Я все стоял у окна и всматривался в город, ища следы
того мира.
— Даже ваши неоднократные мысленные отсылки к виденным кинофильмам не случайны, — после паузы продолжал Полисадников. — Они вызывались нами из вашего подсознания и служили своего рода маяками. Иногда вы расслаблялись, иногда скорее находили выход из ситуации… Было и физическое воздействие. Например, в лесу, когда вы с байкерами напоролись на засаду чеченцев. Багира плюнула вам в лицо. Специальный раствор, имитирующий слюну, был выплеснут на вас из желоба в саркофаге.
Я приложил горящий лоб к прохладному стеклу. Меня лихорадило.
Часы на руке, мои замечательные SEIKO, показывали двадцать минут двенадцатого.
— К трем выходным после суток тебе положено еще три дня — адаптация после теста, — сказал Сотников. — Отдохнешь, придешь в себя…
— И найду Вязальщицу, — сказал я, обернувшись. — Я обещал ее отыскать.
— Диких Байкеров не существует, — сказал Дюкин. — Их придумал Евсей Евсеевич. Во время написания программы у него под рукой была трехтомная энциклопедия «Жизнь животных Брэма» девятьсот третьего года издания. Все прозвища и паучиные нюансы оттуда.
— Справедливости ради, — подхватил довольный Полисадников, — следует сказать, что паука Каракурта у Брэма нет. Его взяли из Словаря Брокгауза и Ефрона… — прикрыв глаза, он процитировал: — «Lathro dectes erebus. Ядовитый паук прикаспийских степей и южной России. Укус вызывает симптомы отравления крови, иногда со смертельным исходом».
— Перед тобой, — сказал Сотников почти с благоговением, — создатели мира. Ты там был, ты знаешь, насколько он реален. Это гении. Два бога. Или два дьявола. Или бог и дьявол — как угодно.
— Вот именно, — сказал я жестко. — Вот именно: я там был.
Дюкин шумно выдохнул и развел руками: дескать, ну что с ним поделаешь?!
— Чем же вам наш бывший милицейский начальник, Афанасий Тимофеевич Топорков-то не угодил? — спросил я.
— Воровал много, — с неприязнью ответил Полисадников. — Но чутье звериное: как жареным запахло, мгновенно в отставку соскочил. Грех было его не протащить. Лихо вы его в конце…
— Но раньше он меня… — пробормотал я. — А Человек Равновесия…
— Одна из ведущих функций, — быстро сказал Дюкин. — Побуждает к действию, подталкивает в процессе выбора. Совершенно мистическое понятие.
— А Харон…
— В реальности такой человек существует. Действительно спасатель на озерах, и у него действительно есть бабушка.
Я подумал и сказал:
— Нет. Нет.
И снова повернулся к окну, смотрел на город.
Пусть говорят что угодно. Я был там. Я сражался, спасал… Я умирал.
Я был там.
— Этого мы не предусмотрели, — пробормотал Полисадников.
— Да погодите вы! — прикрикнул Сотников. — Хорошо, Артем… Как ты сам объясняешь: где ты сейчас?
— В еще одной параллельной реальности — сказал я. — Где вы, шеф, не ранены, где банк цел и не разграблен… Их может быть чертовски много, этих реальностей. Мы говорили об этом с Галиной Андреевной…
— Ваша учительница лежит на Калининском кладбище, — сухо сказал Дюкин. — Участок номер тысяча шестьсот сорок два.
— В этой реальности — возможно, — спокойно отбил я.
— Прохождение теста не было идеальным! — с отчаянием сказал Полисадников. — Вы потеряли много времени в прибежище бомжей под мостом — миссию можно было завершить значительно раньше… Вы отпустили детей, спасенных от педофилов, с Крестовиком… Следовало поискать иное решение! Вы так и не знаете, дошла ли Вязальщица с Митькой до вашей мамы…
— Жаль, что я не могу туда вернуться и проверить, — сказал я. — Есть замечательный анекдот, воспоминание о котором не дает мне покоя в течение всей беседы… Я бы даже назвал его притчей. Однажды слепой и одноглазый собрались к девчонкам. «Я поведу тебя», — сказал одноглазый. «Но как же я узнаю, что мы пришли?» — спросил слепой. «А я громко скажу: ну, вот мы и пришли!» Договорившись так, они двинулись в путь. Но по дороге одноглазый наткнулся здоровым глазом на сук — и лишился зрения. От отчаяния и боли он завопил: «Ну вот, б…. пришли!!!» Тогда слепой оттолкнул его, вышел вперед, раскинул руки и закричал: «Здравствуйте, девочки!»
