Свет горел на кухне, а он сидел в тени. Сумрачно, тихо, в комнате слабо пахнет кофе. Сидя на стуле лицом к спинке, он протянул руки и соорудил себе толстый сандвич. Потом закинул правую руку назад и снял ремешок с револьвера.
Глядя из затемненного помещения на улицу, он откусывал от сандвича большие куски и прихлебывал кофе, его уши подстерегали малейший звук, его глаза были настроены улавливать самое легкое движение.
Пожилое деревянное строение тихонько потрескивало, отдавая тепло. Вдоль улицы протрусила одинокая собака, задержавшись, чтобы обнюхать что-то в сточной канаве. Постепенно взор Чантри приспосабливался к полутьме, и со своего стула, невидимый, он различил жилище Хайэта на северо-востоке, за углом банка, через дорогу — «Корраль», освещенный, но пустой, и к юго-западу за мексиканским рестораном — дом Мэри Энн.
Слева находилась кухня, позади — стена, а за стеной — погруженное в темноту пространство, отделяющее здание ресторана от его собственного дома.
Чантри доел сандвич, прикончил кофе, налил еще чашку и взялся за яблочный пирог. Он уже подносил ко рту второй кусок, когда поймал краем глаза дрожание тени у задней стены банка.
На какое-то мгновение он застыл. Обманулся? Что-то шелохнулось на самом деле? А если нет?
Положив вилку, он вытер грубой салфеткой руки. Встал, попятившись, чтобы сойти со стула, и, мягко ступая, подошел к двери.
Ничего.
А что-то он все же видел. Та собака? «Нет», — возразило сознание.
Дверь открылась легко, едва слышно скрипнув. Шаг за порог, еще шаг — с тротуара на дорогу, смутно освещенную огнями салуна. Чантри вполголоса ругнулся. Если кто смотрит, увидит его обязательно.
Кажется, в салуне никого. Вообще незаметно, чтобы кто-то околачивался поблизости. Быстро добравшись до угла, он глянул туда, где стоял дом девушек. По занавеси проползла тень. Музыки не слыхать. Потом он вспомнил. Мэри Энн больна.
В мексиканском ресторане темно.
Прижимаясь к стене салуна, он дошел до конца и, прячась за углом, узрел громадную тень — Симмонсов склад. Черный и молчащий.
Напрягая зрение, он положил руку на рукоять револьвера, но ничего не увидел. Услышал, даже ощутил, скорее.
Помедлив одну лишь секунду, с бьющимся сердцем перешел к старому строению. Задел носком сапога камешек, он застучал, ударяясь о другие. Мысленно чертыхнувшись, достиг угла и бочком двинулся к двери.
Открыта. Правда, только на несколько дюймов.
Глубоко вдохнул воздух, почувствовал, как во рту высыхает слюна, как размеренными толчками гонит кровь сердце, и ступил во тьму.
Удар он воспринял до того, как тот обрушился ему на голову. Начал было поворачиваться, тут что-то резко его ударило, и Чантри стал падать… и падать… и падать…
Глава 7
Глава 8
Глядя из затемненного помещения на улицу, он откусывал от сандвича большие куски и прихлебывал кофе, его уши подстерегали малейший звук, его глаза были настроены улавливать самое легкое движение.
Пожилое деревянное строение тихонько потрескивало, отдавая тепло. Вдоль улицы протрусила одинокая собака, задержавшись, чтобы обнюхать что-то в сточной канаве. Постепенно взор Чантри приспосабливался к полутьме, и со своего стула, невидимый, он различил жилище Хайэта на северо-востоке, за углом банка, через дорогу — «Корраль», освещенный, но пустой, и к юго-западу за мексиканским рестораном — дом Мэри Энн.
Слева находилась кухня, позади — стена, а за стеной — погруженное в темноту пространство, отделяющее здание ресторана от его собственного дома.
Чантри доел сандвич, прикончил кофе, налил еще чашку и взялся за яблочный пирог. Он уже подносил ко рту второй кусок, когда поймал краем глаза дрожание тени у задней стены банка.
На какое-то мгновение он застыл. Обманулся? Что-то шелохнулось на самом деле? А если нет?
Положив вилку, он вытер грубой салфеткой руки. Встал, попятившись, чтобы сойти со стула, и, мягко ступая, подошел к двери.
Ничего.
А что-то он все же видел. Та собака? «Нет», — возразило сознание.
Дверь открылась легко, едва слышно скрипнув. Шаг за порог, еще шаг — с тротуара на дорогу, смутно освещенную огнями салуна. Чантри вполголоса ругнулся. Если кто смотрит, увидит его обязательно.
Кажется, в салуне никого. Вообще незаметно, чтобы кто-то околачивался поблизости. Быстро добравшись до угла, он глянул туда, где стоял дом девушек. По занавеси проползла тень. Музыки не слыхать. Потом он вспомнил. Мэри Энн больна.
В мексиканском ресторане темно.
Прижимаясь к стене салуна, он дошел до конца и, прячась за углом, узрел громадную тень — Симмонсов склад. Черный и молчащий.
Напрягая зрение, он положил руку на рукоять револьвера, но ничего не увидел. Услышал, даже ощутил, скорее.
Помедлив одну лишь секунду, с бьющимся сердцем перешел к старому строению. Задел носком сапога камешек, он застучал, ударяясь о другие. Мысленно чертыхнувшись, достиг угла и бочком двинулся к двери.
Открыта. Правда, только на несколько дюймов.
Глубоко вдохнул воздух, почувствовал, как во рту высыхает слюна, как размеренными толчками гонит кровь сердце, и ступил во тьму.
Удар он воспринял до того, как тот обрушился ему на голову. Начал было поворачиваться, тут что-то резко его ударило, и Чантри стал падать… и падать… и падать…
Глава 7
Он диким усилием схватил что-то в темноте, скользнул по сапогу, нога брыкнула и освободилась. Послышался топот. Чантри крикнул, начал было подниматься, но свалился обратно в солому.
Должно быть, он потерял тогда сознание, потому что следующим до него дошло, что вокруг стоят люди, а Присси держит его голову.
Тут были Тайм Рирдон, Лэнг Адамс и Альварес из мексиканского ресторана.
— Я слышал, как вы крикнули, сеньор, — сообщил Альварес. — Я хватать ружье, бежать на помощь, но нет никого, только вы на земле — лежать.
Чантри, пошатываясь, встал. В голове звенело.
— Спасибо. Сейчас оклемаюсь.
Присси отступила. Подняв взгляд, Борден увидел: кто-то… Хайэт, кто же еще… стоит в дверях своего дома в потоке света, смотрит, из-за чего сыр-бор.
— Кто-то мне крепко заехал, — пояснил он. — В сарае был.
— Видел кто? — спросил Рирдон. — Уловил?
— Нет… не видел. Повезло еще, что не уловил билета в лучший мир.
