Страница:
Мериголд была в отчаянии. Хотя Ларри и пытался со всей страстью наладить хоть какое-то дело – он всегда любил говорить, что, имея десять пенсов, вы не сделаете десяти миллионов, если будете сидеть на месте да гладить кошку, – но никто не хотел покупать ни «Парадайз-Грандж», ни коттедж «Магнит», ни виллу во Франции, а все картины ушли по бросовым ценам.
Но что хуже, гораздо хуже – Ларри ничего не прислал ей на Валентинов день. А ведь он забыл об этом только один раз, когда связался с Никки. Может быть, он опять у нее, чтобы утвердить свое я. Мериголд никак не могла избавиться от подозрительности, малейший знак заставлял ее паниковать. Ей бы следовало сохранять спокойствие, но когда как раз перед обедом позвонил Ларри, она вдруг обнаружила, что кричит на него:
– Ах ты урод, а я-то думала, что у нас с тобой все нормально, – и ударилась в громкие всхлипывания.
– Принцесса, Принцесса, – Ларри наконец удалось вставить слово. – Если ты сейчас посмотришь за зеркалом в холле, то найдешь то, что тебя вылечит.
Рванув со всех ног, Мериголд обнаружила там большую коробку шоколада, открытку с красным сердцем и внутри – множество поцелуев. Было там и письмо.
«Дорогой миссис Локтон», – читала Мериголд недоверчиво и чувствовала, как постепенно ее охватывает радость.
На том конце провода Ларри услышал вопль восхищения.
– О, я люблю вас, сэр Лоуренс, – она взволнованно схватила трубку. – Ты больше, чем кто-либо, заслужил рыцарские доспехи.
– Я так и думал, что вам это будет приятно, леди Локтон. Но, пока бумаги еще не оформлены, никому ни слова.
Внешне ведущий себя как самый идеальный муж на Земле Раннальдини, тем не менее, отправил в «Индепендент» зашифрованную «валентинку»: «Маленькая зверюшка, большой леопард ждет тебя».
Поскольку он всех своих любовниц называл «маленькими зверюшками», то Гермиона, Хлоя, Рэчел, Сесилия, на какую-то головокружительную секунду – Флора и большинство женщин из лондонского «Мет» решили, что именно им Раннальдини подает условный сигнал.
Вернувшись с севера Шотландии, где он вместе с Камерон искал натуру для съемок «Макбета», Раннальдини не нашел решительно ничего забавного в том, что в доме поселилась Лесси. Она постоянно с шумом бегала за Китти, повсюду оставляя за собой маленькие лужицы.
– Пусть Клив отнесет ее на конюшню.
– Нет, она моя, – Китти сделала испуганные глаза.
Лесси проснулась, потянулась, откидывая назад задние лапы, чуть потягиваясь вперед, а затем атаковала красно-желтый, покрытый розами обюссонский ковер и принялась его яростно трясти.
– Ну-ка прекрати, – заворчал Раннальдини и собрался пнуть ее.
Лесси, мгновенно прижав уши и став, кажется, чуть ли не в два раза меньше, скользнула под защиту Китти.
Уже прочитав письмо Лизандера, которое отыскал и переснял Клив, пока Китти была на почте, Раннальдини предположил, что тут не обошлось без руки Руперта Кемпбелл-Блэка. Вездесущий Клив, который частенько устраивал потасовки с торговцами цветами в Ратминстере, узнал, что розы, полученные сегодня утром Рэчел, были посланы Борисом, только что вернувшимся после успешного турне по бывшей родине. Должность в Нью-Йорке пока еще была недостижима, и потому Раннальдини не облаял, как бывало, Китти, которая забыла дать ему белую гардению для вечернего концерта в фонд войны в Персидском заливе, и даже разрешил оставить Лесси.
Вернувшись из столь же успешного, но очень нервного турне по Израилю, когда она посреди концерта то и дело ожидала, что ее накроет ракета «Скат», Рэчел впала в ужасную депрессию.
Война становилась все ужаснее. Союзные войска нанесли бомбовый удар по бункеру, где находились гражданские лица. Американцы собирались применить напалм для поджигания иракских нефтяных терминалов, и тогда иракские госпитали лишились бы электричества, не смогли бы работать установки по выхаживанию грудных детей. Одноразовые шприцы приходилось использовать по нескольку раз.
Рэчел знала, что должна бы пойти на митинг сторонников мира в Ратминстере, но тогда пришлось бы детей, которых она забрала у Гретель, опять куда-то пристраивать, а она чувствовала себя очень уставшей.
Наверное, самое кошмарное в одинокой родительской судьбе – невозможность поделиться своими успехами, а ведь только за один прошлый вечер ее семь раз вызывали на поклон.
– Тут есть кое-что для тебя, – сказала Гретель, передавая Рэчел огромный букет бледно-розовых роз.
«Раннальдини или Гай», – подумала Рэчел утомленно.
«Самой дорогой Рэчел, в седьмую годовщину нашей свадьбы, со всей любовью, Борис».
К изумлению Гретель, Рэчел залилась слезами.
– О Гретель, он помнит, – всхлипывала она. – Он на самом деле помнит.
В Валентинов день после напряженной работы прошлым вечером Джорджия встала поздно и теперь гуляла в саду. Озеро было серым и плоским, словно вода в стиральной машине. В бочонке под кухонным окном мотался на ветру одинокий грязный нарцисс. После оргии их отношения с Гаем намного улучшились. Он сбрил свою бороду, поэтому Джорджия больше не думала, что он преследует Рэчел. Но в последнюю пятницу он вдруг принялся за старое. Приехал в Парадайз пораньше, чтобы пойти к врачу с головной болью. Вернувшись в «Ангельский отдых» спустя полтора часа, он объяснил, что к врачу была слишком большая очередь и он не смог дождаться; при этом вид у него был ликующий, якобы оттого, что летавшие на бомбардировку самолеты вернулись без потерь.
Джорджия уже не могла выносить прежней неопределенности. Надо было что-то предпринимать. Работа над «Ант и Клео» подходила к концу, и она строила новые планы. Бросив взгляд на кухонные часы, она решила, что пора приниматься за работу, но тут же вспомнила, что обещала покрошить остатки бараньей ноги для пастушьего пирога. Она почувствовала, что растеряет все свои супружеские навыки, живя так долго одна или если хотя бы денек не проведет с кем-нибудь менее домашним, чем Гай. Из-за кофемолки она не сразу услышала телефон.
– Джорджия, это Дэвид Хоукли. Алло, алло, это ты?
– Секундочку, – пробормотала Джорджия, вытирая руки о джинсы.
– Спасибо тебе за «валентинку». Она прелестная. Ведь это ты ее отправила?
