Страница:
Вернувшись в «Ангельский отдых», в предвкушении душа и переодевания, она обнаружила записку от Мамаши Кураж: «Кота вытошнило, нижний туалет забит, и вода перекрыта. Черт знает что. Пока».
– Этого не хватало.
– Ура. Значит, остановимся в коттедже «Магнит», – обрадовался Лизандер.
– Я подойду, когда закончу с этим, – сказала Джорджия, копаясь в почте. – Гай прислал мне почтовую открытку с изображением развалин аббатства. Это что, символ того состояния, до которого он меня довел?
Поднявшись наверх, она включила автоответчик.
– Хелло, Панда, – произнес глубокий голос Гая. – Все время думаю о тебе, надеюсь, все в порядке. Позвони мне. Я скучаю.
Следующий звонок был от ликующей Флоры, сдавшей на водительские права. «Умный маленький утенок, – с любовью улыбнулась Джорджия, – но непрошенные события вваливаются в ее жизнь в любое время дня». Третий звонок был от Сабины Боттомли: Флора не занимается. Четвертый вновь от Гая, скучающего и просившего позвонить.
«Возможно, я действительно что-то там навыдумывала себе», – ощутив внезапный прилив счастья, подумала Джорджия. Но тут она вошла в ванную комнату и увидела органическую зубную пасту Гая.
Страстно желая узнать правду, она набрала номер телефона Рэчел. Если та дома, то причин для беспокойства нет. Она уже было собралась отключиться, когда на том конце взяли трубку. «Черт, – даже вздрогнула Джорджия, – надо же о чем-то спрашивать».
– Хелло, Рэчел.
– Нет, это Гретель. Я зашла покормить кошку.
– А когда вернется Рэчел?
– Завтра. Она за границей.
Джорджия швырнула телефон трясущимися руками, с бьющимся сердцем, мокрая от пота. Через десять минут ее уже не было в доме. И тогда телефон зазвонил.
39
– Этого не хватало.
– Ура. Значит, остановимся в коттедже «Магнит», – обрадовался Лизандер.
– Я подойду, когда закончу с этим, – сказала Джорджия, копаясь в почте. – Гай прислал мне почтовую открытку с изображением развалин аббатства. Это что, символ того состояния, до которого он меня довел?
Поднявшись наверх, она включила автоответчик.
– Хелло, Панда, – произнес глубокий голос Гая. – Все время думаю о тебе, надеюсь, все в порядке. Позвони мне. Я скучаю.
Следующий звонок был от ликующей Флоры, сдавшей на водительские права. «Умный маленький утенок, – с любовью улыбнулась Джорджия, – но непрошенные события вваливаются в ее жизнь в любое время дня». Третий звонок был от Сабины Боттомли: Флора не занимается. Четвертый вновь от Гая, скучающего и просившего позвонить.
«Возможно, я действительно что-то там навыдумывала себе», – ощутив внезапный прилив счастья, подумала Джорджия. Но тут она вошла в ванную комнату и увидела органическую зубную пасту Гая.
Страстно желая узнать правду, она набрала номер телефона Рэчел. Если та дома, то причин для беспокойства нет. Она уже было собралась отключиться, когда на том конце взяли трубку. «Черт, – даже вздрогнула Джорджия, – надо же о чем-то спрашивать».
– Хелло, Рэчел.
– Нет, это Гретель. Я зашла покормить кошку.
– А когда вернется Рэчел?
– Завтра. Она за границей.
Джорджия швырнула телефон трясущимися руками, с бьющимся сердцем, мокрая от пота. Через десять минут ее уже не было в доме. И тогда телефон зазвонил.
39
Другим человеком, чьи мысли в этот тяжкий, грозовой, удушающий полдень всецело были заняты покойной Пиппой Хоукли, был ее муж Дэвид. Положив букет тигровых лилий, цветов таких же красивых и экзотических, какой была сама Пиппа, на ее могилу, он помолился, чтобы там ей было спокойнее, чем ему здесь. Весь этот год он прожил в горе и смятении. Несмотря на откровенные предложения миссис Кольман и половины матерей, приходивших вообще-то обсудить своих сыновей, он оставался целомудренным. Но парочка порнографических журналов, изъятых этим утром у мальчиков и теперь лежащих в ящике его стола, чтобы быть сожженными позднее, напомнили ему, чего он лишен. Разглядывая этих умудренных в грехе девиц со спутанными волосами, выпуклостями грудей и ягодиц и розовыми поблескивающими губами, он чувствовал себя сексуально столь же иссушенным, как эти пыльные, закаменевшие тропинки под окном.
С грохотом захлопнув ящик стола, он мрачно вернулся к переводам из Катулла. Полученное им в начале недели доброжелательное письмо от его издателя напоминало, что этот перевод должен быть сдан в издательство в январе.
Предыдущий переводчик писал:
«Тяжело отстранять долго длящуюся любовь». У него же уже шестой вариант принял такую форму:
«Горько обрывать долго длящиеся отношения».
– «Как могу я забыть того, кого полюбил навсегда?» – писал Дэвид Хоукли. Катулл словно именно для него написал эту поэму. От печальных дум его отвлек стук в дверь. Это была Горчица с вазой, в которой стояли бронзовые хризантемы.
– Спасибо, – Дэвид подумал, как ненавидела хризантемы Пиппа.
– Любимые цветы миссис Гарфилд, – благоговейно сказала Горчица, безумная почитательница всех звезд. – Вы не забыли, что она и ее сын Козмо будут через пять минут?
Дэвид не забыл. Он даже ждал визита Гермионы. Ее изысканный голос скрасил ему немало бессонных ночей. Странно, что даже в минуты отчаяния мы ищем любви.
А Гермиона искала частную школу для маленького Козмо. Будучи свидетельницей ужасающей грубости Флоры и Наташи, она не собиралась доверять своего вундеркинда анархии «Багли-холла». Она начала свои поиски с Флитли, потому что там была академическая программа, а еще из-за репутации Дэвида Хоукли как поборника дисциплины.
Войдя в кабинет в сопровождении раболепствующей Горчицы, Гермиона тут же решила, что было бы чрезвычайно волнующе пройти урок дисциплины у Топорика Хоукли и что его образ блестящего и непримиримого консерватора безусловно очень привлекателен. Дело в том, что Раннальдини вновь бросил ее. И ни за что не отвечал на звонки. Поэтому Гермиона последовательно оглядывалась вокруг в поисках нового поклонника. Этот суровый красавец-вдовец полностью отвечал ее требованиям, да заодно мог бы пристроить маленького Козмо подешевле.
