Как уже говорилось выше, К. Лоренц319, опираясь на понятие «инстинкта самосохранения», показал, что животному существу полезно придерживаться последовательности действий, которая однажды оказалась успешной и безопасной. Когда же такой поведенческий стереотип сформирован, всякое отклонение от него сопровождается выраженной реакцией страха (или проявлением агрессии в отношении причин, вынудивших это животное изменить свой поведенческий стереотип). И эта негативная реакция, как свидетельствовал И.П. Павлов, «удерживает» животное в канве принятой прежде последовательности действий, требует поддержания нарушенного динамического стереотипа. И напротив, соблюдение животным данной последовательности действий вознаграждается, согласно К. Лоренцу, «ощущением удовольствия». Природу этого «стабилизатора» динамического стереотипа К. Лоренц объясняет действием «инстинкта самосохранения». Из всего этого следует, что динамический стереотип – есть способ приведения в исполнение тенденции выживания, что ясно и наглядно продемонстрировал К. Лоренц; причем последний уже без всяких оговорок указал на «страх» («элементарная эмоция», по И.П. Павлову, «главная эмоция» У. Кеннона) как на основную силу, обеспечивающую инстинкт самосохранения особи.
С другой стороны, И.П. Павлов не ограничивается указанием лишь на собственно «оборонительную» функцию поведения, для него совершенно очевидно, что тенденция «освоения» или «ориентировочный рефлекс» (а также примыкающий к нему рефлекс «что такое?»), то есть, грубо говоря, «интерес», – есть, по сути, вторая обязательная сторона процесса борьбы за выживание животного, которое определяет то, «что надо взять из окружающей среды и от чего надо беречься (курсив наш, – А.К., Г.А.)»320. Более того, ориентировочный рефлекс, как известно, обостряется именно в случае нарушения обычного функционирования динамического стереотипа321, то есть является его необходимой латентной составляющей – без него ни формирование, ни удержание, ни устранение или модификация динамического стереотипа были бы невозможны.
Таковым предстает в концепции И.П. Павлова феномен выживания, однако совершенно аналогичным образом толкует его и У. Джеймс, разворачивая два его полюса таким образом, что, с одной стороны, оказываются «страх», «застенчивость» и т. п., а с другой – «охотничий инстинкт», «общительность», «наклонность к приобретению»322 и т. п. Иными словами, У. Джеймс, так же как и И.П. Павлов, видит тенденцию выживания как эффект взаимодействия сил удаления от одного объекта и притяжения к другому. Более того, У. Джеймс рассматривает инстинкт как совокупность «последовательно пробуждаемых импульсов»323, то есть как динамический стереотип. С другой стороны, У. Джеймс говорит о своем понятии «инстинкта» в непосредственной связи с понятием «привычки» (которая есть именно динамический стереотип), указывая, что последняя развивается на основании инстинкта и сохраняется даже «тогда, когда первоначальный инстинкт уже исчез»324. При этом влияние привычек на инстинкты обеспечивается именно их функциональной однородностью, поскольку «сам по себе разум не может задерживать импульсы; единственное, что может нейтрализовать данный импульс, есть импульс в противоположном направлении»325. В этой цитате отчетливо прочитывается феномен «торможения», разработанный И.М. Сеченовым, последний же вновь относит нас к понятию доминанты.
При этом феномен доминанты А.А. Ухтомского, которая характеризуется, по его словам, «инертностью, то есть склонностью поддерживаться и повторяться по возможности во всей своей цельности при всем том, что внешняя среда изменилась и прежние поводы к реакции ушли»326, объясняет нейрофизиологическое основание ригидности динамического стереотипа. Таким образом, при сохранении прежних условий существования доминанта выполняет защитную функцию, однако же при изменении последних она оказывается «выражением, причиной и механизмом патологической реакции»327. С другой стороны, именно доминанта и выполняет роль средства (механизма) реадаптации, то есть адаптации к новым, изменившимся условиям существования. К этой мысли и приходит А.А. Ухтомский:[80] во-первых, именно благодаря феномену доминанты у живого существа появляется возможность избирательной перцепции (иными словами, «рецепировать-то мы способны лишь то, что исторически сложилось в достаточно “адекватные” для нас закономерности, определяющие свойства среды!»328); а во-вторых, именно указанная ригидность доминанты создает возможность «оперативного покоя»,[81] в соответствии с которым у высокоразвитых организмов за видимой «обездвиженностью» таится напряженная познавательная работа. Таким образом А.А. Ухтомский находит переход от «реактивного» отношения организма и среды к «активному», а феномен «отрешения от реальности», выражающийся в феноменах бегства и элементарного торможения, заменяется у него на «устремление к реальности»329.