– Ну если у тебя больше нет другой знакомой Джорджии. Послушай, я очень виновата, что наврала тебе обо мне и Лизандере, но я так боялась потерять тебя.
– Да ничего, ничего. Как Лизандер?
– Я так его и не видела, знаю, что он влюбился. Она замужем и еще проще, чем я, но, по крайней мере, она того же возраста, что и он, и очень славная по характеру.
– Я не могу разыскать его по телефону, а коттедж «Магнит» пустует.
Джорджия помрачнела. Значит, Дэвид приезжал в Парадайз и не заглянул к ней. И позвонил только затем, чтобы поинтересоваться Лизандером.
– Где же он сейчас живет?
– У Руперта Кемпбелл-Блэка.
– Боже милостивый! – взорвался Дэвид. – Да это хуже, чем торговать наркотиками.
– Он вчера замечательно выиграл заезд, ты не читал «Скорпион»?
– Я не читаю «Скорпион», – ядовито заметил Дэвид. А затем стал заикаться. – Я соскучился по тебе... Очень. Давай пообедаем вместе.
Оцепенев от счастья, Джорджия безучастно наблюдала, как Динсдейл тащит со стола баранью ногу.
– Ты меня слышишь?
– Я обожаю тебя. Как насчет конца недели?
Ей нужно было время, чтобы бросить пить, похудеть на семь фунтов и закончить «Ант и Клео».
– Отлично. А куда бы ты хотела пойти?
– Может, в «Д'Эскарго»?
Это был ресторан, куда они с Гаем частенько захаживали в первые годы после женитьбы.
– Хорошая мысль. Я закажу столик. А не знаешь ли ты адрес Руперта Кемпбелл-Блэка?
На следующее утро Диззи проснулась от звонка будильника. Было еще темно, в тумане голосили петухи, да лошади позвякивали своими ведрами. Переходя из бокса в бокс, Диззи осмотрела лошадей, ища отеки или ушибы, прежде чем выдать ведро свежей воды и ковш орехов. Обычно этим занимался Руперт, попутно решая, какую лошадь погонять галопом, какую прогулять вокруг деревни, а какую оставить отдыхать в боксе. Но он должен был вернуться из Лондона только днем, хотя сияющая Тегти уже прибыла из Парижа прошлой ночью. К семи тридцати явились другие конюхи, пересмеиваясь и распределяя, кому на какой лошади выезжать в восемь часов.
Но перед выездом в конюшню влетела Тегти, одетая только в красное шелковое кимоно с золотыми драконами.
– Ох, Диззи, постель Лизандера не тронута, а сам он не появлялся с прошлой ночи.
– И люди пропадают, – сказала Диззи, подражая бюллетеням о войне в Персидском заливе.
– Черт возьми, что же скажет Руперт? – продолжила она. – У нас и так хватило забот убирать за него вчера, а тогда, на скачках, он забыл отвезти Гордеца в Уорчестер. В общем, плевал он на свои обязанности.
Диззи с грохотом захлопнула дверь в бокс Гордеца Пенскомба.
– Но он же славный, – взмолилась Тегти. – И потом он так поддерживает Руперта, а тот дорожит им. Ведь Руперт был расстроен ребеночком, – заикнулась она.
– Я знаю, – Диззи обняла Тегги за трясущиеся шелковые плечи. – Но Руперт обязан уволить его, если он не вернется. Он не может допустить такой безответственности в обращении с лошадьми.
Тут она обратила внимание на синие от холода ноги Тегги.
– Иди оденься, пока я закончу кормить лошадей. А потом мы его поищем.
И вдруг они вздрогнули. Из бокса Артура через обитые металлом двери доносился богатырский храп. Открыв одну створку, Диззи и Тегги обнаружили раскинувшихся Артура и Лизандера. Лизандер спал. Артур – нет, просто храпом намекал на завтрак.
Громкогласно заржав, он махнул им копытом. Артур был так ленив, так талантливо изображал усталость от этих бесконечных пробежек туда-сюда по глостерширским холмам, что частенько вынуждал конюхов кормить его орехами и даже поить лежа. Из дальнего конца стойла Тини глядела на этих двух дебоширов примерно так же, как жена священника на оргию в «Валгалле».
– Я надеюсь, он не заболеет после такой ночи. Он просто ужасен, – в тревоге произнесла Тегти.
– Не заболеет, – фыркнула Диззи. – Выпьет и согреется. Вставай, обормот.
Поскольку встряхивание не дало эффекта, Диззи направила на Лизандера шланг.
– Иди и приготовь теплую одежду и крепкий кофе, – попросила она Тегги. – Постараемся отрезвить его настолько, чтобы мог держаться в седле.
– Китти не оставит Раннальдини, – пробормотал Лизандер.
– Я ее и не упрекаю в этом, если ты о ней заботишься подобным образом, – ядовито сказала Диззи.
К сожалению, у Руперта возникли трудности с двигателем вертолета, и никто особо не бдил, не слыша знакомого чух, чух, чух, возвещающего о его прибытии. Он подъехал в темно-голубом «Астон Мартине», тщетно стараясь определить, кто на выездке – Джимми Жарден или Блей Чартерис, и перво-наперво отправился взглянуть на свою красавицу-жену, которая в промокшем, измазанном кимоно тщетно пыталась одеть полуголого и пьяного Лизандера в кухне. У Руперта просто не оставалось выбора, кроме как уволить его сразу же.
День Руперт провел, давая волю гневу на владельцев лошадей, которые задолжали ему без малого миллион и которые оправдывали задержку чеков загруженностью почты в Валентинов день. Он уже принял слезную делегацию от всех девушек-конюхов и сельскохозяйственных рабочих, мистера и миссис Бодкин, даже Джимми и Блея. Его собственная жена теперь рыдала в тесто, которое собиралась заморозить до вторника на масляной неделе для оладий. Оставалось ожидать, что в любую минуту под знаменами с маршем протеста пройдут Бивер, Гертруда, Джек и остальные собаки, конюший кот и все лошади.
На землю его вернула стучащая в дверь Тегти.
– Твой журнал интересуется, от чего ты собираешься отказаться в Великий пост?
– От Лизандера Хоукли, – взвыл Руперт. Затем, когда Тегти ударилась в слезы, сказал: – О, Христа ради, вы что, все, и ты, и команда, и даже все животные, околдованы, что ли, этим кретином?
– Нет, – всхлипнула Тегги. – Но ведь у него нет матери, отец к нему относится по-свински, и, если мы его выгоним, ему просто некуда будет податься.
Бросившись через комнату, уронив по дороге все стоящее на его столе, Руперт обнял ее.
– Сердце ты мое, прости. Ну конечно, пусть остается.