Один лишь взгляд на Козмо, энергия которого распирала матросский костюмчик, на его матросскую шапочку на черных кудрях, на злые глазки, шарящие вокруг в поисках проделок, убедил Дэвида в том, что ноги этого подлого мальчишки не будет в его школе.
– Большинство наших воспитанников записаны в школу прямо с рождения, – начал он честно, а затем уже не так искренне закончил: – Я боюсь, что у нас не будет свободных вакансий до 2000 года.
– Ну, ну, – капризно произнесла Гермиона. – Уж я-то знаю, что настоящий директор школы может чуть-чуть поступиться правилами ради друзей. А я чувствую, что мы станем очень близкими друзьями.
Дэвид так не думал. Он видел, как маленький Козмо, промчавшись по его кабинету, разбросал листы, оставил отпечатки липких пальцев на редких изданиях, скомкал бумаги и, наконец, швырнул перочинным ножом в школьного кота Гесиода, мирно дремавшего в полоске солнечного света. Когда мать ласково попыталась его успокоить, он приказал ей заткнуться.
– Козмо, – продолжала Рермиона, – чрезвычайно одарен, но нуждается в некоем сдерживании.
«Очевидно, на дыбе», – подумал Дэвид, удивляясь, как женщина такой красоты и таланта может быть матерью столь ужасного создания.
Поскольку маленький Козмо теперь принялся долбить перочинным ножом большой дубовый стол, Дэвид предложил пройтись и посмотреть школу.
– Это было бы забавно, не так ли, Козмо? Козмо ответил отрицательно и, подняв юбку матери, спросил, почему она не носит трусы. Гермиона осталась невозмутима.
В музыкальном классе, где хор репетировал «Как прекрасна твоя обитель», она взобралась на ступеньку и пропела вместе со всеми страничку или две, а потом заявила смятенному учителю музыки, что он похож на Пола Ньюмена.
– Вы будете учить моего Козмо. – Она выставила перед собой своего вундеркинда. – Музыка для Козмо – это его жизнь.
– А у вас ширинка расстегнута, – громко сказал маленький Козмо.
Мгновенно руки и директора школы, и учителя музыки рванулись к их ширинкам.
– Первое апреля, – маниакально захихикал маленький Козмо.
– Маленький Козмо такой шутник, – просияла Гермиона.
В кабинете их уже ждала с чаем Горчица.
– Ромашковый чай с медом или «Эрл Грей», миссис Гарфилд?
– Как вы заботливы, – Гермиона всплеснула руками. – Да еще и мои любимые оладьи. Вы, должно быть, пекли их сами.
Она обратилась к Дэвиду:
– Вы собирались показать мне ваши спортивные результаты в соревнованиях Оксфорда и Кембриджа, директор.
Когда Горчица вышла поискать папку, маленький Козмо издал еще один злобный смешок. Заметив порнографические журналы в столе Дэвида Хоукли, он теперь искоса посматривал на блондинку в высоких ботинках и ковбойской шляпе с колоссальной грудью.
– Изъято во время ленча, – пробормотал Дэвид, пряча журналы под хихиканье маленького Козмо.
– Миссис Кольман, – взмолился Дэвид, – не могли бы вы пару минут развлечь Козмо?
– Ах сыновья, сыновья, – вздохнула Гермиона, наклоняясь вперед, чтобы из ее розового костюма от «Шанель» показались груди столь же великолепные, как и у блондинки в журнале.
– Должно быть, трудно при вашем изнуряющем образе жизни уделять достаточно времени Козмо, – заметил Дэвид.
– Но зато какое, какое время уделяю я ему, – промурлыкала Гермиона. – Я все хотела спросить вас, вы не родственник Лизандера Хоукли?
– Это мой младший сын, – осторожно ответил Дэвид.
– Ну тогда вы должны гордиться, – сказала Гермиона, действительно активно симпатизирующая Лизандеру. – Я, конечно, не знаю, что он на самом деле собой представляет, но очень хорош и весьма одарен. Разумеется, все это ему досталось от такого великолепного отца, такого щедрого.
– Прошу прощения?
– Ну, у него, должно быть, очень приличный доход, если он ездит на «феррари», – произнесла Гермиона с коротким смешком, – имеет всех этих пони для поло и покупает бриллианты для своих бесчисленных дам. Какие восхитительные оладьи! В общем, я только предположила, что дела во Флитли идут настолько великолепно, что вы способны дать ему огромное пособие, или, может, он это выигрывает на скачках?
Дэвид подавился «Эрл Греем», побагровел, но от комментариев воздержался.
Сразу же после ухода Гермионы в кабинет вошла возбужденная Горчица, которая еще не знала, что маленький Козмо отправил флакончик «Рибены» в ее процессор.
– Какая милая дама. Она попросила у меня рецепт оладий. И какой славный мальчуган. Не правда ли, он очень мил в этой матросской шапочке?
– Если бы она еще закрывала ему лицо, – проворчал Дэвид.
– Вы знаете, я не читаю бульварные газеты, – продолжала Горчица в почти оргастическом возбуждении, поскольку патологически ревновала Хоукли к Пиппе, – но мне показала это сестра-хозяйка.
Она протянула Дэвиду «Ивнинг Скорпион». С глубоким вздохом он нацепил очки.
С четвертой страницы на пятую шли не очень четкие снимки: Лизандер целуется с Джорджией на полу в танцевальной комнате на вечеринке прошлой ночью; Джорджия демонстрирует большую часть ноги, перелезая через забор в глубине сада. Тут же были и ясные фотографии Марты Уинтертон и снятых вместе Гая и Джорджии.
«ПАДЕНИЕ ГАЯ», – гласил громадный заголовок.
«Муженек года Гай Сеймур, – следовала подпись, – настолько терпеливый муж, что позволяет своей жене, певице и сочинительнице песен Джорджии Магуайр, целоваться и обниматься вечер за вечером в освещенных свечами ресторанах с Лизандером Хоукли, тем самым человеком, который заставляет мужей ревновать. Прошлой ночью они были замечены убегающими от облавы на наркотики в Фулеме.
Любитель этих развлечений – Лизандер, младший сын Хоукли, директора слишком уж воображающей о себе школы Флитли (стоимость обучения 14 000 фунтов стерлингов в год со всеми доплатами)».
С гневным ревом Дэвид отшвырнул газету. Лизандер, должно быть, занимается наркотиками, чтобы заработать те деньги, о которых говорила Гермиона. А все эти дегенеративные рок-звезды, подобные Джорджии Магуайр, всегда замешаны в чем-то таком.
Схватив телефон, он позвонил заместителю директора.
– Мне искренне жаль, директор. Я уже видел статью.
– Я, пожалуй, возьму сутки отпуска и попытаюсь разобраться.
