Справьтесь, как его заставили прекратить публичные лекции и лекции о бессмертии души и о пятерной сфере" 6.
Монах, снявший католическую рясу, встретился в Англии с террором, направленным против католиков и не уступавшим по жестокости инквизиционному террору против протестантов в католических странах 7.
Таким образом, Бруно и в Англии не нашел атмосферы веротерпимости. Некоторую возможность свободно излагать свои мнения он имел в качестве приближенного французского посла, в качестве "человека с бесконечными {42} титулами наряду с другими фантастическими украшениями", по выражению одного англичанина. Приобретя достаточно одиозную репутацию у протестантских богословов, Бруно вместе с тем при посредстве Кастельно нашел круг знакомых среди прогрессивного слоя английского общества. Благодаря этим связям Бруно мог публиковать в Англии свои труды. Три книги: "Пир на пепле", "О причине, начале и едином", "О бесконечности, Вселенной и мирах" - он посвятил Кастельно. В книге "О причине, начале и едином" он обращается к Кастельно:
"Ненавидимый глупцами, презираемый низкими людьми, хулимый неблагородными, порицаемый плутами и преследуемый зверскими отродьями, я любим людьми мудрыми; ученые мной восхищаются, меня прославляют вельможи, уважают владыки и боги мне покровительствуют. Благодаря такому столь великому покровительству - вами я был укрыт, накормлен, защищен, освобожден, помещен в безопасном месте, удержан в гавани, как спасенный вами от великой и гибельной бури. Вам я посвящаю этот якорь, эти снасти, эти разорванные паруса и эти товары, самые дорогие для меня и самые драгоценные для будущего мира, с тем, чтобы ваше покровительство спасло их от потопления в преступном, мятежном и враждебном мне океане" 8.
Несмотря на елизаветинскую реакцию, в Англии распространялась антицерковная, гуманистическая литература; она открыто появлялась на книжном рынке, но печаталась в нелегальных типографиях. Кроме этого, по рукам ходило много нелегальных памфлетов. Во времена Бруно в Англии действовала, например, подпольная типография, издавшая ряд очень резких антицерковных памфлетов. Она кочевала из города в юрод и была далеко не единственной. Обнаружить и арестовать ее организаторов удалось только в 1589 г. Книги, выходившие из таких нелегальных издательств, содержали фальшивые сведения о датах и местах издания, а многие вообще не имели этих данных.
В Англии и особенно в Лондоне была значительная итальянская колония передовых ученых, писателей, поэтов, литераторов, государственных деятелей, ускользнувших от инквизиции. В их среде Бруно нашел себе друзей и покровителей. Некоторые из них пользовались доверием двора, другие, наоборот, были связаны с {43} нелегальной средой. Иногда это были одни и те же лица. Через друзей Бруно получил возможность издать своп труды. Они были напечатаны в одной из лондонских типографий, и указанные в них годы и места издания не отвечали истине из конспиративных целей.
Особенно плодотворным был 1584 год, когда вышли почти все сочинения Бруно лондонского периода.
О происхождении названия "Пир на пепле" и о рождении книги Бруно рассказал на допросе в Венеции.
"Я написал книгу под названием "Пир на пепле".
Она делится на пять диалогов, трактующих о движении Земли. Так как я вел этот диспут, в котором участвовало также несколько докторов, в Англии за ужином, устроенным, по обычаю, в среду на первой педеле великого поста в доме французского посла, где я жил, то этим и объясняется, что я дал книге название "Пир на пепле" и посвятил ее упомянутому послу. Возможно, в этой книге заключается какое-либо заблуждение, но сейчас не могу припомнить в точности, какое именно. Моим намерением было посмеяться в этой книге над докторами и их взглядами относительно этого предмета" 9.
"День пепла" приходится на первую неделю великого поста. Он связан с церковным обрядом посыпания пеплом священника и молящихся.
В своем показании Бруно говорит о доме Кастельно как о месте действия диспута, в книге же, как мы увидим ниже, Бруно перенес диспут в дом Фулка Гривелла.
Фулк Гривелл был членом английского парламента, крупным чиновником королевского казначейства и богачом. Вместе с тем он был поэтом, драматургом и философом, был близок к передовым ученым, покровительствовал им и создал в Кембриджском университете кафедру исторических наук. Его связывала дружба с Филиппом Сиднеем - влиятельным аристократом, вокруг которого группировались английские ученые и философы, близкие к итальянской эмигрантской группе. Бруно встречался с ними. В "Пире на пепле" он обращается к Гривеллу:
"Тебе не нужно по этому поводу говорить о достойном обращении, культурности и благовоспитанности многих кавалеров и многих знатных лиц в королевстве; среди них так известен, и нам в особенности, своей лучшей репутацией, когда мы были в Милане и во Франции, и затем по личному общению теперь, когда мы оказались в его {44} отечестве, блестящий и превосходный кавалер сэр Филипп Сидней"10.
Трудно утверждать, где в действительности происходил диспут, но, судя по подробностям описания, данного в "Пире на пепле", он имел место в доме Фулка Гривелла. Правда, помимо исторических персонажей, самого Бруно, Фулка Гривелла, двух итальянцев - Джованни Флорио и Маттео Гвини - и англичанина Джона Брауна, в книгу введены вымышленные персонажи - Нундия, Торквато и Теофила, от лица которого ведется повествование.
Теофил начинает рассказ с беседы Бруно и Фулка Гривелла о предстоящем диспуте. Затем идет описание путешествия по темным улицам, трясинам вдоль берегов Темзы и по самой Темзе. Это описание - очень интересное и вместе с тем несколько аллегорическое - характерно для Бруно. Личные впечатления, автобиографические реминисценции, заметки о ландшафте и его влиянии на настроение переплетаются с натурфилософскими концепциями. В "Пире на пепле" защита гелиоцентризма связана с подобным личным "потоком сознания". Защита космологической схемы неотделима от защиты индивидуальности, космология еще не стала объективной констатацией, независимой от психологического и морального profession de foi ее сторонников.
Такой же характер свойствен книге "О бесконечности, Вселенной и мирах", где Бруно продолжает развивать космологические взгляды. И, как всегда, космология переплетается с эмоциональными мотивами. Бесконечность природы - основа душевного подъема мыслителя,
который устраняет страх смерти и страх перед жизнью. Бруно вводит в книгу стихи:
Кто дух зажег, кто дал мне легкость крылий?
