Страница:
Лагерлёф стремилась описать климат Швеции, времена года, водяные потоки, ветры и т. д. Сказочница часто сообщает о том, какая стоит погода на дворе и что может принести она людям и животным.
Любопытная особенность «Удивительного путешествия Нильса…» заключалась в том, что хотя сказочница и написала учебник географии, но он вовсе не должен был заменить специальный учебник. И значение этой книги оказалось вовсе не в том, что это был просто учебник географии. «Вместо того чтобы написать справочник для студентов университета, она подарила детям стимул к познанию», – заявил шведский исследователь Нильс Афцелиус.
Более того, «Удивительное путешествие Нильса…» – это и своего рода учебник психологии. «Нильса Хольгерссона можно рассматривать со многих точек зрения и читать по-разному, – говорил Нильс Афцелиус. – В первую очередь – это путешествие с увлекательными приключениями, цель которого – сообщить сведения о Швеции, ее животных и растениях, ее истории и культуре детям девяти лет. Одновременно это – история воспитания и развития».
Почему учебник географии, написанный Сельмой Лагерлёф более ста лет тому назад, дети всего мира да и взрослые тоже считают чудеснейшей из сказок?
«Сказки правят жизнью», – заявила она в 1895 г. Сельма Лагерлёф любила народные сказки своей родины, прекрасно знала сборники шведских народных сказок Гуннара Улофа Хюльтен-Кавалиуса и Георга Стефенса, а также Евы Вигстрём. Шарль Перро, Эдуард Лабуле и норвежские собиратели народных сказок Пер Кристен Асбьёрнсен и Йорген Ингебретсен My давно значились среди любимых ею писателей, так же как авторы литературных сказок Ханс Кристиан Андерсен и Сакариас Топелиус, которому она посвятила целую книгу (1920). Сборник «Шведские народные предания» Хермана Хофберга (1884) был ее настольной книгой, и можно даже предположить, что он-то и подсказал ей принцип деления учебника по областям. Хофберг систематизировал собранные им предания, соединяя в отдельные разделы предания из Сконе, Смоланда, Сёрмланда и т. д. Кстати, он, если можно так выразиться, «движется» с юга на север, как и Сельма Лагерлёф.
«Удивительное путешествие Нильса…» – произведение в значительной степени неоромантическое, написанное в духе шведской литературы того времени. Сельма Лагерлёф, тесно связанная с реалистическим искусством Ханса Кристиана Андерсена, Сакариаса Топелиуса, Бьёрнстьерне Бьёрнсона и Чарлза Диккенса, любила старую патриархальную деревню, ей близки были некоторые идеалы неоромантиков. В романе «Сага о Йесте Берлинге» она мечтала воссоздать дух старины, счастливый покой беззаботных дней и прекрасный ландшафт родной провинции Вермланд.
В книге «Удивительное путешествие Нильса…» отдельные познавательные – географические, природоведческие и исторические – сведения прочно объединены, как того и добивалась писательница, сказочной фабулой. «Удивительное путешествие Нильса…» – несомненно литературная, авторская сказка, подчиняющаяся всем канонам этого жанра. В центре такой сказки, по словам австрийского литературоведа Кристы Федершпиль, находятся «человек и его проблемы. Действие вырастает из окружающего его в родном доме мирка. Герой – ребенок или молодая девушка, отношение которых к своей семье имеет большое значение». Авторская сказка Сельмы Лагерлёф объединяет жанры, главным образом волшебной и анималистской сказки.
Волшебны история превращения самого Нильса и его полета по стране, история города Винеты, дудочки, выманивающей крыс из замка Глиммингехюс. Истоки этих вымыслов, как и многих других, – произведения международного фольклора, а также национальные шведские и немецкие сказки и предания. Так, в основе истории прекрасной подруги Мортена, дикой гусыни Дунфин-Пушинки, лежит сказка о заколдованной принцессе, принимающей облик лебедя (в данном случае – гусыни).
Чаще всего писательница переосмысляет сказки и предания, рассказывает их по-своему. Знаменитый международный сказочный мотив о ненависти злых сестер к доброй и красивой писательница переносит в мир птиц. Сестры прекрасной гусыни Пушинки ненавидят ее. Однако среди птиц действуют те же сказочные законы борьбы добра, благородства, духовной красоты со злом, ненавистью, завистью, ревностью, коварством и внутренним уродством. Как и в народной сказке, сестры трижды чуть не сгубили Пушинку, но всякий раз ей помогают Нильс и Мортен.
Чудесно предание об Исэттерс-Кайсе, троллихе, посылающей страшные ветры. Это предание, возникшее в провинции Нёрке, где ветры свободно разгуливают по обширнейшей равнине, и взятое из сборника Хофберга, Лагерлёф также переосмысливает по-своему. Ее Исэттерс-Кайса своего рода Робин Гуд. Она расправляется с жадными и богатыми, берет под защиту бедняков, особенно детей. Правда, одновременно писательница создает и довольно сентиментальный рассказ о раскаянии жадного и жестокого богача.
Старое предание из Вестманланда о том, как некая мать из рода великанов делила владения между тремя сыновьями, также помогает воссоздать картину богатого рудой Бергслагена. Предание о великане из Скалунда насыщается у писательницы множеством бытовых подробностей, диалогами, портретными характеристиками.
Поразительно сложилась судьба Сельмы Лагерлёф, самой знаменитой женщины Швеции конца XIX – начала XX века. Она прожила 82 года, из них 50 лет отдала творчеству. Даже одной из книг этой писательницы было бы достаточно, чтобы обессмертить ее имя. В молодости Лагерлёф создала единственный в своем роде роман «Сага о Йесте Берлинге» (1881–1891). В годы зрелости – замечательную книгу для детей «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона по Швеции» (1906–1907). В старости – трилогию о Лёвеншёльдах – романы «Перстень Лёвеншёльдов» (1925), «Шарлотта Лёвеншёльд» (1925) и «Анна Сверд» (1928). Лагерлёф стала автором 27 крупных произведений, первой женщиной-лауреатом Нобелевской премии – «за благородный идеализм и богатство фантазии», одним из 18 «бессмертных», одним из 18 членов Шведской Академии, а также почетным доктором Упсальского университета.
