Страница:
Ксения смотрит на жидкокристалический монитор фирмы Samsung, на стакан из металлической сетки, где стоят две ручки и три карандаша, на аккуратно сложенные папки с бумагами. Карьера, деньги, успех? Трудно назвать эти желания тайными, да и кроме того, это даже не желания - это неизбежное будущее, точнее - его предчувствие. На секунду худые руки Ксении замирают над эргономичной клавиатурой.
- Я обычная девушка. - печатает она. - Я хочу найти мужчину, который будет меня понимать и сможет сделать счастливой.
27
Я часто думаю, почему это случилось со мной. Есть много теорий, объясняющих, почему люди заманивают одиноких девушек к себе в подвал, пытают их сутками, а потом убивают.
Бывают, конечно, просто уроды, которым девушки не дают или которые боятся, что им не дадут, злые мальчишки, готовые испортить красивую игрушку только потому, что она не принадлежит им. Мне кажется, это несколько не мой случай.
Еще любят рассказывать о гомосексуалистах, жертвах репрессированной сексуальности, которые ненавидят женщин или боятся их. У этих людей, видно, были проблемы с мамой и папой, а также с обществом в целом, сто двадцать первая статья, анекдоты про педиков, просторный шкаф на одну десятую мужского населения страны. Мне кажется, это тоже не про меня.
Я бы даже хотел быть геем, им почему-то легче удается говорить о боли и любви в одном предложении. Когда-то я прочел рассказ, где два влюбленных мальчика стоят, закрыв глаза, на берегу океана и вдруг слышат крик выброшенного на берег дельфина, в которого местные пацаны для забавы тыкают вилами. И читателю понятно, что этот крик имеет самое прямое отношение к их любви. Если бы я мог написать такой рассказ, мне было бы не надо убивать.
Есть еще шизофреники, божьи безумцы, с которыми говорит Бог или Дьявол, какой-нибудь Сэм, Вельзевул или Валаал. В России, наверное, они могли бы услышать голоса Сталина или Гитлера. Ведь даже Чикатило писал о том, что чувствует себя партизаном. И, значит, они слышат голоса, которые велят им убивать - и это уж точно не про меня.
Я не слышал никаких голосов, ни Бог, ни Дьявол не говорили со мной, никто не передавал мне посланий. Я здесь совсем один. Я думаю, если бы кто-то заговорил, Бог или Дьявол, неважно, мне бы не было так одиноко, мне было бы не надо убивать.
Я читал Станислава Грофа, чешского психолога, вовремя свалившего в Калифорнию и работавшего с ЛСД и специальными дыхательными техниками. Он верит в то, что существуют четыре пренатальные матрицы, определяющие жизнь человека процессом его рождения. И третья матрица, прохождение через родовой канал, как раз и порождает серийных убийц и садистов. Мне стало так интересно, что я даже спросил мать, как оно все было, не был ли этот этап для меня самым трудным. Не факт, что она в самом деле помнит, но насколько помнит - ничего особенного, роды как роды, врачей ничего не удивило. Значит, и эта история не про меня.
Я честно читал американские книги, с большими предосторожностями покупая их за границей, чтобы не привлечь внимания почты или какой-нибудь службы Amazon.com, анализирующей заказы. Все они говорят одно и то же: репрессированная сексуальность, детский абьюз, жестокость родителей. Честно говоря, я был бы счастлив, если б знал, что мой отец по пьяни изнасиловал меня в пять лет, или моя мать заставляла меня смотреть, как ее трахают клиенты, с которыми она зарабатывает себе на бутылку водки и шот героина. Это была бы настоящая удача, если бы моего брата съели в голодные годы, как брата Чикатило.
Я даже придумывал себе такое прошлое, фальшивые воспоминания, маскирующие неведомо что. Да уж, я был мальчиком с богатым воображением. У меня было много фантазий - но в реальности детство мое было счастливым. Я бы предпочел, чтобы наоборот - это бы означало, что мне просто не повезло. Shit happens, как говорят американцы. Это мне не повезло, а с миром все нормально, можно отъебаться от газет и их читателей, пусть живут как знают.
Если бы я знал, что это лишь моя проблема, я бы пошел к аналитику и мне было бы не надо убивать.
Если бы я пошел к аналитику, я бы задал ему только один вопрос: почему я всегда убиваю только девушек? Почему не мужчин и не мальчиков? Если бы я убивал мальчиков, я бы мог говорить, как Джон Уэйн Гейси, что все они - это я сам. Я бы цитировал Денниса Нильсена, говорившего: "Я всегда убивал себя, но всегда умирал кто-то другой".
Но я не убиваю мужчин, не трогаю людей, похожих на меня. Я убиваю женщин и совсем еще молоденьких девушек. Почему их? Да, конечно, я сплю с ними, они возбуждают меня, но то, что я хочу получить, - понимание, сочувствие и прощение - я бы принял и от мужчины.
Мне не кажется, что моя сексуальность так уж сильно репрессирована. Мне вообще казалось, что секс не имеет к этой истории никакого отношения. И потому однажды я решил поставить эксперимент.
Я подумал: интересно, могу ли я убить женщину
Не испытывая при этом возбуждения
Не мастурбируя перед ее телом,
Не заставляя ее брать у меня в рот
Или отдаваться мне в самых разных позах
Как правило - неудобных и унизительных?
Я подумал, что выберу произвольную женщину
К которой ничего не испытываю
Убью быстро и уйду с места происшествия
Когда найдут тело, это, конечно,
Будет не так эффектно, как те инсталляции
Что я устраивал в подмосковных лесах
На радость грибникам, юным матерям с колясками
И парочкам, ищущим уединения.
Это убийство не заставит людей задуматься о жестокости жизни
Но, может быть, они что-то поймут про внезапность смерти
Это, кстати, тоже весьма неплохой результат.
Я выбрал офисное здание, где когда-то работал
Я знал запасной вход, там не надо было показывать пропуск
Внутри нет видеокамер, это важно.
По лестнице я поднялся на третий этаж и вызвал лифт,
Сам не знаю, на что я рассчитывал, но мне повезло.
Я читал, что серийным убийцам часто везет
Даже Чикатило задерживали два раза и потом отпускали.
Но я сейчас не о том.
Двери открылись. В лифте была женщина,
Лет сорока пяти. Не слишком красивая.
В дешевом брючном костюме,
Который она, вероятно, считала деловым
Бухгалтер или кто-то в этом роде.
Вычурная прическа, светлые волосы,
Почти рыжие. Очевидно - крашеные
При натуральных рыжих волосах
Никогда не бывает такой кожи,
Как у нее. Поверьте, я-то уж знаю.
Она не вызывала у меня никаких чувств
Поверьте, ничто не вибрировало
Член мой лежал, свернувшись, и крепко спал.
