Страница:
* * *
«…Традиционно же имя Бафомет считается синонимом имени Ваал, которое означает довольно сложное западно-семитское божество, поклонялись которому, начиная примерно, от 2000 года до н.э… В сферу его влияния сначала попадали грозы и дожди, а затем и плодородие. С этой функцией связывается порой изображения его с фаллосом. Его другим атрибутом, обозначавшим тесное соединение с быком – он изображается с бычьей головой или хотя бы со шлемом с бычьими рогами. Это сближает его с Минотавром. При том, что первоначально громовержец Ваал не был ни добрым, ни злым, библия его считает воплощением сатаны или злого демона, извращая его имя в Вельзевул (повелитель мух)…»
«…Следующим символом является Молох, в его раскаленную металлическую скульптуру, вероятно, бросались людские жертвы. Молох изображался толстым мужчиной с головой быка. Демонология видит в Ваале – Бафомете великого князя пекла, который может принимать подобие кошки, черепахи или человека с короной. Только из этого короткого перечисления видно, что мощный Ваал возбуждал фантазию каждого, кто общался с ним…»
«…В Бафомете и его подобиях, разумеется, находим также некоторые черты, присущие для древних посвященных. Носители тайных сведений всегда в некотором контакте с быками и вообще с рогатыми животными. Важны также борода, дальнейший признак посвященных. Ею всегда, как знаком своей божественной власти, гордились египетские фараоны. Если владыкой Египта была женщина или подросток, то они носили искусственную бороду, точно также как и высокопоставленные инки…»
«…Дальнейшим предположением, что Бафомет-Ваал по западно-семитской традиции использовал волшебное оружие, изготовленное божественным ремесленником (кузнецом) Котаром или Искуссным. Несколько лиц указывает на бога дверей, ворот, начала, возможно и двуликого Януса, который смотрит одним лицом в будущее, а другим в прошлое. Божество с таким же изображением подтверждено и в доколумбовских культурах…»
«…Козлиное подобие Бафомета навязывается на античное божество – Пана и Сатиров, известных своим разнузданным половым инстинктом и похотливостью и мистериями, которыми чествовали их. Точно также, как и двуликий Янус, он изображался с посохом в руке, что является следующим атрибутом, принадлежащим посвященным. Связь с водной стихией, дальнейшего неразлучного проводника посвященных, здесь сохраняется в виде нимфы Дриопы, которая была матерью Пана…»
И только поздним вечером, когда я уже почти отчаявшийся все же еще раз набрал номер Кьяры, она ответила.
– Сережа, как хорошо, что ты звонишь. Сегодня был тяжелый день, но все складывается так, что завтра вечером я смогу приехать в Пиран.
Жизнь возвращалась, накатываясь на меня, как цунами.
– Я буду ждать тебя возле гостиницы и мы сможем погулять по городу. Я его уже изучил и нашел много просто замечательных уголков, которые хочу показать тебе.
Проболтав еще и договорившись, что подъезжая к Пирану, Кьяра наберет номер моего телефона, мы попрощались.
Всю пятницу я не мог ни на чем сосредоточиться. Попытавшись заняться переводами, я быстро бросил это занятие. Попытки погулять со Стеном вылились в метание туда и сюда. День растянулся как резиновый. Вечер ни как не наступал и порой мне казалось, что я попал в какую то временную яму, где время остановилось. Стен видя, что со мной творится старался быть тише чем обычно. Уже начиная с семи часов я обосновался на веранде, с которой была видна стоянка перед гостиницей.
Кьяра позвонила около десяти вечера, она была на подъезде к Пирану и просила уточнить название гостиницы. И уже через десять минут ее синий «Ситроен» остановился возле гостиницы. Еще до того как она остановилась, я был уже возле машины. Стен тут же крутился у наших ног всем видом показывая, что он рад приезду Кьяры не меньше моего.
Формальности по оформлению номера для Кьяры заняли несколько минут, я помог ей отнести вещи в номер и еще через двадцать минут мы все вместе отправились на прогулку по ночному городу. По дороге, я осторожно взял ее за руку, она не возражала и мы, как школьники на прогулке, ходили по узким почти не освещенным улицам, таинственным и романтичным.
