Страница:
– Ну, младший брат нашего архиепископа. Его, правда, ото всех прячут, но это он.
– Какой же он полоумный, если так играет?
– Ага, вот это самое загадочное. Но кто может ответить на этот вопрос, кроме Господа Бога?
Изабель никогда не видела господина ле Миста таким серьезным и рассудительным. Она заинтересованно взглянула на него.
– Он действительно сумасшедший?
– Да нет, не всерьез. Просто он слегка не в себе: мальчик в теле мужчины. Он совершенно безобидный и очень добрый.
Изабель перевела взгляд на гитариста и увидела самую добрую и красивую улыбку, какую только можно себе представить, так и лучившуюся чистотой, простодушием и весельем. Женщина сознавала, что видит перед собой нечто исключительное, совершенно особенное, но подходящие слова никак не шли ей на ум. Сумев лишь благодарно и уважительно улыбнуться в ответ, Изабель сделала церемонный реверанс и, садясь в седло, позволила Николасу подержать стремя ее лошади. Возвращаясь в Бэйнденн, она слушала дивную музыку: пение жаворонка, присоединившего свой голос к гитаре Колина.
Глава четвертая
– Какой же он полоумный, если так играет?
– Ага, вот это самое загадочное. Но кто может ответить на этот вопрос, кроме Господа Бога?
Изабель никогда не видела господина ле Миста таким серьезным и рассудительным. Она заинтересованно взглянула на него.
– Он действительно сумасшедший?
– Да нет, не всерьез. Просто он слегка не в себе: мальчик в теле мужчины. Он совершенно безобидный и очень добрый.
Изабель перевела взгляд на гитариста и увидела самую добрую и красивую улыбку, какую только можно себе представить, так и лучившуюся чистотой, простодушием и весельем. Женщина сознавала, что видит перед собой нечто исключительное, совершенно особенное, но подходящие слова никак не шли ей на ум. Сумев лишь благодарно и уважительно улыбнуться в ответ, Изабель сделала церемонный реверанс и, садясь в седло, позволила Николасу подержать стремя ее лошади. Возвращаясь в Бэйнденн, она слушала дивную музыку: пение жаворонка, присоединившего свой голос к гитаре Колина.
Глава четвертая
Нескончаемая упрямая зима 1333 года, наконец, кончилась. Настоящей весны так и не было, просто в один прекрасный день ледяные ветры и морозы сменились легкими бризами и теплом. Прекрасная Бивелхэмская долина расцвела и засверкала, как бриллиант в солнечных лучах. Синели армии ярких колокольчиков, гроздьями висели готовые лопнуть почки, склоны покрытых цветущими растениями холмов издали казались аметистовыми, розовыми, желтыми.
Теплая погода заставила покинуть дома всех тех, кто провел зиму, сидя у очага, прячась от сырости и сквозняков своих промерзших жилищ. Щуплый Роберт де Шарден, проворный и подвижный, как белка, легко взлетел в седло и направился в сторону аббатства Баттль, где должен был исполнить поручение архиепископа. Ибо Роберт занимал множество важных постов: он был не только управляющим делами аббатства, надзирающим за всеми его обширными владениями, но еще и судьей, а также бейлифом архиепископа, призванным следить за соблюдением законов, вольностей и привилегий всех сословий.
Исполнение этих многочисленных обязанностей требовало частых отлучек из дому и разъездов по графству.
Но сегодня Роберт, отъезжая от Шардена, думал не только о делах службы. Его волновал вопрос, почему у Маргарет так задрожали губы, когда он сказал, что будет отсутствовать целую неделю. Не ужели она догадалась, что в Баттле у него есть любовница, девятнадцатилетняя прелестная вдовушка, чей муж-солдат был убит в Шотландии? Если так, то его жена, должно быть, невыносимо терзается. Но нет, не может быть, ведь он был так осторожен, так скрытен. Ничто не заставило бы его причинить боль матери своих детей, но… он просто не в силах устоять перед звонким смехом, красивыми глазами и раскрытыми объятиями своей милой. С Николь де Ружмон – такой юной и такой страстной – он вновь чувствовал себя сильным и неутомимым, как тридцать лет назад.
Ход его мыслей заставил Роберта подумать о Пьере, и воспоминание о противоестественных склонностях младшего сына, как всегда, неприятно кольнуло его. Вдобавок его дружком оказался Джеймс де Молешаль, что еще больше усложняло ситуацию. В глубине души Роберт почувствовал облегчение, когда Пьер отправился в Лондон зализывать раны, что-то бормоча о необходимости самому прокладывать себе дорогу. Однако радости его не суждено было длиться долго – через неделю окольными путями (поскольку Джулиана теперь прекратила всякие отношения с обитателями Шардена) пришло известие, что и Джеймс уехал в Лондон. Очевидно, юнцы заранее обо всем сговорились и таким образом обвели вокруг пальца свои семьи. Роберт невольно пожалел, что своими руками не придушил Пьера в то утро, когда имел такую возможность.
В то время как обуреваемый столь мрачными мыслями Роберт ехал в Баттль, его жена, объявив, что у нее болит голова, заперлась у себя в спальне и, бросившись на кровать, зарыдала. Никогда еще не чувствовала она себя такой несчастной, как в последнюю неделю, с тех пор, как случайно обнаружила в кафтане своего мужа секретный карман, пришитый возле сердца, а в нем – надушенную маленькую перчатку.
Маргарет ни минуты не сомневалась, что перчатка принадлежит женщине – такой от нее исходил сильный и опьяняющий аромат дорогих восточных духов. Тщательно исследовав находку, Маргарет с отвращением швырнула ее в огонь и никому ничего не сказала.
Сейчас, в одиночестве лежа в своей спальне, она наконец решилась взглянуть правде в глаза. Ей было сорок семь лет, и вот уже почти год, как в ее организме произошли печальные перемены, означавшие переход к старости, кончились женские кровотечения, сменившись неприятными частыми приливами жара. Кроме того, Маргарет, всю жизнь мучавшаяся от сознания своего уродства, начала полнеть и теперь с ужасом следила за расползающимися линиями шеи и подбородка. Глядя в зеркало, она порой думала, что предпочтет умереть, чем видеть свое увядание. Но прежде чем умереть самой, Маргарет хотелось – о, хотелось больше всего на свете! – вытрясти душу из владелицы этой крошечной перчатки, а потом станцевать джигу на ее могиле.