Повисла гнетущая тишина. Потом Сотников спросил:
— Это ты к чему?
Я повернулся к ним.
— Вы перестарались, господа, — сказал я. — Если на минуту допустить,что все произошедшее со мной не более, чем тест… Словом, вы создали его не абсолютно,а чересчурреальным. В этом все дело. И сейчас… Я не верю, что все закончилось.
Я вернулся за стол и сел. Некоторое время мы тяжело молчали.
Я спросил:
— Могу я увидеть машину? Этот ваш тренажер «Полигон»?
— Запрещено, — ответил Сотников. — Даже при условии подписания договора.
— Так я и думал, — поднявшись, я пошел к двери. — Последний вопрос, — сказал я уже у выхода. — Кто еще, кроме меня, проходил тест по форме «ноль»? «Travel-war»?
Прошла вечность, прежде чем Сотников решил ответить. Наверное, он чувствовал, что я знаю ответ.
— Никто, Артем. Ты первый.
По интонации и его глазам я понял, что он не лжет.
— С наступающим, шеф, — сказал я и вышел, осторожно прикрыв дверь.
Когда спустя шесть дней я не вышел на работу, Сотников позвонил мне домой.
— Почему тебя нет? — спросил он. — Заболел?
— Взял больничный, — сказал я. — В последний день перед выходом простыл под дождем… Отлеживаюсь.
Он покряхтел в трубку.
— Все упорствуешь?
— Плохо слышно, — сказал я. — Линия барахлит.
И повесил трубку.
У Димки заканчивались каникулы, Ольга работала. Они оба очень тревожились на мой счет, еще бы: целыми днями муж и отец лежит в постели, уставясь в одну точку, отвечает односложно. При этом — никаких видимых симптомов болезни…
А я… Я обдумывал свое решение.
Никакого врача я, конечно, не вызывал и два дня спустя после звонка шефа приехал в банк.
— Разрешите?
Виктор Владимирович сидел за столом и что-то быстро писал. Меня волной накрыло дежа-вю:такой душной и страшной, что я покачнулся.
Он отложил ручку и сделал радушный приглашающий жест:
— Заходи! Как ты? Поправился?
Я подошел к его столу, вынул из папки заявление и положил его на стол перед Папой. Он секунду в потрясении смотрел на бумагу и выдохнул:
— Ну дурак…
— Что-то новое в вашем лексиконе, — сказал я насмешливо.
— Ты хоть представляешь, что творишь?! — с еле сдерживаемой яростью прошипел он. — Ты хоть представляешь, какие перспективы и блага тебя ожидали?! Как ты меня перед правлением этой своей писулькой подставляешь?! Ну-ка, забирай немедленно! Извинись — и забудем!
— Восемь дней, — сказал я, глядя ему в глаза. — Я обдумывал этот шаг восемь дней. Каждый час, каждую минуту…
— Идиот!!! — заорал он, перестав себя контролировать, вскакивая и багровея. — Сейчас, когда все трудное позади!!! Ты об этом пожалеешь!!!
— Я тебе не кролик, — сказал я, наклоняясь к нему. — И не мышь. Надо мной поставили эксперимент. На мне обкатали эту вашу хрень… Аппаратура не была проверена. Могло случиться все, что угодно. Ты видел — у меня чуть не «снесло крышу»! Да что там… У меня ее почти снесло.
Меня переполняла ненависть к этому холеному ублюдку… Но я сдержался.
У самой двери я обернулся. Его красное лицо было яростным… и жалким. Он уже думал о том, как станет оправдываться перед правлением. Он уже дрожал за свою шкуру.
— Тебе никто, — отчетливо сказал я, — не давал права распоряжаться судьбами людей. Ни тебе, ни тем толстосумам, которые над тобой. Которые дают добро на бесчеловечные эксперименты. Надо мной поставили эксперимент, не спросив моего согласия… А я этого не люблю.