Таким образом, показано, что «инстинкта самосохранения» как такового, как некой метафизической силы, не существует, однако иллюзия его существования обеспечивается игрой сил «освоения» (по И.П. Павлову), «устремления к реальности» (по А.А. Ухтомскому) – «направленность к» и сил «обороны» (по И.П. Павлову), и «оперативного покоя» (по А.А. Ухтомскому) – «направленность от». Однако, с другой стороны, очевидно, что «силы» эти возникли не случайно, но, во-первых, порождены самим фактом жизненности живого существа (для обозначения этого феномена КМ СПП и использует понятие «тенденция выживания», которая не определяется содержательно и не постулируется как «объективная данность», но рассматривается в психическом подобно тому, как фикция энергии конституирует физику[82]330); а во-вторых, имеют соответствующие «регуляторы», то есть реализуются в своем основании посредством эмоций (в интегральном виде это положение представлено теорией дифференциальных эмоций К. Изарда[83]331).
Следует добавить, что еще И.М. Сеченов распространил тенденцию выживания (конечно, не называя ее таким образом) на все уровни психического, не выделяя какой-то из них отдельно. Так, определяя «чувствование» (то есть ощущения и восприятия), он писал, что оно имеет «два общих значения: служит орудием различения условий действия и руководителем соответственных этим условиям (то есть целесообразных или приспособительных) действий»332, вводя, таким образом, регуляторную функцию психики в определение последней.
Иными словами, введение КМ СПП понятия «тенденции выживания», которая не ограничена лишь какой-то одной, отдельно взятой сферой психического, отвечает требованиям единства ее структуры и инвариантна к любым аспектам поведения.[84] Таким образом, соблюдается позиция И.П. Павлова, который не желал участвовать в классификации «инстинктов», но рассматривал тенденцию живого к выживанию как некий естественный (не требующий уточнения) и единый вектор, организующий поведение живого существа к целям адаптации.
Вместе с тем, задачи психотерапевтической работы более чем прагматичны, а потому требование технологичности, предъявляемое к любым концептам, ее обеспечивающим, является первостепенным. При этом одно только постулирование тенденции выживания для целей психотерапии является явно недостаточным. Кроме того, понятие тенденции выживания не хотелось бы и профанировать, поскольку аналогичный эксперимент в истории психотерапии уже наличествует и не внушает оптимизма. В этой связи КМ СПП говорит о трех базовых составляющих тенденции выживания: тенденциях выживания индивида, группы и вида.
Подобная классификация может показаться странной «человеку разумному». Нам, конечно, удобнее говорить о неких потребностях – пищевых, оборонительных, общности, половых и т. п. Однако, учитывая эволюционное происхождение психики, нельзя не признать, что для животных, стоящих ниже человека на эволюционной лестнице, выживание отдельной особи немыслимо вне выживания ее группы (стаи, стада и т. п.), а также невозможно думать о том, что такое животное ощущает собственную «индивидуальность», а потому может различить ту грань, где «заканчивается» его собственное бытие как индивидуума и где начинается его бытие как представителя вида, а значит, и вида как такового. Тем более что для природы судьба отдельного живого существа – лишь разменная монета глобальных «надличностных» процессов. Разумеется, и тенденция выживания группы, к которой принадлежит данное животное, и тенденция выживания вида естественным образом включены у него в единую тенденцию выживания вкупе и с его индивидуальной потребностью в выживании.
Человек в этом смысле отличается от животного только тем, что его «картина» создает некую иллюзию «индивидуального “я”», что, разумеется, возможно лишь при реализации принципа противопоставленности индивида – группе и виду. Однако это не более чем игра «картины», тогда как суть организации психического человека мало чем отличается от таковой у любого другого высшего животного. Человек, может быть, по факту даже более, чем другие его собратья по животному царству, движим именно тенденцией сохранения группы и тенденцией сохранения вида, правда, в его случае они претерпели существенные трансформации и, по сути, мало отвечают «наказам» природы.