Новая слезинка вытекла из-под век Маргарет и упала на подушку. Она могла проплакать так весь день, и лишь мысль о том, что от слез лицо распухнет, и она станет выглядеть еще хуже, заставила ее взять себя в руки. Встав, Маргарет охладила свои пылающие щеки водой из стоявшего рядом с кроватью кувшина, переоделась в одно из своих лучших платьев и спустилась в конюшню. Она отправится в Бэйнденн и узнает, там ли сейчас Алиса Валье.
Выехав из замка, Маргарет увидела Ориэль и ее служанку, верхом на лошадях едущих на прогулку в лес, и недовольно нахмурилась. Она считала, что Ориэль чересчур свободно разъезжает по всей округе и может, не дай Бог, увидеть что-нибудь совсем неподходящее для девичьих глаз, например, Николаса ле Миста, гоняющегося по лесу за девушками или, о ужас, уединившегося с одной из них.
Но мысли Ориэль витали очень далеко от господина ле Миста. Ее гораздо больше интересовало, станет ли отец во время своей нынешней поездки в Баттль заниматься поисками жениха для нее. Скорее всего, это будет какой-нибудь младший сын – эти редко бывают помолвлены с самого рождения, хотя порой имеют виды на будущее. Но и эти мысли вылетели из ее головы, как только она услышала доносящийся из леса звук гитары. Музыка была так прекрасна, что Ориэль не могла бы сказать, слышала ли она что-либо подобное.
Это была даже не совсем музыка – скорее, это была беседа между играющим и Богом. Каждая нота, каждый тон, каждый аккорд исходили из глубины души, парящей в заоблачной выси, души, уже коснувшейся благодати Всевышнего.
Спешившись и оставив Эмму с лошадьми, Ориэль неслышно приблизилась к тому месту, откуда доносилась музыка. Она увидела музыканта – смуглого молодого человека, сидевшего на поваленном дереве и всецело поглощенного своим занятием. Его лицо было комичным и в то же время бесконечно печальным.
Ориэль вдруг почувствовала себя незваной гостьей, бесцеремонно вторгшейся в чужой дом, и спряталась за деревом, боясь подойти ближе, но слишком захваченная музыкой, чтобы уйти. Ей казалось, что она простояла так, едва дыша, не шелохнувшись, целое столетие, как вдруг молодой человек прекратил играть, поднял голову и посмотрел прямо на нее.
Странный это был взгляд, первый взгляд, которым они обменялись. Ориэль сразу же охватило всепоглощающее чувство узнавания, будто она знала этого человека всю жизнь. И таким мощным был этот импульс, что она, не отдавая себе отчета, что делает, улыбнулась и протянула ему навстречу руки. На какую-то долю секунды ей показалось, что и он узнал ее, но в следующее мгновение на лице музы канта вдруг появилось выражение слепого, беспричинного ужаса. Вскочив на ноги, он закричал. «Веврэ! Веврэ!» – и, бросив на Ориэль еще один дикий взгляд, скрылся между деревьями.
Ошеломленная этой сценой, Ориэль некоторое время не могла двинуться с места. Разве она похожа на людоеда, на чудовище, на дракона? Или он принял ее за тень святого Дунстана, работающего в своей кузнице, которая, по местному поверью, является человеку накануне его смерти? Единственным разумным объяснением, которое смогла найти Ориэль, было то, что он перепутал ее с кем-то, кого очень боялся. Неожиданно почему-то опечалившись, Ориэль медленно побрела назад к тому месту, где ее ожидала Эмма с лошадьми.
– Кто это играл, миледи?
– Не знаю. Я никогда раньше не видела этого человека, но, что удивительно, у меня такое чувство, будто я всегда его знала, – в замешательстве призналась Ориэль.
Путешественники из Гаскони, спустившись по деревянному настилу стоявшего на якоре корабля, едва не были подхвачены течением. В какую бы сторону они ни взглянули, море было бурным, пенящимся, переливающимся всеми оттенками синего, серого и бирюзового. Грохот прибоя перекрывался шумом бесконечного проливного дождя, и старший из всадников поспешил опустить забрало шлема, в то время как младший натянул капюшон плаща. Вы бравшись на берег, они сели на лошадей и направились в сторону Кентербери.
Они скакали бок о бок, не разговаривая. Старший путник был невысоким и толстым, его короткие пухлые ноги, вдетые в стремена, смешно торчали над лошадиными боками. Однако, несмотря на полноту, он сохранил подвижность, а его лицо с крупным носом и изогнутыми губами, по-видимому, когда-то было красивым. Блестящие темно-карие глазки, живые и веселые, как у полевой мыши, и сейчас придавали его круглому лицу приятное и обаятельное выражение. Да и в целом у него были манеры общительного, компанейского человека.
Насколько старший из мужчин был дороден, настолько же строен и худощав был его спутник. Высокий, тонкий, он ссутулился, сидя в седле, и только его острые, как у ястреба, сверкающие глаза, то и дело постреливали по сторонам. Густые волосы орехового цвета доставали до плеч, а одна, самая непокорная прядь, то и дело падала на лоб, и он нетерпеливым движением отбрасывал ее назад. У него были длинные, костистые, привычные ко всякой работе пальцы и твердый, как скала, рот. Он производил впечатление человека, которому лучше не становиться поперек дороги.
Двое мужчин ехали быстро, миля за милей покрывая расстояние между Дувром и Кентербери. Из-за разыгравшейся бури было темно, почти как ночью, намокшие ветви деревьев низко нависали над дорогой, заставляя путников пригибаться над шеями лошадей. Преодолев несколько ручьев, вздувшихся от дождя и превратившихся в реки, они наконец облегченно вздохнули, увидев перед собой стены кафедрального собора.
– Здесь мы и остановимся, – сказал старший. – А завтра на рассвете отправимся в Лондон.
– Я слышал, что путники могут найти приют в аббатстве святого Августина. Узнать, как туда проехать?
Не успели они достичь городских ворот, как небо потемнело еще сильнее, и дождь полился сплошной стеной. Путешественники, люди закаленные и не робкого десятка, невольно съежились в седлах и очень обрадовались, найдя укрытие в прочном и надежном здании аббатства.
Войдя, они увидели толстые стены, сложенные из потускневших от времени камней, и мощенный каменными плитами пол. Все это едва освещалось лучами света, с трудом проникавшими сквозь узкие, высоко расположенные окна. Однако разносившийся под сводами аббатства запах ладана, цветов, свежих и сушеных трав был очень приятен. Старший из путников с удовольствием втянул его в ноздри, и впустивший их юный монах понимающе улыбнулся:
– Мы выращиваем в нашем саду множество растений. Аббат считает, что они играют весьма важную роль не только в кулинарии, но и в медицине. У него даже есть книга старинных рецептов.
