Страница:
— Может, ты прав. — Глаза Йорама скрылись под белесыми ресницами. — Наверное, это неизбежно. Но тебе не приходило в голову искать и другие пути? Что если не придется строить решительно все на лжи и обмане.
— Как это?
— В твоей власти узаконить свой статус.
— Каким образом? — прошептал Камбер.
— Приняв священнический сан, — ответил Йорам, обратив к отцу умоляющий взор. — Сделай это сейчас и завтра ты войдешь в собор с чистой совестью. Ты можешь! Видит Бог, мы часто разговаривали об этом раньше. Еще в юношестве ты стал диаконом. Уже много лет ты вдовец. У тебя есть право на священство. Уверен, что в подобных обстоятельствах Энском сказал бы то же самое. — Энском?
Камбер глубоко вздохнул и выдохнул, унимая стук неистово забившегося сердца, когда смысл слов Йорама проник в глубины его существа.
Быть священником, а не прятать под облачением пустоту. Эта мысль взбудоражила и одновременно напугала. В глубине души он всегда носил надежду когда-нибудь дать священные обеты. Его монастырское обучение сказалось на нем значительно сильнее, чем он сам раньше думал.
Но это было в прошлом, когда он еще был самим собой, а Алистер Каллен жил. Имел ли Камбер МакРори, присвоивший облик другого, смелость приблизиться к алтарю Господнему и просить о даровании священного сана?
Решится ли он совместить святое служение и греховный обман?
Может ли позволить архиепископу Энскому, примасу Гвинедда и давнишнему другу, надеть на него епископскую митру? Если заранее раскрыться Энскому и добиться его согласия, он тоже ввергнется во грех, либо оттолкнет лжеца и предаст публичному позору. Так скорее всего и будет.
Значит, остается довериться судьбе и никак не влиять на течение событий. Что тогда? Он, не став священником, получает епископство и, чтобы скрывать обман, совершает таинство святой веры и отправляет требы— то, что Богом предназначено только священнослужителям, но никак не диаконам.
Выбор у него невелик: жить под бременем преступного обмана или послушаться Йорама.
ГЛАВА 15
Потрясенный, Камбер вернулся к действительности, чувствуя на себе взгляд сына и не зная, сколько времени провел в своем внутреннем мире.. Его; пальцы сдавили бокал, едва не ломая его, ни с того ни с сего в голову пришло, как он будет выглядеть на завтрашнем посвящении с забинтованной рукой, если бокал все-таки лопнет.
Он заставил себя ослабить хватку и поставил бокал на пол рядом с собой. Перевел дух и взглянул на Йорама.
— Определенно, ты выбил меня из колеи. Казалось, больше не придется ломать голову над тем, с чего ты начал. Мы не можем не пройти завтрашней голгофы, это ясно. Не знаю, имею ли право подвергать Энскома и его веру испытанию, но если ан, узнав правду обо мне, откажет в помощи, его не в чем будет упрекнуть.
— Неужели ты думаешь, что он не поймет? — робко спросил Йорам. — Я знаю, что он достойнейший, а ведь вы с ним давние знакомые.
Камбер опустил глаза, поглаживая изгибы резьбы на ручке кресла.
— Ты и меля знаешь достаточно хорошо, сынок. Ив конце концов ты, разумеется, прав. Священный сан и то, что за ним стоит, значат для меня слишком много, чтобы отказываться от этой воистину высокой магии. — Он поднял голову и улыбнулся. — Я просил его когда-нибудь посвятить меня, но это все откладывалось. Думал, вот дети подрастут, вот Катан повзрослеет, чтобы принять заботы о графстве. Тогда уж… А теперь Катана больше нет. Его сын и наследник совсем дитя. — Он вздохнул. — А мы здесь и сейчас, и я, подобно Синилу, должен научиться жить с тем, что вынужден был выбрать.
Йорам на мгновение отвел глаза, потом снова посмотрел на отца.
— Значит, ты поговоришь с Энскомом?
— Думаю, да. Я хочу еще немного повременить и, если ты выяснишь, нет ли поблизости Риса и Эвайн, я буду очень признателен. Вы трое будете моими свидетелями в случае согласия Энскома. — Камбер несколько минут стоял неподвижно, глядя на огонь, умирающий в камине, потом перешел в молельню. В комнатке горела только красная лампада, и, зажигая свечи на алтаре, Камбер улыбался с наивной радостью простолюдина.
Нет, не надо никаких деринийских премудростей и ухищрений, он примет решение с чистой и ясной душой.
Опускаясь на колени у аналоя, он прикрыл глаза руками и несколько минут успокаивался, углубившись в слова молитвы, внутренне собираясь для важного шага.
Сомнения не покидали. Все ли последствия учтены? Стоило покопаться в себе, обратиться к памяти Алистера, добраться до границ подсознания. Камбер легко расстался с реальностью— переход в трансцендентное состояние был освоен им еще в юности.
Когда он вернулся и поднял голову, свечи на алтаре стали на целый дюйм короче. Задуваемое сквозняком пламя колыхалось и мерцало. Сверху, с креста из дерева и слоновой кости, на него с состраданием взирало ясное лицо Спасителя.
Камбер склонил голову набок, пытаясь заглянуть под прикрытые веки, и недовольно скривил губы, как делал это ребенком, потом улыбнулся и капитулировал. Ему показалось, будто лицо на распятии осветилось ответной улыбкой или свечи разом моргнули.
Все равно добрый знак. Он пойдет к своему старому другу Энскому. Откроет правду и положит ее к ногам того, кто одновременно был ему братом и духовным отцом. А потом, если Энском согласится, примет священный сан. Только так можно пройти посвящение в епископы.
Плохо сознавая, что произойдет дальше, Камбер стучал в дверь Энскома. Он дышал с натугой, во рту пересохло, руки судорожно подергивались. Рядом, с факелом в руках, стоял монах-михайлинец.
Что думал о нем этот брат, заметил ли его состояние? Камбер молился, чтобы монах приписал его нервозность естественному волнению кандидата в епископы. Тишина за дверью делалась невыносима.
Потом в нее ударил кулак монаха, а он сбивчиво бормотал что-то о том, что слух у архиепископа сдает, уже не тот, что прежде.
Камбер замер с рукой, занесенной над дверью, — с другой стороны двери отодвигали засов. Отворил сам Энском. Растрепанный вид и заспанные глаза говорили о том, что он только что покинул постель.
— Прошу прощения, что тревожу вас в такое время, ваша милость, — заторопился Камбер.
— Алистер? — в голосе архиепископа звучало сонное недоумение, — Я полагал, вы давно в постели. Что-то не так?
