При этом необходимо принять во внимание, что процессы ассоциации, компиляции, интеграции элементов постоянно происходят на каждом из уровней психического – и на уровне «схемы», и на уровне «картины». В той или иной степени чутко на изменения в «схеме» реагирует «картина» своими изменениями, равно как и наоборот – какие-то изменения в «картине» влекут за собой изменения в «схеме». По всей видимости, здесь выполняется главное требование А.А. Ухтомского, которое он предъявляет к живому: нелинейность и неравновесность процессов. Благодаря этому «неспокойствию», тому, что «схема» и «картина» постоянно пытаются приладиться друг к другу, но никогда не достигают между собой полного соответствия и единодушия[52]266, доминанты регулярно провоцируются на свое появление и тем самым вновь и вновь стимулируют «психическую деятельность», подобно самозаводящейся машине.
В довершение всего необходимо уточнить, как в этой структуре «устроился» концепт динамического стереотипа. На самом деле он, конечно, незримо присутствовал во всех предшествующих положениях. Однако есть три существенных момента, которые следовало бы оговорить. Часть динамических стереотипов всецело принадлежат «схеме», это динамические стереотипы, которые не имеют ровным счетом никакого понятийного представительства в «картине». Другая часть динамических стереотипов всецело принадлежит «картине», то есть не представляет ничего, что находится в «схеме», а является результатом комбинаций элементов внутри «картины». Впрочем, такое деление весьма условно. Подавляющая часть динамических стереотипов расположена не по горизонталям структуры психического, а по вертикальной оси, то есть значительная часть такого динамического стереотипа находится или в «схеме» или в «картине», а другая часть на другом, смежном этаже. При этом динамические стереотипы, располагающиеся частью в «схеме», а частью в «картине», далеко не всегда организованы «правильно» (корректно или действительно адаптивно), что связано в первую очередь с ошибками (неточностями) в ассоциации между «знаками» и «значениями». Наконец, необходимо признать, что динамические стереотипы являются не менее существенными регуляторами и детерминантами поведения, нежели доминанты.
В конечном итоге поведение предстает как сложнейшая структура, организующая собственное содержание, причем содержание это, надо заметить, не локализуется где-то, в какой-то определенной точке структуры психического, но развернуто в ней, можно сказать, от края до края, представая в каждом из «конкретных мест» в каком-то особенном своем качестве. В добавление ко всему эта структура – не стабильное образование, она находится в постоянном движении. При этом ошибкой было бы думать, что действительно существует какой-то «каркас» структуры; если он и есть, то лишь виртуальный, подобный мнимым предметам в руках у актера, выполняющего пантомиму; то, что мы «видим» эти предметы, есть результат соответствующих движений актера, объективно мы должны были бы засвидетельствовать их отсутствие. Концепты, которые использует КМ СПП для пояснения структуры поведения, организации своего содержания, процессов, в ней происходящих, – только концепты, а потому ссылки на И.М. Сеченова, И.П. Павлова, А.А. Ухтомского и Л.С. Выготского – это ссылки на методологов, а не на естествоиспытателей.
3. Целостность структуры
Часть третья
Глава восьмая
1. Субъект поведения
2. Континуум поведения
В довершение всего необходимо уточнить, как в этой структуре «устроился» концепт динамического стереотипа. На самом деле он, конечно, незримо присутствовал во всех предшествующих положениях. Однако есть три существенных момента, которые следовало бы оговорить. Часть динамических стереотипов всецело принадлежат «схеме», это динамические стереотипы, которые не имеют ровным счетом никакого понятийного представительства в «картине». Другая часть динамических стереотипов всецело принадлежит «картине», то есть не представляет ничего, что находится в «схеме», а является результатом комбинаций элементов внутри «картины». Впрочем, такое деление весьма условно. Подавляющая часть динамических стереотипов расположена не по горизонталям структуры психического, а по вертикальной оси, то есть значительная часть такого динамического стереотипа находится или в «схеме» или в «картине», а другая часть на другом, смежном этаже. При этом динамические стереотипы, располагающиеся частью в «схеме», а частью в «картине», далеко не всегда организованы «правильно» (корректно или действительно адаптивно), что связано в первую очередь с ошибками (неточностями) в ассоциации между «знаками» и «значениями». Наконец, необходимо признать, что динамические стереотипы являются не менее существенными регуляторами и детерминантами поведения, нежели доминанты.