Под тенденцией выживания группы («инстинктом самосохранения группы»), скрывается, прежде всего, хорошо известный науке «иерархический инстинкт»333. Задачи, которые решает эта составляющая единой тенденции выживания, весьма разноплановы и иногда кажутся противоречащими друг другу. Во-первых, соблюдение принципа иерархии предотвращает конфликты в группе, поскольку, как пишет К. Лоренц, «каждый из совместно живущих индивидов знает, кто сильнее его самого и кто слабее, так что каждый может без борьбы отступить перед более сильным – и может ожидать, что более слабый, в свою очередь, отступит перед ним самим, если они попадаются друг другу на пути»334. Во-вторых, этот принцип является чрезвычайно важным в решении задач обучения (у тех животных, конечно, которые способны обучаться прямым подражанием), поскольку иерархический принцип определяет, у кого можно, а у кого не следует учиться. Так, шимпанзе, например, «принципиально подражают только собратьям более высокого ранга»335. В-третьих, необычайно важен механизм «переориентации агрессии»336: поскольку внутривидовая агрессия является одним из мощнейших механизмов сохранения вида (способствует размежеванию группы в целях освоения новых ареалов обитания), то способность переориентировать агрессию со своего сородича в группе на своего же сородича, но из другой группы, или на представителя иного вида – по сути, есть способ сохранить целостность своей собственной группы, обеспечивающей свое покровительство конкретному своему члену.
Впрочем, указанные позиции не исчерпывают в полной мере роль «иерархического инстинкта», а в случае человека – тем более, поскольку здесь он обретает странные, причудливые, а зачастую и вычурные формы. Когда человек защищает свою честь, достоинство, социальное положение, когда он требует к себе уважения, признания его значимости и т. п., он, разумеется, руководствуется не тенденцией выживания себя, но тенденцией, как это ни парадоксально, выживания группы, поскольку это не что иное, как игра сил иерархии. Если же взглянуть на работы А. Адлера, то нетрудно заметить, что именно этот «инстинкт» является одним из самых злокозненных в делах поддержания психического здоровья отдельного индивида337. Хотя, безусловно, сохраняет группу, поскольку «социальное признание» в одиночестве невозможно – для этого нужен социум, нужна группа, к которой, несмотря на все свое отвращение к ней, амбициозный индивид и стремится.
Не менее трудной для понимания является и та составляющая целостной тенденции выживания, которая проходит у нас под рубрикой «тенденция выживания вида» («инстинкт самосохранения вида»). Конечно, само это название должно вызывать в нас желание свести все к половому поведению, однако последнее – лишь частный случай тенденции сохранения вида. Во-первых, конечно, сюда относится собственно половое поведение («половой инстинкт»), которое обеспечивает продолжение рода. Во-вторых, сюда относится уже упомянутая выше «внутривидовая агрессия», обеспечивающая виду расселение, что, конечно, стратегически является наиважнейшей задачей в делах выживания данного вида. В-третьих, здесь же квартируют «материнский инстинкт», «инстинкт защиты потомства» и целый ряд других поведенческих феноменов.
Надо признать, что все эти «инстинкты», обеспечивающие сохранение вида, конечно, присущи и человеку, хотя формы и стилистики рождающихся здесь поведенческих актов весьма своеобразны, что приводит зачастую к обратным последствиям; впрочем, такое мнение может сложиться лишь при взгляде на отдельную человеческую особь, но в совокупности, как мы видим, анализируя грядущую перенаселенность планеты, эта – видовая – составляющая целостной тенденции выживания работает безотказно.
Наконец, собственно тенденция выживания индивида как составляющая целостной тенденции выживания («индивидуальный инстинкт самосохранения») представляет собой совокупность различных элементов, обеспечивающих человеку ресурсы для сохранения своего биологического, а также отчасти и социального существования, поскольку «я» (несмотря всю его мифическую природу) – это «я», и оно всегда социально, и за его существование мы также весьма усердно боремся. Так или иначе, но все три составляющие целостной тенденции выживания сплетаются в одном отдельно взятом индивиде самым интимным образом, находясь в сложных и противоречивых иногда интеракциях.
При этом, к какой бы ветви этой целостной тенденции выживания ни принадлежала «генетически» та или иная поведенческая реакция, она, конечно, реализуется посредством одних и тех же психических механизмов, где силы эмоций и потребностей, царствующих в «схеме», обеспечивают «заряд» (или, если угодно, «запал») деятельности, а понятийные конструкции, составляющие архитектонику «картины», определяют конечную направленность действия, зачастую весьма отличающуюся от биологически предписанной. В любом случае о какой бы ветви целостной тенденции выживания ни шла речь, она всегда разыгрывается в драме приближения к объекту и удаления от него, приближения к одному объекту и удаления от другого.