— Не мог заснуть, ваша милость, мне нужно исповедаться. Вы не могли бы…
— Исповедать вас? — Энском оглядел бывшего викария и посмотрел ему в глаза, сон слетел с него. — Мне казалось, что у вас есть свой духовник-михайлинец, святой отец. Он что, в отсутствии?
Камбер отвел взгляд и вкрадчиво отвечал:
— Он не архиепископ, ваша милость. Есть обстоятельства, заставляющие обратиться именно к вам.
Камбер подкрепил свою речь многозначительным взглядом, и Энском посмотрел на него так, словно только что увидел. Махнув рукой, архиепископ отпустил факельщика, огонь поплыл по темному коридору, удаляясь, и Энском отступил в сторону, приглашая войти.
Пока он возился с дверным засовом, Камбер уже стоял в центре комнаты, не зная, куда спрятать глаза. Он был в смятении, самоанализ не избавил от страхов и робости перед наступающим моментом откровения. За Энскомом он, трепеща, вошел в молельню архиепископа, еще более изысканную, чем у Алистера. Хозяин молельни надел лежавшую на аналое бархатную епитрахиль.
— Благодарю, что приняли меня в столь поздний час, Ваше Преосвященство. Я не стал бы беспокоить вас, но мою исповедь нельзя доверить больше никому.
Энском приложился губами к епитрахили, расправил складки ночной рубашки, указал гостю место у аналоя и направился к алтарю.
Камбер, ухватив за рукав, развернул его к себе и начал возвращать свой облик.
— Что!..
На глазах архиепископа на затуманившемся лице проступали черты человека, отпетого в кафедральном соборе несколько дней назад. Энском привалился к стене и потянулся к своему нательному кресту. Его рот открывался и закрывался, наконец сложилось единственное слово: «Камбер!»
Камбер смиренно улыбнулся и опустился на колени у аналоя, на место, предназначенное ему.
— Прости, старый друг. Я знаю, как трудно, и то ли еще будет.
— Но как?.. Ты был мертв! Я видел тебя! Я служил по тебе отходную! — Энском качал головой и снова и снова смотрел на Камбера, проводя рукой по глазам, словно желая избавиться от наваждения.
— Тебе будут не по нраву мои объяснения, еще меньше понравится то, что я должен продолжать начатое и просить твоей помощи. Алистер убил Ариэллу и погиб. Умер он, а не я.
— Но ты…
В это мгновение Энскома осенило, и он опустился на ступеньку перед алтарем, как громом пораженный.
— Ты изменил облик. Ты понимал, что утрачиваешь влияние, мы ведь даже говорили об этом. И решил начать сначала, раз Каллен умер. Он был мертв?
Энском так испугался своей догадки, что не сумел ее скрыть. В то же мгновение Камбер был возле прелата, устремив серые глаза в его смятенные голубые.
— Милый друг, не думай об этом! Как могло прийти тебе в голову, что я убил друга и сподвижника ради своих политических выгод?
Энском отвел глаза.
— Убийство— очень страшное слово, — прошептал он. — Порой достаточно отказать в помощи тяжело раненному, и результат будет тот же.
Наступила долгая тишина, потом Камбер ответил едва слышно:
— Разве я из числа способных на такое?
Энском протяжно выдохнул.
— Не думаю… Нет. Но я и предположить не мог, что ты примешь облик мертвого. — Он поднял голову. — Скажи мне то, что я хочу услышать, Камбер… и моли Бога, чтобы это было правдой.
Энском хотел видеть глаза Камбера, и Камбер тоже этого хотел. Они будто пытались заглянуть друг другу в душу. Наконец гость заговорил:
— Я не могу винить тебя в сомнениях, милый друг. Твоя совесть и высокий сан требуют этого. Но, поверь, я ни прямо, ни косвенно не виновен в смерти Алистера Каллена. Он был мертв, когда мы нашли его. Йорам может подтвердить это. Он все время был со мной.
— Йорам?
Энском облегченно вздохнул и вытер рукавом вспотевшее лицо.
— Бог мой, Камбер, тебе придется дать мне несколько минут, чтобы свыкнуться с этим. — Он нервно потирал руки. Отвернулся в сторону и снова заговорил, размышляя вслух. — Ты поменялся оболочками с Алистером и исполнял его роль… почти две недели. — Он замолчал и взглянул на Камбера. — Выполнял обязанности священника, не так ли?
Камбер покачал головой.
— По существу— нет. Мне удавалось не выходить за пределы своего диаконского посвящения. Об этом можно не беспокоиться.
— Но ты играл роль настоятеля михайлинцев. Не хочешь же ты сказать, Камбер МакРори, что не служил мессу, не исповедовал и не совершал других святых таинств, права на которые не удостоен.
— Пока нет. Но…— Камбер вздохнул, — сегодня вечером, после не очень деликатной подсказки моего сына, я понял невозможность продолжать такую жизнь и, если ты не поможешь мне, завтра же признаться во всем. Многие, да и ты тоже, считают меня отчаянно дерзким, но никогда не осмелюсь я принять епископскую митру, не будучи священником.
Энском долго смотрел на него, отыскивая в дымке деринийской премудрости чистое зерно истины, потом опустил глаза.
— Значит, ты пришел ко мне получить священство?
— Да. И это должно быть сделано сегодня, сейчас. Я приму любую епитимью, искуплю, чем только можно, содеянное мной. Возможно, я преступил дозволенные пределы в своем стремлении сделать добро Гвинедду. Но ради этой страны я на все готов. Энском, у меня был сын, и я потерял его. Катан— одна из бесчисленных жертв Имра… Но это в прошлом. Ты поможешь, Энском? Введешь меня в священство?
— Камбер…
Голос Энскома замер, он смотрел на распятие над алтарем.
— Камбер, ты понимаешь, о чем просишь? Это совершается раз и навсегда.
— Я всегда желал быть священником, даже в детстве. И ты знаешь это. Если бы братья не умерли так рано, я остался бы в семинарии, и мы с тобой приняли бы священный сан одновременно. Сейчас я мог быть епископом, а может, и занимать твой пост.
Он указал на перстень архиепископа на пальце Энскома, тот вытянул руку, и аметист блеснул на ней. Архиепископ поднял голову, его голубые глаза сияли.
— Наверное, ты прав, — он попробовал улыбнуться. — Ты мог стать превосходным епископом.
— Надеюсь, я буду им. По крайней мере, твое благословение даст мне шанс.
Энском отвернулся, поигрывая расшитой епитрахилью, потом долго изучал свой перстень. В конце концов, подняв голову, он ненадолго встретился взглядом с Камбером и решительно поднялся.