Кто устранил страх смерти или рока?
Кто цепь разбил, кто распахнул широко
Врата, что лишь немногие открыли?
Века ль, года, недели, дни ль, часы ли
(Твое оружье, время!) - их потока
Алмаз и сталь не сдержат, но жестокой
Отныне их я неподвластен силе.
Отсюда ввысь стремлюсь я, полон веры,
Кристалл небес мне не преграда боле,
Рассекши их, подъемлюсь в бесконечность 11.
{45} И в другом месте в словах персонажей книги мы видим призыв Бруно, обращенный к себе (он выступает в диалоге под именем Филотео):
"Вперед, мой дорогой Филотео, и пусть ничто не принудит тебя отказаться от проповеди своего божественного учения - ни дикие проклятия черни, ни возмущение обывательщины, ни негодование педантов и вельмож, ни глупость толпы, ни ослепление общественного мнения, ни клевета лжецов и завистников...
... Вперед! Наставляй нас и дальше в познании истины о небе, планетах и звездах, объясняй нам, чем в их бесчисленности одна отличается от другой и почему не только возможны, но и необходимы в бесконечном пространстве бесконечные причины и бесконечное действие. Научай нас, что такое истинная субстанция, материя и деятельность, кто творец мирового целого и почему всякая чувствующая вещь состоит из одних и тех же элементов и начал. Проповедуй нам учение о бесконечной Вселенной. Низвергай во прах эти воображаемые своды и небесные сферы, которые будто бы должны отграничивать столько-то небес и стихий. Научай нас осмеивать эти относительные сферы и налепленные на них звезды. Залпами своих всесокрушающих доводов разрушай железные стены и своды перводвижущего, в которое верит толпа. Долой вульгарную веру и так называемую пятую квинтэссенцию. Даруй нам учение о всеобщности земных законов во всех мирах и о единстве мировой материи. Ниспровергай теории о том, что Земля будто бы является центром мироздания. Разбей вдребезги внешние движители и границы так называемых небесных сфер. Распахни перед нами дверь, чтобы мы могли через нее взглянуть на неизмеримый и единый звездный мир. Покажи нам, как другие миры носятся в эфирных океанах, подобно нашему миру. Объясняй нам, что движения всех миров управляются силою их собственных внутренних душ. И научи нас уверенным шагом идти вперед в познании природы в свете этих воззрений" 12.
В книге "О причине, начале и едином" изложена концепция противоречия и противоположности:
"Кто хочет познать наибольшие тайны природы, пусть рассматривает и наблюдает минимумы и максимумы противоречий и противоположностей. Глубокая магия {46} заключается в умении вывести противоположность, предварительно найдя точку объединения" 13.
Отвергая схоластику перипатетиков, он обращается к антиаристотелевской литературе. Но и она ему не нравится, Бруно жестоко критикует Пьера Рамуса и Франческо Патрицци и противопоставляет им одного из своих первых учителей - Бернардино Телезио, в труды которого он углублялся еще в юные годы в Неаполе. Все это высказано в обычной для Бруно резкой и безапелляционной форме.
"Поразмыслите же, - пишет Бруно о Пьере Рамусе и Патриции, - какую пользу принесли двое подобных людей, из которых один - французский архипедант, написавший "Школу свободных искусств" и "Замечания против Аристотеля", а другой - педантское дерьмо, итальянец, перемаравший столько тетрадей своими перипатетическими дискуссиями. Как каждый легко видит, первый красноречиво показывает, что он не слишком мудр, второй же, говоря просто, показывает, что в нем много от животного и от осла. О первом мы все же можем сказать, что он понял Аристотеля, но понял его плохо, и если бы он его понял хорошо, то, быть может, он бы сообразил повести против него почетную войну, как это сделал рассудительнейший Телезио Козенцский. О втором мы можем сказать, что он его не понял ни плохо, ни хорошо, но что его читал и перечитывал, толковал, разбирал и сопоставлял с тысячью других греческих авторов, его друзей и врагов; и в конце концов была произведена величайшая работа не только без всякой пользы, но также с величайшим убытком; так что желающий увидеть, в какую бездну глупости и высокомерного тщеславия погружает педантский обычай, пусть рассмотрит эту его книгу" 14.
Сам Бруно дает Аристотелю следующую решительную оценку:
"... из всех философов, какие только имеются, я не знаю ни одного, в большей степени опирающегося на воображение и более удаленного от природы, чем он; если же он и говорит иногда превосходные вещи, то известно, что они не зависят от его принципов и всегда являются положениями, заимствованными у других философов" 15.
В этой же книге содержатся новые ядовитые характеристики английского духовенства.
{47} "... Хотя в ней живут эти люди, они в ней содержатся лишь как грязь, подонки, навоз и падаль; они могут быть названы частями государства и города лишь в том смысле, в каком сточная яма называется частью корабля. И поэтому из-за них нам не следует быть недовольными собою, и если бы мы все же были недовольны собою, то были бы достойны порицания. Из числа их я не исключаю значительной части ученых и священников, из коих некоторые при помощи докторской степени сделались вельможами" 16.
Все три книги, вышедшие в Лондоне в 1584 г., Бруно, как уже говорилось, посвятил французскому послу Мишелю де Кастельно.
Следующие две книги Бруно посвятил Филиппу Сиднею. Книга "Изгнание торжествующего зверя" вышла в том же году. Это еще один резкий антиклерикальный, атеистический памфлет. Он полон аллегорий и метафор. Собеседники София, Меркурий и другие излагают и комментируют решения Юпитера, доложенные совету богов. Юпитер решил заменить созвездия, символизирующие пороки и названные именами зверей, изгнав их на Землю, а на небе поселить добродетели, также выступающие под аллегорическими титулами.
В этом памфлете, который был вместе с тем натурфилософским трактатом, появляется местечко, в котором родился Бруно, дом его отца, родная гора Чикала и городок Нола, встают имена родственников и соседей, с которыми он расстался 10-летним мальчиком. Все это возникает в беседе персонажей памфлета богини мудрости Софии и посланца богов Меркурия, выполняющего божественные предначертания:
"Меркурий.-...Тотчас же стал приказывать (таков у нас на небе новый порядок), чтобы я собственной своей рукой записал все, о чем надлежит промыслить сегодня в мире.