Ресторанчики, в этот поздний час были уже закрыты и лишь из освещенных дверей одного раздавался голос старательно и очень громко выводящий арии из опер. Уточнив работают ли они, мы обосновались за столом, стоящим около входа в своеобразной беседке из виноградной лозы. Хозяйка принесла нам кувшинчик черного вина, оливки, сыр и тонко нарезанное вяленое мясо. Мы сидели и болтали ни о чем. Мир для меня сжался до размеров этой беседки, и существование мое не мог отравить даже этот новоявленный Паваротти, чей голос гремел из открытых дверей ресторанчика.
Вино ли вскружило нам головы, атмосфера ли ночного города, но по пути в гостиницу мы целовались буквально через каждых два шага. А потом…
А потом дни проведенные вместе слились в один. Мы гуляли, загорали на пляже, ходили в ресторанчики, где нам нравилось посидеть за бокалом этого чудесного красного вина, называемого, здесь черным. Стен повсюду сопровождал нас, как бы чувствуя, что наше состояние требует его ежеминутного присмотра. Мы прогулялись по улице Ленина, улице Тито и улице Гарибальди, своими названиями не повергающими в шок ни горожан, ни туристов.
Как– то гуляя, я обратил внимание, что мы находимся на улочке, на которой живет профессор Егоров. Без труда мы нашли дом и подъезд с табличкой над дверным звонком.
Вполголоса мы стали советоваться, удобно ли побеспокоить хозяйку или лучше позвонить по телефону.
– Удобно, удобно, – раздалось по-русски из открытого окна на втором этаже, расположенном прямо над входной дверью, и из него выглянула симпатичная пожилая женщина, – Я сейчас открою двери.
– Видите ли мы с собакой.
– Вижу, но, надеюсь, что это очень хорошо воспитанный пес.
Дверь, щелкнув открылась, и миновав короткую лестницу, мы оказались перед открытой дверью в квартиру, где нас уже ждала невысокая милая седовласая женщина. Ничего не спрашивая, она провела нас в гостиную. Мебель в комнате была старинная, добротная. В центре стоял стол, покрытый скатертью с бахромой, в одном углу стояло пианино с подсвечниками, на котором были сложены ноты. Все поверхности покрывали вышитые салфетки и множество различных фарфоровых фигурок, каких-то необычных сувениров. Все сияло чистотой. А в доме пахло книгами и ванилью. На невысоком комоде были расставлены фигурки слонов. На стенах висели картины в рамах и фотографии. Хозяйка усадила нас в глубокие мягкие кресла. Мы представились, причем Стен, подойдя к хозяйке подставил ей свою мохнатую голову, которую она погладила, а затем, как воспитанный пес, тихонько лег у моих ног и в дальнейшем ничем не выдавал своего присутствия.
– А меня можете звать Александра Владимировна, за годы жизни с мужем, я уже привыкла такому обращению. Профессора нет, но я надеюсь вы не откажетесь вместе со мной выпить по чашечке кофе, – она скорее утверждала, чем спрашивала.
Прохлада гостиной, легкий ветерок врывающийся в открытое окно, приятная, гостеприимная хозяйка все это было столь приятно, что мы с благодарностью согласились и она ушла на кухню варить кофе.
Уже сидя за чашкой кофе, сваренного Александрой Владимировной по известному только ей рецепту и своим ароматом как бы дополняющим уют гостиной и многочисленными видами домашнего печенья, она рассказала, что профессор Егоров, вот уже много лет читает лекции и ведет семинары в университетах Соединенных Штатов, и еще не было ни одного раза, чтобы ему не предложили продлить свои семинары, вот только каждый раз это продление бывает разным. Вот и теперь профессор уже дважды сообщал ей, что ему предложили провести дополнительные семинары, но на днях, скорее всего, вернется и пригласила обязательно заходить еще.
Выходные закончились, но праздник продолжался – Кьяра, сказала мне, что может остаться еще на два дня, которые к сожалению оказались такими короткими.
За все время, проведенное вместе, лишь пару раз тень, какой то задумчивости налетала на лицо Кьяры, но она словно отгоняла ее.
Но ничто под солнцем не бывает вечным. Закончились свободные дни Кьяры и ей надо было уезжать. Мы все вместе стояли около ее машины и я не знал, что сказать и внезапно для самого себя у меня вырвалось:
– Кьяра, любимая, выходи за меня замуж, я все передумал и не вижу другого способа постоянно видеть тебя, быть рядом с тобой.
