Кузнецов Владислав. Кембрийский период - 1-8 главы

   Тот бард Харальду глянулся. Завели разговор - на саксонском. Грубый язык - зато обоим знакомый. И, между делом, валлиец сообщил - лучших бардов в этом году в Кер-Мирддине нет.
   - Почему? - спросил Харальд. Не то, чтобы было интересно. Но всегда лучше знать. И скальду, и воину.
   - Боятся, - сообщил новый знакомый, - в городе ж Немайн поселилась.
   Харальд кивнул.
   - А она одного из лучших на двадцать лет состарила, - сообщил знакомый, - Перепел он её. Вот.
   Харальд хмыкнул. Недоверчиво.
   - Я сам его видел! И до, и после!
   - Ты не знаешь богов своей страны, - сообщил Харальд, - Немайн вообще не поёт. А жаль. Думаю, она замечательно спела бы мои висы. Я с ней говорил, она согласна петь даже вторым голосом! А представь себе - виса, твоя виса, а потом сразу бой! Мёд и кровь! Одобрит Один такую вису! Но не ваш Исус. Потому она молчит. И да, она взяла меня в свою дружину. И если ты не только петь горазд, но и ловок с мечом и топором, я мог бы замолвить словечко за тебя... И вообще, поспрашивай горожан. Они видели. И слышали. Гадости он про неё пел, вот и поседел. Ему ещё повезло! Могла же язык отсушить. Или руки. Да просто убить на поединке. Хульный нид - достойная причина.
   Мальчишка слушал. Сперва смеялся. Потом посерьёзнел.
   - Её могут и в этом обвинить.
   Харальд отмахнулся. Суд над богиней казался ему бессмысленным балаганом.
   - Я вот не понимаю, чего меня внутрь не пустили. Я свободный человек...
   - Нет, - обрадовал его Тристан, - ты не свободный человек. Ты выше. Ты рыцарь Немайн. И, кстати, должен бы надеть её цвета. Хочешь, я сбегаю за пледом к Дэффиду?
 
   Одной из самых колоритных фигур, не попавших в свидетели, была признанная ведьма Вилис-Кэдманов. Непривычно растрёпанная, непривычно белокурая - то ли отмыла волосы, то ли окрасила чем другим, не луком - никак не могла найти себе места, вышагивала из стороны в сторону. Люди смотрели с сочувствием. Пусть ведьма сидху недолюбливает, но чует: как с одной поступят, то другой ожидать вскоре. Всем ведь известно, что колдовство Анны сидховской природы.
   Эта глупая повязанность со злейшей конкуренткой стоила Анне не одной бессонной ночи. Но если умная женщина желает найти решение - найдёт. Даже если ответа у задачи нет. Теперь оставалось ждать. Замысел должен сработать. Время от времени Анне приходило в голову, что лучше бы сделать всё не тихо, а в лоб, лицо к лицу. И чёрт с ней, с двойной угрозой - со стороны церкви и со стороны сидхи. Зато не пришлось бы мотаться перед храмом, да ногти грызть от волнения...
   Тени иссыхали, но прохладный ветер отгонял зной. Пришла Альма с узелком.
   - Пропустите, - сказала стражникам, - у меня там родители в свидетелях. Оба. Папа как врач, а мама просто очень важный и хороший человек. А важным и хорошим людям нужно кушать.
   - Нельзя, - сказал стражник, - иначе процесс придётся остановить.
   - Нужно. У папы желудок больной. Он сам говорил.
   Анна улыбнулась. Многие улыбнулись. Это было главное - не скрываться, не высовываться. Отвыкла, отвыкла. Да никогда и не была - как все. С пелёнок знала, что ведьма. Вот теперь и приходится все делать так - чтобы само собой, чтобы без притворства. Именно для этого нужен ребёнок... Если бы Тристан не сбежал к Немайн, если бы Бриана не принялась за обход пациентов - Анна не посмела бы обронить невзначай пару слов, так, чтобы Альма услышала. Могло - не сработать. Но - получилось. И оставалась надежда на долгий, на выворот души, разговор с епископом Теодором. После которого ирландец признал Анну не совсем пропащей.