В конечном итоге поведение предстает как сложнейшая структура, организующая собственное содержание, причем содержание это, надо заметить, не локализуется где-то, в какой-то определенной точке структуры психического, но развернуто в ней, можно сказать, от края до края, представая в каждом из «конкретных мест» в каком-то особенном своем качестве. В добавление ко всему эта структура – не стабильное образование, она находится в постоянном движении. При этом ошибкой было бы думать, что действительно существует какой-то «каркас» структуры; если он и есть, то лишь виртуальный, подобный мнимым предметам в руках у актера, выполняющего пантомиму; то, что мы «видим» эти предметы, есть результат соответствующих движений актера, объективно мы должны были бы засвидетельствовать их отсутствие. Концепты, которые использует КМ СПП для пояснения структуры поведения, организации своего содержания, процессов, в ней происходящих, – только концепты, а потому ссылки на И.М. Сеченова, И.П. Павлова, А.А. Ухтомского и Л.С. Выготского – это ссылки на методологов, а не на естествоиспытателей.
3. Целостность структуры
После того как все концепты представлены, необходимо снова вернуться к вопросу целостности, к вопросу отношения субстрата психического и поведения. Необходимо понять ту мысль, которую пытался донести Л.С. Выготский, когда говорил о «диалектической психологии»:[53] «Диалектическая психология […] не смешивает психические и физиологические процессы, она признает несводимое качественное своеобразие психики, она утверждает только, что психофизиологические процессы едины. Мы приходим, таким образом, к признанию своеобразных психофизиологических единых процессов, представляющих высшие формы поведения человека»267.
Диалектическая психология, по Л.С. Выготскому, должна четко определить предмет своего исследования – «целостный процесс поведения, который тем и характерен, что имеет свою психическую и физиологическую стороны, но психология изучает его именно как единый и целостный процесс, только так стараясь найти выход из создавшегося тупика»268. Иными словами, не имеет смысла отделять психологические переживания человека от целостного процесса его поведения. Они не являются самостоятельными процессами, они не существуют вне своего субстрата, они должны восприниматься как то, что сигнализирует о тех или иных коллизиях своего субстрата, они указуют и свидетельствуют, они не имеют собственных законов и правил.
Психологии, полагал Л.С. Выготский, надлежит рассматривать свой предмет «не как особые процессы, добавочно существующие поверх и помимо мозговых процессов, где-то над или между ними, а как субъективное выражение тех же самых процессов, как особую сторону, особую качественную характеристику высших функций мозга»269. Иными словами, субъективное – не более чем выражение процессов психического, делать из него культ, опираться на него, специально заниматься его изучением – дело пагубное и бесперспективное. Содержание субъективных переживаний – относительно случайный продукт работы психического, субъективно воспринимаемая «обертка» поведения, но не психическое и не поведение. Для того чтобы влиять на поведение, нужно знать его законы, его правила, они нуждаются в прояснении, но не психологическое содержание, которое, в принципе, может быть и каким угодно, механизмы воздействия на целостный процесс поведения (что повлечет за собой и изменение содержания) остаются одинаковыми.
Психический процесс, по мнению Л.С. Выготского, растворен «внутри сложного целого, внутри единого процесса поведения, и, если мы хотим разгадать биологическую функцию психики, надо поставить вопрос об этом процессе в целом: какую функцию в приспособлении выполняют эти формы поведения?»270 Иными словами, перед исследователями стоит вопрос о том, как и посредством каких механизмов поведение обеспечивает адаптацию (свою часть адаптации) организма к среде. Только в этом контексте и возможно исследование психического, только это и позволит проникнуть в суть психики, у которой нет и не может быть другой задачи, кроме как обеспечить адаптацию своего носителя к условиям его существования. Наличие субъективного фактора не должно ни смущать, ни вводить в заблуждение, субъективность – это лишь один из способов обеспечения лучшей адаптации человека. Однако же, если делать из субъективности культ, ошибка гарантирована.
