Страница:
Торжественно обратилась она к молодому гусаку:
– Знай же, гусак! Я – Акка с Кебнекайсе; гусь, что обычно летит ближе всех ко мне справа, – Юкси из Вассияуре, а гусыня, что летит слева, Какси из Нуольи![3] Знай также, что второй гусь справа – Кольме из Сарекчёкко, вторая слева – Нелье из Сваппаваары, за ними летят Вииси с гор Увиксфьеллен и Кууси из Шангелли. И помни – все они, как и шестеро гусят, что летят в самом хвосте – трое справа, трое слева, – гуси с высоких гор, гуси из самых знатных семейств! Не вздумай считать нас бродягами, которые заводят знакомство с первым встречным. И знай, что мы не позволим делить с нами ночлег тому, кто не пожелает сказать, какого он роду-племени!
При этих словах гусыни-предводительницы мальчик поспешно выступил вперед. Его огорчило, что гусак, так бойко отвечавший, когда речь шла о нем самом, уклонился от ответа, когда дело коснулось его, Нильса.
– Я не стану утаивать, кто я такой, – сказал он. – Зовут меня Нильс Хольгерссон, я сын крестьянина-арендатора. До самого нынешнего дня я был человеком, но утром…
Закончить ему не удалось. Стоило ему только сказать, что он был человеком, как гусыня-предводительница отступила на три шага назад, а остальные гуси – и того дальше. Вытянув шеи, они сердито зашипели на мальчика.
– Это я почуяла с той самой минуты, как увидела тебя на здешнем берегу, – молвила Акка. – А теперь убирайся, да поскорее! Мы не потерпим среди нас человека!
– Быть того не может, чтобы вы, дикие гуси, боялись такого кроху, – заступился за мальчика гусак. – Завтра он, ясное дело, отправится домой, но нынче ему придется заночевать здесь, среди нас. Неужели кто-нибудь из нас возьмет грех на душу и допустит, чтобы этакий бедняга сам защищался ночью от лиса или от ласки?
Дикая гусыня снова подошла ближе, но видно было, что она с трудом преодолевает страх.
– Я научена бояться всякого, кто называет себя человеком, велик он или мал, – сказала она. – Но коли ты, белый гусак, поручишься, что этот малыш не причинит нам зла, так и быть, пусть остается на ночь! Однако же, сдается мне, наше ночное пристанище не годится ни тебе, ни ему: ведь мы собираемся заночевать на плавучей льдине посреди озера.
Этими словами гусыня надеялась поколебать решение гусака. Но не тут-то было!
– Вы очень благоразумны, раз выбрали такое надежное место для ночлега, – похвалил Мортен диких гусей.
– Ладно! Но ты в ответе за то, что этот человек завтра отправится домой.
– Тогда придется и мне с вами расстаться. Да, да, и мне тоже, – молвил гусак. – Я поклялся не бросать его.
– Ты волен лететь куда вздумается, – сказала гусыня-предводительница и, поднявшись в воздух, перелетела на льдину посреди озера. Остальные гуси один за другим последовали за ней.
Мальчик был удручен тем, что из его путешествия в Лапландию ничего не получится, и вдобавок он боялся ночевать на холодной льдине.
– Час от часу не легче, Мортен, – пожаловался он гусаку. – Мы ведь околеем с холоду на этой льдине!
Но гусак не пал духом.
– Не бойся! – утешил он мальчика. – Только собери побольше сухой травы. Сколько сможешь.
Когда Нильс набрал полную охапку сухой осоки, гусак, схватив его за ворот рубашки, перенес вместе с травой на льдину. Дикие гуси уже спали там стоя, спрятав клюв под крыло.
– Расстели-ка траву, чтоб я мог встать на нее, не то лапы ко льду примерзнут! – попросил Мортен. – Помоги мне, я помогу тебе!
И едва Нильс выполнил его просьбу, как гусак снова подхватил его за ворот рубашки и сунул к себе под крыло.
– Тебе будет здесь тепло и уютно, – сказал он и крепче прижал мальчика крылом.
Усталый мальчик глубоко зарылся в гусиный пух и ничего не ответил. Ему и впрямь было тепло и уютно, и он мгновенно уснул.
Ночь
Гусиные забавы
Какое-то время, примерно столько, сколько требуется гусю на завтрак, в лесу все оставалось как обычно. Но вот, ближе к полудню, под густыми буковыми кронами вдруг показалась дикая гусыня. Она летела медленно, неуверенно, выискивая дорогу меж мощных стволов и ветвей. Едва завидев гусыню, Смирре-лис, сидевший под молодым буком, вскочил и приготовился к прыжку. Дикая гусыня не уклонилась в сторону и пролетела совсем низко над лисом. Смирре подпрыгнул, но промахнулся, и гусыня полетела дальше к озеру.
Немного погодя появилась другая дикая гусыня. Она летела точно тем же путем, что и первая, только еще ниже и еще медленней. Она проплыла над самой головой Смирре, и он, высоко подпрыгнув, даже коснулся ушами ее лапок. Но и эту гусыню ему схватить не удалось; цела и невредима, она бесшумно, будто тень, продолжала скользить к озеру.
Потом показалась третья дикая гусыня. Она летела еще ниже и еще медленней, с трудом пробираясь меж буковых стволов. Пружинистый прыжок Смирре-лиса – и гусыня на волоске от гибели; но и ей как-то удалось спастись.
Вскоре появилась четвертая дикая гусыня. Она летела так медленно и так неумело, что поймать ее вроде бы ничего не стоило, но Смирре все же побоялся опять промахнуться и благоразумно решил: пусть себе летит мимо. Однако гусыня летела прямо на Смирре, опускаясь все ниже и ниже, и лис не выдержал. Он подпрыгнул, да так высоко, что задел гусыню лапой, но и на этот раз добыча от него ускользнула.
Не успел Смирре перевести дух, как показались три гуся рядком. Они летели точно тем же путем, что и гусыни. Смирре отчаянно прыгал то за одним, то за другим, пытаясь их поймать, но гуси ловко увертывались.
Затем появилось сразу пятеро гусей, которые летели гораздо лучше прежних. Они долго кружились над лисом, стараясь заставить его прыгать, но Смирре устоял перед соблазном.
Прошло какое-то время, и вдруг Смирре увидел среди деревьев еще одну дикую гусыню, тринадцатую в стае. Она была так стара, что в ее поседевшем оперении не осталось ни единого темного перышка. Похоже, она плохо владела одним крылом и летела – аж жалость брала – беспомощно, вкривь-вкось, почти касаясь земли. Смирре даже не понадобилось высоко прыгать – он преследовал гусыню большими скачками почти до самого озера. Но и на сей раз – все напрасно.