София. - Расскажи мне, пожалуйста, кое-что об этих делах, ибо ты возбудил в моей груди интерес.
Меркурий. - Изволь. Юпитер распорядился, чтобы сегодня в полдень в саду Францина две дыни из всех прочих совсем созрели, но чтоб их сорвали не раньше как через три дня, когда, по общему убеждению, их можно станет есть. Воля Юпитера, чтоб в то же самое время из сада у подножия горы Чикала, в доме Джованни Бруно, {48} 30 ивиум были вовремя собраны, 17 попадали от ветра на землю, 15 - съедены червями. Чтобы Васта, супруга Альбанцио, подвивая себе волосы на висках и перегрев щипцы, спалила бы 57 волосинок, но головы не обожгла и, на этот раз почуяв гарь, терпеливо перенесла ее, не злословя меня, Юпитера. Чтоб у нее от бычачьего помета родилось 252 улитки, из коих 14 потоптал и раздавил на смерть Альбанцио, 26 умерли, опрокинувшись, 22 поселились в хлеву, 80 отправились в путешествие по двору, 42 удалились на жительство в соседний с воротами виноградник, 16 пошли, влача свой домик туда, где им удобнее, остальные - на счастье. Чтоб у Лауренцы, когда она станет чесаться, выпало 17 волос, 13 порвались и из них за три дня 10 вновь отросли, а семь - никогда более. Собаке Антонио Саволино - принести пятерых щенят, троим из них дожить до своего времени, двум - быть выброшенными, а из первых трех - одному быть в мать, другому разниться от матери, третьему частью в мать, частью в отца" 17.
Эта сатира, направленная против религиозного провиденциализма в целом, дополняется сатирическим изложением догматов христианства. Бог (Юпитер) спрашивает, куда следует поместить созвездие Орион, символизирующее Христа. Мом предлагает Юпитеру послать его на Землю. При этом он перечисляет свойства Ориона-Христа и догматы его учения: хождение по поверхности воды, воплощение бога в богочеловеке, ненависть к разуму, разделение природы и божества, представление о принадлежности к христианству как о гарантии добродетели. Речь Мома очень характерна для мировоззрения Бруно. Здесь очень явственно, в прозрачной, хотя и метафорической форме высказаны пантеистические тенденции, рационалистическая трактовка "магии" и многое другое.
"Позвольте внести предложение мне, о боги. Попали, как говорится в Неаполе, макароны в сыр! Так как Орион умеет творить чудеса и, как известно Нептуну, умеет ходить по морю, не погружаясь в волны и не замачивая ног, и вместе с тем, конечно, способен и на всякие другие диковинки, то отправим-ка его к людям и устроим так, дабы он внушал им все, что нам вздумается и угодно. Пусть заставит их поверить, будто белое - черно; будто человеческий разум всякий раз, как ему кажется, что он {49} наилучше видит, именно тогда и находится в ослеплении; будто все то, что, согласно разуму, кажется превосходным, добрым и лучшим, - позорно, преступно и чрезвычайно скверно; что природа - грязная потаскушка, законы естества - мошенничество; что природа и божество не могут стремиться к одной и той же цели и что правда одной не подчинена правде другой, но взаимно исключают друг друга, как свет и тьма; что божество - мать грекам, а для всех прочих народов вроде злой мачехи, так что иначе нельзя и угодить богам, как эллинизируясь, т. е. становясь греком: ибо самый большой злодей и мерзавец, какой был среди греков, только потому одному, что он принадлежит к божескому роду, несравненно лучше, чем самый справедливый и великодушный человек, который вышел из Рима во времена республики или из какого-либо другого народа, как бы он ни выдавался своими обычаями, знаниями, силой, суждением, красотой и авторитетом. Ведь все это природные дары. Божество презирает их и {50} предоставляет тем, кто не способен к более великим привилегиям, т. е. к сверхъестественным делам, коими одаривает божество, как, например: прыгать по водам, заставлять кувыркаться хромых и танцевать раков, кротов видеть без очков и делать прочие прекрасные и нескончаемые диковинки. Пусть заодно убедит людей, что философия и всякое исследование, всякая магия, которые могут людей уподобить нам, не что иное, как безумие; что всякий героический поступок не что иное, как пошлость, и что невежество - самая лучшая наука мира, ибо дается без труда и не печалит душу" 18.
Антирелигиозный пафос переходит в антиклерикальный и в слегка завуалированные нападки на светскую политику Ватикана, в аллегорическую оценку его борьбы с испанской короной. Бруно вспоминает античные предания, он дает Неаполю имя фессалийской царевны Партенопы, брошенной Одиссеем и погибшей в Тирренском море.
"Меркурий. - Дело в том, что Юпитер поспешно поручил мне предусмотрительно помешать пожару, который возбуждает сумасшедший и зверское Несогласие в этом Партенопейском царстве.
София. - Как же так, Меркурий, эта чумоносная Эриния очутилась по сю сторону Альп и замутила море в этой прекрасной стране?
Меркурий. - Она вызвана глупым Честолюбием и безумным доверием кое-кого, приглашена очень щедрыми и неопределенными обещаниями, двинута обманчивой надеждой. Ее ждет двоякая зависть: в народе - стремление оставаться при былой свободе и боязнь подвергнуться более жестокому угнетению; в князе - подозрительная боязнь, как бы, желая захватить больше, не потерять все.
София. - Где первое начало и основание для всего этого?
Меркурий. - Великая Жадность, что идет, пожирая все, под предлогом поддержки религии" 19.
Несогласие, Жадность, Честолюбие, призвавшие из-за Альп чумоносную богиню мести Эринию; государь, жиреющий на крови праведников; ягнята и их матери, обрекаемые на гибель вместе с отцами, - образы достаточно прозрачные для поколения, ввергнутого в междоусобицу религиозных и династических войн. В этих символах {51} угадывались конкретные повороты живой истории "Счастливой Кампаньи". Дальше - Бруно вкладывает в уста Меркурия прямой намек на неаполитанские события 50-х годов, на союз католического Рима с лютеранской Германией, магометанской Турцией и католической Францией против католического же испанского вице-короля, суверена Неаполитанской области. Меркурий говорит Софии:
"Я же теперь прежде всего, чтобы смешать Силу, хочу возбудить Коварство, для чего в союзе с Обманом надо будет продиктовать предательское письмо против подготовляемого честолюбивого восстания. По этому подложному письму отвлекается в сторону морское нападение турок и ставятся препятствия галльскому неистовству, которое далеко отсюда, из-за Альп, приближается сухопутьем.