Роль психического, роль поведения – это адаптация. Поведение может быть адаптивным, и это обеспечит высокое субъективное качество жизни человека. Поведение может быть и дезадаптивным, в этом случае субъективное качество жизни человека будет низким. Каким бы замечательным ни было это субъективное переживание, каким бы серьезным ни казалось нам содержание «внутренней жизни» человека, само по себе это не имеет ровным счетом никакого значения – дурной привкус портит любую пищу. Только адаптированный человек может совершенствоваться, только здоровый может развиваться, любые другие варианты и стратегии заведомо обречены на неудачу.
Полагать же, что посредством одного лишь «здравого рассуждения» или «волевого решения», без знания механизмов поведения, структуры его организации, протекания соответствующих процессов можно что-то решить, – есть отчаянная нелепость! СПП рассматривает механизмы поведения, его структуры и процессы, СПП призвана обеспечить комплементарность человека условиям его существования, она решает вопросы адаптации, исходя из презумпции: что адаптировано – то здорово.
Диалектическая психология, по Л.С. Выготскому, должна четко определить предмет своего исследования – «целостный процесс поведения, который тем и характерен, что имеет свою психическую и физиологическую стороны, но психология изучает его именно как единый и целостный процесс, только так стараясь найти выход из создавшегося тупика»268. Иными словами, не имеет смысла отделять психологические переживания человека от целостного процесса его поведения. Они не являются самостоятельными процессами, они не существуют вне своего субстрата, они должны восприниматься как то, что сигнализирует о тех или иных коллизиях своего субстрата, они указуют и свидетельствуют, они не имеют собственных законов и правил.
Психологии, полагал Л.С. Выготский, надлежит рассматривать свой предмет «не как особые процессы, добавочно существующие поверх и помимо мозговых процессов, где-то над или между ними, а как субъективное выражение тех же самых процессов, как особую сторону, особую качественную характеристику высших функций мозга»269. Иными словами, субъективное – не более чем выражение процессов психического, делать из него культ, опираться на него, специально заниматься его изучением – дело пагубное и бесперспективное. Содержание субъективных переживаний – относительно случайный продукт работы психического, субъективно воспринимаемая «обертка» поведения, но не психическое и не поведение. Для того чтобы влиять на поведение, нужно знать его законы, его правила, они нуждаются в прояснении, но не психологическое содержание, которое, в принципе, может быть и каким угодно, механизмы воздействия на целостный процесс поведения (что повлечет за собой и изменение содержания) остаются одинаковыми.
Психический процесс, по мнению Л.С. Выготского, растворен «внутри сложного целого, внутри единого процесса поведения, и, если мы хотим разгадать биологическую функцию психики, надо поставить вопрос об этом процессе в целом: какую функцию в приспособлении выполняют эти формы поведения?»270 Иными словами, перед исследователями стоит вопрос о том, как и посредством каких механизмов поведение обеспечивает адаптацию (свою часть адаптации) организма к среде. Только в этом контексте и возможно исследование психического, только это и позволит проникнуть в суть психики, у которой нет и не может быть другой задачи, кроме как обеспечить адаптацию своего носителя к условиям его существования. Наличие субъективного фактора не должно ни смущать, ни вводить в заблуждение, субъективность – это лишь один из способов обеспечения лучшей адаптации человека. Однако же, если делать из субъективности культ, ошибка гарантирована.
Роль психического, роль поведения – это адаптация. Поведение может быть адаптивным, и это обеспечит высокое субъективное качество жизни человека. Поведение может быть и дезадаптивным, в этом случае субъективное качество жизни человека будет низким. Каким бы замечательным ни было это субъективное переживание, каким бы серьезным ни казалось нам содержание «внутренней жизни» человека, само по себе это не имеет ровным счетом никакого значения – дурной привкус портит любую пищу. Только адаптированный человек может совершенствоваться, только здоровый может развиваться, любые другие варианты и стратегии заведомо обречены на неудачу.
Полагать же, что посредством одного лишь «здравого рассуждения» или «волевого решения», без знания механизмов поведения, структуры его организации, протекания соответствующих процессов можно что-то решить, – есть отчаянная нелепость! СПП рассматривает механизмы поведения, его структуры и процессы, СПП призвана обеспечить комплементарность человека условиям его существования, она решает вопросы адаптации, исходя из презумпции: что адаптировано – то здорово.
