Страница:
– Сколько нам ехать? – спросил Антон, блаженно развалившись на своем диване в двухместном купе мягкого вагона.
– Часов восемь, не меньше.
– Хоть бы подольше. Я не прочь еще раз хорошенько выспаться под стук колес. Вы любите спать под стук колес?
В это время дверь отворилась и проводник предложил войти в купе еще одному пассажиру. Это был грузного вида полковник в длинной расстегнутой шинели и с большим чемоданом в руке.
– Здравствуйте, – сказал полковник и тяжело сел на край дивана Ротманна. – Извините за вторжение, господа, но проводник сказал, что больше мест нет, а мне только до Лейпцига.
Он поставил чемодан возле ног и снял фуражку. Достав платок, полковник стал вытирать взмокший лоб.
– Да вы раздевайтесь, господин оберстарцт, – сказал Ротманн, – здесь достаточно тепло. Да и ехать нам по нынешним временам часа два, не меньше.
При этих словах Антон действительно разглядел на погонах полковника желтый металлический значок в виде змейки, обвивающей жезл. Это был жезл Эскулапа – эмблема немецких военных врачей. Васильково-синий подбой «гусениц» – сплетенных в пять узлов погон старших офицеров – и такого же цвета просвет петлиц подтверждали, что их попутчиком на ближайшие два-три часа будет военный врач в ранге полковника.
– Да, вы правы.
Он снял шинель и повесил на свободный крючок у двери. Затем с помощью Антона забросил свой тяжеленный чемодан на багажную полку. Причесавшись перед зеркалом, толстый военврач снова сел.
– Что ж, разрешите представиться, Дамиан Лангери.
– Отто Ротманн.
– Адам Родеман, – пожалуй, впервые Антон произнес свое новое имя вслух.
– Судя по чемодану, вы едете в отпуск, господин Лангери? – спросил Ротманн.
– Ну нет! Какой там отпуск. Мой чемодан набит документацией и всевозможными отчетами. Везу всё это в главное медицинское управление армии. Статистика по состоянию дел в центральной группировке. Вот заеду на денек в Лейпциг – и сразу в Берлин.
– Вы с фронта?
– Да как сказать… Несколько дней назад я был в Буицлау. Сейчас там, возможно, уже и фронт. А может, и русские. Вчера хотел проехать через Дрезден, но город закрыт. Говорят, его бомбили. Наша машина окончательно сломалась. Хорошо, что меня подобрал один знакомый генерал и подбросил до Хемница. А вы, если не секрет, откуда?
– Мы из Дрездена.
– Вот как? И что, город сильно пострадал? В той стороне сплошная дымовая завеса.
– Сейчас трудно сказать, – уклонился от ответа Ротманн.
Поезд наконец тронулся. Ротманн сделал знак Антону узнать у проводника насчет чая или кофе. Через пятнадцать минут они слушали рассказы словоохотливого доктора, прихлебывая из стаканов что-то горячее и мало похожее как на чай, так и на кофе, – вездесущий эрзац пришел уже и в мягкие пульмановские вагоны.
– Снабжение страдает не столько из-за нехватки медикаментов и перевязочных материалов, сколько из-за неразберихи и головотяпства, – говорил толстый полковник. – Уже стало обыденным делом привозить не то и не туда. Я, корпусной врач, трачу почти всё свое время на то, чтобы разбираться в этом кавардаке. Нет сбалансированного распределения между полевыми и тыловыми госпиталями. Всем стало наплевать на такие мелочи, как обеспечение войск медикаментами. Вот везу в Берлин предложения по изменениям в схеме снабжения всей нашей группы.
– Думаете, поможет?
– Вы правы, – врач тяжело вздохнул, – делаю это скорее для очистки совести.
– А как у вас с симулянтами? – спросил Ротманн.
– О, это вообще больная тема. Я вам скажу, господин штурмбаннфюрер, – понизил голос доктор, – это становится бичом. Что только сейчас не научились симулировать! Даже выпадение прямой кишки освоили.
– Это как же?
– Много дней пьют теплую мыльную воду и поднимают тяжести. Процедура, конечно, не из приятных, однако эффект достигается. Неопытные врачи на батальонном и полковом уровнях ловятся. А возьмите порок сердца! Без конца жуют табак или русскую махорку. В итоге перебои пульса, сердечное колотье, потеря дыхания.
– И что же, их нельзя вывести на чистую воду?