Когда же, распластав широкие крылья, появился новый гусь, четырнадцатый, мрачный лес словно озарился – таким ослепительно-белым он был. Увидев его, Смирре собрал все свои силы и подпрыгнул чуть не до самых верхушек деревьев, но белый гусь, цел и невредим, пролетел, как и все другие, мимо.
На некоторое время в буковом лесу наступил покой. Казалось, уже пролетели все гуси. Смирре наконец вспомнил про своего пленника и, подняв глаза, взглянул на молодой бук. Но малыша и след простыл.
Подумать, куда он делся, Смирре не успел: с озера, медленно проплывая под покровом леса, возвращалась первая гусыня… Вслед за первой появилась вторая, за ней третья, потом четвертая… Вот пятый гусь… Вереницу замыкали старая льдисто-серая гусыня и большой белый гусак. Все они летели медленно и низко, а над головой Смирре опускались еще ниже, как бы предлагая себя поймать. Смирре как сумасшедший гонялся за ними, прыгая чуть не до вершин деревьев, но схватить хотя бы одну птицу ему никак не удавалось.
Это продолжалось бесконечно. Гуси прилетали и улетали, потом прилетали и улетали снова, по-прежнему целые и невредимые. Смирре-лис был вне себя. Он еще хорошо помнил голод нынешней зимы, помнил морозные дни и ночи, когда ему приходилось до изнеможения рыскать по округе в тщетных поисках добычи. Перелетных птиц тогда не было, крысы попрятались в стылые норы, кур позапирали в курятниках. А сегодня превосходные дикие гуси, нагулявшие жир за морем на немецких нивах и вересковых пустошах, целый день кружились над самой его головой, и он даже не раз задевал их лапами. Но утолить свой голод так и не сумел!
Смирре был уже не молод. Не раз за ним по пятам гнались собаки, свистели над ухом пули. Однажды он долго отсиживался в своей норе, меж тем как гончие сторожили все отнорки и казалось, вот-вот его схватят. Но даже тогда он не испытывал такого отчаяния, как сегодня. Ужаснее этого дня Смирре-лису переживать не доводилось.
Утром, пока еще не начались гусиные забавы, Смирре выглядел роскошно. Гуси только диву давались его щегольству. Шкура у него была ярко-рыжая, грудь белая, нос черный, а хвост пышный, будто страусовое опахало. Но к вечеру шерсть лиса взмокла от пота и повисла клочьями, глаза потускнели, он прерывисто дышал, высунув язык, из его пасти стекала пена.
Лис уже не чуял ног от усталости, голова кружилась, перед глазами так и мелькали дикие гуси. Теперь он гонялся даже за солнечными бликами, игравшими на земле, за злосчастной бабочкой-крапивницей, которая прежде времени появилась на свет из своего кокона.
Целый день дикие гуси без устали летали взад-вперед, мучая Смирре. Он был так истерзан, затравлен, что мог вот-вот потерять рассудок. Но гуси, не испытывая к нему ни капли жалости, продолжали свои забавы, хотя и понимали, что лис уже плохо различает их и прыгает даже за их тенями.
И только когда Смирре, готовый испустить дух, в изнеможении упал на кучку палой листвы, гуси оставили его в покое.
– Теперь ты знаешь, лис, каково придется тому, кто дерзнет поднять лапу на Акку с Кебнекайсе! – напоследок крикнули дикие гуси прямо ему в ухо.
С тем они и улетели, оставив наконец Смирре в покое.
III. Жизнь диких птиц небесных
В крестьянской усадьбе
В эту самую пору случилось в Сконе происшествие, о котором немало толковали в округе. О нем даже писали в газетах, но многие сочли его просто-напросто небылицей, так как не могли найти ему объяснения.
А произошло вот что: в орешнике на берегу озера Вомбшён поймали белку и принесли ее в ближнюю крестьянскую усадьбу. На крестьянском дворе все от мала до велика обрадовались красивой зверюшке с пушистым хвостиком, умными любопытными глазками и проворными лапками. Обитатели усадьбы собирались целое лето любоваться ловкостью белочки, ее веселыми забавами. Они живо привели в порядок старую беличью клетку – маленький зеленого цвета домик – и проволочное колесо. В домике с дверцей и оконцем белке предстояло кормиться и спать: туда положили подстилку из листьев и несколько орехов, поставили плошку с молоком. А проволочное колесо предназначалось белке для забав: здесь она могла бегать, кружиться, карабкаться.
Люди думали, что осчастливили белочку. И очень удивлялись, что она не хотела обживать свой домик, а печально сидела, забившись в уголок, и время от времени жалобно повизгивала. К корму она не притрагивалась и ни разу не покружилась в проволочном колесе.
– Боится, видать, – говорили люди. – Завтра, как освоится, станет и есть, и забавляться.
Но вскоре белочка была забыта – в крестьянской усадьбе спешно готовились к празднику, и никто даже не думал, каково зверюшке в неволе. Женщины усердно жарили и пекли. Но то ли у них медленно поднималось тесто, то ли сами хозяйки замешкались, только с выпечкой сильно припозднились и кухарничали еще долго после того, как стемнело.
Одна лишь старая хозяйка не могла ни стряпать, ни печь – уж очень преклонных лет она была. Удрученная тем, что осталась в стороне от праздничных хлопот, старушка не легла спать, а села в чистой горнице у окошка и стала глядеть на двор. Из открытых дверей поварни струился яркий свет зажженных свечей. Двор, со всех сторон обнесенный постройками, был так хорошо освещен, что старушка видела даже трещинки в штукатурке на противоположной стене. Видна ей была и ярче всего освещенная беличья клетка и белка, неустанно прыгавшая из домика на колесо и обратно. «Чем это обеспокоена белка?» – подумала старая хозяйка, но тут же решила, что яркий свет мешает зверюшке спать.
В усадьбе между хлевом и конюшней были широкие крытые въездные ворота, на которые также падал свет. И вот когда время уже близилось к полуночи, старушка вдруг увидела, как из-под арки ворот осторожно крадется на двор крохотный мальчуган. Сам ростом с ладонь, но в деревянных башмаках и кожаных штанах, ну что твой работник! «Не иначе, это домовой», – подумала старушка, но нисколечко не испугалась. Ведь она не раз слышала, будто домовой водится в здешней усадьбе, хотя никогда прежде его не видывала. А домовой, все знают, где ни появится, всюду приносит счастье.
