошади с колокольчиками на уздечках, напомнившие ей об Артуре, волокли по Хай-стрит сани, битком набитые туристами. Красивые девушки с раскрасневшимися лицами и с завидно узкими бедрами бродили по замерзшим тротуарам. Отель «Версаль», где всегда Раннальдини останавливался, был лучшим в Монто. Возведенный из желтого камня, с прекрасным, по-деревенски выглядящим сквером, со статуей президента де Голля и с изумительным видом на горы, он располагался в двух минутах ходьбы от главного лыжного подъемника. Снег и свисающие с фронтона сосульки ярко переливались в лучах солнца.
   Когда Китти пробралась в фойе через крутящуюся дверь, все столики были уже заняты очаровательными болтающими, загорелыми людьми. Прошло несколько секунд, прежде чем она узнала самого очаровательного из них. Юноша в свитере с Утенком Дональдом на груди сбросил очки и вскочил на ноги.
   – Лизандер, – прошептала Китти.
   Ее восторг был настолько очевидным, что Лизандер чуть не расцеловал ее, но она в смущении опустила голову, и он ограничился дружеским объятием.
   – Я думала, что ты в Бразилии.
   – Мне там надоело, и я соскучился по тебе. Я собираюсь научить тебя кататься на лыжах.
   – Да у меня даже экипировки нет.
   – Я все куплю. Ведь я же тебе ничего не подарил на Рождество. Спасибо за Утенка Дональда, – он посмотрел на свою грудь. – Это самый лучший подарок. Я думаю, ему не придется проходить карантин, когда мы вернемся в Англию.
   Взяв ее под руку и ведя к лифту, он расспрашивал ее о рождественских подарках.
   – Раннальдини подарил мне бюро для хранения документов, а Гермиона несколько подержанных китайских палочек для еды, – Китти захихикала, – и красный свободный свитер, такой огромный, что слону впору. «Я знаю, Китти, что вам нравится мешковатое». О-о-о, как я счастлива тебя видеть, Лизандер.
   Чувствуя себя ужасно виноватой, что бросила детей на помрачневшую пару, смущаясь от бросающегося в глаза желто-зеленого, фиалкового, лилово-голубого и потрясающе розового лыжного костюма, – «Я выгляжу как радужный гиппопотам», – Китти готовилась съехать по склону.
   – Здесь нужно много средств защиты, – говорил Лизандер, втирая «Амбр Солер» в ее розовые щеки и разрисовывая губы лиловатой губной помадой, прежде чем чмокнуть в курносый носик.
   Он выглядел очень ярко в узком желтом летнем комбинезоне и лыжных брючках и голубой, зимородкового цвета ленточке, поддерживающей волосы над глазами, закрытыми черными закругленными очками. Лицо и прекрасный большой рот он разрисовал, как индеец, разноцветными губными помадами. Когда он мчался по склону, за ним к сапфировому небу взлетали белоснежные крошки. Сельские девушки, любовницы богачей, очаровательные разведенные дамы, рыщущие в поисках приключений, и сбежавшие парочки посматривали на него с интересом.
   – Я чувствую себя как жеребенок, у которого к каждому копыту к тому же привязано по банановой корке, – возмущалась Китти. – О-о-о-о, я опять сейчас упаду.
   – Да нет, не упадешь, – подбадривал Лизандер. – Опирайся на ребро лыж, так, правильно, теперь наклоняйся вперед, палки сзади, палки сзади! Не скрещивай их! Ну вот и получилось, Китти.
   – И-и-и-и, я смогла.
   Китти очень увлеклась, проехав несколько ярдов.
   – Ой, мои ноги едут, помогите, помогите!
   Вскоре ее яркий костюм был покрыт снегом. Правду говорят, что горы зажигают и вдохновляют. Всю ее усталость как рукой сняло.
   Лизандер выбрал сравнительно безлюдный склон и, поглощенный желанием побыстрее обучить ее, а также растущим восхищением изумительными изгибами ее тела, появившимися после похудения, не заметил, что вокруг них собираются фотографы и журналисты, бормочущие что-то по телефонам и в диктофоны. На какой-то ужасный момент Китти подумала, что они явились по их души, но все они глядели куда-то вверх, на гору.
   – Он спускается, – объявил репортер из «Дейли Мейл», выключая телефон.
   – Джеймс Уиттеккер говорит, что у малыша сильный американский акцент, должно быть, Руперт подцепил его в Техасе, – произнесла блондинка хищного вида.
   – А я думал, что он и Тегги поедут усыновлять в Боготу.
   – Вероятно, он предпочел нечто более арийское.
   – Должно быть, малыш поразил воображение Руперта. Это вообще удивительно, как Обществу по усыновлению удалось подцепить их.
   – Они должны были действовать быстро. У Тегти несколько недель назад был выкидыш, – сказал фотограф из «Сан».
   – А имеет ли Руперт право всучивать Тегги незаконнорожденного? – предположила хищная блондинка.