– Было бы очень интересно взглянуть на нее. Я тоже убежден в целительной силе растений. Однако позвольте представиться: Поль д'Эстре, рыцарь из Гаскони. А это мой оруженосец, Маркус де Флавье.
Монах слегка наклонил голову.
– О, вы проделали дальний путь. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Трапеза начнется не раньше, чем через час, так что у вас будет время отдохнуть.
– Вначале я должен позаботиться о лошадях, – отрывисто проговорил младший из гостей. – Они хорошо послужили нам сегодня и должны быть в полном порядке завтра, если мы намерены за один день добраться до Лондона.
Кивнув, монах поинтересовался:
– У вас там дело?
– Очень важное дело, – ответил Поль. – Дело, с которым мы должны припасть к стопам самого короля, если хотим добиться справедливости.
В гаснущем свете дня спальня хозяйки Бэйнденна как будто раздвинулась до необычайных размеров, так что дальние неосвещенные углы казались темными провалами пещер. Весь дом поскрипывал и стонал под порывами разыгравшейся за стенами бури.
– Мне не следовало приезжать, – поежившись, признала Маргарет де Шарден. – Не знаю, как я теперь доберусь до дома.
– Останься здесь, у нас, – предложила Алиса. – Раз Роберт в Баттле, тебе некуда торопиться.
Маргарет продолжала хмуриться.
– Я должна была предвидеть, что будет такая погода, и сидеть в Шардене. Вчера я уже приезжала сюда и Изабель сказала, что ты будешь только сегодня. Но я хотела поскорее тебя увидеть. Алиса, я нуждаюсь в помощи.
– Какого рода помощи? – остро взглянула на нее собеседница. – Что случилось?
– Ничего особенного. Точнее, ничего особенного для всех, но не для меня. Просто Роберт любит другую, но даже сознание этого гложет меня, как язва. Ни днем, ни ночью я не могу думать ни о чем, кроме этого.
Наступила пауза, во время которой не было слышно ничего, кроме барабанящего в окна дождя и завывающего ветра. Отодвинувшись в тень, Алиса думала о том, до чего же все-таки странное создание человек. Если бы ей надо было назвать имя женщины, страдающей от ревности, то последней, о ком бы она подумала, была Маргарет. Более того, наблюдая за их жизнью в последнее время, Алиса считала, что Маргарет в душе уже почти готова к тому, что Роберт заведет любовницу.
– Почему это так тебя задевает? – спросила она, пряча удивление. – Большинство мужчин имеют любовниц, а многие женщины – любовников.
– Мне от этого не легче. Я уязвлена в самое сердце.
– Ты боишься, что он оставит тебя ради нее?
Немного поразмышляв, Маргарет ответила:
– Нет, я не думаю, что это возможно.
– Тогда отчего же ты так переживаешь? Роберт никогда не пожертвует своей семьей или своим будущим ради смазливой бабенки.
Маргарет громко втянула воздух, глядя на Алису полными слез глазами.
– Тебе хорошо говорить, Алиса. Сэр Джон тебя обожает, это всем известно.
– Может быть, потому что он смотрит на меня отчасти как на любовницу. Ведь я настолько моложе его, и он сам остановил на мне свой выбор после того, как его первая жена умерла.
Маргарет снова начала тихо плакать, ее нос сразу же покраснел и распух, губы дрожали.
– Но я люблю его, Алиса. Пусть Роберт не любит меня, но я-то люблю его! Что же мне делать? Какой путь избрать?
Алиса встала и начала мерить комнату шагами, не обращая внимания на длинный шлейф юбки, волоча щийся за ней.
– Стыдись, Маргарет. Никогда не думала, что могу услышать от тебя такие слова. Используй все средства, какие только есть в твоем арсенале. Роберт – твой муж, ты должна за него бороться.
Ее подруга подняла заплаканное лицо:
– Но как же, как?
– Следи за собой, красиво одевайся, старайся обворожить всех его друзей. Скоро ему станет интересно, что же заставило тебя так измениться. Ты не можешь сдаться без борьбы. Где твое мужество, Маргарет?
Последовала новая пауза. Маргарет с виноватым видом высморкалась и, достав из кармана пучок освежающей мяты, приложила к щеке.
– Я буду вести себя так, как ты советуешь, – наконец сказала она. – Но сначала я хочу увериться, что мои усилия не пропадут даром.
– Но как же ты можешь это сделать?
– Алиса, я хочу, чтобы ты погадала мне на своих магических камнях. Прочти, что они скажут, и открой мне правду.
Леди Валье выпрямилась.
– Ты же знаешь, как это опасно. Такие вещи запрещены не только церковью, но и моим мужем. Если он узнает о твоей просьбе, его гнев будет ужасен.
– Но он никогда не узнает. Пожалуйста, Алиса. Я нуждаюсь в руководстве и наставлении. Помоги же мне. И тогда, обещаю, я выполню все, о чем ты говорила.
– Ну, хорошо. Но учти, я иду на это против своей воли.
Сняв с шеи ключ, Алиса Валье открыла маленькую деревянную шкатулку, которую достала из тайника за кроватью. Маргарет напряженно следила за тем, как открылась крышка, и была слегка разочарована, не увидев внутри ничего, кроме небольших отполированных камешков, похожих на таблетки, испещренных необычными письменами. Однако когда она положила на них руку, ей показалось, что они ожили и задрожали под ее пальцами. С чувством благоговейного трепета Маргарет наблюдала, как Алиса перемешала камешки и разбросала их на каменном полу.
– Почему ты так делаешь?
– Так полагается.
– Кто тебя научил этому?
– Моя мать. Эти камни в ее семье переходили из поколения в поколение. Я думаю, что когда-то наши предки привезли их из Норвегии.
Камешки покатились и наконец замерли. Встав на колени, Алиса с отстраненным видом склонилась над ними. Леди Валье начала медленно раскачиваться из стороны в сторону, прядь темных волос выбилась из ее прически и упала на лицо, придав ему еще более странное, отсутствующее и даже отчасти нечеловеческое выражение. Бессознательно Маргарет осенила себя крестным знамением.
– Тебе никогда не суждено избавиться от своей соперницы и в то же время скоро ты навсегда от нее избавишься.
Маргарет изумленно взирала на подругу.
– Что это значит?
– Не знаю. Иногда камни говорят загадками. Но можешь быть уверена, Маргарет, эта женщина недолго будет досаждать тебе. Роберт по своей воле вернется к тебе.
– Я буду благодарить Бога, если это произойдет.
– Но это еще не все.
– Что же еще?