Тогда по недостатку Силы погаснет Смелость, успокоится народ, обезопасится князь и Страх погасит без воды жажду Честолюбия и Скупости. И вместе с тем снова призовется изгнанное Согласие и установится на своем престоле Мир посредством подтверждения старинной Привычки жить вместе уничтожением опасного и неблагодарного Новшества" 20.
"Опасное и неблагодарное Новшество" - введенная в Неаполитанском вице-королевстве в 1547 г. инквизиция 21.
Книга, нашедшая большое число сторонников, встретила наряду с этим оппозицию со стороны некоторых передовых людей английского общества. Из-за нее наступило отчуждение между Бруно и Фулком Гривеллом, видевшим книгу, как и многие другие, еще в рукописи. В предисловии к книге Бруно, обращаясь к Филиппу Сиднею, говорит об этом:
"Он соединен с вами узами тесной и долгой дружбы... Он походит на вас, да и по отношению ко мне он был тем вторым, кто после вас пригласил меня и предложил мне занять, вслед за вашими первыми, вторые должности у себя. И я бы их принял, а он, конечно, поручил мне, если бы завистливая Эриния не рассеяла меж нами свою отраву подлой, злокозненной и бесчестной корысти" 22.
В 1585 г. вышла книга Бруно "О героическом энтузиазме". На ее титульном листе указан Париж лишь в конспиративных целях, книга же напечатана в Англии.
{52} На допросе в Венеции Бруно говорил, что почти все книги с указанием парижского издательства в действительности были изданы в Лондоне 23. Во всяком случае подготовлена она была в Лондоне и также посвящена Филиппу Сиднею.
Один из персонажей, ведущих диалог, - поэт Луиджи Тансилло, друг отца, чье влияние на поэтические склонности Бруно сказалось еще в детские годы. Чикада, другой персонаж книги, обращается к Тансилло: "Нет сомнения, что лучше достойная и героическая смерть, чем недостойный и подлый триумф".
Тансилло отвечает стихами:
Когда, свободно крылья я расправил,
Тем выше понесло меня волной,
Тем шире веял ветер надо мной;
Так, дол презрев, я ввысь полет направил.
Дедалов сын небес не обесславил
Паденьем; мчусь я той же вышиной!
Пускай паду, как он: конец иной
Не нужен мне - не я ль отвагу славил?
Но голос сердца слышу в вышине:
"Куда, безумец, мчимся мы? Дерзанье
Нам принесет в расплату лишь страданье..."
А я: "С небес не страшно падать мне!
Лечу сквозь тучи и умру спокойно,
Paз смертью рок венчает путь достойный.,."24
Это действительно стихи Тансилло. Но Бруно вкладывает в уста поэта собственные гносеологические и космологические концепции. В частности, здесь снова говорится о борьбе противоположностей.
В 1585 г. Бруно покинул Англию.
Страну потрясали события англо-испанского соперничества. История уже отдавала Англии принадлежавший Испании скипетр колониального могущества. Близился разгром Непобедимой армады, разворачивалась эпопея англо-испанских войн. Сейчас мечи скрестились на нидерландской земле. Под ударами испанцев только что пал упорно защищавшийся Антверпен. Королева Елизавета снаряжала войска на помощь, посылала с ними своих дворян. В Нидерланды ушел воевать и Филипп Сидней; вскоре он был убит.
Испания готовила армаду и питала заговоры. {53} Католическая королева Мария Стюарт ждала казни и надеялась на спасение. Его должны были принести заговорщики Филиппа II и Генриха III. Французский посол оказался в их числе. Он вынужден был покинуть Англию. Бруно уехал с ним.
"Когда посол возвратился к королевскому двору во Францию, я сопровождал его в Париж, где пробыл еще год при тех вельможах, с которыми имел знакомство, но большую часть времени жил на собственные средства" 25.
Неизвестно, как они добирались до континента и где пересекли пролив. Но какими бы путями они ни двигались, это были дороги войны и бесчинств, и они не избежали ограбления. В одном из своих писем Мишель де Кастельно писал:
"Я потерял все, что имел в Англии, до последней рубашки, включая ценные подарки королевы и ее серебряное блюдо. Ни у меня, ни у моих детей и жены ничего не оказалось, так что мы были похожи на ирландских беженцев, вымаливающих в Англии милостыню, держа за руки своих детей" 26.
Во Франции Бруно застал ту же, если не худшую картину. Гизы, Бурбоны и Валуа развязали новую гражданскую войну. Рим подогревал ее буллами и интригами. Солдаты католических и гугенотских армий разоряли страну. Мирные горожане и поселяне волновались и брались за оружие.
Бруно сделал попытку вернуться в Италию. Через посредство епископа Мендозы, недавнего испанского посла в Англии, где Бруно с ним встречался, он обратился к папскому нунцию епископу Бергамо.
"Я уже сообщал в своих показаниях, - рассказывал Бруно на допросе, что советовался по своему делу с монсиньором епископом Бергамо, нунцием во Франции. Я был представлен ему доном Бернардино Мендозой, католическим послом, с которым познакомился при английском дворе, и не только советовался по своему делу с монсиньором нунцием, но добавил, что прошу и настойчиво умоляю написать в Рим его святейшеству и добиться для меня прощения, чтобы я был принят обратно в лоно католической церкви, но без принуждения к возобновлению монашеского обета.
Однако это было еще при жизни Сикста V, а потому нунций не рассчитывал {54} на возможность добиться такой милости... Он направил меня затем к одному отцу иезуиту. Насколько я припоминаю, его имя - Алонсо, из Испании" 27.