Двери закрылись. Я отошел ей за спину
И опустил руку в карман. Достать нож и перерезать горло
Было сейчас делом двух секунд
Я бы вышел на ближайшем этаже,
Отправил бы лифт с телом наверх,
А сам бы спустился по лестнице, прямо к черному ходу.
Но в тот момент, когда я покрепче сжал рукоятку,
Член встал в моих тесных джинсах
Как Вандомская колонна или Александрийский столп
Будто вся кровь мира прилила к нему в этот момент.
Я выпустил нож. Эксперимент закончен.
Когда она уже выходила из лифта
Я заметил в ее волосах седую прядку,
Вероятно, пропущенную в парикмахерской,
Ну, или оставленную специально, не знаю
Но когда я увидел ее,
горстку пепла в светло-рыжей вычурной прическе,
я вдруг ощутил огромную нежность,
я подумал о том, что эта женщина
прожила сорок с лишним лет, любила и была любима
хоронила близких, возможно, рожала детей,
плакала и смеялась - и вот пепел садится ей на голову
где-то лет через сорок засыплет всю,
как Геркаланум или Помпею.
Когда я подумал об этом, мне захотелось ее догнать,
Попросить прощения за всю мою никчемную жизнь
Обнять и приникнуть губами к этой пепельной прядке
Мой член все еще стоял
В слишком тесных джинсах, причиняя мне боль,
Отвлекавшую меня от слез, льющихся по щекам.
Впервые мое возбуждение спасло жизнь человеку.
28
По дороге от "Чистых прудов" к "Скромному обаянию буржуазии" вдруг замечаешь провал между домов, словно вырванный зуб. Когда-то здесь был подвальный ресторан, куда ходила с родителями отмечать Левину свадьбу. Ксении было пятнадцать лет, Леве, соответственно, двадцать один. К этому моменту Ксения хорошо знала невесту: высокая шатенка со склонностью к полноте и большим носом, выделявшимся на лице, как чужеродный нарост. Она курила "мальборо", носила мешковатые свитера и джинсы в обтяжку, нелепые на ее и без того объемистой заднице. Что нашел в ней Лева - загадка, но в одно воскресное утро, выйдя на кухню, Ксения увидела, что мама стоит и гладит Леву по голове, приговаривая: "Ну, что уж тут". Ксюшу гладили по голове, лишь когда что-то случалось: она порезала руку, растянула связки или просто заболела. Впрочем, когда она болела, ей скорее трогали лоб, чем гладили - чтобы узнать температуру. И вот Ксения подумала, что Леву отчислили из института, и спросила ехидно: "Что, выгнали?" - ей было пятнадцать, и времена, когда Лева гонял ее по всей квартире, заставляя изображать Сару Коннор, давно прошли. "Я женюсь, - ответил Лева. - На Люсе". "Ну, поздравляю", - сказала Ксения и, развернувшись, убежала в свою комнату. Почему-то хотелось плакать, но Ксения никогда не плакала.
Позже, когда Лева ушел делать официальное предложение, Ксения спросила маму: "Она что, залетела?" Мама кивнула, и Ксения, сказав "понятно", отправилась звонить Маринке. Сама она так боялась забеременеть, что уже тогда носила с собой презервативы. Мало ли что, вдруг по дороге домой на нее набросится насильник - она представляла, как она убегает от него по темному двору, лестницам, где под ногами хрустят использованные шприцы, по каким-то подвалам, где хлюпает вода, задыхаясь, как Сара Коннор, и вот, когда уже некуда бежать, останавливается и спокойно говорит, стараясь унять бьющееся сердце: надень.Конечно, Люся забеременела специально, у Ксении не было в том сомнений, но все равно, лежа ночью в опустевшей без Левы комнате, она представляла, как внутри нескладного Люсиного тела делятся клетки, разбухая в кромешной тьме, превращаясь в младенца. Когда Ксения засыпала, ей казалось, что одеяло, накрывшее ее с головой, - это та же утроба, и той же утробой казался подземный ресторан, где небольшой компанией в пятнадцать человек они отмечали Левину свадьбу.
Пока летом Ксения защищала Маринкину честь и знакомилась с Никитой, молодые растягивали в Крыму один медовый месяц на три летних, а когда вернулись, ребенок, которого якобы ждала Люся, исчез без следа. Ксения так никогда и не спросила Леву прямо, что произошло: выкидыш, аборт или вообще никакого ребенка не было, а Люся просто наврала? Ребенок исчез, потом исчезла Люся, как-то без особого шума переехав из квартиры, которую снимали молодые, обратно к своей маме. Лева сказал, что поживет еще два проплаченных месяца, но прошло четыре, и Ксении стало ясно, что он больше никогда не вернется домой. Через год он уехал в Штаты, сказал на прощанье I'll be back, подмигнул Ксении, мол, не грусти, но она отгрустила свое два года назад, когда Лева женился, а Люся была беременна ребенком, который потом пропал без следа, будто его и не было - так же, как пропал сейчас ресторан, где они отмечали свадьбу.
Оля любила "Скромное обаяние..." - может быть, потому, что рядом находилась ее парикмахерская, где она стриглась и дважды в неделю делала себе маникюр. Две пары рук на одном столике: ухоженные, мягкие, только что умащенные кремами и помазанные маслами Олины кисти и небольшие ручки Ксении, с обкусанными ногтями и одним серебряным колечком. Между ними стоит маленькая статуэтка, глиняный или каменный божок с квадратными глазами и зубами, занимающими пол-лица.
- Влад просил тебе передать, - говорит Оля.
- Какой милый, - говорит Ксения, хотя "милый", конечно, странноватое слово, такой во сне приснится - не проснешься от ужаса. - Кто это?
- Какой-то мексиканский бог, - говорит Оля, затягиваясь сигаретой из длинного мундштука. - Влад ездил туда в прошлом году, навез себе кучу всякого барахла. Но это, говорит, настоящая вещь, не фальшак.
Ксения указательным пальцем гладит чуть ноздреватую каменную поверхность. Интересно, это майя или ацтеки? В школе она читала о том, как у ацтеков пленники сражались деревянными мечами с по-настоящему вооруженными ацтекскими бойцами, а майя считали: чтобы мир продолжал существовать, нужно несколько раз в год приносить богам щедрые кровавые дары. Во время ритуальных жертвоприношений по ступеням пирамид ручьями лилась кровь. Если это в самом деле настоящий мексиканский божок, ему покажется детскими играми все, что он увидит в Ксениной спальне.
- Мне пришло смешное предложение о сотрудничестве, - говорит Оля. - Какая-то частная фирма хочет разместить у нас рекламу. Они организуют исторические экскурсии в Тулу.
- Они считают, что наш сайт - это правильный таргетинг? - хихикает Ксения. - Они ничего не путают?
- Смейся, смейся, - говорит Оля, - ты знаешь, что за экскурсии они организуют? Пытки времен Ивана Грозного! Ну, посетители, типа, осматривают Кремль, и тут стрельцы замечают воришку, пытавшегося стянуть кошелек у одного из экскурсантов. Его ведут в подвал и...
