Ламли Брайан. Из глубины

Брайан Ламли
Из глубины

Пролог

   Лондон, окрестности Уоппинга^[1].
   Начало 1916 года.
   Неделя до Рождества, час до рассвета
   Квадратные каменные лица окутанных туманом фасадов складов зловеще таращились в предутреннюю тьму слепыми бельмами забитых досками окон. По-диккенсовски тихая, мощенная булыжником прибрежная улочка вдруг огласилась бешеным топотом. Но на сонной улице никого не было, не считая человека, несущегося со всех ног. Его плащ болтался и хлопал, точно сломанные крылья. Только он... и его преследователь, высокий мужчина, двигающийся беззвучно, словно плывущий, едва ли в сотне ярдов позади, как порожденный мглой призрак.
   Кем бы ни были эти двое, их имена совершенно не важны. Достаточно сказать, что они были с абсолютно противоположных полюсов, и тот, кто боялся и с таким шумом пытался спастись, считался неплохим человеком... обычным человеком, в чем и заключалась его ошибка...
   И он бежал шумно, разрывая туманную мглу, точно паутину в туннеле, оставляя за собой зияющую дыру; а его неумолимый преследователь плыл по этому туннелю, не издав ни единого звука, — леденящая душу картина.
   Эх, Лондон! А беглец-то понадеялся, что уж здесь-то он будет в безопасности. Хватая ртом воздух, он остановился передохнуть в луче света, льющегося из окна почти под самой крышей одного из домов. В темном дверном проеме, точно рухнувшее с шеста пугало, сжимая в руке пустую бутылку, развалился оборванный бродяга, громко жалуясь на промозглый ночной холод. Сверху донесся хриплый хохот, звон стаканов и отпущенная вполголоса непристойная шутка. Снова хохот, женский, полный похоти. Нет, вряд ли беглецу удастся найти убежище здесь, где сам воздух пропитан разложением и пороком. Но здесь хотя бы был свет и люди, пусть и всего лишь отбросы общества.
   Беглец приник к стене, слился с ней, превратился в единое целое с тьмой, благодарно глотая влажный и затхлый речной воздух и оглядываясь туда, откуда пришел. А там, на другом конце улицы, смутно вырисовываясь в облаке прибрежного тумана, теперь неподвижный и все же полный энергии, точно тихие воды запруды в последний момент перед тем, как откроются шлюзы, маячил...
   Сверху снова донесся гортанный смех, заставив беглеца встрепенуться. Темные тени на ярком пятне света, падающего из освещенного окна на улицу, неуклюже закопошились, начали срывать друг с друга одежду. Внезапно свет погас, окно с треском захлопнулось, и мглистая тьма сомкнулась вокруг того места, где только что был освещенный пятачок булыжной мостовой. Молчаливый преследователь вновь пустился в погоню.
   Немного восстановив силы, но понимая, что усталость берет свое, беглец оттолкнулся от стены, опять сорвался с места, принуждая ноги передвигаться, легкие пропускать через себя воздух, а сердце — биться столь же отчаянно, как и прежде. Но он был уже почти дома, уже почти в безопасности. Убежище лежало всего лишь за следующим углом.
   «Лондон»... «дом»... «убежище». Когда-то эти слова несли в себе смысл, но в сложившейся ситуации стали совершенно бессмысленными. Неужели где-нибудь может быть безопасно? Должно быть, в Каире. Но после того как война из Европы перекинулась на Ближний Восток, там тоже стало небезопасно. С Парижем все обстояло еще хуже: он напоминал кипящий котел, готовый в любой миг взорваться. А в Тунисе... в Тунисе волнения, казалось, никогда не кончатся — французы вели партизанскую войну со всеми, и с сахарскими Сануси^[2] не в последнюю очередь.
   Сануси! Именно из тайного храма древней секты Сануси в пустыне беглец похитил эликсир. Недальновидный поступок! Вот почему сейчас он стал беглецом.