Сикст V, занимавший тогда папский престол, был известен редкой даже среди прелатов контрреформации жестокостью и нетерпимостью. В дневнике Гильома Котэна есть запись, сделанная 15 декабря 1585 г.:
Монах, снявший католическую рясу, встретился в Англии с террором, направленным против католиков и не уступавшим по жестокости инквизиционному террору против протестантов в католических странах 7.
Таким образом, Бруно и в Англии не нашел атмосферы веротерпимости. Некоторую возможность свободно излагать свои мнения он имел в качестве приближенного французского посла, в качестве "человека с бесконечными {42} титулами наряду с другими фантастическими украшениями", по выражению одного англичанина. Приобретя достаточно одиозную репутацию у протестантских богословов, Бруно вместе с тем при посредстве Кастельно нашел круг знакомых среди прогрессивного слоя английского общества. Благодаря этим связям Бруно мог публиковать в Англии свои труды. Три книги: "Пир на пепле", "О причине, начале и едином", "О бесконечности, Вселенной и мирах" - он посвятил Кастельно. В книге "О причине, начале и едином" он обращается к Кастельно:
"Ненавидимый глупцами, презираемый низкими людьми, хулимый неблагородными, порицаемый плутами и преследуемый зверскими отродьями, я любим людьми мудрыми; ученые мной восхищаются, меня прославляют вельможи, уважают владыки и боги мне покровительствуют. Благодаря такому столь великому покровительству - вами я был укрыт, накормлен, защищен, освобожден, помещен в безопасном месте, удержан в гавани, как спасенный вами от великой и гибельной бури. Вам я посвящаю этот якорь, эти снасти, эти разорванные паруса и эти товары, самые дорогие для меня и самые драгоценные для будущего мира, с тем, чтобы ваше покровительство спасло их от потопления в преступном, мятежном и враждебном мне океане" 8.
Несмотря на елизаветинскую реакцию, в Англии распространялась антицерковная, гуманистическая литература; она открыто появлялась на книжном рынке, но печаталась в нелегальных типографиях. Кроме этого, по рукам ходило много нелегальных памфлетов. Во времена Бруно в Англии действовала, например, подпольная типография, издавшая ряд очень резких антицерковных памфлетов. Она кочевала из города в юрод и была далеко не единственной. Обнаружить и арестовать ее организаторов удалось только в 1589 г. Книги, выходившие из таких нелегальных издательств, содержали фальшивые сведения о датах и местах издания, а многие вообще не имели этих данных.
В Англии и особенно в Лондоне была значительная итальянская колония передовых ученых, писателей, поэтов, литераторов, государственных деятелей, ускользнувших от инквизиции. В их среде Бруно нашел себе друзей и покровителей. Некоторые из них пользовались доверием двора, другие, наоборот, были связаны с {43} нелегальной средой. Иногда это были одни и те же лица. Через друзей Бруно получил возможность издать своп труды. Они были напечатаны в одной из лондонских типографий, и указанные в них годы и места издания не отвечали истине из конспиративных целей.
Особенно плодотворным был 1584 год, когда вышли почти все сочинения Бруно лондонского периода.
О происхождении названия "Пир на пепле" и о рождении книги Бруно рассказал на допросе в Венеции.
"Я написал книгу под названием "Пир на пепле".
Она делится на пять диалогов, трактующих о движении Земли. Так как я вел этот диспут, в котором участвовало также несколько докторов, в Англии за ужином, устроенным, по обычаю, в среду на первой педеле великого поста в доме французского посла, где я жил, то этим и объясняется, что я дал книге название "Пир на пепле" и посвятил ее упомянутому послу. Возможно, в этой книге заключается какое-либо заблуждение, но сейчас не могу припомнить в точности, какое именно. Моим намерением было посмеяться в этой книге над докторами и их взглядами относительно этого предмета" 9.
"День пепла" приходится на первую неделю великого поста. Он связан с церковным обрядом посыпания пеплом священника и молящихся.
В своем показании Бруно говорит о доме Кастельно как о месте действия диспута, в книге же, как мы увидим ниже, Бруно перенес диспут в дом Фулка Гривелла.
Фулк Гривелл был членом английского парламента, крупным чиновником королевского казначейства и богачом. Вместе с тем он был поэтом, драматургом и философом, был близок к передовым ученым, покровительствовал им и создал в Кембриджском университете кафедру исторических наук. Его связывала дружба с Филиппом Сиднеем - влиятельным аристократом, вокруг которого группировались английские ученые и философы, близкие к итальянской эмигрантской группе. Бруно встречался с ними. В "Пире на пепле" он обращается к Гривеллу:
"Тебе не нужно по этому поводу говорить о достойном обращении, культурности и благовоспитанности многих кавалеров и многих знатных лиц в королевстве; среди них так известен, и нам в особенности, своей лучшей репутацией, когда мы были в Милане и во Франции, и затем по личному общению теперь, когда мы оказались в его {44} отечестве, блестящий и превосходный кавалер сэр Филипп Сидней"10.
Трудно утверждать, где в действительности происходил диспут, но, судя по подробностям описания, данного в "Пире на пепле", он имел место в доме Фулка Гривелла. Правда, помимо исторических персонажей, самого Бруно, Фулка Гривелла, двух итальянцев - Джованни Флорио и Маттео Гвини - и англичанина Джона Брауна, в книгу введены вымышленные персонажи - Нундия, Торквато и Теофила, от лица которого ведется повествование.
Теофил начинает рассказ с беседы Бруно и Фулка Гривелла о предстоящем диспуте. Затем идет описание путешествия по темным улицам, трясинам вдоль берегов Темзы и по самой Темзе. Это описание - очень интересное и вместе с тем несколько аллегорическое - характерно для Бруно. Личные впечатления, автобиографические реминисценции, заметки о ландшафте и его влиянии на настроение переплетаются с натурфилософскими концепциями. В "Пире на пепле" защита гелиоцентризма связана с подобным личным "потоком сознания". Защита космологической схемы неотделима от защиты индивидуальности, космология еще не стала объективной констатацией, независимой от психологического и морального profession de foi ее сторонников.
Такой же характер свойствен книге "О бесконечности, Вселенной и мирах", где Бруно продолжает развивать космологические взгляды. И, как всегда, космология переплетается с эмоциональными мотивами. Бесконечность природы - основа душевного подъема мыслителя,
который устраняет страх смерти и страх перед жизнью. Бруно вводит в книгу стихи:
Кто дух зажег, кто дал мне легкость крылий?