Положив ее голову себе на плечо, он погладил ее волосы. Ведь она держалась таким молодцом после смерти младенца. Ей нужен был кто-то, о ком бы она заботилась, и именно Лизандер оказывал ей эту моральную поддержку.
– Я тоже его люблю, – пробормотал он. – Но он же такой дурачок.
В этот момент в двери возник Лизандер с поникшей головой и огромной бутылкой виски, как с предложением мира. Он с трудом двигался от похмелья и несчастья.
– Извини меня, Руперт. Я вел себя как дурак.
– Пошел вон, – раздраженно сказал Руперт.
И потом, когда Лизандер побрел одиноко прочь, добавил: – Иди в постель, и чтобы завтра был в строю к восьми часам.
Лизандер обернулся в отчаянной надежде.
– С Гордецом надо побольше поработать, – продолжил Руперт. – И Артур уже готов к тому, чтобы завтра погонять его галопом.
56
57
Но что хуже, гораздо хуже – Ларри ничего не прислал ей на Валентинов день. А ведь он забыл об этом только один раз, когда связался с Никки. Может быть, он опять у нее, чтобы утвердить свое я. Мериголд никак не могла избавиться от подозрительности, малейший знак заставлял ее паниковать. Ей бы следовало сохранять спокойствие, но когда как раз перед обедом позвонил Ларри, она вдруг обнаружила, что кричит на него:
– Ах ты урод, а я-то думала, что у нас с тобой все нормально, – и ударилась в громкие всхлипывания.
– Принцесса, Принцесса, – Ларри наконец удалось вставить слово. – Если ты сейчас посмотришь за зеркалом в холле, то найдешь то, что тебя вылечит.
Рванув со всех ног, Мериголд обнаружила там большую коробку шоколада, открытку с красным сердцем и внутри – множество поцелуев. Было там и письмо.
«Дорогой миссис Локтон», – читала Мериголд недоверчиво и чувствовала, как постепенно ее охватывает радость.
На том конце провода Ларри услышал вопль восхищения.
– О, я люблю вас, сэр Лоуренс, – она взволнованно схватила трубку. – Ты больше, чем кто-либо, заслужил рыцарские доспехи.
– Я так и думал, что вам это будет приятно, леди Локтон. Но, пока бумаги еще не оформлены, никому ни слова.
Внешне ведущий себя как самый идеальный муж на Земле Раннальдини, тем не менее, отправил в «Индепендент» зашифрованную «валентинку»: «Маленькая зверюшка, большой леопард ждет тебя».
Поскольку он всех своих любовниц называл «маленькими зверюшками», то Гермиона, Хлоя, Рэчел, Сесилия, на какую-то головокружительную секунду – Флора и большинство женщин из лондонского «Мет» решили, что именно им Раннальдини подает условный сигнал.
Вернувшись с севера Шотландии, где он вместе с Камерон искал натуру для съемок «Макбета», Раннальдини не нашел решительно ничего забавного в том, что в доме поселилась Лесси. Она постоянно с шумом бегала за Китти, повсюду оставляя за собой маленькие лужицы.
– Пусть Клив отнесет ее на конюшню.
– Нет, она моя, – Китти сделала испуганные глаза.
Лесси проснулась, потянулась, откидывая назад задние лапы, чуть потягиваясь вперед, а затем атаковала красно-желтый, покрытый розами обюссонский ковер и принялась его яростно трясти.
– Ну-ка прекрати, – заворчал Раннальдини и собрался пнуть ее.
Лесси, мгновенно прижав уши и став, кажется, чуть ли не в два раза меньше, скользнула под защиту Китти.
Уже прочитав письмо Лизандера, которое отыскал и переснял Клив, пока Китти была на почте, Раннальдини предположил, что тут не обошлось без руки Руперта Кемпбелл-Блэка. Вездесущий Клив, который частенько устраивал потасовки с торговцами цветами в Ратминстере, узнал, что розы, полученные сегодня утром Рэчел, были посланы Борисом, только что вернувшимся после успешного турне по бывшей родине. Должность в Нью-Йорке пока еще была недостижима, и потому Раннальдини не облаял, как бывало, Китти, которая забыла дать ему белую гардению для вечернего концерта в фонд войны в Персидском заливе, и даже разрешил оставить Лесси.
Вернувшись из столь же успешного, но очень нервного турне по Израилю, когда она посреди концерта то и дело ожидала, что ее накроет ракета «Скат», Рэчел впала в ужасную депрессию.
Война становилась все ужаснее. Союзные войска нанесли бомбовый удар по бункеру, где находились гражданские лица. Американцы собирались применить напалм для поджигания иракских нефтяных терминалов, и тогда иракские госпитали лишились бы электричества, не смогли бы работать установки по выхаживанию грудных детей. Одноразовые шприцы приходилось использовать по нескольку раз.
Рэчел знала, что должна бы пойти на митинг сторонников мира в Ратминстере, но тогда пришлось бы детей, которых она забрала у Гретель, опять куда-то пристраивать, а она чувствовала себя очень уставшей.
Наверное, самое кошмарное в одинокой родительской судьбе – невозможность поделиться своими успехами, а ведь только за один прошлый вечер ее семь раз вызывали на поклон.
– Тут есть кое-что для тебя, – сказала Гретель, передавая Рэчел огромный букет бледно-розовых роз.
«Раннальдини или Гай», – подумала Рэчел утомленно.
«Самой дорогой Рэчел, в седьмую годовщину нашей свадьбы, со всей любовью, Борис».
К изумлению Гретель, Рэчел залилась слезами.
– О Гретель, он помнит, – всхлипывала она. – Он на самом деле помнит.
В Валентинов день после напряженной работы прошлым вечером Джорджия встала поздно и теперь гуляла в саду. Озеро было серым и плоским, словно вода в стиральной машине. В бочонке под кухонным окном мотался на ветру одинокий грязный нарцисс. После оргии их отношения с Гаем намного улучшились. Он сбрил свою бороду, поэтому Джорджия больше не думала, что он преследует Рэчел. Но в последнюю пятницу он вдруг принялся за старое. Приехал в Парадайз пораньше, чтобы пойти к врачу с головной болью. Вернувшись в «Ангельский отдых» спустя полтора часа, он объяснил, что к врачу была слишком большая очередь и он не смог дождаться; при этом вид у него был ликующий, якобы оттого, что летавшие на бомбардировку самолеты вернулись без потерь.
Джорджия уже не могла выносить прежней неопределенности. Надо было что-то предпринимать. Работа над «Ант и Клео» подходила к концу, и она строила новые планы. Бросив взгляд на кухонные часы, она решила, что пора приниматься за работу, но тут же вспомнила, что обещала покрошить остатки бараньей ноги для пастушьего пирога. Она почувствовала, что растеряет все свои супружеские навыки, живя так долго одна или если хотя бы денек не проведет с кем-нибудь менее домашним, чем Гай. Из-за кофемолки она не сразу услышала телефон.