– Ну конечно. Мы удержим крепость до вашего возвращения.
Оставшись одна в «Валгалле», Китти радовалась свободному вечеру. Она сильно скучала по Лизандеру – он так мил и заботлив, но ей было приятно и то, что она похудела еще на восемь фунтов и у нее прочертились скулы, ребра и даже что-то похожее на талию – впервые в жизни. Она должна продолжать заниматься и не сдаваться. У нее было полно работы на Гермиону, Раннальдини и теперь еще на Рэчел; а дорогой Вольфи, приславший ей на день рождения бумеранг и плакат с изображением разъяренного утконоса, заслуживал длинного, пространного письма.
Вчера в припадке отчаяния она срезала свой жуткий перманент. Лишившись лохматого ореола, ее лицо выглядело тоньше, большие серые глаза, слегка подсвеченные контактными линзами, приплюснутый нос и мягкий щедрый рот стали более выразительными. Глядя в зеркало, она вытягивала завитки волос на лоб и шею. Прическа была убийственно коротка, что скажет Раннальдини? Да скорее всего и не заметит. Кто-то дернул за колокольчик. У дверей стоял бесспорно привлекательный мужчина.
– Это тебе, – сказал он, протягивая пучок моркови.
– Ферди, – в восторге взвизгнула Китти. – О мой Боже, ты выглядишь потрясающе.
Перспектива выиграть спор удивительно подействовала на силу воли Ферди. Он так похудел, что был почти неузнаваем. Под солнцем Эльгарвы он стал черно-коричневым, черные волосы прорезали белокурые прядки, обозначился торс. Смеющийся кавалер постепенно превращался в Мела Гибсона.
– О Ферди, – вздохнула Китти.
– Да и ты выглядишь неплохо, – присвистнул Ферди, в изумлении обойдя вокруг нее. – Прическа стала лучше, контактные линзы вставили. О, пробужденная Китти, мы на верном пути. Давай-ка отметим это дело хорошей выпивкой.
– Но Лизандеру это не понравится, – произнесла Китти.
– Плевать мне на Лизандера.
Оба они уже целый месяц не притрагивались к спиртному, но Ферди уговорил Китти принести из подвала бутылочку охлажденного шампанского.
– Через минутку мы взвесимся, но доставь мне радость, выпей со мной, – попросил Ферди, думая, как мило она выглядит, не то, чтобы уж совсем хорошенькая, но симпатичная, как терьер у его мамы в Бостоне.
К этому времени Китти уже нагрузила его местными сплетнями, а он поведал ей об отпускных приключениях, они выпили еще по стаканчику, и Китти, которая ничего не ела с завтрака, вдруг стала невероятно смешливой. Они соскочили по ступенькам вниз для великого взвешивания и заспорили о том, сколько весит их одежда.
– Мужская одежда тяжелее женской, – заявил Ферди, скидывая башмаки.
– Не намного, – возразила Китти, сбрасывая белые туфельки на высоких каблуках.
Ферди снял рубашку, обнажив загорелую грудь, крепкую, как у бультерьера.
– О Ферди, ты выглядишь, как Эрни Суорт, вот как. Ты тренировался?
Ферди кивнул:
– Чуть не до смерти. При первом удобном случае занимался любовью.
Он прихватил по пригоршне плоти над талией.
– Но это все равно осталось. Он наполнил оба стакана.
– Это платье очень тяжелое. Давай-ка снимем. Черт возьми, – выдохнул он, когда после недолгого уговаривания Китти начала снимать через голову голубое отрезное платье, – да ты такая роскошная!
– Это вежливый способ признать, что я жирная, – донесся придушенный голос.
– Это вежливый способ признать, что у тебя великолепные округлости.
– У меня? – появилось розовое лицо Китти.
– Но ведь у тебя же нет там, в бюстгальтере, секретных подкладок? – Ферди пощупал кончики. – Нет, черт побери, все твое.
Китти пронзительно засмеялась:
– Глупышка, подкладки сделали бы меня тяжелее, а я хочу быть легче тебя.
Когда Лизандер с присоединившейся к нему Джорджией зашли взвесить Китти, там царило истерическое веселье – Ферди в боксерских шортиках «Черепашки Ниндзя» и Китти в белоснежном лифчике и трусиках.
– Да у тебя просто фантастическое тело, – восхищенно говорил Ферди. – Снимай лифчик, он весит не меньше семи фунтов.
Лизандер разозлился. Ведь Ферди сам всегда строжайше наказывал ему не соблазнять клиентов, а тут – в первых рядах. Наконец справившись с темпераментом, Ферди принялся за взвешивание. Китти похудела на стоун с половиной, а Ферди – на стоун и пять с половиной фунтов.
– Чертовски здорово, – признал Ферди. – Раннальдини придется съесть свои слова.
– Интересно, сколько в них калорий, – сказала Китти, повизгивая от смеха. – Я выиграла па-ари, я выиграла па-ари.
– Да вы оба пьяны, – холодно произнес Лизандер, когда Ферди, забыв, какой сегодня день недели, испортил три чека, выписывая Китти ее сотню фунтов. Не желая оставлять их одних в таком состоянии, Лизандер настоял на совместном ужине в коттедже «Магнит».
– Мне только половину грейпфрута и яйцо вкрутую, – заявила Китти.
– А Джорджия собиралась делать барбекю, – поддразнил Лизандер.
Зная, что Джорджии уж никак не до этого, Китти надела голубое платье и, вернувшись на кухню, прихватила холодного цыпленка, помидоры, печеный картофель и пересыпала из большой сумки в картонную коробку персики. Но не успела она закончить свои приготовления, как коридор сотрясся от взрыва.
—Ферди застрелился, проиграв пари, – захихикала Китти.
Но он всего лишь откупорил еще одну бутылку шампанского Раннальдини.
– Да здесь больше, чем я съел за месяц, – проговорил Ферди, заглядывая в коробку, а затем запел: «Давай потанцуем голые под дождем... Прижмись ко мне в экстазе»; – и пустился вскачь вокруг кухонного стола.
– Я люблю эту песню, – сказала Китти. – Как ты думаешь, будет ли вообще дождь?
Жара усилилась, вьюрки порхали над выгоревшим жнивьем, как мухи, отпугиваемые хвостом льва. Первый раз в жизни Китти чувствовала себя настолько похудевшей, чтобы спокойно сидеть на чьих-то коленях.
«Во мне меньше десяти стоунов», – говорила она сама себе непонятно зачем.
– Да опирайся всем весом, – подбадривал Ферди, делая глоток из бутылки. – Ты легка как фея. Хотя, если говорить о феях, так в священнике более семнадцати стоунов.