   Жрецы Ожившей Смерти преследовали его, подбираясь все ближе, и вот здесь, в Лондоне, похоже, погоня подошла к концу. Он не мог бежать дальше. Все кончено. Его единственной надеждой было убежище — укромное местечко из его детства, безрадостного детства бездомного одинокого нищего бродяжки. Это было больше тридцати лет назад. Верно. Но он до сих пор помнил все так ясно, как будто это происходило вчера. И если Бог, от которого он давным-давно отрекся, не совсем отвернулся от него...
   Под покровом тумана беглец завернул за угол, вынырнул из лабиринта улиц и выскочил на берег реки. Вот она, Темза, со всеми своими зловонными запахами, нечистотами, бессчетными крысами и нескончаемыми сточными водами — и тайными убежищами. Ничто не изменилось, все осталось в точности таким, каким сохранилось в его памяти. Даже туман теперь превратился в его союзника, скрывая его под своим безликим, серым плащом. Он был уверен, что отсюда найдет дорогу. С таким же успехом он мог бы передвигаться с завязанными глазами. В сером молоке этого тумана, наползавшего со всех сторон, невозможно было ничего разглядеть.
   Чувствуя, как в сердце снова забрезжила надежда, он бросился бежать по безлюдной улице, идущей вдоль реки, нашел каменную стену, прошел вдоль нее пятьдесят ярдов на север, пока не наткнулся на железную ограду, ощетинившуюся острыми пиками против тех, кто опрометчиво вздумал бы на нее взобраться. За стеной в этом месте ленивый поток был достаточно глубок, а стена отвесна. Поскользнувшийся и упавший в воду человек мог здесь с легкостью утонуть. Но в намерения беглеца не входило падать. Он все еще оставался столь же ловким и проворным, как тот мальчишка, каким он когда-то был, за исключением того, что теперь обладал силой взрослого мужчины.
   Даже не остановившись, он прыгнул, с легкостью ухватившись за верхний край стены, и тут же перенес руку на железную ограду. Он подтянулся на руках, в два счета перекинул ногу через коварные зубья, перемахнул на другую сторону и съехал по железному пруту вниз. А теперь... Боже милосердный... только оставь преследователя с носом. Пусть он блуждает там, во мгле, не показываясь на глаза. Спрячет свои гноящиеся горящие глаза и ввалившийся нос, сопящий, будто нос какой-то огромной и ужасной мертвой гончей.
   Пусть память останется ясной и не подведет беглеца ни на единый миг, и пусть все в убежище окажется таким, каким было когда-то. Ибо если хоть что-то за этой длинной слизкой стеной изменилось...
   Но ничего не изменилось!
   Здесь, как воспоминание минувших дней, была его метка — основание одинокого железного прута, накренившееся в сторону, точно единственный нерадивый солдат в отлично вымуштрованной шеренге. Если он подвинет ногу влево, в пустоту над журчащей в темноте рекой...
   ...Его левая нога наткнулась на каменный брус, и беглец не смог сдержать легкого вскрика облегчения. Затем, одной рукой уцепившись за перила, он трясущейся второй потянулся вниз, пытаясь найти и ухватиться за каменную арку, и потом, отцепившись от перил, прополз вниз по стене и забился в потайную нишу. Это и был вход в его убежище.
   Не осталось времени остановиться и подумать, какая счастливая звезда до сих пор вела его. Там, позади, в клубящейся мгле, преследователь все еще гнался за ним, безошибочно идя по его следу, — беглец в этом был уверен. Или он шел по следу эликсира?
   Сегодня, в первый раз за все это время, эта мысль пришла к нему. Она появилась, когда он шел по промозглым улицам и, похлопав себя по внутреннему карману пальто, на миг решил, что фиал пропал. Ох, до чего же он тогда запаниковал! Но на крылечке магазина, когда руки уже охватила неистовая дрожь, он наконец нашел крошечный стеклянный пузырек, завалившийся сквозь дыру в кармане за подкладку пальто. Вот тогда-то, в блеклом сером свете зимних лондонских улиц, опустошенных войной, он пристально вгляделся в него... и в его содержимое.