Эпилог
— Даже ваши неоднократные мысленные отсылки к виденным кинофильмам не случайны, — после паузы продолжал Полисадников. — Они вызывались нами из вашего подсознания и служили своего рода маяками. Иногда вы расслаблялись, иногда скорее находили выход из ситуации… Было и физическое воздействие. Например, в лесу, когда вы с байкерами напоролись на засаду чеченцев. Багира плюнула вам в лицо. Специальный раствор, имитирующий слюну, был выплеснут на вас из желоба в саркофаге.
Я приложил горящий лоб к прохладному стеклу. Меня лихорадило.
Часы на руке, мои замечательные SEIKO, показывали двадцать минут двенадцатого.
— К трем выходным после суток тебе положено еще три дня — адаптация после теста, — сказал Сотников. — Отдохнешь, придешь в себя…
— И найду Вязальщицу, — сказал я, обернувшись. — Я обещал ее отыскать.
— Диких Байкеров не существует, — сказал Дюкин. — Их придумал Евсей Евсеевич. Во время написания программы у него под рукой была трехтомная энциклопедия «Жизнь животных Брэма» девятьсот третьего года издания. Все прозвища и паучиные нюансы оттуда.
— Справедливости ради, — подхватил довольный Полисадников, — следует сказать, что паука Каракурта у Брэма нет. Его взяли из Словаря Брокгауза и Ефрона… — прикрыв глаза, он процитировал: — «Lathro dectes erebus. Ядовитый паук прикаспийских степей и южной России. Укус вызывает симптомы отравления крови, иногда со смертельным исходом».
— Перед тобой, — сказал Сотников почти с благоговением, — создатели мира. Ты там был, ты знаешь, насколько он реален. Это гении. Два бога. Или два дьявола. Или бог и дьявол — как угодно.
— Вот именно, — сказал я жестко. — Вот именно: я там был.
Дюкин шумно выдохнул и развел руками: дескать, ну что с ним поделаешь?!
— Чем же вам наш бывший милицейский начальник, Афанасий Тимофеевич Топорков-то не угодил? — спросил я.
— Воровал много, — с неприязнью ответил Полисадников. — Но чутье звериное: как жареным запахло, мгновенно в отставку соскочил. Грех было его не протащить. Лихо вы его в конце…
— Но раньше он меня… — пробормотал я. — А Человек Равновесия…
— Одна из ведущих функций, — быстро сказал Дюкин. — Побуждает к действию, подталкивает в процессе выбора. Совершенно мистическое понятие.
— А Харон…
— В реальности такой человек существует. Действительно спасатель на озерах, и у него действительно есть бабушка.
Я подумал и сказал:
— Нет. Нет.
И снова повернулся к окну, смотрел на город.
Пусть говорят что угодно. Я был там. Я сражался, спасал… Я умирал.
Я был там.
— Этого мы не предусмотрели, — пробормотал Полисадников.
— Да погодите вы! — прикрикнул Сотников. — Хорошо, Артем… Как ты сам объясняешь: где ты сейчас?
— В еще одной параллельной реальности — сказал я. — Где вы, шеф, не ранены, где банк цел и не разграблен… Их может быть чертовски много, этих реальностей. Мы говорили об этом с Галиной Андреевной…
— Ваша учительница лежит на Калининском кладбище, — сухо сказал Дюкин. — Участок номер тысяча шестьсот сорок два.
— В этой реальности — возможно, — спокойно отбил я.
— Прохождение теста не было идеальным! — с отчаянием сказал Полисадников. — Вы потеряли много времени в прибежище бомжей под мостом — миссию можно было завершить значительно раньше… Вы отпустили детей, спасенных от педофилов, с Крестовиком… Следовало поискать иное решение! Вы так и не знаете, дошла ли Вязальщица с Митькой до вашей мамы…
— Жаль, что я не могу туда вернуться и проверить, — сказал я. — Есть замечательный анекдот, воспоминание о котором не дает мне покоя в течение всей беседы… Я бы даже назвал его притчей. Однажды слепой и одноглазый собрались к девчонкам. «Я поведу тебя», — сказал одноглазый. «Но как же я узнаю, что мы пришли?» — спросил слепой. «А я громко скажу: ну, вот мы и пришли!» Договорившись так, они двинулись в путь. Но по дороге одноглазый наткнулся здоровым глазом на сук — и лишился зрения. От отчаяния и боли он завопил: «Ну вот, б…. пришли!!!» Тогда слепой оттолкнул его, вышел вперед, раскинул руки и закричал: «Здравствуйте, девочки!»