   Из дверей осторожно выглянул другой стражник.
   - Спёртый там внутри воздух, - сообщил, - так что сэр Таред отпустил меня продышаться на минутку. А я и говорить-то не умею. Одно скажу - если протоколист пишет это не дословно, а казённо - гореть ему в аду. Сидха наша, конечно, подарочек ещё тот. Но римский епископ... Кремень человек! В общем - свидетели выйдут - их и мучайте, а я говорить не мастак. Больной желудок, говоришь? Ну ладно. Переживет сицилиец, если при нём твои родители пожуют. Заходи. А мене пора обратно на пост.
   Ну вот, началось. А чем закончится?
 
   Когда Клирик вступил в витражные лучи, пришло ощущение, что сон не ушёл до конца, и всё вот это - происходит хотя и с ним, но не совсем на самом деле. Стало легко и радостно, как будто он играл в очень хорошую ролевую игру. Что попишешь - любил он романскую и готическую архитектуру. Ещё с политеха. А дневную церковь глазами сидхи ещё не видел. Яркий дневной свет, из-за которого на улице приходилось щурить не то что веки - брови, который через веки пробивался яростной красной пеленой, пройдя сквозь цветное и самую малость мутноватое стекло стал ощутимо мягким и нежным. Об этот свет хотелось ласкать глаза, как кожу - о соболий мех.
   Епископ Теодор оказался одним из свидетелей. Под которыми в юстиниановом кодексе понимались не только те, кого собирались опросить, но и достойные уважения люди, которые должны подтвердить, что суд проведён в честно и правильно. Разумная мера во времена, когда и одного грамотного человека на сотню найти нелегко. Он заметил блаженное состояние Немайн одним из первых. Прищурился, словно пытался рассмотреть что-то выше её головы. Остальные просто любовались. Казалось, ангельская природа сидхи вот-вот окончательно вырвется наружу. И неприятное разбирательство станет нелепым и ненужным...
   - Такого уродства я ещё не видел!
   Клирик опустил взгляд с хрустальных высей райского небосвода. Рядом галкой суетился человечек с бровями домиком и быстрыми птичьими глазками. Окончательно сходство с птицей придавали огромные ярко-красные ступни в грубых сандалиях. С утра было холодно. Но даже на этого гуся приходилось смотреть снизу вверх! Епископ Теодор шумно - и возмущённо выдохнул. Римлянин - который оказался сицилийским греком - зачем-то позволил одному из своих грачей сломать ситуацию. Свет на лице сидхи погас. Лицо судьи оставалось каменным. Впрочем, на любой камень найдётся резчик, и даже алмаз точат другим алмазом. Немайн на глазах превращалась в кусок мрамора... Нет, даже льда!
   - Прошу занести факт беспочвенного оскорбления подсудимой служителем суда в протокол, - словно скрип сжимаемых перед вскрытием реки льдин. Разумеется, по-латински. Камень разлепил губы в ответ.
   - Брат Фома всего лишь констатирует факт и выражает изумление.
   - Извольте занести. Делопроизводство при судебном заседании, к сведению высокого суда, является не колдовским ритуалом, но средством обеспечения справедливости. И ведётся для того, чтобы, после должного рассмотрения бумаг, неправедный судья подвергся каре. Я настаиваю на том, чтобы в бумагах суда было отмечено, что по меркам моего народа я не имею физических недостатков, достойных упоминания. Беспочвенное оскорбление подсудимой - отличное начало поиска справедливости, не правда ли? Также, высокий суд, я желаю объявить, что я та, кого вы ждёте. Доброго дня и здоровья желать не буду, на первое не надеюсь, второе меня сейчас не заботит. Кстати, вот.