– Сережа, милый, ты мне тоже очень нравишься, но я так пока и не поняла, чего в моем отношении к тебе больше – любви или страсти. Ты знаешь, ошибиться один раз, в этом нет ничего невероятного, но совершать второй раз ту же ошибку непростительно. Давай дадим нам немного времени. Мир стал сегодня так мал.
Я молчал, пытаясь найти слова, и она, воспользовавшись паузой, добавила:
– Сережа, я попрошу тебя быть очень осторожным. Происходит нечто, что я не понимаю. Я долго сомневалась сказать тебе или нет, но все же скажу. Поступило указание от моего непосредственного руководства закрыть дело Гатти и сдать все материалы в архив, и это при том, что дела как такового и нет. И еще, она немного помолчала – Из моего закрытого сейфа тетрадь Гатти просто исчезла. Я никому не говорила, и никто не знает, что у тебя есть ее копия, но все же будь осторожен. Не знаю, что в ней может быть, но ничего больше не было найдено.
Я пообещал, не придав ее словам серьезного значения, ну кого могут интересовать выписки из различных книг о событиях, произошедших сотни лет назад и ставших предметом бесчисленных спекуляций. По крайней мере в английском разделе тетради, я не нашел ничего, что бы разуверило меня в таком мнении. Мы договорились, что я позвоню ей послезавтра во время сиесты, и она уехала. Я остался, чтобы на следующий день узнать еще раз, не вернулся ли профессор Егоров, и в зависимости от этого строить свои планы.
Еще вечером, когда по моим оценкам, Кьяра должна была доехать домой, я, не сдержав обещания, набрал ее номер телефона, но бесстрастный металлический голос сообщил мне, что с абонентом в настоящее время не возможно связаться. Решив, что произошла обычная вещь —выбилась аккумулятор телефона, я так и не мог вспомнить, ставила ли Кьяра его на подзарядку, я лег спать.
Наутро, позвонив Александре Владимировне и узнав, что профессору еще раз продлили семинары и он приедет, самое раннее, через две недели, я пошел прогуляться со Стеном. После отъезда Кьяры, мне показалось, что солнце светит как то тусклее, море не такое лазурное, улочки утратили свою романтичность и загадочность и стали просто скучными узкими улочками. В общем мне не хотелось оставаться здесь одному.
* * *
Под сводами собора даже в этот жаркий день было прохладно. Приглушенный свет и тишина создавали особую атмосферу. Однако все это ни сколь не занимало сидящих на скамьях для паствы.
– Ну что же, те бумаги, которые вы передали нам подтверждают наши сведения, но нам подтверждают наши сведения, но не дают ни чего нового. Поэтому давайте вернемся к нашим повседневшим делам.
– Но я мог бы… – ему не дали договорить.
– Для нас гораздо важнее, что бы вы закончили работу по подписанию договора с Ватиканом. Мне, наверное, не надо напоминать, что пока договор не подписан, мы не можем вернуть себе нашу собственность, и теряем каждый день астрономические суммы.
Несмотря на то, что все это было очевидно, он ощущал себя отодвинутым на второй план. Он был, как ребенок, которому показали красивую желанную игрушку и спрятали ее.
– А может быть… —
– Я думал, мне не придется напоминать вам, что единственное условие, которое ставится всем нашим членам – беспрекословное подчинение воле наших руководителей. У нас не может быть самодеятельности. И как показало время, только благодаря этому мы выжили не эти годы. Поэтому повторюсь еще раз – для ордена гораздо большее значение имеет ваша работа по ратификации договора с Ватиканом, чем погони за этим русским. Мы найдем тех, кто будет этим заниматься. И попрошу вас обойтись без самодеятельности и направить все силы на порученную работу, – это было приказом и так же прозвучало.
Вернувшись к себе, в министерство он, входя в кабинет, бросил секретарше:
– Меня ни для кого нет, в течение часа. Ни для кого. Чтобы не случилось.
Сев в кресло, он предался размышлениям.
Он пытался обдумать свои дальнейшие действия, но вместо этого перед его глазами вновь и вновь вставал прошлый разговор и он мои слово в слово повторил услышанное тогда.
