— Старого енота загнали на дерево, матерого самца, — прокомментировал он ситуацию.
— Да? Не такой уж он страшный.
— Меня сцапал, — добавил Бака.
Сильва приподнялся на локте.
— Тогда что ты там снаружи делаешь?
Бака объяснил.
— Почему бы и нет, в конце концов? Тут снаружи лучше, чем там внутри, а Чантри — парень порядочный. Может, и придет пожелать мне счастливого пути, когда это кончится.
— Чего кончится?
— Тут целая цепочка убийств, умышленных, — рассказывал Ким, — одно за другим. И у кого-то нервишки сдают, а вдруг маршал к нему подбирается. Поэтому тебя и вызвали. Покончить с маршалом, пока он не вывалил на них целый ушат дерьма.
— Кто «они»?
— Я думал, ты знаешь.
— Ничего я не знаю. А и знал бы, тебе бы не сказал.
— Этот наш маршал. Я его не лучше тебя знаю, но все говорит за то, что он действует честно. Сам соображаешь: он может очистить стол, приклеив тебе всех этих мертвяков, а он этого делать не собирается. Подержит тебя тут, чтобы не лез под руку, а потом отпустит на все четыре.
— А я его тогда убью.
— Ну и дурак будешь, если попытаешься. Мы ведь с тобой знаем: много есть народу — ранчеро, погонщики, ковбои и прочие, кто стреляет не хуже маршалов и ганфайтеров. Только имени они себе на этом не делают. Не хотят. Меня возьми, например. Я считаю, с револьвером ты не лучше меня управляешься, но я угоняю лошадей, и больше ничего. Не каких попало, конечно, только самых лучших, вот как твой мерин.
— Оставь его в покое, Бака. Не трогай, а то…
— А что? Ты меня ни чуточки не напугал, Бун, ни на столечко. Ты и Бордена не напугал, не думай. Я твою лошадь красть не буду, потому что она тебе пригодится — сбежать из города, пока горожане не организовали праздник галстуков, нарядив тебя в один из них. Разговоры ходят, знаешь.
Ким Бака врал без удержу. Разговоров никаких не было. Жители города надеялись на своего маршала, как, впрочем, и он сам. Но надо же припугнуть Сильву. И подобные случаи уже бывали. Не один западный городок, которому осточертел разгул преступности, принимался развешивать оказавшихся под рукой урок. Причем пару раз прихватывали и относительно безвредных особей, которым просто нравилась сомнительная компания. Как того типа, Русского Билла, в Шекспире, штат Нью-Мексико.
Бун Сильва постарался не выдать своего беспокойства, однако внезапно зыркнул по сторонам, словно зверь в ловушке.
— Надо мне отсюда выбраться.
— И не пробуй. Ты здесь — и ты цел. Выйдешь на волю, где маршал не сможет тебя защищать, и конец тебе. Сиди на месте и послушайся моего совета. Когда он тебя отпустит, ничего не выдумывай. Уезжай.
Дальше Бака с полчаса перескакивал с лошадей на перестрелки, от них — на способы держать связь, и через некоторое время Сильва чуточку оттаял. Где и как — этого он Баке не сказал. Только что есть путь добраться до него, чтобы заказать работу.
— А сколько народу об этом знает? Я бы все время боялся, что один да распустит язык.
— Да никогда! Как предложить мне дело, известно всего-навсего четверым. Кому я нужен, должен идти к одному из них, а тот уже передает дальше.
Еще поболтав, Ким Бака ушел от Сильвы и вернулся в канцелярию. Сел и положил ноги на стол. Точно он помощник маршала… А приличная была бы работенка на самом деле.
Покачивался на стуле, когда в дверь просунулась голова Лэнга Адамса.
— Борд здесь?
— В «Бон тон» ушел. Над чашкой кофе ему лучше думается.
— Говорят, он сунул в тюрьму Буна Сильву?
— Ага, сунул. А я смотрю, чтобы он себе не навредил да Чантри не надоедал, пока он этого живодера распоясавшегося ищет.
— Он его найдет, будь уверен, — выразил свое убеждение Лэнг. — Он во что вцепится, то уж не отпустит.
— Это правильно. Был бы я убийцей, расстался бы с этими краями навеки. Не знаю, что ему в этом городе надо, но на конце веревки или в тюрьме уже ничего не получишь. И скажу вам чего, мистер Адамс. Здешний народ не ценит того, что имеет. Борден Чантри действует ловчее, чем я кого видел. А я таки их повидал. Взял меня, как по маслу. Никакой стрельбы, никакого пота. Чистенько. И с Сильвой то же проделал. Девять человек из десяти превратили бы все в стрелковые соревнования, а он — нет. Попомните мое слово, он намного башковитее, нежели считает здешняя публика.
— Думаю, ты прав, Бака. — Лэнг Адамс оперся о дверной косяк. — А я слышал, ты сам неплохо стреляешь.
— Я об этом не ору. Надо стрелять — стреляю, но никогда не буду, если можно без этого обойтись. Хочу спать спокойно, а мертвец — неудобная подушка.
Лэнг Адамс вышел обратно на улицу. До «Бон тона» несколько шагов, но он задержался на почте. Спросил, нет ли ему чего. Была только газета, которую ему присылали из Сент-Луиса, а от Блоссом — ни строчки. Надо туда съездить.
Выходя, он глянул на свое отражение в окно почты. Как будто похудел. Тревога изводит? Со, многими в городе так, не один по ночам выходит из дому. Лэнг Адамс понимал их чувства.
Борден Чантри сидел один. Столик его стоял у окна. Когда Адамс шагнул в ресторан, он поднял глаза.
— Как жизнь, Лэнг? Тащи сюда стул.
— Заходил в твою контору. Бака сказал, ты здесь. — Лэнг пристально взглянул на полицейского. — Ты на самом деле ему доверяешь?
— На самом. Он дал мне слово, а я знавал многих конокрадов, кто от слова своего не отступится. Может, где-то еще, но не в здешних местах. Ким же Бака гордится, что верен сказанному.
— Народ начинает нервничать, Борд.
— Ничего странного. Убито больше людей, чем в тот раз, когда индейцы вырвались из резервации, и никто до сих пор не сел. Но я еще доберусь до виновника.
— Считаешь, это может оказаться женщина? Вроде бы говорил об этом?
— Может. Не получается у меня дойти умом, кому из здешних женщин под силу бегать с седлом Ригинза, — разве что одна либо две. А убийца бегал.
— Все хотел тебя спросить. Почему Джорджу вздумалось завещать тебе седло? Не кому-то, а тебе? У тебя ведь не одно седло.
— Да простая сентиментальность, я думаю! Джордж всегда относился ко мне, словно второй отец.
— Хороший был человек. Плохо, что пришлось ему так погибнуть, но несчастья со всеми случаются.