– Грядут перемены. Великие перемены, которые коснутся не только тебя, но и всей вашей семьи. – Алиса подняла на Маргарет косящие зеленые глаза, похожие на кошачьи. – Ты должна быть осторожна, Маргарет. После того, как появятся чужестранцы, все пойдет по-новому.
По спине Маргарет пробежал холодок.
– Что еще за чужестранцы?
– Двое мужчин, каждого из которых ты будешь любить, но совершенно по-разному.
– Любить? Я? Алиса, что за выдумки?
– Это не выдумки. Запомни мои слова: двое мужчин уже переплыли морс, чтобы добраться сюда, и, оказавшись здесь, они уже никогда не покинут это место. С их приездом начнутся перемены.
– К лучшему или к худшему?
– Камни говорят только, что во власти этих чужестранцев изменить ход событий, об остальном они умалчивают. Нам остается ждать и наблюдать, тогда мы узнаем.
Воцарилась напряженная тишина, которую нарушил донесшийся из холла, где собрались слуги, взрыв хохота.
– Молю Бога, чтобы эти чужеземцы не оказались посланцами дьявола, – вздохнула Маргарет.
– Аминь, – отозвалась Алиса.
И в то же мгновение луна, прорвавшись сквозь тучи, засияла на небе, а одинокий серебряный луч, проникший сквозь высокое узкое окно, осветил разбросанные на полу камни и встревоженные лица склонившихся над ними женщин.
В эту же ночь луна появилась и над Кентербери, и вечерняя трапеза в аббатстве святого Августина проходила при свете единственной свечи. Настоятель произносил слова молитвы, тени, падавшие на лица, смягчали и сглаживали черты, и вес сидящие за столом – и монахи, и путешественники, нашедшие приют в аббатстве, – казались очень похожими друг на друга. Даже ястребиное лицо Маркуса разгладилось, и в тот момент, когда он преломил хлеб и с жадностью набросился на еду, сделалось добрым и мальчишеским.
Справа от аббата сидел Поль д'Эстре, удостоенный этой чести в качестве гасконского рыцаря. Когда вино было разлито по чашам, а еда разложена по тарелкам, оба ученых мужа погрузились в беседу. Они были до смешного разными: худой, истощенный аббат ел рассеянно и мало, запивая крошечными глотками разведенного водой вина, в то время как дородный Поль показал себя завзятым едоком. Он в одиночку расправился с целым зайцем, отдал должное жареной утке, съел несколько приправленных специями котлет, половину крупной щуки и только после этого откинулся на спинку стула, раздувая щеки и удовлетворенно похлопывая себя по животу.
– Восхитительная трапеза, милорд, – похвалил он. – И вижу, ваши повара знают толк в использовании специй и трав, улучшающих вкус блюд.
– Наше аббатство гордится своими растениями. Хотя сам я мало интересуюсь вкусом пищи. Вот уже много лет, как я страдаю жестокими болями в желудке, которые усиливаются, стоит мне съесть больше нескольких ложек. Я перепробовал множество средств, но ничего не помогает.
На всегда вежливом и внимательном лице Поля появилось выражение особого интереса.
– Конечно же, вы пробовали лечиться травами?
– Очень многими. Но почему вы спрашиваете? Вы сведущи в этом?
– Один монах, много лет проживший на Востоке, обучал меня арабской медицине. Смею надеяться, если мне удастся найти в вашем саду или на лугах нужные растения, то я изготовлю лекарство, которое облегчит ваши страдания.
Аббат откинулся на спинку стула, его изможденное лицо осветилось недоверчивой улыбкой.
– В таком случае, умоляю вас попробовать, сэр Поль. Вы поможете не только мне, но и облегчите участь наших братьев, которые не осмеливаются есть вволю, видя, как воздержан в пище их аббат.
Несмотря на то, что аббат говорил очень тихо, его слова были услышаны всеми монахами, и Поль почувствовал на себе любопытные взгляды.
– Смелые слова, сэр, – вступил в беседу остролицый монах с выцветшими, как осенние листья, карими глазами. – В течение многих лет я пытался вылечить нашего господина аббата, но безуспешно.
Не желая наживать себе врагов, Поль ответил отменно вежливо:
– Это только попытка, брат. Попробовать помочь вашему настоятелю – самое меньшее, что я могу сделать, чтобы отплатить за гостеприимство. Кое-какие корни, соединенные с некоторыми цветами и травами, порой очень помогают в таких случаях.
Монах недоверчиво шмыгнул носом, но аббат положил конец намечающемуся спору.
– Я хочу попробовать. Меня заинтересовало знание сэром Полем арабской медицины.
Он встал, подав знак к окончанию трапезы, и монахи покорно склонили головы в молитве, своими выбритыми тонзурами и неуклюжими фигурами, похожими на кочерыжки, напомнив Маркусу грибы. Голос аббата, такой же тонкий и сухой, как он сам, поблагодарил Господа за хлеб насущный и за жизнь, после чего настоятель вышел из трапезной, сопровождаемый неизменно улыбающимся Полем. Маркус втихомолку улыбнулся. Его хозяин, рыцарь, которому Маркус служил оруженосцем еще будучи мальчишкой, приобрел важного союзника. Настоятель аббатства святого Августина пригласил гасконца продолжить беседу в своем личном кабинете.
Монахи потихоньку расходились по кельям, и Маркус, внезапно почувствовав усталость, отправился в отведенную ему каморку. Сбросив сапоги и кожаную куртку, он улегся на низкую жесткую кровать, положив руки под голову, и стал рассматривать нависающий над ним закопченный потолок. Им овладело странное настроение – не веселое и не печальное, вернее, у него появилось какое-то предчувствие, ощущение неизвестности и ожидания.
Он перебирал в памяти события своей жизни, в результате которых в эту весеннюю дождливую ночь он оказался здесь, в чужой стране, в убогой келье незнакомого монастыря. Когда-то его, двухлетнего, бросили, оставили посреди незнакомой деревушки, лежавшей у подножия холма, на котором возвышался небольшой замок. Маркус смутно помнил, как его привели к сэру Полю, владельцу замка, и как тот без малейших колебаний согласился оставить подкидыша у себя в доме.
Вот уже много лет Маркус не переставал удивляться, почему, из каких побуждений гасконский рыцарь принял на свое попечение безвестного мальчишку, который еще не умел толком говорить, а о своей матери не знал и не помнил вообще ничего, а потом, спустя несколько лет, именно его назначил своим оруженосцем. О матери у Маркуса осталось лишь смутное воспоминание об удлиненных золотисто-зеленых глазах и запахе мускуса. Должно быть, это она пришила к его чепчику кольцо, массивное муж ское кольцо, которое сэр Поль вначале держал у себя, а затем вернул Маркусу, когда ему исполнилось четырнадцать лет. Это был единственный знак, единственный ключ к его происхождению.