   Если свидетели - на скамьях, переставленных вдоль нефа, боком ко входу, то суд устроился перед алтарём. Длинный стол. За ним несколько бенедиктинцев. Орден приветствует коллегии. Все черны, как вороны... Только плечи епископа охватывает белый - дорогой - плащ, на плаще горят крестообразные вышивки. Именно так Камлин описывал папский паллиум. На голове - круглая шапочка, вроде тюбетейки. Епископ Дионисий. Ранее Мессинский, теперь уже Пемброукский. На Теодора не похож. Жердина в рясе. То ли аскет, то ли порода такая. Похоже, аристократ. У простонародья на Сицилии классического профиля быть уже не должно. А этого хоть под стены Илиона оправляй. Вот перед ним и легла золотая номисма. Из собственного запаса, с профилем Юстиниана-законника. С намёком, так сказать.
   - Это, надо полагать, судебный взнос со стороны обвиняемой? - Дионисий бесцеремонно разглядывал стоящее перед ним существо. Уши, позвонки, пальцы... Всё, что описано в отчёте восхищённого врача. Плоть! Лоб - дорийская колонна. Взгляд... Показалось, или глаза - огромные, чуть усталые, чуть настороженные - старше тела? Не вечные, ангельские. Взрослые, - Но взнос полагается платить при рассмотрении дел, стоящих более двухсот солидов.
   - Моя жизнь дороже.
   На сдвинутых к боковым стенам нефа скамьях, где сидели свидетели, возникло некоторое оживление. Обсуждают цену? Двести солидов - вира больше, чем за "свободного" человека. То есть фермера, подлежащего призыву в ополчение. Уже простой горожанин, принятый не только кланом, но и коммуной, дороже. Мастер - иной разговор. Рыцарь - тем более.
   - Кодекс Юстиниана не признаёт денежной оценки человеческой жизни.
   - Но это не означает, что она дешева.
   - Спасителя Иуда продал всего за тридцать милиарисиев. Ты считаешь себя дороже?
   Епископ Теодор поморщился. Дионисий играл. Играл не то, чтобы грязно - некрасиво. Сказал бы это франкам! Тюкнули бы по темечку и скинулись на виру... За епископов вира большая. Но большой, богатый и знатный род - потянет.
   - Для Иуды? - подсудимая хихикнула, - Для Иуды, полагаю, я и обола медного не стою. Но я ожидала, что приду на суд епископа, а не прокуратора. Честно говоря, не готова я к мученичеству. Кстати, протокол ведут? Я за что деньги плачу, в конце-то концов?!
   - Успокойся, дочь моя, хотя процесс ещё не начат, невежливое восклицание брата Фомы и наша дискуссия о необходимости внесения платы за процесс будут занесены в бумаги должным образом. Для начала тебя надо привести к присяге.
   - Ну, спор-то ты устроил. И я должна услышать формулу обвинения прежде, чем принесу присягу.
   - Обвинения несут характер подозрений.
   - И я должна доказывать, что подозрения необоснованны? А почему не наоборот?
   - Настоящий суд не исходит из презумпций. Его цель - установление истины.
   Клирик рассматривал епископскую наградную регалию. Знак особого благоволения Папы. Человек, которому выпала миссия на край света, шанс подчинить ещё одну христианскую страну власти Рима. Христианскую! Пусть и верующую чуть иначе. Так что, если текущая политика римской курии вменяема, в Уэльс приехал не фанатик, такие в охотку отправляются к язычникам, а политик. Очень сильно невыспавшийся политик. Несмотря на ночной дождь за окном. Или круги под глазами у него ещё от морского путешествия?
   - Итак, вернёмся к присяге. Ты крещена? У тебя есть христианское имя?
   - Я крещена. Христианское имя у меня есть, но я не хотела бы его сообщать.
   - Ты опасаешься волшбы?
   - Я опасаюсь ввести суд в заблуждение. Я известна именно как Немайн, и будет разумно, если в бумагах суда я буду проходить именно как Немайн. Христианское же имя ничего не скажет тем, кто будет их разбирать.
   - Относишься ли ты к роду человеческому?
   Иные свидетели заулыбались. Для них дело решилось. Старые боги, демоны ли, ангелы ли, не подлежат человеческому суду.