— С ним не случилось, Лэнг. Я туда ездил, осмотрел место, откуда свалился тот булыжник, и нашел следы рычага, который использовали, чтобы выдрать его из гнезда. Причем камень только сшиб его с коня и оглушил. Потом убийца подошел ближе и уронил камень ему на голову.
— Чтоб меня разорвало! Как ты все это смекнул?
— Я осмотрел там почву, поговорил с доктором. Я нашел, куда упало тело, а доктор мне сказал, что его дважды ударило камнем. Второй раз камень бросили сверху ему в висок, когда он уже лежал на земле. Упавший валун никак не мог его убить.
— Ты прав, похоже. Бака говорил мне, ты лучше соображаешь, чем мы все считаем.
Чантри покрутил головой.
— Нет, Лэнг, не лучше. Но такой человек — сам себе худший враг. С каждой смертью кольцо вокруг него сходится все туже, хотя он тем временем радуется, что избавился от возможных доносителей. Немного погодя он попросту преподнесет себя всем желающим на блюдечке.
Лэнг Адамс качал головой, слушая это.
— Я с тобой не согласен. О людях, которые воруют или убивают, не попадаясь, никто никогда не слышит, в этом все и дело. Мы знаем только про тех, кого ловят.
— Был у меня ковбой, работал какое-то время. Про него говорили, что он самый ловкий в округе, если угнать лошадей или коров, и банки он грабил тоже. Один приезжал аж с Востока, песню про него написал. Так ты знаешь, Лэнг, он работал на меня, потому что был голодный и холодный. И работал, не жалея сил. Насчет той песни он важничал напропалую, и еще, сколько о нем ходит толков. Но как-то раз мы разговорились, и, между прочим, всплыло, что вот он доживает шестой десяток, а идти ему некуда, и никому он особенно не нужен.
— Бывает такое, надо полагать.
— С ним так и было. Но это еще не самое худшее. Ловкий жулик, о котором сочинили балладу, сорок лет из своих шестидесяти протрубил за решеткой.
Глава 18
Глава 19
— Да? Не такой уж он страшный.
— Меня сцапал, — добавил Бака.
Сильва приподнялся на локте.
— Тогда что ты там снаружи делаешь?
Бака объяснил.
— Почему бы и нет, в конце концов? Тут снаружи лучше, чем там внутри, а Чантри — парень порядочный. Может, и придет пожелать мне счастливого пути, когда это кончится.
— Чего кончится?
— Тут целая цепочка убийств, умышленных, — рассказывал Ким, — одно за другим. И у кого-то нервишки сдают, а вдруг маршал к нему подбирается. Поэтому тебя и вызвали. Покончить с маршалом, пока он не вывалил на них целый ушат дерьма.
— Кто «они»?
— Я думал, ты знаешь.
— Ничего я не знаю. А и знал бы, тебе бы не сказал.
— Этот наш маршал. Я его не лучше тебя знаю, но все говорит за то, что он действует честно. Сам соображаешь: он может очистить стол, приклеив тебе всех этих мертвяков, а он этого делать не собирается. Подержит тебя тут, чтобы не лез под руку, а потом отпустит на все четыре.
— А я его тогда убью.
— Ну и дурак будешь, если попытаешься. Мы ведь с тобой знаем: много есть народу — ранчеро, погонщики, ковбои и прочие, кто стреляет не хуже маршалов и ганфайтеров. Только имени они себе на этом не делают. Не хотят. Меня возьми, например. Я считаю, с револьвером ты не лучше меня управляешься, но я угоняю лошадей, и больше ничего. Не каких попало, конечно, только самых лучших, вот как твой мерин.
— Оставь его в покое, Бака. Не трогай, а то…
— А что? Ты меня ни чуточки не напугал, Бун, ни на столечко. Ты и Бордена не напугал, не думай. Я твою лошадь красть не буду, потому что она тебе пригодится — сбежать из города, пока горожане не организовали праздник галстуков, нарядив тебя в один из них. Разговоры ходят, знаешь.
Ким Бака врал без удержу. Разговоров никаких не было. Жители города надеялись на своего маршала, как, впрочем, и он сам. Но надо же припугнуть Сильву. И подобные случаи уже бывали. Не один западный городок, которому осточертел разгул преступности, принимался развешивать оказавшихся под рукой урок. Причем пару раз прихватывали и относительно безвредных особей, которым просто нравилась сомнительная компания. Как того типа, Русского Билла, в Шекспире, штат Нью-Мексико.
Бун Сильва постарался не выдать своего беспокойства, однако внезапно зыркнул по сторонам, словно зверь в ловушке.
— Надо мне отсюда выбраться.
— И не пробуй. Ты здесь — и ты цел. Выйдешь на волю, где маршал не сможет тебя защищать, и конец тебе. Сиди на месте и послушайся моего совета. Когда он тебя отпустит, ничего не выдумывай. Уезжай.
Дальше Бака с полчаса перескакивал с лошадей на перестрелки, от них — на способы держать связь, и через некоторое время Сильва чуточку оттаял. Где и как — этого он Баке не сказал. Только что есть путь добраться до него, чтобы заказать работу.
— А сколько народу об этом знает? Я бы все время боялся, что один да распустит язык.
— Да никогда! Как предложить мне дело, известно всего-навсего четверым. Кому я нужен, должен идти к одному из них, а тот уже передает дальше.
Еще поболтав, Ким Бака ушел от Сильвы и вернулся в канцелярию. Сел и положил ноги на стол. Точно он помощник маршала… А приличная была бы работенка на самом деле.
Покачивался на стуле, когда в дверь просунулась голова Лэнга Адамса.
— Борд здесь?
— В «Бон тон» ушел. Над чашкой кофе ему лучше думается.
— Говорят, он сунул в тюрьму Буна Сильву?
— Ага, сунул. А я смотрю, чтобы он себе не навредил да Чантри не надоедал, пока он этого живодера распоясавшегося ищет.
— Он его найдет, будь уверен, — выразил свое убеждение Лэнг. — Он во что вцепится, то уж не отпустит.
— Это правильно. Был бы я убийцей, расстался бы с этими краями навеки. Не знаю, что ему в этом городе надо, но на конце веревки или в тюрьме уже ничего не получишь. И скажу вам чего, мистер Адамс. Здешний народ не ценит того, что имеет. Борден Чантри действует ловчее, чем я кого видел. А я таки их повидал. Взял меня, как по маслу. Никакой стрельбы, никакого пота. Чистенько. И с Сильвой то же проделал. Девять человек из десяти превратили бы все в стрелковые соревнования, а он — нет. Попомните мое слово, он намного башковитее, нежели считает здешняя публика.
— Думаю, ты прав, Бака. — Лэнг Адамс оперся о дверной косяк. — А я слышал, ты сам неплохо стреляешь.
— Я об этом не ору. Надо стрелять — стреляю, но никогда не буду, если можно без этого обойтись. Хочу спать спокойно, а мертвец — неудобная подушка.