Часть третья
Адаптивное и дезадаптивное поведение
КМ СПП рассматривает поведение как психическую и психически опосредованную активность человека, продиктованную совокупностью условий его существования; а психическую адаптированность – как процесс соответствия индивида условиям его существования, что проявляется чувством удовлетворенности самим собой, другими, миром событий и явлений.
При этом психическая адаптированность не должна рассматриваться как состояние, но только как перманентный процесс психической адаптации, а, следовательно, когда мы говорим о психической адаптации, то речь идет не об одном только соответствии индивида условиям его существования («аккомодация», по Ж. Пиаже), но и о его готовности к изменению своих стереотипов поведения в условиях изменяющихся условий существования (что обеспечивается способностью к «ассимиляции», по Ж. Пиаже).
Иными словами, цель адаптивного поведения – обеспечить соответствие индивида условиям его существования, однако, с другой стороны, эта цель может быть гарантирована только способностью индивида осуществлять поведение в отношении собственного поведения (целенаправленное изменение стереотипов поведения при изменении условий существования).
Точкой приложения СПП, таким образом, является дезадаптивное поведение, а основным средством реализации процесса адаптации – осуществление поведения в отношении поведения. В связи с этим в настоящем подразделе будет кратко рассмотрена морфология поведения, этиопатогенез дезадаптации, а также возможности редукции дезадаптивных стереотипов поведения, принципы формирования адаптивных динамических стереотипов и необходимых доминант, а также правила осуществления поведения в отношении поведения.
При этом психическая адаптированность не должна рассматриваться как состояние, но только как перманентный процесс психической адаптации, а, следовательно, когда мы говорим о психической адаптации, то речь идет не об одном только соответствии индивида условиям его существования («аккомодация», по Ж. Пиаже), но и о его готовности к изменению своих стереотипов поведения в условиях изменяющихся условий существования (что обеспечивается способностью к «ассимиляции», по Ж. Пиаже).
Иными словами, цель адаптивного поведения – обеспечить соответствие индивида условиям его существования, однако, с другой стороны, эта цель может быть гарантирована только способностью индивида осуществлять поведение в отношении собственного поведения (целенаправленное изменение стереотипов поведения при изменении условий существования).
Точкой приложения СПП, таким образом, является дезадаптивное поведение, а основным средством реализации процесса адаптации – осуществление поведения в отношении поведения. В связи с этим в настоящем подразделе будет кратко рассмотрена морфология поведения, этиопатогенез дезадаптации, а также возможности редукции дезадаптивных стереотипов поведения, принципы формирования адаптивных динамических стереотипов и необходимых доминант, а также правила осуществления поведения в отношении поведения.
Глава восьмая
Морфология поведения
Системный ракурс феномена поведения предполагает, что рассматривать психику и поведение по отдельности невозможно. Поведение – есть процесс существования психического. Отсюда очевидно, что основная трудность анализа феномена поведения состоит в том, что поведение предстает здесь как активность, однако это активность системы (психического), то есть мы имеем дело одновременно и с динамикой (функциональный ракурс феномена поведения), и со статикой (содержательный ракурс феномена поведения).
Понятие рефлекса, хотя исследователи и указывают на его условный (относительный) характер[54]271, вполне удовлетворяет этой двойственной специфике феномена поведения. С другой стороны, оперировать понятием рефлекса, учитывая его семантическую размытость, весьма затруднительно, что отчетливо показал весь предыдущий опыт физиологической и психологической науки272: «рефлекс» оказался тем «мистическим заклинанием», которое все объясняет, не объясняя при этом ничего определенного273.
Однако дальнейшее развитие научной мысли, основывающееся на «принципе рефлекса», логически привело исследователей к выделению двух чрезвычайно важных для разъяснения феномена поведения понятий: динамического стереотипа274 (И.П. Павлов) и доминанты275 (А.А. Ухтомский). Именно они и задают два необходимых ракурса для описания феномена поведения: содержательный и функциональный.
Вместе с тем, это только ракурсы рассмотрения, теперь же необходимо фиксировать то, что они позволяют увидеть. В целом, необходимо ответить на следующие вопросы. «Кто» является «действующим лицом» поведения? «Что» им «движет»? «Где» это «происходит»? Ответы на эти вопросы и дадут морфологию поведения.