   - Полагаю, что да. Хотя тело у меня по меркам большинства людей странное.
   Улыбки погасли. Епископ потер лоб. Подсудимая ведёт себя спокойно, уравновешенно. Впечатления одержимой не производит. Большинство колдунов и ведьм в практике Дионисия всего лишь принимали насланные нечистой силой видения за реальность. Остальные стали жертвами оговора, или потихоньку шарлатанствовали.
   - Суд уже получил подробную справку о том, что представляет собой твоё тело. Поскольку свидетели уже приведены к присяге, я хотел бы услышать от достопочтенного мэтра Амвросия, является ли Немайн, дочь Дэффида, человеком с медицинской точки зрения.
   Мэтр Амвросий встал. Помял руками сумку с инструментами.
   - Вот так, под присягой, я не могу. То есть могу подтвердить, что Немайн относится к народу холмов, также именуемых потомками Дон. Они отличаются от всего, что я видел за мою практику. И по Платону выходят людьми - без перьев, двуногие, и ногти плоские... Но я подозревал и подозреваю, что они не совсем люди. Или совсем не люди. Впрочем, доказать, а значит и присягнуть, не могу.
   Начал речь, чуть не заикаясь, но завершил твёрдо и уверенно.
   - Благодарю, мэтр. В таком случае, суд будет опираться на опыт церкви. Известны случаи крещения существ, подобных подсудимой, и даже более странных. Все они согласились со своей принадлежностью к человеческому роду...
   Представление стороны обвинения. Брат Марк - а Клирик и не сомневался. Причём поставили обвинителя спиной к свидетелям, а её - лицом. И пары стражников по бокам у монаха не стояло. Присяга. Рожа у Марка странно кислая. Может - из-за золотого, который за него внёс викарий. Бенедиктинцам-то золота и касаться нельзя. Только когда оглашал позицию обвинения, разгладился. Позиция агрессивная, но не сильная: колдовство во вред людям, просто колдовство, изготовление и продажа амулетов. Позицию защиты взялся излагать - сюрприз! - викарий. Заместитель епископа. И все эти пунткты попросту отмёл.
   Прения, свидетели. Клирик пытался работать по заранее продуманной схеме - вносить протесты, требовать записи, подвергать свидетелей долгому нудному опросу. Затягивать дело, пока не прояснится - чего же хочет судья.
   Судья желал странного. После всех изначальных подковырок процесс быстро и легко шёл в одни ворота - в ворота обвинения. Седина барда - испуг. Страховки - охранное письмо, не амулет. Демонов - не вызывала. Даже Гвина ап Лудда.
   Всё обстояло хорошо. Пока в церковный неф, ставший залом суда, не ворвалась Альма. Поначалу тихо, прижимая к себе узелок, прокралась к родителям. Епископ Дионисий заметил - девочка удивительно похожа на "обитательницу холмов". Только уши нормальные. Вывалила перед ними небольшую гору снеди. После чего подошла к подсудимой и сунула узелок ей. Стража отвернулась.
   - Я столько не съем, - улыбнулась Немайн, заглядывая внутрь, - тут вкусностей мне на неделю. Может быть, мне кто-нибудь поможет со всем этим управиться?
   Клирик надеялся, что явление Альмы обойдётся тихо. Ещё плохо её изучил. Зато отец с матерью уже не знали, что делать. То ли под скамьи прятаться. То ли хватать дочь в охапку и бежать, куда глаза глядят...
   - Ты, главное, с этими не делись, - Альма ткнула в охрану по бокам сидхи, - свидетели могут сказать правду. И судья может судить по справедливости. А эти - конченые.
   - Это ещё почему? - не выдержал один из стражников.
   - Отсиделись за спиной Майни, потом копья ей в спину упёрли, а спрашивают... Ну и ладно, вы уж и не совсем живые-то. Святая Бригита вам ещё отплатит!
   - А и не Бригита, найдётся кому, - возгласил утробный голос из зала. Кое-кто из свидетелей хорошо освоил чревовещание. Стража совсем повесила носы. Альма уже стояла перед рыцарем.