Лэнг Адамс вышел обратно на улицу. До «Бон тона» несколько шагов, но он задержался на почте. Спросил, нет ли ему чего. Была только газета, которую ему присылали из Сент-Луиса, а от Блоссом — ни строчки. Надо туда съездить.
Выходя, он глянул на свое отражение в окно почты. Как будто похудел. Тревога изводит? Со, многими в городе так, не один по ночам выходит из дому. Лэнг Адамс понимал их чувства.
Борден Чантри сидел один. Столик его стоял у окна. Когда Адамс шагнул в ресторан, он поднял глаза.
— Как жизнь, Лэнг? Тащи сюда стул.
— Заходил в твою контору. Бака сказал, ты здесь. — Лэнг пристально взглянул на полицейского. — Ты на самом деле ему доверяешь?
— На самом. Он дал мне слово, а я знавал многих конокрадов, кто от слова своего не отступится. Может, где-то еще, но не в здешних местах. Ким же Бака гордится, что верен сказанному.
— Народ начинает нервничать, Борд.
— Ничего странного. Убито больше людей, чем в тот раз, когда индейцы вырвались из резервации, и никто до сих пор не сел. Но я еще доберусь до виновника.
— Считаешь, это может оказаться женщина? Вроде бы говорил об этом?
— Может. Не получается у меня дойти умом, кому из здешних женщин под силу бегать с седлом Ригинза, — разве что одна либо две. А убийца бегал.
— Все хотел тебя спросить. Почему Джорджу вздумалось завещать тебе седло? Не кому-то, а тебе? У тебя ведь не одно седло.
— Да простая сентиментальность, я думаю! Джордж всегда относился ко мне, словно второй отец.
— Хороший был человек. Плохо, что пришлось ему так погибнуть, но несчастья со всеми случаются.
— С ним не случилось, Лэнг. Я туда ездил, осмотрел место, откуда свалился тот булыжник, и нашел следы рычага, который использовали, чтобы выдрать его из гнезда. Причем камень только сшиб его с коня и оглушил. Потом убийца подошел ближе и уронил камень ему на голову.
— Чтоб меня разорвало! Как ты все это смекнул?
— Я осмотрел там почву, поговорил с доктором. Я нашел, куда упало тело, а доктор мне сказал, что его дважды ударило камнем. Второй раз камень бросили сверху ему в висок, когда он уже лежал на земле. Упавший валун никак не мог его убить.
— Ты прав, похоже. Бака говорил мне, ты лучше соображаешь, чем мы все считаем.
Чантри покрутил головой.
— Нет, Лэнг, не лучше. Но такой человек — сам себе худший враг. С каждой смертью кольцо вокруг него сходится все туже, хотя он тем временем радуется, что избавился от возможных доносителей. Немного погодя он попросту преподнесет себя всем желающим на блюдечке.
Лэнг Адамс качал головой, слушая это.
— Я с тобой не согласен. О людях, которые воруют или убивают, не попадаясь, никто никогда не слышит, в этом все и дело. Мы знаем только про тех, кого ловят.
— Был у меня ковбой, работал какое-то время. Про него говорили, что он самый ловкий в округе, если угнать лошадей или коров, и банки он грабил тоже. Один приезжал аж с Востока, песню про него написал. Так ты знаешь, Лэнг, он работал на меня, потому что был голодный и холодный. И работал, не жалея сил. Насчет той песни он важничал напропалую, и еще, сколько о нем ходит толков. Но как-то раз мы разговорились, и, между прочим, всплыло, что вот он доживает шестой десяток, а идти ему некуда, и никому он особенно не нужен.
— Бывает такое, надо полагать.
— С ним так и было. Но это еще не самое худшее. Ловкий жулик, о котором сочинили балладу, сорок лет из своих шестидесяти протрубил за решеткой.
Глава 18
После того как Лэнг Адамс вернулся в магазин, Борден Чантри полез в карман и достал оттуда счетную книгу, которую Джордж Ригинз спрятал в потайном кармане своего седла.
Маленькая тоненькая книжечка, записей в ней немного, но с него хватит.
Долгое, долгое время он смотрел в эту книжечку, прежде чем закрыть ее и убрать обратно в карман. Наливал очередную чашку, когда к нему подошел Эд.
— Кофе в порядке, маршал? — Эд Сел напротив. — Пирог получился удачный, угощаю.
— Спасибо. Ограничусь кофе.
— Бака заходил… Неплохой парень, если по виду судить.
— Парень он хороший. Только что любит лошадей получше, чем может себе позволить. — Пригубил кофе. — Эд Хайэт Джонсон появлялся?
— Нет пока. Никто еще не прихрдил, одна Блоссом Гей— -ли. Что-то грустновато выглядела. Не к лицу женщине, которая собралась замуж.
— За Лэнга, ты имеешь в виду?
— Они же не делают из этого секрета. Блоссом — баба славная, и из ранчо сделала конфетку — облизнешься. Лучше ведет дела, чем когда ее батя всем заправлял, куда лучше. Он в скоте понимал, а в бизнесе — нет. Блоссом и в том, и в том кумекает. Не глупа, совсем не глупа. Ну, а когда заберет Пирсонову землю…
— Участок Эда Пирсона? С чего это он ей достанется?
— Я думал, ты знаешь. Народ по большей части в курсе, по-моему. Блоссом ссужала Эду деньги на провиант два раза или три. А последний раз закладную взяла на его землю. Выходит так, что, если с ним что случится, земля перейдет ей. У него ведь там хороший источник. И место закругляет ее угол. Выйдет за Лэнга, и у нее будет — или у них двоих будет — его еще кусок. Самая богатая женщина будет Блоссом в нашей части штата!
Ну и балбес был Борден Чантри! Блоссом Гейли — дамочка не только хорошенькая, но и толковая. И не трусиха вдобавок. Поймала раз вора со своим теленком, ранила его в руку, когда тот потянулся за оружием, и сама доставила его сюда. Отлично стреляет, в «яблочко».
А ее папочка охотился на бизонов. Как раз такой человек, у которого могла найтись винтовка пятьдесят второго калибра старой конструкции.
Чантри в волнении вскочил. Может быть… самая слабая надежда… теперь он все поставил на место.
Еще пара вещей, которые надо бы уточнить. Пара мелочей, не больше.
Он прошел к тюрьме. Большой Индеец сидел на стуле на улице.
— Ты следы видел? Оставленные тем, кто убил лошадь Сэкетта?
Индеец лишь глянул на него.
— Большой Индеец, ты можешь распознать след любой лошади в этих местах. Можешь читать тропу, как я читаю вывеску на лавке. Чья это была лошадь?
— Твоя. Большая серая, не аппалуза. Большая серая с твоего луга.
Чантри сам видел следы, но не поверил своим глазам. Недостаточно хорошо разглядел — или так он себя уверил. И большая серая не принадлежала, по сути дела, ему. Это была лошадь Бесс, и, кроме нее, на ней редко кто ездил.