   – О Бетти, только ты до этого додумалась.
   – Прошлым вечером Тегги выглядела несчастной, и она еще ни разу не вставала на лыжи, с тех пор как приехала сюда, – ответила Бетти Джонсон из «Скорпиона».
   – Так ведь она же только что потеряла ребенка, тупица.
   – Если он от Руперта, – никак не могла уйти от темы Бетти, – то это означает, что он не верен Тегги, поскольку Найджел сказал, что ребенку на днях исполнилось три года, а он женат на Тегги почти шесть лет.
   – Тише, они идут.
   Представители мировой прессы защелкали фотоаппаратами и повключали диктофоны, когда очень светлый мальчик в огромных темных очках и лыжном костюмчике в голубую и белую полоску съехал по изгибам склона. Какую-то секунду казалось, что он врежется в пожилую американку в темно-розовом, но она осмотрительно убралась в сторону.
   – Двигай попой, бабуся, – завопил мальчик, проносясь мимо.
   – Вернись, Эдди, Бога ради, – голос прозвучал так громко, что мог бы вызвать снежную лавину, и по белому изгибу склона промчался, как дрожание солнечного луча, высокий человек в потертых джинсах и в толстом темно-сером свитере. Эффектно, с разворотом, остановившись рядом с мальчиком, он на мгновение скрылся за цЬонтаном снежной пыли. Когда же снег улегся, Лизандер рассмотрел гладкий загорелый лоб, пушистые, отливающие белокурые волосы, прекрасный греческий нос, рельефно выступающий из темных очков, и изогнутый рот, напоминающий сейчас капкан.
   – Руперт Кемпбелл-Блэк, – в изумлении прошептал он Китти. – Только подумать, я приехал сюда, чтобы увидеть тебя, а он тоже здесь. Ох, Китти, ну разве он не великолепен?
   – А я вот думаю о выкидыше Тегги.
   – Ну ничего, они усыновят же. Правда, он милый?
   – Не сбегай от меня, как в тот раз, ты, маленький содомит, – завопил Руперт. – А вы все можете убираться, – добавил он, обращаясь к прессе, бешено работающей аппаратурой.
   – Откуда вы его привезли, Руп? – запросил?«Экспресс».
   – Как тебя зовут, дорогуша? – поинтересовалась Бетти Джонсон.
   – Эдвард Бартоломью Элдертон, – вежливо ответил мальчик. Затем, повернувшись к Руперту, сказал:
   – Двигай попой, дедуля, я проголодался.
   Под взрыв хохота разгневанный Руперт исчез, а Бетти Джонсон во всеуслышанье заявила:
   – Еще бы, ведь это ребенок Пердиты.
   – А кто она? – спросил «Пари Матч».
   – Да где же вы были последние четыре года? – удивилась Бетти, когда они толпой отправились по отелям писать репортажи. – Это же одна из незаконнорожденных Руперта. Вот почему ее ребенок и поразил его воображение. Она в Америке вышла замуж за игрока в поло по имени Люк Элдертон.
   – Забавно, что Руперт дедушка, – заметил «Миррор».
   – Это не слишком украшает его имидж короля-лошадника, – сказала Бетти и изумленно добавила: – Интересно, нельзя ли приобрести копию Члена Дедули?
   Руперт сидел в баре отеля «Версаль», посматривая, как горы меняют окраску с розовой на голубую, и, игнорируя жену Тегти, напивался виски в настроении таком же мрачном, как и его фамилия. Он старался не показать своего настроения мистеру Пандопулосу, богатому греку, который прилетел специально для того, чтобы пожаловаться, что его лучшая лошадь на сегодняшних крупных скачках даже не заняла никакого места.
   В прошлом за Рупертом числилось побольше любовных побед, чем за Доном Джиованни. Пресса, весьма скептически воспринимая его явную верность Тегти, была озабочена тем, чтобы все-таки застукать его. «Скорпион» дал задание двум репортерам тащиться за ним днем и ночью. Их последняя раскопка была сделана четыре с половиной года назад, когда темпераментная Пердита Маклеод, лучший среди женщин Англии игрок в поло, оказалась дочерью Руперта. После страстного сопротивления вначале, Руперт постепенно признал ее своим ребенком и оказал значительную эмоциональную и финансовую поддержку. С тех пор другого «отцовства» не обнаруживалось и за ним следили с осторожностью, понимая, что Руперт достаточно богат, чтобы преследовать судебным порядком глупца, переступившего черту.
   Но расследование «Дейли Экспресс» по поводу выкидыша Тегти вновь оживило все домыслы. Кроме потери младенца, которая переживалась им так же тяжело, как и Тегти, Руперт провел сокрушительный год. Даже процветающих владельцев-тренеров задел спад. Годовалые жеребцы Руперта уже не оценивались автоматически в шестизначные цифры. Впервые он брался и за неперспективных лошадей, если их владельцы были достаточно богаты, чтобы платить за них. То есть сегодняшнее потихоньку убивало прошлое. Как один из директоров-основателей компании «Венчурер телевижн» он должен был бы прикрыть ее, но рекламные материалы уже были набраны, и он был вынужден лгать сотрудникам.
