Лаврова Ольга. Ушел и не вернулся

   Сахарный слой дал трещинку, оттуда высунулась ос­торожность и трезвая оценка расстановки сил. Допраши­вать имел право только следователь.
   – Ни-ни, я вас расспрашиваю, Илья Петрович. По­тому что интересно.
   – Чем же интересно? Такая женщина, вас должно интересовать совершенно другое! Кстати, вы по вечерам в гостинице не скучаете, Зинаида Яновна?
   – По-вашему, это кстати? Кстати, до которого часа работает кладовщик?
   Взглянув на часы, Валетный ахнул:
   – Убейте меня, Зинаида Яновна, убейте! С вами за­бываешь о времени. Кладовщик же взял отгул и с обеда – тю-тю!
 

* * *

   Лодку Пал Палыч раздобыл большую и тяжелую. Как водится, она протекала, но умеренно. Зина не спеша справлялась с вычерпыванием воды. Солнце слепяще сверкало наречной ряби, ощутимо припекало голову. Оба даже обгорели немного.
   Пал Палыч греб против течения, пока не стер ладо­ни, тогда бросил весла, и лодку медленно повлекло назад. Вокруг было так мирно и тихо, что и разговаривать не хотелось. Зина сдала вахту и черпак и, закрыв глаза, легла на корме, подстелив пальто.
   – Отключаюсь, – сказала она.
   Это ее пальтишко, славное, но вышедшее из моды (новое оставила в Москве, решив в командировке не форсить), еще в купе цапнуло Пал Палыча за душу, потянуло за собой воспоминания и раздумья.
   Почему они не женаты? Ведь все толкало к тому. Одно время даже казалось вполне решенным («Вот свалим это проклятое дело и всем объявим, идет?» «Идет!»).
   Но не успеешь свалить одно проклятое, как навалива­ются три новых. Что за работа, что б ее! Заживо съедает!.. То есть ему просто некогда было жениться? Так нелепо?.. Нет, тут часть правды. Не вся. В чем же остальная?
   Надо проследить сначала. С появления Зины на Петровке. Сперва он ее прошляпил – как талантливого эксперта, будущую звезду НТО. Внешность обманула: слишком хороша, вряд ли еще и умом богата. Обращался с новой сотрудницей снисходительно, покровительствен­но. Тщеславный петух! Спасибо, Томин ему глаза рас­крыл. (С Томиным служба столкнула на щекотливом рас­следовании, и они как-то сразу подружились.) Томин и свел Пал Палыча с Зиной, своей однокурсницей.
   Та держалась бойко, но втайне робела перед Знамен­ским: недавняя выпускница юрфака – перед следовате­лем, уже имевшим лестную репутацию.
   Потом был период обоюдной влюбленности. Тогда она и носила это пальтишко, обшитое тесьмой. Рыже-золотистое, как ствол сосны под солнцем. Как ее глаза. Таких янтарных больше ни у кого нет. Он провожал, встречал, тосковал и названивал, если усылали в другие города.
   Только окончательной близости не было. Зина не провоцировала, а Знаменский – в обыденной жизни не аскет – ради будущей жены принял рыцарственные обе­ты. Никаких соитий наскоро, тайком. Слишком высоко он ее ставил, чтобы предложить «исхитряться», чтобы подвергать риску пережить малейшее унижение или нелов­кость.
   Во всяком случае, так ему тогда представлялось. Сей­час, глядя на корму, Пал Палыч ругал и жалел себя за глупость. Чего он добился, изо всех сил благородничая? Их отношения приняли постепенно хронический харак­тер. Возрастало взаимное доверие, крепла дружба, а пыл­кость убывала, сменяясь нерушимой спокойной привя­занностью.