Глава девятая
1. Состояние тенденции выживания
С другой стороны, И.П. Павлов не ограничивается указанием лишь на собственно «оборонительную» функцию поведения, для него совершенно очевидно, что тенденция «освоения» или «ориентировочный рефлекс» (а также примыкающий к нему рефлекс «что такое?»), то есть, грубо говоря, «интерес», – есть, по сути, вторая обязательная сторона процесса борьбы за выживание животного, которое определяет то, «что надо взять из окружающей среды и от чего надо беречься (курсив наш, – А.К., Г.А.)»320. Более того, ориентировочный рефлекс, как известно, обостряется именно в случае нарушения обычного функционирования динамического стереотипа321, то есть является его необходимой латентной составляющей – без него ни формирование, ни удержание, ни устранение или модификация динамического стереотипа были бы невозможны.
Таковым предстает в концепции И.П. Павлова феномен выживания, однако совершенно аналогичным образом толкует его и У. Джеймс, разворачивая два его полюса таким образом, что, с одной стороны, оказываются «страх», «застенчивость» и т. п., а с другой – «охотничий инстинкт», «общительность», «наклонность к приобретению»322 и т. п. Иными словами, У. Джеймс, так же как и И.П. Павлов, видит тенденцию выживания как эффект взаимодействия сил удаления от одного объекта и притяжения к другому. Более того, У. Джеймс рассматривает инстинкт как совокупность «последовательно пробуждаемых импульсов»323, то есть как динамический стереотип. С другой стороны, У. Джеймс говорит о своем понятии «инстинкта» в непосредственной связи с понятием «привычки» (которая есть именно динамический стереотип), указывая, что последняя развивается на основании инстинкта и сохраняется даже «тогда, когда первоначальный инстинкт уже исчез»324. При этом влияние привычек на инстинкты обеспечивается именно их функциональной однородностью, поскольку «сам по себе разум не может задерживать импульсы; единственное, что может нейтрализовать данный импульс, есть импульс в противоположном направлении»325. В этой цитате отчетливо прочитывается феномен «торможения», разработанный И.М. Сеченовым, последний же вновь относит нас к понятию доминанты.
При этом феномен доминанты А.А. Ухтомского, которая характеризуется, по его словам, «инертностью, то есть склонностью поддерживаться и повторяться по возможности во всей своей цельности при всем том, что внешняя среда изменилась и прежние поводы к реакции ушли»326, объясняет нейрофизиологическое основание ригидности динамического стереотипа. Таким образом, при сохранении прежних условий существования доминанта выполняет защитную функцию, однако же при изменении последних она оказывается «выражением, причиной и механизмом патологической реакции»327. С другой стороны, именно доминанта и выполняет роль средства (механизма) реадаптации, то есть адаптации к новым, изменившимся условиям существования. К этой мысли и приходит А.А. Ухтомский:[80] во-первых, именно благодаря феномену доминанты у живого существа появляется возможность избирательной перцепции (иными словами, «рецепировать-то мы способны лишь то, что исторически сложилось в достаточно “адекватные” для нас закономерности, определяющие свойства среды!»328); а во-вторых, именно указанная ригидность доминанты создает возможность «оперативного покоя»,[81] в соответствии с которым у высокоразвитых организмов за видимой «обездвиженностью» таится напряженная познавательная работа. Таким образом А.А. Ухтомский находит переход от «реактивного» отношения организма и среды к «активному», а феномен «отрешения от реальности», выражающийся в феноменах бегства и элементарного торможения, заменяется у него на «устремление к реальности»329.
Таким образом, показано, что «инстинкта самосохранения» как такового, как некой метафизической силы, не существует, однако иллюзия его существования обеспечивается игрой сил «освоения» (по И.П. Павлову), «устремления к реальности» (по А.А. Ухтомскому) – «направленность к» и сил «обороны» (по И.П. Павлову), и «оперативного покоя» (по А.А. Ухтомскому) – «направленность от». Однако, с другой стороны, очевидно, что «силы» эти возникли не случайно, но, во-первых, порождены самим фактом жизненности живого существа (для обозначения этого феномена КМ СПП и использует понятие «тенденция выживания», которая не определяется содержательно и не постулируется как «объективная данность», но рассматривается в психическом подобно тому, как фикция энергии конституирует физику[82]330); а во-вторых, имеют соответствующие «регуляторы», то есть реализуются в своем основании посредством эмоций (в интегральном виде это положение представлено теорией дифференциальных эмоций К. Изарда[83]331).