   И теперь ожидать радости он мог только от своих троих детей. Но Маркус, обучавшийся в «Багли-холле» с Флорой, был слабаком, чьи амбиции подхлестывались только его матерью, первой женой Руперта, он собирался стать концертным пианистом. Табита, которой Руперт восхищался чуть ли не до кровосмешения, вдруг обернулась выродком, оспаривающим любое решение или позицию отца, а в четырнадцать лет вдруг безумно влюбилась в его тракториста. Увезенная от искушения в Монто, она так себя повела, что Руперт в гневе отправил ее домой к матери. И, наконец, Пердита, у которой с Рупертом были неустойчивые отношения – ее мог сдерживать только ее муж Люк, – добавила последнюю каплю, которая оказалась тяжелее лома.
   Его жена Тегти, довольно юная, так что вполне могла бы быть и его четвертым ребенком, обожала его и хотела от него детей. После выкидыша в первые годы супружества, когда ей сообщили, что она не сможет иметь детей, Тегти предприняла несколько безуспешных попыток зачать ребенка в пробирке. Наконец, когда она добилась таким образом, ко всеобщей радости, беременности, в августе, через четыре месяца, произошел ужасный и необъяснимый выкидыш.
   И ничто в мире уже не могло вернуть младенца. Пытаясь избавить Руперта от мучительной мысли, что это он, должно быть, приносит Тегги несчастья, Джеймс Бенсон, бывший и семейным врачом Руперта, посоветовал ему увезти Тегги куда-нибудь на каникулы.
   – А потом поезжайте в Южную Америку или в Техас, а может, и в Румынию и усыновите. Да у вас будет куча детей, только махните чековой книжкой.
   Устав от бесчисленных бессонных ночей, проведенных в тревоге за Тегги, Руперт и сам отчаянно нуждался в отдыхе. Он всю жизнь мчался как на лыжах, он всегда получал заряд от гор, и Тегги должна будет загореть и набраться сил.
   Но тут последовал саботаж со стороны Пердиты, позвонившей Тегги из Палм-Бич; она специально выбрала момент перед Рождеством, когда Руперт был в Ирландии. Объявив, что пора ему и Тегги познакомиться с внуком, она спросила, не возьмут ли они его с собой на две недели, пока она и Люк слетают в Кению на игры в поло.
   – Для нас это вопрос жизни и смерти, Тегги, – упрашивала она. – Мы уже все оплатили. Мы с Люком заложили все наше имущество, чтобы сохранить конюшню и пони. В Америке спад страшнее, чем у вас. В общем, нам нужно вместе провести какое-то время.
   Мягкая, добрая Тегги, конечно, согласилась, и Руперт, вернувшись из Ирландии, обнаружил Эдди, совершенно американского, обворожительного, но такого же самолюбивого, как и дед, мальчишку, который, не переставая, спрашивал, когда вернутся мамочка и папочка. Взбешенный тем, что Пердита навесила на Тегги ребенка, когда та только что потеряла собственного, Руперт тут же нанял француженку присматривать за Эдди. Но упрямо и без скандалов Тегги настояла, что будет сама ухаживать за ним, и действительно поднималась к нему ночью, когда он вдруг начинал плакать, и даже позволяла спать с ними в одной постели, так что каникул почти не было, а уж секса и подавно.
   Он взял Эдди кататься на лыжах, чтобы дать Тегги передышку, но маленький паразит, вставший на лыжи еще до того, как научился ползать, обгонял Руперта на целый склон, а теперь еще и представил его дедушкой перед всей мировой прессой – или, как сам называл ее Руперт, – Индустрией Неправильно Истолкованных Слов.
   На самом-то деле Руперту понравился внук. Он понимал, что ему неприятно само слово «дедушка» и то, что все вокруг только и сплетничают о том, что ему было всего лишь восемнадцать, когда он зачал Пердиту. Но на данный момент он ощущал себя и недостаточным дедушкой, и отцом, и мужем, и тренером, особенно рядом со страдающим мистером Пандопулосом.
   Больше же всего Руперт презирал себя за то, что именно на голову Тегти обрушился его внук, сломавший им отдых. В этот вечер она выглядела исключительно очаровательно в розовой ангорке и в строгой прямой черной юбке, показывающей более прекрасные ноги, чем у любого жеребенка. Руперт уже собирался взять ее за руку и сказать, что любит ее и злится только на самого себя, когда заметил пару за соседним столиком. Простенькую девчушку, чья розовая мордашка здорово контрастировала с ее ярким лыжным костюмом, и очаровательного, прекрасно выглядящего парня, который бесстыдно таращился на них. Руперт и сам мог восхищаться представителями собственного пола, но парень не был похож на гея, и, значит, он смотрел на Тегги, которую бы неприятно удивило, что за нею волочится какой-то кобель.