Маркус всегда ненавидел свое положение бастарда, и даже забота и расположение сэра Поля не помогали ему забыть о том, что он не знает своих родителей. Множество ночей он провел, разглядывая кольцо на своем пальце и пытаясь разгадать его тайну. Однако и сейчас, в двадцать один год, он знал о своем происхождении не больше, чем в тот день, когда его впервые привели в дом сэра Поля.
Тяжело вздохнув, Маркус перевернулся на бок. Завтра его ожидал длинный тяжелый день, и неизвестно, сколько еще трудных дней и недель ждут их с сэром Полем, прежде чем им удастся сделать то, ради чего они сюда прибыли. Однако сэру Полю нужно во что бы то ни стало добиться вмешательства и защиты английского короля, поскольку земли в Гаскони, принадлежавшие английской короне с тех пор, как Элинор Аквитанская стала супругой Генриха II и королевой Англии, минувшей зимой были захвачены армией – Филиппа Валуа. Солдаты французского короля уже в течение трех лет совершали набеги на эти владения, демонстрируя растущие притязания дерзкой Франции.
Теплая погода заставила покинуть дома всех тех, кто провел зиму, сидя у очага, прячась от сырости и сквозняков своих промерзших жилищ. Щуплый Роберт де Шарден, проворный и подвижный, как белка, легко взлетел в седло и направился в сторону аббатства Баттль, где должен был исполнить поручение архиепископа. Ибо Роберт занимал множество важных постов: он был не только управляющим делами аббатства, надзирающим за всеми его обширными владениями, но еще и судьей, а также бейлифом архиепископа, призванным следить за соблюдением законов, вольностей и привилегий всех сословий.
Исполнение этих многочисленных обязанностей требовало частых отлучек из дому и разъездов по графству.
Но сегодня Роберт, отъезжая от Шардена, думал не только о делах службы. Его волновал вопрос, почему у Маргарет так задрожали губы, когда он сказал, что будет отсутствовать целую неделю. Не ужели она догадалась, что в Баттле у него есть любовница, девятнадцатилетняя прелестная вдовушка, чей муж-солдат был убит в Шотландии? Если так, то его жена, должно быть, невыносимо терзается. Но нет, не может быть, ведь он был так осторожен, так скрытен. Ничто не заставило бы его причинить боль матери своих детей, но… он просто не в силах устоять перед звонким смехом, красивыми глазами и раскрытыми объятиями своей милой. С Николь де Ружмон – такой юной и такой страстной – он вновь чувствовал себя сильным и неутомимым, как тридцать лет назад.
Ход его мыслей заставил Роберта подумать о Пьере, и воспоминание о противоестественных склонностях младшего сына, как всегда, неприятно кольнуло его. Вдобавок его дружком оказался Джеймс де Молешаль, что еще больше усложняло ситуацию. В глубине души Роберт почувствовал облегчение, когда Пьер отправился в Лондон зализывать раны, что-то бормоча о необходимости самому прокладывать себе дорогу. Однако радости его не суждено было длиться долго – через неделю окольными путями (поскольку Джулиана теперь прекратила всякие отношения с обитателями Шардена) пришло известие, что и Джеймс уехал в Лондон. Очевидно, юнцы заранее обо всем сговорились и таким образом обвели вокруг пальца свои семьи. Роберт невольно пожалел, что своими руками не придушил Пьера в то утро, когда имел такую возможность.
В то время как обуреваемый столь мрачными мыслями Роберт ехал в Баттль, его жена, объявив, что у нее болит голова, заперлась у себя в спальне и, бросившись на кровать, зарыдала. Никогда еще не чувствовала она себя такой несчастной, как в последнюю неделю, с тех пор, как случайно обнаружила в кафтане своего мужа секретный карман, пришитый возле сердца, а в нем – надушенную маленькую перчатку.
Маргарет ни минуты не сомневалась, что перчатка принадлежит женщине – такой от нее исходил сильный и опьяняющий аромат дорогих восточных духов. Тщательно исследовав находку, Маргарет с отвращением швырнула ее в огонь и никому ничего не сказала.
Сейчас, в одиночестве лежа в своей спальне, она наконец решилась взглянуть правде в глаза. Ей было сорок семь лет, и вот уже почти год, как в ее организме произошли печальные перемены, означавшие переход к старости, кончились женские кровотечения, сменившись неприятными частыми приливами жара. Кроме того, Маргарет, всю жизнь мучавшаяся от сознания своего уродства, начала полнеть и теперь с ужасом следила за расползающимися линиями шеи и подбородка. Глядя в зеркало, она порой думала, что предпочтет умереть, чем видеть свое увядание. Но прежде чем умереть самой, Маргарет хотелось – о, хотелось больше всего на свете! – вытрясти душу из владелицы этой крошечной перчатки, а потом станцевать джигу на ее могиле.
Новая слезинка вытекла из-под век Маргарет и упала на подушку. Она могла проплакать так весь день, и лишь мысль о том, что от слез лицо распухнет, и она станет выглядеть еще хуже, заставила ее взять себя в руки. Встав, Маргарет охладила свои пылающие щеки водой из стоявшего рядом с кроватью кувшина, переоделась в одно из своих лучших платьев и спустилась в конюшню. Она отправится в Бэйнденн и узнает, там ли сейчас Алиса Валье.
Выехав из замка, Маргарет увидела Ориэль и ее служанку, верхом на лошадях едущих на прогулку в лес, и недовольно нахмурилась. Она считала, что Ориэль чересчур свободно разъезжает по всей округе и может, не дай Бог, увидеть что-нибудь совсем неподходящее для девичьих глаз, например, Николаса ле Миста, гоняющегося по лесу за девушками или, о ужас, уединившегося с одной из них.
Но мысли Ориэль витали очень далеко от господина ле Миста. Ее гораздо больше интересовало, станет ли отец во время своей нынешней поездки в Баттль заниматься поисками жениха для нее. Скорее всего, это будет какой-нибудь младший сын – эти редко бывают помолвлены с самого рождения, хотя порой имеют виды на будущее. Но и эти мысли вылетели из ее головы, как только она услышала доносящийся из леса звук гитары. Музыка была так прекрасна, что Ориэль не могла бы сказать, слышала ли она что-либо подобное.