Повисла гнетущая тишина. Потом Сотников спросил:
— Это ты к чему?
Я повернулся к ним.
— Вы перестарались, господа, — сказал я. — Если на минуту допустить,что все произошедшее со мной не более, чем тест… Словом, вы создали его не абсолютно,а чересчурреальным. В этом все дело. И сейчас… Я не верю, что все закончилось.
Я вернулся за стол и сел. Некоторое время мы тяжело молчали.
Я спросил:
— Могу я увидеть машину? Этот ваш тренажер «Полигон»?
— Запрещено, — ответил Сотников. — Даже при условии подписания договора.
— Так я и думал, — поднявшись, я пошел к двери. — Последний вопрос, — сказал я уже у выхода. — Кто еще, кроме меня, проходил тест по форме «ноль»? «Travel-war»?
Прошла вечность, прежде чем Сотников решил ответить. Наверное, он чувствовал, что я знаю ответ.
— Никто, Артем. Ты первый.
По интонации и его глазам я понял, что он не лжет.
— С наступающим, шеф, — сказал я и вышел, осторожно прикрыв дверь.
Когда спустя шесть дней я не вышел на работу, Сотников позвонил мне домой.
— Почему тебя нет? — спросил он. — Заболел?
— Взял больничный, — сказал я. — В последний день перед выходом простыл под дождем… Отлеживаюсь.
Он покряхтел в трубку.
— Все упорствуешь?
— Плохо слышно, — сказал я. — Линия барахлит.
И повесил трубку.
У Димки заканчивались каникулы, Ольга работала. Они оба очень тревожились на мой счет, еще бы: целыми днями муж и отец лежит в постели, уставясь в одну точку, отвечает односложно. При этом — никаких видимых симптомов болезни…
А я… Я обдумывал свое решение.
Никакого врача я, конечно, не вызывал и два дня спустя после звонка шефа приехал в банк.
— Разрешите?
Виктор Владимирович сидел за столом и что-то быстро писал. Меня волной накрыло дежа-вю:такой душной и страшной, что я покачнулся.
Он отложил ручку и сделал радушный приглашающий жест:
— Заходи! Как ты? Поправился?
Я подошел к его столу, вынул из папки заявление и положил его на стол перед Папой. Он секунду в потрясении смотрел на бумагу и выдохнул:
— Ну дурак…
— Что-то новое в вашем лексиконе, — сказал я насмешливо.
— Ты хоть представляешь, что творишь?! — с еле сдерживаемой яростью прошипел он. — Ты хоть представляешь, какие перспективы и блага тебя ожидали?! Как ты меня перед правлением этой своей писулькой подставляешь?! Ну-ка, забирай немедленно! Извинись — и забудем!
— Восемь дней, — сказал я, глядя ему в глаза. — Я обдумывал этот шаг восемь дней. Каждый час, каждую минуту…
— Идиот!!! — заорал он, перестав себя контролировать, вскакивая и багровея. — Сейчас, когда все трудное позади!!! Ты об этом пожалеешь!!!
— Я тебе не кролик, — сказал я, наклоняясь к нему. — И не мышь. Надо мной поставили эксперимент. На мне обкатали эту вашу хрень… Аппаратура не была проверена. Могло случиться все, что угодно. Ты видел — у меня чуть не «снесло крышу»! Да что там… У меня ее почти снесло.
Меня переполняла ненависть к этому холеному ублюдку… Но я сдержался.
У самой двери я обернулся. Его красное лицо было яростным… и жалким. Он уже думал о том, как станет оправдываться перед правлением. Он уже дрожал за свою шкуру.
— Тебе никто, — отчетливо сказал я, — не давал права распоряжаться судьбами людей. Ни тебе, ни тем толстосумам, которые над тобой. Которые дают добро на бесчеловечные эксперименты. Надо мной поставили эксперимент, не спросив моего согласия… А я этого не люблю.