– Джорджия, это Дэвид Хоукли. Алло, алло, это ты?
– Секундочку, – пробормотала Джорджия, вытирая руки о джинсы.
– Спасибо тебе за «валентинку». Она прелестная. Ведь это ты ее отправила?
– Ну если у тебя больше нет другой знакомой Джорджии. Послушай, я очень виновата, что наврала тебе обо мне и Лизандере, но я так боялась потерять тебя.
– Да ничего, ничего. Как Лизандер?
– Я так его и не видела, знаю, что он влюбился. Она замужем и еще проще, чем я, но, по крайней мере, она того же возраста, что и он, и очень славная по характеру.
– Я не могу разыскать его по телефону, а коттедж «Магнит» пустует.
Джорджия помрачнела. Значит, Дэвид приезжал в Парадайз и не заглянул к ней. И позвонил только затем, чтобы поинтересоваться Лизандером.
– Где же он сейчас живет?
– У Руперта Кемпбелл-Блэка.
– Боже милостивый! – взорвался Дэвид. – Да это хуже, чем торговать наркотиками.
– Он вчера замечательно выиграл заезд, ты не читал «Скорпион»?
– Я не читаю «Скорпион», – ядовито заметил Дэвид. А затем стал заикаться. – Я соскучился по тебе... Очень. Давай пообедаем вместе.
Оцепенев от счастья, Джорджия безучастно наблюдала, как Динсдейл тащит со стола баранью ногу.
– Ты меня слышишь?
– Я обожаю тебя. Как насчет конца недели?
Ей нужно было время, чтобы бросить пить, похудеть на семь фунтов и закончить «Ант и Клео».
– Отлично. А куда бы ты хотела пойти?
– Может, в «Д'Эскарго»?
Это был ресторан, куда они с Гаем частенько захаживали в первые годы после женитьбы.
– Хорошая мысль. Я закажу столик. А не знаешь ли ты адрес Руперта Кемпбелл-Блэка?
На следующее утро Диззи проснулась от звонка будильника. Было еще темно, в тумане голосили петухи, да лошади позвякивали своими ведрами. Переходя из бокса в бокс, Диззи осмотрела лошадей, ища отеки или ушибы, прежде чем выдать ведро свежей воды и ковш орехов. Обычно этим занимался Руперт, попутно решая, какую лошадь погонять галопом, какую прогулять вокруг деревни, а какую оставить отдыхать в боксе. Но он должен был вернуться из Лондона только днем, хотя сияющая Тегти уже прибыла из Парижа прошлой ночью. К семи тридцати явились другие конюхи, пересмеиваясь и распределяя, кому на какой лошади выезжать в восемь часов.
Но перед выездом в конюшню влетела Тегти, одетая только в красное шелковое кимоно с золотыми драконами.
– Ох, Диззи, постель Лизандера не тронута, а сам он не появлялся с прошлой ночи.
– И люди пропадают, – сказала Диззи, подражая бюллетеням о войне в Персидском заливе.
– Черт возьми, что же скажет Руперт? – продолжила она. – У нас и так хватило забот убирать за него вчера, а тогда, на скачках, он забыл отвезти Гордеца в Уорчестер. В общем, плевал он на свои обязанности.
Диззи с грохотом захлопнула дверь в бокс Гордеца Пенскомба.
– Но он же славный, – взмолилась Тегти. – И потом он так поддерживает Руперта, а тот дорожит им. Ведь Руперт был расстроен ребеночком, – заикнулась она.
– Я знаю, – Диззи обняла Тегги за трясущиеся шелковые плечи. – Но Руперт обязан уволить его, если он не вернется. Он не может допустить такой безответственности в обращении с лошадьми.
Тут она обратила внимание на синие от холода ноги Тегги.
– Иди оденься, пока я закончу кормить лошадей. А потом мы его поищем.
И вдруг они вздрогнули. Из бокса Артура через обитые металлом двери доносился богатырский храп. Открыв одну створку, Диззи и Тегги обнаружили раскинувшихся Артура и Лизандера. Лизандер спал. Артур – нет, просто храпом намекал на завтрак.
Громкогласно заржав, он махнул им копытом. Артур был так ленив, так талантливо изображал усталость от этих бесконечных пробежек туда-сюда по глостерширским холмам, что частенько вынуждал конюхов кормить его орехами и даже поить лежа. Из дальнего конца стойла Тини глядела на этих двух дебоширов примерно так же, как жена священника на оргию в «Валгалле».
– Я надеюсь, он не заболеет после такой ночи. Он просто ужасен, – в тревоге произнесла Тегти.
– Не заболеет, – фыркнула Диззи. – Выпьет и согреется. Вставай, обормот.
Поскольку встряхивание не дало эффекта, Диззи направила на Лизандера шланг.
– Иди и приготовь теплую одежду и крепкий кофе, – попросила она Тегги. – Постараемся отрезвить его настолько, чтобы мог держаться в седле.
– Китти не оставит Раннальдини, – пробормотал Лизандер.
– Я ее и не упрекаю в этом, если ты о ней заботишься подобным образом, – ядовито сказала Диззи.
К сожалению, у Руперта возникли трудности с двигателем вертолета, и никто особо не бдил, не слыша знакомого чух, чух, чух, возвещающего о его прибытии. Он подъехал в темно-голубом «Астон Мартине», тщетно стараясь определить, кто на выездке – Джимми Жарден или Блей Чартерис, и перво-наперво отправился взглянуть на свою красавицу-жену, которая в промокшем, измазанном кимоно тщетно пыталась одеть полуголого и пьяного Лизандера в кухне. У Руперта просто не оставалось выбора, кроме как уволить его сразу же.
День Руперт провел, давая волю гневу на владельцев лошадей, которые задолжали ему без малого миллион и которые оправдывали задержку чеков загруженностью почты в Валентинов день. Он уже принял слезную делегацию от всех девушек-конюхов и сельскохозяйственных рабочих, мистера и миссис Бодкин, даже Джимми и Блея. Его собственная жена теперь рыдала в тесто, которое собиралась заморозить до вторника на масляной неделе для оладий. Оставалось ожидать, что в любую минуту под знаменами с маршем протеста пройдут Бивер, Гертруда, Джек и остальные собаки, конюший кот и все лошади.
На землю его вернула стучащая в дверь Тегти.
– Твой журнал интересуется, от чего ты собираешься отказаться в Великий пост?
– От Лизандера Хоукли, – взвыл Руперт. Затем, когда Тегти ударилась в слезы, сказал: – О, Христа ради, вы что, все, и ты, и команда, и даже все животные, околдованы, что ли, этим кретином?