Домовой тем временем уже бежал по мощенному камнем двору прямо к беличьей клетке. Но клетка висела высоко, дотянуться до нее он не смог и пошел к сараю, где хранилась рыболовная снасть. Взяв удилище, он прислонил его к клетке и в один момент взлетел по нему вверх – прямо как заправский моряк по канату. Очутившись у клетки, он стал трясти дверцу зеленого домика, чтобы отворить ее. Старая хозяйка спокойно сидела на своем месте: она знала, что дети заперли дверцу на висячий замок из боязни, как бы соседские мальчишки не украли белочку. Малыш и в самом деле не смог отворить дверцу клетки. Тогда белка вскочила на проволочное колесо и долго что-то говорила домовому. Выслушав пленницу, он съехал по удилищу вниз на землю и выбежал из ворот усадьбы.
А старушка осталась сидеть у окошка, словно надеялась еще раз в эту ночь увидеть домового. И впрямь – немного погодя малыш вернулся. Он мчался так, что ноги его едва касались земли. Старая хозяйка явственно видела его своими дальнозоркими глазами. Она даже различила в руках домового какую-то ношу, но не могла понять, что же это такое. Ношу из левой руки он положил на камни, а ношу из правой взял с собой наверх и передал белке, выбив стекло в оконце домика своим маленьким деревянным башмачком. Затем он съехал вниз, поднял то, что положил на камни, и, снова вскарабкавшись наверх, отдал это белочке. А потом так же поспешно умчался прочь.
Тут уж старая хозяйка не могла усидеть в горнице. Она поднялась, вышла на двор и тихонько притаилась в тени насоса. Только в засаде она была не одна: кое-кто, также заметив малыша, сгорал от любопытства. То была домашняя кошка. Осторожно подкравшись, она прижалась к стене дома в нескольких шагах от яркой полоски света. Немало времени провели старушка и кошка в ожидании этой холодной мартовской ночью. Старушка начала было подумывать, не пойти ли ей обратно в горницу, как вдруг услыхала стук деревянных башмачков по мощеному двору. Она увидала, что малыш-домовой, как и прежде, что-то несет и это что-то пищит и барахтается у него в руках. И тут старую хозяйку осенило: домовой-то бегал в орешник за детенышами бельчихи и принес их ей, чтобы они не подохли с голоду.
Старая хозяйка затаила дыхание, боясь спугнуть домового, но тот, видно, не заметил ее. Зато сверкнувшие рядом зеленым огнем кошачьи глаза заставили его замереть на месте, как раз когда он собирался положить одного бельчонка на камни, а с другим махнуть к клетке. Он стоял и беспомощно озирался по сторонам. Внезапно домовой увидел старую хозяйку и, недолго думая, протянул ей бельчонка.
Старушке не хотелось оказаться недостойной его доверия. Нагнувшись, она взяла бельчонка и держала его в руках, пока домовой относил в клетку другого. Потом он вернулся за первым бельчонком и тоже переправил его в клетку.
Утром за завтраком старушка, не в силах таиться, рассказала домочадцам о том, что произошло ночью. Ее, ясное дело, высмеяли: привиделось, мол, все старой во сне. Да и никаких бельчат в эту пору, ранней весной, не бывает. Но старая хозяйка упрямо стояла на своем: кто не верит, пусть заглянет в беличью клетку. И вот в зеленом домике на подстилке из листьев все увидели четверку полуголых, полуслепых бельчат, которым было не более двух дней от роду.
Увидев их, хозяин усадьбы сказал:
– Быль это или небыль, одно ясно – все в нашей усадьбе повели себя так, что нам надобно стыдиться и людей, и зверей.
С этими словами он вытащил из клетки молодую бельчиху со всем ее выводком и положил их в передник старой хозяйки.
– Ступай с ними в орешник, матушка, – велел он, – и отпусти на волю!
Вот об этом-то происшествии и шли немалые толки. О нем даже писали в газетах. Но большинство людей в него не верили: просто не могли объяснить, как такое могло произойти.
Витшёвле
Несколько дней спустя случилось еще одно удивительное событие. Однажды утром на засеянном поле, неподалеку от большого поместья Витшёвле, что в восточной части провинции Сконе, опустилась стая диких гусей. Тринадцать из них были обычные, заурядного серого цвета, а один гусак – белый. У него на спине сидел малыш, одетый в желтые кожаные штаны, зеленую безрукавку и белый колпачок.
В поле, на которое опустились гуси, земля была с заметной примесью песка, как и повсюду в приморье. Ведь Балтийское море было совсем близко! Повсюду, куда ни кинь взгляд, виднелись обширные сосновые леса. В былые времена здесь, видимо, укрепляли наносные пески.
– Знай же, гусак! Я – Акка с Кебнекайсе; гусь, что обычно летит ближе всех ко мне справа, – Юкси из Вассияуре, а гусыня, что летит слева, Какси из Нуольи![3] Знай также, что второй гусь справа – Кольме из Сарекчёкко, вторая слева – Нелье из Сваппаваары, за ними летят Вииси с гор Увиксфьеллен и Кууси из Шангелли. И помни – все они, как и шестеро гусят, что летят в самом хвосте – трое справа, трое слева, – гуси с высоких гор, гуси из самых знатных семейств! Не вздумай считать нас бродягами, которые заводят знакомство с первым встречным. И знай, что мы не позволим делить с нами ночлег тому, кто не пожелает сказать, какого он роду-племени!
При этих словах гусыни-предводительницы мальчик поспешно выступил вперед. Его огорчило, что гусак, так бойко отвечавший, когда речь шла о нем самом, уклонился от ответа, когда дело коснулось его, Нильса.
– Я не стану утаивать, кто я такой, – сказал он. – Зовут меня Нильс Хольгерссон, я сын крестьянина-арендатора. До самого нынешнего дня я был человеком, но утром…
Закончить ему не удалось. Стоило ему только сказать, что он был человеком, как гусыня-предводительница отступила на три шага назад, а остальные гуси – и того дальше. Вытянув шеи, они сердито зашипели на мальчика.
– Это я почуяла с той самой минуты, как увидела тебя на здешнем берегу, – молвила Акка. – А теперь убирайся, да поскорее! Мы не потерпим среди нас человека!
– Быть того не может, чтобы вы, дикие гуси, боялись такого кроху, – заступился за мальчика гусак. – Завтра он, ясное дело, отправится домой, но нынче ему придется заночевать здесь, среди нас. Неужели кто-нибудь из нас возьмет грех на душу и допустит, чтобы этакий бедняга сам защищался ночью от лиса или от ласки?
Дикая гусыня снова подошла ближе, но видно было, что она с трудом преодолевает страх.