— Ты избрал нелегкий путь, Камбер. Но хорошо. Я посвящу тебя. — К архиепископу вернулась привычная твердость.
— Однако не жди от меня снисхождения.
— Я был бы разочарован всякой поблажкой.
— Ладно. Мы поняли друг друга. Из того, что ты говорил, я сделал вывод, что по крайней мере Йораму известна правда о тебе.
— Йорам ожидает твоих распоряжений. Эвайн и Рис тоже. Больше никто не знает истины. Энском кивнул.
— Свидетелей не так много. У тебя их могло быть много больше. Придется утешиться, что все присутствующие безусловно желанны, — он продолжил, помолчав:— Тебе больше нечего сказать, не так ли? Для одной ночи было довольно сюрпризов.
— И еще один, последний, — Камбер улыбнулся.
— Ты меня пугаешь.
— Вопрос в имени, — быстро добавил Камбер. — Возможно, тебе покажется пустым, но я хотел бы в новом духовном звании сохранить свое диаконское имя.
— Кирилл? Не вижу в этом ничего предосудительного. Ты ведь и прежде часто использовал его как второе имя, не правда ли? Кроме того, об этом никто не будет знать, кроме нас и твоих детей.
— Мне бы также хотелось прибавить это имя во время рукоположения в епископы. Ведь я вправе принять вместе с новым саном и дополнительное имя.
Энском поднял бровь.
— Тебе хочется присоединить это имя к имени Алистера? А не поможет ли это каким-нибудь дотошным умам приблизиться к истине, сложить единую картину?
— А что можно сложить? — возразил Камбер. — Легко объяснить решение данью памяти старому другу.
— А вдруг объяснения не удовлетворят?
Камбер пожал плечами.
— Как священник и епископ, хранящий секреты исповеди, я не могу быть подвергнут считыванию мыслей, если ты как архиепископ не потребуешь этого. Другого пути доказать, что я не Алистер Каллен, нет.
— Это ты так думаешь, — пробормотал Энском. — Будь по-твоему, настаиваешь, так и сделаем.
Он остановился в проеме дверей, сделавшись темным силуэтом на фоне огня свечей в соседней комнате. Его ночная рубашка и взъерошенные волосы никак не вязались с торжественной решимостью лица.
— И последнее, прежде чем я оставлю тебя наедине с твоей совестью и пойду заниматься приготовлениями. Очевидно, ты обдумал все заранее. Может, хочешь провести посвящение в каком-то определенном месте? Разумеется, в соборе, как должно, церемония в любом случае не состоится.
— Да, в михайлинской часовне, где мы провозгласили Синила законным наследником престола. Место вполне подходит. А ты как думаешь?
ГЛАВА 16
Двумя часами позже часовня была приготовлена. Пустовавшая уже год (со дня Реставрации Халдейнов), она была наскоро вымыта и обставлена Рисом и Эвайн под наблюдением Йорама. Камбер— главное действующее лицо драмы, которая должна была вот-вот начаться, — еще не видел ни часовни, ни детей.
Вот уже битый час он расхаживал в маленькой комнатке перед часовней. Было холодно, в долго пустовавшей комнате успели убрать пыль, а времени разводить огонь не нашлось. Переодевшись, он ждал своего часа в относительной чистоте, но согреваться мог у огонька единственной свечи. Она мерцала на столе над разложенным облачением священника. Протягивая ладони к огню, Камбер понимал, что зябко ему от нетерпеливого волнения— человеческое начало одерживало в нем верх над деринийским. Он досадовал на себя и все никак не мог унять страхов и сделать тепло послушным.
Разум и многолетняя тренировка почему-то не помогали. Верно, все соискатели священного сана переживали подобное в преддверии решительной минуты.
Ведь он теперь-то в самом деле подготовлен. В душе, измученной непрестанной борьбой, воцарился мир, и знания, необходимые священнику, заняли место в мозгу. Слава Богу, деринийские способности воспринимать неведомую премудрость не подвели, да и память Алистера была немалым подспорьем.
До появления у дверей часовни Камбер провел час с Энскомом, изучавшим канонические тексты с описанием канонического обряда посвящения. Сначала один, а потом другой— список с очень древнего оригинала, как он пояснил Камберу. Архиепископ решил, что эта форма ритуала более подходит для дерини, особенно таких, как Камбер.
Еще час был потрачен на пребывание в себе. Камбер взвешивал и судил каждое свое слово и движение, сознавая, впрочем, что тщательная ревизия памяти требует больше времени. Что-то могло ускользнуть или остаться незамеченным в глубинах мозга.
Сейчас, как воинская перевязь, его перепоясывал орарь— диаконская епитрахиль синего цвета с колечком и белым шнуром на конце. Тело от горла до пят скрывалось под стихарем. Когда же он впервые надел диаконское облачение? Неужели сорок лет прошло?
Задумчиво поглаживая шелковый орарь, Камбер повернулся к столу. Эта белоснежная риза, которую он наденет… Она— символ достоинства духовного лица. Восковая свеча лежала рядом. Ее он внесет в часовню перед началом обряда, и увидит Всевышний, что чисты помыслы раба его перед алтарем Господним.
Внезапный стук в дверь оглушил его.
Неужели пора?
В комнату бесшумно проскользнул Йорам с горящей свечой в руке, В его глубокой озабоченности угадывалась и сдерживаемая радость. Не отрывая глаз от сына, Камбер, повинуясь порыву, шагнул ему навстречу. Они остановились лицом к лицу, посмотрели друг на друга и увидели новыми глазами.
Скоро их навеки свяжут не только кровные узы. Камбер, осознав это, вздрогнул, Йорам поспешно поставил свечи на стол и обнял отца— подумал, что запоздалые страхи все еще мучат его.
Камбер прижал сына к себе, поглаживая золотистые волосы, как делал это, когда Йорам был ребенком, отстранился и встретил его встревоженный взгляд.
— Я не боюсь, сынок, — сказал он, так жадно вглядываясь в лицо юноши, чтобы запомнить каждую деталь, — Правда, не боюсь. Ты думал, мне страшно?
Йорам гордо повел головой. Несмотря на все усилия, его глаза наполнились слезами.
— Нет, Я просто… просто обнимал тебя… брат. Камбер улыбнулся и принялся поправлять и разглаживать свое облачение.
— «Брат». Какое чудесное слово, ты можешь говорить так. — Он с любовью смотрел на Йорама. — По-моему, это большая честь, чем быть твоим отцом.
Йорам нагнул голову и заморгал, прогоняя слезы, потом поднял глаза и улыбнулся.
— Пойдем… отец. Пора придавать этому слову второе значение.