– Существует еще один пункт завещания нашего основателя. Уже на смертном одре он сказал, собравшимся вокруг него братьям. «Братья мои существует великое таинство, скрываемое от света и церкви Хранителями. И тот из братьев, которому судьба дает открыть эту тайну и сделать ее достоянием ордена, достоин, будет занять место генерала ордена. Такова моя воля и воля божия».
Несмотря на то «что» он занимал министерские кресла и был лидером партии и настоящей власти его не допускали. Все его решения были ему продиктованы его наставниками, и он оставался всего лишь исполнителем чужой воли, пусть и сидящим в красивом кресле и ездящим на роскошной машине. Вот и сейчас ему вначале рассказывают о завещании отца основателя ордена, а потом, когда он уже почувствовал возможность добиться результатов, отгоняют в сторону. Он не мог с этим смириться и считал себя вправе дойти до конца того пути и получить свое признание и вместе с ним власть.
Одновременно его мучил страх. Страх перед святыми отцами, которым становился, известен практически каждый его шаг. Он вновь и вновь прислушивался к себе. Страх и жажда власти. Жажда власти и страх. Нет, он сумеет добиться результатов и в таких условиях. Слишком велик соблазн, ведь выигрыш в этой гонке означает огромную власть. Он на секунду попытался представить себе полноту власти генерала ордена. Насчитывающий более пятидесяти тысяч только официальных членов он охватывал практически весь мир. Никто не взялся бы сосчитать то количество людей, которые, так или иначе, работали на орден иезуитов.
Переживший в своей истории не единожды запреты на свою деятельность. Начиная с 1759 года деятельность иезуитов, последовательно запрещали в странах Европы.
Первой в этой цепочке стала Португалия, затем Франция, Испания и их колонии.
Итогом стал роспуск «на вечные времена» в 1773 году папой Климентом XIV.
Однако орден продолжал свое существование спустя сорок лет папа Пий VII вновь его восстановил. Впрочем, и позже его не раз запрещали.
Несмотря ни на что члены ордена были самыми могущественными агентами влияния во все времена. Делая ставку на молодежь, из которой воспитывались преданные их делу новые члены, военную дисциплину они умело влияли на политику и даже сегодня оставались одной из самых могущественных институтов, диктующим свою волю президентам и премьерам многих стран.
Он достал копии всех бумаг и принялся их перебирать, лихорадочно пытаясь найти решение головоломки. Такой шаг, который бы предприняв в одиночку, он достиг бы цели.
Он вновь и вновь перечитывал досье, пытаясь найти слабое место и, наконец, остановил свое внимание на хозяине квартиры, в которой сейчас проживал Попов.
– Пан министр, я не знаю, чем я могу быть вам полезен.
Перед ним сидел человек, полностью раздавленный этим кабинетом, он сжимался в кресле, стараясь быть, как можно меньше, ерзал, не зная, как правильно усесться и пытался заглянуть в глаза. Он готов был ловить каждое слово.
– Вы знаете, зачем я вас пригласил?
– Нет, но если будет в моих силах, я с радостью все выполню.
– Понимаете ли, пан Котлар, вы сдаете квартиру одному русскому, – в глазах маленького человечка отразился неподдельный ужас. Он попытался не то, что-то спросить, но поперхнулся и не вымолвил ни слова. – Так вот я от вас хотел бы услышать о нем побольше.
– Пан министр, – маленький человек, словно стал еще меньше, а в его голосе зазвучали жалобные нотки, – вы поверьте, я и понятия не имел, что он занимается мне приличным человеком, но поверьте, я просто никогда не умел разбираться в людях. И если надо я его сегодня же выселю и без всяких возражений с его стороны.
– Постойте, давайте не будем предпринимать поспешных действий. Для начала расскажите мне все, что вы о нем знаете.
– Я? Ну не могу сказать, что знаю о нем много. Живет в квартире, что я сдаю, вы знаете, я исправно плачу, налоги со сдачи квартиры, собака у него такая огромная, которых русские вывели, чтобы Гулаг охранять. Работал он опять же в моей фирме. Но знаете, пан министр, очень не долго и поверьте ни к какой секретной информации ни я, ни он доступа на этой работе не имели. А после того, как американцы отобрали мой контракт, я с ним больше не сотрудничаю. Он сам с американцами судится по поводу своего патента. Даже адвоката пана доктора Гросса нашел.