Что думает Большой Индеец, Чантри не догадывался. Многие индейцы вообще считали, что белых понять невозможно, и это, скорее всего, еще одна из непостижимых вещей. На деле Большой Индеец о проблемах белых беспокоился мало. Старые времена кончились, и он приспособился к новым настолько, насколько было возможно. Его земли, вернее, земли его племени, остались далеко отсюда на востоке. И племя с них согнали другие индейцы еще до появления бледнолицых. Вскоре его народ понял, за кем сила, а Индеец по-своему приготовился к будущему.
От него требовалось время от времени караулить в тюрьме, искать следы… что он обожал… и он хорошо ел, спал в удобной постели и жил без забот и в комфорте. И если так было, то благодаря Бордену Чантри, сперва пристроившему Большого Индейца у себя на ранчо. Позже, когда заморозки уничтожили его скот, Чантри, перебираясь в город, забрал Индейца с собой.
Его лошадь… большая серая. Борден Чантри смотрел в окно и ничего за ним не видел.
Серая находилась на пастбище. Без сомнения, многие могли ее заарканить, но ехать — не тут-то было. Серая любила Бесс, а вот со всяким другим начинала психовать, и под незнакомым всадником брыкалась зверски.
О чем известно каждому горожанину. Очень мало вероятности, что кто-либо местный попытается сесть на такое норовистое животное, собираясь убить человека.
Большой Индеец почти никогда не высказывался по собственной воле. Сейчас он это сделал:
— Ехал мужчина.
Чантри повернул голову, чтобы посмотреть на Индейца.
— Мужчина?
— Большой мужчина. Тяжелый.
Большой Индеец мог распознать это по следам. Хороший следопыт запросто разберет, что лошадь несет тяжелого наездника.
— Такой большой, как я?
— Может быть, больше.
Чантри неторопливо поднялся. Вынул револьвер и повертел барабан. Сунул в кобуру и ремешок не стал застегивать.
Выбрался на улицу и простоял там изрядное время. Потом прошел к заведению Рирдона, через дорогу, немного спустя — дальше по улице, до бара Хенри, затем к мексиканскому ресторану. Только тогда возвратился в «Бон тон».
— Когда меня не было вчера, кто-нибудь заходил, спрашивал?
— Нет…. — Эд отрицательно помотал головой. — Дот неполный день работала, но дела шли тихо. Присси приходила, но ты болтался за городом и Лэнг не появлялся. Тебя никто не спрашивал, маршал.
— Благодарю.
Он уселся у столика близ окна и принялся думать о Хайэте Джонсоне, потом о Джордже Блэйзере. Все еще думал, сопоставляя места и время, когда Эд его окликнул.
— Маршал? Я и забыл. Блоссом Гейли заглядывала. Вот она тобой интересовалась. Куда ты делся и когда будешь опять.
Блоссом Гейли… Родилась в этом городе, почти всю жизнь провела на ранчо. Хайэт Джонсон поездил порядком, однако…
— Маршал? Глянь туда!
Незнакомый человек шагом подъехал к коновязи и спрыгнул с лошади. Человек был высокий, без лишнего сала, держался очень прямо, под ровными полями черной шляпы виднелось загорелое красивое лицо. Носил замшевую куртку, короткую, испанского фасона. И еще имел при себе револьвер.
Борден Чантри предложил:
— Эд, попроси его зайти и выпить со мной кофе, добро?
Эд подошел к двери и заговорил. Человек оглянулся вокруг, кивнул и привязал коня. Буланый, великолепное животное. Киму лучше бы его не видеть, сказал себе Чантри. Чего хорошего? Возьмет да и начихает на свое решение не красть у Сэкеттов.
Незнакомец шагнул в дверь, помедлив, подошел к нему.
— Маршал? Я Тайрел Сэкетт.
— Садитесь. Боюсь, у меня для вас плохие новости.
Затем Чантри спокойно рассказал все, что выяснил сам. Как Джо Сэкетт прибыл в город, навестил Мэри Энн Хейли, потом зашел в банк, потом в гостиницу и вернулся в дом Мэри Энн. И как сшибся с Кернзом и Харли — сколько знал.
— Значит, человек, убивший моего брата, все еще на свободе?
— Да… но это ненадолго.
— Вам известно, кто он?
— Известно.
— Тогда почему он не в тюрьме?
— Вы могли бы помочь мне, Сэкетт. Мне надо кое-что выведать. Я никого не задерживал потому, что это дело следовало разрабатывать в подробностях. Преступление, совершенное над вашим братом, явилось одним из серии.
— Это действительно было преступление?
— Заведомо. И человек, повинный в нем, сейчас в городе. Или был совсем недавно. Сэкетт, вы приехали из Моры. Прожили там сколько-то времени?
— Да.
— Не знаете, чтобы кого-то из ваших мест разыскивали за убийство или другое тяжкое преступление?
— Сейчас нет. Стрельба случалась, но большей частью вследствие той земельной войны. Были и обычные споры из-за скота или карт.
— А лет семь-восемь назад? По-моему, вы сами были там некоторое время маршалом.
Сэкетт какое-то мгновение смотрел в окно, пустое пространство, потом покачал головой.
— Ничего, связанного с моими родственниками. Что я мог бы вспомнить — нет.
— Ковбоя по имени Пин Доувер знали?
— Конечно. Работал у меня. Хорошо работал.
— Не случилось чего, пока он в ваших краях был? Нераскрытое убийство, разбой, что-нибудь в таком роде?
— Нет… ничего не приходит в голову. Тогда, разумеется, был случай с Мейсоном, но из него же ничего не вышло. Заглох.
— Расскажите.
— Жила в Лас-Вегасе одна девушка. Имя у меня вылетело из головы, но очень привлекательная. У ее отца в тех местах было несколько тысяч голов скота. В дилижансе из Сент-Луиса она познакомилась с человеком, которого звали Форд Мейсон. Смотрелся он неплохо, держался превосходно и представлялся всем отставным кавалерийским офицером, который теперь занялся делами.
Он умел обращаться с лошадьми. Казалось, справится с самой непокорной. Торговал в разных местах, и они с девушкой сходились ближе и ближе.
В то время ограбили дилижанс, который вез наличность банка, и часть этой наличности передал в банк отец той самой девушки. Вскоре после Форд Мейсон заплатил за отца в баре — вспомнил, Канингем его фамилия — и тот узнал золотой, который сам отнес в пострадавший банк. Он его узнал по двум зарубкам, сделанным прямо под датой. Естественно, ничего тогда не сказал, но принялся об этом размышлять и написал своему другу в военное министерство.
Про офицера по имени Форд Мейсон там ничего не знали, а описание совпадало с внешностью дезертира, позже участвовавшего в налете на банк вместе с Лэнгдоном Муром, Чарли Адамсом и еще одним по фамилии Велз.