Удивительно сложилась и судьба этих ее книг. При жизни писательницы ценность произведений для детей и для взрослых измерялась по разной шкале. И никому не могло бы тогда прийти в голову сопоставить их друг с другом, хотя «Удивительное путешествие Нильса» уже в начале XX века завоевало признание. Сейчас все эти книги вошли в мировую литературу, их с равным интересом читают дети и взрослые, а «Удивительное путешествие Нильса…», самое популярное из всех творений Сельмы Лагерлёф, стало книгой подлинно народной не только в Швеции, но и в других странах.
Россия узнала знаменитую сказку Сельмы Лагерлёф в 1908 г. – в переводе Л.Б. Хавкиной. Первый том книги появился под названием «Чудесное путешествие мальчика по Швеции». В 1909 г. последовал перевод второго тома. Большого впечатления на читателей России книга, если судить по прессе того времени, не произвела. Возможно, неуспех «Удивительного путешествия Нильса…» можно объяснить очень неточным, а в трудных местах порою граничащим с пересказом переводом. Некоторые реалии, которые вводит переводчик, транскрипция имен собственных и т. д. заставляют предположить, что перевод сделан с немецкого языка.
В 1910 г. в полном собрании сочинений Лагерлёф вышел перевод книги, сделанный А. Кайранским и М. Барсуковой, а в 1911 г. – новый анонимный перевод (оба, как принято считать, также с немецкого языка). В 1934 г. в Тарту вышел на русском языке сильно сокращенный перевод Б. Соловьева. В переводе этом также много неточностей, купюр.
Дети же познакомились с замечательной книгой Лагерлёф в свободном пересказе литераторов З.М. Задунайской и А.И. Любарской. «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями» вышло в 1940 г. Книга, разумеется, сильно отличается от своего первоисточника. Прежде всего, она почти в шесть раз меньше по объему. Кроме того, литераторы отказались от воспроизведения познавательной, географической стороны эпопеи, превратив в сказочную повесть, несколько изменив сюжет, в частности основное условие – чтобы вернуть себе прежний облик, Нильс, по замыслу Лагерлёф, должен сохранить здоровым и невредимым гусака Мортена.
В настоящем издании представлен первый и единственный в России полный перевод книги с языка оригинала. Тут стоит привести слова критика Л. Уманца, который еще в 1903 г. писал: «Чтобы находить удовольствие в произведениях Лагерлёф, их надо читать в полном виде, без пропусков; они значительно теряют в кратких извлечениях, и самая фабула настолько фантастична, что не поддается пересказу».
Прошло более века с тех пор, как начался триумфальный «полет» Нильса в небе и по книжным прилавкам Швеции и всего мира. Но по-прежнему путешествие мальчика с дикими гусями дарит радость всем, кто узнает о нем.
И потому полет Нильса продолжается.
Л.Ю. Брауде
Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона
Том первый
I. Мальчик
Домовой
Жил на свете мальчик – долговязый, тощий, со светлыми, будто выгоревшими волосами. Не так уж мало он успел прожить на свете – лет четырнадцать, а проку от него было немного. Ему бы только есть, спать да бездельничать. А вот проказничать он был мастер.
Как-то однажды воскресным утром собрались его родители в церковь. Мальчик, одетый в кожаные штаны, рубашку и безрукавку, сидел на краю стола и радовался: «Ну и повезло же мне! Отец с матерью уйдут из дому, и я наконец-то буду сам себе хозяин. Захочу – сниму со стены отцовское ружье и постреляю. И никто мне не запретит».
Но отец словно услышал эти его мысли. Уже стоя на пороге, он вдруг обернулся и сказал:
– Коли не идешь с нами в церковь, сиди дома и читай воскресную проповедь. Понял?
– Ладно, – ответил мальчик. А про себя подумал: «Захочу – почитаю, не захочу – не буду».
Тут его матушка – ну до чего ж проворная! – подскочила к полке, висевшей на стене, схватила книгу и, раскрыв ее на странице с проповедью, которую пастор должен был читать в этот день, положила на стол у окошка. Тут же рядом она положила и раскрытый молитвенник. Потом придвинула к столу большое кресло, купленное в прошлом году с аукциона на Вемменхёгском пасторском дворе. А ведь прежде никому, кроме отца, сидеть в этом кресле не дозволялось!
Мальчик тем временем смотрел на мать и думал: зря она так старается, все равно больше одной-двух страниц он читать не станет. Но отец опять словно угадал мысли сына и, подойдя к нему, строгим голосом сказал:
– Смотри, читай хорошенько! Когда вернемся, перескажешь мне каждую страницу, и если хоть что-нибудь пропустишь, пеняй на себя!
– В проповеди четырнадцать с половиной страниц, – добавила матушка (и когда только сосчитала?). – Садись за работу сейчас же, чтобы успеть все прочесть.
И они ушли. А мальчик, стоя в дверях и глядя им вслед, уныло думал: «Идут небось да радуются, что такую ловушку мне подстроили. Засадили за свою проповедь, корпи теперь, пока не вернутся».
Но отец с матерью вовсе не радовались, а наоборот – были сильно удручены.
Бедняки крестьяне, они так упорно трудились на своем взятом в аренду крохотном клочке земли, что в последнее время стали жить в достатке: кроме поросенка да кур, которых поначалу они только и могли прокормить, завелись в их хозяйстве и коровы, и гуси. Таким прекрасным весенним утром они могли бы идти в церковь в радости и веселье, если бы их не мучили мысли о сыне. Отец горевал, что сын непослушен, ленив, учиться не хочет, работы не любит. С грехом пополам приспособили гусей пасти… Одним словом, недотепа… Мать отцу не перечила: что правда, то правда. Но она больше печалилась о другом: очень уж злого нрава ее сын – жесток с животными и недобр к людям.
– Как бы смирить его злобу да смягчить его нрав! – все повторяла мать. – Не то накличет он беду и на себя, и на нас!
А сын меж тем долго стоял в раздумье: читать проповедь или нет. И наконец решил, что на сей раз лучше не противиться. Войдя в горницу, он уселся в отцовское кресло и целый час повторял вполголоса слова проповеди, пока не начал дремать от собственного бормотания.
На дворе же, хотя было всего лишь двадцатое марта, стояла чудесная погода. Ведь мальчик жил на самом юге провинции Сконе, в одном из приходов Вестра Вемменхёга, и весна здесь была уже в полном разгаре. На деревьях набухли почки, рвы наполнились водой, а на обочинах зацвела мать-и-мачеха. Вьющиеся по каменной ограде двора растения стали коричневыми и блестящими. Буковый лес вдали словно распушился и прямо на глазах становился все гуще и гуще. Ярко голубело небо в вышине, и сквозь полуотворенную дверь в горницу доносилось пение жаворонков. По двору расхаживали куры и гуси, а коровы, почуявшие приход весны даже в хлеву, время от времени растревоженно мычали.