— У тебя непробиваемая башка, — мрачно сказал Лэнг. — Не то бы тебе каюк. Борд, если ты собираешься продолжать в том же духе, надо тебе подыскать заместителя. Так ты себя угробишь.
— Обойдусь. — Покрутил головой. Звенит. — Все в порядке. Я пошел домой.
— Разбуди лучше доктора Тервилиджера, — посоветовал Лэнг. — У тебя мерзкая прореха на черепе.
— Бесс займется. Опыт у нее есть. — Кто-то протянул ему шляпу. Чантри проверил револьвер. В кобуре. — Идите вы все по домам. Ничего мне не сделается.
Лэнг помешкал.
— Борд? Если я могу чем помочь…
— Спасибо, Лэнг. Со мной все в порядке.
Когда все разошлись, Чантри повернулся к мексиканцу, стоявшему сзади.
— Альварес!
Тот обернулся.
— Si?
— Вы первым были здесь?
— Si… по-моему, так, сеньор.
— Видели что-нибудь? Кого-нибудь?
— Ну… думаю… возможно. Думаю, кто-то был внутри. Я слышу, двигается, потом был свет… потом ругался. Ругался… потом побежал. Сеньор? — Альварес поднял на Чантри глаза. — Я думаю, там внутри было двое. Я слышу, ругается, потом как драка и я бежать, и что-то ширь! — и нет.
— Не рассмотрели, кто это был? Или была?
— Нет, сеньор.
— Благодарю вас, Альварес. Вы здорово быстро сюда добрались.
— Си… Вы — закон, сеньор, а закон хорошо, когда есть. Среди нас есть дикари, сеньор. Нет закона — нет свободы, нет безопасности. Я за закон, сеньор.
Он ушел, и Борден Чантри прошагал внутрь строения, дверь которого теперь была широко распахнута. Как тихо… Он пощупал стену, зная: где-то тут висит фонарь. Висит, однако.
Он поднял колпак и, чиркнув спичкой, зажег фитиль. Некоторое время просто глядел по сторонам. Бывшие стойла отдавали плесенью, как это свойственно местам, где не проветривается, сеном и застоявшимся запахом упряжи.
Чантри медленно принялся обходить помещение, заглядывая в стойла, присматриваясь к лестнице, ведущей наверх, осматривая земляной пол у ее подножия. Остановился рядом. Пустой номер. Посмотрел наверх — черный квадрат… люк открыт. Не стоит туда лезть.
Позади — кладовка и еще одна дверь, поменьше. У второй двери торчит бочка, в ней — несколько палок и вытертая щетка. Тут же на полу мешок.
Сюда можно поставить ружье и прикрыть его мешком. Но можно спрятать его и в другом месте, их здесь немало. Конечно, сейчас его уже здесь нет.
В голове пульсирует боль. Постояв еще немного, Чантри направился домой. Раз остановился, прислонился к дому. Голова тяжелая, будто не своя.
Бесс встретила его в дверях. Выражение лица мужа ее поразило.
— Ой, Борден! Что случилось? Тебя подстрелили!
— Нет. Просто треснули по кумполу. Я лучше сяду.
Она помогла ему устроиться в кресле, потом пошла к раковине за водой. Приятная вещь — просто посидеть. Он откинул голову и прикрыл глаза. Через пару мгновений почувствовал успокаивающее прикосновение теплой ткани. Бесс снимает запекшуюся в волосах кровь.
— Тут сильно рассечено, Борден. И вокруг все такого цвета… синяк будет.
— Ничего страшного. Он меня ждал… сразу за входом.
— Кто он?
— Хотелось бы это знать. Но одна зацепка у меня есть. Маленькая, но есть.
— Какая же, Борден?
— Потом. Неохота говорить, и ты решишь, что это такая мелочь… Что, может, оно и верно. — Борден неуверенно водрузился на ноги. — Я в постель, Бесс. Мне нужен покой. Больше ничего.
Серебристо-серое дерево тротуара стало горячим на ощупь. Пыльная улица пуста и недвижна. Скоро полдень. Город ждет. Молчит, прислушивается.
Судья Маккиней сидел за ранним ленчем в «Бон тоне»; Крупный немолодой человек, серый костюм потерт до ниток, жилет с пятнами давно минувших трапез. Волосы под черной шляпой — поседевшие, но густые, и такая же борода.
— Жаль, что с Чантри такое приключилось, — говорил он Хайэту Джонсону. — Хороший человек.
— Хороший скотовод… да и то был когда-то. Думаешь, он годится для нынешней работы, судья? Представляешь, вчера он мне сказал, что намерен получить у тебя судебный приказ, чтобы полазить по банковским делам! Слыхано ли такое!
— Не так уж чтобы совсем не слыхано, Хайэт. Иногда такое делалось, а Борден по пустякам не заводится. Если он захотел сунуть нос в твои папки, значит, у него, без сомнения, имеется на то серьезная причина.
— Но я не могу разрешать всякому…
Спокойные серые глаза взглянули на Джонсона в упор.
— Хайэт, если я составлю судебный приказ, чтобы Борден Чантри посмотрел твои бумаги, он их посмотрит.
Хайэт Джонсон запнулся. Совсем не то, чего он добивался, абсолютно не то. Он так был уверен, что стоит только сказать судье словечко… Он же банкир, а судья олицетворяет власть. Разве они не на одной стороне?
Какую-то секунду он колебался, затем произнес:
— Против приказа суда я, разумеется, не пойду. Но мы храним конфиденциальную информацию… Я уверен, ты не захочешь, чтобы первый встречный получил доступ к сведениям о твоих денежных делах, и я не захочу тоже. Мне кажется…
— Хайэт, — Маккиней улыбался, — я очень сомневаюсь, найдется ли там такое, о чем Борден Чантри не знает заранее. Что до моих денежных дел, то осмелюсь предположить: Присцила способна изложить их яснее, чем ты. Или я сам, раз уж об этом зашел разговор. В таком городишке секретов не бывает, и мое мнение таково: запросил Чантри сведения — он должен их получить.
— Не обязательно. — Хайэт Джонсон начал злиться, что от внимания Маккинея не ускользнуло. — По временам мне кажется, он считает себя чересчур важной особой. Кого-то хлопнули, и он поднимает шум до небес! Можно подумать, президента застрелили!
— А почему бы ему не поднимать шума?
Маккиней отпил кофе, потом вытер усы.
— Каждый человек имеет какое-то значение, всякий свое. Есть ли среди нас такой, который бы и вовсе ничего из себя не представлял? Не побоюсь сказать, что для семьи убитого он был важнее любого президента. Хайэт, каждый из нас рискует слишком высоко задрать нос. Надо сохранять перспективу. Иногда мне приходит в голову, что многим банкирам не помешало бы годок-другой почитать книжки по философии или же выбраться из своего банка и погонять коров, поторговать лошадьми — что угодно.