– Нет, – всхлипнула Тегги. – Но ведь у него нет матери, отец к нему относится по-свински, и, если мы его выгоним, ему просто некуда будет податься.
Бросившись через комнату, уронив по дороге все стоящее на его столе, Руперт обнял ее.
– Сердце ты мое, прости. Ну конечно, пусть остается.
Положив ее голову себе на плечо, он погладил ее волосы. Ведь она держалась таким молодцом после смерти младенца. Ей нужен был кто-то, о ком бы она заботилась, и именно Лизандер оказывал ей эту моральную поддержку.
– Я тоже его люблю, – пробормотал он. – Но он же такой дурачок.
В этот момент в двери возник Лизандер с поникшей головой и огромной бутылкой виски, как с предложением мира. Он с трудом двигался от похмелья и несчастья.
– Извини меня, Руперт. Я вел себя как дурак.
– Пошел вон, – раздраженно сказал Руперт.
И потом, когда Лизандер побрел одиноко прочь, добавил: – Иди в постель, и чтобы завтра был в строю к восьми часам.
Лизандер обернулся в отчаянной надежде.
– С Гордецом надо побольше поработать, – продолжил Руперт. – И Артур уже готов к тому, чтобы завтра погонять его галопом.
56
С огромным комком в горле Джорджия вывела большими буквами «КОНЕЦ» на рукописи «Ант и Клео». У нее теплилась слабая надежда, что эта вещь – все-таки лучшее из того, что она написала. Ужасно болели голова, руки и спина, слава Богу, хоть не сердце. Наконец-то завтра она с чистой совестью поедет в Лондон и встретится с Дэвидом. Вечером она потратила несколько часов на чистку своих перышек.
Обильно смазав волосы кокосовым маслом и ожидая, пока застынет на лице грязевая маска, она заметила, что дождь, весь день молотивший в окна, наконец прекратился. Солнце, пробиваясь из-за деревьев, окрасило противоположную часть Парадайза в золотисто-розовый цвет, поля засияли зелеными изумрудами, а одинокая серая лошадь и уходящие тучки стали нежно-розовыми. И вдруг между туч вспыхнула радуга. «Моя жизнь расцветает», – приняла это за символ Джорджия.
Схватив телефон, она позвонила в Службу семьи:
– Я прошу меня извинить, но этот вечер у меня занят. Вы были так добры ко мне. Извините, что я уж очень много вам наговорила.
«Значит, сэкономлено пятнадцать фунтов, – с гордостью подумала она, – и можно купить себе новую майку у мисс Селфридж, что-нибудь облегающее, под цвет глаз».
В настоящий момент с деньгами было туго. Хорошо еще, что она не поторопилась закончить альбом для Ларри. «Кетчитьюн» находилась в глубоком кризисе и, несмотря на новое правление, не смогла бы выплатить ей оставшуюся после получения аванса сумму. Но когда она уже собралась уходить на станцию, позвонил ее агент и сказал, что «Ант» заинтересовал Танцора Мэтланда и тот хотел бы поскорее получить рукопись. Затем позвонил Гай, пришедший в восторг, что она закончила работу.
– Мы это отметим вечером, Панда. А сейчас я обедаю со своим отцом в «Антее», – добавил он.
«Достаточно далеко от «Д'Эскарго»», – отметила про себя Джорджия, отбывая в Лондон.
Прибыв на Паддингтонский вокзал следующим после Джорджии поездом, Дэвид Хоукли почувствовал потребность размять ноги – любимая фраза директора школы – и решил прогуляться в Сохо. Первые нарциссы, приветствовавшие его в Гайд-парке, дурманили голову. В жуткой пробке на Оксфорд-стрит в одном из такси он увидел Джорджию, которая яростно пудрилась, прихорашивалась, душилась и старалась убедить себя, глядя в крошечное грязное ручное зеркальце, что ее майка цвета хаки не слишком молодежная. Все продавщицы у мисс Селфридж очень хорошо отзывались о ее записях.
Чувствуя себя счастливым и взволнованным впервые за несколько месяцев, Дэвид купил «Ивнинг Стандарт», букет нарциссов и вслед за Джорджией отправился в «Д'Эскарго».
Предупрежденный, что его гостья отправилась в дамскую комнату, он уселся за столик, заказал стакан шерри и вскоре был поглощен чтением страниц с отчетами о скачках, на которых Лизандера расхваливали как золотого парня Кемпбелл-Блэка и предлагали ставить деньги на него и Мистера Спарки в заезде следующего дня. Терзаемый гордостью, неодобрением и завистью к Руперту, он вернулся на первую страницу, где рассказывалось о войне. Наземные сражения могли начаться в любую минуту, весь Кувейт пылал, днем и ночью горела нефть.
Дэвид так углубился в чтение, что не обратил внимания на очаровательную шатенку, усевшуюся в глубине зала в ожидании заказа, а потом и вообще обо всем забыл, поскольку появилась Джорджия, все еще с ценником на майке, великолепная, благоухающая и сияющая, как влюбленная женщина.
– Какая прелесть! – она приняла его букет нарциссов.
– Ну уж не прелестнее тебя.
Проклиная себя за старомодность, он поцеловал ее в теплую, ароматную веснушчатую щеку.
– Я вообще молодец. Я только что закончила «Ант и Клео».
– О Царица Востока, это достойно шампанского. Дэвид позвал официанта.
Хотя предполагалось, что она сядет напротив него, Джорджия протиснулась между столами, чтобы сесть на банкетку рядом с ним. Мир был восстановлен.
– О, как это мило, что я вижу тебя. Правда, война ужасна? Как ты думаешь, Израиль будет мстить?
Дэвид покачал головой:
– Американцы им заплатили уже слишком много.
– Мамаша Кураж была такой забавной в это утро: «О, миссис Сеймур, иракцы копулируют».
Дэвид рассмеялся, и его лицо потеряло всю суровость.
– Мне очень понравилась картинка с утконосом.
– Ты помнишь!
– Я помню обо всем, что связано с тобой. Посмотри, – он достал из кармана маленькую серебряную коробочку, и Джорджия с тревогой подумала, уж не нюхательный ли это табак, но вместо этого увидела прядь волос.
– Помнишь тот день, когда я обстриг твою челку? Убрав коробочку, он разломил рогалик пополам, но есть не стал.
– Как Гай?
– Неважно. Мы ночью лежим рядышком, как яблоки на чердаке, которые боятся побить свои бочка.
– Прямо как у Сапфо.
– А ты закончил переводить Катулла?
– Угу. Как Флора?
– Абсолютно опустошена, – и рассказала ему о ее романе с Раннальдини. – Он просто уничтожил ее, – закончила она. – Я бы хотела, чтобы вы познакомились.