Кто устранил страх смерти или рока?
Кто цепь разбил, кто распахнул широко
Врата, что лишь немногие открыли?
Века ль, года, недели, дни ль, часы ли
(Твое оружье, время!) - их потока
Алмаз и сталь не сдержат, но жестокой
Отныне их я неподвластен силе.
Отсюда ввысь стремлюсь я, полон веры,
Кристалл небес мне не преграда боле,
Рассекши их, подъемлюсь в бесконечность 11.
{45} И в другом месте в словах персонажей книги мы видим призыв Бруно, обращенный к себе (он выступает в диалоге под именем Филотео):
"Вперед, мой дорогой Филотео, и пусть ничто не принудит тебя отказаться от проповеди своего божественного учения - ни дикие проклятия черни, ни возмущение обывательщины, ни негодование педантов и вельмож, ни глупость толпы, ни ослепление общественного мнения, ни клевета лжецов и завистников...
... Вперед! Наставляй нас и дальше в познании истины о небе, планетах и звездах, объясняй нам, чем в их бесчисленности одна отличается от другой и почему не только возможны, но и необходимы в бесконечном пространстве бесконечные причины и бесконечное действие. Научай нас, что такое истинная субстанция, материя и деятельность, кто творец мирового целого и почему всякая чувствующая вещь состоит из одних и тех же элементов и начал. Проповедуй нам учение о бесконечной Вселенной. Низвергай во прах эти воображаемые своды и небесные сферы, которые будто бы должны отграничивать столько-то небес и стихий. Научай нас осмеивать эти относительные сферы и налепленные на них звезды. Залпами своих всесокрушающих доводов разрушай железные стены и своды перводвижущего, в которое верит толпа. Долой вульгарную веру и так называемую пятую квинтэссенцию. Даруй нам учение о всеобщности земных законов во всех мирах и о единстве мировой материи. Ниспровергай теории о том, что Земля будто бы является центром мироздания. Разбей вдребезги внешние движители и границы так называемых небесных сфер. Распахни перед нами дверь, чтобы мы могли через нее взглянуть на неизмеримый и единый звездный мир. Покажи нам, как другие миры носятся в эфирных океанах, подобно нашему миру. Объясняй нам, что движения всех миров управляются силою их собственных внутренних душ. И научи нас уверенным шагом идти вперед в познании природы в свете этих воззрений" 12.
В книге "О причине, начале и едином" изложена концепция противоречия и противоположности:
"Кто хочет познать наибольшие тайны природы, пусть рассматривает и наблюдает минимумы и максимумы противоречий и противоположностей. Глубокая магия {46} заключается в умении вывести противоположность, предварительно найдя точку объединения" 13.
Отвергая схоластику перипатетиков, он обращается к антиаристотелевской литературе. Но и она ему не нравится, Бруно жестоко критикует Пьера Рамуса и Франческо Патрицци и противопоставляет им одного из своих первых учителей - Бернардино Телезио, в труды которого он углублялся еще в юные годы в Неаполе. Все это высказано в обычной для Бруно резкой и безапелляционной форме.
"Поразмыслите же, - пишет Бруно о Пьере Рамусе и Патриции, - какую пользу принесли двое подобных людей, из которых один - французский архипедант, написавший "Школу свободных искусств" и "Замечания против Аристотеля", а другой - педантское дерьмо, итальянец, перемаравший столько тетрадей своими перипатетическими дискуссиями. Как каждый легко видит, первый красноречиво показывает, что он не слишком мудр, второй же, говоря просто, показывает, что в нем много от животного и от осла. О первом мы все же можем сказать, что он понял Аристотеля, но понял его плохо, и если бы он его понял хорошо, то, быть может, он бы сообразил повести против него почетную войну, как это сделал рассудительнейший Телезио Козенцский. О втором мы можем сказать, что он его не понял ни плохо, ни хорошо, но что его читал и перечитывал, толковал, разбирал и сопоставлял с тысячью других греческих авторов, его друзей и врагов; и в конце концов была произведена величайшая работа не только без всякой пользы, но также с величайшим убытком; так что желающий увидеть, в какую бездну глупости и высокомерного тщеславия погружает педантский обычай, пусть рассмотрит эту его книгу" 14.
Сам Бруно дает Аристотелю следующую решительную оценку:
"... из всех философов, какие только имеются, я не знаю ни одного, в большей степени опирающегося на воображение и более удаленного от природы, чем он; если же он и говорит иногда превосходные вещи, то известно, что они не зависят от его принципов и всегда являются положениями, заимствованными у других философов" 15.
В этой же книге содержатся новые ядовитые характеристики английского духовенства.
{47} "... Хотя в ней живут эти люди, они в ней содержатся лишь как грязь, подонки, навоз и падаль; они могут быть названы частями государства и города лишь в том смысле, в каком сточная яма называется частью корабля. И поэтому из-за них нам не следует быть недовольными собою, и если бы мы все же были недовольны собою, то были бы достойны порицания. Из числа их я не исключаю значительной части ученых и священников, из коих некоторые при помощи докторской степени сделались вельможами" 16.
Все три книги, вышедшие в Лондоне в 1584 г., Бруно, как уже говорилось, посвятил французскому послу Мишелю де Кастельно.
Следующие две книги Бруно посвятил Филиппу Сиднею. Книга "Изгнание торжествующего зверя" вышла в том же году. Это еще один резкий антиклерикальный, атеистический памфлет. Он полон аллегорий и метафор. Собеседники София, Меркурий и другие излагают и комментируют решения Юпитера, доложенные совету богов. Юпитер решил заменить созвездия, символизирующие пороки и названные именами зверей, изгнав их на Землю, а на небе поселить добродетели, также выступающие под аллегорическими титулами.
В этом памфлете, который был вместе с тем натурфилософским трактатом, появляется местечко, в котором родился Бруно, дом его отца, родная гора Чикала и городок Нола, встают имена родственников и соседей, с которыми он расстался 10-летним мальчиком. Все это возникает в беседе персонажей памфлета богини мудрости Софии и посланца богов Меркурия, выполняющего божественные предначертания:
"Меркурий.-...Тотчас же стал приказывать (таков у нас на небе новый порядок), чтобы я собственной своей рукой записал все, о чем надлежит промыслить сегодня в мире.