Эпилог
— Знаешь, ты заканчивай на меня так смотреть, — сказал Вася. — Меня это беспокоит. Хочешь спросить о чем-то — спроси. А смотреть не надо. Я начинаю подозревать, что ты… того…
— Извини. — Я в четвертый раз дал себе команду расслабиться и постараться забыть.
Но забыть было трудно.
Я сказал Ольге, что увольняюсь из банка. Она отреагировала довольно сдержанно, хотя и видел, что в душе она пережила бурю эмоций. «Надеюсь, ты все взвесил и постараешься не совершить ошибки, — сказала она. — Я тебе доверяю. Я на твоей стороне. Мы союзники». О причинах ухода с работы она не спрашивала, да я никогда бы и не рассказал. И дело не в Договоре. Рассказать — означает снова пережить.А я не хотел.
Каждое утро я начинал с того, что убеждал себя: все случившееся не более, чем тест. И никак не мог убедить себя в этом.
Я позвонил Гансу в Москву и сказал, что остался без работы. Почему именно ему? Наверное, интуитивно. «Приезжай, — сказал он, — поговорим».
На другой день мы нос к носу столкнулись на улице с Васей Бухло, разговорились — он обмолвился, что едет в Москву по делам. Возьмешь меня? — спросил я его. О чем разговор, ответил он, конечно…
О журналисте Алексее Мочильском я осторожно поинтересовался сразу, как только мы отъехали от моего дома. С озадаченным видом он пожал плечами. «Первый раз слышу…» В его тоне мне послышалась фальшь, но вопросов я больше не задавал и только посматривал, проверяя: настоящий ли это Алибабаич, или фантом, призрак… Выглядел настоящим.
— Я пробуду в Москве три дня, — сказал Вася, когда мы остановились у дома на улице Бориса Галушкина, где жил Ганс. — Звони мне на мобилу, я тебя заберу…
Владик Гансовский имел редкое отчество Эдмундович, от которого очень страдал в юные годы. Как только не дразнили его недоброжелатели (да и мы, грешные — за глаза): и «Эдмундохович», и «Мудыч»… В семнадцать лет он сбежал в. Москву, окончил авиационный, защитил кандидатскую (умница! светлая голова!), несколько последних лет, как мне было известно, работал над докторской… Правда, занятиям наукой всегда стойко мешает бизнес, и Владик — не исключение. Он — вице-президент успешной авиакомпании «Русь», имеющей внушительный парк воздушных машин и много лет сотрудничающей с международным аэропортом Домодедово.
— Пойдешь ко мне на безопасность? — спросил Ганс. — Ну, по первости чемодан денег не обещаю, но «полторашку» положу. Для Москвы нормально, жить можно. Квартиру, пока не оперишься, отдам родительскую, тут недалеко, на Ракетном. Маленькая, конечно, халупа-распашонка, но двушка. Денег за нее брать не буду. Может, кое-что захочешь привести в ней в порядок… Тём, это пока единственное, что могу предложить «навскидку»… Поработаешь, осмотришься… Не понравится — вернешься. Понравится — перевезешь своих. Место перспективное и хлебное. Будешь работать— будешь зарабатывать.Так сейчас везде. Нашему начальнику эс-бэ нужен толковый зам.
— А начальник, он…
— Во мужик! — Владик выставил большой палец. — Отвечаю!
Знаем мы этих «во мужиков», подумал я…
И согласился.
Следующей весной я перевез в Москву жену и сына, а летом мы приехали в наш город в отпуск: отдохнуть и попытаться уговорить маму уехать с нами. В скором времени я планировал обзавестись в столице собственным жильем.
Суббота выдалась жаркой, и мы втроем отправились на озера.
… — Дима, далеко не заплывай! — с легкой ленцой крикнула Ольга. — Купайся у берега!
И перевернулась на живот.
— Нужно было лететь в Египет, — сказал я. — Может, еще успеем?
— Там сейчас самое пекло, — невнятно сказала она, — изжаримся. Сгоняем осенью, в октябре. Бархатный сезон. У тебя сколько от отпуска остается?
— Неделя.
— В самый раз. Натри мне, пожалуйста, спину кремом, боюсь сгореть…
— С наслаждением! — Я достал из сумки бутылочку «Амбр-солер» и кинул взгляд в сторону берега.