   Эликсир! С тем же успехом он мог оказаться простой водой! Несколько капель кристально чистой воды. Да, именно так он и выглядел. Но стоило только поднести его к свету...
   Беглец вздрогнул, затаил дыхание, успокоился и заставил свой перескакивающий с одного на другое ум вернуться в настоящее, в сейчас. Откуда шел этот звук? С улицы сверху? Легкое эхо шагов в трех или четырех футах над его головой?
   Он скорчился в темной нише, превратившись в ожидание, в обостренный ужасом слух... Но он слышал лишь глухие удары собственного сердца, шум крови в ушах. Он слишком недолго находился на одном месте, презрев злой рок, нависший над его бессмертной душой, уступив усталому телу. Но теперь он снова усилием воли заставил себя сдвинуться с места. Какая-то глыба преградила ему путь. Это оказалась груда камней, вероятно, обрушившихся с низкого потолка, но он перебрался через нее, задевая спиной пыльную кладку. Мимо с писком пронеслись маленькие мохнатые грызуны. С негромким плеском они плюхнулись в воду. С потолка капало. Покрытые разводами селитры стены слабо светились.
   И когда беглец наконец ощупью отыскал нужный проход... лишь тогда он решился вытащить из кармана спичку и зажечь ее.
   Взметнулись темные тени. Он сжался и с испугом огляделся вокруг, потом вздохнул и стал дышать спокойнее. Все осталось неизменным. Года, пролетевшие с той поры, ничего не изменили. Это было «его» место, его тайничок, куда он мальчишкой убегал от пьяного гнева скотины отчима. Что ж, теперь насквозь проспиртованный старый мерзавец давно мертв и незаслуженно похоронен в окрестностях близлежащей церквушки. Большая удача для него! Но тайничок остался.
   Спичка догорела. Пламя лизнуло пальцы беглеца. Он отбросил ее, быстро зажег другую и поспешил вперед по подземному ходу.
   Под сводами из древнего камня, в коридоре, высота которого не превышала пяти футов, ему приходилось идти наклонив голову, однако его локти с обеих сторон не доставали до стен дюймов по шесть. Хотя теперь он мог бы идти быстрее, он не спешил. Преследователь прошел за ним полмира, каким-то сверхъестественным способом отыскивая его след. Не отыщет ли он его след и здесь тоже?
   Беглец снова остановился и поскреб жесткую щетину на подбородке, размышляя об эликсире. Именно он-то и был нужен преследователю, в этом не оставалось почти никакого сомнения. Но это не все, чего он хотел. Главная его цель — жизнь вора! Да, вора, кем он был всю свою жалкую жизнь. Сначала простым карманником, потом взломщиком, не лишенным дерзости и сноровки. Со временем, обретя славу, он оказался вынужден убраться за границу и стать грабителем могил и храмов.
   Могил и храмов...
   Он снова подумал об эликсире, крошечном фиале в кармане. Эх, если бы он только знал тогда... Но он не знал. Он думал, что эти треклятые черные колдуны Сануси хранили в том затерянном в дюнах храме сокровища предков. Так ему сказал Эрик Кафнас. Собака Кафнас — один из самых выдающихся в мире специалистов по оккультизму.
   — Да, кстати, они хранят там еще и эликсир, — сказал он тогда. — Меня только он и интересует. Езжай туда, проберись в храм и обчисти их! Можешь взять себе что угодно, только привези мне эликсир. Я щедро заплачу тебе, и ты сможешь никогда больше не работать...
   И он обчистил храм! Потребовалось все его искусство и еще немало везения. Но ради чего? Никаких сокровищ в храме не оказалось, и только один малюсенький фиал в кармане стал наградой за его труд. И какой труд! Даже сейчас беглеца бросало в дрожь при одном воспоминании о тех усеянных трупами катакомбах под пустыней.
   Он отвез фиал прямо в Тунис, где его ждал Эрик Кафнас.
   — Он у тебя? — дрожа от нетерпения, спросил его чернокожий маг.
   — Может, и у меня, — ответ беглеца прозвучал уклончиво. — Может, я даже и продал бы его, если бы знал, что это. Но только на этот раз, Эрик, я хочу услышать правду. Я по горло сыт враньем и сказками про бесценное сокровище!
   — Этот фиал бесполезен — для тебя. Бесполезен для любого, кроме того, кто совершенно чист и абсолютно невинен.
   — Да? Ты что, себя имеешь в виду?
   Кафнас удивленно посмотрел на вора:
   — Нет, — медленно ответил он. — Не себя. Но я не глупец. Я буду использовать его осторожно, по капле, и в таком разбавленном виде, что он почти лишится своей силы. Во всяком случае, поначалу, пока не разберусь, с чем имею дело. Относительно того, что это за эликсир, скажу так: ни один человек не знает этого, за исключением, вероятно, колдуна Сануси. Легенды гласят, что три столетия назад он был вождем, а сейчас он — верховный жрец культа Ожившей Смерти!
   — Что? — фыркнул вор, разразившись смехом. — Что! Неужели ты веришь в эти сказки? — А потом в голосе его появились твердые нотки: — В последний раз спрашиваю: что это такое!
   При этих словах Кафнас вскочил и принялся мерить шагами пол своего кабинета, застеленный великолепными коврами.
   — Глупец! — прошипел он, метнув в вора злобный взгляд. — Как может простой человек из двадцатого столетия «знать», что это? Это экстракт мандрагоры, пот с верхней губы трехдневного трупа, шесть серых крупинок порошка Ибн-Гази. Это влага из радужной оболочки зомби, туман, поднимающийся над Омутом Всех Знаний, насыщенное пыльцой дыхание черного лотоса. Я не «знаю», что это! Но я знаю кое-что о том, что оно может сделать с человеком...
   — Я все еще слушаю, — поторопил вор.
   — Для того, кто чист, невинен и безупречен, эликсир — хрустальный шар, магический кристалл, оракул.
   Одна-единственная капля сделает такого человека... как бы это сказать... ОСВЕДОМЛЕННЫМ.
   — Осведомленным?
   — Да, но когда ты произносишь это слово, говори и думай о нем с большой буквы — ОСВЕДОМЛЕННЫМ.
   — А! Так это наркотик. Он обостряет человеческие чувства.
   — Скорее, восприятие... если ты улавливаешь разницу. И это не наркотик. Это эликсир.
   — Ты смог бы распознать его?
   — С одного взгляда!
   — А сколько ты за него дашь?
   — Если он настоящий, пятьдесят тысяч ваших фунтов.
   — Наличными? — у вора вдруг пересохло в горле.
   — Десять тысяч сейчас, остальное завтра утром.
   И тогда беглец протянул руку и разжал пальцы. На его ладони лежал фиал, надежно заткнутый крохотной пробкой.
   Кафнас взял его трясущимися руками и быстро поднес к льющемуся из окна свету. И фиал мгновенно заиграл золотистым светом, как будто оккультист поймал крошечную частичку самого солнца!
   — Да! — прошипел он. — Да, это эликсир!
   При этих словах вор выхватил фиал и протянул руку:
   — Мои десять тысяч вперед, — объявил он. — Кроме того, нам понадобится пипетка.
   Кафнас достал деньги и поинтересовался:
   — А это еще зачем?
   — Разве не ясно? Ты отдал мне одну пятую моих денег, а я отдам тебе одну пятую эликсира. Три капли, как я полагаю. А остальное завтра, когда я получу всю сумму.
   Кафнас запротестовал, но вор был непреклонен. Он налил ему три капли, не больше. А через пять минут оккультист уже рассчитывал степень разбавления, необходимую для первого эксперимента. Его первого и, вероятнее всего, единственного эксперимента. Уж определенно последнего.
   Когда на рассвете вор вернулся и прошел в обнесенный высокими стенами внутренний двор, а потом поднялся по вьющейся в тени смоковниц мраморной лестнице, ведущей в апартаменты Кафнаса, он обнаружил раздвижные входные двери раскрытыми. Так же как и узорная железная решетка в мавританском стиле позади них, и двери самого кабинета Кафнаса.
   Там, на столе, в первых ярких лучах дневного света сверкала чаша с тем, что казалось простой водой, а рядом лежала пипетка. Но не было видно никаких следов ни Эрика Кафнаса, ни сорока тысяч фунтов. А потом, в углу кабинета оккультиста, он разглядел то ли скомканный кусок старой кожи, то ли большой брезентовый мешок. Что эта вещь делала в этих роскошных апартаментах? Лишь подойдя поближе, вор разглядел, что это на самом деле. На него уставились мертвые, остекленевшие, широко раскрытые глаза — глаза Кафнаса, все еще переполненные странной смесью шока, ужаса и навеки замершей злобы!
   Да уж, воистину невинность и чистота!
   Вору вполне хватило того, что он увидел. Он стремглав выбежал из кабинета... С этого все и началось. Насколько понял вор, именно тогда он впервые стал беглецом, именно с тех пор постоянно убегал.
   И он больше не мог смеяться при мысли о вечном страже храма Сануси. Существо, которое преследовало его, подбираясь все ближе и ближе с каждым днем, было не живым в том смысле, в котором люди понимают это слово. Он видел его достаточно часто: горящие глаза и истлевшее лицо. И вот теперь здесь, в Лондоне, тварь наконец выследила его, загнала под землю...
   Теперь глаза беглеца привыкли к темноте подземелья. Слабого света фосфоресцирующих стен, покрытых селитрой, хватало, хотя и едва-едва, чтобы осветить путь, так что жечь спички больше не пришлось. Это тоже было неплохо, так как коробок оказался уже изрядно опустошен. Беглец прошел по подземному ходу уже около ста пятидесяти ярдов и знал, что скоро выйдет в подземелье. Потом он окажется у подножия каменной лестницы, которая закончится у открытых дубовых дверей. За ними будет высокая просторная комната, где каждый звук отдается гулким эхом — пятиугольное помещение, где у каждой стены стоит по деревянной скамье, а в центре пьедестал с каменной чашей. Там будет вторая дубовая дверь, запертая. Ну или, по крайней мере, эта дверь всегда была заперта в те времена, когда беглец был мальчишкой.
   Он никогда не знал, как строители предполагали использовать это место, но часто строил догадки. Пожалуй, это была библиотека, которую давно забросили, или какая-то тайная фабрика? А туннель, должно быть, служил для удаления отходов. Темза с ее приливами и отливами уносила их. Как бы то ни было, для него это место всегда служило убежищем. Теперь же ему предстояло еще раз сыграть эту роль, по меньшей мере, до рассвета. Его преследователь днем вел себя не так активно. А тем временем...
   Сейчас беглец находился в подземелье, где ребристые каменные потолки поднимались к массивным замковым камням. Он разглядел старую каменную лестницу, уходящую во мглу. Пройдя по гулким каменным плитам и поднявшись по ступеням, беглец наконец подошел к двери и, навалившись плечом, открыл ее. Петли, многие сотни лет не видевшие смазки, зловеще заскрипели. Визгливое эхо раскатилось под каменными сводами и замерло. Он снова вглядывался в пыльную тьму оплетенного паутиной пятиугольного помещения из резного камня.
   Здесь света оказалось больше, все еще слабого и тусклого от пыли и серых клубков паутины, но все же постепенно набирающего силу по мере того, как ночь сдавала позиции дню. Вот те самые скамьи, на которых беглец часто лежал долгими одинокими ночами, а в центре комнаты возвышался пьедестал с чашей, но теперь он оказался задрапирован белой тканью. А вторая дубовая дверь была... приоткрыта!
   Руками, трясущимися так сильно, что они почти его не слушались, беглец зажег еще одну спичку и поднял ее высоко над головой, разгоняя мрак. На каменных плитах пола виднелись следы ног! Свежие следы в пыли... И чистое полотнище, задрапировавшее каменную чашу... Что все это значило?
   Беглец подошел к пьедесталу, отогнул край полотнища. В чаше плескалась свежая вода. Ее поверхность слабо поблескивала. Он зачерпнул немного рукой, принюхался и наконец выпил ее, утолив жгучую жажду.
   Отвернувшись от пьедестала, он чуть не столкнулся с полированным деревянным столбом с перекладиной, установленным в круглой опоре. Несмотря на то, что эта штуковина формой очень напоминала виселицу, она ни в коей мере не выглядела зловещей. Сверху с бронзовой цепочки на перекладине свисал блестящий крюк.
   Только теперь беглец сообразил, где находится. Он знал, как проверить догадку. Чтобы не осталось совсем никаких сомнений, он быстро подошел к приоткрытой двери, открыл ее пошире, шагнул за порог и понял, что прав. Он оказался именно там, где рассчитывал, и подумал о том, имеет ли право находиться здесь. Наверное, нет.
   Но в любом случае он не мог оставаться здесь. Скоро рассветет, и он снова будет в безопасности. Прежде чем наступит ночь, нужно оказаться далеко-далеко отсюда. Он вернулся в пятиугольную комнату, пересек ее, задержался у пьедестала с чашей, чтобы поправить покрывало там, где сбил его. Именно тогда его осенила мысль, прочно засевшая в голове.
   Он вытащил из кармана фиал, поднял его вверх на ладони, и, хотя свет был скуден, эликсир все же вобрал в себя еле уловимое розоватое сияние. Неужели его преследователь охотился за этой жидкостью? Да, должно быть, все именно так. Интересно, по какому следу шел этот испорченный червями вурдалак: по следу вора, или же по следу таинственного эликсира? Можно ли сбить его со следа? В любом случае, что толку от этого эликсира?
   Целая куча вопросов, и нет ответа ни на один.
   Беглец снова быстро отогнул уголок покрывала, открыл крошечную бутылочку и, отвернув лицо, вылил ее содержимое в каменную чашу. Косясь краешком глаза, он увидел слабое золотистое сияние, подобно заблудившемуся солнечному лучу пробежавшее по поверхности воды, но вскоре даже слабая рябь замерла.
   Вот и все. Беглец вздохнул, закрыл фиал и вернул его в карман.
   Он вышел обратно за дверь и спустился по лестнице назад в склеп, а оттуда снова в тесную и узкую подземную галерею. Должно быть, до рассвета оставалось лишь несколько минут. Преследователь уже прекратил погоню, скрылся от наступающего дня. Чувствуя, как каждый шаг громом отдается в ушах, беглец прошел по собственным следам, перебрался через груду упавших обломков у выхода, высунул голову из ниши в стене и взглянул на реку.
   Рассвет еще не наступил, но там, вдали, у горизонта, розовые пятна на серых крышах предвещали восход солнца, а туман уже оседал на воду, клубился завитками каких-то неземных сливок. Стену покрывал льдистый иней, возможно, первое дуновение приближающейся зимы, но беглец не обратил на него никакого внимания, ощупывая камни в поисках опоры. Потом, не задерживаясь, он выскользнул из ниши и начал карабкаться...
   И застыл, когда на его запястье сомкнулись стальные пальцы и безо всяких усилий вытянули наверх!
   Преследователь! Он стоял за оградой, точно огромная черная пиявка прицепившись к стене! И когда их лица оказались на одном уровне, когда одна лишь железная ограда разделяла их... как же дико должен был закричать беглец. Но он не смог. Зажав оба плененных запястья в одной черной, твердой и невероятно сильной лапе, преследователь просунул свободную руку между прутьями и ударил несчастного, пробив с легкостью, точно тонкую бумагу, лобовую кость!