Мальчик читал и клевал носом. «Нет, ни за что не усну, – твердил он, борясь с дремотой, – не то мне до полудня проповедь не вызубрить».
И все-таки уснул.
Долго он спал или нет, только разбудил его легкий шум за спиной.
Прямо перед ним на подоконнике стояло небольшое зеркало, а в нем видна была вся горница. И в тот самый миг, когда мальчик, очнувшись ото сна, поднял голову, он явственно увидел в зеркале, что крышка сундука, принадлежавшего матушке, откинута!
А ведь в этот громадный дубовый сундук, окованный железом, никому, кроме нее, заглядывать не дозволялось. В сундуке она хранила все, что досталось ей по наследству от матери и чем она особо дорожила. Там лежали старинные женские наряды из красного сукна со сборчатыми юбками, с короткими лифами, с расшитыми бисером нагрудниками. Были там и белые накрахмаленные головные повязки, и тяжелые серебряные застежки, и всякие подвески и цепочки. Таких нарядов и украшений никто нынче не носил, и матушка не раз задумывалась, не расстаться ли ей с этой стариной, да все как-то не хватало духу.
И вот сейчас крышка сундука была поднята. Мальчик не мог понять, как это случилось. Ведь он видел собственными глазами, что, прежде чем уйти из дому, матушка заперла сундук на замок. Да разве оставила бы она сундук открытым, когда сын один дома?
Тут мальчик не на шутку перепугался: может, в дом забрался вор? Не смея шевельнуться, он во все глаза глядел в зеркало, ожидая, что вот-вот там кто-то появится.
Вдруг какая-то черная тень упала на край сундука. Она становилась все отчетливее и отчетливее. Да это же вовсе не тень, это кто-то живой, понял мальчик. Он смотрел и не верил своим глазам: верхом на краю сундука сидел самый настоящий домовой!
Увидев домового, мальчик не особенно испугался – чего пугаться такого малыша? Хоть он не раз слышал про домовых, но и представить себе не мог, что они так малы. Этот, на краю сундука, был не более ладони. Его сморщенное, безбородое лицо казалось очень старым. Одет домовой был в черный долгополый кафтан, темные панталоны до колен и черную широкополую шляпу. Но воротник и манжеты, отороченные белыми кружевами, башмаки с пряжками, подвязки с бантами придавали ему нарядный и даже щеголеватый вид. Вытащив из сундука расшитый бисером нагрудник старинной работы, домовой с восхищением стал его разглядывать. Он всецело погрузился в это занятие и не заметил, что мальчик проснулся.
А мальчику вдруг пришла в голову озорная мысль: что, если спихнуть домового в сундук и прихлопнуть сверху крышкой? Или сыграть с ним еще какую-нибудь веселую шутку?…
Но коснуться домового руками у мальчишки не хватило духу, и он стал озираться по сторонам: чем бы столкнуть его в сундук? Взгляд мальчика блуждал по горнице от деревянного диванчика к столу с откидными краями, от стола к очагу, от печных горшков к кофейнику, стоявшему на полке у очага, от ведра с водой у дверей к посудному шкафу, через полуоткрытую дверцу которого виднелись ложки, ножи и вилки, блюда и тарелки. Глянул он и на отцовское ружье – оно висело на стене рядом с портретом датской королевской четы,[1] – и на герань, и на фуксии, которые цвели на подоконнике. Наконец он заметил старую мухоловку, висевшую на оконном косяке.
В мгновение ока сорвал он ее с гвоздя и, метнувшись по горнице, накинул сетку на край сундука. И сам не поверил своей удаче: неужто он и впрямь поймал домового?!
Бедняга беспомощно барахтался на дне глубокой мухоловки, а вылезти оттуда не мог.
Сперва мальчик даже растерялся и не знал, что делать со своей добычей. Он только размахивал мухоловкой туда-сюда, чтобы помешать домовому вскарабкаться наверх.
Вдруг домовой заговорил; он горячо молил отпустить его на волю.
– Я, право же, заслуживаю куда лучшего обхождения за то добро, что сделал твоей семье за долгие-долгие годы, – сказал он. – Отпустишь меня – подарю тебе старинный серебряный далер, серебряную ложку и еще золотую монету, а она ничуть не меньше крышки карманных часов твоего отца!
Хотя эти обещания показались мальчику не больно-то щедрыми, он сразу же пошел на сделку с домовым и перестал размахивать мухоловкой, чтобы тот мог выбраться на волю. По правде говоря, теперь, когда домовой оказался в его власти, Нильс перепугался… Он понял наконец, что имеет дело со страшным, чуждым ему существом из волшебного мира. Кто его знает, этого нелюдя… Поскорее бы от него избавиться…
Но когда домовой уже почти вылез из мухоловки, мальчик вдруг спохватился: как же ему не пришло в голову выговорить себе побольше всякого добра? И перво-наперво потребовать: пусть домовой поколдует, чтобы он, Нильс, получше запомнил воскресную проповедь. «Ну и дурень же я! Чуть не отпустил его!» – подумал он и снова стал трясти мухоловку, чтобы домовой скатился вниз.
Но вдруг он получил такую страшную затрещину, что в голове у него зазвенело. Он отлетел к одной стене, потом к другой и в беспамятстве повалился на пол, да так и остался лежать.
Когда он очнулся, в горнице никого, кроме него, не было; домового и след простыл. Крышка сундука была заперта на замок, а мухоловка висела на своем обычном месте. И если бы не правая щека, горевшая от пощечины, мальчик решил бы, что ему все померещилось. «Отец с матушкой наверняка скажут, что это мне приснилось, – подумал он. – И никакой поблажки из-за домового не сделают, спросят все до единого словечка. Примусь-ка я лучше опять за книгу».
Но когда он пошел к столу, ему стало не по себе. Что за притча? Разве горница может вырасти? Однако же до стола пришлось сделать гораздо больше шагов, чем всегда. А что сталось с креслом? Рядом со столом оно не казалось выше прежнего, но мальчик вынужден был сперва взобраться на перекладину между его ножками, а оттуда вскарабкаться на сиденье. Такое же чудо приключилось и со столом. Чтобы увидеть книжку, пришлось влезть на подлокотник кресла.
«Да что же это такое творится? – снова сам себя спросил мальчик. – Уж не заколдовал ли домовой и стол, и кресло, и горницу?»