Понятие рефлекса, хотя исследователи и указывают на его условный (относительный) характер[54]271, вполне удовлетворяет этой двойственной специфике феномена поведения. С другой стороны, оперировать понятием рефлекса, учитывая его семантическую размытость, весьма затруднительно, что отчетливо показал весь предыдущий опыт физиологической и психологической науки272: «рефлекс» оказался тем «мистическим заклинанием», которое все объясняет, не объясняя при этом ничего определенного273.
Однако дальнейшее развитие научной мысли, основывающееся на «принципе рефлекса», логически привело исследователей к выделению двух чрезвычайно важных для разъяснения феномена поведения понятий: динамического стереотипа274 (И.П. Павлов) и доминанты275 (А.А. Ухтомский). Именно они и задают два необходимых ракурса для описания феномена поведения: содержательный и функциональный.
Вместе с тем, это только ракурсы рассмотрения, теперь же необходимо фиксировать то, что они позволяют увидеть. В целом, необходимо ответить на следующие вопросы. «Кто» является «действующим лицом» поведения? «Что» им «движет»? «Где» это «происходит»? Ответы на эти вопросы и дадут морфологию поведения.
1. Субъект поведения
Кто является «субъектом поведения»? Ответ на этот вопрос оказывается куда более трудным, чем может показаться с самого начала. Очевидно, что решить вопрос «субъекта» из содержательных аспектов, чем, как правило, и занимается психология, невозможно по причине отсутствия положительных критериев, способствующих удовлетворительной дифференцировке; а решить вопрос «субъекта» из нейрофизиологии затруднительно по самой логике такого рода исследований.
Однако попытки определить «субъекта деятельности» в психологии все-таки предпринимались, что привело к отчаянной неразберихе. А.В. Брушлинский определяет «субъект» как, с одной стороны, «все человечество в целом», а с другой – как «высшую системную целостность всех сложнейших и противоречивых качеств человека, в первую очередь его психических процессов, состояний и свойств, его сознания и бессознательного»276. С.Л. Рубинштейн значительно ограничивает понятие «субъекта в специфическом смысле слова (как я)», определяя его как «субъекта сознательной, произвольной деятельности»277. Б.Г. Ананьев разрабатывал понятийный континуум, в котором «субъект» противостоит «личности», «индивиду», «индивидуальности»278. В.А. Петровский продолжает тему и предлагает «понимание личности как подлинного субъекта активности – в противовес тем представлениям, где личность сводится лишь к тому “внутреннему”, сквозь которое преломляются внешние воздействия, падающие на индивида»279. Самое лаконичное, равно как и самое пространное определение субъекта предлагается в «Современной психологии» под редакцией В.Н. Дружинина: «Субъект, осуществляющий психическое как процесс, – это всегда и во всем неразрывное единство природного и социального»280. Подобное перечисление взглядов можно продолжать и дальше. Каждое из представленных определений «субъекта» имеет свои положительные стороны, однако ни одно из них не отражает всех заявленных аспектов (или не акцентирует существенные), а также, что самое главное, эти определения нефункциональны.
Вместе с тем, вопрос о «субъекте поведения» должен быть решен положительно, в противном случае любые факты и концепты автоматически повисают в воздухе. В сущности, когда мы говорим о «субъекте поведения», мы тем самым проводим четкую грань между тем, что есть «субъект», и тем, что есть его «поведение», а, следовательно, неизбежно приходим к выводу, что субъект поведения – это все, кроме его поведения. Если же под поведением, как предлагает КМ СПП, понимать всякую психическую и психически опосредованную активность, с одной стороны, и принять во внимание, что поведение не есть только активность, но и в первую очередь активность структуры, с другой, то очевидно, что субъекту не остается в психическом ничего, кроме некоего подобия роли геометрической точки в геометрии[55]281. Действительно, если учесть специфику психологической редукции в дихотомии «я» – «не-я», то понятно, что всякое проявление «я», подвергнутое рефлексии, уже не есть «я»[56]282. Таким образом, «я» как нечто фактическое, поддающееся верификации существует лишь в действии, но здесь оно неотличимо от самого действия.