– Я научена бояться всякого, кто называет себя человеком, велик он или мал, – сказала она. – Но коли ты, белый гусак, поручишься, что этот малыш не причинит нам зла, так и быть, пусть остается на ночь! Однако же, сдается мне, наше ночное пристанище не годится ни тебе, ни ему: ведь мы собираемся заночевать на плавучей льдине посреди озера.
Этими словами гусыня надеялась поколебать решение гусака. Но не тут-то было!
– Вы очень благоразумны, раз выбрали такое надежное место для ночлега, – похвалил Мортен диких гусей.
– Ладно! Но ты в ответе за то, что этот человек завтра отправится домой.
– Тогда придется и мне с вами расстаться. Да, да, и мне тоже, – молвил гусак. – Я поклялся не бросать его.
– Ты волен лететь куда вздумается, – сказала гусыня-предводительница и, поднявшись в воздух, перелетела на льдину посреди озера. Остальные гуси один за другим последовали за ней.
Мальчик был удручен тем, что из его путешествия в Лапландию ничего не получится, и вдобавок он боялся ночевать на холодной льдине.
– Час от часу не легче, Мортен, – пожаловался он гусаку. – Мы ведь околеем с холоду на этой льдине!
Но гусак не пал духом.
– Не бойся! – утешил он мальчика. – Только собери побольше сухой травы. Сколько сможешь.
Когда Нильс набрал полную охапку сухой осоки, гусак, схватив его за ворот рубашки, перенес вместе с травой на льдину. Дикие гуси уже спали там стоя, спрятав клюв под крыло.
– Расстели-ка траву, чтоб я мог встать на нее, не то лапы ко льду примерзнут! – попросил Мортен. – Помоги мне, я помогу тебе!
И едва Нильс выполнил его просьбу, как гусак снова подхватил его за ворот рубашки и сунул к себе под крыло.
– Тебе будет здесь тепло и уютно, – сказал он и крепче прижал мальчика крылом.
Усталый мальчик глубоко зарылся в гусиный пух и ничего не ответил. Ему и впрямь было тепло и уютно, и он мгновенно уснул.
Ночь
Правду говорят, что весенний лед всегда ненадежен и доверяться ему нельзя. Среди ночи плавучая льдина переместилась по озеру Вомбшён и одним краем прибилась к берегу. Случилось так, что Смирре-лис, живший в ту пору на восточном берегу озера, в парке замка Эведсклостер, приметил диких гусей еще вечером. Отправившись ночью на охоту, он увидел эту льдину. Такая удача ему и не снилась! И лис прыгнул на льдину, надеясь поживиться.
Только Смирре подкрался к стае, как – вжик! – поскользнулся. Его когти громко царапнули по льду. Гуси проснулись и захлопали крыльями, намереваясь взлететь. Но куда им было состязаться в ловкости со Смирре! Лис рванулся вперед словно стрела, выпущенная из лука, и успел схватить одну из гусынь. Волоча ее за крыло, он кинулся обратно на берег.
Однако в ту ночь дикие гуси, на их счастье, были не одни на льдине. Хоть и маленький, а все же нашелся у них защитник! Когда белый гусак расправил крылья, мальчик упал на лед и проснулся. Ошарашенный, он некоторое время сидел, не понимая, отчего такой переполох. Но увидев, как по льдине, держа в зубах гусыню, бежит коротколапый песик, мальчик ринулся следом, чтобы отнять гусыню. Белый гусак успел крикнуть ему вслед:
– Берегись, Малыш-Коротыш! Берегись!
«Чего бояться такого маленького песика?» – подумал мальчик и помчался что есть духу.
Услыхав стук деревянных башмачков Нильса, дикая гусыня, которую волочил Смирре-лис, не поверила своим ушам. И как ни худо ей было, подумала: «Смешно, этот малявка надеется отнять меня у лиса! Кончится тем, что он свалится в какую-нибудь промоину».
Но мальчик отчетливо различал в темноте каждую трещину, каждую полынью и храбро их перепрыгивал. Ведь у него был теперь зоркий глаз домового, он хорошо видел в ночном мраке.
Меж тем Смирре-лис уже карабкался по береговому откосу в том месте, где причалила льдина.
– Брось гусыню, ворюга! – закричал ему мальчик.
Смирре не знал, кто кричит, но не стал оглядываться и терять время, а лишь ускорил бег.
Он помчался в густой буковый лес; мальчик, не думая об опасности, последовал за ним. Он не мог забыть, с каким страхом и презрением встретили его вечером дикие гуси. Пусть же знают, что человек, даже маленький, стоит большего, нежели все прочие создания на земле.
Время от времени мальчик кричал «псу», чтобы тот бросил добычу:
– А еще пес называется! И не стыдно тебе красть гусей! Кому говорю, брось гусыню, не то задам тебе трепку, своих не узнаешь! Не бросишь – расскажу твоему хозяину, как ты себя ведешь!
При этих словах Смирре-лис захохотал и чуть не выпустил гусыню – он наконец-то понял, что его принимают за какого-то паршивого пса, который боится трепки! Ведь Смирре был отпетым разбойником, грозой всей округи! Он не довольствовался, как другие, охотой на крыс и полевок, а разбойничал даже в усадьбах, крал кур и гусей. И его, понятно, рассмешили слова мальчика. Подобной чепухи он не слыхивал с тех пор, как был маленьким лисенком.
Мальчик мчался за лисом во всю прыть. Толстые стволы огромных буков так и мелькали перед его глазами. Он был уже совсем близко от лиса.
– А я все-таки отниму у тебя гусыню! – заорал он что есть мочи и схватил Смирре за хвост. Но удержать лиса у него не хватило сил. Смирре рванулся и поволок мальчика за собой, да так быстро, что сухая буковая листва вихрем закружилась вокруг.
Тут-то Смирре сообразил – ведь его преследователь совсем не опасен! Лис остановился, положил гусыню на землю, придавил ее передними лапами и уже раскрыл было пасть, чтобы перегрызть ей горло… Но внезапно передумал – ему захотелось подразнить этого малыша, который гнался за ним.
– Тяв! Тяв! – залаял он. – Беги ябедничай хозяину, да поживее, пока я не задрал твою гусыню.
Ну и удивился же Нильс, увидев острую мордочку «пса», за которым он бежал! А какой у него хриплый и злобный голос! Еще и издевается! От возмущения мальчик и страха не почувствовал. Упершись ногами в корень бука, он еще крепче вцепился в лисий хвост. И едва лис снова разинул пасть над горлом гусыни, мальчик изо всех сил дернул его за хвост и поволок за собой. Ошарашенный Смирре, не сопротивляясь, дал оттащить себя на несколько шагов. А дикая гусыня оказалась на свободе. Тяжело взмахнув крыльями, она поднялась в воздух. Одно ее крыло было ранено, к тому же она ничего не видела в ночном мраке и была беспомощна в лесу, точно слепая. Прийти на выручку мальчику гусыня не могла. С трудом найдя просвет в темных буковых кронах, она полетела назад к озеру.