   Неужели я упустил мою Зину? Мою?.. А вдруг еще мою? Может, я и по сию пору дурью мучаюсь? Может, не поздно вернуть?
   Тем же воскресным вечером он решил объясниться.
   – Зина… я хочу с тобой поговорить. Это касается нас обоих.
   Заготовленные фразы произнеслись гладко, но Зи­ночка имела тонкий слух. Отозвалась не сразу:
   – Ну… поговори.
   Он начал излагать свои лодочные воспоминания и сожаления, упирая на то, что, в сущности, ничто не изменилось, что оба они – те же, только постарше, а это не обязательно хуже, даже наоборот, и т. д.
   Зина помалкивала до конца его монолога. И некото­рое время после. Вздохнула слегка:
   – Я тоже думала о нас с тобой. И раньше огорчалась, что как-то все не складывается.
   – Прости.
   – Да не вини себя, пожалуйста! По-моему, любви – в чистом виде – и не было. Примешивалось больно мно­го профессиональных восторгов. Ты рисовался мне гени­альным следователем, я тебе – замечательным крими­налистом…
   – Но разве…
   – Я помню, – перебила она, – помню. Одно время мы с удовольствием целовались и прочее. Но это не то… Когда ты сделал мне первое предложение?
   – После истории Авдеева.
   – А второе?
   – После бродяги.
   – Вот видишь!
   (По обоим делам Кибрит превзошла себя и прогреме­ла в Управлении.)
   Пал Палыч притих, обескураженный поворотом раз­говора. А ей было и смешно и грустно.
   – Ну что ты, право, Павел? Мы же все равно друг друга любим! И это навсегда. А после загса, пожалуй, разодрались бы через месяц! – Она с улыбкой заглянула в его хмурое лицо.
   – С какой стати? Не выдумывай ерунды!
   – Ну, хорошо, давай порассуждаем. Ты когда-нибудь представлял меня вот с таким пузом? Или кормящей ребенка? – Она прошлась по комнате, придерживая пе­ред собой воображаемый живот.
   – Знаешь, да! Думал о ребенке и заранее радовался!
   Признание отозвалось на лице Зины удивлением и нежностью. Пал Палыч порывисто обнял ее, близость ее тела ударила в голову.
   – Еще не поздно! Еще все может быть!
   Она не воспротивилась, не отстранилась. Доверчиво прислонилась щекой к его плечу.
   – Не нужно, милый. Мы только все испортим.
   И, мягко уклонившись от поцелуя, повторила:
   – Этого уже не нужно. А кроме того… Словом, твое третье предложение отклоняется.
   У Знаменского тоже был тонкий слух. Он разомкнул объятья.
   – Кроме того – что? Или кроме того – кто?
   Зина не замялась, не потупилась.
   – Еще не уверена, – ответила честно. – Но надеюсь.
   Объяснение состоялось, миновало, ей хотелось раз­рядить обстановку. А Пал Палыч по инерции продолжал:
   – Зина, если надежда не оправдается, то…
   – Четвертое предложение? Его не последует. Хочешь, скажу, почему ты на мне не женился? Настоя­щую причину?
   – Дурак набитый.
   – Не-ет. Себе на уме. Стала бы я не Кибрит, а Знамен­ская – так нам бы вместе работать не дали! Вот что!
   Пал Палыч возмутился, изумился, открыл рот… зак­рыл и начал неудержимо краснеть. (Действительно, се­мейных в одно дело не пускали.)
   А Зиночка как прыснула, так и не могла остановить­ся, пока он не заулыбался виновато и не ушел к себе.
 