«Какого это черта Китти вдруг нашла Ферди таким привлекательным?» – в ярости думал Лизандер. Они оба были так глупы и пьяны, что не стоило и разговаривать. Должно быть, усталость и похмелье сделали его таким придирчивым, а главное, он сегодня не положил цветы на могилу матери.
Оставшись в одиночестве в коттедже «Магнит», Джорджия приняла душ, а затем, оставляя следы каннибала, вышла на поиски полотенца. Одно скрученное и засохшее, как колючая проволока, она нашла под кроватью Лизандера. Охваченная дьявольским импульсом сыска, она подавленно обнаружила, что роется в карманах его брюк, рубашки и блейзера, в которых он был прошлой ночью. В награду она получила дюжину визитных карточек девиц, с которыми он, должно быть, спит, с телефонами домашними и служебными в скобках. Одна из них, как снегодованием отметила Джорджия, принадлежала девице из отдела по связям с общественностью фирмы «Кетчитьюн», а другая – подружке одного из музыкантов Джорджии.
Она начала перетряхивать вещи, тщательно обыскивать выдвижные ящики в буфетах, но не нашла ничего. «Я просто больна, – подумала она. – Я знаю, что Лизандер не виноват, но мне невыносимо думать, что он бывает с кем-то еще. Конечно, с его внешностью и обаянием никак не останешься без предложений, куда ни кинь». А умирала ли она от ревности к кому-нибудь из тех, с кем была? Или это наследство, полученное ею от Гая?
Ненавидя себя, она принялась за бумажник Лизандера и была вознаграждена своим хорошим снимком и еще одним – Джека, Мегги и Артура. Затем ее чуть не сразила фотография сногсшибательно очаровательной смеющейся женщины, сидящей, откинувшись назад, на большой серой лошади. Она вздохнула вновь с облегчением, когда обнаружила надпись, сделанную Лизандером на обороте: «МАМА И АРТУР, 1989». Листва на фотографии уже облетела – должно быть, снимок сделан незадолго до смерти. Ох, бедный Лизандер! Спрятав фотографию обратно, Джорджия за драпировалась в саронг, расписанный огромными зо лотыми подсолнухами, который Лизандер купил дл нее в Лондоне, и начала заново отделывать лицо.
Как спокойно жилось до Джулии, когда Гай признавал, что любит ее ради нее самой, а она не проводила все дни в упреках.
Над холмами ворчал гром, но, несмотря на карающую жару, в окно залетел запах плесневелых листьев и дыма костров. «Сезон любовниц», – вздохнула Джорджия печально. Она видела, что у ворот в ожидании возвращения хозяина стоят Артур и Тини. Они отгоняли хвостами мух и почесывали друг друга у шеи. «Символ счастливого брака», – еще более печально подумала Джорджия.
Китти не настолько много выпила шампанского, чтобы, продираясь сквозь крапиву, не добраться до коттеджа Лизандера. Внутри дома царил полный разгром: немытая посуда в раковине, а на полу – разодранные жертвы Мегги – ботинки, диванные подушечки и накидка из лисьего меха, купленная Лизандером в антикварной лавке. Китти прихватила с собой бумеранг и плакатик с утконосом.
– У вас должен быть паук, имеющий право работать в западной Англии, – Ферди вошел в комнату с охапкой бутылок «Дом Периньон» Раннальдини. – Привет, Джорджия.
– Интересно, что скажут Мериголд и Комитет по сохранности деревни? – полюбопытствовала Китти, пытаясь найти место, куда бы выложить продукты из картонной коробки. Вытянувшийся на софе Динсдейл, почуяв запах цыпленка, открыл свои налитые кровью глаза. В заросшем льдом холодильнике Китти обнаружила те самые три баночки с паштетом, которые ужаснули еще и Рэчел.
– Листерия ведет к истерии, – оглянувшись через плечо, Ферди начал пропихивать бутылку сквозь лед, работая, как арктический экскаватор. – «Уходи от этой убогости и давай танцевать обнаженными под дожде»-.
—«Иприжмись ко мне в экстазе», – допела Китти. В конце концов она могла возместить расходы шампанского Раннальдини из чека Ферди. – Тебе не нужно столько пуговиц на рубашке.
– Да они все расстегивались, когда я был толстым, – признался Ферди, – а рубашка мне нравится.
– Я присмотрю такие же для себя.
Лизандер был слишком раздражен, чтобы хвалить их за потери в весе, но Джорджия восторгалась.
– У меня нет слов, насколько же вы оба очаровательно выглядите.
Поскольку задний двор зарос крапивой, они вытащили садовый столик и стулья на выгон Артура и Тини. Солнце село, оставив красно-желтую краску на горизонте, но на востоке собирались черные тучи.
Положив руку на плечо Джорджии, Лизандер разглядывал лежащий внизу Парадайз.
– Если бы здесь была натянута подвесная дорога, я бы промчался над долиной.
Но пришлось удовлетвориться выпивкой, сооруженной Ферди. Он также сконструировал и абажур с сильной лампой, повернутый под таким углом, что их тени, как в кино, падали на деревья в конце выгона. Над лесом мерцали звезды. По радио звучала поп-музыка. Посматривая на пуговицы на рубашке Ферди в перерывах между глотками «Дом Периньон», на вспыхивающий огонек его сигареты, Китти впервые в жизни обнаружила, что не боится, когда над ее плечом нависала косматая голова Артура.
– Как темно, – манерно выдохнул Лизандер подобно старой деве, открывающей окно, чтобы вдохнуть утреннего воздуха.
– Так ведь ночь уже.
Казалось, что жара и духота не ослабевают. Комары штурмовали их лица и лодыжки. Густая трава кишела пауками.
– Почему их называют «папочка-длинные-ноги»? – спросила Китти, разрывая паутинку.
– Потому что папочкам нужны длинные ноги, чтобы бегать по всем их хлопотным делам, – горько сказала Джорджия. – Ну а уж если говорить о хлопотах, мисс Боттомли грозит снова выгнать Флору. Как только Флора получила водительские права, то тут же повезла своих приятелей в паб в Ратминстере. Мисс Боттомли пригласила меня обсудить это за ленчем. Ну, завтра у меня и денек! Я ведь еще никогда не имела дел с подобными женщинами.
– И я тоже, – тоскливо произнес Ферди. Все захихикали.
– Ну теперь у тебя все будет по-другому, – ласково сказала Китти.
– Я никогда не мог распознать лесбиянок, – вдруг проговорил Ферди. – Может, у них есть усы?
– Усы – это у голубых, – возразила Джорджия.
– Суть общения противоположных полов, – начал объяснять Лизандер, вновь наполняя всем стаканы, – в том, чтобы объявить красивыми на самом-то деле тупиц...