Гордый, он умолк, взял ризу и перебросил через руку отца, зажег восковую свечу, вложил ее в руку соискателя священного сана.
Крошечная комната сияла золотом и блеском базальта. Купол поддерживали восемь стен, у каждой из них горело по толстенной свече желтого воска. Еще шесть освещали алтарь и распятие на восточной стене. Четыре канделябра обозначали стороны света: восточный стоял за алтарем, западный— у входа, еще два— у стен. Такого не требовалось в обычном обряде рукоположения в сан.
Все это Камбер мгновенно увидел и внес в память. Изумляли и присутствующие. Им было тесно в маленькой часовне, а она казалась совсем крошечной.
Энском в полном облачении располагался левее алтаря, возвышаясь над остальными. Его лицо было непроницаемо. Рис и Эвайн стояли справа, отделенные от архиепископа келдишским ковром, постеленным у ступеней алтаря. Где-то позаимствованные михайлинские мантии преобразили молодых супругов. Золотые волосы Эвайн не уместились в капюшоне и ниспадали до пояса. Они с Рисом приветливо и многозначительно улыбались вошедшим.
Йорам затворил дверь и задвинул тяжелый засов. Энском сошел со ступеней у алтаря и знаком пригласил Камбера ступить на ковер, переливавшийся, как россыпь драгоценных камней. Камбер опустился на колени, поцеловал кольцо архиепископа, и тот помог ему подняться.
— Переведи дух, пока мы будем ставить преграды, друг мой. Мы используем тот вид защиты, который был обнаружен тобой. Эвайн и Рис настаивали на этом выборе.
Выпрямляясь, Камбер сдержал улыбку, вспоминая, что в последний раз они ставили эти преграды в этой же самой комнате. В ту ночь они надеялись наделить священника-принца деринийским могуществом, а в эту— дерини давал священные обеты. Эта проведенная им параллель веселила и пугала его.
Камбер стоял, вытянувшись и откинув голову назад, чтобы ни на что не отвлекаться, он щурил глаза и чувствовал тепло восковой свечи в правой руке и совсем иное— тепло ризы— на сгибе левой. Стоявший рядом Йорам поклонился архиепископу и взошел к алтарю. Справа и немного позади стояли Рис и Эвайн. Слева слышалось учащенное дыхание Энскома. Камбер в последний раз перед шагом в новую жизнь углубился в себя.
Спустя мгновение Эвайн вышла вперед и опустилась на колени возле ступеней. Йорам наклонился, поцеловал алтарь, взял в левую руку новую восковую свечу и правою плавно приблизился к нетронутому фитилю.
Вспышка. Свеча разгорелась. Йорам повернулся, приглашая Эвайн подойти. Когда Эвайн взойдет по ступеням, возьмет свечу и зажжет большую свечу на востоке, они все должны начать передавать энергию формирующимся преградам.
Вспыхнуло пламя восточной свечи, Эвайн вернулась и, прикрывая пламя ладонью, спускалась по ступеням, направляясь к свече справа от Камбера.
Камбер зажмурился и обратил свой мозг к возведенным преградам, ощущая концентрацию энергии вокруг. Эвайн зажгла свечу справа и продолжала путь. Он услышал шипение новой щепоти ладана, подсыпанной в дымившее кадило, и перестал оценивать происходящее. Йорам с кадилом отмеривал шаги перед алтарем, и Камбер растворялся, слушая его.
Incensum istud a te benedictum… Пусть эти благословенные благовония вознесутся к Тебе, о, Господи. Et descendat super nos praesidium tuam. И пусть Твои покрова защитят нас.
Эвайн зажгла последнюю свечу слева, и Камбер слышал, что она возвращалась. В воцарившейся тишине позвякивали звенья цепочек качавшегося кадила, Йорам окурил священным дымом сестру и повернул направо, чтобы повторить ее путь. Когда его голос вновь поплыл среди курений, Эвайн заняла место позади отца.
— Terribilis esl locus iste: hiс domus Dei est, et porta caeli… Устрашитесь— это дом Господен и врата Небес, да будет наречен он обителью Бога.
Йорам обошел по кругу и теперь кадил внутри него, овевая часовню сладким дымом ладана. Закончив, он оставил кадило у алтаря и вернулся, чтобы встать справа от Камбера, а Рис занял обычное место Целителя прямо перед ним.
С закрытыми глазам Камбер остальными своими чувствами тоньше воспринимал ход вещей. Вот Эвайн возвела руки и всем существом взывает к тому, чье присутствие так необходимо им. К ее внутреннему порыву примешивались какие-то реальные звуки и появились неуловимые, летучие чувства, когда она начала заклинание.
— Мы вне времени и вне земли. Как просили об этом наши предки, мы соединяемся в одно целое. Все присутствующие склонили головы.
— Именами твоих благословенных апостолов— Марка, Луки, Матвея и Иоанна— именами твоих ангелов, всеми силами Света и Тьмы, мы призываем Тебя, о, Всевышний. Защити и сохрани нас, — продолжала Эвайн. — Так было, есть, да пребудет вовеки. Per omnia saecula saeculorum.
— Аминь, — разом слетело с губ. Не открывая глаз, Камбер опустился на колени. Мимо прошел Энском, чтобы подняться на алтарь и начать службу.
— Introibo ad altare Dei, — произнес архиепископ. — Я взойду на алтарь Божий.
— Ad Deum qui loetificat juventutem meam. Всевышнему, который дает мне счастье молодости. — Эти слова принадлежали Йораму, последовавшему за архиепископом.
— Judica me, Deus… Суди меня, о, Господи, и отдели от нечестивцев.
До тех пор пока Энском не закончил короткой молитвы, месса шла своим привычным путем. Когда последние слова замерли в тишине, Камбер наконец прибавил к прочим чувствам свое зрение.
Эвайн и Рис стояли слева, Йорам подхватил под правую руку, помогая подняться. Энском был у аналоя, он потянулся за своим посохом архипастыря, и драгоценная митра сверкнула, отражая огни свечей гранями своих каменьев. От лампады лицо архиепископа было чуть красноватым. Он заговорил странно спокойно, почти безмятежно.
— Сейчас мы стоим в доме Господнем, в центре Вселенной, в которой мы лишь гости ненадолго. Здесь, перед Всевышним и другими Силами, которые мы призывали, мы обращаемся к Камберу Кириллу МакРори, принимающему священный сан…
— Adsum, — пробормотал Камбер, склонив голову. — Я здесь.
Сопровождаемый Йорамом, он вышел на три шага вперед и снова опустился на колени. Восковая свеча, которую он держал в руке, слегка подрагивала.