Нильс был вне себя от радости, что спас гусыню.
Проводив злобным взглядом ускользнувшую добычу, Смирре кинулся на мальчика.
– Не гусыня, так хоть ты мне достанешься! – прорычал он.
– И не мечтай! – ответил Нильс, все еще крепко держась за лисий хвост.
Всякий раз, когда Смирре пытался схватить мальчика, кончик хвоста вместе с Нильсом относило в другую сторону. Начался такой пляс, что буковая листва вихрем закружилась вокруг. Смирре все вертелся и вертелся волчком, но достать своего врага, крепко вцепившегося в его хвост, никак не мог.
Нильс, опьяненный удачей, поначалу только смеялся и дразнил лиса. Но Смирре, старый опытный охотник, был на редкость вынослив и неутомим, и скоро мальчик стал опасаться, как бы в конце концов лис его все-таки не схватил.
Вдруг взгляд Нильса упал на ближний молодой бук. Стремясь вырваться к солнцу из-под свода вековых буков, он изо всех сил тянулся вверх и был тонкий, как прутик. Мальчик выпустил лисий хвост и в один миг вскарабкался на деревцо. А Смирре-лис еще довольно долго кружился вокруг собственного хвоста.
– Будет тебе плясать! – не выдержал наконец мальчик.
Подобного бесчестья Смирре снести не мог. Неужели эта жалкая козявка возьмет над ним верх?!
И лис улегся под деревом – сторожить мальчика. Сидеть верхом на слабой ветке Нильсу было не очень-то удобно, но перебраться на другое дерево он не мог: слишком далеко для него были ветки высоких соседних буков. А спуститься вниз он просто не отваживался.
Нильс страшно замерз, руки его окоченели, и он с трудом держался за ветку. Мальчика сильно клонило ко сну, но он не смел заснуть из страха свалиться вниз.
Как жутко было ночной порой в лесу! Прежде он и представить себе не мог, что такое ночь! Казалось, будто весь мир окаменел и никогда более не вернется к жизни.
Но вот начало светать, и мальчик повеселел: все опять оживало, становилось прежним, хотя мороз был еще более жгучим, чем ночью. Наконец взошло солнце. Оно было не золотым, а багровым, и Нильсу почудилось, что вид у него сердитый. И с чего это солнце гневается? Не оттого ли, что за время его отлучки ночь так сильно выстудила землю, сделала ее такой мрачной?
Во все стороны солнце посылало крупные пучки своих лучей, словно желая посмотреть, сколько бед натворила ночь. Все вокруг стыдливо покраснело, будто оправдываясь. Заалели тучи на небе, гладкие шелковистые стволы буков, густо сплетенные ветки древесных крон, иней, покрывавший буковую листву на земле. Разгоравшийся все ярче и ярче солнечный свет мигом разогнал ужасы ночи. Оцепенение как рукой сняло, и откуда ни возьмись появилась всякая живность.
Черный дятел с красным клобучком – желна – забарабанил клювом по древесному стволу. Прилетел скворец с корешком в клювике, на верхушке дерева запел зяблик. Из гнезда выскочила белка и, усевшись на ветку, принялась щелкать орех.
И Нильс понял, что это солнце сказало всем маленьким птичкам и зверькам: «Просыпайтесь! Вылетайте, вылезайте из своих гнезд и норок! Я здесь! Нечего вам больше бояться!»
С озера доносились клики диких гусей; они выстраивались к полету. И вот уже все четырнадцать пронеслись над лесом. Нильс попытался было окликнуть гусей, но они летели так высоко, что вряд ли могли расслышать его голос. Они, наверное, думали, что лис давным-давно съел мальчика, и даже не стали искать его.
Нильс чуть не заплакал от обиды и страха. Но на небе уже сияло солнце, золотисто-желтое, радостное, вселяющее мужество и надежду в сердца всех живущих на земле.
«Успокойся, Нильс Хольгерссон, – как бы говорило ему солнце. – Тебе нечего бояться или тревожиться, пока я здесь».
Только Смирре подкрался к стае, как – вжик! – поскользнулся. Его когти громко царапнули по льду. Гуси проснулись и захлопали крыльями, намереваясь взлететь. Но куда им было состязаться в ловкости со Смирре! Лис рванулся вперед словно стрела, выпущенная из лука, и успел схватить одну из гусынь. Волоча ее за крыло, он кинулся обратно на берег.
Однако в ту ночь дикие гуси, на их счастье, были не одни на льдине. Хоть и маленький, а все же нашелся у них защитник! Когда белый гусак расправил крылья, мальчик упал на лед и проснулся. Ошарашенный, он некоторое время сидел, не понимая, отчего такой переполох. Но увидев, как по льдине, держа в зубах гусыню, бежит коротколапый песик, мальчик ринулся следом, чтобы отнять гусыню. Белый гусак успел крикнуть ему вслед:
– Берегись, Малыш-Коротыш! Берегись!
«Чего бояться такого маленького песика?» – подумал мальчик и помчался что есть духу.
Услыхав стук деревянных башмачков Нильса, дикая гусыня, которую волочил Смирре-лис, не поверила своим ушам. И как ни худо ей было, подумала: «Смешно, этот малявка надеется отнять меня у лиса! Кончится тем, что он свалится в какую-нибудь промоину».
Но мальчик отчетливо различал в темноте каждую трещину, каждую полынью и храбро их перепрыгивал. Ведь у него был теперь зоркий глаз домового, он хорошо видел в ночном мраке.
Меж тем Смирре-лис уже карабкался по береговому откосу в том месте, где причалила льдина.
– Брось гусыню, ворюга! – закричал ему мальчик.
Смирре не знал, кто кричит, но не стал оглядываться и терять время, а лишь ускорил бег.
Он помчался в густой буковый лес; мальчик, не думая об опасности, последовал за ним. Он не мог забыть, с каким страхом и презрением встретили его вечером дикие гуси. Пусть же знают, что человек, даже маленький, стоит большего, нежели все прочие создания на земле.
Время от времени мальчик кричал «псу», чтобы тот бросил добычу:
– А еще пес называется! И не стыдно тебе красть гусей! Кому говорю, брось гусыню, не то задам тебе трепку, своих не узнаешь! Не бросишь – расскажу твоему хозяину, как ты себя ведешь!