– Как ты, – вставил Ферди.
– Как я, – согласился Лизандер. – Значит, объявить красивыми, а толстякам сказать, что они умные, а умным некрасивым – они красавцы, и тогда они сразу же ложатся в постель.
– А если оба некрасивые и толстые, как я? – задала вопрос Китти.
– Только не ты, – в унисон опровергли ее Джорджия, Ферди и Лизандер.
– Лизандер имеет в виду, что надо найти ахиллесову пяту у человека, – объяснил Ферди, – а затем расхваливать. А у вас прекрасная пятка, миссис Раннальдини.
– Он накличет Раннальдини. Ох, извините, Китти, – фыркнул Лизандер.
И все покатились в истерическом смехе над тупостью собственных шуток. Когда с «Дом Периньон» покончили, перешли к шнапсу. Пришив Ферди пуговицы, Китти теперь дурачилась с ним, пытаясь запустить бумеранг так, чтобы он вернулся. Каждый раз, когда она его бросала, он взлетал высоко в воздух. Один раз она чуть не сразила Артура.
– Эй, это дорогая лошадь. Лучше уж попади в Тини, – закричал Лизандер, разлегшийся теперь на двух стульях подобно киту, положив голову на колени Джорджии.
Ферди же, похожий на китайца с прищуренными глазами и огромной идиотской ухмылкой, теперь все время смеялся. На стволах деревьев их тени плясали, как фигурки шаловливых ребят, окунувшихся в гигантскую чернильницу.
– Посмотри, как мы уменьшаемся, приближаясь, – кричала Китти, размахивая руками.
– Проще, чем сидя на диете, – вопил Ферди.
– Ну разве им не славно вдвоем? – улыбнулась Джорджия, поглаживая лоб Лизандера. – И Ферди при деле. Ведь он так же одинок, как и она. А ведь было бы здорово, если бы он увел ее от Раннальдини!
Даже в своем ступорном состоянии Лизандер ощутил отчетливое беспокойство. Если Ферди займется Китти, то кто будет присматривать за ним самим?
– Даже бумеранг выглядит пьяным, – сказал он сердито.
– Будет ли еще когда-нибудь дождь? – вздохнула Джорджия.
Они все были слишком увлечены, чтобы сообразить, что тучи уже закрыли звезды.
С грохотом захлопнув ящик стола, он мрачно вернулся к переводам из Катулла. Полученное им в начале недели доброжелательное письмо от его издателя напоминало, что этот перевод должен быть сдан в издательство в январе.
Предыдущий переводчик писал:
«Тяжело отстранять долго длящуюся любовь». У него же уже шестой вариант принял такую форму:
«Горько обрывать долго длящиеся отношения».
– «Как могу я забыть того, кого полюбил навсегда?» – писал Дэвид Хоукли. Катулл словно именно для него написал эту поэму. От печальных дум его отвлек стук в дверь. Это была Горчица с вазой, в которой стояли бронзовые хризантемы.
– Спасибо, – Дэвид подумал, как ненавидела хризантемы Пиппа.
– Любимые цветы миссис Гарфилд, – благоговейно сказала Горчица, безумная почитательница всех звезд. – Вы не забыли, что она и ее сын Козмо будут через пять минут?
Дэвид не забыл. Он даже ждал визита Гермионы. Ее изысканный голос скрасил ему немало бессонных ночей. Странно, что даже в минуты отчаяния мы ищем любви.
А Гермиона искала частную школу для маленького Козмо. Будучи свидетельницей ужасающей грубости Флоры и Наташи, она не собиралась доверять своего вундеркинда анархии «Багли-холла». Она начала свои поиски с Флитли, потому что там была академическая программа, а еще из-за репутации Дэвида Хоукли как поборника дисциплины.
Войдя в кабинет в сопровождении раболепствующей Горчицы, Гермиона тут же решила, что было бы чрезвычайно волнующе пройти урок дисциплины у Топорика Хоукли и что его образ блестящего и непримиримого консерватора безусловно очень привлекателен. Дело в том, что Раннальдини вновь бросил ее. И ни за что не отвечал на звонки. Поэтому Гермиона последовательно оглядывалась вокруг в поисках нового поклонника. Этот суровый красавец-вдовец полностью отвечал ее требованиям, да заодно мог бы пристроить маленького Козмо подешевле.
Один лишь взгляд на Козмо, энергия которого распирала матросский костюмчик, на его матросскую шапочку на черных кудрях, на злые глазки, шарящие вокруг в поисках проделок, убедил Дэвида в том, что ноги этого подлого мальчишки не будет в его школе.
– Большинство наших воспитанников записаны в школу прямо с рождения, – начал он честно, а затем уже не так искренне закончил: – Я боюсь, что у нас не будет свободных вакансий до 2000 года.
– Ну, ну, – капризно произнесла Гермиона. – Уж я-то знаю, что настоящий директор школы может чуть-чуть поступиться правилами ради друзей. А я чувствую, что мы станем очень близкими друзьями.
Дэвид так не думал. Он видел, как маленький Козмо, промчавшись по его кабинету, разбросал листы, оставил отпечатки липких пальцев на редких изданиях, скомкал бумаги и, наконец, швырнул перочинным ножом в школьного кота Гесиода, мирно дремавшего в полоске солнечного света. Когда мать ласково попыталась его успокоить, он приказал ей заткнуться.
– Козмо, – продолжала Рермиона, – чрезвычайно одарен, но нуждается в некоем сдерживании.
«Очевидно, на дыбе», – подумал Дэвид, удивляясь, как женщина такой красоты и таланта может быть матерью столь ужасного создания.
Поскольку маленький Козмо теперь принялся долбить перочинным ножом большой дубовый стол, Дэвид предложил пройтись и посмотреть школу.
– Это было бы забавно, не так ли, Козмо? Козмо ответил отрицательно и, подняв юбку матери, спросил, почему она не носит трусы. Гермиона осталась невозмутима.
В музыкальном классе, где хор репетировал «Как прекрасна твоя обитель», она взобралась на ступеньку и пропела вместе со всеми страничку или две, а потом заявила смятенному учителю музыки, что он похож на Пола Ньюмена.
– Вы будете учить моего Козмо. – Она выставила перед собой своего вундеркинда. – Музыка для Козмо – это его жизнь.
– А у вас ширинка расстегнута, – громко сказал маленький Козмо.
Мгновенно руки и директора школы, и учителя музыки рванулись к их ширинкам.
– Первое апреля, – маниакально захихикал маленький Козмо.
– Маленький Козмо такой шутник, – просияла Гермиона.
В кабинете их уже ждала с чаем Горчица.