Это была даже не совсем музыка – скорее, это была беседа между играющим и Богом. Каждая нота, каждый тон, каждый аккорд исходили из глубины души, парящей в заоблачной выси, души, уже коснувшейся благодати Всевышнего.
Спешившись и оставив Эмму с лошадьми, Ориэль неслышно приблизилась к тому месту, откуда доносилась музыка. Она увидела музыканта – смуглого молодого человека, сидевшего на поваленном дереве и всецело поглощенного своим занятием. Его лицо было комичным и в то же время бесконечно печальным.
Ориэль вдруг почувствовала себя незваной гостьей, бесцеремонно вторгшейся в чужой дом, и спряталась за деревом, боясь подойти ближе, но слишком захваченная музыкой, чтобы уйти. Ей казалось, что она простояла так, едва дыша, не шелохнувшись, целое столетие, как вдруг молодой человек прекратил играть, поднял голову и посмотрел прямо на нее.
Странный это был взгляд, первый взгляд, которым они обменялись. Ориэль сразу же охватило всепоглощающее чувство узнавания, будто она знала этого человека всю жизнь. И таким мощным был этот импульс, что она, не отдавая себе отчета, что делает, улыбнулась и протянула ему навстречу руки. На какую-то долю секунды ей показалось, что и он узнал ее, но в следующее мгновение на лице музы канта вдруг появилось выражение слепого, беспричинного ужаса. Вскочив на ноги, он закричал. «Веврэ! Веврэ!» – и, бросив на Ориэль еще один дикий взгляд, скрылся между деревьями.
Ошеломленная этой сценой, Ориэль некоторое время не могла двинуться с места. Разве она похожа на людоеда, на чудовище, на дракона? Или он принял ее за тень святого Дунстана, работающего в своей кузнице, которая, по местному поверью, является человеку накануне его смерти? Единственным разумным объяснением, которое смогла найти Ориэль, было то, что он перепутал ее с кем-то, кого очень боялся. Неожиданно почему-то опечалившись, Ориэль медленно побрела назад к тому месту, где ее ожидала Эмма с лошадьми.
– Кто это играл, миледи?
– Не знаю. Я никогда раньше не видела этого человека, но, что удивительно, у меня такое чувство, будто я всегда его знала, – в замешательстве призналась Ориэль.
Путешественники из Гаскони, спустившись по деревянному настилу стоявшего на якоре корабля, едва не были подхвачены течением. В какую бы сторону они ни взглянули, море было бурным, пенящимся, переливающимся всеми оттенками синего, серого и бирюзового. Грохот прибоя перекрывался шумом бесконечного проливного дождя, и старший из всадников поспешил опустить забрало шлема, в то время как младший натянул капюшон плаща. Вы бравшись на берег, они сели на лошадей и направились в сторону Кентербери.
Они скакали бок о бок, не разговаривая. Старший путник был невысоким и толстым, его короткие пухлые ноги, вдетые в стремена, смешно торчали над лошадиными боками. Однако, несмотря на полноту, он сохранил подвижность, а его лицо с крупным носом и изогнутыми губами, по-видимому, когда-то было красивым. Блестящие темно-карие глазки, живые и веселые, как у полевой мыши, и сейчас придавали его круглому лицу приятное и обаятельное выражение. Да и в целом у него были манеры общительного, компанейского человека.
Насколько старший из мужчин был дороден, настолько же строен и худощав был его спутник. Высокий, тонкий, он ссутулился, сидя в седле, и только его острые, как у ястреба, сверкающие глаза, то и дело постреливали по сторонам. Густые волосы орехового цвета доставали до плеч, а одна, самая непокорная прядь, то и дело падала на лоб, и он нетерпеливым движением отбрасывал ее назад. У него были длинные, костистые, привычные ко всякой работе пальцы и твердый, как скала, рот. Он производил впечатление человека, которому лучше не становиться поперек дороги.
Двое мужчин ехали быстро, миля за милей покрывая расстояние между Дувром и Кентербери. Из-за разыгравшейся бури было темно, почти как ночью, намокшие ветви деревьев низко нависали над дорогой, заставляя путников пригибаться над шеями лошадей. Преодолев несколько ручьев, вздувшихся от дождя и превратившихся в реки, они наконец облегченно вздохнули, увидев перед собой стены кафедрального собора.
– Здесь мы и остановимся, – сказал старший. – А завтра на рассвете отправимся в Лондон.
– Я слышал, что путники могут найти приют в аббатстве святого Августина. Узнать, как туда проехать?
Не успели они достичь городских ворот, как небо потемнело еще сильнее, и дождь полился сплошной стеной. Путешественники, люди закаленные и не робкого десятка, невольно съежились в седлах и очень обрадовались, найдя укрытие в прочном и надежном здании аббатства.
Войдя, они увидели толстые стены, сложенные из потускневших от времени камней, и мощенный каменными плитами пол. Все это едва освещалось лучами света, с трудом проникавшими сквозь узкие, высоко расположенные окна. Однако разносившийся под сводами аббатства запах ладана, цветов, свежих и сушеных трав был очень приятен. Старший из путников с удовольствием втянул его в ноздри, и впустивший их юный монах понимающе улыбнулся:
– Мы выращиваем в нашем саду множество растений. Аббат считает, что они играют весьма важную роль не только в кулинарии, но и в медицине. У него даже есть книга старинных рецептов.
– Было бы очень интересно взглянуть на нее. Я тоже убежден в целительной силе растений. Однако позвольте представиться: Поль д'Эстре, рыцарь из Гаскони. А это мой оруженосец, Маркус де Флавье.
Монах слегка наклонил голову.
– О, вы проделали дальний путь. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Трапеза начнется не раньше, чем через час, так что у вас будет время отдохнуть.
– Вначале я должен позаботиться о лошадях, – отрывисто проговорил младший из гостей. – Они хорошо послужили нам сегодня и должны быть в полном порядке завтра, если мы намерены за один день добраться до Лондона.
Кивнув, монах поинтересовался:
– У вас там дело?
– Очень важное дело, – ответил Поль. – Дело, с которым мы должны припасть к стопам самого короля, если хотим добиться справедливости.
В гаснущем свете дня спальня хозяйки Бэйнденна как будто раздвинулась до необычайных размеров, так что дальние неосвещенные углы казались темными провалами пещер. Весь дом поскрипывал и стонал под порывами разыгравшейся за стенами бури.
– Мне не следовало приезжать, – поежившись, признала Маргарет де Шарден. – Не знаю, как я теперь доберусь до дома.
– Останься здесь, у нас, – предложила Алиса. – Раз Роберт в Баттле, тебе некуда торопиться.
Маргарет продолжала хмуриться.