- Да ладно! - говорит Ксения. - Ты врешь!
- Послушай, они забили своим спамом весь Рунет, все уже знают эту прекрасную историю. Обещают показать исконно русские пытки - плетью, клещами, огнем, кипящим маслом и расплавленным воском на голое тело...
- ... и четвертование, - добавляет Ксения. Оля смеется.
Когда испанцы захватили Мехико, они четвертовали всех верховных жрецов. Сегодня уже не выяснить, пытали они их в поисках золота или просто одурели от бойни, которая творилась на улицах города. Но, может быть, думает Ксения, жрецы сами хотели такого исхода, потому что знали: это последняя кровь, которая будет пролита на ступенях священной пирамиды, последний шанс отсрочить конец света.
Хрестоматийные истории о замученных пионерах-героях как-то прошли мимо Ксении, и образ юных комсомолок, с наполненными собственной кровью пористыми чашами грудей, никогда ее не возбуждали. Один из ее кратковременных доминантных партнеров оказался поклонником НБП, нацистской атрибутики и "Ночного портье". Возможно, он и был хорош в постели, но черная кожа, мертвая голова и фуражка с высокой тульей всегда вызывали у Ксении приступ веселья, прочно перебивавшего любое эротическое возбуждение.
Вместо голой Зои Космодемьянской на окровавленном снегу, Ксения с раннего детства представляла себе индейского жреца, уже лишенного рук и ног в предсмертном экстазе на каменной площадке священной пирамиды. Он забывает о боли и в последний момент воскрешает в своем сознании времена расцвета его народа - цивилизации, исчезнувшей без следа, как исчезают нерожденные дети, выплюнутые из кромешной тьмы материнской утробы, как исчезла Левина жена, как исчез сегодня и сам ресторан, где когда-то отмечали их свадьбу.
- А еще, - продолжает Оля, - ко мне обратилась ассоциация помощи женщинам, страдающим от домашнего насилия. Хотят, чтобы мы бесплатно сделали им страницу на сайте.
- А эти к нам какое имеют отношение? - спрашивает Ксения.
- Говорят, что домашнее насилие и маньяки-убийцы - два лица одного и того же мужского садизма. Унижение женщины в семье и убийство где-то в лесу - звенья одной цепочки. Ну и так далее.
Ксения почему-то вспоминает, как Влад кричал: "Оля, принеси лед!" - и мексиканская статуэтка сразу тяжелеет в руке.
- Сделаем им страницу, - говорит она, - не проблема. Надо же помочь сестрам-женщинам. Но я бы посоветовала им учить карате и ушу.
- Я бы посоветовала им получить хорошее бизнес-образование, - смеется Оля, - и пойти годик поработать. Это опыт пострашнее карате и ушу.
- А что тот человек, - вспоминает Ксения, - про которого ты меня спрашивала, помнишь? Будешь с ним работать?
Оля качает головой.
- Я еще не решила, - говорит она, - мои партнеры не оставляют мне выхода. Если так пойдет дальше, они развалят бизнес к весне.
- Понимаю, - говорит Ксения, но на самом деле - не понимает, потому что как бы ей ни хотелось разбираться в бизнесе, она всего-навсего успешный журналист, может быть - неплохой IT-менеджер и успешный профессионал в тех областях, где, слава богу, и не надо знать о бизнесе.
Они уже выбрали десерт, ждут, пока принесут кофе, и тут Оля решается и говорит:
- Знаешь, кажется, я залетела.
Вот это новость, думает Ксения, и спрашивает, какая задержка, а потом задает вопрос, на который уже знает ответ: Да, конечно, от Олега, ты же знаешь, а потом спрашивает, знает ли он, и Оля говорит: Да ты что, я еще ничего не решила, потому что она хорошая девушка из интеллигентной ленинградской семьи, не какая-нибудь Люся в мешковатых свитерах и джинсах в обтяжку, которая чуть что сразу волокет мужчину в ЗАГС, а потом в утробный ресторан, где, как зародыш в матке, разбухает новая ячейка общества, чтобы потом все это исчезло без следа. Нет, Оля еще ничего не решила, потому что она не хочет разбивать семью, да Ксения подозревает - просто не сможет ее разбить: мужчины не уходят к любовницам, с которыми встречаются четыре года, вместо этого они заводят новых, начинают встречаться с другими девушками, которые умеют лучше предохраняться и не позволяют сперматозоидам сливаться с яйцеклетками во внутренней тьме, чтобы потом набухать там зародышем новой жизни.
Нет, говорит Оля, я еще ничего не решила, я боюсь одна воспитывать, не справлюсь, но, может, я все-таки оставлю, потому что мне уже тридцать пять, и не факт, что будет еще один шанс, а Олега я все-таки люблю, и если будет мальчик, он будет на него похож. И когда она говорит об этом, Ксения кладет свою руку с не знающими маникюра ногтями на благоухающую, ухоженную Олину кисть и легонько гладит ее, говоря: Что бы ты ни решила, я буду с тобой, и только тут замечает, что в другой руке все еще сжимает мексиканскую статуэтку с квадратными глазами и оскаленной в пол-лица улыбкой.
29
Ксения, Ксения, Ксения, повторяет про себя Алексей, поднимаясь по лестнице подземного перехода. Люблю, люблю, люблю. Так странно говорить это слово. Сколько раз он слышал его на двуспальных кроватях гостиничных номеров, в подъездах, где гулко хлопают входные двери, на незапертых чердаках, где холодный осенний ветер, сколько раз со спокойной улыбкой смотрел он в глаза, ждущие ответного "люблю" - и ни разу не сказал этих слов. А теперь повторяет про себя, как мантру: ксенияксенияксениялюблюлюблюлюблю. Теперь он знает: никогда не угадаешь наперед, как приходит любовь, худенькой девочкой с вечно растрепанными волосами, с обкусанными ногтями на хрупких руках, с кристальным звоном льда в начальственном голосе. Ты будешь встречать ее каждый день, и внутренний голос не скажет тебе: "смотри, это твоя любовь, твоя судьба, кровь в твоих жилах, все твои да, и все твои нет,это главное, что случилось с тобой за последние десять лет", а если и скажет, то ты не поверишь, и будешь, как и раньше, говорить, включая компьютер, "привет", и, выключая компьютер, - "пока", и так просидишь с ней в одной комнате полгода, еще не зная, что это будет значить для тебя. А потом ты легко соблазнишь ее, и за эту обманчивую легкость ты будешь расплачиваться через несколько недель, когда наконец-то поймешь. Будь с собой честен, ты был хорошим любовником множеству женщин, но ты никогда не любил их, ты, наверно, хороший, но довольно холодный человек, что уж тут врать, это от Бога, ничего не поделать. Тело, чтобы стареть вместе, дети, чтобы вместе растить, золото рыжих волос, серебро ранней седины, десять лет вместе, вечность впереди, милая Оксана, прости, прости, что так случилось со мной. Я этого не хотел, а если бы знал, то не стал бы в тот вечер врать тебе, говорить Нет, Оксаночка, я еще задержусь. Паша хотел обсудить со мною один спецпроект. Буду дома - все расскажу.Что рассказать, Оксана, что рассказать, если даже эти слова, которых ты не слышишь, уже неправда: потому что даже если бы я знал, я бы все равно обнял в такси, поцеловал в подставленные губы, поднялся на лифте в квартиру и там занимался любовью, все еще думая, что занимаюсь сексом. И через две недели, когда бы мы запустили проект, я бы посмотрел на нее опять, и опять, как в прошлый раз, увидел бы растрепанные волосы, худые плечи, подведенные помадой властные губы, хрупкие руки с обкусанными ногтями - и снова задохнулся бы от нежности. Милая Оксана, прости, что так получилось, я надеюсь, ты никогда не узнаешь об этом.