* * *

   О пропаже мужа Миловидова заявила в пятницу к вечеру.
   В субботу Знаменский занимался в основном лодкой.
   В воскресенье вообще обо всем забыл.
   Ночь на понедельник ворочался без сна и работать отправился позже обычного.
   Возле ворот равнодушно поприветствовал Валетного и Зурина, чем-то озабоченных, и поспешил в «красный уголок», чтобы сесть и подумать, как продолжать рассле­дование.
   Зурин с Валетным, дав ему удалиться, вернулись к прерванному разговору. Речь который уже раз шла об исчезновении Миловидова. Валетный метался в лихора­дочных догадках:
   – Нашел время пропадать! Может, все-таки по пьян­ке где?
   – Ты его пьяного видел?
   – Вроде нет… Петр Иваныч, а вдруг это… Вдруг его по-тихому взяли?!
   – Тьфу ты! – озлился Зурин. – Уже готов, уши при­жал! Ничего эти столичные не раскопали. И не раскопают. Сам-то другорядь не знаешь, с прибылью будешь или в убытке!
   – Тогда какая же ваша гипотеза? Насчет Миловидова?
   – Давай прежде времени в панику не вдаряться. Мог кто и вызвать по делу. Осенью ж уезжал. Он сам себе голова, нам с тобой не доложит.
   – Нам-то – понятно. Но жене должен был сказать, чтоб шум не подымала. Если только от нее скрыть хо­тел?.. – И тут ему в голову пришло объяснение, близкое его сердцу волокиты. – Петр Иваныч, вдруг он с Мить­кой-механиком сцепился?! Митька за Аленой вовсю ух­лестывал, то и дело из Дворца под локоток. Может, у них треугольник вышел? И дальше какая-нибудь петрушка?
   Зурин сплюнул.
   – Слушай, ну любой разговор у тебя под конец на баб сворачивает! Уйми ты свой этот… секс. Вон уж лысеть начал.
   – Петр Иваныч, это не в первый раз, и я попрошу! Вам, положим, нравится многосемейность, а я ответ­ственно выбираю достойную подругу жизни!
   – Ну выбирай, выбирай. На нашей фабрике аккурат до гроба хватит. Чем гипотезы выдумывать, лучше с Аленой потолковать.
   – Пока что не в себе она.
   – Сегодня пускай еще повоет. А завтра пойдешь.
 

* * *

   Между тем Знаменский надумал, что пора вплотную заняться сушильным цехом. Заглянул в именной список. «Нач. сушки – Миловидов Сергей Иванович». Знакомая фамилия. Уже треть фабрики знакомых фамилий, а дело ни с места.
   Позвонил по внутреннему в цех, чтобы вызвать на­чальника. Чей-то прокуренный голос поинтересовался, кто спрашивает, и, удивленный неосведомленностью сле­дователя, сообщил, что Миловидов еще с четверга исчез.
   – Как то есть исчез? – переспросил Знаменский.
   – Ну запропастился куда-то, жена ищет, с ног сбилась.
   У Знаменского в голове прояснело, всплыла сцена в милицейской дежурке. Всплыл и сам Миловидов: был у них короткий разговор при знакомстве.
   На фоне прочих представителей «руководящего зве­на», включая директора с замом, Миловидов выглядел как-то крупнее, культурнее… Стало быть, так и не вер­нулся. Подобные вещи следователю полагается знать!
   Затрещал аппарат, и озабоченный голос Зины сказал:
   – Ты один? Я зайду.
   Знаменский связался с горотделом милиции: ищут ли Миловидова?
   – По силе возможности, – ответили без энтузиазма.
   Другими словами, не ищут. Да и что с них спросишь? Людей мало, навыка розыскного вовсе, наверное, нет; водолазов тралить речку без высоких санкций не дадут…
   Зина резко распахнула дверь, резко захлопнула:
   – Что ты думаешь о выступлении Миловидова?
   – Он объявился?!
   – Да нет же! На собрании, в четверг еще!.. Или ты вообще не слыхал?
   Нет, Знаменский не слыхал. Чтобы обойтись пока без ревизоров, зарылся в бухгалтерские дебри, выстраивал для сверки длинные колонки цифр: поступление рулонов и отправка. В столь тихом омуте жулики вряд ли неусыпно пеклись о полном ажуре в документах. Под праздник ли иль спохмела могли махнуть рукой: «Да вези так: чего канитель разводить!»
   Но сегодня Знаменский сел и подумал и признал возню с колонками непродуктивной. Еще подумал – и позвонил в сушилку. И обнаружил, что опоздал на четы­ре дня!
   Не было рядом человека, который следил бы за по­вседневным фабричным бытом, вращался в сфере ее новостей, слухов, склок, симпатий-антипатий. Ну видел Знаменский объявление о профсоюзном собрании с по­весткой дня о текущих вопросах и выборе делегата… не дочитал какого. Зачем стал бы он туда соваться? А оказы­вается, Миловидов выступил перед всеми с сенсацион­ным призывом «покончить с хищениями» и прямо на­звал виновных.
   После чего… ушел и не вернулся.
   – Однако крепко здесь держат язык за зубами. «День добрый», «Вечер добрый», а по делу молчок! Никто и не заикнулся про собрание!
   – Нет, Пал Палыч, все наоборот. Поскольку Валетный меня держит в осаде, я общаюсь с людьми только в столовой, да в здешнем, пардон, туалете. Оттуда и прибе­жала. Девочки судачили про тебя и про Миловидова. Общее мнение, что следователю все известно. Но из хитрейших соображений он ни о чем не расспрашивает. Даже полага­ют, что нахождение Миловидова нам известно!
   – Прямо в открытую при тебе?
   – Я была в кабинке, но знали они, кто там. Когда вышла – ничуть не смутились.
   – Зина, задание номер один – чаще посещай туалет! На Валетного плюнь. Надо искать Миловидова.
   – А как мы его намерены искать?
   – На то сыщики есть. Пусть Скопин раскошелится.
 