Борден Чантри — в эту самую минуту и в этом самом городе — наиболее важная особа, какую мы в жизни встретим.
Хайэт вылупил глаза. С ума судья сходит или как?
— Я совершенно серьезно, Хайэт. Этот молодой человек — все, что стоит между нами и состоянием дикости. Граница, защищающая нас, — тонкая линия, и эту защиту осуществляет он один. Подвергая опасности собственную жизнь каждую минуту, когда он выходит на улицу, приколов свой полицейский значок. Мы вольны приходить и уходить, наслаждаться любовью, покупать продукты, заниматься предпринимательством, играть в карты, время от времени пропускать стаканчик, потому что у нас есть он. Он первым встречает опасности, и от некоторых из них нас может оградить только он.
В каждом из нас сидит варвар, но, так как мы знаем — Чантри недалеко, мы его обуздываем. Я не стану выходить из себя и распускать руки, потому что помню — Чантри недалеко. Странствующий ковбой, любитель побуянить, избегает ввязываться в драку, потому что Чантри недалеко. Мы свободны: ты, и я, и Присцила, и Элси, и все остальные — благодаря тому, что по улице со своим значком гуляет Борден Чантри. И сказать тебе правду, на мой взгляд, именно он и должен носить этот значок, никто другой.
Он будет стрелять — по случаю я знаю, что и стрелял, — но судит трезво и знает, когда без стрельбы можно обойтись. Обладает спокойной силой, вызывающей в людях доверие. Не слишком уверен в себе, что хорошо, но всегда уверен, что справится с любой ситуацией. Слишком много он ловил бешеных быков, садился на норовистых лошадей, урезонивал строптивых людей, чтобы сомневаться в этой своей способности.
Я полагаюсь на него, Хайэт, и лучше бы тебе последовать моему примеру. Некоторые считают, что закон их сковывает, но он сковывает одно лишь зло. Законы утверждают, чтобы развязать людям руки, а не наоборот — если это те законы, какими им следует быть. Они подсказывают каждому из нас, что он смеет осуществить, не посягая на свободу другого человека. Свободу, равную его собственной.
— Никогда не смотрел на это с такой стороны.
— Я вот заметил, Хайэт, — ты не носишь револьвера. Почему?
— Так а зачем он мне? Я же банкир, деловой человек. Револьвер мне без надобности.
На губах судьи появилась улыбка.
— Все правильно. Обычно оружие тебе без надобности. А получается это потому, что револьвер носит Борден Чантри. И ему платят, чтобы он применял его ради тебя и в твоих интересах. Вот ты и можешь себе позволить быть деловым человеком — потому что он тебя защищает. Бывали времена, когда безопасность в этом городе гарантировало только собственное оружие, и снова могут настать такие времена, а пока что у нас есть Чантри. Мой тебе совет, Хайэт, — окажи ему содействие.
Судья Маккиней смахнул с жилета крошки.
— Если Бордену нужен судебный приказ, он его получит. Только зачем до этого доводить?
— Предположим, я предпочту не признавать твоего приказа?
— Ну, ты же не дурак, Хайэт. — Маккиней опять улыбался. — Ведь стоит тебе воспротивиться, и я заставлю Бордена швырнуть тебя к Киму Баке за решетку. Будете за компанию дожидаться выездной сессии.
— Неужели ты способен со мной так поступить?
— Почему нет? С тобой и со всяким другим. — Проглотив кофе, Маккиней поставил чашку на стол. — Если хочешь доставить мне лишнюю работу, ты своего добьешься. Но на твоем месте я бы отыскал Чантри и помог бы ему, чем сумел. В один прекрасный день он может тебе ой как занадобиться.
После того как Хайэт ушел, из кухни появился Эд.
— Волей-неволей пришлось вас подслушать, — покаялся он.
— Мы никаких секретов не раскрыли. Так, кое-какие детали, которые наш добрый финансист не вполне усвоил. Не найдется у тебя еще парочки пончиков, Эд? Очень уж вкусные. А Бордена пока нет.
Борден Чантри проснулся с тупой болью в голове и лежал тихо, разглядывая усыпанные цветами обои. В окно заглядывал солнечный луч, легкий ветер колыхал занавеску.
Закрыл глаза, рассеянно слушая звуки из кухни. Бесс за работой. Хорошо. Вот так спокойно лежать, больше ничего.
Только лежа на боку никто еще преступлений не раскрывал. К тому же от него ожидают, что он будет на улице.
Борден сел — с великой осторожностью — и перенес ноги на пол. Голова закружилась немного, но, подождав чуть-чуть, он сумел встать. Держась одной рукой за изножье кровати, постоял, не двигаясь, пытаясь предугадать, как -намерено вести себя его тело. И увидел на подоконнике несколько соломинок.
Слеплены вместе комочком грязи или навоза.
У Бесс на подоконнике — и вдруг такое? Абсурд. Она — самая аккуратная хозяйка, какую Борден знал в жизни. А все-таки сор тут. Что может означать одно и только одно: кто-то влез через это окошко после того, как Бесс наводила здесь порядок. Точнее, после того, как она в последний раз сюда заходила.
Впрочем, она поднялась сегодня утром, не зажигая света, чтобы не беспокоить его, а вчера вечером не увидела бы эту солому в темноте. Из чего следует: кто-то, побывавший в загоне или сарае, забрался в это окно вчера.
Однако в дневное время этого человека заметили бы. Да и дом не заперт.
Получается, что дело было вечером, до того, как его, Бордена, уложили здесь спать.
В старом сарае прошлым вечером кто-то был; двое, самое меньшее. Что же, может быть, один из них пришел из его дома?
Чушь какая.
А солома-то здесь. Хотя она могла быть принесена из двадцати — да что из двадцати, из пятидесяти мест.
А в окно зачем? Потому что как еще солома попадет на подоконник? Бесс… она, разумеется, пойдет через дверь, чего ради еще что-то выдумывать. Его тогда дома не было, Том, конечно, спал…
Билли Маккой?
Если он выходил? Это окно было бы подходящим, чтобы войти обратно. Комната оставалась пустой. Эта сторона дома скрыта от взглядов. Гостиная, или передняя комната, как она обычно называлась, использовалась только, когда приходил с визитом проповедник и в прочих подобных случаях. Поэтому Билли в голову бы не пришло идти через переднюю дверь. Кухонная же дверь скрипит.
Билли, и думать нечего… Но причина? Что среди ночи делать мальчишке в какой-то конюшне?
Медленно, старательно избегая двигать головой, чтобы сильней не заболела, Борден Чантри оделся, натянул сапоги и накинул оружейный пояс. Проверил заряд револьвера, как делал всегда, даже если давно его не применял.
Вышел в кухню. Из окна увидел Билли. Кидают вместе с Томом на столбик веревочную петлю. Для Билли это не задача, он уже ловил животных. Но Том моложе, и для него это полезное упражнение.
Бесс стремительно обернулась.