Мы занимаемся любовью очень редко и, видит бог, я очень стараюсь, чтобы редко. Потому что, если бы я мог приходить к ней в дом каждый вечер или хотя бы несколько раз в неделю, настал бы тот день, когда я больше не смог бы сдерживаться. Я стал бы перед ней на колени и сказал Ксения, Ксения, Ксения, вот я, твой неуклюжий сотрудник и твой нечастый любовник, вот он я, какой есть, отец двух детей, муж своей жены, посмотри на меня, возьми меня к себе, сделай меня маленьким, положи в карман, запиши на жесткий диск своего ноутбука, оставь меня здесь. Я хочу стоять перед тобой на коленях и целовать твои хрупкие пальцы и гладить бедра, где сквозь тонкую кожу видно как пульсирует кровь в твоих венах, смотреть, как цветами плоти раскрываются твои губы - целовать, гладить и смотреть, и повторять, повторять как мантру ксенияксенияксениялюблюлюблюлюблю, как разуверившийся монах, больше не ждущий спасения от этих слов. Я понимаю, все это тебе ни к чему, милая Ксения, прости, что так получилось. Я надеюсь, ты никогда не узнаешь об этом.
Алексей заходит в подъезд, вызывает лифт и в сотый раз говорит себе: можешь анализировать, можешь пытаться объяснить - анализ не важен и объяснения не важны. Да, я никогда не спал с теми, с кем работал вместе, да, мы вместе сотворили лучший журналистский проект в моей жизни, да, мне всегда нравились девушки двадцати с чем-то лет. Но все эти "да" и все невысказанные "нет" ничего не меняют, потому что на выходе остается только одно: ксенияксенияксениялюблюлюблюлюблю.
Роман Иванович открывает дверь. На Романе Ивановиче шерстяной тренировочный костюм, капельки пота на лысине видны даже при свете запыленного плафона в прихожей. На носу у Романа Ивановича тонкие очки, большой нос - как чужеродный нарост на лице.
- Простите, - говорит он, - запамятовал, как ваше имя?
Алексей представляется, и Роман Иванович кивает, переспрашивает отчество, подвигает ногой истрепанные домашние шлепанцы.
- Надевайте, надевайте Алексей Михайлович, пойдемте в кабинет, я вам там материалы покажу, на вопросы отвечу.
Живет Роман Иванович один, кабинет у него в большой комнате, все три стены заняты стеллажами с папками. На столе в углу - накрытый полотенцем компьютер.
- Рассказать вам, как я начал всем этим заниматься? - спрашивает он, и Алексей кивает.
Роман Иванович подходит к полке, достает оттуда папку, кладет перед собой на стол и начинает:
- Дело в том, что я родом из Ростова-на-Дону. А между тем, Дон - очень урожайное место на серийников. Знаменитый Чикатило, Муханкин, еще Цурман, Бурцев, много кто. Говорят, экология неблагоприятная, хотя с другой стороны - а где она нынче хорошая, правда ведь? Ну, мне интересно стало, что и почему. Начал изучать, анализировать, сопоставлять. Говорят, это у них детские травмы. Мол, у Чикатило съели младшего брата во время голода, а новорожденного Муханкина мать кидала на порог к отцу и кричала: "Забери его, он мне не нужен!" Американцы тоже подтверждают: большинство серийников в детстве унижали, насиловали. Мать Генри Ли Лукаса заставляла сына смотреть, как она, простите, совокупляется со своими любовниками - так он ее и зарезал, когда ему было семнадцать! Джозефа Кэллинджера приемные родители секли и угрожали кастрировать, а в восемь просто изнасиловали. Говорят, у каждого серийника можно найти какое-нибудь страшное воспоминание детства, но, вы поверьте мне, Алексей Михайлович, все это неправда. Я много читал, много анализировал. У Анатолия Сливко, знаменитого маньяка-пионервожатого, было, например, вполне благополучное детство.
Есть еще очень популярная версия, что это люди с какими-то сексуальными проблемами. Чикатило, мол, не мог нормально совершать половой акт и, даже убив свою жертву, запихивал в нее сперму пальцем. А у людоеда Спесивцева из Новокузнецка, извините, сгнил от сифилиса член. Опять же мужеложцы, они же гомосексуалисты или, как сейчас говорят, геи. Их довольно много среди серийников. Они якобы мстят женщинам, потому что боятся их. Не скрою, не скрою, бывает и такое - но это только один, так сказать, класс. Вот ваш московский маньяк, судя по всему, не из таких. Все женщины изнасилованы живыми, многие - неоднократно.
Впрочем, что мы с вами так просто разговариваем? Я вот схожу чай заварю, а вы пока гляньте папочку, я собрал тут для вас интересные материалы, может быть, вы напечатаете. Тут никаких зверств, вы не бойтесь, это письма серийников. Вот Дэвид Беркович, знаменитый нью-йоркский Сын Сэма, посмотрите, какое трогательное письмо: "Я бы хотел заниматься любовью со всем миром. Я люблю людей. Я не принадлежу земле". Он написал его задолго до того, как его поймали, вы не думайте, что это он пытается перед судом оправдаться. "Люди Куинса, я люблю вас и желаю вам счастливой Пасхи". Смотрите, тут даже фотокопия последней страницы есть, вот. Вы ведь читаете по-английски, Алексей Михайлович: "Police: let me haunt you with these words I'll be back! I'll be back!". Знакомые слова, не правда ли? Вы ведь "Терминатора" видели наверняка? I'll be back, вот кого он цитирует, поняли теперь?
А вот завещание Чикатило, Андрей Романовича, земляка моего. "Я прошу сослать меня, как Наполеона, погубившего миллионы жизней, на остров - необитаемую вулканическую скалу Северо-Курильской гряды или к тиграм уссурийской тайги. На диком острове я буду питаться мхом и божьей росой, как в детстве питался крапивой и другими бурьянами". Вот такое одиночество, Алексей Михайлович, вот так. Но вы пейте чай, Андрей Михайлович, пейте, а я вам вот что скажу: можно анализировать сколько хочешь, можно пытаться объяснить - анализ не важен и объяснения не важны, не в этом дело.