Такое «гносеологическое» (чрез-рефлексивное) «я» человека имеет социальную (понятийную) природу, обозначая срок своего проявления кризисом трех лет (Л.С. Выготский)283, когда ребенок начинает оперировать знаками как фактически означающими[57]284, и может быть охарактеризовано как «эмпирически схваченное переживание своего собственного “я”»285. До трех лет ребенок очевидно ситуативен и о наличии у него «я» (в привычном понимании) говорить не приходится, в дальнейшем идет постепенное, кажущееся вытеснение этой ситуативности286. На самом деле ребенок, подросток и даже взрослый человек отнюдь не лишаются ситуативности, однако если ребенок до трех лет ситуативен в отношении «внешних» стимулов, то в более старшем возрасте его ситуативность распространяется не только на «внешние» воздействия, но на «внутренние» стимулы. Поскольку же количество «внутренних» стимулов[58] постоянно увеличивается и в конечном итоге значительно превышает «внешнюю» стимуляцию, то через реализацию феноменов «воронки» (Ч. Шеррингтон), «парабиоза» (Н.Е. Введенский), «доминанты» (А.А. Ухтомский), «вектора» (К. Левин), борения «внутренних и внешних планов» (Л.С. Выготский)[59] роль основного стимульного материала берет на себя совокупность «психологического опыта», то есть «слои субъективного опыта» и «субъективная семантика» (Е.Ю. Артемьева)[60]287. В результате создается впечатление, что субъект поведения лишается прежней ситуативности. Однако ничего подобного не происходит, а имеет место своего рода смещение «центра тяжести» его ситуативности с пространства «внешних» воздействий на пространство «внутренних» сигналов.
Таким образом, практическую ценность данной постановки вопроса – когда субъект поведения уподобляется геометрической точке в геометрии – невозможно переоценить, поскольку, во-первых, в таком виде «субъект» наконец-таки становится понятен, что решает сразу множество сопутствующих проблем; во-вторых, такой «субъект», выведенный за рамки содержательности, является инвариантным любому аспекту поведения; а в-третьих, мы освобождаемся наконец от необходимости говорить о «внешних» и «внутренних» детерминантах психического288, что не вносит ничего, кроме фактической путаницы, поскольку, как правильно говорил А.А. Ухтомский, «нет ощущения иначе, как в конкретном восприятии. Но нет и восприятия без апперцепции. Значит, в живом опыте есть налицо лишь более или менее сложные, синтетические восприятия реальности, связанные всегда с элементами суждения»289.
Все сказанное, с другой стороны, смыкается с чрезвычайно важным положением И.П. Павлова о «трех системах, управляющих поведением человека», озвученном на «Павловских средах»: «О подкорковой, о первой сигнальной системе (которой располагают животные с конкретными образами) и о второй сигнальной системе (чисто человеческой) со словесными абстрактными понятиями. В норме у человека со здравым смыслом эти три системы находятся в равновесии»290. Нетрудно заметить, что данные «три системы» весьма недвусмысленно сопрягаются с тремя структурными звеньями психического в учении Л.С. Выготского: первое – это аффекты, потребности, мотивы и проч. (по И.П. Павлову – это «подкорковая система», Л.С. Выготский уподобил эту силу в своем знаменитом сравнении «ветру»), второе – значения (по И.П. Павлову это «первая сигнальная система», а в сравнении Л.С. Выготского – «облака»), третья – знаки (по И.П. Павлову – «вторая сигнальная система», в сравнении Л.С. Выготского – «дожди слов»).
Иными словами, определив субъекта поведения через аппозицию к поведению и вменив ему, таким образом, роль геометрической точки в геометрии, КМ СПП получает возможность рассматривать условия существования человека как единый континуум существования, то есть, если воспользоваться прежней аналогией, описать «геометрию» поведения.