– Я должна была предвидеть, что будет такая погода, и сидеть в Шардене. Вчера я уже приезжала сюда и Изабель сказала, что ты будешь только сегодня. Но я хотела поскорее тебя увидеть. Алиса, я нуждаюсь в помощи.
– Какого рода помощи? – остро взглянула на нее собеседница. – Что случилось?
– Ничего особенного. Точнее, ничего особенного для всех, но не для меня. Просто Роберт любит другую, но даже сознание этого гложет меня, как язва. Ни днем, ни ночью я не могу думать ни о чем, кроме этого.
Наступила пауза, во время которой не было слышно ничего, кроме барабанящего в окна дождя и завывающего ветра. Отодвинувшись в тень, Алиса думала о том, до чего же все-таки странное создание человек. Если бы ей надо было назвать имя женщины, страдающей от ревности, то последней, о ком бы она подумала, была Маргарет. Более того, наблюдая за их жизнью в последнее время, Алиса считала, что Маргарет в душе уже почти готова к тому, что Роберт заведет любовницу.
– Почему это так тебя задевает? – спросила она, пряча удивление. – Большинство мужчин имеют любовниц, а многие женщины – любовников.
– Мне от этого не легче. Я уязвлена в самое сердце.
– Ты боишься, что он оставит тебя ради нее?
Немного поразмышляв, Маргарет ответила:
– Нет, я не думаю, что это возможно.
– Тогда отчего же ты так переживаешь? Роберт никогда не пожертвует своей семьей или своим будущим ради смазливой бабенки.
Маргарет громко втянула воздух, глядя на Алису полными слез глазами.
– Тебе хорошо говорить, Алиса. Сэр Джон тебя обожает, это всем известно.
– Может быть, потому что он смотрит на меня отчасти как на любовницу. Ведь я настолько моложе его, и он сам остановил на мне свой выбор после того, как его первая жена умерла.
Маргарет снова начала тихо плакать, ее нос сразу же покраснел и распух, губы дрожали.
– Но я люблю его, Алиса. Пусть Роберт не любит меня, но я-то люблю его! Что же мне делать? Какой путь избрать?
Алиса встала и начала мерить комнату шагами, не обращая внимания на длинный шлейф юбки, волоча щийся за ней.
– Стыдись, Маргарет. Никогда не думала, что могу услышать от тебя такие слова. Используй все средства, какие только есть в твоем арсенале. Роберт – твой муж, ты должна за него бороться.
Ее подруга подняла заплаканное лицо:
– Но как же, как?
– Следи за собой, красиво одевайся, старайся обворожить всех его друзей. Скоро ему станет интересно, что же заставило тебя так измениться. Ты не можешь сдаться без борьбы. Где твое мужество, Маргарет?
Последовала новая пауза. Маргарет с виноватым видом высморкалась и, достав из кармана пучок освежающей мяты, приложила к щеке.
– Я буду вести себя так, как ты советуешь, – наконец сказала она. – Но сначала я хочу увериться, что мои усилия не пропадут даром.
– Но как же ты можешь это сделать?
– Алиса, я хочу, чтобы ты погадала мне на своих магических камнях. Прочти, что они скажут, и открой мне правду.
Леди Валье выпрямилась.
– Ты же знаешь, как это опасно. Такие вещи запрещены не только церковью, но и моим мужем. Если он узнает о твоей просьбе, его гнев будет ужасен.
– Но он никогда не узнает. Пожалуйста, Алиса. Я нуждаюсь в руководстве и наставлении. Помоги же мне. И тогда, обещаю, я выполню все, о чем ты говорила.
– Ну, хорошо. Но учти, я иду на это против своей воли.
Сняв с шеи ключ, Алиса Валье открыла маленькую деревянную шкатулку, которую достала из тайника за кроватью. Маргарет напряженно следила за тем, как открылась крышка, и была слегка разочарована, не увидев внутри ничего, кроме небольших отполированных камешков, похожих на таблетки, испещренных необычными письменами. Однако когда она положила на них руку, ей показалось, что они ожили и задрожали под ее пальцами. С чувством благоговейного трепета Маргарет наблюдала, как Алиса перемешала камешки и разбросала их на каменном полу.
– Почему ты так делаешь?
– Так полагается.
– Кто тебя научил этому?
– Моя мать. Эти камни в ее семье переходили из поколения в поколение. Я думаю, что когда-то наши предки привезли их из Норвегии.
Камешки покатились и наконец замерли. Встав на колени, Алиса с отстраненным видом склонилась над ними. Леди Валье начала медленно раскачиваться из стороны в сторону, прядь темных волос выбилась из ее прически и упала на лицо, придав ему еще более странное, отсутствующее и даже отчасти нечеловеческое выражение. Бессознательно Маргарет осенила себя крестным знамением.
– Тебе никогда не суждено избавиться от своей соперницы и в то же время скоро ты навсегда от нее избавишься.
Маргарет изумленно взирала на подругу.
– Что это значит?
– Не знаю. Иногда камни говорят загадками. Но можешь быть уверена, Маргарет, эта женщина недолго будет досаждать тебе. Роберт по своей воле вернется к тебе.
– Я буду благодарить Бога, если это произойдет.
– Но это еще не все.
– Что же еще?
– Грядут перемены. Великие перемены, которые коснутся не только тебя, но и всей вашей семьи. – Алиса подняла на Маргарет косящие зеленые глаза, похожие на кошачьи. – Ты должна быть осторожна, Маргарет. После того, как появятся чужестранцы, все пойдет по-новому.
По спине Маргарет пробежал холодок.
– Что еще за чужестранцы?
– Двое мужчин, каждого из которых ты будешь любить, но совершенно по-разному.
– Любить? Я? Алиса, что за выдумки?
– Это не выдумки. Запомни мои слова: двое мужчин уже переплыли морс, чтобы добраться сюда, и, оказавшись здесь, они уже никогда не покинут это место. С их приездом начнутся перемены.
– К лучшему или к худшему?
– Камни говорят только, что во власти этих чужестранцев изменить ход событий, об остальном они умалчивают. Нам остается ждать и наблюдать, тогда мы узнаем.
Воцарилась напряженная тишина, которую нарушил донесшийся из холла, где собрались слуги, взрыв хохота.
– Молю Бога, чтобы эти чужеземцы не оказались посланцами дьявола, – вздохнула Маргарет.
– Аминь, – отозвалась Алиса.
И в то же мгновение луна, прорвавшись сквозь тучи, засияла на небе, а одинокий серебряный луч, проникший сквозь высокое узкое окно, осветил разбросанные на полу камни и встревоженные лица склонившихся над ними женщин.