Книга по-прежнему лежала на столе, с виду все такая же. Но с ней произошло что-то уж вовсе несусветное: чтобы разобрать хоть слово, мальчику пришлось влезть на книгу!
Все же он прочитал несколько строк, но когда поднял голову и нечаянно взглянул в зеркало, то увидел в нем маленького-премаленького человечка в кожаных штанишках, с остроконечным колпачком на голове.
– Ишь ты! Еще один! А одет точь-в-точь как я! – всплеснув от удивления руками, воскликнул мальчик. Малыш в зеркале проделал то же самое.
Тогда мальчик стал дергать себя за волосы, щипать руки и кружиться по горнице. И тот, в зеркале, мгновенно повторял все его движения.
Мальчик раза два обежал вокруг зеркала, чтобы поглядеть, не спрятался ли там, сзади, какой-нибудь малыш, но никого не нашел. И вот тогда он наконец все понял и задрожал от страха: домовой заколдовал его, и малыш, которого он видел в зеркале, – он сам.
Дикие гуси
Любопытная особенность «Удивительного путешествия Нильса…» заключалась в том, что хотя сказочница и написала учебник географии, но он вовсе не должен был заменить специальный учебник. И значение этой книги оказалось вовсе не в том, что это был просто учебник географии. «Вместо того чтобы написать справочник для студентов университета, она подарила детям стимул к познанию», – заявил шведский исследователь Нильс Афцелиус.
Более того, «Удивительное путешествие Нильса…» – это и своего рода учебник психологии. «Нильса Хольгерссона можно рассматривать со многих точек зрения и читать по-разному, – говорил Нильс Афцелиус. – В первую очередь – это путешествие с увлекательными приключениями, цель которого – сообщить сведения о Швеции, ее животных и растениях, ее истории и культуре детям девяти лет. Одновременно это – история воспитания и развития».
Почему учебник географии, написанный Сельмой Лагерлёф более ста лет тому назад, дети всего мира да и взрослые тоже считают чудеснейшей из сказок?
«Сказки правят жизнью», – заявила она в 1895 г. Сельма Лагерлёф любила народные сказки своей родины, прекрасно знала сборники шведских народных сказок Гуннара Улофа Хюльтен-Кавалиуса и Георга Стефенса, а также Евы Вигстрём. Шарль Перро, Эдуард Лабуле и норвежские собиратели народных сказок Пер Кристен Асбьёрнсен и Йорген Ингебретсен My давно значились среди любимых ею писателей, так же как авторы литературных сказок Ханс Кристиан Андерсен и Сакариас Топелиус, которому она посвятила целую книгу (1920). Сборник «Шведские народные предания» Хермана Хофберга (1884) был ее настольной книгой, и можно даже предположить, что он-то и подсказал ей принцип деления учебника по областям. Хофберг систематизировал собранные им предания, соединяя в отдельные разделы предания из Сконе, Смоланда, Сёрмланда и т. д. Кстати, он, если можно так выразиться, «движется» с юга на север, как и Сельма Лагерлёф.
«Удивительное путешествие Нильса…» – произведение в значительной степени неоромантическое, написанное в духе шведской литературы того времени. Сельма Лагерлёф, тесно связанная с реалистическим искусством Ханса Кристиана Андерсена, Сакариаса Топелиуса, Бьёрнстьерне Бьёрнсона и Чарлза Диккенса, любила старую патриархальную деревню, ей близки были некоторые идеалы неоромантиков. В романе «Сага о Йесте Берлинге» она мечтала воссоздать дух старины, счастливый покой беззаботных дней и прекрасный ландшафт родной провинции Вермланд.
В книге «Удивительное путешествие Нильса…» отдельные познавательные – географические, природоведческие и исторические – сведения прочно объединены, как того и добивалась писательница, сказочной фабулой. «Удивительное путешествие Нильса…» – несомненно литературная, авторская сказка, подчиняющаяся всем канонам этого жанра. В центре такой сказки, по словам австрийского литературоведа Кристы Федершпиль, находятся «человек и его проблемы. Действие вырастает из окружающего его в родном доме мирка. Герой – ребенок или молодая девушка, отношение которых к своей семье имеет большое значение». Авторская сказка Сельмы Лагерлёф объединяет жанры, главным образом волшебной и анималистской сказки.
Волшебны история превращения самого Нильса и его полета по стране, история города Винеты, дудочки, выманивающей крыс из замка Глиммингехюс. Истоки этих вымыслов, как и многих других, – произведения международного фольклора, а также национальные шведские и немецкие сказки и предания. Так, в основе истории прекрасной подруги Мортена, дикой гусыни Дунфин-Пушинки, лежит сказка о заколдованной принцессе, принимающей облик лебедя (в данном случае – гусыни).
Чаще всего писательница переосмысляет сказки и предания, рассказывает их по-своему. Знаменитый международный сказочный мотив о ненависти злых сестер к доброй и красивой писательница переносит в мир птиц. Сестры прекрасной гусыни Пушинки ненавидят ее. Однако среди птиц действуют те же сказочные законы борьбы добра, благородства, духовной красоты со злом, ненавистью, завистью, ревностью, коварством и внутренним уродством. Как и в народной сказке, сестры трижды чуть не сгубили Пушинку, но всякий раз ей помогают Нильс и Мортен.
Чудесно предание об Исэттерс-Кайсе, троллихе, посылающей страшные ветры. Это предание, возникшее в провинции Нёрке, где ветры свободно разгуливают по обширнейшей равнине, и взятое из сборника Хофберга, Лагерлёф также переосмысливает по-своему. Ее Исэттерс-Кайса своего рода Робин Гуд. Она расправляется с жадными и богатыми, берет под защиту бедняков, особенно детей. Правда, одновременно писательница создает и довольно сентиментальный рассказ о раскаянии жадного и жестокого богача.
Старое предание из Вестманланда о том, как некая мать из рода великанов делила владения между тремя сыновьями, также помогает воссоздать картину богатого рудой Бергслагена. Предание о великане из Скалунда насыщается у писательницы множеством бытовых подробностей, диалогами, портретными характеристиками.