– Скоро познакомимся.
Переполненная счастьем, Джорджия почувствовала, что они говорят об одном и том же.
– Расскажи мне о миссис Раннальдини. Уж не та ли это пухленькая малышка, что прыгала как резиновый мячик в лифчике и трусиках в прошлом октябре?
Джорджия засмеялась.
– Она очень милая. Дэвид взял ее за руку:
– Я так рад, что ты прислала мне «валентинку». Ее принесли во время совещания сотрудников школы, и я сбежал оттуда и позвонил тебе.
– А я собиралась звонить тебе на Рождество, подняла трубку, а там Гай разговаривал с Джулией.
– Дорогая моя бедняжка.
Она наклонилась, чтобы поцеловать его, и вдруг услышала знакомый голос:
– Дорогая, я извиняюсь за опоздание, но движение просто ужасное. – С болью, как от удара током, она узнала голос Гая, обращавшегося к Джулии, такой прекрасной, благоухающей и сияющей, как и она сама.
Владелец ресторана, не успевший предупредить Гая, позеленел. Гай через плечо Джулии поймал взгляд Джорджии, и нежная улыбка замерзла на его красивом лице.
– Это же Гай, – прошептала Джорджия.
– Рок-Стар собственной персоной, – едко произнес Дэвид, спокойно осушил бокал шерри, дал официанту банкноту в десять фунтов и увлек за собой Джорджию, чтобы затем снять номер в «Монтбаттене».
– Гай сказал, что обедает с отцом в «Антее», – всхлипнула Джорджия, когда они вошли в лифт.
Дэвид ввел ее в номер, на всех стенах которого были развешаны фотографии лорда Монтбаттена, играющего в поло. Джорджия посмотрела ему прямо в глаза.
Дэвид взял ее за руку, потянул к кровати:
– Я не собираюсь насиловать тебя. Все нормально. Не плачь.
Джорджия уткнулась лицом в пуговицы на его груди. Есть что-то успокаивающее в мужчинах, носящих жилеты.
– Ну вот, теперь Гай знает о нас, и все карты раскрыты.
– «Нас» – это мы? – спросила Джорджия.
– Ну да, разве нет?
Этим вечером, а была пятница, не изменив привычному ходу жизни, и Гай и Джорджия вернулись в Парадайз.
– Ты привела его в наш любимый ресторан, – в ярости набросился на нее Гай.
– Ты сделал то же самое, – огрызнулась Джорджия. – И несмотря на то, что я выступаю против подушного налога, ты тратишь кучу денег на Джулию.
– А ты купила новую майку.
– Это деньги, сэкономленные на Службе семьи. Во всяком случае, я обедала с ним первый раз, – солгала Джорджия.
– А я первый раз с Рождества обедал с Джулией, – тоже солгал Гай. – Кстати, кто он?
– Я не собираюсь тебе рассказывать, – прошипела Джорджия.
Увы, на следующий день в «Дейли Телеграф» главным действующим лицом был директор одной из самых престижных школ Англии, и на большой фотографии Дэвид выглядел мужественно и красиво.
Испытывая муки ревности, Гай умчался играть в сквош с Раннальдини, настроенным насмешливо, поскольку он-то последнее время вел себя сравнительно скромно.
– И что же мне делать? У Джорджии роман с отцом Лизандера. А о нем в «Кто есть кто» на два дюйма текста.
– И дюймов на восемь о Джорджии, – злорадно заметил Раннальдини. – Я полагаю, она неплохо выглядела.
– Но директора школ не должны так себя вести, – брызгая слюной, забормотал Гай.
Раннальдини засмеялся:
– То отец, то сын. Ну как Джорджии удержаться, когда кругом ими усеяно.
– Ох, замолчи. Джулия думает, что это последний удар, но у меня нет денег, чтобы бросить Джорджию. На прошлой неделе очередной клиент накрылся. Тем более что мне и не хочется уходить.
– Об этом надо было думать раньше.
– Слышал последний анекдот о Саддаме Хусейне? – спросила Диззи Лизандера в начале марта, когда они возвращались домой после очередного успешного выступления в Сендауне. – Что общего у Саддама Хусейна и нейлоновых трусов?
– Да черт его знает.
– И то, и другое раздражает Джорджа Буша. Ха, ха, ха. Ты совсем потерял чувство юмора?
– Совсем. Плевать я хотел на твою войну. Воинственные норманны выступают в поход, чтобы распять Саддама Хусейна за то, что он уморил чистокровных кувейтских скакунов. Тем более что большинство из них – выходцы из этой конюшни. Но вот если пленные будут освобождены, может быть, и Раннальдини освободит Китти?
Сама не своя от радости в перспективе стать леди Локтон, Мериголд с восторгом узнала «фиесту» Бориса рядом с коттеджем Рэчел. Может, это и слухи, но они же в самом деле соединились. В то же время Мериголд очень переживала за Китти, с которой только что столкнулась в магазине. Китти была одета в старые ботинки и кое-как пошитое пальто. Свою желтоватую бледность она объясняла болями в животе.
На самом же деле почти с уверенностью можно было сказать, что Китти беременна. Хотя она и не отваживалась обратиться к Джеймсу Бенсону, но у нее уже три месяца была задержка. Медлила же она потому, что больше всего на свете ее занимало, чей же это ребенок – Лизандера или Раннальдини? Ее захлестывало чувство вины. Вдруг ребеночек появится в сентябре и будет такой же маленькой Девой, как она, но с огромными голубыми глазами Лизандера? Она плакала, не переставая, и чувствовала пугающую тошноту. Слава Богу, что Раннальдини еще ничего не замечал, уставая от съемок «Макбета» и от махинаций вокруг работы в Нью-Йорке, которая все еще не подтверждалась.
Как вор-мошенник, подбиралась Китти к телефонной трубке, чтобы набрать номер Руперта и хотя бы услышать голос Лизандера. Она даже как-то смотрела по телевизору за его победой на незначительных скачках в Челтенхеме, но тут вошел Клив, и она торопливо переключилась на австралийскую мыльную оперу.
Ее спасала только Лесси. Вставая посреди каждой ночи, чтобы прогулять ее, чувствуя, как маленькое существо нежно лижет ее лицо, согреваясь и засыпая на ее руках, Китти думала, что она вообще никогда никого не любила, кроме Лизандера.
Ночью Лесси спала, свернувшись калачиком рядом с ней на стеганом одеяле. Поглаживая рукой ее полосатую спину, гладкую и шелковистую, как полированные перила, Китти мечтала, как она сбегает по громадным ступеням парадной лестницы «Валгаллы» и мчится по долине прямо в объятия Лизандера.