– Можно, конечно, но для этого нужно более тщательное обследование и время. А где его взять? Одни имитируют опухоли конечностей перетягиванием подколенных сгибов ремнем или веревкой. Такие попадаются на остающихся после этого следах. Но поступают и более изощренно. Вводят в желудок большое количество сильного соляного раствора, после чего не едят и не пьют. Через три-четыре дня ноги опухают по-настоящему. Чтобы разоблачить такого симулянта, его нужно, как минимум, две недели наблюдать, заставляя нормально питаться и пить воду.
– А самострелы?
– О, это уже традиция – «выстрел на родину». Стреляют в ногу через сапог, да еще просят об этом товарища, и доказать ничего нельзя. Сапог потом тщательно отмывается и снова замазывается грязью. Никаких следов пороха ни на нем, ни на коже. Или подсовывают ступню под колесо машины. Поди потом разберись, что упало ему на ногу при артобстреле – бревно или стена. И ведь гробят здоровье по-настоящему. Вдыхают кофейный порошок, например, пока не начинают харкать кровью. Нет, если солдат боится фронта как огня, его не заставишь воевать. Учебных дивизий практически не осталось. Надели на парня каску – и на передовую. А в нем уже сидит страх. Что касается армии резерва, то…
Тут оберстарцт вовремя сообразил, что резервами-то теперь управляет Гиммлер и рассуждать об их состоянии в присутствии офицера СС по меньшей мере неприлично. Хорошо, что поезд в это время дернулся и Лангери пролил некоторое количество эрзац-чая себе на колено. Он чертыхнулся, извинился, но в душе был даже рад, что так получилось.
– Если теперь так возят в мягких вагонах, то что же делается в остальных, – как поезд по стрелке, ловко перескочил он на другую тему.
Чем закончился этот разговор, Антон так и не узнал. Когда он проснулся, полковника медслужбы уже не было. Антона кто-то тряс за плечо.
– Вставайте… черт, как вас там? Родеман! – Антон спросонья уставился на штурмбаннфюрера.
– Где мы?
– В столице рейха. Здесь у нас пересадка.
– Что же вы не разбудили меня раньше? Надо же умыться и всё такое…
– Умоетесь и всё такое сделаете на вокзале. Я сам прозевал.
Было раннее утро. Потсдамский вокзал, забитый людьми, мало отличался от дрезденского. Тем не менее отличия всё же были. Прежде всего Антон заметил большое количество работников Красного Креста, которые вместе с полицейскими отсекали и блокировали массы прибывших с Востока беженцев, не позволяя им выходить в город. Их старались как можно быстрее посадить на поезда и отправить дальше. Берлин опасался вспышки инфекционных заболеваний, особенно тифа и дизентерии. Да и пригодных для жилья зданий в городе, эвакуация из которого так и не была разрешена, оставалось всё меньше и меньше.
– Вы бы видели, что творится на Ангальтском вокзале! – рассказывал кто-то возле билетных касс. – Я слышал, что в Берлин ежедневно приезжает пятьдесят тысяч человек, и в основном именно туда. Там всё оцеплено. Многие поезда вообще не подпускают к перронам, а, продержав в тупиках и так и не открыв двери, меняют паровозы и гонят дальше.
– А сколько поездов пускают в обход! – вторил другой. – Я точно знаю, что многих против их воли отправляют в Богемию-Моравию к чехословакам. Как будто туда не придут русские.
– На Одере их остановят. Я слышал, что с Западом уже идут переговоры…
– Вы видели фильм о том, что русские творили в Неммерсдорфе?..
Ротманн с трудом взял билеты до Фленсбурга на экспресс Берлин – Копенгаген, после чего констатировал, что денег у него осталось, как он выразился, на скромный сухой ужин для двоих, т. е. без выпивки. Зато времени до отправления было еще целых четыре часа.
– Предлагаю отложить ужин и прогуляться по городу. Посмотрим, как выглядит Берлин шестнадцатого февраля 1945 года.
По Герман-Герингштрассе они направились в центр и скоро оказались у Бранденбургских ворот. Пройдя по Унтер-ден-Линден, они вышли на Паризенплац – площадь, расположенную сразу за воротами. Она вся была затянута маскировочными сетями. Сети с привязанными в узлах тысячами серо-зеленых лоскутов ткани висели на высоте трех-четырех метров, и Антону казалось, что он идет по гигантскому подземному переходу с низким потолком, которому нет ни начала, ни конца.
– Нужно выбираться отсюда, – сказал Ротманн. – Геббельс любит устраивать здесь смотры фольксштурмистов. Меня стошнит, если я увижу здесь то, что уже пару раз видел в киножурналах. Пойдемте обратно в Тиргартен.