- Я обычная девушка. - печатает она. - Я хочу найти мужчину, который будет меня понимать и сможет сделать счастливой.
27
Я часто думаю, почему это случилось со мной. Есть много теорий, объясняющих, почему люди заманивают одиноких девушек к себе в подвал, пытают их сутками, а потом убивают.
Бывают, конечно, просто уроды, которым девушки не дают или которые боятся, что им не дадут, злые мальчишки, готовые испортить красивую игрушку только потому, что она не принадлежит им. Мне кажется, это несколько не мой случай.
Еще любят рассказывать о гомосексуалистах, жертвах репрессированной сексуальности, которые ненавидят женщин или боятся их. У этих людей, видно, были проблемы с мамой и папой, а также с обществом в целом, сто двадцать первая статья, анекдоты про педиков, просторный шкаф на одну десятую мужского населения страны. Мне кажется, это тоже не про меня.
Я бы даже хотел быть геем, им почему-то легче удается говорить о боли и любви в одном предложении. Когда-то я прочел рассказ, где два влюбленных мальчика стоят, закрыв глаза, на берегу океана и вдруг слышат крик выброшенного на берег дельфина, в которого местные пацаны для забавы тыкают вилами. И читателю понятно, что этот крик имеет самое прямое отношение к их любви. Если бы я мог написать такой рассказ, мне было бы не надо убивать.
Есть еще шизофреники, божьи безумцы, с которыми говорит Бог или Дьявол, какой-нибудь Сэм, Вельзевул или Валаал. В России, наверное, они могли бы услышать голоса Сталина или Гитлера. Ведь даже Чикатило писал о том, что чувствует себя партизаном. И, значит, они слышат голоса, которые велят им убивать - и это уж точно не про меня.
Я не слышал никаких голосов, ни Бог, ни Дьявол не говорили со мной, никто не передавал мне посланий. Я здесь совсем один. Я думаю, если бы кто-то заговорил, Бог или Дьявол, неважно, мне бы не было так одиноко, мне было бы не надо убивать.
Я читал Станислава Грофа, чешского психолога, вовремя свалившего в Калифорнию и работавшего с ЛСД и специальными дыхательными техниками. Он верит в то, что существуют четыре пренатальные матрицы, определяющие жизнь человека процессом его рождения. И третья матрица, прохождение через родовой канал, как раз и порождает серийных убийц и садистов. Мне стало так интересно, что я даже спросил мать, как оно все было, не был ли этот этап для меня самым трудным. Не факт, что она в самом деле помнит, но насколько помнит - ничего особенного, роды как роды, врачей ничего не удивило. Значит, и эта история не про меня.
Я честно читал американские книги, с большими предосторожностями покупая их за границей, чтобы не привлечь внимания почты или какой-нибудь службы Amazon.com, анализирующей заказы. Все они говорят одно и то же: репрессированная сексуальность, детский абьюз, жестокость родителей. Честно говоря, я был бы счастлив, если б знал, что мой отец по пьяни изнасиловал меня в пять лет, или моя мать заставляла меня смотреть, как ее трахают клиенты, с которыми она зарабатывает себе на бутылку водки и шот героина. Это была бы настоящая удача, если бы моего брата съели в голодные годы, как брата Чикатило.
Я даже придумывал себе такое прошлое, фальшивые воспоминания, маскирующие неведомо что. Да уж, я был мальчиком с богатым воображением. У меня было много фантазий - но в реальности детство мое было счастливым. Я бы предпочел, чтобы наоборот - это бы означало, что мне просто не повезло. Shit happens, как говорят американцы. Это мне не повезло, а с миром все нормально, можно отъебаться от газет и их читателей, пусть живут как знают.
Если бы я знал, что это лишь моя проблема, я бы пошел к аналитику и мне было бы не надо убивать.
Если бы я пошел к аналитику, я бы задал ему только один вопрос: почему я всегда убиваю только девушек? Почему не мужчин и не мальчиков? Если бы я убивал мальчиков, я бы мог говорить, как Джон Уэйн Гейси, что все они - это я сам. Я бы цитировал Денниса Нильсена, говорившего: "Я всегда убивал себя, но всегда умирал кто-то другой".
Но я не убиваю мужчин, не трогаю людей, похожих на меня. Я убиваю женщин и совсем еще молоденьких девушек. Почему их? Да, конечно, я сплю с ними, они возбуждают меня, но то, что я хочу получить, - понимание, сочувствие и прощение - я бы принял и от мужчины.
Мне не кажется, что моя сексуальность так уж сильно репрессирована. Мне вообще казалось, что секс не имеет к этой истории никакого отношения. И потому однажды я решил поставить эксперимент.
Я подумал: интересно, могу ли я убить женщину
Не испытывая при этом возбуждения
Не мастурбируя перед ее телом,
Не заставляя ее брать у меня в рот
Или отдаваться мне в самых разных позах
Как правило - неудобных и унизительных?
Я подумал, что выберу произвольную женщину
К которой ничего не испытываю
Убью быстро и уйду с места происшествия
Когда найдут тело, это, конечно,
Будет не так эффектно, как те инсталляции
Что я устраивал в подмосковных лесах
На радость грибникам, юным матерям с колясками
И парочкам, ищущим уединения.
Это убийство не заставит людей задуматься о жестокости жизни
Но, может быть, они что-то поймут про внезапность смерти
Это, кстати, тоже весьма неплохой результат.
Я выбрал офисное здание, где когда-то работал
Я знал запасной вход, там не надо было показывать пропуск
Внутри нет видеокамер, это важно.
По лестнице я поднялся на третий этаж и вызвал лифт,
Сам не знаю, на что я рассчитывал, но мне повезло.
Я читал, что серийным убийцам часто везет
Даже Чикатило задерживали два раза и потом отпускали.
Но я сейчас не о том.
Двери открылись. В лифте была женщина,
Лет сорока пяти. Не слишком красивая.
В дешевом брючном костюме,
Который она, вероятно, считала деловым
Бухгалтер или кто-то в этом роде.
Вычурная прическа, светлые волосы,
Почти рыжие. Очевидно - крашеные
При натуральных рыжих волосах
Никогда не бывает такой кожи,
Как у нее. Поверьте, я-то уж знаю.
Она не вызывала у меня никаких чувств
Поверьте, ничто не вибрировало
Член мой лежал, свернувшись, и крепко спал.
Двери закрылись. Я отошел ей за спину
И опустил руку в карман. Достать нож и перерезать горло
Было сейчас делом двух секунд
Я бы вышел на ближайшем этаже,
Отправил бы лифт с телом наверх,
А сам бы спустился по лестнице, прямо к черному ходу.