Канингем представил Мейсону эти факты, и началась перестрелка. Отец оказался тяжело ранен, а дочери прострелили руку. Случайно, я уверен. Как бы там ни было, Форд Мейсон те места покинул навек, а мисс Канингем уговорила отца не предъявлять обвинения.
Борден Чантри слушал молча, без реплик. Ничего необычного в этой истории не было. На Западе ваш сосед в дилижансе или в ресторане мог оказаться принцем и мог оказаться вором, и никто не был расположен задавать лишние вопросы. Каждого принимали на слово, разве что он проявлял себя каким-то иным.
— Останетесь в городе?
— Говорите, моего брата похоронили? Надпись на могиле есть?
— Пока нет. — Чантри неловко подвинулся на стуле. — Видите ли, мы не знали, кто он, когда его хоронили. Могилу пометили тем не менее.
— Спасибо. — Сэкетт встал. — Займусь этим сам. Я служил в полиции и понимаю ваше положение, но, если мы что-то можем сделать, пожалуйста, сообщите.
Он помолчал.
— Понимаете, маршал, мы хотим, чтобы убийца ответил перед законом. Настаиваем на этом, если выразиться точно. Если выяснится, что вы не в силах его найти, придется нам принимать меры.
Я в этом году скот не отправляю, так что несколько месяцев свободных у меня есть, а когда у меня время выйдет, всегда могут вступить Боб, Телль и Оррин.
Потом, у меня есть родня — там и сям по стране, и иногда они тоже могут выкроить время и приехать. Пусть уйдет год, даже два или три. Мы от этого дела не отступимся, маршал. Даже если понадобится пять лет, или десять, или двадцать… мы все еще будем крутиться около и разбираться, что к чему. И со временем один из нас его выловит. Когда-нибудь и где-нибудь.
— Хотите перевезти тело?
— Брата? Нет. Папаша мой так говорил: «Щепки должны лежать, где упали», — и мы считаем, так и надо поступать. Порядочно Сэкеттов зарыто по разным краям, и большинство — там, где упали. Так что Джо мы оставим, куда вы его положили. Только надпишем могилу, чтобы люди знали, где он сделал свою последнюю заявку.
Тайрел Сэкетт вышел из дверей, а Борден Чантри остался сидеть один, забыв про холодный кофе в чашке.
Теперь он знал. И должен делать свое дело. И дело это ему не по душе.
Он повернул к своему дому и открыл ворота. Постоял там, глядя на маленький беленький домик. Наемное жилье всего-навсего, но для них оно было семейным приютом. И Том будет помнить его, когда даже ранчо будет забыто. И пещеру, открытую им около родника.
Он вошел, приблизился к стене, снял запасной револьвер и проверил его. Заткнул его за пояс. Бесс смотрела на мужа большими испуганными глазами.
— Беспорядки, Борден?
— Да вроде не предвидится. Нужно произвести арест.
— Будь осторожен.
— Буду, но он человек глупый. Шестерых убил, чтобы прикрыть преступление, за которое его никто не преследовал. Наделает и еще глупостей, чего от него ждать.
— Борден? Кто он?
Борден поднял руку.
— Погоди, Бесс. Не хочу называть имя, пока не будет такой необходимости. Держи для меня горячий ужин, мне он понадобится.
Он вышел со двора и аккуратно закрыл за собой ворота. И потом отправился широким шагом к городской улице.
Маленькая тоненькая книжечка, записей в ней немного, но с него хватит.
Долгое, долгое время он смотрел в эту книжечку, прежде чем закрыть ее и убрать обратно в карман. Наливал очередную чашку, когда к нему подошел Эд.
— Кофе в порядке, маршал? — Эд Сел напротив. — Пирог получился удачный, угощаю.
— Спасибо. Ограничусь кофе.
— Бака заходил… Неплохой парень, если по виду судить.
— Парень он хороший. Только что любит лошадей получше, чем может себе позволить. — Пригубил кофе. — Эд Хайэт Джонсон появлялся?
— Нет пока. Никто еще не прихрдил, одна Блоссом Гей— -ли. Что-то грустновато выглядела. Не к лицу женщине, которая собралась замуж.
— За Лэнга, ты имеешь в виду?
— Они же не делают из этого секрета. Блоссом — баба славная, и из ранчо сделала конфетку — облизнешься. Лучше ведет дела, чем когда ее батя всем заправлял, куда лучше. Он в скоте понимал, а в бизнесе — нет. Блоссом и в том, и в том кумекает. Не глупа, совсем не глупа. Ну, а когда заберет Пирсонову землю…
— Участок Эда Пирсона? С чего это он ей достанется?
— Я думал, ты знаешь. Народ по большей части в курсе, по-моему. Блоссом ссужала Эду деньги на провиант два раза или три. А последний раз закладную взяла на его землю. Выходит так, что, если с ним что случится, земля перейдет ей. У него ведь там хороший источник. И место закругляет ее угол. Выйдет за Лэнга, и у нее будет — или у них двоих будет — его еще кусок. Самая богатая женщина будет Блоссом в нашей части штата!
Ну и балбес был Борден Чантри! Блоссом Гейли — дамочка не только хорошенькая, но и толковая. И не трусиха вдобавок. Поймала раз вора со своим теленком, ранила его в руку, когда тот потянулся за оружием, и сама доставила его сюда. Отлично стреляет, в «яблочко».
А ее папочка охотился на бизонов. Как раз такой человек, у которого могла найтись винтовка пятьдесят второго калибра старой конструкции.
Чантри в волнении вскочил. Может быть… самая слабая надежда… теперь он все поставил на место.
Еще пара вещей, которые надо бы уточнить. Пара мелочей, не больше.
Он прошел к тюрьме. Большой Индеец сидел на стуле на улице.
— Ты следы видел? Оставленные тем, кто убил лошадь Сэкетта?
Индеец лишь глянул на него.
— Большой Индеец, ты можешь распознать след любой лошади в этих местах. Можешь читать тропу, как я читаю вывеску на лавке. Чья это была лошадь?
— Твоя. Большая серая, не аппалуза. Большая серая с твоего луга.
Чантри сам видел следы, но не поверил своим глазам. Недостаточно хорошо разглядел — или так он себя уверил. И большая серая не принадлежала, по сути дела, ему. Это была лошадь Бесс, и, кроме нее, на ней редко кто ездил.
Что думает Большой Индеец, Чантри не догадывался. Многие индейцы вообще считали, что белых понять невозможно, и это, скорее всего, еще одна из непостижимых вещей. На деле Большой Индеец о проблемах белых беспокоился мало. Старые времена кончились, и он приспособился к новым настолько, насколько было возможно. Его земли, вернее, земли его племени, остались далеко отсюда на востоке. И племя с них согнали другие индейцы еще до появления бледнолицых. Вскоре его народ понял, за кем сила, а Индеец по-своему приготовился к будущему.