— Борден! Тебе нельзя вставать! Доктор Тервилиджер говорит…
— Могу вообразить, что он говорит! Как насчет чашки кофе?
— Сядь. Ну пожалуйста! — Покосившись на мужа, она налила кофе. — До чего ты бледный, представить себе не можешь! Не выходи на улицу, там жарко.
— Нужно подобрать кое-какие мелочи. Со мной все будет в порядке. — Бесс поставила кофейник назад. — Что-нибудь слышала нынче ночью?
— Здесь, около дома? — Она повернулась спиной к плите. — Нет. Что-то случилось?
— Не говори об этом никому. Я думаю, Билли уходил из дома.
— Билли? Не может быть! И вообще… я не видела, чтобы он выходил.
Они еще поговорили об этом, следя за тем, чтобы голоса звучали тихо. Знает ли Билли нечто, что неизвестно Бордену? Надо его спросить, но сейчас не время. Как-нибудь, когда он не будет занят с Томом. Когда они будут одни. Двое мужчин.
— О! — Бесс вдруг вспомнила. — Ким Бака хочет тебя видеть, и еще Хайэт Джонсон просил заскочить, когда найдешь время. Скажите, говорит, я переговорил с судьей.
Ким Бака?
Должно быть, он потерял тогда сознание, потому что следующим до него дошло, что вокруг стоят люди, а Присси держит его голову.
Тут были Тайм Рирдон, Лэнг Адамс и Альварес из мексиканского ресторана.
— Я слышал, как вы крикнули, сеньор, — сообщил Альварес. — Я хватать ружье, бежать на помощь, но нет никого, только вы на земле — лежать.
Чантри, пошатываясь, встал. В голове звенело.
— Спасибо. Сейчас оклемаюсь.
Присси отступила. Подняв взгляд, Борден увидел: кто-то… Хайэт, кто же еще… стоит в дверях своего дома в потоке света, смотрит, из-за чего сыр-бор.
— Кто-то мне крепко заехал, — пояснил он. — В сарае был.
— Видел кто? — спросил Рирдон. — Уловил?
— Нет… не видел. Повезло еще, что не уловил билета в лучший мир.
— У тебя непробиваемая башка, — мрачно сказал Лэнг. — Не то бы тебе каюк. Борд, если ты собираешься продолжать в том же духе, надо тебе подыскать заместителя. Так ты себя угробишь.
— Обойдусь. — Покрутил головой. Звенит. — Все в порядке. Я пошел домой.
— Разбуди лучше доктора Тервилиджера, — посоветовал Лэнг. — У тебя мерзкая прореха на черепе.
— Бесс займется. Опыт у нее есть. — Кто-то протянул ему шляпу. Чантри проверил револьвер. В кобуре. — Идите вы все по домам. Ничего мне не сделается.
Лэнг помешкал.
— Борд? Если я могу чем помочь…
— Спасибо, Лэнг. Со мной все в порядке.
Когда все разошлись, Чантри повернулся к мексиканцу, стоявшему сзади.
— Альварес!
Тот обернулся.
— Si?
— Вы первым были здесь?
— Si… по-моему, так, сеньор.
— Видели что-нибудь? Кого-нибудь?
— Ну… думаю… возможно. Думаю, кто-то был внутри. Я слышу, двигается, потом был свет… потом ругался. Ругался… потом побежал. Сеньор? — Альварес поднял на Чантри глаза. — Я думаю, там внутри было двое. Я слышу, ругается, потом как драка и я бежать, и что-то ширь! — и нет.
— Не рассмотрели, кто это был? Или была?
— Нет, сеньор.
— Благодарю вас, Альварес. Вы здорово быстро сюда добрались.
— Си… Вы — закон, сеньор, а закон хорошо, когда есть. Среди нас есть дикари, сеньор. Нет закона — нет свободы, нет безопасности. Я за закон, сеньор.
Он ушел, и Борден Чантри прошагал внутрь строения, дверь которого теперь была широко распахнута. Как тихо… Он пощупал стену, зная: где-то тут висит фонарь. Висит, однако.
Он поднял колпак и, чиркнув спичкой, зажег фитиль. Некоторое время просто глядел по сторонам. Бывшие стойла отдавали плесенью, как это свойственно местам, где не проветривается, сеном и застоявшимся запахом упряжи.
Чантри медленно принялся обходить помещение, заглядывая в стойла, присматриваясь к лестнице, ведущей наверх, осматривая земляной пол у ее подножия. Остановился рядом. Пустой номер. Посмотрел наверх — черный квадрат… люк открыт. Не стоит туда лезть.
Позади — кладовка и еще одна дверь, поменьше. У второй двери торчит бочка, в ней — несколько палок и вытертая щетка. Тут же на полу мешок.
Сюда можно поставить ружье и прикрыть его мешком. Но можно спрятать его и в другом месте, их здесь немало. Конечно, сейчас его уже здесь нет.
В голове пульсирует боль. Постояв еще немного, Чантри направился домой. Раз остановился, прислонился к дому. Голова тяжелая, будто не своя.
Бесс встретила его в дверях. Выражение лица мужа ее поразило.
— Ой, Борден! Что случилось? Тебя подстрелили!
— Нет. Просто треснули по кумполу. Я лучше сяду.
Она помогла ему устроиться в кресле, потом пошла к раковине за водой. Приятная вещь — просто посидеть. Он откинул голову и прикрыл глаза. Через пару мгновений почувствовал успокаивающее прикосновение теплой ткани. Бесс снимает запекшуюся в волосах кровь.
— Тут сильно рассечено, Борден. И вокруг все такого цвета… синяк будет.
— Ничего страшного. Он меня ждал… сразу за входом.
— Кто он?
— Хотелось бы это знать. Но одна зацепка у меня есть. Маленькая, но есть.
— Какая же, Борден?
— Потом. Неохота говорить, и ты решишь, что это такая мелочь… Что, может, оно и верно. — Борден неуверенно водрузился на ноги. — Я в постель, Бесс. Мне нужен покой. Больше ничего.
Серебристо-серое дерево тротуара стало горячим на ощупь. Пыльная улица пуста и недвижна. Скоро полдень. Город ждет. Молчит, прислушивается.
Судья Маккиней сидел за ранним ленчем в «Бон тоне»; Крупный немолодой человек, серый костюм потерт до ниток, жилет с пятнами давно минувших трапез. Волосы под черной шляпой — поседевшие, но густые, и такая же борода.
— Жаль, что с Чантри такое приключилось, — говорил он Хайэту Джонсону. — Хороший человек.
— Хороший скотовод… да и то был когда-то. Думаешь, он годится для нынешней работы, судья? Представляешь, вчера он мне сказал, что намерен получить у тебя судебный приказ, чтобы полазить по банковским делам! Слыхано ли такое!