   Однако, вопреки всем законам природы, беглец не умер. Он отлично понимал, что происходит. Он чувствовал, как пальцы мертвеца роются в его мозгу, шарят среди его секретов. Черные пальцы зомби безболезненно перемешивали его мозги. Казалось, пытка может тянуться столько, сколько чудище того пожелает. Что это за смерть такая?
   Но надежда не может теплиться вечно... Только не тогда, когда вы смотрите в глаза, горящие, точно два угля, на лице исчадия ада.
   Беглец подождал, когда рот наполнится слюной, и плюнул прямо в эти горящие глаза.
   Пальцы тут же изменили положение, затвердели и изнутри надавили на глазницы, выдавив глазные яблоки. Двумя фонтанами хлынули кровь и мозг. Все еще вцепившись в ограду, как пиявка, тварь рванула голову беглеца вверх и очень быстро обратно вниз, насадив ее на одну из пик. Руки и ноги несчастного разлетелись в стороны, дернулись в конвульсии и обмякли. Все было кончено.
   Нечисть полуистлевшими ноздрями обнюхала труп, но ничего не нашла. Она сдернула тело бывшего вора с ограды и швырнула в реку. Туман на миг расступился — тело плюхнулось в воду, — а потом сомкнулся и заклубился точно так же, как раньше...
   До рассвета оставалась лишь минута или две, и вурдалак знал это. Он знал и о том, где беглец побывал, или, по меньшей мере, откуда пришел. Тело чудовища растворилось, точно патока, и просочилось через решетку на вершине стены, стекло в нишу, после чего снова быстро обрело прежние очертания. И, точь-в-точь повторяя маршрут беглеца, чудище поплыло вперед в темноте, по галерее, ведущей в склепы, а потом вверх по лестнице.
   Здесь существо остановилось, почувствовав первые волны какого-то непонятного воздействия, присутствие силы. Но близился рассвет, а ему еще надо было найти эликсир. Оно втекло наверх по ступеням и, как дым, просочилось сквозь полуоткрытую дверь в пятиугольную комнату... и снова остановилось.
   Да, эликсир был здесь. Где-то. Здесь! Но здесь было и что-то еще. Сила стала сильнее, стала почти непереносимой...
   Моора Данда Сануси подплыл ко второй двери, не оставляя за собой следов. Но перед дверью он остановился в третий раз. Что-то безумно злило его; что-то, чего он не мог видеть, но что незримо присутствовало здесь, разлитое в воздухе, проникшее в камень стен, что-то, пропитавшее сам эфир. В этот миг первые лучи солнца коснулись высоких пыльных окон и проникли внутрь, разбившись на сотни маленьких лучиков всех цветов радуги!
   Восход солнца и свет, который породило светило, в десятки раз увеличил незримую силу. Магическая сила Мооры Данды Сануси начала покидать его. Вернулась нежеланная твердость, а с ней и вес, и в пыли стали вырисовываться слабые отпечатки ног, ведущие обратно в пятиугольную комнату и пересекающие ее каменный пол. Мертвец наткнулся на пьедестал, скинув с каменной чаши покрывало, и его рука на миг попала в воду.
   Агония! Немыслимая агония! Существо, каким был Данда, не должно было почувствовать боли, так как умерло давным-давно, и все же боль пришла. Моора Данда Сануси узнал эту боль и понял ее источник — эликсир. Да, эликсир, но больше не заключенный в стеклянной тюрьме, опасный эликсир.
   Существо вырвало свою мумифицированную руку из воды и побрело к лестнице, ведущей вниз, в темноту и спасение. Но это место больше не было убежищем для Мооры Данды Сануси, мертвого уже больше двухсот семидесяти лет. Проникая сверху сквозь мутное стекло многочисленных высоких окон, солнечные лучи образовали пламенеющую решетку копий, устремляющихся вниз, в пятиугольную комнату. Копья света вонзились в существо из загробного мира, пожирая его точно так же, как эликсир поглотил его руку.