От него требовалось время от времени караулить в тюрьме, искать следы… что он обожал… и он хорошо ел, спал в удобной постели и жил без забот и в комфорте. И если так было, то благодаря Бордену Чантри, сперва пристроившему Большого Индейца у себя на ранчо. Позже, когда заморозки уничтожили его скот, Чантри, перебираясь в город, забрал Индейца с собой.
Его лошадь… большая серая. Борден Чантри смотрел в окно и ничего за ним не видел.
Серая находилась на пастбище. Без сомнения, многие могли ее заарканить, но ехать — не тут-то было. Серая любила Бесс, а вот со всяким другим начинала психовать, и под незнакомым всадником брыкалась зверски.
О чем известно каждому горожанину. Очень мало вероятности, что кто-либо местный попытается сесть на такое норовистое животное, собираясь убить человека.
Большой Индеец почти никогда не высказывался по собственной воле. Сейчас он это сделал:
— Ехал мужчина.
Чантри повернул голову, чтобы посмотреть на Индейца.
— Мужчина?
— Большой мужчина. Тяжелый.
Большой Индеец мог распознать это по следам. Хороший следопыт запросто разберет, что лошадь несет тяжелого наездника.
— Такой большой, как я?
— Может быть, больше.
Чантри неторопливо поднялся. Вынул револьвер и повертел барабан. Сунул в кобуру и ремешок не стал застегивать.
Выбрался на улицу и простоял там изрядное время. Потом прошел к заведению Рирдона, через дорогу, немного спустя — дальше по улице, до бара Хенри, затем к мексиканскому ресторану. Только тогда возвратился в «Бон тон».
— Когда меня не было вчера, кто-нибудь заходил, спрашивал?
— Нет…. — Эд отрицательно помотал головой. — Дот неполный день работала, но дела шли тихо. Присси приходила, но ты болтался за городом и Лэнг не появлялся. Тебя никто не спрашивал, маршал.
— Благодарю.
Он уселся у столика близ окна и принялся думать о Хайэте Джонсоне, потом о Джордже Блэйзере. Все еще думал, сопоставляя места и время, когда Эд его окликнул.
— Маршал? Я и забыл. Блоссом Гейли заглядывала. Вот она тобой интересовалась. Куда ты делся и когда будешь опять.
Блоссом Гейли… Родилась в этом городе, почти всю жизнь провела на ранчо. Хайэт Джонсон поездил порядком, однако…
— Маршал? Глянь туда!
Незнакомый человек шагом подъехал к коновязи и спрыгнул с лошади. Человек был высокий, без лишнего сала, держался очень прямо, под ровными полями черной шляпы виднелось загорелое красивое лицо. Носил замшевую куртку, короткую, испанского фасона. И еще имел при себе револьвер.
Борден Чантри предложил:
— Эд, попроси его зайти и выпить со мной кофе, добро?
Эд подошел к двери и заговорил. Человек оглянулся вокруг, кивнул и привязал коня. Буланый, великолепное животное. Киму лучше бы его не видеть, сказал себе Чантри. Чего хорошего? Возьмет да и начихает на свое решение не красть у Сэкеттов.
Незнакомец шагнул в дверь, помедлив, подошел к нему.
— Маршал? Я Тайрел Сэкетт.
— Садитесь. Боюсь, у меня для вас плохие новости.
Затем Чантри спокойно рассказал все, что выяснил сам. Как Джо Сэкетт прибыл в город, навестил Мэри Энн Хейли, потом зашел в банк, потом в гостиницу и вернулся в дом Мэри Энн. И как сшибся с Кернзом и Харли — сколько знал.
— Значит, человек, убивший моего брата, все еще на свободе?
— Да… но это ненадолго.
— Вам известно, кто он?
— Известно.
— Тогда почему он не в тюрьме?
— Вы могли бы помочь мне, Сэкетт. Мне надо кое-что выведать. Я никого не задерживал потому, что это дело следовало разрабатывать в подробностях. Преступление, совершенное над вашим братом, явилось одним из серии.
— Это действительно было преступление?
— Заведомо. И человек, повинный в нем, сейчас в городе. Или был совсем недавно. Сэкетт, вы приехали из Моры. Прожили там сколько-то времени?
— Да.
— Не знаете, чтобы кого-то из ваших мест разыскивали за убийство или другое тяжкое преступление?
— Сейчас нет. Стрельба случалась, но большей частью вследствие той земельной войны. Были и обычные споры из-за скота или карт.
— А лет семь-восемь назад? По-моему, вы сами были там некоторое время маршалом.
Сэкетт какое-то мгновение смотрел в окно, пустое пространство, потом покачал головой.
— Ничего, связанного с моими родственниками. Что я мог бы вспомнить — нет.
— Ковбоя по имени Пин Доувер знали?
— Конечно. Работал у меня. Хорошо работал.
— Не случилось чего, пока он в ваших краях был? Нераскрытое убийство, разбой, что-нибудь в таком роде?
— Нет… ничего не приходит в голову. Тогда, разумеется, был случай с Мейсоном, но из него же ничего не вышло. Заглох.
— Расскажите.
— Жила в Лас-Вегасе одна девушка. Имя у меня вылетело из головы, но очень привлекательная. У ее отца в тех местах было несколько тысяч голов скота. В дилижансе из Сент-Луиса она познакомилась с человеком, которого звали Форд Мейсон. Смотрелся он неплохо, держался превосходно и представлялся всем отставным кавалерийским офицером, который теперь занялся делами.
Он умел обращаться с лошадьми. Казалось, справится с самой непокорной. Торговал в разных местах, и они с девушкой сходились ближе и ближе.
В то время ограбили дилижанс, который вез наличность банка, и часть этой наличности передал в банк отец той самой девушки. Вскоре после Форд Мейсон заплатил за отца в баре — вспомнил, Канингем его фамилия — и тот узнал золотой, который сам отнес в пострадавший банк. Он его узнал по двум зарубкам, сделанным прямо под датой. Естественно, ничего тогда не сказал, но принялся об этом размышлять и написал своему другу в военное министерство.
Про офицера по имени Форд Мейсон там ничего не знали, а описание совпадало с внешностью дезертира, позже участвовавшего в налете на банк вместе с Лэнгдоном Муром, Чарли Адамсом и еще одним по фамилии Велз.
Канингем представил Мейсону эти факты, и началась перестрелка. Отец оказался тяжело ранен, а дочери прострелили руку. Случайно, я уверен. Как бы там ни было, Форд Мейсон те места покинул навек, а мисс Канингем уговорила отца не предъявлять обвинения.
Борден Чантри слушал молча, без реплик. Ничего необычного в этой истории не было. На Западе ваш сосед в дилижансе или в ресторане мог оказаться принцем и мог оказаться вором, и никто не был расположен задавать лишние вопросы. Каждого принимали на слово, разве что он проявлял себя каким-то иным.
— Останетесь в городе?
— Говорите, моего брата похоронили? Надпись на могиле есть?