– Ромашковый чай с медом или «Эрл Грей», миссис Гарфилд?
– Как вы заботливы, – Гермиона всплеснула руками. – Да еще и мои любимые оладьи. Вы, должно быть, пекли их сами.
Она обратилась к Дэвиду:
– Вы собирались показать мне ваши спортивные результаты в соревнованиях Оксфорда и Кембриджа, директор.
Когда Горчица вышла поискать папку, маленький Козмо издал еще один злобный смешок. Заметив порнографические журналы в столе Дэвида Хоукли, он теперь искоса посматривал на блондинку в высоких ботинках и ковбойской шляпе с колоссальной грудью.
– Изъято во время ленча, – пробормотал Дэвид, пряча журналы под хихиканье маленького Козмо.
– Миссис Кольман, – взмолился Дэвид, – не могли бы вы пару минут развлечь Козмо?
– Ах сыновья, сыновья, – вздохнула Гермиона, наклоняясь вперед, чтобы из ее розового костюма от «Шанель» показались груди столь же великолепные, как и у блондинки в журнале.
– Должно быть, трудно при вашем изнуряющем образе жизни уделять достаточно времени Козмо, – заметил Дэвид.
– Но зато какое, какое время уделяю я ему, – промурлыкала Гермиона. – Я все хотела спросить вас, вы не родственник Лизандера Хоукли?
– Это мой младший сын, – осторожно ответил Дэвид.
– Ну тогда вы должны гордиться, – сказала Гермиона, действительно активно симпатизирующая Лизандеру. – Я, конечно, не знаю, что он на самом деле собой представляет, но очень хорош и весьма одарен. Разумеется, все это ему досталось от такого великолепного отца, такого щедрого.
– Прошу прощения?
– Ну, у него, должно быть, очень приличный доход, если он ездит на «феррари», – произнесла Гермиона с коротким смешком, – имеет всех этих пони для поло и покупает бриллианты для своих бесчисленных дам. Какие восхитительные оладьи! В общем, я только предположила, что дела во Флитли идут настолько великолепно, что вы способны дать ему огромное пособие, или, может, он это выигрывает на скачках?
Дэвид подавился «Эрл Греем», побагровел, но от комментариев воздержался.
Сразу же после ухода Гермионы в кабинет вошла возбужденная Горчица, которая еще не знала, что маленький Козмо отправил флакончик «Рибены» в ее процессор.
– Какая милая дама. Она попросила у меня рецепт оладий. И какой славный мальчуган. Не правда ли, он очень мил в этой матросской шапочке?
– Если бы она еще закрывала ему лицо, – проворчал Дэвид.
– Вы знаете, я не читаю бульварные газеты, – продолжала Горчица в почти оргастическом возбуждении, поскольку патологически ревновала Хоукли к Пиппе, – но мне показала это сестра-хозяйка.
Она протянула Дэвиду «Ивнинг Скорпион». С глубоким вздохом он нацепил очки.
С четвертой страницы на пятую шли не очень четкие снимки: Лизандер целуется с Джорджией на полу в танцевальной комнате на вечеринке прошлой ночью; Джорджия демонстрирует большую часть ноги, перелезая через забор в глубине сада. Тут же были и ясные фотографии Марты Уинтертон и снятых вместе Гая и Джорджии.
«ПАДЕНИЕ ГАЯ», – гласил громадный заголовок.
«Муженек года Гай Сеймур, – следовала подпись, – настолько терпеливый муж, что позволяет своей жене, певице и сочинительнице песен Джорджии Магуайр, целоваться и обниматься вечер за вечером в освещенных свечами ресторанах с Лизандером Хоукли, тем самым человеком, который заставляет мужей ревновать. Прошлой ночью они были замечены убегающими от облавы на наркотики в Фулеме.
Любитель этих развлечений – Лизандер, младший сын Хоукли, директора слишком уж воображающей о себе школы Флитли (стоимость обучения 14 000 фунтов стерлингов в год со всеми доплатами)».
С гневным ревом Дэвид отшвырнул газету. Лизандер, должно быть, занимается наркотиками, чтобы заработать те деньги, о которых говорила Гермиона. А все эти дегенеративные рок-звезды, подобные Джорджии Магуайр, всегда замешаны в чем-то таком.
Схватив телефон, он позвонил заместителю директора.
– Мне искренне жаль, директор. Я уже видел статью.
– Я, пожалуй, возьму сутки отпуска и попытаюсь разобраться.
– Ну конечно. Мы удержим крепость до вашего возвращения.
Оставшись одна в «Валгалле», Китти радовалась свободному вечеру. Она сильно скучала по Лизандеру – он так мил и заботлив, но ей было приятно и то, что она похудела еще на восемь фунтов и у нее прочертились скулы, ребра и даже что-то похожее на талию – впервые в жизни. Она должна продолжать заниматься и не сдаваться. У нее было полно работы на Гермиону, Раннальдини и теперь еще на Рэчел; а дорогой Вольфи, приславший ей на день рождения бумеранг и плакат с изображением разъяренного утконоса, заслуживал длинного, пространного письма.
Вчера в припадке отчаяния она срезала свой жуткий перманент. Лишившись лохматого ореола, ее лицо выглядело тоньше, большие серые глаза, слегка подсвеченные контактными линзами, приплюснутый нос и мягкий щедрый рот стали более выразительными. Глядя в зеркало, она вытягивала завитки волос на лоб и шею. Прическа была убийственно коротка, что скажет Раннальдини? Да скорее всего и не заметит. Кто-то дернул за колокольчик. У дверей стоял бесспорно привлекательный мужчина.
– Это тебе, – сказал он, протягивая пучок моркови.
– Ферди, – в восторге взвизгнула Китти. – О мой Боже, ты выглядишь потрясающе.
Перспектива выиграть спор удивительно подействовала на силу воли Ферди. Он так похудел, что был почти неузнаваем. Под солнцем Эльгарвы он стал черно-коричневым, черные волосы прорезали белокурые прядки, обозначился торс. Смеющийся кавалер постепенно превращался в Мела Гибсона.
– О Ферди, – вздохнула Китти.
– Да и ты выглядишь неплохо, – присвистнул Ферди, в изумлении обойдя вокруг нее. – Прическа стала лучше, контактные линзы вставили. О, пробужденная Китти, мы на верном пути. Давай-ка отметим это дело хорошей выпивкой.
– Но Лизандеру это не понравится, – произнесла Китти.
– Плевать мне на Лизандера.
Оба они уже целый месяц не притрагивались к спиртному, но Ферди уговорил Китти принести из подвала бутылочку охлажденного шампанского.