   - А тебе не стыдно? Ладно, в том что спасла город - и меня! - сидха не признаётся. Но уж от предместья-то не открутится. А у тебя, Таред, там зазноба. И, кстати, не одна!
   - Одна, - возмутился рыцарь.
   - А которая? - уточнила Альма, - Тёмненькая такая, ещё, как фэйри, в зелёном платье ходит? Или белобрысая с веснушками? Давай выбирай, раз одна.
   - Я... Мне...
   Клирик без удовольствия пронаблюдал, как человек, честно исполняющий вассальный долг, завис, как устаревший компьютер.
   - А ты, судья, осторожнее, - пригрозила Альма епископу, - мучителей праведников ожидает Ад.
   - А Немайн праведница? - уточнил тот.
   - Она меня спасла, - тихонько ответила Альма, - Не город. Город что, город - вещь... Меня. И его вон. И её...
   Девочка начала обходить свидетелей, старательно шарахаясь при этом от стражи.
   - Насчёт города она не признается, скромничает, - бормотала почти под нос, цепляла свидетелей за руки и заглядывала в лицо, - но вот у тебя ж доля в пивном заводике? А если б его зажгли? А ты - куда ты бы пиво пить ходил, если не в "Голову"?
   Епископ Дионисий старательно удерживал мускулы лица от раздражённой гримасы. Кто-то откровенно использовал ребёнка, справедливо ожидая, что монах-епископ не очень-то умеет обращаться с детьми. Чего добивался, помимо очень неприятной сцены и измотанных нервов судьи - непонятно. Зато девочка себя накручивает, уже почти в истерике.
   - Альма!
   Девочка оглянулась на подсудимую.
   - Послушай меня внимательно. Ты говоришь, я тебя спасла. У меня есть к тебе просьба. Выполнишь?
   - Выполню.
   - Найди своего брата Тристана. И попроси его пересказать тебе историю апостола Петра. Если вспомнит, слово в слово.
   - Но...
   - Ты принесла сюда еду родителям и мне? Спасибо, съем всё, что влезет, и папа с мамой твои тоже. А теперь помоги мне ещё немного: поговори с Тристаном. Очень мне поможешь. Больше, чем оставшись здесь.
   - Правда?
   - Сидхи не врут, забыла? Если брат плохо расскажет, я потом сама объясню. Хорошо?
   - Хорошо.
   Как обращаются с детьми в нервном состоянии, Клирик не знал. Но, за время общения с Тристаном и младшими из старших сестёр, успел уяснить - вести себя как со взрослыми, без сюсюканья - лучший выход. Ну, разве, слова отобрать попроще - так это и со взрослыми полезно.
   Когда Альма, оглядываясь на каждом шаге, вышла, Немайн тяжело вздохнула. Оглянулась. И, как стояла между двух стражей, села на пол по-турецки.
   - Прошу прощения у высокого суда, но мне нужно восстановить силы после этой неприятной сцены. Поскольку тут остались только взрослые, смело могу сказать, что иногда общение с детьми сильно утомляет, - тяжёлый вздох, - Почтенный викарий, раз уж ты представляешь мою сторону, я настаиваю, чтобы ты помог мне уничтожить всё вот это роскошество. У моего народа есть поговорка: война войной, обед обедом. Также, поскольку заседание не прерывается, я настаиваю на подробном протоколировании моей трапезы. Со всеми необходимыми комментариями и уточнениями.
   Судья с утра не ел. Отчасти из аскетизма, отчасти - из аристократических привычек. Это у простонародья завтрак - главная и самая плотная трапеза. Сильные мира сего ждут ужина. А Немайн, быстренько уплетя лепёшку фруктового хлеба, начала потчевать викария. Под запись. Писец бумаги слюной закапал. Епископу пришлось сглатывать. Ушастая - заметила.