— Не так уж чтобы совсем не слыхано, Хайэт. Иногда такое делалось, а Борден по пустякам не заводится. Если он захотел сунуть нос в твои папки, значит, у него, без сомнения, имеется на то серьезная причина.
— Но я не могу разрешать всякому…
Спокойные серые глаза взглянули на Джонсона в упор.
— Хайэт, если я составлю судебный приказ, чтобы Борден Чантри посмотрел твои бумаги, он их посмотрит.
Хайэт Джонсон запнулся. Совсем не то, чего он добивался, абсолютно не то. Он так был уверен, что стоит только сказать судье словечко… Он же банкир, а судья олицетворяет власть. Разве они не на одной стороне?
Какую-то секунду он колебался, затем произнес:
— Против приказа суда я, разумеется, не пойду. Но мы храним конфиденциальную информацию… Я уверен, ты не захочешь, чтобы первый встречный получил доступ к сведениям о твоих денежных делах, и я не захочу тоже. Мне кажется…
— Хайэт, — Маккиней улыбался, — я очень сомневаюсь, найдется ли там такое, о чем Борден Чантри не знает заранее. Что до моих денежных дел, то осмелюсь предположить: Присцила способна изложить их яснее, чем ты. Или я сам, раз уж об этом зашел разговор. В таком городишке секретов не бывает, и мое мнение таково: запросил Чантри сведения — он должен их получить.
— Не обязательно. — Хайэт Джонсон начал злиться, что от внимания Маккинея не ускользнуло. — По временам мне кажется, он считает себя чересчур важной особой. Кого-то хлопнули, и он поднимает шум до небес! Можно подумать, президента застрелили!
— А почему бы ему не поднимать шума?
Маккиней отпил кофе, потом вытер усы.
— Каждый человек имеет какое-то значение, всякий свое. Есть ли среди нас такой, который бы и вовсе ничего из себя не представлял? Не побоюсь сказать, что для семьи убитого он был важнее любого президента. Хайэт, каждый из нас рискует слишком высоко задрать нос. Надо сохранять перспективу. Иногда мне приходит в голову, что многим банкирам не помешало бы годок-другой почитать книжки по философии или же выбраться из своего банка и погонять коров, поторговать лошадьми — что угодно.
Борден Чантри — в эту самую минуту и в этом самом городе — наиболее важная особа, какую мы в жизни встретим.
Хайэт вылупил глаза. С ума судья сходит или как?
— Я совершенно серьезно, Хайэт. Этот молодой человек — все, что стоит между нами и состоянием дикости. Граница, защищающая нас, — тонкая линия, и эту защиту осуществляет он один. Подвергая опасности собственную жизнь каждую минуту, когда он выходит на улицу, приколов свой полицейский значок. Мы вольны приходить и уходить, наслаждаться любовью, покупать продукты, заниматься предпринимательством, играть в карты, время от времени пропускать стаканчик, потому что у нас есть он. Он первым встречает опасности, и от некоторых из них нас может оградить только он.
В каждом из нас сидит варвар, но, так как мы знаем — Чантри недалеко, мы его обуздываем. Я не стану выходить из себя и распускать руки, потому что помню — Чантри недалеко. Странствующий ковбой, любитель побуянить, избегает ввязываться в драку, потому что Чантри недалеко. Мы свободны: ты, и я, и Присцила, и Элси, и все остальные — благодаря тому, что по улице со своим значком гуляет Борден Чантри. И сказать тебе правду, на мой взгляд, именно он и должен носить этот значок, никто другой.
Он будет стрелять — по случаю я знаю, что и стрелял, — но судит трезво и знает, когда без стрельбы можно обойтись. Обладает спокойной силой, вызывающей в людях доверие. Не слишком уверен в себе, что хорошо, но всегда уверен, что справится с любой ситуацией. Слишком много он ловил бешеных быков, садился на норовистых лошадей, урезонивал строптивых людей, чтобы сомневаться в этой своей способности.
Я полагаюсь на него, Хайэт, и лучше бы тебе последовать моему примеру. Некоторые считают, что закон их сковывает, но он сковывает одно лишь зло. Законы утверждают, чтобы развязать людям руки, а не наоборот — если это те законы, какими им следует быть. Они подсказывают каждому из нас, что он смеет осуществить, не посягая на свободу другого человека. Свободу, равную его собственной.
— Никогда не смотрел на это с такой стороны.
— Я вот заметил, Хайэт, — ты не носишь револьвера. Почему?
— Так а зачем он мне? Я же банкир, деловой человек. Револьвер мне без надобности.
На губах судьи появилась улыбка.
— Все правильно. Обычно оружие тебе без надобности. А получается это потому, что револьвер носит Борден Чантри. И ему платят, чтобы он применял его ради тебя и в твоих интересах. Вот ты и можешь себе позволить быть деловым человеком — потому что он тебя защищает. Бывали времена, когда безопасность в этом городе гарантировало только собственное оружие, и снова могут настать такие времена, а пока что у нас есть Чантри. Мой тебе совет, Хайэт, — окажи ему содействие.
Судья Маккиней смахнул с жилета крошки.
— Если Бордену нужен судебный приказ, он его получит. Только зачем до этого доводить?
— Предположим, я предпочту не признавать твоего приказа?
— Ну, ты же не дурак, Хайэт. — Маккиней опять улыбался. — Ведь стоит тебе воспротивиться, и я заставлю Бордена швырнуть тебя к Киму Баке за решетку. Будете за компанию дожидаться выездной сессии.
— Неужели ты способен со мной так поступить?
— Почему нет? С тобой и со всяким другим. — Проглотив кофе, Маккиней поставил чашку на стол. — Если хочешь доставить мне лишнюю работу, ты своего добьешься. Но на твоем месте я бы отыскал Чантри и помог бы ему, чем сумел. В один прекрасный день он может тебе ой как занадобиться.
После того как Хайэт ушел, из кухни появился Эд.
— Волей-неволей пришлось вас подслушать, — покаялся он.
— Мы никаких секретов не раскрыли. Так, кое-какие детали, которые наш добрый финансист не вполне усвоил. Не найдется у тебя еще парочки пончиков, Эд? Очень уж вкусные. А Бордена пока нет.
Борден Чантри проснулся с тупой болью в голове и лежал тихо, разглядывая усыпанные цветами обои. В окно заглядывал солнечный луч, легкий ветер колыхал занавеску.
Закрыл глаза, рассеянно слушая звуки из кухни. Бесс за работой. Хорошо. Вот так спокойно лежать, больше ничего.
Только лежа на боку никто еще преступлений не раскрывал. К тому же от него ожидают, что он будет на улице.
Борден сел — с великой осторожностью — и перенес ноги на пол. Голова закружилась немного, но, подождав чуть-чуть, он сумел встать. Держась одной рукой за изножье кровати, постоял, не двигаясь, пытаясь предугадать, как -намерено вести себя его тело. И увидел на подоконнике несколько соломинок.
Слеплены вместе комочком грязи или навоза.