— Пока нет. — Чантри неловко подвинулся на стуле. — Видите ли, мы не знали, кто он, когда его хоронили. Могилу пометили тем не менее.
— Спасибо. — Сэкетт встал. — Займусь этим сам. Я служил в полиции и понимаю ваше положение, но, если мы что-то можем сделать, пожалуйста, сообщите.
Он помолчал.
— Понимаете, маршал, мы хотим, чтобы убийца ответил перед законом. Настаиваем на этом, если выразиться точно. Если выяснится, что вы не в силах его найти, придется нам принимать меры.
Я в этом году скот не отправляю, так что несколько месяцев свободных у меня есть, а когда у меня время выйдет, всегда могут вступить Боб, Телль и Оррин.
Потом, у меня есть родня — там и сям по стране, и иногда они тоже могут выкроить время и приехать. Пусть уйдет год, даже два или три. Мы от этого дела не отступимся, маршал. Даже если понадобится пять лет, или десять, или двадцать… мы все еще будем крутиться около и разбираться, что к чему. И со временем один из нас его выловит. Когда-нибудь и где-нибудь.
— Хотите перевезти тело?
— Брата? Нет. Папаша мой так говорил: «Щепки должны лежать, где упали», — и мы считаем, так и надо поступать. Порядочно Сэкеттов зарыто по разным краям, и большинство — там, где упали. Так что Джо мы оставим, куда вы его положили. Только надпишем могилу, чтобы люди знали, где он сделал свою последнюю заявку.
Тайрел Сэкетт вышел из дверей, а Борден Чантри остался сидеть один, забыв про холодный кофе в чашке.
Теперь он знал. И должен делать свое дело. И дело это ему не по душе.
Он повернул к своему дому и открыл ворота. Постоял там, глядя на маленький беленький домик. Наемное жилье всего-навсего, но для них оно было семейным приютом. И Том будет помнить его, когда даже ранчо будет забыто. И пещеру, открытую им около родника.
Он вошел, приблизился к стене, снял запасной револьвер и проверил его. Заткнул его за пояс. Бесс смотрела на мужа большими испуганными глазами.
— Беспорядки, Борден?
— Да вроде не предвидится. Нужно произвести арест.
— Будь осторожен.
— Буду, но он человек глупый. Шестерых убил, чтобы прикрыть преступление, за которое его никто не преследовал. Наделает и еще глупостей, чего от него ждать.
— Борден? Кто он?
Борден поднял руку.
— Погоди, Бесс. Не хочу называть имя, пока не будет такой необходимости. Держи для меня горячий ужин, мне он понадобится.
Он вышел со двора и аккуратно закрыл за собой ворота. И потом отправился широким шагом к городской улице.
Глава 19
Получасом раньше Ким Бака встал со стула и отложил журнал, который читал. Он заметил тень около дверей. И только ступив на порог, обнаружил, что в живот ему упирается револьвер.
Внешность человека была ему знакома, а вот имени его Бака не знал. Но что до самого револьвера, тут вопросов не возникало. Кольт сорок четвертого калибра, весьма авторитетное оружие.
Он попятился обратно в канцелярию.
— В чем дело?
— Валяй в ту камеру, — негромко произнес человек, — и тогда проживешь достаточно, чтобы узнать. Раз пикнешь, и никогда не узнаешь ничего.
— Звучит заманчиво, только есть у меня сомнения насчет того, кто напишет конец новеллы.
— Давай, лезь в камеру. И если закричишь, первым в эту дверь войдет Чантри и ляжет мертвым, даже не сообразив, что творится.
Он закрыл и запер камеру, затем шагнул к узилищу Сильвы и открыл его.
— Твоя одежда в переднем помещении, в шкафу. Там же твое оружие. Но я еще принес вот это. Может, больше понравится.
«Это» было тяжелым двуствольным дробовиком с повышенной скоростью вылета. Наверняка заряжено картечью.
Затем человек положил на стол мешочек золотых монет.
— Тут триста. Вот вексель нашего друга на остальные две сотни, А теперь иди и делай ту работу, для которой тебя наняли.
Бун Сильва посмотрел на деньги, потом на человека, заплатившего ему.
— Когда? — спросил он.
— Сейчас! Сию минуту! Он придет сюда, а я хочу, чтобы он умер, умер! Слышишь?
— Слышу.
Сильва опять посмотрел на деньги. Почему-то они не показались ему такой уж большой платой за человеческую жизнь. Но Чантри схватил его и провел по всей улице без штанов. И за такими шутками должна следовать смерть, или же ему придется найти себе весьма отдаленное местечко. Отдаленное от всех тех, которые он, Бун Сильва, знает. Потому что слухи об этом полетят, как на крыльях.
— Хорошо, — сказал он, но человека с кольтом в участке уже не было.
Сильва оделся, двигаясь быстро и уверенно. Застегнул пояс с оружием, провернул цилиндр. Покосился на дробовик и замялся.
— Сильва, — сказал Бака, — открой мою камеру, а?
— Иди ты, — ответил Сильва равнодушным голосом.
— Ты дураком будешь, если выйдешь против него. Такой еще на свет не родился, кто начинит его свинцом, сам не скушав такой же порции. Он мужик крепкий, кремень, и раскачиваться не будет. Просто сделает то, что правильно, и не станет сомневаться. Мотал бы ты лучше.
— Убью его и уеду.
— Сколько ты проедешь? Милю? Десять миль? Сто? Ты знаешь, кто сегодня явился в город? Тайрел Сэкетт! Тайрел, усек? Он шел на Круса, шел на Тома Санди, на самых лучших, какие были. Бун, одолеешь маршала, за ним ждет тебя Тай Сэкетт. А с Таем справишься, Телль возникнет. Послушайся доброго совета, Сильва, прыгай на свою лошадь и скачи. Он держать тебя не станет. У него другое вот где сидит, и вообще ты ему сто лет не нужен. Езжай! Езжай, Сильва, пока есть время!
— Я взял деньги.
— К черту деньги! Недели не пройдет, как он будет на том свете.
Бун Сильва, шокированный, обернулся к камере.
— Ты что думаешь, я вор? Берешь деньги, выполняй, за что заплатили!
Опять взглянул на дробовик. Каждая частица разума требовала взять его, но гордыня восстала. Ни один человек не может целиться скорее и стрелять более четко, и он не собирается показывать пятки какому-то сельскому маршалу и в поддержке не нуждается. Встретится с ним на его поле и по его правилам.
В этом наплыве сумасшествия была и доля мудрости. Застрелить человека в поединке на револьверах — это одно, а дробовик уже попахивает преступлением, и как бы он не привел его на виселицу.
Он шагнул на улицу. В нескольких ярдах у коновязи стоит пара упряжных мустангов, головы висят — дремлют на солнышке. Дальше около «Корраля» Тайма Рирдона и около питейной Хенри скучают верховые лошади, ждут, когда хозяевам будет угодно ими воспользоваться.