Но в тот момент, когда я покрепче сжал рукоятку,
Член встал в моих тесных джинсах
Как Вандомская колонна или Александрийский столп
Будто вся кровь мира прилила к нему в этот момент.
Я выпустил нож. Эксперимент закончен.
Когда она уже выходила из лифта
Я заметил в ее волосах седую прядку,
Вероятно, пропущенную в парикмахерской,
Ну, или оставленную специально, не знаю
Но когда я увидел ее,
горстку пепла в светло-рыжей вычурной прическе,
я вдруг ощутил огромную нежность,
я подумал о том, что эта женщина
прожила сорок с лишним лет, любила и была любима
хоронила близких, возможно, рожала детей,
плакала и смеялась - и вот пепел садится ей на голову
где-то лет через сорок засыплет всю,
как Геркаланум или Помпею.
Когда я подумал об этом, мне захотелось ее догнать,
Попросить прощения за всю мою никчемную жизнь
Обнять и приникнуть губами к этой пепельной прядке
Мой член все еще стоял
В слишком тесных джинсах, причиняя мне боль,
Отвлекавшую меня от слез, льющихся по щекам.
Впервые мое возбуждение спасло жизнь человеку.
28
По дороге от "Чистых прудов" к "Скромному обаянию буржуазии" вдруг замечаешь провал между домов, словно вырванный зуб. Когда-то здесь был подвальный ресторан, куда ходила с родителями отмечать Левину свадьбу. Ксении было пятнадцать лет, Леве, соответственно, двадцать один. К этому моменту Ксения хорошо знала невесту: высокая шатенка со склонностью к полноте и большим носом, выделявшимся на лице, как чужеродный нарост. Она курила "мальборо", носила мешковатые свитера и джинсы в обтяжку, нелепые на ее и без того объемистой заднице. Что нашел в ней Лева - загадка, но в одно воскресное утро, выйдя на кухню, Ксения увидела, что мама стоит и гладит Леву по голове, приговаривая: "Ну, что уж тут". Ксюшу гладили по голове, лишь когда что-то случалось: она порезала руку, растянула связки или просто заболела. Впрочем, когда она болела, ей скорее трогали лоб, чем гладили - чтобы узнать температуру. И вот Ксения подумала, что Леву отчислили из института, и спросила ехидно: "Что, выгнали?" - ей было пятнадцать, и времена, когда Лева гонял ее по всей квартире, заставляя изображать Сару Коннор, давно прошли. "Я женюсь, - ответил Лева. - На Люсе". "Ну, поздравляю", - сказала Ксения и, развернувшись, убежала в свою комнату. Почему-то хотелось плакать, но Ксения никогда не плакала.
Позже, когда Лева ушел делать официальное предложение, Ксения спросила маму: "Она что, залетела?" Мама кивнула, и Ксения, сказав "понятно", отправилась звонить Маринке. Сама она так боялась забеременеть, что уже тогда носила с собой презервативы. Мало ли что, вдруг по дороге домой на нее набросится насильник - она представляла, как она убегает от него по темному двору, лестницам, где под ногами хрустят использованные шприцы, по каким-то подвалам, где хлюпает вода, задыхаясь, как Сара Коннор, и вот, когда уже некуда бежать, останавливается и спокойно говорит, стараясь унять бьющееся сердце: надень.Конечно, Люся забеременела специально, у Ксении не было в том сомнений, но все равно, лежа ночью в опустевшей без Левы комнате, она представляла, как внутри нескладного Люсиного тела делятся клетки, разбухая в кромешной тьме, превращаясь в младенца. Когда Ксения засыпала, ей казалось, что одеяло, накрывшее ее с головой, - это та же утроба, и той же утробой казался подземный ресторан, где небольшой компанией в пятнадцать человек они отмечали Левину свадьбу.
Пока летом Ксения защищала Маринкину честь и знакомилась с Никитой, молодые растягивали в Крыму один медовый месяц на три летних, а когда вернулись, ребенок, которого якобы ждала Люся, исчез без следа. Ксения так никогда и не спросила Леву прямо, что произошло: выкидыш, аборт или вообще никакого ребенка не было, а Люся просто наврала? Ребенок исчез, потом исчезла Люся, как-то без особого шума переехав из квартиры, которую снимали молодые, обратно к своей маме. Лева сказал, что поживет еще два проплаченных месяца, но прошло четыре, и Ксении стало ясно, что он больше никогда не вернется домой. Через год он уехал в Штаты, сказал на прощанье I'll be back, подмигнул Ксении, мол, не грусти, но она отгрустила свое два года назад, когда Лева женился, а Люся была беременна ребенком, который потом пропал без следа, будто его и не было - так же, как пропал сейчас ресторан, где они отмечали свадьбу.
Оля любила "Скромное обаяние..." - может быть, потому, что рядом находилась ее парикмахерская, где она стриглась и дважды в неделю делала себе маникюр. Две пары рук на одном столике: ухоженные, мягкие, только что умащенные кремами и помазанные маслами Олины кисти и небольшие ручки Ксении, с обкусанными ногтями и одним серебряным колечком. Между ними стоит маленькая статуэтка, глиняный или каменный божок с квадратными глазами и зубами, занимающими пол-лица.
- Влад просил тебе передать, - говорит Оля.
- Какой милый, - говорит Ксения, хотя "милый", конечно, странноватое слово, такой во сне приснится - не проснешься от ужаса. - Кто это?
- Какой-то мексиканский бог, - говорит Оля, затягиваясь сигаретой из длинного мундштука. - Влад ездил туда в прошлом году, навез себе кучу всякого барахла. Но это, говорит, настоящая вещь, не фальшак.
Ксения указательным пальцем гладит чуть ноздреватую каменную поверхность. Интересно, это майя или ацтеки? В школе она читала о том, как у ацтеков пленники сражались деревянными мечами с по-настоящему вооруженными ацтекскими бойцами, а майя считали: чтобы мир продолжал существовать, нужно несколько раз в год приносить богам щедрые кровавые дары. Во время ритуальных жертвоприношений по ступеням пирамид ручьями лилась кровь. Если это в самом деле настоящий мексиканский божок, ему покажется детскими играми все, что он увидит в Ксениной спальне.
- Мне пришло смешное предложение о сотрудничестве, - говорит Оля. - Какая-то частная фирма хочет разместить у нас рекламу. Они организуют исторические экскурсии в Тулу.
- Они считают, что наш сайт - это правильный таргетинг? - хихикает Ксения. - Они ничего не путают?
- Смейся, смейся, - говорит Оля, - ты знаешь, что за экскурсии они организуют? Пытки времен Ивана Грозного! Ну, посетители, типа, осматривают Кремль, и тут стрельцы замечают воришку, пытавшегося стянуть кошелек у одного из экскурсантов. Его ведут в подвал и...
- Да ладно! - говорит Ксения. - Ты врешь!