Поразительно сложилась судьба Сельмы Лагерлёф, самой знаменитой женщины Швеции конца XIX – начала XX века. Она прожила 82 года, из них 50 лет отдала творчеству. Даже одной из книг этой писательницы было бы достаточно, чтобы обессмертить ее имя. В молодости Лагерлёф создала единственный в своем роде роман «Сага о Йесте Берлинге» (1881–1891). В годы зрелости – замечательную книгу для детей «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона по Швеции» (1906–1907). В старости – трилогию о Лёвеншёльдах – романы «Перстень Лёвеншёльдов» (1925), «Шарлотта Лёвеншёльд» (1925) и «Анна Сверд» (1928). Лагерлёф стала автором 27 крупных произведений, первой женщиной-лауреатом Нобелевской премии – «за благородный идеализм и богатство фантазии», одним из 18 «бессмертных», одним из 18 членов Шведской Академии, а также почетным доктором Упсальского университета.
Удивительно сложилась и судьба этих ее книг. При жизни писательницы ценность произведений для детей и для взрослых измерялась по разной шкале. И никому не могло бы тогда прийти в голову сопоставить их друг с другом, хотя «Удивительное путешествие Нильса» уже в начале XX века завоевало признание. Сейчас все эти книги вошли в мировую литературу, их с равным интересом читают дети и взрослые, а «Удивительное путешествие Нильса…», самое популярное из всех творений Сельмы Лагерлёф, стало книгой подлинно народной не только в Швеции, но и в других странах.
Россия узнала знаменитую сказку Сельмы Лагерлёф в 1908 г. – в переводе Л.Б. Хавкиной. Первый том книги появился под названием «Чудесное путешествие мальчика по Швеции». В 1909 г. последовал перевод второго тома. Большого впечатления на читателей России книга, если судить по прессе того времени, не произвела. Возможно, неуспех «Удивительного путешествия Нильса…» можно объяснить очень неточным, а в трудных местах порою граничащим с пересказом переводом. Некоторые реалии, которые вводит переводчик, транскрипция имен собственных и т. д. заставляют предположить, что перевод сделан с немецкого языка.
В 1910 г. в полном собрании сочинений Лагерлёф вышел перевод книги, сделанный А. Кайранским и М. Барсуковой, а в 1911 г. – новый анонимный перевод (оба, как принято считать, также с немецкого языка). В 1934 г. в Тарту вышел на русском языке сильно сокращенный перевод Б. Соловьева. В переводе этом также много неточностей, купюр.
Дети же познакомились с замечательной книгой Лагерлёф в свободном пересказе литераторов З.М. Задунайской и А.И. Любарской. «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями» вышло в 1940 г. Книга, разумеется, сильно отличается от своего первоисточника. Прежде всего, она почти в шесть раз меньше по объему. Кроме того, литераторы отказались от воспроизведения познавательной, географической стороны эпопеи, превратив в сказочную повесть, несколько изменив сюжет, в частности основное условие – чтобы вернуть себе прежний облик, Нильс, по замыслу Лагерлёф, должен сохранить здоровым и невредимым гусака Мортена.
В настоящем издании представлен первый и единственный в России полный перевод книги с языка оригинала. Тут стоит привести слова критика Л. Уманца, который еще в 1903 г. писал: «Чтобы находить удовольствие в произведениях Лагерлёф, их надо читать в полном виде, без пропусков; они значительно теряют в кратких извлечениях, и самая фабула настолько фантастична, что не поддается пересказу».
Прошло более века с тех пор, как начался триумфальный «полет» Нильса в небе и по книжным прилавкам Швеции и всего мира. Но по-прежнему путешествие мальчика с дикими гусями дарит радость всем, кто узнает о нем.
И потому полет Нильса продолжается.
Л.Ю. Брауде
Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона
Том первый
I. Мальчик
Домовой
Воскресенье, 20 марта
Жил на свете мальчик – долговязый, тощий, со светлыми, будто выгоревшими волосами. Не так уж мало он успел прожить на свете – лет четырнадцать, а проку от него было немного. Ему бы только есть, спать да бездельничать. А вот проказничать он был мастер.
Как-то однажды воскресным утром собрались его родители в церковь. Мальчик, одетый в кожаные штаны, рубашку и безрукавку, сидел на краю стола и радовался: «Ну и повезло же мне! Отец с матерью уйдут из дому, и я наконец-то буду сам себе хозяин. Захочу – сниму со стены отцовское ружье и постреляю. И никто мне не запретит».
Но отец словно услышал эти его мысли. Уже стоя на пороге, он вдруг обернулся и сказал:
– Коли не идешь с нами в церковь, сиди дома и читай воскресную проповедь. Понял?
– Ладно, – ответил мальчик. А про себя подумал: «Захочу – почитаю, не захочу – не буду».
Тут его матушка – ну до чего ж проворная! – подскочила к полке, висевшей на стене, схватила книгу и, раскрыв ее на странице с проповедью, которую пастор должен был читать в этот день, положила на стол у окошка. Тут же рядом она положила и раскрытый молитвенник. Потом придвинула к столу большое кресло, купленное в прошлом году с аукциона на Вемменхёгском пасторском дворе. А ведь прежде никому, кроме отца, сидеть в этом кресле не дозволялось!
Мальчик тем временем смотрел на мать и думал: зря она так старается, все равно больше одной-двух страниц он читать не станет. Но отец опять словно угадал мысли сына и, подойдя к нему, строгим голосом сказал:
– Смотри, читай хорошенько! Когда вернемся, перескажешь мне каждую страницу, и если хоть что-нибудь пропустишь, пеняй на себя!
– В проповеди четырнадцать с половиной страниц, – добавила матушка (и когда только сосчитала?). – Садись за работу сейчас же, чтобы успеть все прочесть.
И они ушли. А мальчик, стоя в дверях и глядя им вслед, уныло думал: «Идут небось да радуются, что такую ловушку мне подстроили. Засадили за свою проповедь, корпи теперь, пока не вернутся».
Но отец с матерью вовсе не радовались, а наоборот – были сильно удручены.
Бедняки крестьяне, они так упорно трудились на своем взятом в аренду крохотном клочке земли, что в последнее время стали жить в достатке: кроме поросенка да кур, которых поначалу они только и могли прокормить, завелись в их хозяйстве и коровы, и гуси. Таким прекрасным весенним утром они могли бы идти в церковь в радости и веселье, если бы их не мучили мысли о сыне. Отец горевал, что сын непослушен, ленив, учиться не хочет, работы не любит. С грехом пополам приспособили гусей пасти… Одним словом, недотепа… Мать отцу не перечила: что правда, то правда. Но она больше печалилась о другом: очень уж злого нрава ее сын – жесток с животными и недобр к людям.
– Как бы смирить его злобу да смягчить его нрав! – все повторяла мать. – Не то накличет он беду и на себя, и на нас!