Следует добавить, что еще И.М. Сеченов распространил тенденцию выживания (конечно, не называя ее таким образом) на все уровни психического, не выделяя какой-то из них отдельно. Так, определяя «чувствование» (то есть ощущения и восприятия), он писал, что оно имеет «два общих значения: служит орудием различения условий действия и руководителем соответственных этим условиям (то есть целесообразных или приспособительных) действий»332, вводя, таким образом, регуляторную функцию психики в определение последней.
Иными словами, введение КМ СПП понятия «тенденции выживания», которая не ограничена лишь какой-то одной, отдельно взятой сферой психического, отвечает требованиям единства ее структуры и инвариантна к любым аспектам поведения.[84] Таким образом, соблюдается позиция И.П. Павлова, который не желал участвовать в классификации «инстинктов», но рассматривал тенденцию живого к выживанию как некий естественный (не требующий уточнения) и единый вектор, организующий поведение живого существа к целям адаптации.
Вместе с тем, задачи психотерапевтической работы более чем прагматичны, а потому требование технологичности, предъявляемое к любым концептам, ее обеспечивающим, является первостепенным. При этом одно только постулирование тенденции выживания для целей психотерапии является явно недостаточным. Кроме того, понятие тенденции выживания не хотелось бы и профанировать, поскольку аналогичный эксперимент в истории психотерапии уже наличествует и не внушает оптимизма. В этой связи КМ СПП говорит о трех базовых составляющих тенденции выживания: тенденциях выживания индивида, группы и вида.
Подобная классификация может показаться странной «человеку разумному». Нам, конечно, удобнее говорить о неких потребностях – пищевых, оборонительных, общности, половых и т. п. Однако, учитывая эволюционное происхождение психики, нельзя не признать, что для животных, стоящих ниже человека на эволюционной лестнице, выживание отдельной особи немыслимо вне выживания ее группы (стаи, стада и т. п.), а также невозможно думать о том, что такое животное ощущает собственную «индивидуальность», а потому может различить ту грань, где «заканчивается» его собственное бытие как индивидуума и где начинается его бытие как представителя вида, а значит, и вида как такового. Тем более что для природы судьба отдельного живого существа – лишь разменная монета глобальных «надличностных» процессов. Разумеется, и тенденция выживания группы, к которой принадлежит данное животное, и тенденция выживания вида естественным образом включены у него в единую тенденцию выживания вкупе и с его индивидуальной потребностью в выживании.
Человек в этом смысле отличается от животного только тем, что его «картина» создает некую иллюзию «индивидуального “я”», что, разумеется, возможно лишь при реализации принципа противопоставленности индивида – группе и виду. Однако это не более чем игра «картины», тогда как суть организации психического человека мало чем отличается от таковой у любого другого высшего животного. Человек, может быть, по факту даже более, чем другие его собратья по животному царству, движим именно тенденцией сохранения группы и тенденцией сохранения вида, правда, в его случае они претерпели существенные трансформации и, по сути, мало отвечают «наказам» природы.
Под тенденцией выживания группы («инстинктом самосохранения группы»), скрывается, прежде всего, хорошо известный науке «иерархический инстинкт»333. Задачи, которые решает эта составляющая единой тенденции выживания, весьма разноплановы и иногда кажутся противоречащими друг другу. Во-первых, соблюдение принципа иерархии предотвращает конфликты в группе, поскольку, как пишет К. Лоренц, «каждый из совместно живущих индивидов знает, кто сильнее его самого и кто слабее, так что каждый может без борьбы отступить перед более сильным – и может ожидать, что более слабый, в свою очередь, отступит перед ним самим, если они попадаются друг другу на пути»334. Во-вторых, этот принцип является чрезвычайно важным в решении задач обучения (у тех животных, конечно, которые способны обучаться прямым подражанием), поскольку иерархический принцип определяет, у кого можно, а у кого не следует учиться. Так, шимпанзе, например, «принципиально подражают только собратьям более высокого ранга»335. В-третьих, необычайно важен механизм «переориентации агрессии»336: поскольку внутривидовая агрессия является одним из мощнейших механизмов сохранения вида (способствует размежеванию группы в целях освоения новых ареалов обитания), то способность переориентировать агрессию со своего сородича в группе на своего же сородича, но из другой группы, или на представителя иного вида – по сути, есть способ сохранить целостность своей собственной группы, обеспечивающей свое покровительство конкретному своему члену.