- Послушай, они забили своим спамом весь Рунет, все уже знают эту прекрасную историю. Обещают показать исконно русские пытки - плетью, клещами, огнем, кипящим маслом и расплавленным воском на голое тело...
- ... и четвертование, - добавляет Ксения. Оля смеется.
Когда испанцы захватили Мехико, они четвертовали всех верховных жрецов. Сегодня уже не выяснить, пытали они их в поисках золота или просто одурели от бойни, которая творилась на улицах города. Но, может быть, думает Ксения, жрецы сами хотели такого исхода, потому что знали: это последняя кровь, которая будет пролита на ступенях священной пирамиды, последний шанс отсрочить конец света.
Хрестоматийные истории о замученных пионерах-героях как-то прошли мимо Ксении, и образ юных комсомолок, с наполненными собственной кровью пористыми чашами грудей, никогда ее не возбуждали. Один из ее кратковременных доминантных партнеров оказался поклонником НБП, нацистской атрибутики и "Ночного портье". Возможно, он и был хорош в постели, но черная кожа, мертвая голова и фуражка с высокой тульей всегда вызывали у Ксении приступ веселья, прочно перебивавшего любое эротическое возбуждение.
Вместо голой Зои Космодемьянской на окровавленном снегу, Ксения с раннего детства представляла себе индейского жреца, уже лишенного рук и ног в предсмертном экстазе на каменной площадке священной пирамиды. Он забывает о боли и в последний момент воскрешает в своем сознании времена расцвета его народа - цивилизации, исчезнувшей без следа, как исчезают нерожденные дети, выплюнутые из кромешной тьмы материнской утробы, как исчезла Левина жена, как исчез сегодня и сам ресторан, где когда-то отмечали их свадьбу.
- А еще, - продолжает Оля, - ко мне обратилась ассоциация помощи женщинам, страдающим от домашнего насилия. Хотят, чтобы мы бесплатно сделали им страницу на сайте.
- А эти к нам какое имеют отношение? - спрашивает Ксения.
- Говорят, что домашнее насилие и маньяки-убийцы - два лица одного и того же мужского садизма. Унижение женщины в семье и убийство где-то в лесу - звенья одной цепочки. Ну и так далее.
Ксения почему-то вспоминает, как Влад кричал: "Оля, принеси лед!" - и мексиканская статуэтка сразу тяжелеет в руке.
- Сделаем им страницу, - говорит она, - не проблема. Надо же помочь сестрам-женщинам. Но я бы посоветовала им учить карате и ушу.
- Я бы посоветовала им получить хорошее бизнес-образование, - смеется Оля, - и пойти годик поработать. Это опыт пострашнее карате и ушу.
- А что тот человек, - вспоминает Ксения, - про которого ты меня спрашивала, помнишь? Будешь с ним работать?
Оля качает головой.
- Я еще не решила, - говорит она, - мои партнеры не оставляют мне выхода. Если так пойдет дальше, они развалят бизнес к весне.
- Понимаю, - говорит Ксения, но на самом деле - не понимает, потому что как бы ей ни хотелось разбираться в бизнесе, она всего-навсего успешный журналист, может быть - неплохой IT-менеджер и успешный профессионал в тех областях, где, слава богу, и не надо знать о бизнесе.
Они уже выбрали десерт, ждут, пока принесут кофе, и тут Оля решается и говорит:
- Знаешь, кажется, я залетела.
Вот это новость, думает Ксения, и спрашивает, какая задержка, а потом задает вопрос, на который уже знает ответ: Да, конечно, от Олега, ты же знаешь, а потом спрашивает, знает ли он, и Оля говорит: Да ты что, я еще ничего не решила, потому что она хорошая девушка из интеллигентной ленинградской семьи, не какая-нибудь Люся в мешковатых свитерах и джинсах в обтяжку, которая чуть что сразу волокет мужчину в ЗАГС, а потом в утробный ресторан, где, как зародыш в матке, разбухает новая ячейка общества, чтобы потом все это исчезло без следа. Нет, Оля еще ничего не решила, потому что она не хочет разбивать семью, да Ксения подозревает - просто не сможет ее разбить: мужчины не уходят к любовницам, с которыми встречаются четыре года, вместо этого они заводят новых, начинают встречаться с другими девушками, которые умеют лучше предохраняться и не позволяют сперматозоидам сливаться с яйцеклетками во внутренней тьме, чтобы потом набухать там зародышем новой жизни.
Нет, говорит Оля, я еще ничего не решила, я боюсь одна воспитывать, не справлюсь, но, может, я все-таки оставлю, потому что мне уже тридцать пять, и не факт, что будет еще один шанс, а Олега я все-таки люблю, и если будет мальчик, он будет на него похож. И когда она говорит об этом, Ксения кладет свою руку с не знающими маникюра ногтями на благоухающую, ухоженную Олину кисть и легонько гладит ее, говоря: Что бы ты ни решила, я буду с тобой, и только тут замечает, что в другой руке все еще сжимает мексиканскую статуэтку с квадратными глазами и оскаленной в пол-лица улыбкой.
29
Ксения, Ксения, Ксения, повторяет про себя Алексей, поднимаясь по лестнице подземного перехода. Люблю, люблю, люблю. Так странно говорить это слово. Сколько раз он слышал его на двуспальных кроватях гостиничных номеров, в подъездах, где гулко хлопают входные двери, на незапертых чердаках, где холодный осенний ветер, сколько раз со спокойной улыбкой смотрел он в глаза, ждущие ответного "люблю" - и ни разу не сказал этих слов. А теперь повторяет про себя, как мантру: ксенияксенияксениялюблюлюблюлюблю. Теперь он знает: никогда не угадаешь наперед, как приходит любовь, худенькой девочкой с вечно растрепанными волосами, с обкусанными ногтями на хрупких руках, с кристальным звоном льда в начальственном голосе. Ты будешь встречать ее каждый день, и внутренний голос не скажет тебе: "смотри, это твоя любовь, твоя судьба, кровь в твоих жилах, все твои да, и все твои нет,это главное, что случилось с тобой за последние десять лет", а если и скажет, то ты не поверишь, и будешь, как и раньше, говорить, включая компьютер, "привет", и, выключая компьютер, - "пока", и так просидишь с ней в одной комнате полгода, еще не зная, что это будет значить для тебя. А потом ты легко соблазнишь ее, и за эту обманчивую легкость ты будешь расплачиваться через несколько недель, когда наконец-то поймешь. Будь с собой честен, ты был хорошим любовником множеству женщин, но ты никогда не любил их, ты, наверно, хороший, но довольно холодный человек, что уж тут врать, это от Бога, ничего не поделать. Тело, чтобы стареть вместе, дети, чтобы вместе растить, золото рыжих волос, серебро ранней седины, десять лет вместе, вечность впереди, милая Оксана, прости, прости, что так случилось со мной. Я этого не хотел, а если бы знал, то не стал бы в тот вечер врать тебе, говорить Нет, Оксаночка, я еще задержусь. Паша хотел обсудить со мною один спецпроект. Буду дома - все расскажу.Что рассказать, Оксана, что рассказать, если даже эти слова, которых ты не слышишь, уже неправда: потому что даже если бы я знал, я бы все равно обнял в такси, поцеловал в подставленные губы, поднялся на лифте в квартиру и там занимался любовью, все еще думая, что занимаюсь сексом. И через две недели, когда бы мы запустили проект, я бы посмотрел на нее опять, и опять, как в прошлый раз, увидел бы растрепанные волосы, худые плечи, подведенные помадой властные губы, хрупкие руки с обкусанными ногтями - и снова задохнулся бы от нежности. Милая Оксана, прости, что так получилось, я надеюсь, ты никогда не узнаешь об этом.