– Через минутку мы взвесимся, но доставь мне радость, выпей со мной, – попросил Ферди, думая, как мило она выглядит, не то, чтобы уж совсем хорошенькая, но симпатичная, как терьер у его мамы в Бостоне.
К этому времени Китти уже нагрузила его местными сплетнями, а он поведал ей об отпускных приключениях, они выпили еще по стаканчику, и Китти, которая ничего не ела с завтрака, вдруг стала невероятно смешливой. Они соскочили по ступенькам вниз для великого взвешивания и заспорили о том, сколько весит их одежда.
– Мужская одежда тяжелее женской, – заявил Ферди, скидывая башмаки.
– Не намного, – возразила Китти, сбрасывая белые туфельки на высоких каблуках.
Ферди снял рубашку, обнажив загорелую грудь, крепкую, как у бультерьера.
– О Ферди, ты выглядишь, как Эрни Суорт, вот как. Ты тренировался?
Ферди кивнул:
– Чуть не до смерти. При первом удобном случае занимался любовью.
Он прихватил по пригоршне плоти над талией.
– Но это все равно осталось. Он наполнил оба стакана.
– Это платье очень тяжелое. Давай-ка снимем. Черт возьми, – выдохнул он, когда после недолгого уговаривания Китти начала снимать через голову голубое отрезное платье, – да ты такая роскошная!
– Это вежливый способ признать, что я жирная, – донесся придушенный голос.
– Это вежливый способ признать, что у тебя великолепные округлости.
– У меня? – появилось розовое лицо Китти.
– Но ведь у тебя же нет там, в бюстгальтере, секретных подкладок? – Ферди пощупал кончики. – Нет, черт побери, все твое.
Китти пронзительно засмеялась:
– Глупышка, подкладки сделали бы меня тяжелее, а я хочу быть легче тебя.
Когда Лизандер с присоединившейся к нему Джорджией зашли взвесить Китти, там царило истерическое веселье – Ферди в боксерских шортиках «Черепашки Ниндзя» и Китти в белоснежном лифчике и трусиках.
– Да у тебя просто фантастическое тело, – восхищенно говорил Ферди. – Снимай лифчик, он весит не меньше семи фунтов.
Лизандер разозлился. Ведь Ферди сам всегда строжайше наказывал ему не соблазнять клиентов, а тут – в первых рядах. Наконец справившись с темпераментом, Ферди принялся за взвешивание. Китти похудела на стоун с половиной, а Ферди – на стоун и пять с половиной фунтов.
– Чертовски здорово, – признал Ферди. – Раннальдини придется съесть свои слова.
– Интересно, сколько в них калорий, – сказала Китти, повизгивая от смеха. – Я выиграла па-ари, я выиграла па-ари.
– Да вы оба пьяны, – холодно произнес Лизандер, когда Ферди, забыв, какой сегодня день недели, испортил три чека, выписывая Китти ее сотню фунтов. Не желая оставлять их одних в таком состоянии, Лизандер настоял на совместном ужине в коттедже «Магнит».
– Мне только половину грейпфрута и яйцо вкрутую, – заявила Китти.
– А Джорджия собиралась делать барбекю, – поддразнил Лизандер.
Зная, что Джорджии уж никак не до этого, Китти надела голубое платье и, вернувшись на кухню, прихватила холодного цыпленка, помидоры, печеный картофель и пересыпала из большой сумки в картонную коробку персики. Но не успела она закончить свои приготовления, как коридор сотрясся от взрыва.
—Ферди застрелился, проиграв пари, – захихикала Китти.
Но он всего лишь откупорил еще одну бутылку шампанского Раннальдини.
– Да здесь больше, чем я съел за месяц, – проговорил Ферди, заглядывая в коробку, а затем запел: «Давай потанцуем голые под дождем... Прижмись ко мне в экстазе»; – и пустился вскачь вокруг кухонного стола.
– Я люблю эту песню, – сказала Китти. – Как ты думаешь, будет ли вообще дождь?
Жара усилилась, вьюрки порхали над выгоревшим жнивьем, как мухи, отпугиваемые хвостом льва. Первый раз в жизни Китти чувствовала себя настолько похудевшей, чтобы спокойно сидеть на чьих-то коленях.
«Во мне меньше десяти стоунов», – говорила она сама себе непонятно зачем.
– Да опирайся всем весом, – подбадривал Ферди, делая глоток из бутылки. – Ты легка как фея. Хотя, если говорить о феях, так в священнике более семнадцати стоунов.
«Какого это черта Китти вдруг нашла Ферди таким привлекательным?» – в ярости думал Лизандер. Они оба были так глупы и пьяны, что не стоило и разговаривать. Должно быть, усталость и похмелье сделали его таким придирчивым, а главное, он сегодня не положил цветы на могилу матери.
Оставшись в одиночестве в коттедже «Магнит», Джорджия приняла душ, а затем, оставляя следы каннибала, вышла на поиски полотенца. Одно скрученное и засохшее, как колючая проволока, она нашла под кроватью Лизандера. Охваченная дьявольским импульсом сыска, она подавленно обнаружила, что роется в карманах его брюк, рубашки и блейзера, в которых он был прошлой ночью. В награду она получила дюжину визитных карточек девиц, с которыми он, должно быть, спит, с телефонами домашними и служебными в скобках. Одна из них, как снегодованием отметила Джорджия, принадлежала девице из отдела по связям с общественностью фирмы «Кетчитьюн», а другая – подружке одного из музыкантов Джорджии.
Она начала перетряхивать вещи, тщательно обыскивать выдвижные ящики в буфетах, но не нашла ничего. «Я просто больна, – подумала она. – Я знаю, что Лизандер не виноват, но мне невыносимо думать, что он бывает с кем-то еще. Конечно, с его внешностью и обаянием никак не останешься без предложений, куда ни кинь». А умирала ли она от ревности к кому-нибудь из тех, с кем была? Или это наследство, полученное ею от Гая?
Ненавидя себя, она принялась за бумажник Лизандера и была вознаграждена своим хорошим снимком и еще одним – Джека, Мегги и Артура. Затем ее чуть не сразила фотография сногсшибательно очаровательной смеющейся женщины, сидящей, откинувшись назад, на большой серой лошади. Она вздохнула вновь с облегчением, когда обнаружила надпись, сделанную Лизандером на обороте: «МАМА И АРТУР, 1989». Листва на фотографии уже облетела – должно быть, снимок сделан незадолго до смерти. Ох, бедный Лизандер! Спрятав фотографию обратно, Джорджия за драпировалась в саронг, расписанный огромными зо лотыми подсолнухами, который Лизандер купил дл нее в Лондоне, и начала заново отделывать лицо.
Как спокойно жилось до Джулии, когда Гай признавал, что любит ее ради нее самой, а она не проводила все дни в упреках.