Вон Димка, резвится в пацанами… А у самой воды, спиной ко мне, сидел мальчик. В синих плавочках, едва тронутая загаром кожа, ручки-веточки… Он сидел на врытом в песок большом валуне, поджав одну ногу, и смотрел на воду.
Я узнал бы его из десяти тысяч. А может, из миллиона. Даже со спины.
— Я сейчас, — сказал я Ольге, бросил бутылочку на покрывало рядом с ней и пошел к берегу.
— Привет, — сказал я мальчику, опускаясь на песок рядом с валуном.
Он повернул голову.
Ну конечно: это Митька.
— Привет, — сказал он и улыбнулся.
— Ты Митя, верно? — спросил я. Он озадаченно кивнул. — А я — дядя Артем. Будем знакомы — я протянул руку. Он с заминкой вложил в нее свою ладошку, узенькую, и я легонько ее пожал.
— Вы откуда меня знаете? — спросил он.
— Так получилось. Я еще немного про тебя знаю. Например, что тебе нравится кино «Ночной дозор», но не очень симпатичен Антон Городецкий в исполнении Хабенского.
— Да-а… — удивленно протянул он. — А мы разве с вами встречались?..
— Встречались, — убежденно сказал я. — Весной, в прошлом году. Просто ты забыл.
И тут сразу несколько голосов — мужских и женских — закричали:
— Смотрите!
— Он тонет? Он тонет!
— Кто там поближе?! Спасатель! Эй, человек тонет!
— Насосутся пива на жаре и лезут в воду, а там все-таки ключи!
Люди забегали у воды, несколько мужчин нырнули и быстро поплыли. Сзади закричала Ольга:
— Дима! Немедленно из воды!
Мы с Митькой вскочили. Я приложил ладонь козырьком ко лбу и всмотрелся в то, что происходило на воде.
В середине озера, чуть правее (в этой зоне, как я знал, было скопление холодных ключей), барахтался человек. Он не кричал. Его голова то показывалась над водой, то исчезала, руки молотили по поверхности. Со всех сторон к нему спешили пловцы, и кто-то из них мог успеть, но все же они были слишком далеко.
А справа…
К тонущему неслась лодка со спасателем.
Мускулистый, загорелый, с длинными темными волосами, на этот раз не убранными в хвост… Харон.
Он греб что было сил, мощно, без брызг; весла взлетали, проносились по воздуху, создавая каждый раз в воздухе ненадолго микрорадугу от срывающихся капель, погружались в воду… Темно-зеленая лодка неслась стремительно, почти летела над водой…
И стояла на месте.
Меня словно ударило током. Я медленно поднял руку и, не отрываясь от фигуры в лодке, указывая на нее остальным, зашептал:
— Он не плывет… Он не двигается… Харон — он не плывет… не плывет.
И он словно услышал.
Не переставая грести, Харон повернул ко мне породистое лицо с утонченными чертами — и улыбнулся.
— ОН НЕ ПЛЫВЕТ!!! — заорал я. — НЕ ПЛЫВЕТ!!!
…Кто-то дернул меня за руку.
— Дядя Артем! Кто не плывет?
— А?..
Я очнулся.
Митька стоял рядом и смотрел на меня снизу вверх. Несколько отдыхающих, притихшие, поглядывали с опаской; полная дама покрутила пальцем у виска и отвернулась.
— А?..
Я перевел взгляд на воду. Тонущего спасли. Он судорожно цеплялся за борта лодки, подтягиваясь. Из воды ему помогали двое парней, а спасатель тянул за руку в лодку.
Харон ли это? Теперь я уже не был в этом уверен.
— Пап, ты чего?.. — подбежал запыхавшийся Димка и ревниво взглянул на Митьку. — Орешь чего-то, маму испугал… Пап, а там дядьку спасли. Я все подробно видел. Хочешь расскажу?
— Артем! Дима! — крикнула Ольга.
— Пойдем, пап, мама зовет… Ну ты чего?!
Я все смотрел на воду.
Ледяными тисками сковало сердце. Озноб колотил такой, что стучали зубы.
Я смотрел на воду и все повторял про себя глупую, ничего не значащую, ни к чему не относящуюся фразу: никогда больше…
Никогда больше…
Никогда.