— Как это?
— В твоей власти узаконить свой статус.
— Каким образом? — прошептал Камбер.
— Приняв священнический сан, — ответил Йорам, обратив к отцу умоляющий взор. — Сделай это сейчас и завтра ты войдешь в собор с чистой совестью. Ты можешь! Видит Бог, мы часто разговаривали об этом раньше. Еще в юношестве ты стал диаконом. Уже много лет ты вдовец. У тебя есть право на священство. Уверен, что в подобных обстоятельствах Энском сказал бы то же самое. — Энском?
Камбер глубоко вздохнул и выдохнул, унимая стук неистово забившегося сердца, когда смысл слов Йорама проник в глубины его существа.
Быть священником, а не прятать под облачением пустоту. Эта мысль взбудоражила и одновременно напугала. В глубине души он всегда носил надежду когда-нибудь дать священные обеты. Его монастырское обучение сказалось на нем значительно сильнее, чем он сам раньше думал.
Но это было в прошлом, когда он еще был самим собой, а Алистер Каллен жил. Имел ли Камбер МакРори, присвоивший облик другого, смелость приблизиться к алтарю Господнему и просить о даровании священного сана?
Решится ли он совместить святое служение и греховный обман?
Может ли позволить архиепископу Энскому, примасу Гвинедда и давнишнему другу, надеть на него епископскую митру? Если заранее раскрыться Энскому и добиться его согласия, он тоже ввергнется во грех, либо оттолкнет лжеца и предаст публичному позору. Так скорее всего и будет.
Значит, остается довериться судьбе и никак не влиять на течение событий. Что тогда? Он, не став священником, получает епископство и, чтобы скрывать обман, совершает таинство святой веры и отправляет требы— то, что Богом предназначено только священнослужителям, но никак не диаконам.
Выбор у него невелик: жить под бременем преступного обмана или послушаться Йорама.
ГЛАВА 15
Хвалите Господа, все народы, прославляйте Его, все племена.
Псалтирь 116:1
Потрясенный, Камбер вернулся к действительности, чувствуя на себе взгляд сына и не зная, сколько времени провел в своем внутреннем мире.. Его; пальцы сдавили бокал, едва не ломая его, ни с того ни с сего в голову пришло, как он будет выглядеть на завтрашнем посвящении с забинтованной рукой, если бокал все-таки лопнет.
Он заставил себя ослабить хватку и поставил бокал на пол рядом с собой. Перевел дух и взглянул на Йорама.
— Определенно, ты выбил меня из колеи. Казалось, больше не придется ломать голову над тем, с чего ты начал. Мы не можем не пройти завтрашней голгофы, это ясно. Не знаю, имею ли право подвергать Энскома и его веру испытанию, но если ан, узнав правду обо мне, откажет в помощи, его не в чем будет упрекнуть.
— Неужели ты думаешь, что он не поймет? — робко спросил Йорам. — Я знаю, что он достойнейший, а ведь вы с ним давние знакомые.
Камбер опустил глаза, поглаживая изгибы резьбы на ручке кресла.
— Ты и меля знаешь достаточно хорошо, сынок. Ив конце концов ты, разумеется, прав. Священный сан и то, что за ним стоит, значат для меня слишком много, чтобы отказываться от этой воистину высокой магии. — Он поднял голову и улыбнулся. — Я просил его когда-нибудь посвятить меня, но это все откладывалось. Думал, вот дети подрастут, вот Катан повзрослеет, чтобы принять заботы о графстве. Тогда уж… А теперь Катана больше нет. Его сын и наследник совсем дитя. — Он вздохнул. — А мы здесь и сейчас, и я, подобно Синилу, должен научиться жить с тем, что вынужден был выбрать.
Йорам на мгновение отвел глаза, потом снова посмотрел на отца.
— Значит, ты поговоришь с Энскомом?
— Думаю, да. Я хочу еще немного повременить и, если ты выяснишь, нет ли поблизости Риса и Эвайн, я буду очень признателен. Вы трое будете моими свидетелями в случае согласия Энскома. — Камбер несколько минут стоял неподвижно, глядя на огонь, умирающий в камине, потом перешел в молельню. В комнатке горела только красная лампада, и, зажигая свечи на алтаре, Камбер улыбался с наивной радостью простолюдина.
Нет, не надо никаких деринийских премудростей и ухищрений, он примет решение с чистой и ясной душой.
Опускаясь на колени у аналоя, он прикрыл глаза руками и несколько минут успокаивался, углубившись в слова молитвы, внутренне собираясь для важного шага.
Сомнения не покидали. Все ли последствия учтены? Стоило покопаться в себе, обратиться к памяти Алистера, добраться до границ подсознания. Камбер легко расстался с реальностью— переход в трансцендентное состояние был освоен им еще в юности.
Когда он вернулся и поднял голову, свечи на алтаре стали на целый дюйм короче. Задуваемое сквозняком пламя колыхалось и мерцало. Сверху, с креста из дерева и слоновой кости, на него с состраданием взирало ясное лицо Спасителя.
Камбер склонил голову набок, пытаясь заглянуть под прикрытые веки, и недовольно скривил губы, как делал это ребенком, потом улыбнулся и капитулировал. Ему показалось, будто лицо на распятии осветилось ответной улыбкой или свечи разом моргнули.
Все равно добрый знак. Он пойдет к своему старому другу Энскому. Откроет правду и положит ее к ногам того, кто одновременно был ему братом и духовным отцом. А потом, если Энском согласится, примет священный сан. Только так можно пройти посвящение в епископы.
Плохо сознавая, что произойдет дальше, Камбер стучал в дверь Энскома. Он дышал с натугой, во рту пересохло, руки судорожно подергивались. Рядом, с факелом в руках, стоял монах-михайлинец.
Что думал о нем этот брат, заметил ли его состояние? Камбер молился, чтобы монах приписал его нервозность естественному волнению кандидата в епископы. Тишина за дверью делалась невыносима.
Потом в нее ударил кулак монаха, а он сбивчиво бормотал что-то о том, что слух у архиепископа сдает, уже не тот, что прежде.
Камбер замер с рукой, занесенной над дверью, — с другой стороны двери отодвигали засов. Отворил сам Энском. Растрепанный вид и заспанные глаза говорили о том, что он только что покинул постель.
— Прошу прощения, что тревожу вас в такое время, ваша милость, — заторопился Камбер.
— Алистер? — в голосе архиепископа звучало сонное недоумение, — Я полагал, вы давно в постели. Что-то не так?