При этих словах Смирре-лис захохотал и чуть не выпустил гусыню – он наконец-то понял, что его принимают за какого-то паршивого пса, который боится трепки! Ведь Смирре был отпетым разбойником, грозой всей округи! Он не довольствовался, как другие, охотой на крыс и полевок, а разбойничал даже в усадьбах, крал кур и гусей. И его, понятно, рассмешили слова мальчика. Подобной чепухи он не слыхивал с тех пор, как был маленьким лисенком.
Мальчик мчался за лисом во всю прыть. Толстые стволы огромных буков так и мелькали перед его глазами. Он был уже совсем близко от лиса.
– А я все-таки отниму у тебя гусыню! – заорал он что есть мочи и схватил Смирре за хвост. Но удержать лиса у него не хватило сил. Смирре рванулся и поволок мальчика за собой, да так быстро, что сухая буковая листва вихрем закружилась вокруг.
Тут-то Смирре сообразил – ведь его преследователь совсем не опасен! Лис остановился, положил гусыню на землю, придавил ее передними лапами и уже раскрыл было пасть, чтобы перегрызть ей горло… Но внезапно передумал – ему захотелось подразнить этого малыша, который гнался за ним.
– Тяв! Тяв! – залаял он. – Беги ябедничай хозяину, да поживее, пока я не задрал твою гусыню.
Ну и удивился же Нильс, увидев острую мордочку «пса», за которым он бежал! А какой у него хриплый и злобный голос! Еще и издевается! От возмущения мальчик и страха не почувствовал. Упершись ногами в корень бука, он еще крепче вцепился в лисий хвост. И едва лис снова разинул пасть над горлом гусыни, мальчик изо всех сил дернул его за хвост и поволок за собой. Ошарашенный Смирре, не сопротивляясь, дал оттащить себя на несколько шагов. А дикая гусыня оказалась на свободе. Тяжело взмахнув крыльями, она поднялась в воздух. Одно ее крыло было ранено, к тому же она ничего не видела в ночном мраке и была беспомощна в лесу, точно слепая. Прийти на выручку мальчику гусыня не могла. С трудом найдя просвет в темных буковых кронах, она полетела назад к озеру.
Нильс был вне себя от радости, что спас гусыню.
Проводив злобным взглядом ускользнувшую добычу, Смирре кинулся на мальчика.
– Не гусыня, так хоть ты мне достанешься! – прорычал он.
– И не мечтай! – ответил Нильс, все еще крепко держась за лисий хвост.
Всякий раз, когда Смирре пытался схватить мальчика, кончик хвоста вместе с Нильсом относило в другую сторону. Начался такой пляс, что буковая листва вихрем закружилась вокруг. Смирре все вертелся и вертелся волчком, но достать своего врага, крепко вцепившегося в его хвост, никак не мог.
Нильс, опьяненный удачей, поначалу только смеялся и дразнил лиса. Но Смирре, старый опытный охотник, был на редкость вынослив и неутомим, и скоро мальчик стал опасаться, как бы в конце концов лис его все-таки не схватил.
Вдруг взгляд Нильса упал на ближний молодой бук. Стремясь вырваться к солнцу из-под свода вековых буков, он изо всех сил тянулся вверх и был тонкий, как прутик. Мальчик выпустил лисий хвост и в один миг вскарабкался на деревцо. А Смирре-лис еще довольно долго кружился вокруг собственного хвоста.
– Будет тебе плясать! – не выдержал наконец мальчик.
Подобного бесчестья Смирре снести не мог. Неужели эта жалкая козявка возьмет над ним верх?!
И лис улегся под деревом – сторожить мальчика. Сидеть верхом на слабой ветке Нильсу было не очень-то удобно, но перебраться на другое дерево он не мог: слишком далеко для него были ветки высоких соседних буков. А спуститься вниз он просто не отваживался.
Нильс страшно замерз, руки его окоченели, и он с трудом держался за ветку. Мальчика сильно клонило ко сну, но он не смел заснуть из страха свалиться вниз.
Как жутко было ночной порой в лесу! Прежде он и представить себе не мог, что такое ночь! Казалось, будто весь мир окаменел и никогда более не вернется к жизни.
Но вот начало светать, и мальчик повеселел: все опять оживало, становилось прежним, хотя мороз был еще более жгучим, чем ночью. Наконец взошло солнце. Оно было не золотым, а багровым, и Нильсу почудилось, что вид у него сердитый. И с чего это солнце гневается? Не оттого ли, что за время его отлучки ночь так сильно выстудила землю, сделала ее такой мрачной?
Во все стороны солнце посылало крупные пучки своих лучей, словно желая посмотреть, сколько бед натворила ночь. Все вокруг стыдливо покраснело, будто оправдываясь. Заалели тучи на небе, гладкие шелковистые стволы буков, густо сплетенные ветки древесных крон, иней, покрывавший буковую листву на земле. Разгоравшийся все ярче и ярче солнечный свет мигом разогнал ужасы ночи. Оцепенение как рукой сняло, и откуда ни возьмись появилась всякая живность.
Черный дятел с красным клобучком – желна – забарабанил клювом по древесному стволу. Прилетел скворец с корешком в клювике, на верхушке дерева запел зяблик. Из гнезда выскочила белка и, усевшись на ветку, принялась щелкать орех.
И Нильс понял, что это солнце сказало всем маленьким птичкам и зверькам: «Просыпайтесь! Вылетайте, вылезайте из своих гнезд и норок! Я здесь! Нечего вам больше бояться!»
С озера доносились клики диких гусей; они выстраивались к полету. И вот уже все четырнадцать пронеслись над лесом. Нильс попытался было окликнуть гусей, но они летели так высоко, что вряд ли могли расслышать его голос. Они, наверное, думали, что лис давным-давно съел мальчика, и даже не стали искать его.
Нильс чуть не заплакал от обиды и страха. Но на небе уже сияло солнце, золотисто-желтое, радостное, вселяющее мужество и надежду в сердца всех живущих на земле.
«Успокойся, Нильс Хольгерссон, – как бы говорило ему солнце. – Тебе нечего бояться или тревожиться, пока я здесь».
Гусиные забавы
Понедельник, 21 марта
Какое-то время, примерно столько, сколько требуется гусю на завтрак, в лесу все оставалось как обычно. Но вот, ближе к полудню, под густыми буковыми кронами вдруг показалась дикая гусыня. Она летела медленно, неуверенно, выискивая дорогу меж мощных стволов и ветвей. Едва завидев гусыню, Смирре-лис, сидевший под молодым буком, вскочил и приготовился к прыжку. Дикая гусыня не уклонилась в сторону и пролетела совсем низко над лисом. Смирре подпрыгнул, но промахнулся, и гусыня полетела дальше к озеру.