София. - Расскажи мне, пожалуйста, кое-что об этих делах, ибо ты возбудил в моей груди интерес.
Меркурий. - Изволь. Юпитер распорядился, чтобы сегодня в полдень в саду Францина две дыни из всех прочих совсем созрели, но чтоб их сорвали не раньше как через три дня, когда, по общему убеждению, их можно станет есть. Воля Юпитера, чтоб в то же самое время из сада у подножия горы Чикала, в доме Джованни Бруно, {48} 30 ивиум были вовремя собраны, 17 попадали от ветра на землю, 15 - съедены червями. Чтобы Васта, супруга Альбанцио, подвивая себе волосы на висках и перегрев щипцы, спалила бы 57 волосинок, но головы не обожгла и, на этот раз почуяв гарь, терпеливо перенесла ее, не злословя меня, Юпитера. Чтоб у нее от бычачьего помета родилось 252 улитки, из коих 14 потоптал и раздавил на смерть Альбанцио, 26 умерли, опрокинувшись, 22 поселились в хлеву, 80 отправились в путешествие по двору, 42 удалились на жительство в соседний с воротами виноградник, 16 пошли, влача свой домик туда, где им удобнее, остальные - на счастье. Чтоб у Лауренцы, когда она станет чесаться, выпало 17 волос, 13 порвались и из них за три дня 10 вновь отросли, а семь - никогда более. Собаке Антонио Саволино - принести пятерых щенят, троим из них дожить до своего времени, двум - быть выброшенными, а из первых трех - одному быть в мать, другому разниться от матери, третьему частью в мать, частью в отца" 17.
Эта сатира, направленная против религиозного провиденциализма в целом, дополняется сатирическим изложением догматов христианства. Бог (Юпитер) спрашивает, куда следует поместить созвездие Орион, символизирующее Христа. Мом предлагает Юпитеру послать его на Землю. При этом он перечисляет свойства Ориона-Христа и догматы его учения: хождение по поверхности воды, воплощение бога в богочеловеке, ненависть к разуму, разделение природы и божества, представление о принадлежности к христианству как о гарантии добродетели. Речь Мома очень характерна для мировоззрения Бруно. Здесь очень явственно, в прозрачной, хотя и метафорической форме высказаны пантеистические тенденции, рационалистическая трактовка "магии" и многое другое.
"Позвольте внести предложение мне, о боги. Попали, как говорится в Неаполе, макароны в сыр! Так как Орион умеет творить чудеса и, как известно Нептуну, умеет ходить по морю, не погружаясь в волны и не замачивая ног, и вместе с тем, конечно, способен и на всякие другие диковинки, то отправим-ка его к людям и устроим так, дабы он внушал им все, что нам вздумается и угодно. Пусть заставит их поверить, будто белое - черно; будто человеческий разум всякий раз, как ему кажется, что он {49} наилучше видит, именно тогда и находится в ослеплении; будто все то, что, согласно разуму, кажется превосходным, добрым и лучшим, - позорно, преступно и чрезвычайно скверно; что природа - грязная потаскушка, законы естества - мошенничество; что природа и божество не могут стремиться к одной и той же цели и что правда одной не подчинена правде другой, но взаимно исключают друг друга, как свет и тьма; что божество - мать грекам, а для всех прочих народов вроде злой мачехи, так что иначе нельзя и угодить богам, как эллинизируясь, т. е. становясь греком: ибо самый большой злодей и мерзавец, какой был среди греков, только потому одному, что он принадлежит к божескому роду, несравненно лучше, чем самый справедливый и великодушный человек, который вышел из Рима во времена республики или из какого-либо другого народа, как бы он ни выдавался своими обычаями, знаниями, силой, суждением, красотой и авторитетом. Ведь все это природные дары. Божество презирает их и {50} предоставляет тем, кто не способен к более великим привилегиям, т. е. к сверхъестественным делам, коими одаривает божество, как, например: прыгать по водам, заставлять кувыркаться хромых и танцевать раков, кротов видеть без очков и делать прочие прекрасные и нескончаемые диковинки. Пусть заодно убедит людей, что философия и всякое исследование, всякая магия, которые могут людей уподобить нам, не что иное, как безумие; что всякий героический поступок не что иное, как пошлость, и что невежество - самая лучшая наука мира, ибо дается без труда и не печалит душу" 18.
Антирелигиозный пафос переходит в антиклерикальный и в слегка завуалированные нападки на светскую политику Ватикана, в аллегорическую оценку его борьбы с испанской короной. Бруно вспоминает античные предания, он дает Неаполю имя фессалийской царевны Партенопы, брошенной Одиссеем и погибшей в Тирренском море.
"Меркурий. - Дело в том, что Юпитер поспешно поручил мне предусмотрительно помешать пожару, который возбуждает сумасшедший и зверское Несогласие в этом Партенопейском царстве.
София. - Как же так, Меркурий, эта чумоносная Эриния очутилась по сю сторону Альп и замутила море в этой прекрасной стране?
Меркурий. - Она вызвана глупым Честолюбием и безумным доверием кое-кого, приглашена очень щедрыми и неопределенными обещаниями, двинута обманчивой надеждой. Ее ждет двоякая зависть: в народе - стремление оставаться при былой свободе и боязнь подвергнуться более жестокому угнетению; в князе - подозрительная боязнь, как бы, желая захватить больше, не потерять все.
София. - Где первое начало и основание для всего этого?
Меркурий. - Великая Жадность, что идет, пожирая все, под предлогом поддержки религии" 19.
Несогласие, Жадность, Честолюбие, призвавшие из-за Альп чумоносную богиню мести Эринию; государь, жиреющий на крови праведников; ягнята и их матери, обрекаемые на гибель вместе с отцами, - образы достаточно прозрачные для поколения, ввергнутого в междоусобицу религиозных и династических войн. В этих символах {51} угадывались конкретные повороты живой истории "Счастливой Кампаньи". Дальше - Бруно вкладывает в уста Меркурия прямой намек на неаполитанские события 50-х годов, на союз католического Рима с лютеранской Германией, магометанской Турцией и католической Францией против католического же испанского вице-короля, суверена Неаполитанской области. Меркурий говорит Софии:
"Я же теперь прежде всего, чтобы смешать Силу, хочу возбудить Коварство, для чего в союзе с Обманом надо будет продиктовать предательское письмо против подготовляемого честолюбивого восстания. По этому подложному письму отвлекается в сторону морское нападение турок и ставятся препятствия галльскому неистовству, которое далеко отсюда, из-за Альп, приближается сухопутьем.