— Не мог заснуть, ваша милость, мне нужно исповедаться. Вы не могли бы…
— Исповедать вас? — Энском оглядел бывшего викария и посмотрел ему в глаза, сон слетел с него. — Мне казалось, что у вас есть свой духовник-михайлинец, святой отец. Он что, в отсутствии?
Камбер отвел взгляд и вкрадчиво отвечал:
— Он не архиепископ, ваша милость. Есть обстоятельства, заставляющие обратиться именно к вам.
Камбер подкрепил свою речь многозначительным взглядом, и Энском посмотрел на него так, словно только что увидел. Махнув рукой, архиепископ отпустил факельщика, огонь поплыл по темному коридору, удаляясь, и Энском отступил в сторону, приглашая войти.
Пока он возился с дверным засовом, Камбер уже стоял в центре комнаты, не зная, куда спрятать глаза. Он был в смятении, самоанализ не избавил от страхов и робости перед наступающим моментом откровения. За Энскомом он, трепеща, вошел в молельню архиепископа, еще более изысканную, чем у Алистера. Хозяин молельни надел лежавшую на аналое бархатную епитрахиль.
— Благодарю, что приняли меня в столь поздний час, Ваше Преосвященство. Я не стал бы беспокоить вас, но мою исповедь нельзя доверить больше никому.
Энском приложился губами к епитрахили, расправил складки ночной рубашки, указал гостю место у аналоя и направился к алтарю.
Камбер, ухватив за рукав, развернул его к себе и начал возвращать свой облик.
— Что!..
На глазах архиепископа на затуманившемся лице проступали черты человека, отпетого в кафедральном соборе несколько дней назад. Энском привалился к стене и потянулся к своему нательному кресту. Его рот открывался и закрывался, наконец сложилось единственное слово: «Камбер!»
Камбер смиренно улыбнулся и опустился на колени у аналоя, на место, предназначенное ему.
— Прости, старый друг. Я знаю, как трудно, и то ли еще будет.
— Но как?.. Ты был мертв! Я видел тебя! Я служил по тебе отходную! — Энском качал головой и снова и снова смотрел на Камбера, проводя рукой по глазам, словно желая избавиться от наваждения.
— Тебе будут не по нраву мои объяснения, еще меньше понравится то, что я должен продолжать начатое и просить твоей помощи. Алистер убил Ариэллу и погиб. Умер он, а не я.
— Но ты…
В это мгновение Энскома осенило, и он опустился на ступеньку перед алтарем, как громом пораженный.
— Ты изменил облик. Ты понимал, что утрачиваешь влияние, мы ведь даже говорили об этом. И решил начать сначала, раз Каллен умер. Он был мертв?
Энском так испугался своей догадки, что не сумел ее скрыть. В то же мгновение Камбер был возле прелата, устремив серые глаза в его смятенные голубые.
— Милый друг, не думай об этом! Как могло прийти тебе в голову, что я убил друга и сподвижника ради своих политических выгод?
Энском отвел глаза.
— Убийство— очень страшное слово, — прошептал он. — Порой достаточно отказать в помощи тяжело раненному, и результат будет тот же.
Наступила долгая тишина, потом Камбер ответил едва слышно:
— Разве я из числа способных на такое?
Энском протяжно выдохнул.
— Не думаю… Нет. Но я и предположить не мог, что ты примешь облик мертвого. — Он поднял голову. — Скажи мне то, что я хочу услышать, Камбер… и моли Бога, чтобы это было правдой.
Энском хотел видеть глаза Камбера, и Камбер тоже этого хотел. Они будто пытались заглянуть друг другу в душу. Наконец гость заговорил:
— Я не могу винить тебя в сомнениях, милый друг. Твоя совесть и высокий сан требуют этого. Но, поверь, я ни прямо, ни косвенно не виновен в смерти Алистера Каллена. Он был мертв, когда мы нашли его. Йорам может подтвердить это. Он все время был со мной.
— Йорам?
Энском облегченно вздохнул и вытер рукавом вспотевшее лицо.
— Бог мой, Камбер, тебе придется дать мне несколько минут, чтобы свыкнуться с этим. — Он нервно потирал руки. Отвернулся в сторону и снова заговорил, размышляя вслух. — Ты поменялся оболочками с Алистером и исполнял его роль… почти две недели. — Он замолчал и взглянул на Камбера. — Выполнял обязанности священника, не так ли?
Камбер покачал головой.
— По существу— нет. Мне удавалось не выходить за пределы своего диаконского посвящения. Об этом можно не беспокоиться.
— Но ты играл роль настоятеля михайлинцев. Не хочешь же ты сказать, Камбер МакРори, что не служил мессу, не исповедовал и не совершал других святых таинств, права на которые не удостоен.
— Пока нет. Но…— Камбер вздохнул, — сегодня вечером, после не очень деликатной подсказки моего сына, я понял невозможность продолжать такую жизнь и, если ты не поможешь мне, завтра же признаться во всем. Многие, да и ты тоже, считают меня отчаянно дерзким, но никогда не осмелюсь я принять епископскую митру, не будучи священником.
Энском долго смотрел на него, отыскивая в дымке деринийской премудрости чистое зерно истины, потом опустил глаза.
— Значит, ты пришел ко мне получить священство?
— Да. И это должно быть сделано сегодня, сейчас. Я приму любую епитимью, искуплю, чем только можно, содеянное мной. Возможно, я преступил дозволенные пределы в своем стремлении сделать добро Гвинедду. Но ради этой страны я на все готов. Энском, у меня был сын, и я потерял его. Катан— одна из бесчисленных жертв Имра… Но это в прошлом. Ты поможешь, Энском? Введешь меня в священство?
— Камбер…
Голос Энскома замер, он смотрел на распятие над алтарем.
— Камбер, ты понимаешь, о чем просишь? Это совершается раз и навсегда.
— Я всегда желал быть священником, даже в детстве. И ты знаешь это. Если бы братья не умерли так рано, я остался бы в семинарии, и мы с тобой приняли бы священный сан одновременно. Сейчас я мог быть епископом, а может, и занимать твой пост.
Он указал на перстень архиепископа на пальце Энскома, тот вытянул руку, и аметист блеснул на ней. Архиепископ поднял голову, его голубые глаза сияли.
— Наверное, ты прав, — он попробовал улыбнуться. — Ты мог стать превосходным епископом.
— Надеюсь, я буду им. По крайней мере, твое благословение даст мне шанс.
Энском отвернулся, поигрывая расшитой епитрахилью, потом долго изучал свой перстень. В конце концов, подняв голову, он ненадолго встретился взглядом с Камбером и решительно поднялся.
— Ты избрал нелегкий путь, Камбер. Но хорошо. Я посвящу тебя. — К архиепископу вернулась привычная твердость.