Над холмами ворчал гром, но, несмотря на карающую жару, в окно залетел запах плесневелых листьев и дыма костров. «Сезон любовниц», – вздохнула Джорджия печально. Она видела, что у ворот в ожидании возвращения хозяина стоят Артур и Тини. Они отгоняли хвостами мух и почесывали друг друга у шеи. «Символ счастливого брака», – еще более печально подумала Джорджия.
Китти не настолько много выпила шампанского, чтобы, продираясь сквозь крапиву, не добраться до коттеджа Лизандера. Внутри дома царил полный разгром: немытая посуда в раковине, а на полу – разодранные жертвы Мегги – ботинки, диванные подушечки и накидка из лисьего меха, купленная Лизандером в антикварной лавке. Китти прихватила с собой бумеранг и плакатик с утконосом.
– У вас должен быть паук, имеющий право работать в западной Англии, – Ферди вошел в комнату с охапкой бутылок «Дом Периньон» Раннальдини. – Привет, Джорджия.
– Интересно, что скажут Мериголд и Комитет по сохранности деревни? – полюбопытствовала Китти, пытаясь найти место, куда бы выложить продукты из картонной коробки. Вытянувшийся на софе Динсдейл, почуяв запах цыпленка, открыл свои налитые кровью глаза. В заросшем льдом холодильнике Китти обнаружила те самые три баночки с паштетом, которые ужаснули еще и Рэчел.
– Листерия ведет к истерии, – оглянувшись через плечо, Ферди начал пропихивать бутылку сквозь лед, работая, как арктический экскаватор. – «Уходи от этой убогости и давай танцевать обнаженными под дожде»-.
—«Иприжмись ко мне в экстазе», – допела Китти. В конце концов она могла возместить расходы шампанского Раннальдини из чека Ферди. – Тебе не нужно столько пуговиц на рубашке.
– Да они все расстегивались, когда я был толстым, – признался Ферди, – а рубашка мне нравится.
– Я присмотрю такие же для себя.
Лизандер был слишком раздражен, чтобы хвалить их за потери в весе, но Джорджия восторгалась.
– У меня нет слов, насколько же вы оба очаровательно выглядите.
Поскольку задний двор зарос крапивой, они вытащили садовый столик и стулья на выгон Артура и Тини. Солнце село, оставив красно-желтую краску на горизонте, но на востоке собирались черные тучи.
Положив руку на плечо Джорджии, Лизандер разглядывал лежащий внизу Парадайз.
– Если бы здесь была натянута подвесная дорога, я бы промчался над долиной.
Но пришлось удовлетвориться выпивкой, сооруженной Ферди. Он также сконструировал и абажур с сильной лампой, повернутый под таким углом, что их тени, как в кино, падали на деревья в конце выгона. Над лесом мерцали звезды. По радио звучала поп-музыка. Посматривая на пуговицы на рубашке Ферди в перерывах между глотками «Дом Периньон», на вспыхивающий огонек его сигареты, Китти впервые в жизни обнаружила, что не боится, когда над ее плечом нависала косматая голова Артура.
– Как темно, – манерно выдохнул Лизандер подобно старой деве, открывающей окно, чтобы вдохнуть утреннего воздуха.
– Так ведь ночь уже.
Казалось, что жара и духота не ослабевают. Комары штурмовали их лица и лодыжки. Густая трава кишела пауками.
– Почему их называют «папочка-длинные-ноги»? – спросила Китти, разрывая паутинку.
– Потому что папочкам нужны длинные ноги, чтобы бегать по всем их хлопотным делам, – горько сказала Джорджия. – Ну а уж если говорить о хлопотах, мисс Боттомли грозит снова выгнать Флору. Как только Флора получила водительские права, то тут же повезла своих приятелей в паб в Ратминстере. Мисс Боттомли пригласила меня обсудить это за ленчем. Ну, завтра у меня и денек! Я ведь еще никогда не имела дел с подобными женщинами.
– И я тоже, – тоскливо произнес Ферди. Все захихикали.
– Ну теперь у тебя все будет по-другому, – ласково сказала Китти.
– Я никогда не мог распознать лесбиянок, – вдруг проговорил Ферди. – Может, у них есть усы?
– Усы – это у голубых, – возразила Джорджия.
– Суть общения противоположных полов, – начал объяснять Лизандер, вновь наполняя всем стаканы, – в том, чтобы объявить красивыми на самом-то деле тупиц...
– Как ты, – вставил Ферди.
– Как я, – согласился Лизандер. – Значит, объявить красивыми, а толстякам сказать, что они умные, а умным некрасивым – они красавцы, и тогда они сразу же ложатся в постель.
– А если оба некрасивые и толстые, как я? – задала вопрос Китти.
– Только не ты, – в унисон опровергли ее Джорджия, Ферди и Лизандер.
– Лизандер имеет в виду, что надо найти ахиллесову пяту у человека, – объяснил Ферди, – а затем расхваливать. А у вас прекрасная пятка, миссис Раннальдини.
– Он накличет Раннальдини. Ох, извините, Китти, – фыркнул Лизандер.
И все покатились в истерическом смехе над тупостью собственных шуток. Когда с «Дом Периньон» покончили, перешли к шнапсу. Пришив Ферди пуговицы, Китти теперь дурачилась с ним, пытаясь запустить бумеранг так, чтобы он вернулся. Каждый раз, когда она его бросала, он взлетал высоко в воздух. Один раз она чуть не сразила Артура.
– Эй, это дорогая лошадь. Лучше уж попади в Тини, – закричал Лизандер, разлегшийся теперь на двух стульях подобно киту, положив голову на колени Джорджии.
Ферди же, похожий на китайца с прищуренными глазами и огромной идиотской ухмылкой, теперь все время смеялся. На стволах деревьев их тени плясали, как фигурки шаловливых ребят, окунувшихся в гигантскую чернильницу.
– Посмотри, как мы уменьшаемся, приближаясь, – кричала Китти, размахивая руками.
– Проще, чем сидя на диете, – вопил Ферди.
– Ну разве им не славно вдвоем? – улыбнулась Джорджия, поглаживая лоб Лизандера. – И Ферди при деле. Ведь он так же одинок, как и она. А ведь было бы здорово, если бы он увел ее от Раннальдини!
Даже в своем ступорном состоянии Лизандер ощутил отчетливое беспокойство. Если Ферди займется Китти, то кто будет присматривать за ним самим?
– Даже бумеранг выглядит пьяным, – сказал он сердито.
– Будет ли еще когда-нибудь дождь? – вздохнула Джорджия.
Они все были слишком увлечены, чтобы сообразить, что тучи уже закрыли звезды.