Тогда по недостатку Силы погаснет Смелость, успокоится народ, обезопасится князь и Страх погасит без воды жажду Честолюбия и Скупости. И вместе с тем снова призовется изгнанное Согласие и установится на своем престоле Мир посредством подтверждения старинной Привычки жить вместе уничтожением опасного и неблагодарного Новшества" 20.
"Опасное и неблагодарное Новшество" - введенная в Неаполитанском вице-королевстве в 1547 г. инквизиция 21.
Книга, нашедшая большое число сторонников, встретила наряду с этим оппозицию со стороны некоторых передовых людей английского общества. Из-за нее наступило отчуждение между Бруно и Фулком Гривеллом, видевшим книгу, как и многие другие, еще в рукописи. В предисловии к книге Бруно, обращаясь к Филиппу Сиднею, говорит об этом:
"Он соединен с вами узами тесной и долгой дружбы... Он походит на вас, да и по отношению ко мне он был тем вторым, кто после вас пригласил меня и предложил мне занять, вслед за вашими первыми, вторые должности у себя. И я бы их принял, а он, конечно, поручил мне, если бы завистливая Эриния не рассеяла меж нами свою отраву подлой, злокозненной и бесчестной корысти" 22.
В 1585 г. вышла книга Бруно "О героическом энтузиазме". На ее титульном листе указан Париж лишь в конспиративных целях, книга же напечатана в Англии.
{52} На допросе в Венеции Бруно говорил, что почти все книги с указанием парижского издательства в действительности были изданы в Лондоне 23. Во всяком случае подготовлена она была в Лондоне и также посвящена Филиппу Сиднею.
Один из персонажей, ведущих диалог, - поэт Луиджи Тансилло, друг отца, чье влияние на поэтические склонности Бруно сказалось еще в детские годы. Чикада, другой персонаж книги, обращается к Тансилло: "Нет сомнения, что лучше достойная и героическая смерть, чем недостойный и подлый триумф".
Тансилло отвечает стихами:
Когда, свободно крылья я расправил,
Тем выше понесло меня волной,
Тем шире веял ветер надо мной;
Так, дол презрев, я ввысь полет направил.
Дедалов сын небес не обесславил
Паденьем; мчусь я той же вышиной!
Пускай паду, как он: конец иной
Не нужен мне - не я ль отвагу славил?
Но голос сердца слышу в вышине:
"Куда, безумец, мчимся мы? Дерзанье
Нам принесет в расплату лишь страданье..."
А я: "С небес не страшно падать мне!
Лечу сквозь тучи и умру спокойно,
Paз смертью рок венчает путь достойный.,."24
Это действительно стихи Тансилло. Но Бруно вкладывает в уста поэта собственные гносеологические и космологические концепции. В частности, здесь снова говорится о борьбе противоположностей.
В 1585 г. Бруно покинул Англию.
Страну потрясали события англо-испанского соперничества. История уже отдавала Англии принадлежавший Испании скипетр колониального могущества. Близился разгром Непобедимой армады, разворачивалась эпопея англо-испанских войн. Сейчас мечи скрестились на нидерландской земле. Под ударами испанцев только что пал упорно защищавшийся Антверпен. Королева Елизавета снаряжала войска на помощь, посылала с ними своих дворян. В Нидерланды ушел воевать и Филипп Сидней; вскоре он был убит.
Испания готовила армаду и питала заговоры. {53} Католическая королева Мария Стюарт ждала казни и надеялась на спасение. Его должны были принести заговорщики Филиппа II и Генриха III. Французский посол оказался в их числе. Он вынужден был покинуть Англию. Бруно уехал с ним.
"Когда посол возвратился к королевскому двору во Францию, я сопровождал его в Париж, где пробыл еще год при тех вельможах, с которыми имел знакомство, но большую часть времени жил на собственные средства" 25.
Неизвестно, как они добирались до континента и где пересекли пролив. Но какими бы путями они ни двигались, это были дороги войны и бесчинств, и они не избежали ограбления. В одном из своих писем Мишель де Кастельно писал:
"Я потерял все, что имел в Англии, до последней рубашки, включая ценные подарки королевы и ее серебряное блюдо. Ни у меня, ни у моих детей и жены ничего не оказалось, так что мы были похожи на ирландских беженцев, вымаливающих в Англии милостыню, держа за руки своих детей" 26.
Во Франции Бруно застал ту же, если не худшую картину. Гизы, Бурбоны и Валуа развязали новую гражданскую войну. Рим подогревал ее буллами и интригами. Солдаты католических и гугенотских армий разоряли страну. Мирные горожане и поселяне волновались и брались за оружие.
Бруно сделал попытку вернуться в Италию. Через посредство епископа Мендозы, недавнего испанского посла в Англии, где Бруно с ним встречался, он обратился к папскому нунцию епископу Бергамо.
"Я уже сообщал в своих показаниях, - рассказывал Бруно на допросе, что советовался по своему делу с монсиньором епископом Бергамо, нунцием во Франции. Я был представлен ему доном Бернардино Мендозой, католическим послом, с которым познакомился при английском дворе, и не только советовался по своему делу с монсиньором нунцием, но добавил, что прошу и настойчиво умоляю написать в Рим его святейшеству и добиться для меня прощения, чтобы я был принят обратно в лоно католической церкви, но без принуждения к возобновлению монашеского обета.
Однако это было еще при жизни Сикста V, а потому нунций не рассчитывал {54} на возможность добиться такой милости... Он направил меня затем к одному отцу иезуиту. Насколько я припоминаю, его имя - Алонсо, из Испании" 27.
Сикст V, занимавший тогда папский престол, был известен редкой даже среди прелатов контрреформации жестокостью и нетерпимостью. В дневнике Гильома Котэна есть запись, сделанная 15 декабря 1585 г.: