Страница:
– Рассматривается дело Дженны Мист, проживающей в Мэгфилде, графство Суссекс, супруги Бенджамина Миста, обвиняемой в том, что она, забыв о Боге и соблазнившись дьяволом, будучи колдуньей и ведьмой, пятнадцатого марта, в восьмой год правления короля Джеймса, с помощью злых чар и колдовства вызвала пожар, в котором сгорели дома Томаса Стивена, вдовы Бини, примыкающий к ним амбар, оцененные в тридцать фунтов стерлингов. В огне пожара, произошедшего по причине вышеуказанного колдовства, погибла некая Дебора Мейнард, жена Ричарда Мейнарда, а также…
Секретарь продолжал читать, но Дженна уже не слушала его. Она знала, что ее дело безнадежно, что, признавшись сэру Томасу в том, что она приворожила Бенджамина, она подписала себе смертный приговор. Дженна постаралась отвлечься, подняв глаза к потолку и предоставив свободу своим мыслям.
Она думала о вечной, нетленной красоте их волшебной долины, о том, что ее, Дженны, не будет, а величавые холмы, журчащие реки и ручьи, леса, поля, несравненные ландшафты будут существовать спустя годы, спустя века после ее ухода; она думала о непрерывности жизни, о том, что вес в мире будет идти своим чередом, хотя ее в этом мире уже не будет.
Дженна вдруг начала плакать. Не потому, что она боялась смерти, а потому, что ей предстояла разлука с Бенджамином и Агнес; потому что она должна начать путешествие в неизвестность раньше них; потому что больше она уже не сможет улыбаться, глядя в их родные, любимые лица.
Судья надел черную шапочку, и Дженна наконец взглянула в его холодные, кристально-прозрачные глаза. Все присутствующие в зале затаили дыхание, когда черноволосая девушка, только что выслушавшая свой приговор – «быть повешенной за шею, пока не умрет», неожиданно улыбнулась судье странной, яростной, неистовой улыбкой. Ее увели, и выглядевший потрясенным сэр Томас Волмси поднялся, чтобы покинуть зал суда.
Все было кончено. Женщина, сама признавшаяся в том, что она ведьма, должна была умереть. Без нее мир станет более безопасным местом для тех, кто останется в нем жить и страдать.
Он сделал это! Одним ударом Ричард Мейнард покончил с двумя женщинами, которых ненавидел больше всего на свете. Он одержал победу над обеими отвергнувшими его суками, он показал им, кто настоящий хозяин! Ричард сидел в Бэйндене, на своем обычном месте у очага, не зажженного в эту теплую июньскую ночь, и перебирал в памяти недавние события. Какое наслаждение он испытал, насильно овладев Деборой! Воспоминания об этом и сейчас заставляли его трепетать от восторга и вожделения. Он оставил ее истерзанной, измученной до полусмерти, но само по себе это уже не имело значения – важно было заставить ее замолчать н всегда, не дать ей прийти в сознание и назвать имя насильника.
Ричард удовлетворенно ухмыльнулся и потянулся за бутылкой. Устроить пожар оказалось на удивление легко. Даже слишком легко. Он не мог припомнить, чтобы в Мэгфилде когда-нибудь еще было так темно и безлюдно. Но самая блестящая идея осенила Ричарда уже потом, когда его вызвали на место пожара и он разыгрывал безутешного мужа и отца. Вначале Мейнард не собирался обвинять Дженну, но когда он стоял там и глядел на плотника, его вдруг будто что-то толкнуло. Подстегнутый выпивкой мозг работал особенно четко и ясно, это было похоже на озарение. И тут – какая удача! – подвернулся еще и кот этой безмозглой шлюхи. Начиная с этого момента, Дженна была все равно, что мертва.
Мейнард осушил стакан и вновь наполнил его. Сегодня утром вместе с Мауд и несколькими односельчанами он давал показания в суде и с трудом удерживался от того, чтобы открыто не смеяться над Дженной. Ведьма никогда не узнает, чего она лишилась, когда пренебрегла им. Если бы только он мог растолковать ей, какой он великолепный, могучий любовник, от какого невероятного удовольствия она отказалась, тем самым только навредив себе. Как бы ему хотелось, чтобы Дженна узнала, что именно привело ее к гибели!
Но это было невозможно.
Более того, поймав сегодня ее взгляд, он с раздражением понял, что Дженна находится в отрешенном состоянии, когда ей уже все равно, что с ней будет. Она даже не прислушивалась к судебной процедуре. За одно это Ричард готов был растерзать ее.
Фермер встал и достал с полки еще одну бутылку, чтобы прихватить ее в постель. Он будет лежать в тепле, наслаждаться выпивкой и размышлять, на ком бы ему теперь жениться. В этот момент Ричард почувствовал озноб – в доме вдруг почему-то стало очень холодно.
– Будь ты проклята, Смуглая Леди, – выругался он. – Сегодня у меня нет настроения играть с тобой. Оставь меня в покос и убирайся!
Мейнард начал подниматься по той самой лестнице, где когда-то впервые увидел ее.
– Убирайся к черту, – еще раз повторил он.
Внезапно она возникла прямо перед ним. Прядь черных волос выбилась из-под чепца и упала на лицо. Ричарда в который раз поразила и ее красота, и бесконечная печаль.
– Прочь с дороги, – пробормотал он.
Она не двинулась, и у Ричарда по спине впервые пробежал холодок страха.
– Исчезни! – уже громче приказал он.
Не сводя с него скорбных глаз, привидение подняло руку, и Ричарду показалось, что в ней мелькнул серп. Он знал, что Смуглая Леди не может причинить ему вреда, что это бестелесный призрак, видение, явление из другого мира, но уже не мог бороться с охватившим его безрассудным, неимоверным страхом. Он повернулся, чтобы бежать от нее, но его непослушные ноги вдруг подкосились и разъехались в разные стороны.
С душераздирающим воплем Ричард рухнул головой вниз и пролетел вдоль всей лестницы, с силой ударившись головой о ее подножие. Раздался отвратительный хруст – это сломалась его шея. Воцарилась тишина. Смуглая Леди, рыдая, соскользнула вниз по лестнице и, пролетев мимо распростертого тела, навсегда покинула Бэйнденн.
Глава тридцать вторая
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава тридцать третья
Секретарь продолжал читать, но Дженна уже не слушала его. Она знала, что ее дело безнадежно, что, признавшись сэру Томасу в том, что она приворожила Бенджамина, она подписала себе смертный приговор. Дженна постаралась отвлечься, подняв глаза к потолку и предоставив свободу своим мыслям.
Она думала о вечной, нетленной красоте их волшебной долины, о том, что ее, Дженны, не будет, а величавые холмы, журчащие реки и ручьи, леса, поля, несравненные ландшафты будут существовать спустя годы, спустя века после ее ухода; она думала о непрерывности жизни, о том, что вес в мире будет идти своим чередом, хотя ее в этом мире уже не будет.
Дженна вдруг начала плакать. Не потому, что она боялась смерти, а потому, что ей предстояла разлука с Бенджамином и Агнес; потому что она должна начать путешествие в неизвестность раньше них; потому что больше она уже не сможет улыбаться, глядя в их родные, любимые лица.
Судья надел черную шапочку, и Дженна наконец взглянула в его холодные, кристально-прозрачные глаза. Все присутствующие в зале затаили дыхание, когда черноволосая девушка, только что выслушавшая свой приговор – «быть повешенной за шею, пока не умрет», неожиданно улыбнулась судье странной, яростной, неистовой улыбкой. Ее увели, и выглядевший потрясенным сэр Томас Волмси поднялся, чтобы покинуть зал суда.
Все было кончено. Женщина, сама признавшаяся в том, что она ведьма, должна была умереть. Без нее мир станет более безопасным местом для тех, кто останется в нем жить и страдать.
Он сделал это! Одним ударом Ричард Мейнард покончил с двумя женщинами, которых ненавидел больше всего на свете. Он одержал победу над обеими отвергнувшими его суками, он показал им, кто настоящий хозяин! Ричард сидел в Бэйндене, на своем обычном месте у очага, не зажженного в эту теплую июньскую ночь, и перебирал в памяти недавние события. Какое наслаждение он испытал, насильно овладев Деборой! Воспоминания об этом и сейчас заставляли его трепетать от восторга и вожделения. Он оставил ее истерзанной, измученной до полусмерти, но само по себе это уже не имело значения – важно было заставить ее замолчать н всегда, не дать ей прийти в сознание и назвать имя насильника.
Ричард удовлетворенно ухмыльнулся и потянулся за бутылкой. Устроить пожар оказалось на удивление легко. Даже слишком легко. Он не мог припомнить, чтобы в Мэгфилде когда-нибудь еще было так темно и безлюдно. Но самая блестящая идея осенила Ричарда уже потом, когда его вызвали на место пожара и он разыгрывал безутешного мужа и отца. Вначале Мейнард не собирался обвинять Дженну, но когда он стоял там и глядел на плотника, его вдруг будто что-то толкнуло. Подстегнутый выпивкой мозг работал особенно четко и ясно, это было похоже на озарение. И тут – какая удача! – подвернулся еще и кот этой безмозглой шлюхи. Начиная с этого момента, Дженна была все равно, что мертва.
Мейнард осушил стакан и вновь наполнил его. Сегодня утром вместе с Мауд и несколькими односельчанами он давал показания в суде и с трудом удерживался от того, чтобы открыто не смеяться над Дженной. Ведьма никогда не узнает, чего она лишилась, когда пренебрегла им. Если бы только он мог растолковать ей, какой он великолепный, могучий любовник, от какого невероятного удовольствия она отказалась, тем самым только навредив себе. Как бы ему хотелось, чтобы Дженна узнала, что именно привело ее к гибели!
Но это было невозможно.
Более того, поймав сегодня ее взгляд, он с раздражением понял, что Дженна находится в отрешенном состоянии, когда ей уже все равно, что с ней будет. Она даже не прислушивалась к судебной процедуре. За одно это Ричард готов был растерзать ее.
Фермер встал и достал с полки еще одну бутылку, чтобы прихватить ее в постель. Он будет лежать в тепле, наслаждаться выпивкой и размышлять, на ком бы ему теперь жениться. В этот момент Ричард почувствовал озноб – в доме вдруг почему-то стало очень холодно.
– Будь ты проклята, Смуглая Леди, – выругался он. – Сегодня у меня нет настроения играть с тобой. Оставь меня в покос и убирайся!
Мейнард начал подниматься по той самой лестнице, где когда-то впервые увидел ее.
– Убирайся к черту, – еще раз повторил он.
Внезапно она возникла прямо перед ним. Прядь черных волос выбилась из-под чепца и упала на лицо. Ричарда в который раз поразила и ее красота, и бесконечная печаль.
– Прочь с дороги, – пробормотал он.
Она не двинулась, и у Ричарда по спине впервые пробежал холодок страха.
– Исчезни! – уже громче приказал он.
Не сводя с него скорбных глаз, привидение подняло руку, и Ричарду показалось, что в ней мелькнул серп. Он знал, что Смуглая Леди не может причинить ему вреда, что это бестелесный призрак, видение, явление из другого мира, но уже не мог бороться с охватившим его безрассудным, неимоверным страхом. Он повернулся, чтобы бежать от нее, но его непослушные ноги вдруг подкосились и разъехались в разные стороны.
С душераздирающим воплем Ричард рухнул головой вниз и пролетел вдоль всей лестницы, с силой ударившись головой о ее подножие. Раздался отвратительный хруст – это сломалась его шея. Воцарилась тишина. Смуглая Леди, рыдая, соскользнула вниз по лестнице и, пролетев мимо распростертого тела, навсегда покинула Бэйнденн.
Глава тридцать вторая
Утренний туман медленно рассеивался, уступая место яркому, кричащему солнечному свету, так не соответствующему предстоящему печальному действу. Вокруг Хоршемской тюрьмы уже собралась шумная, гогочущая, настроенная как следует насладиться ожидаемым зрелищем толпа. Разносчики предлагали свой товар, дети играли, женщины сосали конфеты. Ярмарочный вид и запах толпы вызывал у Бенджамина отвращение. Происходящее до ужаса походило на некий праздник; шарманщик привел обезьянку на серебряной цепочке, а один предприимчивый лоточник торговал черноволосыми куклами с веревкой вокруг шеи и ярлыком «Ведьма» на груди. С каким удовольствием Бенджамин поубивал их всех, если бы мог! Не в силах оставаться среди этого сброда, он вошел в трактир, чтобы хоть чуть-чуть притупить свои чувства алкоголем. Он еще стоял у прилавка, когда разноголосое «О-ох!» толпы сообщило ему, что ворота тюрьмы распахнулись. Оказавшись на самом краю людского моря, Бенджамин вынужден был силой проложить себе дорогу и, наконец, окровавленный и задыхающийся, оказался у ворот, откуда как раз выезжала телега с приговоренными.
Их было четверо – Дженна и трое мужчин. Томас Герни из Хенфилда, осужденный на смерть за кражу кошелька, шляпы и двух серебряных колец, а также Ричард Майзи и Эндрю Вотерс из Бакстеда, виновные в похищении хромой кобылы, двух сыров, куска масла, окорока, юбки и ковра. Все они сидели на дне телеги, держа за спиной закованные в кандалы руки. Черные волосы Дженны были спрятаны под грубым серым чепцом, чтобы палачу было удобнее надеть ей на шею веревку.
Бенджамин окликнул ее, но Дженна не оглянулась – наверное, решил он, боится расплакаться и осрамиться на людях.
Шумная процессия двинулась к площади, где должна была состояться казнь. Из толпы доносились оскорбления, проклятия, вопли «Прислужница Сатаны». Когда впереди замаячила виселица с четырьмя петлями, раздались возгласы одобрения. Возле виселицы, разговаривая с палачом, стоял сэр Эдвард Биллингем, шериф графства Суссекс, готовый, если понадобится, с помощью отряда вооруженных стражников силой поддерживать порядок во время казни.
Ценой неимоверных усилий Бенджамин пробился к самой повозке и попробовал уцепиться за нее, крича: «Дженна, я здесь! Мужайся, любовь моя. Я здесь, с тобой!», но один из стражников грубо оттолкнул его.
Плотник изо всех сил старался удержаться на ногах, опасаясь быть затоптанным толпой. Не отрывая глаз от Дженны, он увидел, как она робко и слабо улыбнулась ему. Наконец повозка остановилась под самой перекладиной.
– Вначале женщину, – распорядился шериф, и толпа откликнулась восторженным ревом.
Потом зазвонил колокол, возвещая, что пришло время казни, и наступила тишина.
Бенджамин на мгновение прикрыл глаза, а когда вновь открыл их, то увидел, что Дженна, уже с веревкой на шее, в отчаянии озирается, ища его взглядом. И вот она увидела его. Его любимая увидела его!..
И когда палач стегнул лошадь по крупу, повозка дернулась из-под виселицы, Джснна успела подарить ему последнюю, прекрасную, долгую, грустную улыбку и потом, очень медленно, задергалась в дикой пляске смерти…
На долину опускалась ночь, и с ней – тишина. К западу от маленького коттеджа Даниэля, за прудом с пляшущими по его глади серебряными огоньками, клонилось к закату солнце. Полыхающие багрянцем облака казались турнирными знаменами и вымпела ми. Появилась робкая молочно-белая круглая луна, задул упорный ночной ветерок, унося прочь остатки дневного тепла.
Держа на руках ребенка, Агнес спросила.
– Как ты думаешь, Бенджамин сегодня вернется? Может быть, он решил провести ночь возле Дженны?
– Пойду, поищу его, – ответил Даниэль. – Он должен ехать со стороны Шардена. Держи наготове горячую похлебку, Агнес. Боюсь, сегодня будет долгая ночь.
Надев шляпу и прихватив фонарь, он вышел. Оставшись одна, Агнес подбросила в огонь дров и занялась стряпней. Она успела покончить с делами, но мужчин все не было. Тогда, накинув шаль, Агнес вышла на крыльцо и начала тревожно вглядываться в темноту.
Ветер стих, небо заволокло туманом, сквозь который едва просвечивала серебряная богиня, звезд же вообще не было видно. Ночную тишину вдруг нару шил крик лисицы. Огонь в очаге догорел, и Агнес, заново раздувая его, думала о другом огне – о пожаре, который только сегодня завершился в Хоршеме ужасным событием, повергшим их в скорбь и траур.
Снаружи послышались мужские голоса. Агнес бросилась к двери и распахнула ее, думая, что это ее отец встретил Бенджамина и, чтобы хоть как-то отвлечь и успокоить его, пригласил из Бэйндена кого-то из соседей. Но приветствия замерли у нес на устах. Даниэль и трое других мужчин несли на плечах ее зятя. Его голова беспомощно свисала и болталась из стороны в сторону, а потускневшие синие глаза, не мигая, смотрели прямо на Агнес. Он был мертв.
Слишком испуганная, чтобы говорить, Агнес из дала отчаянный крик. Ее отец объяснил.
– Роб Коллинз обнаружил его в Хокесден-Парке. Он повесился – выбрал для себя ту же смерть, что и Дженна.
– Давайте положим его на стол, – предложил Роб, – и пусть кто-нибудь сходит за констеблем.
Но Агнес уже не слушала их и даже не думала о несчастном дорогом Бенджамине – из колыбели, стоявшей неподалеку от очага, подал голос ребенок. Наклонившись, Агнес взяла его на руки, он открыл глаза и улыбнулся ей молочно-сладкой детской улыбкой.
Потом он опять уснул, но Агнес, заняв свое место у очага, бодрствовала и долго-долго смотрела в огонь.
Их было четверо – Дженна и трое мужчин. Томас Герни из Хенфилда, осужденный на смерть за кражу кошелька, шляпы и двух серебряных колец, а также Ричард Майзи и Эндрю Вотерс из Бакстеда, виновные в похищении хромой кобылы, двух сыров, куска масла, окорока, юбки и ковра. Все они сидели на дне телеги, держа за спиной закованные в кандалы руки. Черные волосы Дженны были спрятаны под грубым серым чепцом, чтобы палачу было удобнее надеть ей на шею веревку.
Бенджамин окликнул ее, но Дженна не оглянулась – наверное, решил он, боится расплакаться и осрамиться на людях.
Шумная процессия двинулась к площади, где должна была состояться казнь. Из толпы доносились оскорбления, проклятия, вопли «Прислужница Сатаны». Когда впереди замаячила виселица с четырьмя петлями, раздались возгласы одобрения. Возле виселицы, разговаривая с палачом, стоял сэр Эдвард Биллингем, шериф графства Суссекс, готовый, если понадобится, с помощью отряда вооруженных стражников силой поддерживать порядок во время казни.
Ценой неимоверных усилий Бенджамин пробился к самой повозке и попробовал уцепиться за нее, крича: «Дженна, я здесь! Мужайся, любовь моя. Я здесь, с тобой!», но один из стражников грубо оттолкнул его.
Плотник изо всех сил старался удержаться на ногах, опасаясь быть затоптанным толпой. Не отрывая глаз от Дженны, он увидел, как она робко и слабо улыбнулась ему. Наконец повозка остановилась под самой перекладиной.
– Вначале женщину, – распорядился шериф, и толпа откликнулась восторженным ревом.
Потом зазвонил колокол, возвещая, что пришло время казни, и наступила тишина.
Бенджамин на мгновение прикрыл глаза, а когда вновь открыл их, то увидел, что Дженна, уже с веревкой на шее, в отчаянии озирается, ища его взглядом. И вот она увидела его. Его любимая увидела его!..
И когда палач стегнул лошадь по крупу, повозка дернулась из-под виселицы, Джснна успела подарить ему последнюю, прекрасную, долгую, грустную улыбку и потом, очень медленно, задергалась в дикой пляске смерти…
На долину опускалась ночь, и с ней – тишина. К западу от маленького коттеджа Даниэля, за прудом с пляшущими по его глади серебряными огоньками, клонилось к закату солнце. Полыхающие багрянцем облака казались турнирными знаменами и вымпела ми. Появилась робкая молочно-белая круглая луна, задул упорный ночной ветерок, унося прочь остатки дневного тепла.
Держа на руках ребенка, Агнес спросила.
– Как ты думаешь, Бенджамин сегодня вернется? Может быть, он решил провести ночь возле Дженны?
– Пойду, поищу его, – ответил Даниэль. – Он должен ехать со стороны Шардена. Держи наготове горячую похлебку, Агнес. Боюсь, сегодня будет долгая ночь.
Надев шляпу и прихватив фонарь, он вышел. Оставшись одна, Агнес подбросила в огонь дров и занялась стряпней. Она успела покончить с делами, но мужчин все не было. Тогда, накинув шаль, Агнес вышла на крыльцо и начала тревожно вглядываться в темноту.
Ветер стих, небо заволокло туманом, сквозь который едва просвечивала серебряная богиня, звезд же вообще не было видно. Ночную тишину вдруг нару шил крик лисицы. Огонь в очаге догорел, и Агнес, заново раздувая его, думала о другом огне – о пожаре, который только сегодня завершился в Хоршеме ужасным событием, повергшим их в скорбь и траур.
Снаружи послышались мужские голоса. Агнес бросилась к двери и распахнула ее, думая, что это ее отец встретил Бенджамина и, чтобы хоть как-то отвлечь и успокоить его, пригласил из Бэйндена кого-то из соседей. Но приветствия замерли у нес на устах. Даниэль и трое других мужчин несли на плечах ее зятя. Его голова беспомощно свисала и болталась из стороны в сторону, а потускневшие синие глаза, не мигая, смотрели прямо на Агнес. Он был мертв.
Слишком испуганная, чтобы говорить, Агнес из дала отчаянный крик. Ее отец объяснил.
– Роб Коллинз обнаружил его в Хокесден-Парке. Он повесился – выбрал для себя ту же смерть, что и Дженна.
– Давайте положим его на стол, – предложил Роб, – и пусть кто-нибудь сходит за констеблем.
Но Агнес уже не слушала их и даже не думала о несчастном дорогом Бенджамине – из колыбели, стоявшей неподалеку от очага, подал голос ребенок. Наклонившись, Агнес взяла его на руки, он открыл глаза и улыбнулся ей молочно-сладкой детской улыбкой.
Потом он опять уснул, но Агнес, заняв свое место у очага, бодрствовала и долго-долго смотрела в огонь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПОЛНОЧНЫЙ ЛАБИРИНТ
Глава тридцать третья
В рощице у дороги под покровом ночной тьмы притаились лошадь и всадник. Они, казалось, слились с окружавшими их деревьями, и даже сбруя звенела чуть слышно, когда лошадь осторожно переступала ногами. Ночь укрыла человека и животное своим таинственным безмолвием.
Затем что-то произошло. Лошадь пошевелила ушами, всадник насторожился и наклонился к ее шее, прислушиваясь к далекому звуку. Шум приближался, и человек напрягся: на вершине холма показалась карета и начала тяжело спускаться по крутому склону, ведущему от моста Пенни-Бридж. Настал момент, которого ожидал всадник.
Две тени скользнули между деревьями к обочине дороги – изъезженной, изрытой колеями – и снова растворились во мраке. Всадник не мог видеть кареты, но слышал, как кучер кричит на лошадей, удерживая их на самом крутом участке тракта, ведущего от Лондона к Мэйфилду.
Он был готов. Натянув шейный платок на нижнюю часть лица, разбойник вынырнул из тени, вытащил пистолет и, крикнув: «Стой!», очутился у двери кареты прежде, чем кто-либо из сидевших внутри успел схватиться за оружие. Карета, съехав на обочину, зашаталась и остановилась. Еще раз приказав: «Стоять!», грабитель заглянул в окно.
Вначале он не увидел ничего, кроме пышного парика и руки, нервно сжимавшей серебряную табакерку, затем легкий шорох привлек его внимание к девушке, сидевшей рядом с господином в парике, – наклонившись вперед, она с любопытством поглядела на разбойника ясными нефритовыми глазами и вновь откинулась на спинку сиденья. Кроме них, в карете сидели двое слуг: молоденькая испуганная горничная и громадный неуклюжий парень, который глядел на грабителя так, будто готов был убить его на месте. Краем глаза разбойник заметил какое-то движение на козлах и метким выстрелом тут же выбил пистолет из рук кучера, ранив его в плечо. Тот завопил от боли, слуга выругался, высунувшись из окна карсты и наблюдая за происходящим.
– Выходите, – грубо распорядился разбойник. – Все, и ты тоже, – бросил он кучеру. – От такой раны еще никто не умер.
Пассажиры стали выбираться из кареты – вначале мужчина в парике, затем девушка, потом горничная и, наконец, слуга.
– Кто вы? – спросил мужчина. – В последние полгода на Пенни-Бридж не было грабителей.
– Не задавайте ненужных вопросов, – прозвучало в ответ. – Мужчинам лечь на землю, лицом вниз. А ты, – приказал он дрожащей горничной, – свяжи их вот этим, да как следует.
Сдернув с седла веревку, разбойник обратился к обладательнице выразительных нефритовых глаз:
– Где шкатулка с деньгами?
– У нас ничего нет, – быстро ответила она.
– В самом деле? Довольно необычно для джентльмена возвращаться из Лондона без денег. Так где же она?
– Скажите ему, Генриетта, – раздался приглушенный голос обладателя парика.
Бросив мрачный взгляд на грабителя, девушка махнула рукой.
– Там, на сиденье.
Разбойник улыбнулся.
– Так достань же ее, моя девочка.
– Неотесанный наглец, – прохрипел мужчина в парике. – Ты разговариваешь с мисс Генриеттой Тревор из Глинда. Будь повежливсе, черт побери!
Теперь в свою очередь улыбнулась девушка.
– Сквайр Бейкер, право же, не время учить его хорошим манерам. Пусть негодяй берет, что хочет, и оставит нас в покое.
С этими словами она шагнула к карете и появилась снова, держа в руках темную, надежно запертую шкатулку.
– Благодарю вас, мисс Тревор, – проговорил грабитель. – Очень любезно с вашей стороны, черт возьми.
Он пытался копировать сквайра, но в его речи звучал акцент, не свойственный жителям Суссекса и выдававший в нем уроженца какой-то другой части Англии.
– Поставьте это на землю, – распорядился разбойник.
Девушка послушалась. Сделав ей знак отойти, он прострелил замок, отстегнул седельную сумку и швырнул ее горничной.
– Как тебя зовут? – Его голос звучал скорее приветливо, нежели грубо.
– Сара, сэр.
– Тогда наполни сумку, Сара, пока я займусь драгоценностями джентльмена. Потом настанет очередь мисс Тревор.
Он нагнулся и, невзирая на яростные протесты сквайра Бейкера, чей парик съехал на один бок и теперь напоминал ухо спаниеля, быстро и ловко завладел украшениями, табакеркой и соверенами. Затем вновь повернулся к Генриетте.
– Что есть у вас, мисс Тревор?
Он наклонился к ней, его глаза улыбались, в этот момент платок соскользнул с его подбородка и они оказались лицом к лицу. Несмотря на темноту, за короткий миг, прежде чем он снова надел маску, Генриетта успела разглядеть лицо, словно высеченное из гранита: широкий нос, тяжелый рот, решительный подбородок. Глаза были ярко-синие, а под черной шляпой мелькнула прядь ярко-рыжих, как лисий хвост, волос.
– Забудьте, что вы меня видели, – яростно прошипел он. – Понятно?
Впервые Генриетта Тревор ощутила укол страха.
– Да, – прошептала она. – Я забуду.
По-видимому, немного успокоившись, разбойник глянул на Сару, но Генриетте показалось, что поведение его изменилось; теперь, когда его лицо, пусть на мгновение, открылось постороннему взгляду, грабителю, судя по всему, не терпелось убраться восвояси.
– Поторопись, – отрывисто приказал он. – Сколько там еще?
– Только один мешочек, сэр.
Разбойник перевел взгляд на Генриетту.
– Теперь остались ваши украшения.
Девушка начала снимать ожерелье и серьги, под аренные ей на восемнадцатилетие три недели назад ее красавицей-матерью, Люси Тревор. Это были ее фамильные драгоценности.
– Вам жаль с ними расставаться? – спросил он, когда она медленно протянула ему украшения.
– Это подарок моей матери. Они много лет хранились в ее семье.
Генриетта встретила его серьезный взгляд. Затем он неожиданно поцеловал ей руку и вернул украшения.
– Возьмите их и вспоминайте обо мне.
– Грабитель-джентльмен! – хмыкнула она, слегка приседая.
– О нет, – возразил он, привязывая к седлу набитую деньгами сумку. – Такой же грубиян, как все прочие. Теперь можете развязать своих попутчиков и ехать дальше. Да не забудьте отвезти кучера к врачу, пока он не потерял слишком много крови.
Грабитель взлетел в седло.
– Прощайте, Генриетта.
– Прощайте, – отозвалась она, на мгновение задержала взгляд на удаляющейся фигуре, а затем повернулась, чтобы помочь остальным.
Согласно многолетнему ежевечернему обычаю, Люси Бейкер, старшая из оставшихся в живых детей старого сквайра Бейкера, и, увы, единственная старая дева в этом доме, начала свой ритуал обхода дворца, поднявшись по старинной винтовой лестнице и зная точно, что к моменту, когда она войдет в верхнюю гостиную, часы над камином пробьют десять. Она всегда чувствовала удовлетворение от собственной пунктуальности, придававшей ей уверенности в этом неустойчивом мире, полном тревог и волнений.
Сегодня все шло как всегда. Люси стояла наверху винтовой лестницы, глядя на то, что когда-то было солярием архиепископа, и слушала нежный перезвон, говорящий о том, что близок час, когда вся семья разойдется на покой. Чуть слышно вздохнув, Люси прошелестела юбкой по двери солярия и огляделась, высоко подняв свечу. Несмотря на то, что у отца была большая семья: двенадцать детей, из них семеро до сих пор живы, они никогда, даже собираясь все вместе, не использовали эту комнату как спальню. Мать Люси, умершая двадцать шесть лет назад, всегда говорила: «Здесь предавались размышлениям великие люди; здесь не место для шумных детских игр», и семья придерживалась этого правила до сих пор.
Люси с удовольствием прошла по тихим темным коридорам к небольшим спальням, в которых всегда находились детские. Сейчас, когда Черити и Рут вышли замуж, а Питер стал викарием Мэйфилда и поселился в Миддл-Хауее, только Томас и Найзел, холостые братья Люси, занимали западное крыло дворца, а их брату Джорджу и его жене Филадельфии было предоставлено южное.
Из комнаты братьев не доносилось ни звука, видимо, они еще не вернулись. Однако Люси все-таки уловила какой-то шум, и когда она повернула в южное крыло, ее окликнул нетерпеливый голос:
– Люси, это ты?
Вежливо постучавшись в дверь спальни невестки, Люси Бейкер увидела, что Филадельфия сидит в кровати, широко открыв глаза и прижимая руки к груди.
– Ох, я так волнуюсь, что не могу уснуть. Джордж уже давно должен был быть дома. Он выехал из Лондона еще утром. Я уверена, что карета перевернулась или на них напали разбойники. Ох, как сильно бьется сердце…
Филадельфия выпрямилась, тяжело дыша. Покачав головой, Люси присела возле нее на кровать. Поглаживая невестку по плечу, она приговаривала:
– Ничего, ничего, Дельфи, дорогая, не волнуйся. И Джордж, и Сэм Бриггс вооружены. Никто не может причинить им вреда.
Два испуганных глаза уставились на Люси из-под облака темных волос.
– Но я не могу не беспокоиться, Люси. Можно мне встать и подождать их внизу?
Такая просьба могла показаться странной, но Филадельфии было только двадцать шесть лет, и она была замужем меньше года, тогда как тридцатишестилетняя Люси была хозяйкой этого дома с тех пор, как умерла ее мать.
– Что ж, Дельфи, если тебе станет от этого легче – пожалуйста.
– Да, Люси, конечно. Я снова оденусь, так что Джордж ничего не заподозрит, когда вернется.
– Хорошо, только не переутомляйся. – Люси поцеловала невестку, маленькую, хрупкую, похожую на ребенка, и, как считалось, «утонченную», после чего продолжила обход.
Пройдя через собственную спальню в восточном крыле, Люси поднялась по винтовой лестнице на следующий этаж, полностью обойдя, таким образом, по квадрату внутренний дворик, вокруг которого был выстроен дворец.
Слева от нее, этажом ниже, находилась семейная гостиная, которая когда-то была приемной архиепископа, а потом столовой сэра Томаса Грэхема и сэра Томаса Мэя. Сын сэра Томаса, Том Мэй-младший, известный поэт и историк, продал дворец деду Люси, железных дел мастеру Джону Бейкеру, поскольку сэр Томас умер, почти полностью разорив поместье и не оставив сыну другого выхода, кроме как продать его. С тех пор здесь жила семья Бейкер, которой дворец архиепископа как раз пришелся впору, чтобы разместить все их многочисленное племя.
Не заходя в гостиную, Люси прошла в свою любимую часть здания. Это была спальня архиепископа, где когда-то любили молиться Стратфорд и, по преданию, Томас Бекет, где почивала королева Елизавета, когда была в гостях у сэра Томаса Грэхема. Специально для этого случая сэр Томас распорядился пристроить башню с лестницей, чтобы в комнату можно было попасть, минуя внутренние помещения дворца. Бейкеры всегда использовали эту комнату, как спальню хозяев, и именно здесь умерла мать Люси, давая жизнь своему двенадцатому ребенку, Рут. Сейчас там в одиночестве обитал старый сквайр Бейкер, в свои семьдесят семь лет находившийся в добром здравии и не проявлявший никакого желания покинуть этот мир.
Услыхав доносящийся из-за двери храп, Люси улыбнулась и вошла в комнату. Но это была грустная улыбка. Нелегко было одиннадцатилетней девочке вдруг оказаться старшей женщиной в доме и обнаружить, что все, в том числе и отец, по любому поводу обращаются к ней. Нелегко было и пожертвовать своей судьбой ради того, чтобы поднять семью (правда, два ее брата умерли в детстве), нелегко было смотреть, как младшие сестры выходят замуж и покидают дом, предоставляя Люси справляться со старым сквайром, добросердечным братцем Джорджем, глупенькой Филадельфией, апатичным Томасом и робким Найзелом, который не мог взглянуть на женщину без того, чтобы не покраснеть.
Люси подошла к окну и, раздвинув занавеси, выглянула наружу. Луна, только что вышедшая из-за туч, залила светом сад и виднеющийся в отдалении шпиль церкви. Люси задумчиво смотрела на храм. Доведется ли ей когда-нибудь невестой переступить через его порог? Вздохнув, она отвернулась от окна и бросила взгляд на фигуру в ночном колпаке, распростертую посреди огромной кровати. Даже в полумраке лицо ее отца казалось розовым и цветущим.
Люси опустила глаза. Если бы она испытывала к нему подлинную любовь, а не глухое раздражение, вызванное тем, что он продолжает жить, удерживая ее возле себя и превратив в пленницу собственной совести. Если бы только она могла оставить дворец и выйти замуж, пока еще не слишком поздно… Если бы…
Донесшийся снизу шум прервал ее мысли. Люси торопливо прошла через гардеробную отца, когда-то бывшую частью покоев архиепископа, затем – через бывший будуар матери, где теперь размещался ее собственный маленький кабинет, и начала спускаться по широкой каменной лестнице, прозванную «глав ной» и известную тем, что по ней ступали ноги великих деятелей английской церкви. Люси услышала всхлипывания Филадельфии и голос своего брата Джорджа:
– Проклятый головорез все забрал. Все, что у нас было. Только Генриетте удалось сберечь свои украшения. – Чертыхнувшись, он закричал. – Люси, Люси, где же ты? Нас ограбил мерзкий разбойник, будь он проклят, и Генриетта близка к обмороку. Иди скорей сюда, моя дорогая! Люси, где же ты, черт возьми?
– Здесь, Джордж, здесь, – успокоила его Люси, сбегая по лестнице и останавливаясь на последней ступеньке, чтобы охватить взглядом всю сцену.
Генриетта Тревор, старшая из дочерей покойного сквайра Джона Морли Тревора из Глинда, отнюдь не собиралась лишаться чувств и выглядела самой спокойной из присутствующих, в отличие от Сэма Бриггса, дворецкого Бейкеров, который стоял, уставившись в потолок и дико вращая глазами, видимо, ругая себя за то, что не успел пристрелить проклятого разбойника. Мисс Тревор же с едва заметной улыбкой наблюдала за чертыхающимся Джорджем и бьющейся в истерике Филадельфией. Люси незаметно разглядывала девушку, как всегда восхищаясь очаровательным личиком с двумя прелестными ямочками на щеках и густыми, цвета осеннего меда, волосами. Хотя Генриетту нельзя было назвать красавицей, в ней была какая-то изюминка, которой неизменно восхищались мужчины. Люси бессознательно вздохнула.
Затем что-то произошло. Лошадь пошевелила ушами, всадник насторожился и наклонился к ее шее, прислушиваясь к далекому звуку. Шум приближался, и человек напрягся: на вершине холма показалась карета и начала тяжело спускаться по крутому склону, ведущему от моста Пенни-Бридж. Настал момент, которого ожидал всадник.
Две тени скользнули между деревьями к обочине дороги – изъезженной, изрытой колеями – и снова растворились во мраке. Всадник не мог видеть кареты, но слышал, как кучер кричит на лошадей, удерживая их на самом крутом участке тракта, ведущего от Лондона к Мэйфилду.
Он был готов. Натянув шейный платок на нижнюю часть лица, разбойник вынырнул из тени, вытащил пистолет и, крикнув: «Стой!», очутился у двери кареты прежде, чем кто-либо из сидевших внутри успел схватиться за оружие. Карета, съехав на обочину, зашаталась и остановилась. Еще раз приказав: «Стоять!», грабитель заглянул в окно.
Вначале он не увидел ничего, кроме пышного парика и руки, нервно сжимавшей серебряную табакерку, затем легкий шорох привлек его внимание к девушке, сидевшей рядом с господином в парике, – наклонившись вперед, она с любопытством поглядела на разбойника ясными нефритовыми глазами и вновь откинулась на спинку сиденья. Кроме них, в карете сидели двое слуг: молоденькая испуганная горничная и громадный неуклюжий парень, который глядел на грабителя так, будто готов был убить его на месте. Краем глаза разбойник заметил какое-то движение на козлах и метким выстрелом тут же выбил пистолет из рук кучера, ранив его в плечо. Тот завопил от боли, слуга выругался, высунувшись из окна карсты и наблюдая за происходящим.
– Выходите, – грубо распорядился разбойник. – Все, и ты тоже, – бросил он кучеру. – От такой раны еще никто не умер.
Пассажиры стали выбираться из кареты – вначале мужчина в парике, затем девушка, потом горничная и, наконец, слуга.
– Кто вы? – спросил мужчина. – В последние полгода на Пенни-Бридж не было грабителей.
– Не задавайте ненужных вопросов, – прозвучало в ответ. – Мужчинам лечь на землю, лицом вниз. А ты, – приказал он дрожащей горничной, – свяжи их вот этим, да как следует.
Сдернув с седла веревку, разбойник обратился к обладательнице выразительных нефритовых глаз:
– Где шкатулка с деньгами?
– У нас ничего нет, – быстро ответила она.
– В самом деле? Довольно необычно для джентльмена возвращаться из Лондона без денег. Так где же она?
– Скажите ему, Генриетта, – раздался приглушенный голос обладателя парика.
Бросив мрачный взгляд на грабителя, девушка махнула рукой.
– Там, на сиденье.
Разбойник улыбнулся.
– Так достань же ее, моя девочка.
– Неотесанный наглец, – прохрипел мужчина в парике. – Ты разговариваешь с мисс Генриеттой Тревор из Глинда. Будь повежливсе, черт побери!
Теперь в свою очередь улыбнулась девушка.
– Сквайр Бейкер, право же, не время учить его хорошим манерам. Пусть негодяй берет, что хочет, и оставит нас в покое.
С этими словами она шагнула к карете и появилась снова, держа в руках темную, надежно запертую шкатулку.
– Благодарю вас, мисс Тревор, – проговорил грабитель. – Очень любезно с вашей стороны, черт возьми.
Он пытался копировать сквайра, но в его речи звучал акцент, не свойственный жителям Суссекса и выдававший в нем уроженца какой-то другой части Англии.
– Поставьте это на землю, – распорядился разбойник.
Девушка послушалась. Сделав ей знак отойти, он прострелил замок, отстегнул седельную сумку и швырнул ее горничной.
– Как тебя зовут? – Его голос звучал скорее приветливо, нежели грубо.
– Сара, сэр.
– Тогда наполни сумку, Сара, пока я займусь драгоценностями джентльмена. Потом настанет очередь мисс Тревор.
Он нагнулся и, невзирая на яростные протесты сквайра Бейкера, чей парик съехал на один бок и теперь напоминал ухо спаниеля, быстро и ловко завладел украшениями, табакеркой и соверенами. Затем вновь повернулся к Генриетте.
– Что есть у вас, мисс Тревор?
Он наклонился к ней, его глаза улыбались, в этот момент платок соскользнул с его подбородка и они оказались лицом к лицу. Несмотря на темноту, за короткий миг, прежде чем он снова надел маску, Генриетта успела разглядеть лицо, словно высеченное из гранита: широкий нос, тяжелый рот, решительный подбородок. Глаза были ярко-синие, а под черной шляпой мелькнула прядь ярко-рыжих, как лисий хвост, волос.
– Забудьте, что вы меня видели, – яростно прошипел он. – Понятно?
Впервые Генриетта Тревор ощутила укол страха.
– Да, – прошептала она. – Я забуду.
По-видимому, немного успокоившись, разбойник глянул на Сару, но Генриетте показалось, что поведение его изменилось; теперь, когда его лицо, пусть на мгновение, открылось постороннему взгляду, грабителю, судя по всему, не терпелось убраться восвояси.
– Поторопись, – отрывисто приказал он. – Сколько там еще?
– Только один мешочек, сэр.
Разбойник перевел взгляд на Генриетту.
– Теперь остались ваши украшения.
Девушка начала снимать ожерелье и серьги, под аренные ей на восемнадцатилетие три недели назад ее красавицей-матерью, Люси Тревор. Это были ее фамильные драгоценности.
– Вам жаль с ними расставаться? – спросил он, когда она медленно протянула ему украшения.
– Это подарок моей матери. Они много лет хранились в ее семье.
Генриетта встретила его серьезный взгляд. Затем он неожиданно поцеловал ей руку и вернул украшения.
– Возьмите их и вспоминайте обо мне.
– Грабитель-джентльмен! – хмыкнула она, слегка приседая.
– О нет, – возразил он, привязывая к седлу набитую деньгами сумку. – Такой же грубиян, как все прочие. Теперь можете развязать своих попутчиков и ехать дальше. Да не забудьте отвезти кучера к врачу, пока он не потерял слишком много крови.
Грабитель взлетел в седло.
– Прощайте, Генриетта.
– Прощайте, – отозвалась она, на мгновение задержала взгляд на удаляющейся фигуре, а затем повернулась, чтобы помочь остальным.
Согласно многолетнему ежевечернему обычаю, Люси Бейкер, старшая из оставшихся в живых детей старого сквайра Бейкера, и, увы, единственная старая дева в этом доме, начала свой ритуал обхода дворца, поднявшись по старинной винтовой лестнице и зная точно, что к моменту, когда она войдет в верхнюю гостиную, часы над камином пробьют десять. Она всегда чувствовала удовлетворение от собственной пунктуальности, придававшей ей уверенности в этом неустойчивом мире, полном тревог и волнений.
Сегодня все шло как всегда. Люси стояла наверху винтовой лестницы, глядя на то, что когда-то было солярием архиепископа, и слушала нежный перезвон, говорящий о том, что близок час, когда вся семья разойдется на покой. Чуть слышно вздохнув, Люси прошелестела юбкой по двери солярия и огляделась, высоко подняв свечу. Несмотря на то, что у отца была большая семья: двенадцать детей, из них семеро до сих пор живы, они никогда, даже собираясь все вместе, не использовали эту комнату как спальню. Мать Люси, умершая двадцать шесть лет назад, всегда говорила: «Здесь предавались размышлениям великие люди; здесь не место для шумных детских игр», и семья придерживалась этого правила до сих пор.
Люси с удовольствием прошла по тихим темным коридорам к небольшим спальням, в которых всегда находились детские. Сейчас, когда Черити и Рут вышли замуж, а Питер стал викарием Мэйфилда и поселился в Миддл-Хауее, только Томас и Найзел, холостые братья Люси, занимали западное крыло дворца, а их брату Джорджу и его жене Филадельфии было предоставлено южное.
Из комнаты братьев не доносилось ни звука, видимо, они еще не вернулись. Однако Люси все-таки уловила какой-то шум, и когда она повернула в южное крыло, ее окликнул нетерпеливый голос:
– Люси, это ты?
Вежливо постучавшись в дверь спальни невестки, Люси Бейкер увидела, что Филадельфия сидит в кровати, широко открыв глаза и прижимая руки к груди.
– Ох, я так волнуюсь, что не могу уснуть. Джордж уже давно должен был быть дома. Он выехал из Лондона еще утром. Я уверена, что карета перевернулась или на них напали разбойники. Ох, как сильно бьется сердце…
Филадельфия выпрямилась, тяжело дыша. Покачав головой, Люси присела возле нее на кровать. Поглаживая невестку по плечу, она приговаривала:
– Ничего, ничего, Дельфи, дорогая, не волнуйся. И Джордж, и Сэм Бриггс вооружены. Никто не может причинить им вреда.
Два испуганных глаза уставились на Люси из-под облака темных волос.
– Но я не могу не беспокоиться, Люси. Можно мне встать и подождать их внизу?
Такая просьба могла показаться странной, но Филадельфии было только двадцать шесть лет, и она была замужем меньше года, тогда как тридцатишестилетняя Люси была хозяйкой этого дома с тех пор, как умерла ее мать.
– Что ж, Дельфи, если тебе станет от этого легче – пожалуйста.
– Да, Люси, конечно. Я снова оденусь, так что Джордж ничего не заподозрит, когда вернется.
– Хорошо, только не переутомляйся. – Люси поцеловала невестку, маленькую, хрупкую, похожую на ребенка, и, как считалось, «утонченную», после чего продолжила обход.
Пройдя через собственную спальню в восточном крыле, Люси поднялась по винтовой лестнице на следующий этаж, полностью обойдя, таким образом, по квадрату внутренний дворик, вокруг которого был выстроен дворец.
Слева от нее, этажом ниже, находилась семейная гостиная, которая когда-то была приемной архиепископа, а потом столовой сэра Томаса Грэхема и сэра Томаса Мэя. Сын сэра Томаса, Том Мэй-младший, известный поэт и историк, продал дворец деду Люси, железных дел мастеру Джону Бейкеру, поскольку сэр Томас умер, почти полностью разорив поместье и не оставив сыну другого выхода, кроме как продать его. С тех пор здесь жила семья Бейкер, которой дворец архиепископа как раз пришелся впору, чтобы разместить все их многочисленное племя.
Не заходя в гостиную, Люси прошла в свою любимую часть здания. Это была спальня архиепископа, где когда-то любили молиться Стратфорд и, по преданию, Томас Бекет, где почивала королева Елизавета, когда была в гостях у сэра Томаса Грэхема. Специально для этого случая сэр Томас распорядился пристроить башню с лестницей, чтобы в комнату можно было попасть, минуя внутренние помещения дворца. Бейкеры всегда использовали эту комнату, как спальню хозяев, и именно здесь умерла мать Люси, давая жизнь своему двенадцатому ребенку, Рут. Сейчас там в одиночестве обитал старый сквайр Бейкер, в свои семьдесят семь лет находившийся в добром здравии и не проявлявший никакого желания покинуть этот мир.
Услыхав доносящийся из-за двери храп, Люси улыбнулась и вошла в комнату. Но это была грустная улыбка. Нелегко было одиннадцатилетней девочке вдруг оказаться старшей женщиной в доме и обнаружить, что все, в том числе и отец, по любому поводу обращаются к ней. Нелегко было и пожертвовать своей судьбой ради того, чтобы поднять семью (правда, два ее брата умерли в детстве), нелегко было смотреть, как младшие сестры выходят замуж и покидают дом, предоставляя Люси справляться со старым сквайром, добросердечным братцем Джорджем, глупенькой Филадельфией, апатичным Томасом и робким Найзелом, который не мог взглянуть на женщину без того, чтобы не покраснеть.
Люси подошла к окну и, раздвинув занавеси, выглянула наружу. Луна, только что вышедшая из-за туч, залила светом сад и виднеющийся в отдалении шпиль церкви. Люси задумчиво смотрела на храм. Доведется ли ей когда-нибудь невестой переступить через его порог? Вздохнув, она отвернулась от окна и бросила взгляд на фигуру в ночном колпаке, распростертую посреди огромной кровати. Даже в полумраке лицо ее отца казалось розовым и цветущим.
Люси опустила глаза. Если бы она испытывала к нему подлинную любовь, а не глухое раздражение, вызванное тем, что он продолжает жить, удерживая ее возле себя и превратив в пленницу собственной совести. Если бы только она могла оставить дворец и выйти замуж, пока еще не слишком поздно… Если бы…
Донесшийся снизу шум прервал ее мысли. Люси торопливо прошла через гардеробную отца, когда-то бывшую частью покоев архиепископа, затем – через бывший будуар матери, где теперь размещался ее собственный маленький кабинет, и начала спускаться по широкой каменной лестнице, прозванную «глав ной» и известную тем, что по ней ступали ноги великих деятелей английской церкви. Люси услышала всхлипывания Филадельфии и голос своего брата Джорджа:
– Проклятый головорез все забрал. Все, что у нас было. Только Генриетте удалось сберечь свои украшения. – Чертыхнувшись, он закричал. – Люси, Люси, где же ты? Нас ограбил мерзкий разбойник, будь он проклят, и Генриетта близка к обмороку. Иди скорей сюда, моя дорогая! Люси, где же ты, черт возьми?
– Здесь, Джордж, здесь, – успокоила его Люси, сбегая по лестнице и останавливаясь на последней ступеньке, чтобы охватить взглядом всю сцену.
Генриетта Тревор, старшая из дочерей покойного сквайра Джона Морли Тревора из Глинда, отнюдь не собиралась лишаться чувств и выглядела самой спокойной из присутствующих, в отличие от Сэма Бриггса, дворецкого Бейкеров, который стоял, уставившись в потолок и дико вращая глазами, видимо, ругая себя за то, что не успел пристрелить проклятого разбойника. Мисс Тревор же с едва заметной улыбкой наблюдала за чертыхающимся Джорджем и бьющейся в истерике Филадельфией. Люси незаметно разглядывала девушку, как всегда восхищаясь очаровательным личиком с двумя прелестными ямочками на щеках и густыми, цвета осеннего меда, волосами. Хотя Генриетту нельзя было назвать красавицей, в ней была какая-то изюминка, которой неизменно восхищались мужчины. Люси бессознательно вздохнула.