* * *

   Звонок Скопину, видно, попал в добрую минуту. Не вникая в подробности, он только кашлянул насмешливо:
   – По Томину соскучились? Ладно, попробую устроить.
   И благо столица все же не за высокими горами, Томин прибыл на следующий день.
   Не застав друзей в гостинице, подробно осмотрел городок.
   Экое захолустье! Даже светофоров нет. Да и зачем: машин кот наплакал. По окраинным улицам куры бродят. Тишина, скука, как люди живут? Недаром все будто сонные. Домишки старорежимные стоят вежливо, друг от друга отодвинувшись, огородившись заборчиками. Впрочем, не домишки – особнячки. Крепенькие еще. И везде что-то цвести собирается. Да и люди не сонные, они замедленные. Куда тут спешить сломя голову? Везде к сроку своими ногами поспеешь. Нормальный народ. Это мы в Москве, наверное, сумасшедшие.
   Перед горотделом милиции Томин постоял, подивился несуетливости стражей порядка. Вон подъехал «коз­лик», никто из него не кинулся опрометью в дежурную часть. Шофер «бибикнул» – доложился, – нацедил ведро из крана возле газончика и вооружился тряпкой.
   Надо походку притормозить, встречных пугаю… Да, давненько не заносило меня в столь благословенное ме­стечко. Я тут, братцы, отдохну. Одно дело. Одно! Да и то небось плевое. Да Паша с Зинаидой для общения. Ку­рорт.
   И впрямь курорт после постоянно накаленной обста­новки в Московском угрозыске, где происшествие налезало на происшествие и больше половины их значилось «на контроле» в секретариате министра или в прокурату­рах – главной, республиканской, городской. Каждое утро пачка оперативных сводок требовала, чтобы инспектор запомнил еще ряд физиономий и примет убийц, насиль­ников, сбежавших зэков и т. п., а кого-то из прошлых сводок (в связи с задержанием или чем там еще) позабыл. Память трещала по швам, давала сбои. Горячка и множе­ство одновременных задач мочалили нервы. Но все это были цветочки по сравнению с решением самих задач. Редкая «ягодка» падала в руки без обильного пота и интенсивного шевеления извилинами.
 