   - Высокий суд, не желаете по вишнёвой лепёшке на нос? Под протокол, но без каких либо обычных обязательств, касающихся совместного преломления хлеба. Извиняюсь, что не предложила раньше. Но до десерта по вам не было заметно.
   Епископу захотелось засудить рыжую. Даже не как колдунью - как поджигательницу. Чтоб на костёр. Чтоб едкий дым в глотку, чтоб огонь пятки лизал. Чтоб покричала. Чтоб жареным несло... Как от её кулебяк. Потому что либо - издевалась. Либо понятия не имела, что обычай оттого и обычай, что не признаёт легальных исключений. И засудивший ту, с кем хлеб преломил, у живущих обычаем народов - не человек, бешеная собака. Всё равно - уговаривались о чём-то перед трапезой, или нет. О да, она здесь тоже чужачка. Но - какая? То есть - откуда? Если издевается - откуда угодно. Но только одна страна в Ойкумене ставит писаный закон и легальную процедуру выше обычая. А ещё - у неё отличная латынь...
   - Спасибо, но я не люблю создавать исключений, - Дионисий перешёл на греческий.
   - Твой выбор, преосвященный, - и этот язык у неё безупречен... Больше похож на древний, эпохи Солона и Еврипида, чем на народный говор городов Великой Греции.
   Викарий дожевал. Заседание покатилось своим чередом. Странным, ведущим к оправданию чередом. Свидетели хором подчёркивали правильность и добропорядочность Немайн после крещения. И, что особенно странно, до. Епископ Теодор, как предыдущий духовный наставник области, отозвался о подсудимой не то, что лестно - панегирично. Особо упирая при этом на то, что сидха поначалу хотела принять монашеский постриг. Но именно он, епископ, счёл, что ей полезно будет получше узнать жизнь мирских христиан, прежде чем от неё отказываться. Королевский филид закатил поэму из фрагментов нескольких эпосов. Сокращение текстов - страшная вещь. В результате получалось, что Немайн склонялась к христианству уже давно. Кровавые жервоприношения и сотни отрезанных голов при этом куда-то задевались. Судья выслушивал эти речи весьма благосклонно. Получалось, отказался от лепешки из принципа. С грека-законника может статься и не такое.
   Наконец, дошло дело до боя у ворот. Вот его рассмотрели подробно. И именно здесь Клирик впервые ощутил пристрастное давление судьи. В очень странном направлении.
   - Призывала ли ты помощь Господа нашего, когда отвращала варваров?
   - Забыла, - Клирик продолжал тянуть и запутывать.
   - Забыла призвать помощь, или забыла, призывала ли?
   - Я намеревалась сотворить молитву, но от растерянности и испуга не сделала этого.
   - Вспоминала ли ты имя кого-то из святых?
   Клирик только хотел упомянуть святую Бригиту, как в голове щёлкнуло. Инквизиция! Применение священных предметов и текстов в чародейских целях приравнивалось в пятнадцатом-семнадцатом веках к сатанизму и каралось смертью. Там - костром, здесь, видимо, мечом. Значит вот она, игра судьи? Ох, одно признание уже есть! Но намерение по Юстиниану не есть действие. Смертью не грозит. А штраф, порку и даже изгнание из города можно пережить. Клан не отречётся.
   - Нет.
   Лёгкая тень на лице епископа. Показалось?
   - Даже своего святого-покровителя?
   - Нет.
   Тень гуще.
   - Творила ли крестное знамение? Вспомнила ли символ веры? Молитву господню?
   - Нет. Нет. Нет.
   Епископ уже просто чёрен. Сидит, молчит, вопросов не задаёт. Шепчется с викарием.
   - Вмешательство Господа нашего возможно и без призыва сил его, - задумчиво и негромко, словно самому себе, смакуя каждое слово, говорит он. И - встаёт.