А сын меж тем долго стоял в раздумье: читать проповедь или нет. И наконец решил, что на сей раз лучше не противиться. Войдя в горницу, он уселся в отцовское кресло и целый час повторял вполголоса слова проповеди, пока не начал дремать от собственного бормотания.
На дворе же, хотя было всего лишь двадцатое марта, стояла чудесная погода. Ведь мальчик жил на самом юге провинции Сконе, в одном из приходов Вестра Вемменхёга, и весна здесь была уже в полном разгаре. На деревьях набухли почки, рвы наполнились водой, а на обочинах зацвела мать-и-мачеха. Вьющиеся по каменной ограде двора растения стали коричневыми и блестящими. Буковый лес вдали словно распушился и прямо на глазах становился все гуще и гуще. Ярко голубело небо в вышине, и сквозь полуотворенную дверь в горницу доносилось пение жаворонков. По двору расхаживали куры и гуси, а коровы, почуявшие приход весны даже в хлеву, время от времени растревоженно мычали.
Мальчик читал и клевал носом. «Нет, ни за что не усну, – твердил он, борясь с дремотой, – не то мне до полудня проповедь не вызубрить».
И все-таки уснул.
Долго он спал или нет, только разбудил его легкий шум за спиной.
Прямо перед ним на подоконнике стояло небольшое зеркало, а в нем видна была вся горница. И в тот самый миг, когда мальчик, очнувшись ото сна, поднял голову, он явственно увидел в зеркале, что крышка сундука, принадлежавшего матушке, откинута!
А ведь в этот громадный дубовый сундук, окованный железом, никому, кроме нее, заглядывать не дозволялось. В сундуке она хранила все, что досталось ей по наследству от матери и чем она особо дорожила. Там лежали старинные женские наряды из красного сукна со сборчатыми юбками, с короткими лифами, с расшитыми бисером нагрудниками. Были там и белые накрахмаленные головные повязки, и тяжелые серебряные застежки, и всякие подвески и цепочки. Таких нарядов и украшений никто нынче не носил, и матушка не раз задумывалась, не расстаться ли ей с этой стариной, да все как-то не хватало духу.
И вот сейчас крышка сундука была поднята. Мальчик не мог понять, как это случилось. Ведь он видел собственными глазами, что, прежде чем уйти из дому, матушка заперла сундук на замок. Да разве оставила бы она сундук открытым, когда сын один дома?
Тут мальчик не на шутку перепугался: может, в дом забрался вор? Не смея шевельнуться, он во все глаза глядел в зеркало, ожидая, что вот-вот там кто-то появится.
Вдруг какая-то черная тень упала на край сундука. Она становилась все отчетливее и отчетливее. Да это же вовсе не тень, это кто-то живой, понял мальчик. Он смотрел и не верил своим глазам: верхом на краю сундука сидел самый настоящий домовой!
Увидев домового, мальчик не особенно испугался – чего пугаться такого малыша? Хоть он не раз слышал про домовых, но и представить себе не мог, что они так малы. Этот, на краю сундука, был не более ладони. Его сморщенное, безбородое лицо казалось очень старым. Одет домовой был в черный долгополый кафтан, темные панталоны до колен и черную широкополую шляпу. Но воротник и манжеты, отороченные белыми кружевами, башмаки с пряжками, подвязки с бантами придавали ему нарядный и даже щеголеватый вид. Вытащив из сундука расшитый бисером нагрудник старинной работы, домовой с восхищением стал его разглядывать. Он всецело погрузился в это занятие и не заметил, что мальчик проснулся.
А мальчику вдруг пришла в голову озорная мысль: что, если спихнуть домового в сундук и прихлопнуть сверху крышкой? Или сыграть с ним еще какую-нибудь веселую шутку?…
Но коснуться домового руками у мальчишки не хватило духу, и он стал озираться по сторонам: чем бы столкнуть его в сундук? Взгляд мальчика блуждал по горнице от деревянного диванчика к столу с откидными краями, от стола к очагу, от печных горшков к кофейнику, стоявшему на полке у очага, от ведра с водой у дверей к посудному шкафу, через полуоткрытую дверцу которого виднелись ложки, ножи и вилки, блюда и тарелки. Глянул он и на отцовское ружье – оно висело на стене рядом с портретом датской королевской четы,[1] – и на герань, и на фуксии, которые цвели на подоконнике. Наконец он заметил старую мухоловку, висевшую на оконном косяке.
В мгновение ока сорвал он ее с гвоздя и, метнувшись по горнице, накинул сетку на край сундука. И сам не поверил своей удаче: неужто он и впрямь поймал домового?!
Бедняга беспомощно барахтался на дне глубокой мухоловки, а вылезти оттуда не мог.
Сперва мальчик даже растерялся и не знал, что делать со своей добычей. Он только размахивал мухоловкой туда-сюда, чтобы помешать домовому вскарабкаться наверх.
Вдруг домовой заговорил; он горячо молил отпустить его на волю.
– Я, право же, заслуживаю куда лучшего обхождения за то добро, что сделал твоей семье за долгие-долгие годы, – сказал он. – Отпустишь меня – подарю тебе старинный серебряный далер, серебряную ложку и еще золотую монету, а она ничуть не меньше крышки карманных часов твоего отца!
Хотя эти обещания показались мальчику не больно-то щедрыми, он сразу же пошел на сделку с домовым и перестал размахивать мухоловкой, чтобы тот мог выбраться на волю. По правде говоря, теперь, когда домовой оказался в его власти, Нильс перепугался… Он понял наконец, что имеет дело со страшным, чуждым ему существом из волшебного мира. Кто его знает, этого нелюдя… Поскорее бы от него избавиться…
Но когда домовой уже почти вылез из мухоловки, мальчик вдруг спохватился: как же ему не пришло в голову выговорить себе побольше всякого добра? И перво-наперво потребовать: пусть домовой поколдует, чтобы он, Нильс, получше запомнил воскресную проповедь. «Ну и дурень же я! Чуть не отпустил его!» – подумал он и снова стал трясти мухоловку, чтобы домовой скатился вниз.
Но вдруг он получил такую страшную затрещину, что в голове у него зазвенело. Он отлетел к одной стене, потом к другой и в беспамятстве повалился на пол, да так и остался лежать.