Мы занимаемся любовью очень редко и, видит бог, я очень стараюсь, чтобы редко. Потому что, если бы я мог приходить к ней в дом каждый вечер или хотя бы несколько раз в неделю, настал бы тот день, когда я больше не смог бы сдерживаться. Я стал бы перед ней на колени и сказал Ксения, Ксения, Ксения, вот я, твой неуклюжий сотрудник и твой нечастый любовник, вот он я, какой есть, отец двух детей, муж своей жены, посмотри на меня, возьми меня к себе, сделай меня маленьким, положи в карман, запиши на жесткий диск своего ноутбука, оставь меня здесь. Я хочу стоять перед тобой на коленях и целовать твои хрупкие пальцы и гладить бедра, где сквозь тонкую кожу видно как пульсирует кровь в твоих венах, смотреть, как цветами плоти раскрываются твои губы - целовать, гладить и смотреть, и повторять, повторять как мантру ксенияксенияксениялюблюлюблюлюблю, как разуверившийся монах, больше не ждущий спасения от этих слов. Я понимаю, все это тебе ни к чему, милая Ксения, прости, что так получилось. Я надеюсь, ты никогда не узнаешь об этом.
Алексей заходит в подъезд, вызывает лифт и в сотый раз говорит себе: можешь анализировать, можешь пытаться объяснить - анализ не важен и объяснения не важны. Да, я никогда не спал с теми, с кем работал вместе, да, мы вместе сотворили лучший журналистский проект в моей жизни, да, мне всегда нравились девушки двадцати с чем-то лет. Но все эти "да" и все невысказанные "нет" ничего не меняют, потому что на выходе остается только одно: ксенияксенияксениялюблюлюблюлюблю.
Роман Иванович открывает дверь. На Романе Ивановиче шерстяной тренировочный костюм, капельки пота на лысине видны даже при свете запыленного плафона в прихожей. На носу у Романа Ивановича тонкие очки, большой нос - как чужеродный нарост на лице.
- Простите, - говорит он, - запамятовал, как ваше имя?
Алексей представляется, и Роман Иванович кивает, переспрашивает отчество, подвигает ногой истрепанные домашние шлепанцы.
- Надевайте, надевайте Алексей Михайлович, пойдемте в кабинет, я вам там материалы покажу, на вопросы отвечу.
Живет Роман Иванович один, кабинет у него в большой комнате, все три стены заняты стеллажами с папками. На столе в углу - накрытый полотенцем компьютер.
- Рассказать вам, как я начал всем этим заниматься? - спрашивает он, и Алексей кивает.
Роман Иванович подходит к полке, достает оттуда папку, кладет перед собой на стол и начинает:
- Дело в том, что я родом из Ростова-на-Дону. А между тем, Дон - очень урожайное место на серийников. Знаменитый Чикатило, Муханкин, еще Цурман, Бурцев, много кто. Говорят, экология неблагоприятная, хотя с другой стороны - а где она нынче хорошая, правда ведь? Ну, мне интересно стало, что и почему. Начал изучать, анализировать, сопоставлять. Говорят, это у них детские травмы. Мол, у Чикатило съели младшего брата во время голода, а новорожденного Муханкина мать кидала на порог к отцу и кричала: "Забери его, он мне не нужен!" Американцы тоже подтверждают: большинство серийников в детстве унижали, насиловали. Мать Генри Ли Лукаса заставляла сына смотреть, как она, простите, совокупляется со своими любовниками - так он ее и зарезал, когда ему было семнадцать! Джозефа Кэллинджера приемные родители секли и угрожали кастрировать, а в восемь просто изнасиловали. Говорят, у каждого серийника можно найти какое-нибудь страшное воспоминание детства, но, вы поверьте мне, Алексей Михайлович, все это неправда. Я много читал, много анализировал. У Анатолия Сливко, знаменитого маньяка-пионервожатого, было, например, вполне благополучное детство.
Есть еще очень популярная версия, что это люди с какими-то сексуальными проблемами. Чикатило, мол, не мог нормально совершать половой акт и, даже убив свою жертву, запихивал в нее сперму пальцем. А у людоеда Спесивцева из Новокузнецка, извините, сгнил от сифилиса член. Опять же мужеложцы, они же гомосексуалисты или, как сейчас говорят, геи. Их довольно много среди серийников. Они якобы мстят женщинам, потому что боятся их. Не скрою, не скрою, бывает и такое - но это только один, так сказать, класс. Вот ваш московский маньяк, судя по всему, не из таких. Все женщины изнасилованы живыми, многие - неоднократно.
Впрочем, что мы с вами так просто разговариваем? Я вот схожу чай заварю, а вы пока гляньте папочку, я собрал тут для вас интересные материалы, может быть, вы напечатаете. Тут никаких зверств, вы не бойтесь, это письма серийников. Вот Дэвид Беркович, знаменитый нью-йоркский Сын Сэма, посмотрите, какое трогательное письмо: "Я бы хотел заниматься любовью со всем миром. Я люблю людей. Я не принадлежу земле". Он написал его задолго до того, как его поймали, вы не думайте, что это он пытается перед судом оправдаться. "Люди Куинса, я люблю вас и желаю вам счастливой Пасхи". Смотрите, тут даже фотокопия последней страницы есть, вот. Вы ведь читаете по-английски, Алексей Михайлович: "Police: let me haunt you with these words I'll be back! I'll be back!". Знакомые слова, не правда ли? Вы ведь "Терминатора" видели наверняка? I'll be back, вот кого он цитирует, поняли теперь?
А вот завещание Чикатило, Андрей Романовича, земляка моего. "Я прошу сослать меня, как Наполеона, погубившего миллионы жизней, на остров - необитаемую вулканическую скалу Северо-Курильской гряды или к тиграм уссурийской тайги. На диком острове я буду питаться мхом и божьей росой, как в детстве питался крапивой и другими бурьянами". Вот такое одиночество, Алексей Михайлович, вот так. Но вы пейте чай, Андрей Михайлович, пейте, а я вам вот что скажу: можно анализировать сколько хочешь, можно пытаться объяснить - анализ не важен и объяснения не важны, не в этом дело.