   Звучат первые слова обычной, по кодексу, заключительной формулы. А вслед за ними... Напряжённо ожидающий развязки неф онемел, когда подсудимая подпрыгнула - чтобы топнуть обеими ногами. И, пока не прозвучало окончательное слово, закричала, мешая латынь с валлийским:
   - Стойте! Это не так! Я не сделала ничего, что хоть на йоту выше моих собственных сил! Я могу это доказать! Я хочу это доказать! И я докажу это! - и уже тише, - Ну почему вы не спросили меня прямо, высокий суд? Теперь извольте выглядеть идиотами! И присягу с меня могли бы не брать. Я сидха, а сидхи не лгут!
   По крайней мере впрямую.
   И фаворит Папы бессильно плюхается обратно в кресло. Хохочет лошадью со свидетельских скамей отец Теодор. Аж слёзы брызжут. Гордо улыбается Лорн ап Данхэм. Выпрямился, аж пару вершков роста прибавил. Лихо крутит ус сэр Эдгар. Дэффид обнимает Глэдис и шепчет что-то на ухо. Мэтр Амвросий как вскочил на ноги сам, так и брови взлетели под тронутую седыми нитями чёлку. Руки викария разошлись в стороны, на лице застыло недоумённое выражение, как у ребёнка, лишённого любимой игрушки, но ещё не решившего, что пора плакать. А по ногам сидхи хвостом тигра бьют, никак не успокоятся, три тяжёлых подола, так и не успевшие заскочить под носок или каблук...
 
   И вот - широкие двери распахнуты. Перед людьми - стражник в накидке королевского глашатая. В городе его лужёную глотку знали хорошо.
   - Высокий суд Дионисия, епископа Пемброукского, использовав с позволения Гулидиена, могущественного короля всего Диведа, для разрешения дела кодекс Юстиниана, как то достойно христианам в вопросах, касающихся дел и церкви, и мира, вынес заключение по делу благородной девицы Немайн Шайло верх Дэффид...
   Само признание благочестивого прозвища означало не слишком дурной исход для сидхи.
   - ... собственным её признанием без принуждения установлено, что благородная девица Немайн, дочь Дэффида, сына Ллиувеллина, происходящая из народа холмов, использовала некую особую силу. Для окончательного установления природы которой...
   "Мы направляем запрос в Рим", - продолжила мысленно Анна.
   - ... этой ночью упомянутой Немайн предстоит пройти испытание.
   Сначала показалось - не случилось ничего страшного. Тем более, всё шло как при успехе - из дверей - без охраны - вышла Немайн, дружески беседовали два епископа. Но вот свидетели настороженные и пасмурные. А ирландец направился сразу к Анне.
   - Дочь моя, ты приняла желаемое за действительное. Мы все приняли желаемое за действительное. Чуда не было. Всего лишь нечто странное. Осталось только узнать, что именно. А сидха - хорошая девочка. Очень. Хотя и совершенно ничего не смыслит в церковных делах.
   Вот тогда ведьме захотелось взвыть. Как она старалась - работала по-чёрному, без трав, отваров и заговоров, одними намёками, слухами, иногда помогая правильным людям завести правильный разговор. Всё ради того, чтобы обеспечить своё положение и положение своих детей. А сидха... Стоит себе, что-то обсуждает с лекаревыми отпрысками. Мальчишка сияет как второе солнышко и подпрыгивает от нетерпения. Альма застенчиво улыбается. Глаза бы не смотрели... Но вот ушастая закончила разговор. И направляется прямо к ней. Хочет поговорить с Теодором? Нет, епископу только кланяется. А говорить будет с ней, с Анной!
 
   Вегеций, при всех недостатках, оказался практически полезным чтением. Кер-Мирддин был построен во времена, когда римская инженерная школа не совсем ушла в небытие. И школа эта предписывала создание в крепости скрытого выхода вблизи реки. А то, что дышала на ладан, давало изрядную надежду, что выход окажется книжно-типовым. Так и получилось. Продолбленный в песчанике ход не был даже замаскирован. Хотя зная, где искать, Немайн его все равно бы обнаружила. А тут - ржавая железная решетка. Все на виду. Видимо, последние переоборудования укреплений пришлись на вовсе тёмные времена. Те самые, когда света разума уже нет, а варварская сноровка ещё не воспиталась.