Когда он очнулся, в горнице никого, кроме него, не было; домового и след простыл. Крышка сундука была заперта на замок, а мухоловка висела на своем обычном месте. И если бы не правая щека, горевшая от пощечины, мальчик решил бы, что ему все померещилось. «Отец с матушкой наверняка скажут, что это мне приснилось, – подумал он. – И никакой поблажки из-за домового не сделают, спросят все до единого словечка. Примусь-ка я лучше опять за книгу».
Но когда он пошел к столу, ему стало не по себе. Что за притча? Разве горница может вырасти? Однако же до стола пришлось сделать гораздо больше шагов, чем всегда. А что сталось с креслом? Рядом со столом оно не казалось выше прежнего, но мальчик вынужден был сперва взобраться на перекладину между его ножками, а оттуда вскарабкаться на сиденье. Такое же чудо приключилось и со столом. Чтобы увидеть книжку, пришлось влезть на подлокотник кресла.
«Да что же это такое творится? – снова сам себя спросил мальчик. – Уж не заколдовал ли домовой и стол, и кресло, и горницу?»
Книга по-прежнему лежала на столе, с виду все такая же. Но с ней произошло что-то уж вовсе несусветное: чтобы разобрать хоть слово, мальчику пришлось влезть на книгу!
Все же он прочитал несколько строк, но когда поднял голову и нечаянно взглянул в зеркало, то увидел в нем маленького-премаленького человечка в кожаных штанишках, с остроконечным колпачком на голове.
– Ишь ты! Еще один! А одет точь-в-точь как я! – всплеснув от удивления руками, воскликнул мальчик. Малыш в зеркале проделал то же самое.
Тогда мальчик стал дергать себя за волосы, щипать руки и кружиться по горнице. И тот, в зеркале, мгновенно повторял все его движения.
Мальчик раза два обежал вокруг зеркала, чтобы поглядеть, не спрятался ли там, сзади, какой-нибудь малыш, но никого не нашел. И вот тогда он наконец все понял и задрожал от страха: домовой заколдовал его, и малыш, которого он видел в зеркале, – он сам.
Дикие гуси
И все-таки мальчик не мог поверить, что превратился в домового.
«Мне это, наверно, снится или чудится. Через минуту-другую я опять стану прежним», – думал он.
Он зажмурился и немного погодя снова взглянул в зеркало, надеясь, что наваждение исчезло. Но не тут-то было – он оставался таким же маленьким. Правда, он ничуть не изменился. Светлые, словно выгоревшие волосы и веснушки на носу, заплатки на кожаных штанишках и штопка на чулке – все было как прежде, только все маленькое-премаленькое.
Нет, сколько ни стой, сколько ни жди – все равно зря. Надо что-то делать. А лучше всего, пожалуй, скорее отыскать домового и помириться с ним.
Мальчик спрыгнул на пол и пустился на поиски. Он искал за шкафами, заглядывал под стулья, под деревянный диванчик и в очаг. Он залезал даже в крысиные норки – все без толку!
И чего-чего только, плача и моля, не сулил он этому нелюдю-домовому! В жизни он никогда больше не обманет, не даст волю злобе, не заснет над проповедью! Только бы ему снова стать человеком – он будет добрым, примерным и послушным мальчиком! Но все обещания были напрасны. Домовой исчез.
Вдруг мальчик вспомнил, что матушка однажды говорила, будто домовые предпочитают жить в коровниках. И он решил тотчас отправиться туда. К счастью, дверь была приотворена, не то он не смог бы дотянуться до щеколды.
Он, как был в одних чулках, выскользнул из горницы в сени и стал искать свои деревянные башмаки. Искал и думал: как же он наденет эти огромные неуклюжие деревянные башмаки на свои маленькие ноги? И вдруг увидел на пороге крошечные башмачки. Тут мальчик еще сильнее испугался. Если уж домовой так предусмотрителен, что заколдовал даже его башмаки, значит, он не скоро снимет заклятие!
На старой дубовой доске, лежавшей у крыльца, прыгал воробей. Увидел он мальчика да как закричит:
– Чик-чирик! Чик-чирик! Гляньте-ка на Нильса Гусопаса! Теперь он Малыш-Коротыш! Ай да Нильс Хольгерссон. Ай да Малыш-Коротыш!
Гуси и куры, бродившие по двору, тотчас уставились на мальчика и подняли ужасный переполох.
– Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! – закричал петух. – Поделом ему! Ку-ка-ре-ку! Он дергал меня за гребень!
– Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! – закудахтали куры. – Поделом ему! Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом!
Гуси же, тесно сгрудившись в стаю, вытянули шеи и загоготали:
– Га-га-га! Кто бы мог такое сделать? Кто бы мог такое сделать! Га-га-га!
Но самое удивительное – мальчик прекрасно понимал все, что они говорили.
«Я, должно быть, знаю теперь язык птиц, потому что сам превратился в домового», – сказал он самому себе. Застыв как вкопанный на крыльце, он стал удивленно прислушиваться к речам птиц.
Невыносимо было слышать, как куры не переставая кудахтали:
– Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом ему! Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом!
Швырнув в них камнем, он крикнул:
– Цыц, негодницы!
Но он не подумал о том, что теперь ему, такому малышу, никого не устрашить. Куры ринулись к нему, обступили со всех сторон и закудахтали:
– Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом тебе! Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом!
Мальчик бросился от них наутек, но куры помчались следом, так громко кудахтая, что он чуть не оглох. И ему никогда бы от них не избавиться, не появись во дворе домашний кот. Стоило курам завидеть кота, как они тотчас смолкли и начали рыться в земле, притворяясь, будто ни о чем другом на свете, кроме червяков, и не помышляют.
Мальчик кинулся к коту.
– Милый Мур! – взмолился он. – Ты, верно, знаешь каждый потайной уголок, каждую норку во дворе?! Будь добр, скажи, где отыскать домового!
Кот ответил не вдруг. Он уселся на землю, обвив передние лапы кольцом пышного хвоста, и уставился на мальчика. Кот был большой, черный, с белым фартучком на груди. Его тщательно вылизанная шубка лоснилась на солнце. Когти он втянул, а серые глаза зажмурил так, что они превратились в узенькие щелочки. Он казался самым добродушным котом на свете.
– Еще бы мне не знать, где живет домовой, – ласковым голосом промяукал кот. – Но с чего ты взял, что я расскажу об этом тебе?
– Милый Мур, помоги мне! – снова взмолился мальчик. – Разве ты не видишь? Он заколдовал меня.
Кот чуть приоткрыл зажмуренные глаза, вдруг позеленевшие от сверкнувшего в них злого огонька.