* * *

   Возвратясь с фабрики, друзья застали Томина рас­слабленным и настроенным блаженствовать. Он раски­нулся в единственном на всю гостиницу кресле, прине­сенном из холла. В люксе, куда столичный сыщик вселил­ся, очаровав гостиничных женщин, уборщица пылесоси­ла извлеченный из парадных резервов ковер. Администра­ция кончала протирать окна. Буфетчица укутывала поло­тенцами кастрюлю с отварной картошкой.
   – Ребята! – обрадовался он, словно век назад расста­лись. – Я срочно прибыл ужинать с вами и пить чай!
   Дежурная принесла и расстелила на столике скатерть.
   Вся щепетильность Кибрит и Знаменского кошке под хвост.
   – А вот туточки – домашние гостинцы! – Томин вжикнул «молнией» и начал извлекать из сумки разную снедь, закупленную и заготовленную матерью, считав­шей, по-видимому, что всем троим угрожает жестокий голод.
   Гостиничные женщины сразу деликатно удалились, пожелав:
   – Приятного аппетита!
   – Приятного вечера!
   – Приятного свиданьица!
   Томин полез в холодильник и извлек бутылку вина чем окончательно сразил друзей. Не бутылкой, а тем, что холодильник работал!
   Это уж был форменный разврат.
   «Но Шурик-то, Шурик! – изумлялась Кибрит. – Кто бы заподозрил его в страсти к комфорту? Ради дела он случалось, ночевал буквально под забором, сутками сидел в засаде не жравши, шлялся по вонючим притонам, мерз, мок, непритязательный, как бездомная собака, трудился каторжно. Поесть, правда, любил – в свободное от работы время, но ел все подряд и где придется. Если в Шурике укрепятся сибаритские настроения, я тут нахлопочусь с его прокормом…»
   Деловой разговор возник за чаем.
   – В здешней музыке, Саша, наметилось соло для инспектора МУРа, – несколько витиевато выразился Пал Палыч, подлаживаясь под состояние Томина. – Неведомо куда делся один человек, очень мне нужный. С четверга о нем ни слуху ни духу.
   – А чем он тебе нужный? – зевнул Томин.
   – Видишь ли, в тот же четверг он выступил на профактиве с таким примерно текстом: «Товарищи, пора кончать с хищениями на нашей фабрике. Лично я не намерен больше молчать о преступной деятельности та­ких казнокрадов, как Горобец и другие».
   – Зинуля, еще чашечку, радость моя. То бишь я должен найти доброго дядю, который объяснил бы тебе механику тутошнего воровства?
   – Предел мечтаний. Кроме того, Саша, мне почему-то не нравится, что этот человек исчез.
   – Ладно, проникся важностью вопроса. Кто такой Горобец?
   – Завскладом готовой продукции. В рабочую версию вписывается как организатор вывоза «левака».
   – А пропал-то кто?
   – Начальник сушильного цеха. Работницы его хвалят, дирекция уважает – по ее словам. Больше ничего особен­ного. Я предупредил жену, что придем поговорить.
   – Сегодня?!.. Садист.
 