Впрочем, указанные позиции не исчерпывают в полной мере роль «иерархического инстинкта», а в случае человека – тем более, поскольку здесь он обретает странные, причудливые, а зачастую и вычурные формы. Когда человек защищает свою честь, достоинство, социальное положение, когда он требует к себе уважения, признания его значимости и т. п., он, разумеется, руководствуется не тенденцией выживания себя, но тенденцией, как это ни парадоксально, выживания группы, поскольку это не что иное, как игра сил иерархии. Если же взглянуть на работы А. Адлера, то нетрудно заметить, что именно этот «инстинкт» является одним из самых злокозненных в делах поддержания психического здоровья отдельного индивида337. Хотя, безусловно, сохраняет группу, поскольку «социальное признание» в одиночестве невозможно – для этого нужен социум, нужна группа, к которой, несмотря на все свое отвращение к ней, амбициозный индивид и стремится.
Не менее трудной для понимания является и та составляющая целостной тенденции выживания, которая проходит у нас под рубрикой «тенденция выживания вида» («инстинкт самосохранения вида»). Конечно, само это название должно вызывать в нас желание свести все к половому поведению, однако последнее – лишь частный случай тенденции сохранения вида. Во-первых, конечно, сюда относится собственно половое поведение («половой инстинкт»), которое обеспечивает продолжение рода. Во-вторых, сюда относится уже упомянутая выше «внутривидовая агрессия», обеспечивающая виду расселение, что, конечно, стратегически является наиважнейшей задачей в делах выживания данного вида. В-третьих, здесь же квартируют «материнский инстинкт», «инстинкт защиты потомства» и целый ряд других поведенческих феноменов.
Надо признать, что все эти «инстинкты», обеспечивающие сохранение вида, конечно, присущи и человеку, хотя формы и стилистики рождающихся здесь поведенческих актов весьма своеобразны, что приводит зачастую к обратным последствиям; впрочем, такое мнение может сложиться лишь при взгляде на отдельную человеческую особь, но в совокупности, как мы видим, анализируя грядущую перенаселенность планеты, эта – видовая – составляющая целостной тенденции выживания работает безотказно.
Наконец, собственно тенденция выживания индивида как составляющая целостной тенденции выживания («индивидуальный инстинкт самосохранения») представляет собой совокупность различных элементов, обеспечивающих человеку ресурсы для сохранения своего биологического, а также отчасти и социального существования, поскольку «я» (несмотря всю его мифическую природу) – это «я», и оно всегда социально, и за его существование мы также весьма усердно боремся. Так или иначе, но все три составляющие целостной тенденции выживания сплетаются в одном отдельно взятом индивиде самым интимным образом, находясь в сложных и противоречивых иногда интеракциях.
При этом, к какой бы ветви этой целостной тенденции выживания ни принадлежала «генетически» та или иная поведенческая реакция, она, конечно, реализуется посредством одних и тех же психических механизмов, где силы эмоций и потребностей, царствующих в «схеме», обеспечивают «заряд» (или, если угодно, «запал») деятельности, а понятийные конструкции, составляющие архитектонику «картины», определяют конечную направленность действия, зачастую весьма отличающуюся от биологически предписанной. В любом случае о какой бы ветви целостной тенденции выживания ни шла речь, она всегда разыгрывается в драме приближения к объекту и удаления от него, приближения к одному объекту и удаления от другого.
Глава девятая
Этиопатогенез дезадаптации
Отдельной серьезной проблемой, разрабатываемой в рамках СПП, является проблема «психотерапевтической диагностики». Психотерапевт должен иметь такое видение своего пациента, которое позволит ему, во-первых, четко верифицировать суть дезадаптивного поведения данного лица (то есть все психические механизмы, его обуславливающие); во-вторых, определить роль различных генетических, соматических, социальных и иных факторов в развитии данного состояния; в-третьих, на основании двух предшествующих пунктов выстроить такую тактику работы с данным пациентом, которая бы обеспечила «прицельный» терапевтический «удар» и максимально возможный в этих условиях эффект. Все эти ипостаси специфического психотерапевтического видения больного и составляют задачи «психотерапевтической диагностики». По сути дела, речь идет о специфической, если так можно выразиться, «общей психотерапевтической психопатологии», или, что более удобоваримо, – «психопатологии пограничных психических расстройств», поскольку последняя является сферой именно психотерапевтических методов воздействия.