Май 2004 — май 2005
Москва — Балаклава (Украина) — Москва
— Извини. — Я в четвертый раз дал себе команду расслабиться и постараться забыть.
Но забыть было трудно.
Я сказал Ольге, что увольняюсь из банка. Она отреагировала довольно сдержанно, хотя и видел, что в душе она пережила бурю эмоций. «Надеюсь, ты все взвесил и постараешься не совершить ошибки, — сказала она. — Я тебе доверяю. Я на твоей стороне. Мы союзники». О причинах ухода с работы она не спрашивала, да я никогда бы и не рассказал. И дело не в Договоре. Рассказать — означает снова пережить.А я не хотел.
Каждое утро я начинал с того, что убеждал себя: все случившееся не более, чем тест. И никак не мог убедить себя в этом.
Я позвонил Гансу в Москву и сказал, что остался без работы. Почему именно ему? Наверное, интуитивно. «Приезжай, — сказал он, — поговорим».
На другой день мы нос к носу столкнулись на улице с Васей Бухло, разговорились — он обмолвился, что едет в Москву по делам. Возьмешь меня? — спросил я его. О чем разговор, ответил он, конечно…
О журналисте Алексее Мочильском я осторожно поинтересовался сразу, как только мы отъехали от моего дома. С озадаченным видом он пожал плечами. «Первый раз слышу…» В его тоне мне послышалась фальшь, но вопросов я больше не задавал и только посматривал, проверяя: настоящий ли это Алибабаич, или фантом, призрак… Выглядел настоящим.
— Я пробуду в Москве три дня, — сказал Вася, когда мы остановились у дома на улице Бориса Галушкина, где жил Ганс. — Звони мне на мобилу, я тебя заберу…
Владик Гансовский имел редкое отчество Эдмундович, от которого очень страдал в юные годы. Как только не дразнили его недоброжелатели (да и мы, грешные — за глаза): и «Эдмундохович», и «Мудыч»… В семнадцать лет он сбежал в. Москву, окончил авиационный, защитил кандидатскую (умница! светлая голова!), несколько последних лет, как мне было известно, работал над докторской… Правда, занятиям наукой всегда стойко мешает бизнес, и Владик — не исключение. Он — вице-президент успешной авиакомпании «Русь», имеющей внушительный парк воздушных машин и много лет сотрудничающей с международным аэропортом Домодедово.
— Пойдешь ко мне на безопасность? — спросил Ганс. — Ну, по первости чемодан денег не обещаю, но «полторашку» положу. Для Москвы нормально, жить можно. Квартиру, пока не оперишься, отдам родительскую, тут недалеко, на Ракетном. Маленькая, конечно, халупа-распашонка, но двушка. Денег за нее брать не буду. Может, кое-что захочешь привести в ней в порядок… Тём, это пока единственное, что могу предложить «навскидку»… Поработаешь, осмотришься… Не понравится — вернешься. Понравится — перевезешь своих. Место перспективное и хлебное. Будешь работать— будешь зарабатывать.Так сейчас везде. Нашему начальнику эс-бэ нужен толковый зам.
— А начальник, он…
— Во мужик! — Владик выставил большой палец. — Отвечаю!
Знаем мы этих «во мужиков», подумал я…
И согласился.
Следующей весной я перевез в Москву жену и сына, а летом мы приехали в наш город в отпуск: отдохнуть и попытаться уговорить маму уехать с нами. В скором времени я планировал обзавестись в столице собственным жильем.
Суббота выдалась жаркой, и мы втроем отправились на озера.
… — Дима, далеко не заплывай! — с легкой ленцой крикнула Ольга. — Купайся у берега!
И перевернулась на живот.
— Нужно было лететь в Египет, — сказал я. — Может, еще успеем?
— Там сейчас самое пекло, — невнятно сказала она, — изжаримся. Сгоняем осенью, в октябре. Бархатный сезон. У тебя сколько от отпуска остается?
— Неделя.
— В самый раз. Натри мне, пожалуйста, спину кремом, боюсь сгореть…
— С наслаждением! — Я достал из сумки бутылочку «Амбр-солер» и кинул взгляд в сторону берега.