– Мяу! Мяу! Мур-мур-мур! – злорадно замурлыкал он. – Уж не за то ли я стану помогать тебе, что ты частенько дергал меня за хвост?
Слова эти рассердили мальчика, и он, снова позабыв, как мал и беспомощен, рванулся к коту, закричав:
– А вот еще раз дерну!
Что тут сделалось с котом! Невозможно было поверить, что это тот самый Мур! Шерсть вздыбилась, спина выгнулась колесом, хвост напружинился, лапы напряглись. Кошачьи когти судорожно царапали землю, уши прилегли к голове, глаза широко раскрылись и загорелись красным пламенем. Кот страшно зашипел. Но Нильс не испугался и даже шагнул ему навстречу.
Тогда кот одним прыжком свалил мальчика с ног и, встав ему на грудь передними лапами, прижал к земле. Мальчик почувствовал, как острые когти впиваются ему в тело сквозь безрукавку и рубашку, а в горло вонзаются страшные кошачьи клыки. И он закричал что было сил.
«Мне это, наверно, снится или чудится. Через минуту-другую я опять стану прежним», – думал он.
Он зажмурился и немного погодя снова взглянул в зеркало, надеясь, что наваждение исчезло. Но не тут-то было – он оставался таким же маленьким. Правда, он ничуть не изменился. Светлые, словно выгоревшие волосы и веснушки на носу, заплатки на кожаных штанишках и штопка на чулке – все было как прежде, только все маленькое-премаленькое.
Нет, сколько ни стой, сколько ни жди – все равно зря. Надо что-то делать. А лучше всего, пожалуй, скорее отыскать домового и помириться с ним.
Мальчик спрыгнул на пол и пустился на поиски. Он искал за шкафами, заглядывал под стулья, под деревянный диванчик и в очаг. Он залезал даже в крысиные норки – все без толку!
И чего-чего только, плача и моля, не сулил он этому нелюдю-домовому! В жизни он никогда больше не обманет, не даст волю злобе, не заснет над проповедью! Только бы ему снова стать человеком – он будет добрым, примерным и послушным мальчиком! Но все обещания были напрасны. Домовой исчез.
Вдруг мальчик вспомнил, что матушка однажды говорила, будто домовые предпочитают жить в коровниках. И он решил тотчас отправиться туда. К счастью, дверь была приотворена, не то он не смог бы дотянуться до щеколды.
Он, как был в одних чулках, выскользнул из горницы в сени и стал искать свои деревянные башмаки. Искал и думал: как же он наденет эти огромные неуклюжие деревянные башмаки на свои маленькие ноги? И вдруг увидел на пороге крошечные башмачки. Тут мальчик еще сильнее испугался. Если уж домовой так предусмотрителен, что заколдовал даже его башмаки, значит, он не скоро снимет заклятие!
На старой дубовой доске, лежавшей у крыльца, прыгал воробей. Увидел он мальчика да как закричит:
– Чик-чирик! Чик-чирик! Гляньте-ка на Нильса Гусопаса! Теперь он Малыш-Коротыш! Ай да Нильс Хольгерссон. Ай да Малыш-Коротыш!
Гуси и куры, бродившие по двору, тотчас уставились на мальчика и подняли ужасный переполох.
– Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! – закричал петух. – Поделом ему! Ку-ка-ре-ку! Он дергал меня за гребень!
– Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! – закудахтали куры. – Поделом ему! Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом!
Гуси же, тесно сгрудившись в стаю, вытянули шеи и загоготали:
– Га-га-га! Кто бы мог такое сделать? Кто бы мог такое сделать! Га-га-га!
Но самое удивительное – мальчик прекрасно понимал все, что они говорили.
«Я, должно быть, знаю теперь язык птиц, потому что сам превратился в домового», – сказал он самому себе. Застыв как вкопанный на крыльце, он стал удивленно прислушиваться к речам птиц.
Невыносимо было слышать, как куры не переставая кудахтали:
– Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом ему! Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом!
Швырнув в них камнем, он крикнул:
– Цыц, негодницы!
Но он не подумал о том, что теперь ему, такому малышу, никого не устрашить. Куры ринулись к нему, обступили со всех сторон и закудахтали:
– Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом тебе! Ко-ко-ко! Ко-ко-ко! Поделом!
Мальчик бросился от них наутек, но куры помчались следом, так громко кудахтая, что он чуть не оглох. И ему никогда бы от них не избавиться, не появись во дворе домашний кот. Стоило курам завидеть кота, как они тотчас смолкли и начали рыться в земле, притворяясь, будто ни о чем другом на свете, кроме червяков, и не помышляют.
Мальчик кинулся к коту.
– Милый Мур! – взмолился он. – Ты, верно, знаешь каждый потайной уголок, каждую норку во дворе?! Будь добр, скажи, где отыскать домового!
Кот ответил не вдруг. Он уселся на землю, обвив передние лапы кольцом пышного хвоста, и уставился на мальчика. Кот был большой, черный, с белым фартучком на груди. Его тщательно вылизанная шубка лоснилась на солнце. Когти он втянул, а серые глаза зажмурил так, что они превратились в узенькие щелочки. Он казался самым добродушным котом на свете.
– Еще бы мне не знать, где живет домовой, – ласковым голосом промяукал кот. – Но с чего ты взял, что я расскажу об этом тебе?
– Милый Мур, помоги мне! – снова взмолился мальчик. – Разве ты не видишь? Он заколдовал меня.
Кот чуть приоткрыл зажмуренные глаза, вдруг позеленевшие от сверкнувшего в них злого огонька.
– Мяу! Мяу! Мур-мур-мур! – злорадно замурлыкал он. – Уж не за то ли я стану помогать тебе, что ты частенько дергал меня за хвост?
Слова эти рассердили мальчика, и он, снова позабыв, как мал и беспомощен, рванулся к коту, закричав:
– А вот еще раз дерну!
Что тут сделалось с котом! Невозможно было поверить, что это тот самый Мур! Шерсть вздыбилась, спина выгнулась колесом, хвост напружинился, лапы напряглись. Кошачьи когти судорожно царапали землю, уши прилегли к голове, глаза широко раскрылись и загорелись красным пламенем. Кот страшно зашипел. Но Нильс не испугался и даже шагнул ему навстречу.
Тогда кот одним прыжком свалил мальчика с ног и, встав ему на грудь передними лапами, прижал к земле. Мальчик почувствовал, как острые когти впиваются ему в тело сквозь безрукавку и рубашку, а в горло вонзаются страшные кошачьи клыки. И он закричал что было сил.