Когда они вырвались из-под гнетущего покрова маскировочной сети и снова увидели небо, то, казалось, оба облегченно вздохнули.
Первое, что бросалось в глаза в этом городе, – это большое количество полицейских патрулей. Во всяком случае, в центре. Многие улицы были закрыты для проезда и прохода пешеходов. В таких местах стояли указатели и регулировщики уличного движения. На площадях и в парках располагались зенитные орудия, окруженные мешками с песком. Рядом стояли грузовики с мощными прожекторами на платформах. То и дело над городом пролетали группы истребителей. Вдали, над предместьями и дальше за окраинами, виднелось несколько низко висящих дирижаблей службы воздушного наблюдения и оповещения. По всему чувствовалось, что Берлин обороняется всеми возможными силами и средствами, днем и ночью отбиваясь от налетов вражеской авиации.
Внезапно загудели сирены, и люди устремились ко входам в метро и бомбоубежища. Полицейские указывали дорогу и поторапливали замешкавшихся прохожих. Ротманн с Антоном тоже спустились в один из оборудованных подвалов, над входом в который висела табличка с буквами «MSК». Здесь стояли ряды деревянных скамеек с высокими спинками, по углам на столиках – бачки с питьевой водой, на стенах висели плакаты, рассказывающие, как правильно надевать противогаз, делать искусственное дыхание, накладывать шину на перелом. Девушки с черными треугольными нашивками гитлерюгенда над локтем левого рукава помогали размещаться женщинам с детьми и престарелым. Они разносили воду, успокаивали плачущих детей. Антон отметил, что всё это делалось очень серьезно, по-деловому, без показного рвения. Через плечо у многих из них висели сумки с красными крестами, и нуждающиеся могли получить какие-то лекарства.
Прошло минут двадцать, и прозвучал отбой. На этот раз бомбы упали, возможно, на Хеннигсдорф, Фельтен или Потсдам. С чувством облегчения, однако не выказывая никакой видимой радости, все стали расходиться, тут же отправляясь по своим делам. Ротманн предложил покурить и посидеть на лавке в небольшом уютном скверике.
– Заметили, какой там запах? – спросил он, доставая спички, – Вероятно, не работает водопровод. Да, точно, вон едет очередная водовозка. Ротманн откинулся на спинку скамейки и глубоко затянулся. – Ну, что скажете? Как вам Берлин?
– Впечатление, конечно, безрадостное, – ответил Антон, – но будет много хуже. Особенно через два месяца, когда примется за работу наша артиллерия.
Ему захотелось сказать что-то если не ободряющее, то хотя бы тешащее самолюбие сидящего рядом немца.
– Однако хочу сказать вам, что немцы в этой войне, а я имею в виду прежде всего гражданское население, поразили всех своей стойкостью. Потом об этом напишут в мемуарах английские маршалы, признав, что их бомбардировки, призванные в первую очередь сломить дух гражданского населения, совершенно не достигли этой цели.
– Бросьте, Дворжак, – махнул Ротманн рукой. – Вспомните их лица. О каком духе вы говорите? Есть еще, конечно, такие, которые верят, что русских остановят на Одере. Как тот, помните, на вокзале. Да и то, сдается мне, он сначала заметил рядом меня, а уж потом стал таким оптимистом. – Он помолчал с минуту. – Всё держится не на духе и не на долге, а на обыкновенном смирении перед неотвратимым. Человек, которому поставили смертельный диагноз, ведь не станет писать жалобы и сетовать, что с ним обошлись несправедливо. Он будет обреченно доживать свои дни. Вставать по утрам, пока может, принимать пищу, возможно, даже читать газеты. И три миллиона берлинцев живут сейчас по тому же принципу.
Недалеко от них на улице появилась большая колонна людей в гражданской одежде. Длинные солидные пальто, шляпы и ботинки вперемешку со всевозможными куртками, сапогами, кепи и стальными шлемами, включая образцы шестнадцатого года. Угрюмые пожилые мужчины и щуплые низкорослые юнцы. Они старательно шли в ногу куда-то в сторону Паризенплац.
– Суповой набор, – сказал Ротманн.
– Что? – не понял Антон.
– Фольксштурм, говорю. Старое мясо и зелень в одной кастрюле.
Оба долго наблюдали за проходящей колонной.