Вон Димка, резвится в пацанами… А у самой воды, спиной ко мне, сидел мальчик. В синих плавочках, едва тронутая загаром кожа, ручки-веточки… Он сидел на врытом в песок большом валуне, поджав одну ногу, и смотрел на воду.
Я узнал бы его из десяти тысяч. А может, из миллиона. Даже со спины.
— Я сейчас, — сказал я Ольге, бросил бутылочку на покрывало рядом с ней и пошел к берегу.
— Привет, — сказал я мальчику, опускаясь на песок рядом с валуном.
Он повернул голову.
Ну конечно: это Митька.
— Привет, — сказал он и улыбнулся.
— Ты Митя, верно? — спросил я. Он озадаченно кивнул. — А я — дядя Артем. Будем знакомы — я протянул руку. Он с заминкой вложил в нее свою ладошку, узенькую, и я легонько ее пожал.
— Вы откуда меня знаете? — спросил он.
— Так получилось. Я еще немного про тебя знаю. Например, что тебе нравится кино «Ночной дозор», но не очень симпатичен Антон Городецкий в исполнении Хабенского.
— Да-а… — удивленно протянул он. — А мы разве с вами встречались?..
— Встречались, — убежденно сказал я. — Весной, в прошлом году. Просто ты забыл.
И тут сразу несколько голосов — мужских и женских — закричали:
— Смотрите!
— Он тонет? Он тонет!
— Кто там поближе?! Спасатель! Эй, человек тонет!
— Насосутся пива на жаре и лезут в воду, а там все-таки ключи!
Люди забегали у воды, несколько мужчин нырнули и быстро поплыли. Сзади закричала Ольга:
— Дима! Немедленно из воды!
Мы с Митькой вскочили. Я приложил ладонь козырьком ко лбу и всмотрелся в то, что происходило на воде.
В середине озера, чуть правее (в этой зоне, как я знал, было скопление холодных ключей), барахтался человек. Он не кричал. Его голова то показывалась над водой, то исчезала, руки молотили по поверхности. Со всех сторон к нему спешили пловцы, и кто-то из них мог успеть, но все же они были слишком далеко.
А справа…
К тонущему неслась лодка со спасателем.
Мускулистый, загорелый, с длинными темными волосами, на этот раз не убранными в хвост… Харон.
Он греб что было сил, мощно, без брызг; весла взлетали, проносились по воздуху, создавая каждый раз в воздухе ненадолго микрорадугу от срывающихся капель, погружались в воду… Темно-зеленая лодка неслась стремительно, почти летела над водой…
И стояла на месте.
Меня словно ударило током. Я медленно поднял руку и, не отрываясь от фигуры в лодке, указывая на нее остальным, зашептал:
— Он не плывет… Он не двигается… Харон — он не плывет… не плывет.
И он словно услышал.
Не переставая грести, Харон повернул ко мне породистое лицо с утонченными чертами — и улыбнулся.
— ОН НЕ ПЛЫВЕТ!!! — заорал я. — НЕ ПЛЫВЕТ!!!
…Кто-то дернул меня за руку.
— Дядя Артем! Кто не плывет?
— А?..
Я очнулся.
Митька стоял рядом и смотрел на меня снизу вверх. Несколько отдыхающих, притихшие, поглядывали с опаской; полная дама покрутила пальцем у виска и отвернулась.
— А?..
Я перевел взгляд на воду. Тонущего спасли. Он судорожно цеплялся за борта лодки, подтягиваясь. Из воды ему помогали двое парней, а спасатель тянул за руку в лодку.
Харон ли это? Теперь я уже не был в этом уверен.
— Пап, ты чего?.. — подбежал запыхавшийся Димка и ревниво взглянул на Митьку. — Орешь чего-то, маму испугал… Пап, а там дядьку спасли. Я все подробно видел. Хочешь расскажу?
— Артем! Дима! — крикнула Ольга.
— Пойдем, пап, мама зовет… Ну ты чего?!
Я все смотрел на воду.
Ледяными тисками сковало сердце. Озноб колотил такой, что стучали зубы.
Я смотрел на воду и все повторял про себя глупую, ничего не значащую, ни к чему не относящуюся фразу: никогда больше…
Никогда больше…
Никогда.
Май 2004 — май 2005
Москва — Балаклава (Украина) — Москва