У Бесс на подоконнике — и вдруг такое? Абсурд. Она — самая аккуратная хозяйка, какую Борден знал в жизни. А все-таки сор тут. Что может означать одно и только одно: кто-то влез через это окошко после того, как Бесс наводила здесь порядок. Точнее, после того, как она в последний раз сюда заходила.
Впрочем, она поднялась сегодня утром, не зажигая света, чтобы не беспокоить его, а вчера вечером не увидела бы эту солому в темноте. Из чего следует: кто-то, побывавший в загоне или сарае, забрался в это окно вчера.
Однако в дневное время этого человека заметили бы. Да и дом не заперт.
Получается, что дело было вечером, до того, как его, Бордена, уложили здесь спать.
В старом сарае прошлым вечером кто-то был; двое, самое меньшее. Что же, может быть, один из них пришел из его дома?
Чушь какая.
А солома-то здесь. Хотя она могла быть принесена из двадцати — да что из двадцати, из пятидесяти мест.
А в окно зачем? Потому что как еще солома попадет на подоконник? Бесс… она, разумеется, пойдет через дверь, чего ради еще что-то выдумывать. Его тогда дома не было, Том, конечно, спал…
Билли Маккой?
Если он выходил? Это окно было бы подходящим, чтобы войти обратно. Комната оставалась пустой. Эта сторона дома скрыта от взглядов. Гостиная, или передняя комната, как она обычно называлась, использовалась только, когда приходил с визитом проповедник и в прочих подобных случаях. Поэтому Билли в голову бы не пришло идти через переднюю дверь. Кухонная же дверь скрипит.
Билли, и думать нечего… Но причина? Что среди ночи делать мальчишке в какой-то конюшне?
Медленно, старательно избегая двигать головой, чтобы сильней не заболела, Борден Чантри оделся, натянул сапоги и накинул оружейный пояс. Проверил заряд револьвера, как делал всегда, даже если давно его не применял.
Вышел в кухню. Из окна увидел Билли. Кидают вместе с Томом на столбик веревочную петлю. Для Билли это не задача, он уже ловил животных. Но Том моложе, и для него это полезное упражнение.
Бесс стремительно обернулась.
— Борден! Тебе нельзя вставать! Доктор Тервилиджер говорит…
— Могу вообразить, что он говорит! Как насчет чашки кофе?
— Сядь. Ну пожалуйста! — Покосившись на мужа, она налила кофе. — До чего ты бледный, представить себе не можешь! Не выходи на улицу, там жарко.
— Нужно подобрать кое-какие мелочи. Со мной все будет в порядке. — Бесс поставила кофейник назад. — Что-нибудь слышала нынче ночью?
— Здесь, около дома? — Она повернулась спиной к плите. — Нет. Что-то случилось?
— Не говори об этом никому. Я думаю, Билли уходил из дома.
— Билли? Не может быть! И вообще… я не видела, чтобы он выходил.
Они еще поговорили об этом, следя за тем, чтобы голоса звучали тихо. Знает ли Билли нечто, что неизвестно Бордену? Надо его спросить, но сейчас не время. Как-нибудь, когда он не будет занят с Томом. Когда они будут одни. Двое мужчин.
— О! — Бесс вдруг вспомнила. — Ким Бака хочет тебя видеть, и еще Хайэт Джонсон просил заскочить, когда найдешь время. Скажите, говорит, я переговорил с судьей.
Ким Бака?
Глава 8
Ноги неторопливо вынесли Бордена Чантри на улицу, дальше он свернул налево. Проходил мимо ресторана, когда Лэнг постучал по стеклу. Чантри вошел.
За чаем сидят Присси и Элси. Чантри опустился рядом с приятелем.
— Тебе надо было остаться в кровати, — посетовал Лэнг. — Я жду Блоссом.
— Она приезжает?
— Уже приехала. У нее там на ранчо работник болеет, хотела с доктором о нем переговорить. — Внимательный взгляд. — Слушай, тебе здорово досталось. Кто бы подумал, что в старой развалюхе окажется человек?
— Я знал, что он там, — рассеянно отозвался Чантри. — Но что могу получить по черепу, об этом не подумал.
— Знал?
— Конечно. Проблема в другом: людей оказалось двое, и, по-моему, один из них не подозревал о присутствии второго.
— Я бы на твоем месте держался подальше от темных закоулков. Кто-то твердо решил с тобой расправиться, это яснее ясного.
Он помолчал.
— Если тебе нужна помощь, Борд, я буду рад побыть твоим заместителем. И еще такие найдутся. Так ты сможешь вздохнуть свободно, да и город не останется без защиты.
— У меня уже есть помощник.
— Есть? Кто же?
— Сам убийца. Он перепугался. Что-то я сделал такое — либо он думает, что я собираюсь сделать что-то такое, — и ударился в панику. Устранил Маккоя, чтобы он не успел со мной поговорить. Джонни протрезвлялся. Ты ведь знаешь его. Пил мертвецки, так что, если бросил, для этого, должно быть, были основания. Он о чем-то проведал и хотел мне рассказать. Но или я Джонни не знаю, или он не стал бы на себя надеяться, что не забудет, напившись. Все записал, значит.
— Или сказал Билли.
— Нет, Билли, он бы рассказывать не захотел. Дети слишком много болтают, а потом, он не пожелал бы ставить мальчика под удар. Где-нибудь, как-нибудь оставил записку. Как ты помнишь, нам с Джонни случалось работать вместе, он и на меня работал раз или два. Как почувствует — накатывает на него, так мне или еще кому скажет либо напишет, чтобы скот без присмотра не оставался. Имел он слабость, но ответственности не терял… И мои взгляды на соблюдение законов для него не тайна.
— Тогда тебе лучше добраться до его дома до того, как туда попадет убийца.
— Доберусь, не волнуйся. — Чантри отъехал со стулом назад. — Мне пока надо в другую сторону. Проведать Хайэта.
У дверей его Остановила Присси и очень мягко обратилась к нему:
— Борден, старая миссис Ригинз просила, чтобы ты к ней зашел. Она сильно ослабла в эти дни, а ты же знаешь, что и она, и Джордж всегда тебя любили.
Чантри почувствовал болезненный укол совести.
— Знаю… а я и не навещал ее. Сегодня же пойду.
— Пойди сейчас. Не откладывай. Она очень за тебя беспокоится и настаивала, чтобы ты пришел.
— Ладно. — Чантри помедлил. Деваться некуда, и это его раздражало. Хайэт ждет. Раз послал за ним, почти наверняка расскажет все, что знает. А еще неприятнее то, что пешком идти не хочется, а седлать лошадь нет сил. — Иду.
Тайм Рирдон стоял на тротуаре перед своим «Корралем». Вынув изо рта сигару, следил, как Чантри проходит по улице. Борден почувствовал этот взгляд. Ни Кернзом, ни Харли не пахнет, но в том, что они неподалеку, сомневаться не приходится.