* * *

   Миловидова, впустив их в дом, потерянно топталась, пытаясь наскоро прибраться, заговаривала то об одном, то о другом, то и дело смахивая слезы.
   – Извините, что беспорядок, все из рук валится… Хуже всего чувство неизвестности. День и ночь жду: вот сейчас звонок – и войдет Сережа… или что-нибудь сооб­щат о нем… Скажите, я могу еще на что-то надеяться?
   – Конечно. Пока остается неизвестность, остается и надежда, – мягко заверил Пал Палыч.
   – Буду надеяться на вас. Наша милиция… у меня даже заявление не приняли… Да еще намекнули, будто он загулял на стороне! Я понимаю, бывает, даже Нефертити муж бросил… Но меня Сережа не бросит!
   Томин с любопытством оглядывал внутренность од­ного из тех жилищ, которые сперва обозвал домишками, а после переименовал в особнячки. Уютно, немного об­ветшало, но еще постоит. Планировка свидетельствует о безбедном и мирном укладе, когда кухня с отдельным «черным» выходом и просторна – хоть пляши, когда свой погреб, кладовки. На улицу всего три окошка – горница, зато в глубину, в укромность своего двора гля­дят жилые комнаты – судя по дверям, не меньше пяти. А во дворе банька, сарайчик. Потемну уже шли, но глаза у Томина кошачьи.
   – Мы отнюдь не предполагаем, что муж вас бро­сил, – сказал он, не разобрав, к чему Миловидова при­плела Нефертити. – Но случаются недоразумения, ссо­ры. Нет?
   – Никогда! С той минуты, как мы встретились… слу­чайно… познакомились в Ялте… Это была судьба. Сережа переехал сюда. Все говорили: курортный роман непрочный, а мы девять лет прожили душа в душу. Раз его не значит, что-то случилось… что-то серьезное… – Ноги ее не держали, она села.
   Мужчины тоже.
   – Алена Дмитриевна, ваш муж выступал на собрании?
   Женщина сквозь слезы кивнула Знаменскому.
   – Он располагал достоверными фактами?
   – Сережа врать бы не стал никогда.
   – Но отчего же он не пришел ко мне? – Тут крылась одна из непонятностей, о которых они с Томиным толковали по дороге.
   Миловидова покаянно сложила руки:
   – Из-за меня! Это я умолила: без тебя, говорю, разберутся, не зря же из Москвы приехали! Сережа-то не здешний, ему все равно, а я тут выросла, да еще дирек­тор Дворца культуры, все в городе знакомые. Знаете, как иные смотрят: сор из избы выносит, кляузник… Не хоте­лось мне отношения портить, понимаете?
   – Ну хорошо. Однако же на собрании он все-таки пошел в открытую!
   – Не сдержался, горе мое! Последние дни все пере­живал, не тех, говорит, проверяют, кого нужно…
   – А называл – кого нужно?
   – Я, дура, ничего не желала слушать. Меня, говорю, это не касается. А вот и коснулось. – Женщина лила слезы, смахивая их ладонями со щек.
   Ни малейшего подозрения в неискренности Миловидовой у Знаменского не возникло. Он думал о том, как трудно в подобном положении настойчиво добиваться от человека нужной тебе информации.
   – Постарайтесь успокоиться, Алена Дмитриевна, – попросил менее склонный к деликатности Томин. – Припомните подробно, как все было в четверг.
   – Я все помню! – голос женщины обрел твердость. Она достала из комода полотенце, утерла лицо.
   – Что-нибудь необычное в поведении мужа вы за­метили?
   – Утром – нет. А с работы пришел пасмурный. Зна­ешь, говорит, я сегодня на активе не сдержался. Расскажу потом. И прилег до ужина… Вот там, на софе… Я пошла на кухню. Минут через двадцать позвонил Горобец, позвал Сережу к телефону. И только я начала на стол накрывать, а Сережа уже одетый – в дверях. Придется, говорит, тебе подождать часок… С тех пор и жду…
   – А как вы узнали, кто звонит?
   – Да трубку-то я сняла, я же слышу, чей голос. Але­на, говорит, мужик дома? Я говорю: голова заболела, лежит он. На это, говорит, глубоко наплевать. У меня срочное дело. Он еще в школе первый хам был, проходу мне не давал, И ушел мой Сережа… Ушел и не вернул­ся! – уткнулась в полотенце, плечи дрожат.
   – Крепитесь, Алена Дмитриевна, крепитесь. В кото­ром часу ушел?
   – Почти в семь, без нескольких минут.
   – Дальше.
   – Вечер и ночь я прождала. Наутро чуть свет кинулась к Горобцу. Где, говорю, Сережа? А я, говорит, почем знаю? И матом. Тогда я на фабрику, а там мне как обухом по голове: оказывается, Сережа Горобца-то при всех уличил! У меня руки-ноги отнялись… Я самое плохое думаю. С Горобцом нельзя же ссориться, он, бандит, на все способен!
 