Однако попытки определить «субъекта деятельности» в психологии все-таки предпринимались, что привело к отчаянной неразберихе. А.В. Брушлинский определяет «субъект» как, с одной стороны, «все человечество в целом», а с другой – как «высшую системную целостность всех сложнейших и противоречивых качеств человека, в первую очередь его психических процессов, состояний и свойств, его сознания и бессознательного»276. С.Л. Рубинштейн значительно ограничивает понятие «субъекта в специфическом смысле слова (как я)», определяя его как «субъекта сознательной, произвольной деятельности»277. Б.Г. Ананьев разрабатывал понятийный континуум, в котором «субъект» противостоит «личности», «индивиду», «индивидуальности»278. В.А. Петровский продолжает тему и предлагает «понимание личности как подлинного субъекта активности – в противовес тем представлениям, где личность сводится лишь к тому “внутреннему”, сквозь которое преломляются внешние воздействия, падающие на индивида»279. Самое лаконичное, равно как и самое пространное определение субъекта предлагается в «Современной психологии» под редакцией В.Н. Дружинина: «Субъект, осуществляющий психическое как процесс, – это всегда и во всем неразрывное единство природного и социального»280. Подобное перечисление взглядов можно продолжать и дальше. Каждое из представленных определений «субъекта» имеет свои положительные стороны, однако ни одно из них не отражает всех заявленных аспектов (или не акцентирует существенные), а также, что самое главное, эти определения нефункциональны.
Вместе с тем, вопрос о «субъекте поведения» должен быть решен положительно, в противном случае любые факты и концепты автоматически повисают в воздухе. В сущности, когда мы говорим о «субъекте поведения», мы тем самым проводим четкую грань между тем, что есть «субъект», и тем, что есть его «поведение», а, следовательно, неизбежно приходим к выводу, что субъект поведения – это все, кроме его поведения. Если же под поведением, как предлагает КМ СПП, понимать всякую психическую и психически опосредованную активность, с одной стороны, и принять во внимание, что поведение не есть только активность, но и в первую очередь активность структуры, с другой, то очевидно, что субъекту не остается в психическом ничего, кроме некоего подобия роли геометрической точки в геометрии[55]281. Действительно, если учесть специфику психологической редукции в дихотомии «я» – «не-я», то понятно, что всякое проявление «я», подвергнутое рефлексии, уже не есть «я»[56]282. Таким образом, «я» как нечто фактическое, поддающееся верификации существует лишь в действии, но здесь оно неотличимо от самого действия.
Такое «гносеологическое» (чрез-рефлексивное) «я» человека имеет социальную (понятийную) природу, обозначая срок своего проявления кризисом трех лет (Л.С. Выготский)283, когда ребенок начинает оперировать знаками как фактически означающими[57]284, и может быть охарактеризовано как «эмпирически схваченное переживание своего собственного “я”»285. До трех лет ребенок очевидно ситуативен и о наличии у него «я» (в привычном понимании) говорить не приходится, в дальнейшем идет постепенное, кажущееся вытеснение этой ситуативности286. На самом деле ребенок, подросток и даже взрослый человек отнюдь не лишаются ситуативности, однако если ребенок до трех лет ситуативен в отношении «внешних» стимулов, то в более старшем возрасте его ситуативность распространяется не только на «внешние» воздействия, но на «внутренние» стимулы. Поскольку же количество «внутренних» стимулов[58] постоянно увеличивается и в конечном итоге значительно превышает «внешнюю» стимуляцию, то через реализацию феноменов «воронки» (Ч. Шеррингтон), «парабиоза» (Н.Е. Введенский), «доминанты» (А.А. Ухтомский), «вектора» (К. Левин), борения «внутренних и внешних планов» (Л.С. Выготский)[59] роль основного стимульного материала берет на себя совокупность «психологического опыта», то есть «слои субъективного опыта» и «субъективная семантика» (Е.Ю. Артемьева)[60]287. В результате создается впечатление, что субъект поведения лишается прежней ситуативности. Однако ничего подобного не происходит, а имеет место своего рода смещение «центра тяжести» его ситуативности с пространства «внешних» воздействий на пространство «внутренних» сигналов.
Таким образом, практическую ценность данной постановки вопроса – когда субъект поведения уподобляется геометрической точке в геометрии – невозможно переоценить, поскольку, во-первых, в таком виде «субъект» наконец-таки становится понятен, что решает сразу множество сопутствующих проблем; во-вторых, такой «субъект», выведенный за рамки содержательности, является инвариантным любому аспекту поведения; а в-третьих, мы освобождаемся наконец от необходимости говорить о «внешних» и «внутренних» детерминантах психического288, что не вносит ничего, кроме фактической путаницы, поскольку, как правильно говорил А.А. Ухтомский, «нет ощущения иначе, как в конкретном восприятии. Но нет и восприятия без апперцепции. Значит, в живом опыте есть налицо лишь более или менее сложные, синтетические восприятия реальности, связанные всегда с элементами суждения»289.