Перед тюрьмой сидел Большой Индеец, и это напомнило Бордену о Баке, который также возжелал его видеть. Только человек может делать одно-два дела одновременно — не больше. Без охоты он перешел улицу, очутившись на той стороне, где находился банк, пересек свободный участок к югу от него, миновал дом Дженкинса, соседствующий с жильем Хайэта, которое стояло почти на полквартала дальше, обособленно.
Миссис Ригинз жила в маленьком уютном домике, окруженном цветами, на краю небольшой рощицы. Чантри открыл ворота и пошел по тропинке к дому. Постучав в дверь, услышал ее шаги, медленные, выдающие физическую слабость.
Он снял шляпу и стоял в ожидании, надеясь, что волосы у него не растрепаны. Миссис Ригинз открыла дверь и слегка улыбнулась.
— Борден Чантри, негодный мальчишка! Никогда ко мне не зайдешь!
— Наверно, так, мэм. Был по горло в делах, но собирался…
— Не болтай ерунды! Ты напрочь обо мне забыл! Ладно, входи, садись. У меня есть имбирное печенье, которое ты всегда любил. Не могу его часто печь, но мне тебя надо было видеть, и вот состряпала малость, как в те времена, когда ты был маленький.
Она поставила на стол синюю с белым тарелку с десятком печений и села в старое кресло-качалку с салфеточкой на спинке. Борден осторожно опустился на стул напротив. Джордж Ригинз был старик высокий, но тощий, фунтов на сорок или пятьдесят легче, чем он, и Чантри его стульям не доверял. Они всегда казались ему слишком изящными.
— Борден, ты человек занятой, так что не буду тратить время на болтовню. Народ говорит, ты ищешь человека, который убил приезжего, а теперь, по всей вероятности, застрелил и Джонни Маккоя. Хороший мальчик был Джонни, по правде говоря. Всегда выполнял мои поручения, как и ты. И с Джорджем работал раз или два. Джордж на него полагался. Иногда кое-что ему рассказывал. Больше, чем мне.
Он всегда считал, что нечего женщину мешать в преступления, и некоторые свои дела с Джонни обсуждал. Джонни, он ведь знал и многое из того, что Джордж только предполагал.
Вроде этой смерти Пина Доувера. Джордж был уверен, что там произошло преступление. Мне так сказал. Уголовное дело, говорит, самое что ни на есть настоящее! И Джонни повторил то же самое, я сама слышала.
Зачем кому-то было убивать Пина? Безобидный был. Непоседа, ни на что особенно не годился, разве что коров пасти. Он пробовал браться за другую работу, не раз пробовал, но никакого толку из этого не вышло. И вот… убили.
Джордж говорил, это сделали с определенной целью и сделал человек, которого Пин вообще даже не знал. Зачем, в таком случае? Джордж так себя и спросил, и единственный ответ, какой мог придумать, это, что Пин пострадал за какие-то свои знания. Или за вещь, про которую считали, что он знает.
Понимаешь, Джордж очень хороший был следователь. Терпения хватало. Всегда говорил: нет совершенных преступлений, есть несовершенные расследования. И намерен был не бросать дело Доувера, пока не отыщет виновного. Подбирался близко. Поэтому его и убили.
— Убили, думаете?
— Не думаю, а знаю. Говорила им, но кто станет слушать выжившую из ума старуху? Потом, когда они наконец выбрались посмотреть, там все оказалось затоптано. Прямо до самого края обрыва.
Миссис Ригинз поставила свою чашку.
— Борден, ты занимался со Скотом с тех пор, как смог обхватить ногами лошадь. Ты когда-нибудь видел, чтобы стадо из двадцати или тридцати голов подошло к самому краешку обрыва, если его туда не гонят? Все отпечатки в том месте выбили коровы. Следы ног, все, что там могло быть — ничего не сохранилось, одни вмятины от коровьих копыт. И их явно кто-то пригнал. Знаешь ведь, скот пойдет вдоль обрыва, только если другого пути нет. Само стадо никогда близко к кромке не подойдет, разве что заставляют. Нет им резона туда идти. Там, наверху, вся трава была съедена, а следы стада вели вокруг подножия обрыва, где проехал Джордж.
Борден опустил чашку на блюдце. Умница был покойный Ригинз. На редкость трезвая голова. И жена у него такая же. Ма Ригинз он знал с того времени,, когда сам был воробью по колено, и мыслила она всегда ясно. Живая, не теряющая интереса к окружающему, сообразительная пожилая леди. И если подумать, в этих местах последнее, от чего будешь ждать кончины — это свалившийся сверху камень.
— Он никогда не намекал, кого подозревает? Или до этого еще не дошел?
— По-моему, подозрения у него были, и очень основательные. Нет, дома он про свою работу молчал, так, иногда скажет что-нибудь. Если кто-то вообще знал, что у него на уме, так только Джонни Маккой. Поэтому он ко мне и приходил намедни.
— К вам? Джонни?
— Да, сэр! Именно Джонни. Прибежал, как угорелый. Сказал, что надо с тобой потолковать, чтобы никто не знал, и не могу ли я тебя сюда пригласить, а он придет как бы случайно. Сказал, есть причины не подходить к тебе при людях.
За чаем сидят Присси и Элси. Чантри опустился рядом с приятелем.
— Тебе надо было остаться в кровати, — посетовал Лэнг. — Я жду Блоссом.
— Она приезжает?
— Уже приехала. У нее там на ранчо работник болеет, хотела с доктором о нем переговорить. — Внимательный взгляд. — Слушай, тебе здорово досталось. Кто бы подумал, что в старой развалюхе окажется человек?
— Я знал, что он там, — рассеянно отозвался Чантри. — Но что могу получить по черепу, об этом не подумал.
— Знал?
— Конечно. Проблема в другом: людей оказалось двое, и, по-моему, один из них не подозревал о присутствии второго.
— Я бы на твоем месте держался подальше от темных закоулков. Кто-то твердо решил с тобой расправиться, это яснее ясного.
Он помолчал.
— Если тебе нужна помощь, Борд, я буду рад побыть твоим заместителем. И еще такие найдутся. Так ты сможешь вздохнуть свободно, да и город не останется без защиты.
— У меня уже есть помощник.
— Есть? Кто же?
— Сам убийца. Он перепугался. Что-то я сделал такое — либо он думает, что я собираюсь сделать что-то такое, — и ударился в панику. Устранил Маккоя, чтобы он не успел со мной поговорить. Джонни протрезвлялся. Ты ведь знаешь его. Пил мертвецки, так что, если бросил, для этого, должно быть, были основания. Он о чем-то проведал и хотел мне рассказать. Но или я Джонни не знаю, или он не стал бы на себя надеяться, что не забудет, напившись. Все записал, значит.
— Или сказал Билли.