Обильно смазав волосы кокосовым маслом и ожидая, пока застынет на лице грязевая маска, она заметила, что дождь, весь день молотивший в окна, наконец прекратился. Солнце, пробиваясь из-за деревьев, окрасило противоположную часть Парадайза в золотисто-розовый цвет, поля засияли зелеными изумрудами, а одинокая серая лошадь и уходящие тучки стали нежно-розовыми. И вдруг между туч вспыхнула радуга. «Моя жизнь расцветает», – приняла это за символ Джорджия.
Схватив телефон, она позвонила в Службу семьи:
– Я прошу меня извинить, но этот вечер у меня занят. Вы были так добры ко мне. Извините, что я уж очень много вам наговорила.
«Значит, сэкономлено пятнадцать фунтов, – с гордостью подумала она, – и можно купить себе новую майку у мисс Селфридж, что-нибудь облегающее, под цвет глаз».
В настоящий момент с деньгами было туго. Хорошо еще, что она не поторопилась закончить альбом для Ларри. «Кетчитьюн» находилась в глубоком кризисе и, несмотря на новое правление, не смогла бы выплатить ей оставшуюся после получения аванса сумму. Но когда она уже собралась уходить на станцию, позвонил ее агент и сказал, что «Ант» заинтересовал Танцора Мэтланда и тот хотел бы поскорее получить рукопись. Затем позвонил Гай, пришедший в восторг, что она закончила работу.
– Мы это отметим вечером, Панда. А сейчас я обедаю со своим отцом в «Антее», – добавил он.
«Достаточно далеко от «Д'Эскарго»», – отметила про себя Джорджия, отбывая в Лондон.
Прибыв на Паддингтонский вокзал следующим после Джорджии поездом, Дэвид Хоукли почувствовал потребность размять ноги – любимая фраза директора школы – и решил прогуляться в Сохо. Первые нарциссы, приветствовавшие его в Гайд-парке, дурманили голову. В жуткой пробке на Оксфорд-стрит в одном из такси он увидел Джорджию, которая яростно пудрилась, прихорашивалась, душилась и старалась убедить себя, глядя в крошечное грязное ручное зеркальце, что ее майка цвета хаки не слишком молодежная. Все продавщицы у мисс Селфридж очень хорошо отзывались о ее записях.
Чувствуя себя счастливым и взволнованным впервые за несколько месяцев, Дэвид купил «Ивнинг Стандарт», букет нарциссов и вслед за Джорджией отправился в «Д'Эскарго».
Предупрежденный, что его гостья отправилась в дамскую комнату, он уселся за столик, заказал стакан шерри и вскоре был поглощен чтением страниц с отчетами о скачках, на которых Лизандера расхваливали как золотого парня Кемпбелл-Блэка и предлагали ставить деньги на него и Мистера Спарки в заезде следующего дня. Терзаемый гордостью, неодобрением и завистью к Руперту, он вернулся на первую страницу, где рассказывалось о войне. Наземные сражения могли начаться в любую минуту, весь Кувейт пылал, днем и ночью горела нефть.
Дэвид так углубился в чтение, что не обратил внимания на очаровательную шатенку, усевшуюся в глубине зала в ожидании заказа, а потом и вообще обо всем забыл, поскольку появилась Джорджия, все еще с ценником на майке, великолепная, благоухающая и сияющая, как влюбленная женщина.
– Какая прелесть! – она приняла его букет нарциссов.
– Ну уж не прелестнее тебя.
Проклиная себя за старомодность, он поцеловал ее в теплую, ароматную веснушчатую щеку.
– Я вообще молодец. Я только что закончила «Ант и Клео».
– О Царица Востока, это достойно шампанского. Дэвид позвал официанта.
Хотя предполагалось, что она сядет напротив него, Джорджия протиснулась между столами, чтобы сесть на банкетку рядом с ним. Мир был восстановлен.
– О, как это мило, что я вижу тебя. Правда, война ужасна? Как ты думаешь, Израиль будет мстить?
Дэвид покачал головой:
– Американцы им заплатили уже слишком много.
– Мамаша Кураж была такой забавной в это утро: «О, миссис Сеймур, иракцы копулируют».
Дэвид рассмеялся, и его лицо потеряло всю суровость.
– Мне очень понравилась картинка с утконосом.
– Ты помнишь!
– Я помню обо всем, что связано с тобой. Посмотри, – он достал из кармана маленькую серебряную коробочку, и Джорджия с тревогой подумала, уж не нюхательный ли это табак, но вместо этого увидела прядь волос.
– Помнишь тот день, когда я обстриг твою челку? Убрав коробочку, он разломил рогалик пополам, но есть не стал.
– Как Гай?
– Неважно. Мы ночью лежим рядышком, как яблоки на чердаке, которые боятся побить свои бочка.
– Прямо как у Сапфо.
– А ты закончил переводить Катулла?
– Угу. Как Флора?
– Абсолютно опустошена, – и рассказала ему о ее романе с Раннальдини. – Он просто уничтожил ее, – закончила она. – Я бы хотела, чтобы вы познакомились.
– Скоро познакомимся.
Переполненная счастьем, Джорджия почувствовала, что они говорят об одном и том же.
– Расскажи мне о миссис Раннальдини. Уж не та ли это пухленькая малышка, что прыгала как резиновый мячик в лифчике и трусиках в прошлом октябре?
Джорджия засмеялась.
– Она очень милая. Дэвид взял ее за руку:
– Я так рад, что ты прислала мне «валентинку». Ее принесли во время совещания сотрудников школы, и я сбежал оттуда и позвонил тебе.
– А я собиралась звонить тебе на Рождество, подняла трубку, а там Гай разговаривал с Джулией.
– Дорогая моя бедняжка.
Она наклонилась, чтобы поцеловать его, и вдруг услышала знакомый голос:
– Дорогая, я извиняюсь за опоздание, но движение просто ужасное. – С болью, как от удара током, она узнала голос Гая, обращавшегося к Джулии, такой прекрасной, благоухающей и сияющей, как и она сама.
Владелец ресторана, не успевший предупредить Гая, позеленел. Гай через плечо Джулии поймал взгляд Джорджии, и нежная улыбка замерзла на его красивом лице.
– Это же Гай, – прошептала Джорджия.
– Рок-Стар собственной персоной, – едко произнес Дэвид, спокойно осушил бокал шерри, дал официанту банкноту в десять фунтов и увлек за собой Джорджию, чтобы затем снять номер в «Монтбаттене».
– Гай сказал, что обедает с отцом в «Антее», – всхлипнула Джорджия, когда они вошли в лифт.
Дэвид ввел ее в номер, на всех стенах которого были развешаны фотографии лорда Монтбаттена, играющего в поло. Джорджия посмотрела ему прямо в глаза.