— Однако не жди от меня снисхождения.
— Я был бы разочарован всякой поблажкой.
— Ладно. Мы поняли друг друга. Из того, что ты говорил, я сделал вывод, что по крайней мере Йораму известна правда о тебе.
— Йорам ожидает твоих распоряжений. Эвайн и Рис тоже. Больше никто не знает истины. Энском кивнул.
— Свидетелей не так много. У тебя их могло быть много больше. Придется утешиться, что все присутствующие безусловно желанны, — он продолжил, помолчав:— Тебе больше нечего сказать, не так ли? Для одной ночи было довольно сюрпризов.
— И еще один, последний, — Камбер улыбнулся.
— Ты меня пугаешь.
— Вопрос в имени, — быстро добавил Камбер. — Возможно, тебе покажется пустым, но я хотел бы в новом духовном звании сохранить свое диаконское имя.
— Кирилл? Не вижу в этом ничего предосудительного. Ты ведь и прежде часто использовал его как второе имя, не правда ли? Кроме того, об этом никто не будет знать, кроме нас и твоих детей.
— Мне бы также хотелось прибавить это имя во время рукоположения в епископы. Ведь я вправе принять вместе с новым саном и дополнительное имя.
Энском поднял бровь.
— Тебе хочется присоединить это имя к имени Алистера? А не поможет ли это каким-нибудь дотошным умам приблизиться к истине, сложить единую картину?
— А что можно сложить? — возразил Камбер. — Легко объяснить решение данью памяти старому другу.
— А вдруг объяснения не удовлетворят?
Камбер пожал плечами.
— Как священник и епископ, хранящий секреты исповеди, я не могу быть подвергнут считыванию мыслей, если ты как архиепископ не потребуешь этого. Другого пути доказать, что я не Алистер Каллен, нет.
— Это ты так думаешь, — пробормотал Энском. — Будь по-твоему, настаиваешь, так и сделаем.
Он остановился в проеме дверей, сделавшись темным силуэтом на фоне огня свечей в соседней комнате. Его ночная рубашка и взъерошенные волосы никак не вязались с торжественной решимостью лица.
— И последнее, прежде чем я оставлю тебя наедине с твоей совестью и пойду заниматься приготовлениями. Очевидно, ты обдумал все заранее. Может, хочешь провести посвящение в каком-то определенном месте? Разумеется, в соборе, как должно, церемония в любом случае не состоится.
— Да, в михайлинской часовне, где мы провозгласили Синила законным наследником престола. Место вполне подходит. А ты как думаешь?
ГЛАВА 16
Ибо всякий первосвященник, из человеков избираемый, для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи.
Послание к Евреям 5:1
Двумя часами позже часовня была приготовлена. Пустовавшая уже год (со дня Реставрации Халдейнов), она была наскоро вымыта и обставлена Рисом и Эвайн под наблюдением Йорама. Камбер— главное действующее лицо драмы, которая должна была вот-вот начаться, — еще не видел ни часовни, ни детей.
Вот уже битый час он расхаживал в маленькой комнатке перед часовней. Было холодно, в долго пустовавшей комнате успели убрать пыль, а времени разводить огонь не нашлось. Переодевшись, он ждал своего часа в относительной чистоте, но согреваться мог у огонька единственной свечи. Она мерцала на столе над разложенным облачением священника. Протягивая ладони к огню, Камбер понимал, что зябко ему от нетерпеливого волнения— человеческое начало одерживало в нем верх над деринийским. Он досадовал на себя и все никак не мог унять страхов и сделать тепло послушным.
Разум и многолетняя тренировка почему-то не помогали. Верно, все соискатели священного сана переживали подобное в преддверии решительной минуты.
Ведь он теперь-то в самом деле подготовлен. В душе, измученной непрестанной борьбой, воцарился мир, и знания, необходимые священнику, заняли место в мозгу. Слава Богу, деринийские способности воспринимать неведомую премудрость не подвели, да и память Алистера была немалым подспорьем.
До появления у дверей часовни Камбер провел час с Энскомом, изучавшим канонические тексты с описанием канонического обряда посвящения. Сначала один, а потом другой— список с очень древнего оригинала, как он пояснил Камберу. Архиепископ решил, что эта форма ритуала более подходит для дерини, особенно таких, как Камбер.
Еще час был потрачен на пребывание в себе. Камбер взвешивал и судил каждое свое слово и движение, сознавая, впрочем, что тщательная ревизия памяти требует больше времени. Что-то могло ускользнуть или остаться незамеченным в глубинах мозга.
Сейчас, как воинская перевязь, его перепоясывал орарь— диаконская епитрахиль синего цвета с колечком и белым шнуром на конце. Тело от горла до пят скрывалось под стихарем. Когда же он впервые надел диаконское облачение? Неужели сорок лет прошло?
Задумчиво поглаживая шелковый орарь, Камбер повернулся к столу. Эта белоснежная риза, которую он наденет… Она— символ достоинства духовного лица. Восковая свеча лежала рядом. Ее он внесет в часовню перед началом обряда, и увидит Всевышний, что чисты помыслы раба его перед алтарем Господним.
Внезапный стук в дверь оглушил его.
Неужели пора?
В комнату бесшумно проскользнул Йорам с горящей свечой в руке, В его глубокой озабоченности угадывалась и сдерживаемая радость. Не отрывая глаз от сына, Камбер, повинуясь порыву, шагнул ему навстречу. Они остановились лицом к лицу, посмотрели друг на друга и увидели новыми глазами.
Скоро их навеки свяжут не только кровные узы. Камбер, осознав это, вздрогнул, Йорам поспешно поставил свечи на стол и обнял отца— подумал, что запоздалые страхи все еще мучат его.
Камбер прижал сына к себе, поглаживая золотистые волосы, как делал это, когда Йорам был ребенком, отстранился и встретил его встревоженный взгляд.
— Я не боюсь, сынок, — сказал он, так жадно вглядываясь в лицо юноши, чтобы запомнить каждую деталь, — Правда, не боюсь. Ты думал, мне страшно?
Йорам гордо повел головой. Несмотря на все усилия, его глаза наполнились слезами.
— Нет, Я просто… просто обнимал тебя… брат. Камбер улыбнулся и принялся поправлять и разглаживать свое облачение.
— «Брат». Какое чудесное слово, ты можешь говорить так. — Он с любовью смотрел на Йорама. — По-моему, это большая честь, чем быть твоим отцом.
Йорам нагнул голову и заморгал, прогоняя слезы, потом поднял глаза и улыбнулся.
— Пойдем… отец. Пора придавать этому слову второе значение.