– А вы знаете, что не мы начали первыми бомбить города? – спросил вдруг Ротманн. – Я хорошо запомнил, как в начале мая сорокового года англичане сделали первый налет на Фрейбург. Мы тогда никак не ответили. Они бомбили еще и еще в течение пяти месяцев, и только в сентябре фюрер отдал приказ о первом ответном ударе по Лондону.
– А о Гернике вы слышали, Ротманн? – спросил Антон. – А о Картахене? Именно ваш Хуго Шперле еще в Испании разработал и применил концепцию устрашающих бомбардировок городов.
– Ну, Дворжак, с вами очень трудно говорить. Я не могу оспорить ваши знания. Впрочем, – Ротманн на секунду задумался, – о Гернике я действительно что-то такое слыхал. – Он встал и посмотрел на небо. – Ладно, поехали на вокзал. Не ровен час, они снова прилетят и мы можем надолго застрять здесь в каком-нибудь вонючем подвале. Не хватало еще опоздать на поезд.
* * *
Вечером 17 февраля Антон снова оказался в своей квартире на третьем этаже дома на Розенштрассе. По пути с вокзала они купили немного продуктов, сигареты и несколько газет. Подойдя к двери, Ротманн сначала долго прислушивался, затем тщательно осмотрел всё вокруг и только потом полез в карман за ключом.Внутри всё было так, как оставил Антон перед уходом. Они сразу успокоились – здесь явно никто не побывал.
– Ротманн, – сказал Антон, ставя на плиту чайник с водой, – я хочу попросить вас об одной услуге. Мне нужен один предмет из тех, что забрали у меня при обыске еще тогда, в первый день, в полицейском участке. Это возможно?
Ротманн наморщил лоб, видимо, вспоминая, что за барахло было тогда изъято у арестованного.
– А что конкретно вам понадобилось и зачем?
– Помните, там была небольшая пластинка?
– В целлофановой упаковке?
– Да. Вот она и нужна.
– И всё?
– Неплохо было бы, конечно, еще и счетную машинку с ручкой…
– Нет, это слишком заметно. Вещи сданы в спецхранилище и просто взять их, не привлекая внимания к вашему делу, нельзя. Пластинка нужна вам надолго?
– На одну минуту.
– Хорошо. Если там всё спокойно, я завтра принесу.
На другой день вечером Ротманн пришел с каким-то свертком под мышкой. Это оказался телефонный аппарат. Антон с удивлением наблюдал, как штурмбаннфюрер, отодвинув от стены шкаф, стал подсоединять провода.
– Мы с Юлингом убрали отсюда телефон накануне вашего заселения, – деловито пояснил он. – Теперь можете пользоваться, но только одним номером. – Он достал с полки первую попавшуюся книгу и написал мелким почерком несколько цифр на последней странице. – Это мой домашний номер. Не думаю, что он прослушивается, но всё равно звоните только по необходимости. И больше никуда.
– Вы принесли карточку?
– Какую еще карточку? Ах да, ту пластинку. Держите. – Эта была та самая интернет-карта. С нее так и не сняли целлофан. С замиранием сердца Антон посмотрел на строку пароля и увидел слово «murwik». Именно слово, потому что этот набор букв можно было перевести как «уж» или более конкретно – «морской уж».
– Что такое «морской уж»? – чуть не бросился он на Ротманна.
– Вы о чем?
– Здесь написано «морской уж», что это может означать? – Видя полное непонимание собеседника, Антон забегал по комнате. – Ну есть у вас в городе улица с таким названием или что-нибудь еще?
Ротманн ненадолго задумался.
– Нет.
– Да вы не спешите. Постарайтесь вспомнить. Может быть, так что-то называется? Например, ресторан, пивная или магазин?
Ротманн опять подумал, затем поставил телефон на полочку шкафа и, сняв трубку, проверил гудок.
– Ну?
– Нет, ничего такого я не слышал.
– А поблизости? В Киле? В деревнях?
– На кой черт вам это нужно, Дворжак? Почему на вашей пластинке должно быть написано название фленсбургской пивной или улицы?
– Сейчас я вам постараюсь объяснить. Садитесь и выслушайте.
Антон усадил Ротманна в кресло, а сам, продолжая расхаживать по комнате, рассказал ему о своем открытии сначала в дрезденской столовой, а потом на набережной у моста за несколько минут до первой бомбардировки. Именно тогда ему в голову и пришла мысль о том, что раз время и место его появления здесь записаны на клочке бумаги в виде пин-кода и пароля с интернет-карты, то время и место его убытия также могут быть связаны с интернет-картой. А такая карта была среди его вещей. Он вспомнил об этом, как раз когда Ротманн пялился на часы. Рассказывая о значении цифр на бумажке, Антон вдруг прервался и стал стирать защитную полоску на пин-коде.