* * *

   Валетный чудом не нарвался на Знаменского с Томи­ным, по распоряжению Зурина отправившись к Миловидовой. Он заботился только, как бы не заметили его входящим к Алене; потому дождался часа, когда темно и пусто. О том же, что кого-то застанет у нее, даже не помышлял. Однако ненароком покосившись на окна (их надо было миновать, чтобы завернуть в калитку к крыльцу), застыл столбом. За тюлевыми занавесками маячили две мужские фигуры! Одну Валетный опознал – следова­тель. Другая – не поймешь кто.
   В приотворенную форточку доносились отдельные сло­ва, но подслушивать Валетный не рискнул, куда там! Удрать бы от греха! Да ведь Зурин заест. Опять насмешки, опять в трусы зачислит… Валетный на цыпочках пересек улицу и укрылся в палисаднике наискосок. Тут жила ста­рушка столетняя, ее окошки не светились – спала. Приту­лился Валетный на лавочке, запахнул куртку, стал ждать.
   Когда следователь с неизвестным своим спутником ушли, свернули за угол и шаги их совсем стихли, Валетный выполз из палисадника озябший, отсыревший, на затекших ногах. Мудрые зуринские наставления – что спросить да как спросить – вызывали лишь раздражение. Поскорей бы разделаться, да домой.
   Возле крыльца он помахал руками, разгоняя кровь, потер щеки. Нечего Алене догадываться, что он торчал тут битый час.
   Миловидова впустила его, поморщившись. Нежелан­ный гость. Молча провела в кухню, там хоть есть чем занять руки.
   Валетный наскоро выразил сочувствие, начал соб­ственное дознание:
   – Слушай, Сергей никаких поручений тебе не давал? Дескать, если увидишь Иван Петровича или Валетного, то передай… Нет?
   – Нет! – отрезала она враждебно.
   – Алена, я тебе серьезно советую, как друг, ничего от нас не скрывай! Интересы у нас общие, мы не меньше твоего переживаем.
   – Как же! Очень ты за Сергея переживаешь! Я все глаза выплакала, а он – нате вам! – заявился, чего-то выпытывает вокруг да около! – Она отошла, начала гре­меть кастрюлями.
   Валетный испытующе смотрел ей в спину, потом невзначай откинул край шали с гладильной доски. Ага! На доске разложена мужская майка. Прав он был, сколь­ко бы Зурин ни отплевывался!
   – Алена, – вкрадчиво произнес Валетный. – Ты вот скажи мне честно, только не кипятись… Митька киноме­ханик и ты в последнее время, а…?
   Она обернулась, заметила сдвинутую шаль, гадень­кую улыбочку на губах Валетного. Растерялась на минуту. Но мелькнула некая коварная мысль и подсказала над­менно вскинуть голову.
   – Он тебе не Митька, а Дмитрий Викторович. Понял?
   – Ясненько… – опешил от нахальной прямоты Валетный.
   Всегда был Митька и Митька, из армии демобилизо­вался – поступил под начало Алены, лет пять уж кино крутит. И – елки-палки! – до отчества докрутился!
   – Так, значит. И что, если этого Дмитрия Викторови­ча спросить: а где, мол, Аленин муж?
   Миловидова взвилась, голос ядовитый:
   – Да-а? А может, тебя надо спросить? Вместе с Горобцом?
   – Ты… рехнулась, или как? – отступил Валетный.
   – Почему же рехнулась, ведь Сергей решил вас ули­чить! Вас!
   – Чего болтаешь! То Горобец, а то мы – это ж разни­ца! Чего Сергею нас уличать…
   – Не знаю, какая разница, – заткнула уши Милови­дова. – Все вы там – одна шайка!
   Валетный трюхал домой в холодном поту. Что она следователю наплела? Совсем баба с катушек. Что с ней приключилось? Валетный ничего уже не понимал и всего боялся.
 

* * *

   Друзья расстались на полдороге к гостинице: Томин направился в горотдел.
   Вернулся он в три часа ночи, велел дежурной разбу­дить его не позже половины шестого (что та и проделала); поднял Знаменского, и оба, даже не побрившись, исчезли. Кибрит сунули объяснительную записку под дверь.
   Горобец только-только продирал глаза. Шумно умывался над бочкой во дворе, наплескав вокруг целую лужу. Рядом на колышке висело жеваное полотенце.
   Процессия, состоявшая из местного милиционера, московского следователя и какого-то черноволосого кре­пыша, ему не понравилась. Он выпрямился и расправил плечи – рослый, нескладный, густо поросший шерстью на груди. Сразу взял вызывающий тон. Почему это с другими – в «красном уголке», а к нему врываются ни свет ни заря? Да еще так-перетак, с милицией?
   Препираться во дворе Знаменский не стал – соседи тоже просыпались.
   В доме сел за стол, Горобцу предложил стул напро­тив, начал официальный допрос. Томин для быстроты вел протокол.
   – Анкетные данные?
   – Горобец Александр Кондратьевич. Год рождения сорок второй. Женатый. Проживаю, где видите. Место работы – завскладом. Чего еще?