— Нет, Билли, он бы рассказывать не захотел. Дети слишком много болтают, а потом, он не пожелал бы ставить мальчика под удар. Где-нибудь, как-нибудь оставил записку. Как ты помнишь, нам с Джонни случалось работать вместе, он и на меня работал раз или два. Как почувствует — накатывает на него, так мне или еще кому скажет либо напишет, чтобы скот без присмотра не оставался. Имел он слабость, но ответственности не терял… И мои взгляды на соблюдение законов для него не тайна.
— Тогда тебе лучше добраться до его дома до того, как туда попадет убийца.
— Доберусь, не волнуйся. — Чантри отъехал со стулом назад. — Мне пока надо в другую сторону. Проведать Хайэта.
У дверей его Остановила Присси и очень мягко обратилась к нему:
— Борден, старая миссис Ригинз просила, чтобы ты к ней зашел. Она сильно ослабла в эти дни, а ты же знаешь, что и она, и Джордж всегда тебя любили.
Чантри почувствовал болезненный укол совести.
— Знаю… а я и не навещал ее. Сегодня же пойду.
— Пойди сейчас. Не откладывай. Она очень за тебя беспокоится и настаивала, чтобы ты пришел.
— Ладно. — Чантри помедлил. Деваться некуда, и это его раздражало. Хайэт ждет. Раз послал за ним, почти наверняка расскажет все, что знает. А еще неприятнее то, что пешком идти не хочется, а седлать лошадь нет сил. — Иду.
Тайм Рирдон стоял на тротуаре перед своим «Корралем». Вынув изо рта сигару, следил, как Чантри проходит по улице. Борден почувствовал этот взгляд. Ни Кернзом, ни Харли не пахнет, но в том, что они неподалеку, сомневаться не приходится.
Перед тюрьмой сидел Большой Индеец, и это напомнило Бордену о Баке, который также возжелал его видеть. Только человек может делать одно-два дела одновременно — не больше. Без охоты он перешел улицу, очутившись на той стороне, где находился банк, пересек свободный участок к югу от него, миновал дом Дженкинса, соседствующий с жильем Хайэта, которое стояло почти на полквартала дальше, обособленно.
Миссис Ригинз жила в маленьком уютном домике, окруженном цветами, на краю небольшой рощицы. Чантри открыл ворота и пошел по тропинке к дому. Постучав в дверь, услышал ее шаги, медленные, выдающие физическую слабость.
Он снял шляпу и стоял в ожидании, надеясь, что волосы у него не растрепаны. Миссис Ригинз открыла дверь и слегка улыбнулась.
— Борден Чантри, негодный мальчишка! Никогда ко мне не зайдешь!
— Наверно, так, мэм. Был по горло в делах, но собирался…
— Не болтай ерунды! Ты напрочь обо мне забыл! Ладно, входи, садись. У меня есть имбирное печенье, которое ты всегда любил. Не могу его часто печь, но мне тебя надо было видеть, и вот состряпала малость, как в те времена, когда ты был маленький.
Она поставила на стол синюю с белым тарелку с десятком печений и села в старое кресло-качалку с салфеточкой на спинке. Борден осторожно опустился на стул напротив. Джордж Ригинз был старик высокий, но тощий, фунтов на сорок или пятьдесят легче, чем он, и Чантри его стульям не доверял. Они всегда казались ему слишком изящными.
— Борден, ты человек занятой, так что не буду тратить время на болтовню. Народ говорит, ты ищешь человека, который убил приезжего, а теперь, по всей вероятности, застрелил и Джонни Маккоя. Хороший мальчик был Джонни, по правде говоря. Всегда выполнял мои поручения, как и ты. И с Джорджем работал раз или два. Джордж на него полагался. Иногда кое-что ему рассказывал. Больше, чем мне.
Он всегда считал, что нечего женщину мешать в преступления, и некоторые свои дела с Джонни обсуждал. Джонни, он ведь знал и многое из того, что Джордж только предполагал.
Вроде этой смерти Пина Доувера. Джордж был уверен, что там произошло преступление. Мне так сказал. Уголовное дело, говорит, самое что ни на есть настоящее! И Джонни повторил то же самое, я сама слышала.
Зачем кому-то было убивать Пина? Безобидный был. Непоседа, ни на что особенно не годился, разве что коров пасти. Он пробовал браться за другую работу, не раз пробовал, но никакого толку из этого не вышло. И вот… убили.
Джордж говорил, это сделали с определенной целью и сделал человек, которого Пин вообще даже не знал. Зачем, в таком случае? Джордж так себя и спросил, и единственный ответ, какой мог придумать, это, что Пин пострадал за какие-то свои знания. Или за вещь, про которую считали, что он знает.
Понимаешь, Джордж очень хороший был следователь. Терпения хватало. Всегда говорил: нет совершенных преступлений, есть несовершенные расследования. И намерен был не бросать дело Доувера, пока не отыщет виновного. Подбирался близко. Поэтому его и убили.
— Убили, думаете?
— Не думаю, а знаю. Говорила им, но кто станет слушать выжившую из ума старуху? Потом, когда они наконец выбрались посмотреть, там все оказалось затоптано. Прямо до самого края обрыва.
Миссис Ригинз поставила свою чашку.
— Борден, ты занимался со Скотом с тех пор, как смог обхватить ногами лошадь. Ты когда-нибудь видел, чтобы стадо из двадцати или тридцати голов подошло к самому краешку обрыва, если его туда не гонят? Все отпечатки в том месте выбили коровы. Следы ног, все, что там могло быть — ничего не сохранилось, одни вмятины от коровьих копыт. И их явно кто-то пригнал. Знаешь ведь, скот пойдет вдоль обрыва, только если другого пути нет. Само стадо никогда близко к кромке не подойдет, разве что заставляют. Нет им резона туда идти. Там, наверху, вся трава была съедена, а следы стада вели вокруг подножия обрыва, где проехал Джордж.
Борден опустил чашку на блюдце. Умница был покойный Ригинз. На редкость трезвая голова. И жена у него такая же. Ма Ригинз он знал с того времени,, когда сам был воробью по колено, и мыслила она всегда ясно. Живая, не теряющая интереса к окружающему, сообразительная пожилая леди. И если подумать, в этих местах последнее, от чего будешь ждать кончины — это свалившийся сверху камень.
— Он никогда не намекал, кого подозревает? Или до этого еще не дошел?
— По-моему, подозрения у него были, и очень основательные. Нет, дома он про свою работу молчал, так, иногда скажет что-нибудь. Если кто-то вообще знал, что у него на уме, так только Джонни Маккой. Поэтому он ко мне и приходил намедни.
— К вам? Джонни?
— Да, сэр! Именно Джонни. Прибежал, как угорелый. Сказал, что надо с тобой потолковать, чтобы никто не знал, и не могу ли я тебя сюда пригласить, а он придет как бы случайно. Сказал, есть причины не подходить к тебе при людях.