Его сердце замерло еще раз, когда под ногтем с правого края полоски проступили очертания пятерки.
– Сейчас должна появиться четверка. Видите, вот тут должна быть четверка.
Четверка оказалась на месте. Антон быстро удалил остатки краски и прочел «4320010145».
– Дайте быстрее ручку и листок.
Он стал делать вычисления, что-то бормоча, не то объясняя Ротманну, не то разговаривая с самим собой.
– Только бы уже не было поздно… Год у нас нынче не високосный… так, сто один день – это одиннадцатое… нет… двенадцатое апреля… Ура! Время еще не вышло! Число 43200 означает двенадцать часов. Полдень. Понимаете, Ротманн, здесь написано: «12 часов 00 минут, 12 апреля 1945 года, морской уж». Осталось выяснить, что это за уж, черт бы его побрал!
– И что должно случиться 12 апреля? – похоже, что Ротманну тоже передалось волнение Антона.
В ответ Антон поднял плечи, выпучил глаза и развел руками.
– Понятия не имею, но что-то должно. И чтобы это что-то случилось, мне скорее всего надо быть в этом самом «морском уже». Голову даю на отсечение, что это название какого-то места. Ну же, Ротманн! Вся надежда только на вас. Что такое этот самый уж?
– То, что здесь нет такой улицы, это точно. Согласитесь, странное название – Зееаалштрассе. Нет, это отпадает. Так скорее мог бы называться какой-нибудь… корабль, – произнес Ротманн, размышляя вслух.
Антон подскочил.
– Точно! Вы гений, Ротманн! Здесь же полно кораблей…
– Но я о таком не слышал. Впрочем, у нас ведь есть телефон. – Он подошел к аппарату и набрал номер. – Гансъорг! Это Отто… Да, только что приехал. Еще не спишь?.. Тогда попробуй вспомнить, есть ли у нас в гавани посудина с названием «Морской уж»?.. Какая? Всё равно какая. Хоть буксир… Да? Не слыхал?.. Может, не у нас, а где-нибудь… Никогда не слышал о таком названии?.. Хорошо. Я позвоню попозже. Или нет, приду домой и зайду. До встречи.
– Кто это был?
– Мой сосед. Я вам как-то рассказывал. Бывший капитан. Он обещал навести справки, но… Ладно, мне пора. Давайте сюда эту вашу карточку – ее нужно вернуть на место.
Но ни на следующий день, ни через два дня Антон не стал ближе к разгадке тайны «Морского ужа». Он часами твердил про себя это слово, искал в нем скрытый, потаенный смысл, пытался переставлять буквы или добавлять новые. Всё безуспешно.
Одно успокаивало – времени до часа «Д», как назвал он про себя полдень двенадцатого апреля, было еще много.
В одну из ночей ему снова приснился горящий город. Он бродил по улицам совершенно один и не мог найти выход. Не было никого, чтобы спросить, а до прилета новой армады бомбардировщиков оставалось совсем немного…
Антон не знал, что как раз накануне, на пятый день после последнего налета, в центр Дрездена вошли первые спасательные отряды. Спасать, конечно, было уже некого. Кто серьезно не пострадал и смог выбраться из убежищ, тот уцелел, остальные, не погибшие сразу, умерли очень скоро без воды, чистого воздуха и надежды.
Город стал мертвецом. Если бы не синее небо с облаками над головой, можно было принять окружающий пейзаж за что-то инопланетное, неземное. Полностью отсутствовали не только птицы или бродячие собаки, даже крысы не шли в эти развалины, полные трупов, источавшие ядовитые пары магниевых смесей зажигалок. В некоторых местах стояли уродливые скелеты обуглившихся деревьев, на черных ветвях которых шелестела сверкающая на солнце станиолевая листва. Странный, безжизненный звук.
Люди с марлевыми повязками на лицах бродили по бывшим улицам, начав с расчистки пешеходных тропинок, которые постепенно расширялись, чтобы дать возможность проезду запряженных лошадьми телег. На них привозили солому и канистры с горючим для кремации останков. Пригнали заключенных. Из развалин вытаскивали тела и складывали их бесконечными вереницами вдоль расчищенных троп. Отдельно сваливали руки, ноги, головы и то, что невозможно было назвать иначе как останки. Благодаря прохладной погоде городские власти дали несколько дней уцелевшим горожанам и приезжим на розыск и погребение своих родственников. Затем, опасаясь эпидемии, приступили к захоронениям в общих могилах без идентификации личности погибших.