– Вы сказали о патенте, не могли бы вы более подробно о нем рассказать.
– Пан министр, вы поймите, я действительно ни чего не знаю, о его патенте. Мы работали, как все, тут он приходит и говорит, вот я здесь придумал новое решение и подал документы на его патентование. Ну, мы посмотрели, действительно решение не плохое, а как он его придумал, где взял, я честное слово не знаю.
– А вы не допускаете, что он мог его украсть в России.
– Да что вы говорите? И русские теперь будут требовать от нас компенсации. Так вот почему американцы ему не платят. Но вы поверьте, пан министр, я действительно ни о чем не знал.
– Давайте пока ограничимся тем, что вы меня будете информировать о каждом его шаге.
* * *
Собравшись и рассчитавшись, мы поехали домой. Доехав до Копра, я вспомнил о своих гостях и не зная, чем бы их порадовать, решил, увидев вывеску винодельческого завода, заехать в магазин при заводе и купить их фирменного вина для Ленки.
В магазинчике, воспользовавшись предоставляемой здесь возможностью и надеясь, что на границе меня не заставят выпить излишки, я купил по пять литров замечательного черного «Терана» и белой «Мальвазии», и после этого, хоть как-то оправдавшись перед собой, продолжил свой путь.
Ко времени итальянской сиесты я был уже около Вены и остановившись позвонил Кьяре. Телефон повторил уже слышанную мной вчера фразу. Я попробовал набрать номер еще раз, но результат остался тот же. Каждый раз, останавливаясь, я набирал ее номер, и каждый раз безуспешно.
В этот раз на таможнях машина моя, похоже, вовсе не интересовала таможенников, так что приехал домой я раньше, чем ребята вернулись со своих экскурсий.
– А мы уже боялись, не случилось ли с тобой что-нибудь, – сказала Ленка, увидев меня.
– Ну что со мной может случиться, – ответил я, и добавил, – Лен, я там привез прекрасное словенское вино.
– Но ты же ехал в Италию.
– Так уж получилось, – рассказывать мне не хотелось, но очевидно под нахлынувшими воспоминаниями, что то поменялось в моем лице, и Андрей прокомментировал:
– Заем, знаем мы этих Руджер, ставлю диагноз – влюбился, как мальчишка. У него же такая морда была, когда он в десятом классе влюбился в Светку Фомину…
Ленка, очевидно без труда угадав правду, рыкнула на супруга и постаралась перевести разговор на другую тему.
– Ну надеюсь, ты до нашего отъезда больше ни куда не поедешь.
– Пока что не планировал, – сказал я.
Ленка быстро накрыла на стол и мы сели ужинать. Воспользовавшись, тем что у моих гостей накопилось огромное количество впечатлений, я ограничился комментариями к ним. Выйдя в комнату позвонить Кьяре, я услышал, как Сенька спрашивает.
– Ма, а я сегодня опять буду спать в гостиной.
– А где будет спать дядя Сережа, головой подумай, – раздался в ответ голос Ленки.
Но это все лишь вскользь коснулось моего сознания, потому, что телефон все так же не хотел соединяться. Набрав номер еще несколько раз и, решив завтра же позвонить ей по рабочему номеру, я вернулся к ребятам. Вино, необычно вкусное, но к сожалению, почему-то мало известное, понравилось даже Андрею, всегда декларирующему свое презрение к подобным напиткам. Ребята снова рассказывали о том, что видели, что-то спрашивали, а я что-то отвечал.
Уснуть я долго не мог, перебирая в голове причины, по которым не могу дозвониться Кьяре, но в конце концов, измучив себя, заснул.
Утром я прежде всего позвонил в полицейский комиссариат Ундины. Рабочий телефон Кьяры никто не поднимал, а дежурный на все мои попытки спросить его о комиссаре Вианелли, отвечал лишь:
– Не понимаю, сеньор.
Я решил заняться переводами, но позвонила секретарша доктора Гросса и пригласила меня на встречу с ним. В итоге более чем часовой беседы, я узнал, что мне надо очень срочно получить экспертные заключения от двух независимых экспертов, имена которых мне предложил доктор Гросс. Заехав домой, я написал ребятам записку, чтобы они меня сегодня не ждали и располагали всей квартирой, забрал Стена и поехал на встречу с экспертами.