В эту же ночь луна появилась и над Кентербери, и вечерняя трапеза в аббатстве святого Августина проходила при свете единственной свечи. Настоятель произносил слова молитвы, тени, падавшие на лица, смягчали и сглаживали черты, и вес сидящие за столом – и монахи, и путешественники, нашедшие приют в аббатстве, – казались очень похожими друг на друга. Даже ястребиное лицо Маркуса разгладилось, и в тот момент, когда он преломил хлеб и с жадностью набросился на еду, сделалось добрым и мальчишеским.
Справа от аббата сидел Поль д'Эстре, удостоенный этой чести в качестве гасконского рыцаря. Когда вино было разлито по чашам, а еда разложена по тарелкам, оба ученых мужа погрузились в беседу. Они были до смешного разными: худой, истощенный аббат ел рассеянно и мало, запивая крошечными глотками разведенного водой вина, в то время как дородный Поль показал себя завзятым едоком. Он в одиночку расправился с целым зайцем, отдал должное жареной утке, съел несколько приправленных специями котлет, половину крупной щуки и только после этого откинулся на спинку стула, раздувая щеки и удовлетворенно похлопывая себя по животу.
– Восхитительная трапеза, милорд, – похвалил он. – И вижу, ваши повара знают толк в использовании специй и трав, улучшающих вкус блюд.
– Наше аббатство гордится своими растениями. Хотя сам я мало интересуюсь вкусом пищи. Вот уже много лет, как я страдаю жестокими болями в желудке, которые усиливаются, стоит мне съесть больше нескольких ложек. Я перепробовал множество средств, но ничего не помогает.
На всегда вежливом и внимательном лице Поля появилось выражение особого интереса.
– Конечно же, вы пробовали лечиться травами?
– Очень многими. Но почему вы спрашиваете? Вы сведущи в этом?
– Один монах, много лет проживший на Востоке, обучал меня арабской медицине. Смею надеяться, если мне удастся найти в вашем саду или на лугах нужные растения, то я изготовлю лекарство, которое облегчит ваши страдания.
Аббат откинулся на спинку стула, его изможденное лицо осветилось недоверчивой улыбкой.
– В таком случае, умоляю вас попробовать, сэр Поль. Вы поможете не только мне, но и облегчите участь наших братьев, которые не осмеливаются есть вволю, видя, как воздержан в пище их аббат.
Несмотря на то, что аббат говорил очень тихо, его слова были услышаны всеми монахами, и Поль почувствовал на себе любопытные взгляды.
– Смелые слова, сэр, – вступил в беседу остролицый монах с выцветшими, как осенние листья, карими глазами. – В течение многих лет я пытался вылечить нашего господина аббата, но безуспешно.
Не желая наживать себе врагов, Поль ответил отменно вежливо:
– Это только попытка, брат. Попробовать помочь вашему настоятелю – самое меньшее, что я могу сделать, чтобы отплатить за гостеприимство. Кое-какие корни, соединенные с некоторыми цветами и травами, порой очень помогают в таких случаях.
Монах недоверчиво шмыгнул носом, но аббат положил конец намечающемуся спору.
– Я хочу попробовать. Меня заинтересовало знание сэром Полем арабской медицины.
Он встал, подав знак к окончанию трапезы, и монахи покорно склонили головы в молитве, своими выбритыми тонзурами и неуклюжими фигурами, похожими на кочерыжки, напомнив Маркусу грибы. Голос аббата, такой же тонкий и сухой, как он сам, поблагодарил Господа за хлеб насущный и за жизнь, после чего настоятель вышел из трапезной, сопровождаемый неизменно улыбающимся Полем. Маркус втихомолку улыбнулся. Его хозяин, рыцарь, которому Маркус служил оруженосцем еще будучи мальчишкой, приобрел важного союзника. Настоятель аббатства святого Августина пригласил гасконца продолжить беседу в своем личном кабинете.
Монахи потихоньку расходились по кельям, и Маркус, внезапно почувствовав усталость, отправился в отведенную ему каморку. Сбросив сапоги и кожаную куртку, он улегся на низкую жесткую кровать, положив руки под голову, и стал рассматривать нависающий над ним закопченный потолок. Им овладело странное настроение – не веселое и не печальное, вернее, у него появилось какое-то предчувствие, ощущение неизвестности и ожидания.
Он перебирал в памяти события своей жизни, в результате которых в эту весеннюю дождливую ночь он оказался здесь, в чужой стране, в убогой келье незнакомого монастыря. Когда-то его, двухлетнего, бросили, оставили посреди незнакомой деревушки, лежавшей у подножия холма, на котором возвышался небольшой замок. Маркус смутно помнил, как его привели к сэру Полю, владельцу замка, и как тот без малейших колебаний согласился оставить подкидыша у себя в доме.
Вот уже много лет Маркус не переставал удивляться, почему, из каких побуждений гасконский рыцарь принял на свое попечение безвестного мальчишку, который еще не умел толком говорить, а о своей матери не знал и не помнил вообще ничего, а потом, спустя несколько лет, именно его назначил своим оруженосцем. О матери у Маркуса осталось лишь смутное воспоминание об удлиненных золотисто-зеленых глазах и запахе мускуса. Должно быть, это она пришила к его чепчику кольцо, массивное муж ское кольцо, которое сэр Поль вначале держал у себя, а затем вернул Маркусу, когда ему исполнилось четырнадцать лет. Это был единственный знак, единственный ключ к его происхождению.
Маркус всегда ненавидел свое положение бастарда, и даже забота и расположение сэра Поля не помогали ему забыть о том, что он не знает своих родителей. Множество ночей он провел, разглядывая кольцо на своем пальце и пытаясь разгадать его тайну. Однако и сейчас, в двадцать один год, он знал о своем происхождении не больше, чем в тот день, когда его впервые привели в дом сэра Поля.
Тяжело вздохнув, Маркус перевернулся на бок. Завтра его ожидал длинный тяжелый день, и неизвестно, сколько еще трудных дней и недель ждут их с сэром Полем, прежде чем им удастся сделать то, ради чего они сюда прибыли. Однако сэру Полю нужно во что бы то ни стало добиться вмешательства и защиты английского короля, поскольку земли в Гаскони, принадлежавшие английской короне с тех пор, как Элинор Аквитанская стала супругой Генриха II и королевой Англии, минувшей зимой были захвачены армией – Филиппа Валуа. Солдаты французского короля уже в течение трех лет совершали набеги на эти владения, демонстрируя растущие притязания дерзкой Франции.