Перед витриной магазина торчит Луси Мари, что-то рассматривает.
Один за одним, его взгляд вонзался в дверные проемы, исследуя каждый по очереди… Бордена Чантри нет.
Из разговоров, подслушанных в тюрьме, Он понял, что Чантри за излюбленное гнездышко выбрал «Бон тон», стоящий сразу за почтовым отделением. Вновь пробежал глазами улицу, разочарованный: Бордена Чантри не видать.
Пошел. Поравнялся с почтой и увидел почтмейстершу — уставилась на него, рот открыт от удивления.
Мрачно пообещал себе, что сегодня очень многим еще придется удивиться, в частности, этому городскому паяцу, маршалу этого зачуханного городишки, этому…
— Не меня ищешь, Бун?
Он только что миновал угол почты и находился в промежутке, отделяющем здание от ресторана. Правше проще стрелять влево, и Сильве это было известно, но Чантри стоял справа, и стрелок крутнулся на левой ноге, чтобы оказаться с противником лицом к лицу. Правая его нога коснулась земли, и он выстрелил.
Стремительный поворот, хладнокровие Чантри и подленькое малодушное сомнение в собственном благоразумии общими силами принудили его промахнуться. Пуля прошла высоко, оцарапав маршалу мочку уха. Маршал смотрел прямо на него. И глаза открыты. Потом из его револьвера вырвался пламенный клинок, и Бун Сильва получил порцию в подходящее местечко.
Внешность человека была ему знакома, а вот имени его Бака не знал. Но что до самого револьвера, тут вопросов не возникало. Кольт сорок четвертого калибра, весьма авторитетное оружие.
Он попятился обратно в канцелярию.
— В чем дело?
— Валяй в ту камеру, — негромко произнес человек, — и тогда проживешь достаточно, чтобы узнать. Раз пикнешь, и никогда не узнаешь ничего.
— Звучит заманчиво, только есть у меня сомнения насчет того, кто напишет конец новеллы.
— Давай, лезь в камеру. И если закричишь, первым в эту дверь войдет Чантри и ляжет мертвым, даже не сообразив, что творится.
Он закрыл и запер камеру, затем шагнул к узилищу Сильвы и открыл его.
— Твоя одежда в переднем помещении, в шкафу. Там же твое оружие. Но я еще принес вот это. Может, больше понравится.
«Это» было тяжелым двуствольным дробовиком с повышенной скоростью вылета. Наверняка заряжено картечью.
Затем человек положил на стол мешочек золотых монет.
— Тут триста. Вот вексель нашего друга на остальные две сотни, А теперь иди и делай ту работу, для которой тебя наняли.
Бун Сильва посмотрел на деньги, потом на человека, заплатившего ему.
— Когда? — спросил он.
— Сейчас! Сию минуту! Он придет сюда, а я хочу, чтобы он умер, умер! Слышишь?
— Слышу.
Сильва опять посмотрел на деньги. Почему-то они не показались ему такой уж большой платой за человеческую жизнь. Но Чантри схватил его и провел по всей улице без штанов. И за такими шутками должна следовать смерть, или же ему придется найти себе весьма отдаленное местечко. Отдаленное от всех тех, которые он, Бун Сильва, знает. Потому что слухи об этом полетят, как на крыльях.
— Хорошо, — сказал он, но человека с кольтом в участке уже не было.
Сильва оделся, двигаясь быстро и уверенно. Застегнул пояс с оружием, провернул цилиндр. Покосился на дробовик и замялся.
— Сильва, — сказал Бака, — открой мою камеру, а?
— Иди ты, — ответил Сильва равнодушным голосом.
— Ты дураком будешь, если выйдешь против него. Такой еще на свет не родился, кто начинит его свинцом, сам не скушав такой же порции. Он мужик крепкий, кремень, и раскачиваться не будет. Просто сделает то, что правильно, и не станет сомневаться. Мотал бы ты лучше.
— Убью его и уеду.
— Сколько ты проедешь? Милю? Десять миль? Сто? Ты знаешь, кто сегодня явился в город? Тайрел Сэкетт! Тайрел, усек? Он шел на Круса, шел на Тома Санди, на самых лучших, какие были. Бун, одолеешь маршала, за ним ждет тебя Тай Сэкетт. А с Таем справишься, Телль возникнет. Послушайся доброго совета, Сильва, прыгай на свою лошадь и скачи. Он держать тебя не станет. У него другое вот где сидит, и вообще ты ему сто лет не нужен. Езжай! Езжай, Сильва, пока есть время!
— Я взял деньги.
— К черту деньги! Недели не пройдет, как он будет на том свете.
Бун Сильва, шокированный, обернулся к камере.
— Ты что думаешь, я вор? Берешь деньги, выполняй, за что заплатили!
Опять взглянул на дробовик. Каждая частица разума требовала взять его, но гордыня восстала. Ни один человек не может целиться скорее и стрелять более четко, и он не собирается показывать пятки какому-то сельскому маршалу и в поддержке не нуждается. Встретится с ним на его поле и по его правилам.
В этом наплыве сумасшествия была и доля мудрости. Застрелить человека в поединке на револьверах — это одно, а дробовик уже попахивает преступлением, и как бы он не привел его на виселицу.
Он шагнул на улицу. В нескольких ярдах у коновязи стоит пара упряжных мустангов, головы висят — дремлют на солнышке. Дальше около «Корраля» Тайма Рирдона и около питейной Хенри скучают верховые лошади, ждут, когда хозяевам будет угодно ими воспользоваться.
Перед витриной магазина торчит Луси Мари, что-то рассматривает.
Один за одним, его взгляд вонзался в дверные проемы, исследуя каждый по очереди… Бордена Чантри нет.
Из разговоров, подслушанных в тюрьме, Он понял, что Чантри за излюбленное гнездышко выбрал «Бон тон», стоящий сразу за почтовым отделением. Вновь пробежал глазами улицу, разочарованный: Бордена Чантри не видать.
Пошел. Поравнялся с почтой и увидел почтмейстершу — уставилась на него, рот открыт от удивления.
Мрачно пообещал себе, что сегодня очень многим еще придется удивиться, в частности, этому городскому паяцу, маршалу этого зачуханного городишки, этому…
— Не меня ищешь, Бун?
Он только что миновал угол почты и находился в промежутке, отделяющем здание от ресторана. Правше проще стрелять влево, и Сильве это было известно, но Чантри стоял справа, и стрелок крутнулся на левой ноге, чтобы оказаться с противником лицом к лицу. Правая его нога коснулась земли, и он выстрелил.
Стремительный поворот, хладнокровие Чантри и подленькое малодушное сомнение в собственном благоразумии общими силами принудили его промахнуться. Пуля прошла высоко, оцарапав маршалу мочку уха. Маршал смотрел прямо на него. И глаза открыты. Потом из его револьвера вырвался пламенный клинок, и Бун Сильва получил порцию в подходящее местечко.