Проведя несколько часов за рулем в пути до маленького городка под Либерцем, я подъехал по продиктованному мне доктором Гроссом адресу фирмы «Седлакимпекс» и увидев красный кирпичный барак, явно, очень давно, где-то во времена Австро-Венгерской империи, служивший производственным цехом, а сегодня заброшенно смотревшийся среди заросшего бурьяном двора за покосившимся деревянным забором. Проверив адрес и, учитывая, что в округе не было других строений, я въехал во двор.
На деревянных дверях, явно знавших лучшие времена, запаянная в прозрачную полиэтиленовую оболочку, висела напечатанная на компьютере вывеска с гордым названием «Седлакимпекс».
Дверь передо мной открылась, и на пороге появился сам, как я узнал, после того как он представился, пан Седлак. Я представился в ответ и, сославшись на доктора Гросса, спросил его, может ли он срочно сделать для меня экспертное заключение. Он, ответив, что работы, конечно очень много, но, учитывая просьбу доктора Гросса, которого он, кстати, очень уважает, постарается, пригласил меня внутрь.
Пройдя по полутемному коридору, заставленному, какими-то шкафчиками, явно выкинутыми хозяевами, после того, как они пришли в полную негодность, мы оказались в большом светлом помещении, разгороженном тонкими фанерными стенами на несколько отсеков. Здесь на старых канцелярских столах стояли два современных компьютера, за одним из которых сидела женщина и что-то читала, а за вторым сидел молодой, лет двадцати, парень, настолько похожий на пана Седлака, что я решил, что это его сын, и старательно играл в какую-то компьютерную игру. Пан Седлак провел меня в дальний из отсеков и усадив меня в кресло, не отличающееся от остальной мебели ни стилем. ни возрастом, сел напротив.
– Доктор Гросс попросил меня срочно сделать экспертное заключение для вас, но как вы понимаете, мне трудно его написать не зная существо проблемы, – сказал он.
– Техническую документацию для вас я приготовил на дискетах.
– А вы сможете их оставить мне? – и получив мое согласие добавил, – если вас не затруднит, я попрошу вас своими словами рассказать мне все существо проблемы.
Начавшийся дальше разговор затрагивал технические подробности изобретения, способы которыми американцы его начали использовать, и патентную сторону дела. Вопросы и комментарии пана Седлака оказались на удивление точными и конструктивными и лишь время от времени он разражался одной и той же фразой.
– Ну вы же понимаете, что вы держите в руках. Это же фамильное серебро.
При прощании он сказал мне:
– Для вас это заключение, я написал бы и сегодня, но видите ли моя супру… секретарша сегодня очень занята, но завтра же я его напишу и отошлю доктору Гроссу вместе со счетом.
Все говорило о том, что пан Седлак хороший специалист, и я могу рассчитывать квалифицированное заключение.
Поблагодарив его и откланявшись, я сел в машину и мы со Стеном направились в сторону Годонина, высматривая небольшую гостиницу, где бы могли провести ночь.
Остановились мы в придорожном мотеле, но единственное воспоминание, которое он оставил в моей памяти, был рев моторов автомобилей проезжавших мимо него. Рано утром мы продолжили нашу поездку и вскоре после начала рабочего дня были в Годонине по указанному адресу. ТХОРЖ – так называлась фирма, где по предложению доктора Гросса должны были подготовить второе заключение, располагалась в перестроенном городском жилом доме постройки начала века. При перестройке какой– то архитектор, решив, что к нашему времени неотрывно принадлежит стекло, металл и мрамор, заменил часть стены первого этажа стеклянными панелями и прилепил ко входу мраморные ступени. Сочетание кирпичной кладки, стеклянных панелей и мраморных ступеней получилось забавненьким и наводило на определенные размышления о вкусе создателя подобного шедевра.
В здании ТХОРЖа меня дальше регистратуры, находящейся сразу же за входной дверью не пустили. Вахтер устроил мне допрос, правда, признаюсь, без применения устрашающих средств и долго куда-то звонил по внутреннему телефону. Затем, усадив меня в кресло, вернулся к своей обязанности сидеть на входе, лишь изредка бросая на меня взгляд, как бы проверяющий не начал ли я запихивать в карман какое-нибудь из трех кресел, стоявших здесь.