Гордый, он умолк, взял ризу и перебросил через руку отца, зажег восковую свечу, вложил ее в руку соискателя священного сана.
Крошечная комната сияла золотом и блеском базальта. Купол поддерживали восемь стен, у каждой из них горело по толстенной свече желтого воска. Еще шесть освещали алтарь и распятие на восточной стене. Четыре канделябра обозначали стороны света: восточный стоял за алтарем, западный— у входа, еще два— у стен. Такого не требовалось в обычном обряде рукоположения в сан.
Все это Камбер мгновенно увидел и внес в память. Изумляли и присутствующие. Им было тесно в маленькой часовне, а она казалась совсем крошечной.
Энском в полном облачении располагался левее алтаря, возвышаясь над остальными. Его лицо было непроницаемо. Рис и Эвайн стояли справа, отделенные от архиепископа келдишским ковром, постеленным у ступеней алтаря. Где-то позаимствованные михайлинские мантии преобразили молодых супругов. Золотые волосы Эвайн не уместились в капюшоне и ниспадали до пояса. Они с Рисом приветливо и многозначительно улыбались вошедшим.
Йорам затворил дверь и задвинул тяжелый засов. Энском сошел со ступеней у алтаря и знаком пригласил Камбера ступить на ковер, переливавшийся, как россыпь драгоценных камней. Камбер опустился на колени, поцеловал кольцо архиепископа, и тот помог ему подняться.
— Переведи дух, пока мы будем ставить преграды, друг мой. Мы используем тот вид защиты, который был обнаружен тобой. Эвайн и Рис настаивали на этом выборе.
Выпрямляясь, Камбер сдержал улыбку, вспоминая, что в последний раз они ставили эти преграды в этой же самой комнате. В ту ночь они надеялись наделить священника-принца деринийским могуществом, а в эту— дерини давал священные обеты. Эта проведенная им параллель веселила и пугала его.
Камбер стоял, вытянувшись и откинув голову назад, чтобы ни на что не отвлекаться, он щурил глаза и чувствовал тепло восковой свечи в правой руке и совсем иное— тепло ризы— на сгибе левой. Стоявший рядом Йорам поклонился архиепископу и взошел к алтарю. Справа и немного позади стояли Рис и Эвайн. Слева слышалось учащенное дыхание Энскома. Камбер в последний раз перед шагом в новую жизнь углубился в себя.
Спустя мгновение Эвайн вышла вперед и опустилась на колени возле ступеней. Йорам наклонился, поцеловал алтарь, взял в левую руку новую восковую свечу и правою плавно приблизился к нетронутому фитилю.
Вспышка. Свеча разгорелась. Йорам повернулся, приглашая Эвайн подойти. Когда Эвайн взойдет по ступеням, возьмет свечу и зажжет большую свечу на востоке, они все должны начать передавать энергию формирующимся преградам.
Вспыхнуло пламя восточной свечи, Эвайн вернулась и, прикрывая пламя ладонью, спускалась по ступеням, направляясь к свече справа от Камбера.
Камбер зажмурился и обратил свой мозг к возведенным преградам, ощущая концентрацию энергии вокруг. Эвайн зажгла свечу справа и продолжала путь. Он услышал шипение новой щепоти ладана, подсыпанной в дымившее кадило, и перестал оценивать происходящее. Йорам с кадилом отмеривал шаги перед алтарем, и Камбер растворялся, слушая его.
Incensum istud a te benedictum… Пусть эти благословенные благовония вознесутся к Тебе, о, Господи. Et descendat super nos praesidium tuam. И пусть Твои покрова защитят нас.
Эвайн зажгла последнюю свечу слева, и Камбер слышал, что она возвращалась. В воцарившейся тишине позвякивали звенья цепочек качавшегося кадила, Йорам окурил священным дымом сестру и повернул направо, чтобы повторить ее путь. Когда его голос вновь поплыл среди курений, Эвайн заняла место позади отца.
— Terribilis esl locus iste: hiс domus Dei est, et porta caeli… Устрашитесь— это дом Господен и врата Небес, да будет наречен он обителью Бога.
Йорам обошел по кругу и теперь кадил внутри него, овевая часовню сладким дымом ладана. Закончив, он оставил кадило у алтаря и вернулся, чтобы встать справа от Камбера, а Рис занял обычное место Целителя прямо перед ним.
С закрытыми глазам Камбер остальными своими чувствами тоньше воспринимал ход вещей. Вот Эвайн возвела руки и всем существом взывает к тому, чье присутствие так необходимо им. К ее внутреннему порыву примешивались какие-то реальные звуки и появились неуловимые, летучие чувства, когда она начала заклинание.
— Мы вне времени и вне земли. Как просили об этом наши предки, мы соединяемся в одно целое. Все присутствующие склонили головы.
— Именами твоих благословенных апостолов— Марка, Луки, Матвея и Иоанна— именами твоих ангелов, всеми силами Света и Тьмы, мы призываем Тебя, о, Всевышний. Защити и сохрани нас, — продолжала Эвайн. — Так было, есть, да пребудет вовеки. Per omnia saecula saeculorum.
— Аминь, — разом слетело с губ. Не открывая глаз, Камбер опустился на колени. Мимо прошел Энском, чтобы подняться на алтарь и начать службу.
— Introibo ad altare Dei, — произнес архиепископ. — Я взойду на алтарь Божий.
— Ad Deum qui loetificat juventutem meam. Всевышнему, который дает мне счастье молодости. — Эти слова принадлежали Йораму, последовавшему за архиепископом.
— Judica me, Deus… Суди меня, о, Господи, и отдели от нечестивцев.
До тех пор пока Энском не закончил короткой молитвы, месса шла своим привычным путем. Когда последние слова замерли в тишине, Камбер наконец прибавил к прочим чувствам свое зрение.
Эвайн и Рис стояли слева, Йорам подхватил под правую руку, помогая подняться. Энском был у аналоя, он потянулся за своим посохом архипастыря, и драгоценная митра сверкнула, отражая огни свечей гранями своих каменьев. От лампады лицо архиепископа было чуть красноватым. Он заговорил странно спокойно, почти безмятежно.
— Сейчас мы стоим в доме Господнем, в центре Вселенной, в которой мы лишь гости ненадолго. Здесь, перед Всевышним и другими Силами, которые мы призывали, мы обращаемся к Камберу Кириллу МакРори, принимающему священный сан…
— Adsum, — пробормотал Камбер, склонив голову. — Я здесь.
Сопровождаемый Йорамом, он вышел на три шага вперед и снова опустился на колени. Восковая свеча, которую он держал в руке, слегка подрагивала.