Разумеется, рассмотрение проблемы «психотерапевтической диагностики» не входит в задачи настоящей работы (это отдельная, самостоятельная и очень большая тема). Здесь внимание сосредоточено лишь на самом факте дезадаптации и некоторых узловых моментах ее возникновения и развития. Таким образом, в данном подразделе «Руководства» речь пойдет (в самых общих чертах) о состоянии тенденции выживания, феномене «психотравмирующего фактора», а также о влиянии самого поведения на состояние дезадаптации индивида.
Разумеется, рассмотрение проблемы «психотерапевтической диагностики» не входит в задачи настоящей работы (это отдельная, самостоятельная и очень большая тема). Здесь внимание сосредоточено лишь на самом факте дезадаптации и некоторых узловых моментах ее возникновения и развития. Таким образом, в данном подразделе «Руководства» речь пойдет (в самых общих чертах) о состоянии тенденции выживания, феномене «психотравмирующего фактора», а также о влиянии самого поведения на состояние дезадаптации индивида.
1. Состояние тенденции выживания
КМ СПП не рассматривает тенденцию выживания в качестве некой объективно верифицируемой силы, однако она создается игрой соответствующих сил и психических механизмов как некая интегральная функция. При этом функционирование этих механизмов у конкретного человека может быть различным вследствие их соответствующей генетической детерминации, что и определяет состояние тенденции выживания. Вместе с тем, необходимо иметь в виду, что сама по себе генетическая детерминация не является собственно патогенной, таковой она может стать лишь во взаимодействии со средой, в которой оказывается носитель данной генетической структуры. С другой стороны, элементы континуума поведения, возникшие в этом взаимодействии, могут оказывать влияние друг на друга и образовывать новые обстоятельства уже вне границ, установленных генетической детерминацией. Таким образом, все содержание континуума поведения образуется, с одной стороны, на основе имеющейся генетической структуры в ее взаимодействии со средой, а с другой стороны, через различное сочетание этих возникших и возникающих (по обоим путям) содержательных элементов.
Таким образом, состояние тенденции выживания (которая представляет собой результирующую работы континуума поведения) в зависимости от содержательных аспектов может как благотворно, так и пагубно сказываться на психической адаптации индивида. В данном контексте этот «пагубный» эффект выступает как этиологический фактор дезадаптивного поведения. Если рассмотреть всю психопатологию с точки зрения тенденции выживания, образованной генетически детерминированными психическими механизмами, то все это многообразие может быть описано, с одной стороны, как локальное ослабление или усиление одного из трех векторов единой тенденции выживания (индивида, группы, вида); либо, с другой стороны, как генерализованное ослабление или усиление этой целостной тенденции. Локальное усиление или ослабление какого-то из векторов целостной тенденции выживания обеспечивает нас «пограничной психопатологией» (неврозы, психопатии, собственно реактивные состояния и т. п.) и относится к сфере компетенции «малой психиатрии». Если же поражение столь велико, что страдают все векторы целостной тенденции выживания, то речь идет уже о «большой психиатрии» и, по сути, о психотических расстройствах.
Указание на локальное ослабление или усиление тенденции выживания у психопата не противоречит знаменитой «триаде П.Б. Ганнушкина»: тотальность, стойкость, выраженность. Скорее, напротив, этот тезис делает более отчетливыми и ясными позиции клиницистов. П.Б. Ганнушкин не говорит, что при психопатии нарушены все психические функции, он говорит «о таких чертах и особенностях» психопата, которые «накладывают на весь его душевный склад свой властный отпечаток»338. Такой «особенностью» и является локальное ослабление или усиление тенденции выживания,[85] что лишь при терминологическом сличении кажется противоречащим тезису о «тотальности» личностных дисфункций при психопатии, поскольку изменение одной, но существенной «черты» неизбежно влечет за собой изменение и всех остальных, связанных между собой в континууме поведения не только как «сообщающиеся сосуды», но и как «электромагнитные поля». В этой связи следовало бы говорить не столько о «властном отпечатке», сколько о формировании составляющих континуума поведения в измененных, необычных обстоятельствах, где одна (или несколько) изначальных констант отличается от типичных для большей части людей, что неизбежно влечет за собой и определенный «перекос» структуры в целом[86]339. Поэтому неудивительно, что отсутствие или, напротив, усиление у психопата в этих (каких-то, в зависимости от формы) «точках» соответствующих интенций «к» (интерес) и «от» (страх) удивляет любого «нормального» («формально здорового») человека.