Дэвид взял ее за руку, потянул к кровати:
– Я не собираюсь насиловать тебя. Все нормально. Не плачь.
Джорджия уткнулась лицом в пуговицы на его груди. Есть что-то успокаивающее в мужчинах, носящих жилеты.
– Ну вот, теперь Гай знает о нас, и все карты раскрыты.
– «Нас» – это мы? – спросила Джорджия.
– Ну да, разве нет?
Этим вечером, а была пятница, не изменив привычному ходу жизни, и Гай и Джорджия вернулись в Парадайз.
– Ты привела его в наш любимый ресторан, – в ярости набросился на нее Гай.
– Ты сделал то же самое, – огрызнулась Джорджия. – И несмотря на то, что я выступаю против подушного налога, ты тратишь кучу денег на Джулию.
– А ты купила новую майку.
– Это деньги, сэкономленные на Службе семьи. Во всяком случае, я обедала с ним первый раз, – солгала Джорджия.
– А я первый раз с Рождества обедал с Джулией, – тоже солгал Гай. – Кстати, кто он?
– Я не собираюсь тебе рассказывать, – прошипела Джорджия.
Увы, на следующий день в «Дейли Телеграф» главным действующим лицом был директор одной из самых престижных школ Англии, и на большой фотографии Дэвид выглядел мужественно и красиво.
Испытывая муки ревности, Гай умчался играть в сквош с Раннальдини, настроенным насмешливо, поскольку он-то последнее время вел себя сравнительно скромно.
– И что же мне делать? У Джорджии роман с отцом Лизандера. А о нем в «Кто есть кто» на два дюйма текста.
– И дюймов на восемь о Джорджии, – злорадно заметил Раннальдини. – Я полагаю, она неплохо выглядела.
– Но директора школ не должны так себя вести, – брызгая слюной, забормотал Гай.
Раннальдини засмеялся:
– То отец, то сын. Ну как Джорджии удержаться, когда кругом ими усеяно.
– Ох, замолчи. Джулия думает, что это последний удар, но у меня нет денег, чтобы бросить Джорджию. На прошлой неделе очередной клиент накрылся. Тем более что мне и не хочется уходить.
– Об этом надо было думать раньше.
– Слышал последний анекдот о Саддаме Хусейне? – спросила Диззи Лизандера в начале марта, когда они возвращались домой после очередного успешного выступления в Сендауне. – Что общего у Саддама Хусейна и нейлоновых трусов?
– Да черт его знает.
– И то, и другое раздражает Джорджа Буша. Ха, ха, ха. Ты совсем потерял чувство юмора?
– Совсем. Плевать я хотел на твою войну. Воинственные норманны выступают в поход, чтобы распять Саддама Хусейна за то, что он уморил чистокровных кувейтских скакунов. Тем более что большинство из них – выходцы из этой конюшни. Но вот если пленные будут освобождены, может быть, и Раннальдини освободит Китти?
Сама не своя от радости в перспективе стать леди Локтон, Мериголд с восторгом узнала «фиесту» Бориса рядом с коттеджем Рэчел. Может, это и слухи, но они же в самом деле соединились. В то же время Мериголд очень переживала за Китти, с которой только что столкнулась в магазине. Китти была одета в старые ботинки и кое-как пошитое пальто. Свою желтоватую бледность она объясняла болями в животе.
На самом же деле почти с уверенностью можно было сказать, что Китти беременна. Хотя она и не отваживалась обратиться к Джеймсу Бенсону, но у нее уже три месяца была задержка. Медлила же она потому, что больше всего на свете ее занимало, чей же это ребенок – Лизандера или Раннальдини? Ее захлестывало чувство вины. Вдруг ребеночек появится в сентябре и будет такой же маленькой Девой, как она, но с огромными голубыми глазами Лизандера? Она плакала, не переставая, и чувствовала пугающую тошноту. Слава Богу, что Раннальдини еще ничего не замечал, уставая от съемок «Макбета» и от махинаций вокруг работы в Нью-Йорке, которая все еще не подтверждалась.
Как вор-мошенник, подбиралась Китти к телефонной трубке, чтобы набрать номер Руперта и хотя бы услышать голос Лизандера. Она даже как-то смотрела по телевизору за его победой на незначительных скачках в Челтенхеме, но тут вошел Клив, и она торопливо переключилась на австралийскую мыльную оперу.
Ее спасала только Лесси. Вставая посреди каждой ночи, чтобы прогулять ее, чувствуя, как маленькое существо нежно лижет ее лицо, согреваясь и засыпая на ее руках, Китти думала, что она вообще никогда никого не любила, кроме Лизандера.
Ночью Лесси спала, свернувшись калачиком рядом с ней на стеганом одеяле. Поглаживая рукой ее полосатую спину, гладкую и шелковистую, как полированные перила, Китти мечтала, как она сбегает по громадным ступеням парадной лестницы «Валгаллы» и мчится по долине прямо в объятия Лизандера.
57
Во вторую неделю марта славный маленький Гордец Пенскомба на Кубке Котчестера обошел на десять корпусов Князя Тьмы, принеся великую славу родной конюшне и долгожданные сорок тысяч фунтов в карман Руперту. Раннальдини, наблюдавший за скачками по спутниковому телевидению, поскольку напряженно работал с филармонией «Новый мир», был так разъярен, что тут же отправил своему тренеру факс, в котором говорилось, что Князь Тьмы и другие лошади изымаются из рук этого тренера, а заодно пусть ищут и нового жокея.
Следующая встреча двух лошадей-титанов должна была состояться на Золотом кубке Ратминстера в первую неделю апреля. Артур, с осторожностью переваливающий свою китообразную тушу через барьеры Руперта, также был внесен в заявку участников, но без большого шума. Оставалось еще неясным, достаточна ли квалификационная квота Лизандера для участия в этих скачках. Дух Пенскомба совсем упал, когда за десять дней до скачек Лизандер жестоко свалился с Мистера Спарки, выбив плечо и передние зубы. Отлежавшись с неделю, он чуть вновь не нарвался на увольнение в четвертое воскресенье поста.
Следующая встреча двух лошадей-титанов должна была состояться на Золотом кубке Ратминстера в первую неделю апреля. Артур, с осторожностью переваливающий свою китообразную тушу через барьеры Руперта, также был внесен в заявку участников, но без большого шума. Оставалось еще неясным, достаточна ли квалификационная квота Лизандера для участия в этих скачках. Дух Пенскомба совсем упал, когда за десять дней до скачек Лизандер жестоко свалился с Мистера Спарки, выбив плечо и передние зубы. Отлежавшись с неделю, он чуть вновь не нарвался на увольнение в четвертое воскресенье поста.