Те, кто погиб на улицах Альтштадта, куда вышли и выползли многие после первого налета, полностью сгорели. Их просто сгребали в кучи и ссыпали во всевозможные емкости. На площади старого рынка кто-то притащил из развалин ванну, и в нее стали складывать обугленные и высушенные черные фигурки. Один из работавших, оставив на обмотанном марлей лице лишь узкую щелку для глаз, трамбовал всё это, держа за обе ручки старую железную кастрюлю. Фигурки с треском ломались и оседали вниз, испуская облачка черной пыли. В одной ванной уместились останки тридцати человек.
Здесь же, на рынке, другая группа вытаскивала из огромной цистерны раздувшиеся трупы утонувших. Это была противопожарная емкость, заполненная водой. Спасаясь от огня, в нее прыгали обезумевшие люди. Благодаря скользким покатым стенкам, они скоро тонули, и на них становились всё новые и новые. Но выжить не удалось даже тем, кто оказался сверху. И те и другие были просто сварены в кипятке.
Из развалин самого большого дрезденского универмага, находившегося поблизости, вытащили огромные стальные рамы, бывшие когда-то каркасами витрин. Их сложили рядом на расчищенный участок мостовой. Затем на образованный таким образом помост стали стаскивать трупы, перекладывая их привезенной соломой. Когда высота кучи достигала двух метров, ее обливали бензином и оставляли до полного выгорания. В течение нескольких дней на этом месте кремировали девять тысяч тел. Весь пепел был свезен на городское кладбище и захоронен в одной яме размерами восемь на восемь метров и глубиной четыре. В других местах города тоже сооружали аналогичные помосты из стальных балок и жгли на них тысячи и тысячи тел.
Много тел погибших оказалось в реке и на ее берегах. Утром четырнадцатого февраля, посчитав, что всё кончилось, на покрытые сухой травой береговые отмели Эльбы стали выносить и выводить раненых, спасая их от ядовитого дыма горящих улиц. Медицинские сестры, санитары, прибывшие спасатели и солдаты волоком вытаскивали туда раненых и полузадохнувшихся людей. Их укладывали прямо на траву, укрывая от холода чем только было можно. К одиннадцати часам утра вдоль берегов уже в несколько рядов лежали сотни человек, среди которых суетились врачи и медсестры. Когда в половине двенадцатого люди снова услышали небесный гул, никто не побежал прятаться. Бежать было просто некуда. Казалось более безопасным оставаться на открытых участках, где не было объектов для бомбардировок. Но они ошибались. Если бомбардировщики принялись за новые районы и стали прицельно бить по мостам, то поддерживающие их «мустанги» прошлись по берегам Эльбы, поливая пулеметным огнем и мелкими бомбами тех, кто там был. Очевидно, они посчитали, что на траве разлеглись одни лишь гестаповцы. Через тридцать минут вниз по течению плыли десятки искромсанных трупов, отшвырнутых взрывами в воду.
Впрочем, всего этого Антон не видел в своих снах. Его блуждания по горящим улицам, которые можно смело классифицировать как ночной кошмар, были лишь бледной реакцией спящего мозга на пережитое. И каждый, кто выжил или погиб на дрезденских улицах в те дни, видел и ощутил на себе лишь миллионную долю того ада. Никакой человек, никакой Данте, ведомый Вергилием или самим сатаной, не смог бы пройти по всем его кругам, не лишившись рассудка.
На третий день вечером пришел Ротманн. Было видно, что он чем-то возбужден и встревожен.
– А вы всё-таки оказались шпионом, господин Дворжак, – заявил он.
– Вот тебе раз! Это еще что за новости? Есть будете? Я пожарил картошку.
Раздевшись, Ротманн сел в кресло и вытянул ноги.
– Нет аппетита. Да и у вас он сейчас пропадет – я узнал, что такое «Морской уж».
Антон замер. Он три дня и три ночи бился над этим словом, но теперь испугался. Что-то недоброе почувствовалось ему в интонации усталого штурмбаннфюрера.
– Ну! Так что это?
– Не спешите. Садитесь и не вздумайте бегать тут, как… вошь по лысине. Слушайте всё по порядку, чтобы потом не переспрашивать. Впрочем, от стакана чаю я бы не отказался.