Немного погодя появилась другая дикая гусыня. Она летела точно тем же путем, что и первая, только еще ниже и еще медленней. Она проплыла над самой головой Смирре, и он, высоко подпрыгнув, даже коснулся ушами ее лапок. Но и эту гусыню ему схватить не удалось; цела и невредима, она бесшумно, будто тень, продолжала скользить к озеру.
Потом показалась третья дикая гусыня. Она летела еще ниже и еще медленней, с трудом пробираясь меж буковых стволов. Пружинистый прыжок Смирре-лиса – и гусыня на волоске от гибели; но и ей как-то удалось спастись.
Вскоре появилась четвертая дикая гусыня. Она летела так медленно и так неумело, что поймать ее вроде бы ничего не стоило, но Смирре все же побоялся опять промахнуться и благоразумно решил: пусть себе летит мимо. Однако гусыня летела прямо на Смирре, опускаясь все ниже и ниже, и лис не выдержал. Он подпрыгнул, да так высоко, что задел гусыню лапой, но и на этот раз добыча от него ускользнула.
Не успел Смирре перевести дух, как показались три гуся рядком. Они летели точно тем же путем, что и гусыни. Смирре отчаянно прыгал то за одним, то за другим, пытаясь их поймать, но гуси ловко увертывались.
Затем появилось сразу пятеро гусей, которые летели гораздо лучше прежних. Они долго кружились над лисом, стараясь заставить его прыгать, но Смирре устоял перед соблазном.
Прошло какое-то время, и вдруг Смирре увидел среди деревьев еще одну дикую гусыню, тринадцатую в стае. Она была так стара, что в ее поседевшем оперении не осталось ни единого темного перышка. Похоже, она плохо владела одним крылом и летела – аж жалость брала – беспомощно, вкривь-вкось, почти касаясь земли. Смирре даже не понадобилось высоко прыгать – он преследовал гусыню большими скачками почти до самого озера. Но и на сей раз – все напрасно.
Когда же, распластав широкие крылья, появился новый гусь, четырнадцатый, мрачный лес словно озарился – таким ослепительно-белым он был. Увидев его, Смирре собрал все свои силы и подпрыгнул чуть не до самых верхушек деревьев, но белый гусь, цел и невредим, пролетел, как и все другие, мимо.
На некоторое время в буковом лесу наступил покой. Казалось, уже пролетели все гуси. Смирре наконец вспомнил про своего пленника и, подняв глаза, взглянул на молодой бук. Но малыша и след простыл.
Подумать, куда он делся, Смирре не успел: с озера, медленно проплывая под покровом леса, возвращалась первая гусыня… Вслед за первой появилась вторая, за ней третья, потом четвертая… Вот пятый гусь… Вереницу замыкали старая льдисто-серая гусыня и большой белый гусак. Все они летели медленно и низко, а над головой Смирре опускались еще ниже, как бы предлагая себя поймать. Смирре как сумасшедший гонялся за ними, прыгая чуть не до вершин деревьев, но схватить хотя бы одну птицу ему никак не удавалось.
Это продолжалось бесконечно. Гуси прилетали и улетали, потом прилетали и улетали снова, по-прежнему целые и невредимые. Смирре-лис был вне себя. Он еще хорошо помнил голод нынешней зимы, помнил морозные дни и ночи, когда ему приходилось до изнеможения рыскать по округе в тщетных поисках добычи. Перелетных птиц тогда не было, крысы попрятались в стылые норы, кур позапирали в курятниках. А сегодня превосходные дикие гуси, нагулявшие жир за морем на немецких нивах и вересковых пустошах, целый день кружились над самой его головой, и он даже не раз задевал их лапами. Но утолить свой голод так и не сумел!
Смирре был уже не молод. Не раз за ним по пятам гнались собаки, свистели над ухом пули. Однажды он долго отсиживался в своей норе, меж тем как гончие сторожили все отнорки и казалось, вот-вот его схватят. Но даже тогда он не испытывал такого отчаяния, как сегодня. Ужаснее этого дня Смирре-лису переживать не доводилось.
Утром, пока еще не начались гусиные забавы, Смирре выглядел роскошно. Гуси только диву давались его щегольству. Шкура у него была ярко-рыжая, грудь белая, нос черный, а хвост пышный, будто страусовое опахало. Но к вечеру шерсть лиса взмокла от пота и повисла клочьями, глаза потускнели, он прерывисто дышал, высунув язык, из его пасти стекала пена.
Лис уже не чуял ног от усталости, голова кружилась, перед глазами так и мелькали дикие гуси. Теперь он гонялся даже за солнечными бликами, игравшими на земле, за злосчастной бабочкой-крапивницей, которая прежде времени появилась на свет из своего кокона.
Целый день дикие гуси без устали летали взад-вперед, мучая Смирре. Он был так истерзан, затравлен, что мог вот-вот потерять рассудок. Но гуси, не испытывая к нему ни капли жалости, продолжали свои забавы, хотя и понимали, что лис уже плохо различает их и прыгает даже за их тенями.
И только когда Смирре, готовый испустить дух, в изнеможении упал на кучку палой листвы, гуси оставили его в покое.
– Теперь ты знаешь, лис, каково придется тому, кто дерзнет поднять лапу на Акку с Кебнекайсе! – напоследок крикнули дикие гуси прямо ему в ухо.
С тем они и улетели, оставив наконец Смирре в покое.
III. Жизнь диких птиц небесных
В крестьянской усадьбе
Четверг, 24 марта
В эту самую пору случилось в Сконе происшествие, о котором немало толковали в округе. О нем даже писали в газетах, но многие сочли его просто-напросто небылицей, так как не могли найти ему объяснения.
А произошло вот что: в орешнике на берегу озера Вомбшён поймали белку и принесли ее в ближнюю крестьянскую усадьбу. На крестьянском дворе все от мала до велика обрадовались красивой зверюшке с пушистым хвостиком, умными любопытными глазками и проворными лапками. Обитатели усадьбы собирались целое лето любоваться ловкостью белочки, ее веселыми забавами. Они живо привели в порядок старую беличью клетку – маленький зеленого цвета домик – и проволочное колесо. В домике с дверцей и оконцем белке предстояло кормиться и спать: туда положили подстилку из листьев и несколько орехов, поставили плошку с молоком. А проволочное колесо предназначалось белке для забав: здесь она могла бегать, кружиться, карабкаться.