Все сказанное, с другой стороны, смыкается с чрезвычайно важным положением И.П. Павлова о «трех системах, управляющих поведением человека», озвученном на «Павловских средах»: «О подкорковой, о первой сигнальной системе (которой располагают животные с конкретными образами) и о второй сигнальной системе (чисто человеческой) со словесными абстрактными понятиями. В норме у человека со здравым смыслом эти три системы находятся в равновесии»290. Нетрудно заметить, что данные «три системы» весьма недвусмысленно сопрягаются с тремя структурными звеньями психического в учении Л.С. Выготского: первое – это аффекты, потребности, мотивы и проч. (по И.П. Павлову – это «подкорковая система», Л.С. Выготский уподобил эту силу в своем знаменитом сравнении «ветру»), второе – значения (по И.П. Павлову это «первая сигнальная система», а в сравнении Л.С. Выготского – «облака»), третья – знаки (по И.П. Павлову – «вторая сигнальная система», в сравнении Л.С. Выготского – «дожди слов»).
Иными словами, определив субъекта поведения через аппозицию к поведению и вменив ему, таким образом, роль геометрической точки в геометрии, КМ СПП получает возможность рассматривать условия существования человека как единый континуум существования, то есть, если воспользоваться прежней аналогией, описать «геометрию» поведения.
2. Континуум поведения
Выше уже были представлены основания, позволяющие КМ СПП определять поведение как замкнутую в самой себе систему; все психическое имеет единую природу, а потому может и должно рассматриваться как единый континуум поведения. После того как внешние воздействия были конвертируемы (опосредованы) посредством психической трансформации, они обретают статус психического, то есть становятся поведением. Таким образом, когда мы говорим о поведении, мы говорим о пространстве психического, которое предстает в системном, содержательном, функциональном и структурном ракурсах.
В несколько упрощенном виде схема континуума поведения такова. Психика испытывает на себе воздействие различных внешних агентов, преобразует их в единичные по сути нервно-психические импульсы, однако человек существует не в мире отдельных раздражителей, но в мире «вещей» («первичные образы», по И.П. Павлову), где эти «раздражители» по механизмам динамического стереотипа и доминанты объединены в некие единства. В результате образуются «значения» (по Л.С. Выготскому) – эти «вещи» («сигналы»), которые и составляют «схему». При этом свое место в общей структуре представлений индивида (и соответствующие этому месту «статус», «вес», «ориентацию») вещь обретает, становясь «предметом» («сигналом сигнала»), то есть будучи означенной («знаки», по Л.С. Выготскому) посредством связей с другими предметами или «знаками» («рече-мыслительные процессы», по Л.М. Веккеру). Иными словами, «значение» («вещь») не связано собственно с «предметом» («знаком» в «картине») непосредственно, но может быть означено в «картине» чуть ли не как угодно, когда «предмет» («знак», по Л.С. Выготскому, «означающее», по Ж. Лакану) оказывается в том или ином контексте (соотнесенность с другими «предметами»).[61]
В несколько упрощенном виде схема континуума поведения такова. Психика испытывает на себе воздействие различных внешних агентов, преобразует их в единичные по сути нервно-психические импульсы, однако человек существует не в мире отдельных раздражителей, но в мире «вещей» («первичные образы», по И.П. Павлову), где эти «раздражители» по механизмам динамического стереотипа и доминанты объединены в некие единства. В результате образуются «значения» (по Л.С. Выготскому) – эти «вещи» («сигналы»), которые и составляют «схему». При этом свое место в общей структуре представлений индивида (и соответствующие этому месту «статус», «вес», «ориентацию») вещь обретает, становясь «предметом» («сигналом сигнала»), то есть будучи означенной («знаки», по Л.С. Выготскому) посредством связей с другими предметами или «знаками» («рече-мыслительные процессы», по Л.М. Веккеру). Иными словами, «значение» («вещь») не связано собственно с «предметом» («знаком» в «картине») непосредственно, но может быть означено в «картине» чуть ли не как угодно, когда «предмет» («знак», по Л.С. Выготскому, «означающее», по Ж. Лакану) оказывается в том или ином контексте (соотнесенность с другими «предметами»).[61]