Однако страдающие невротическими расстройствами не менее «удивительны», впрочем, здесь эта «удивительность» куда более «понятна» (хотя и удивляет порой своей вычурностью), поскольку, в отличие от психопатов, лица, страдающие невротическими расстройствами обязаны им не столько генетической основой, сколько собственно условно-рефлекторной природой заболевания. Вместе с тем, при тщательном клиническом анализе любого больного неврозом всегда можно определить те «точки», где у него наблюдается локальное усиление или ослабление тенденции выживания, то есть интенции «от» (страха) и, соответственно, интенции «к» (интереса).[87] При этом если невроз развился от ситуации непосредственной «угрозы инстинктам самосохранения»340, как говорит Э. Кречмер, то эти условно-рефлекторные «точки» усиленного или, реже, ослабленного инстинкта самосохранения (тенденция выживания), как правило, лежат «на поверхности». В тех же случаях, когда «реактивное душевное расстройство основано на половых комплексах»341, определить их оказывается значительно труднее, еще труднее увидеть их причинную роль в формировании «симптома», предоставляемого на суд специалиста в качестве «основной проблемы».
Таким образом, состояние тенденции выживания (которая представляет собой результирующую работы континуума поведения) в зависимости от содержательных аспектов может как благотворно, так и пагубно сказываться на психической адаптации индивида. В данном контексте этот «пагубный» эффект выступает как этиологический фактор дезадаптивного поведения. Если рассмотреть всю психопатологию с точки зрения тенденции выживания, образованной генетически детерминированными психическими механизмами, то все это многообразие может быть описано, с одной стороны, как локальное ослабление или усиление одного из трех векторов единой тенденции выживания (индивида, группы, вида); либо, с другой стороны, как генерализованное ослабление или усиление этой целостной тенденции. Локальное усиление или ослабление какого-то из векторов целостной тенденции выживания обеспечивает нас «пограничной психопатологией» (неврозы, психопатии, собственно реактивные состояния и т. п.) и относится к сфере компетенции «малой психиатрии». Если же поражение столь велико, что страдают все векторы целостной тенденции выживания, то речь идет уже о «большой психиатрии» и, по сути, о психотических расстройствах.
Указание на локальное ослабление или усиление тенденции выживания у психопата не противоречит знаменитой «триаде П.Б. Ганнушкина»: тотальность, стойкость, выраженность. Скорее, напротив, этот тезис делает более отчетливыми и ясными позиции клиницистов. П.Б. Ганнушкин не говорит, что при психопатии нарушены все психические функции, он говорит «о таких чертах и особенностях» психопата, которые «накладывают на весь его душевный склад свой властный отпечаток»338. Такой «особенностью» и является локальное ослабление или усиление тенденции выживания,[85] что лишь при терминологическом сличении кажется противоречащим тезису о «тотальности» личностных дисфункций при психопатии, поскольку изменение одной, но существенной «черты» неизбежно влечет за собой изменение и всех остальных, связанных между собой в континууме поведения не только как «сообщающиеся сосуды», но и как «электромагнитные поля». В этой связи следовало бы говорить не столько о «властном отпечатке», сколько о формировании составляющих континуума поведения в измененных, необычных обстоятельствах, где одна (или несколько) изначальных констант отличается от типичных для большей части людей, что неизбежно влечет за собой и определенный «перекос» структуры в целом[86]339. Поэтому неудивительно, что отсутствие или, напротив, усиление у психопата в этих (каких-то, в зависимости от формы) «точках» соответствующих интенций «к» (интерес) и «от» (страх) удивляет любого «нормального» («формально здорового») человека.
Однако страдающие невротическими расстройствами не менее «удивительны», впрочем, здесь эта «удивительность» куда более «понятна» (хотя и удивляет порой своей вычурностью), поскольку, в отличие от психопатов, лица, страдающие невротическими расстройствами обязаны им не столько генетической основой, сколько собственно условно-рефлекторной природой заболевания. Вместе с тем, при тщательном клиническом анализе любого больного неврозом всегда можно определить те «точки», где у него наблюдается локальное усиление или ослабление тенденции выживания, то есть интенции «от» (страха) и, соответственно, интенции «к» (интереса).[87] При этом если невроз развился от ситуации непосредственной «угрозы инстинктам самосохранения»340, как говорит Э. Кречмер, то эти условно-рефлекторные «точки» усиленного или, реже, ослабленного инстинкта самосохранения (тенденция выживания), как правило, лежат «на поверхности». В тех же случаях, когда «реактивное душевное расстройство основано на половых комплексах»341, определить их оказывается значительно труднее, еще труднее увидеть их причинную роль в формировании «симптома», предоставляемого на суд специалиста в качестве «основной проблемы».