Люди думали, что осчастливили белочку. И очень удивлялись, что она не хотела обживать свой домик, а печально сидела, забившись в уголок, и время от времени жалобно повизгивала. К корму она не притрагивалась и ни разу не покружилась в проволочном колесе.
– Боится, видать, – говорили люди. – Завтра, как освоится, станет и есть, и забавляться.
Но вскоре белочка была забыта – в крестьянской усадьбе спешно готовились к празднику, и никто даже не думал, каково зверюшке в неволе. Женщины усердно жарили и пекли. Но то ли у них медленно поднималось тесто, то ли сами хозяйки замешкались, только с выпечкой сильно припозднились и кухарничали еще долго после того, как стемнело.
Одна лишь старая хозяйка не могла ни стряпать, ни печь – уж очень преклонных лет она была. Удрученная тем, что осталась в стороне от праздничных хлопот, старушка не легла спать, а села в чистой горнице у окошка и стала глядеть на двор. Из открытых дверей поварни струился яркий свет зажженных свечей. Двор, со всех сторон обнесенный постройками, был так хорошо освещен, что старушка видела даже трещинки в штукатурке на противоположной стене. Видна ей была и ярче всего освещенная беличья клетка и белка, неустанно прыгавшая из домика на колесо и обратно. «Чем это обеспокоена белка?» – подумала старая хозяйка, но тут же решила, что яркий свет мешает зверюшке спать.
В усадьбе между хлевом и конюшней были широкие крытые въездные ворота, на которые также падал свет. И вот когда время уже близилось к полуночи, старушка вдруг увидела, как из-под арки ворот осторожно крадется на двор крохотный мальчуган. Сам ростом с ладонь, но в деревянных башмаках и кожаных штанах, ну что твой работник! «Не иначе, это домовой», – подумала старушка, но нисколечко не испугалась. Ведь она не раз слышала, будто домовой водится в здешней усадьбе, хотя никогда прежде его не видывала. А домовой, все знают, где ни появится, всюду приносит счастье.
Домовой тем временем уже бежал по мощенному камнем двору прямо к беличьей клетке. Но клетка висела высоко, дотянуться до нее он не смог и пошел к сараю, где хранилась рыболовная снасть. Взяв удилище, он прислонил его к клетке и в один момент взлетел по нему вверх – прямо как заправский моряк по канату. Очутившись у клетки, он стал трясти дверцу зеленого домика, чтобы отворить ее. Старая хозяйка спокойно сидела на своем месте: она знала, что дети заперли дверцу на висячий замок из боязни, как бы соседские мальчишки не украли белочку. Малыш и в самом деле не смог отворить дверцу клетки. Тогда белка вскочила на проволочное колесо и долго что-то говорила домовому. Выслушав пленницу, он съехал по удилищу вниз на землю и выбежал из ворот усадьбы.
А старушка осталась сидеть у окошка, словно надеялась еще раз в эту ночь увидеть домового. И впрямь – немного погодя малыш вернулся. Он мчался так, что ноги его едва касались земли. Старая хозяйка явственно видела его своими дальнозоркими глазами. Она даже различила в руках домового какую-то ношу, но не могла понять, что же это такое. Ношу из левой руки он положил на камни, а ношу из правой взял с собой наверх и передал белке, выбив стекло в оконце домика своим маленьким деревянным башмачком. Затем он съехал вниз, поднял то, что положил на камни, и, снова вскарабкавшись наверх, отдал это белочке. А потом так же поспешно умчался прочь.
Тут уж старая хозяйка не могла усидеть в горнице. Она поднялась, вышла на двор и тихонько притаилась в тени насоса. Только в засаде она была не одна: кое-кто, также заметив малыша, сгорал от любопытства. То была домашняя кошка. Осторожно подкравшись, она прижалась к стене дома в нескольких шагах от яркой полоски света. Немало времени провели старушка и кошка в ожидании этой холодной мартовской ночью. Старушка начала было подумывать, не пойти ли ей обратно в горницу, как вдруг услыхала стук деревянных башмачков по мощеному двору. Она увидала, что малыш-домовой, как и прежде, что-то несет и это что-то пищит и барахтается у него в руках. И тут старую хозяйку осенило: домовой-то бегал в орешник за детенышами бельчихи и принес их ей, чтобы они не подохли с голоду.
Старая хозяйка затаила дыхание, боясь спугнуть домового, но тот, видно, не заметил ее. Зато сверкнувшие рядом зеленым огнем кошачьи глаза заставили его замереть на месте, как раз когда он собирался положить одного бельчонка на камни, а с другим махнуть к клетке. Он стоял и беспомощно озирался по сторонам. Внезапно домовой увидел старую хозяйку и, недолго думая, протянул ей бельчонка.
Старушке не хотелось оказаться недостойной его доверия. Нагнувшись, она взяла бельчонка и держала его в руках, пока домовой относил в клетку другого. Потом он вернулся за первым бельчонком и тоже переправил его в клетку.
Утром за завтраком старушка, не в силах таиться, рассказала домочадцам о том, что произошло ночью. Ее, ясное дело, высмеяли: привиделось, мол, все старой во сне. Да и никаких бельчат в эту пору, ранней весной, не бывает. Но старая хозяйка упрямо стояла на своем: кто не верит, пусть заглянет в беличью клетку. И вот в зеленом домике на подстилке из листьев все увидели четверку полуголых, полуслепых бельчат, которым было не более двух дней от роду.
Увидев их, хозяин усадьбы сказал:
– Быль это или небыль, одно ясно – все в нашей усадьбе повели себя так, что нам надобно стыдиться и людей, и зверей.
С этими словами он вытащил из клетки молодую бельчиху со всем ее выводком и положил их в передник старой хозяйки.
– Ступай с ними в орешник, матушка, – велел он, – и отпусти на волю!
Вот об этом-то происшествии и шли немалые толки. О нем даже писали в газетах. Но большинство людей в него не верили: просто не могли объяснить, как такое могло произойти.
Витшёвле
Суббота, 26 марта
Несколько дней спустя случилось еще одно удивительное событие. Однажды утром на засеянном поле, неподалеку от большого поместья Витшёвле, что в восточной части провинции Сконе, опустилась стая диких гусей. Тринадцать из них были обычные, заурядного серого цвета, а один гусак – белый. У него на спине сидел малыш, одетый в желтые кожаные штаны, зеленую безрукавку и белый колпачок.
В поле, на которое опустились гуси, земля была с заметной примесью песка, как и повсюду в приморье. Ведь Балтийское море было совсем близко! Повсюду, куда ни кинь взгляд, виднелись обширные сосновые леса. В былые времена здесь, видимо, укрепляли наносные пески.