Лаврова Ольга. Ушел и не вернулся

   Доклад Знаменского был короток:
   – Каждую щель в доме Горобца, каждое полено, все сараи, колодец и остальное – все обследовали. Может быть место кровавого убийства без следов крови?
   – Риторический вопрос.
   – Значит, Зиночка, если оно произошло, то не у Горобца, это во-первых. И, во-вторых, я засомневался, что он причастен к воровству. А если разоблачений Миловидова он не боялся, то прежний мотив убийства отпадает.
   – Отлично, – усмехнулась Зиночка.
   – Иронизируем, – упрекнул Томин. – А что ты-то привезла? Ведь не экспертизу же?
   – Нет, но кровь по методике мультгрупп обещали проверить. А привезла я вам Мишу и Машу, – Кибрит достала из сумки и вручила друзьям по кукле.
   – Рост – сорок сантиметров, телосложения хилого, особые приметы – идиотская улыбка, – прокомменти­ровал Томин, вертя в руках Мишу. – Это подарок?
   – Нет, Шурик, это вещдок. На нем брючки из «мор­ской волны». Эти куклы продаются в соседней области: Маша стоит шестнадцать рублей, Миша – десять. Но в Мишином ценнике к нолю пририсовывают маленький хвостик вверх и пускают обоих по одной цене. За это Миши с Машами были арестованы и направлены к нам в НТО. Для экспертизы ценников. Ну мне на всякий случай и сказали, потому что изготавливают их здесь, в городе.
   – Кто? – быстро спросил Пал Палыч.
   – Комбинат бытового обслуживания, в просторе­чии – бытовка. Вся кукольная одежонка пошита из мате­риала фабрики, списанного в брак. И, главное, кукол обнаружили в торговле раза в три больше, чем их произ­вела бытовка по документам!
   – Неучтенный брак! – Томин с полупоклоном вер­нул Мишу Зине.
   – А браком заведует Валетный, – добавил Пал Палыч.
   – Угу, мой милейший поклонник.
   Вооруженный новыми фактами, Пал Палыч взялся за телефон:
   – Здравствуйте, Знаменский. Кто из наших ревизоров поближе?.. Добрый вечер, Иван Арсентьевич, срочная просьба. Подберите все, что есть по передаче фабричного брака посторонним организациям… да, пожалуйста, се­годня же. И сразу пришлите мне… – Положил трубку, полистал записную книжку: – Товарищ Потапов?.. Хоро­шо, что застал. Часа через два потребуется Валетный в горотделе… Договорились.
   Он сгреб в охапку кукол:
   – Как, ребятки, потолкуем с дядей Валетным? Учи­ним ему сочный допрос!
   – Паша, оставь этих уродов в покое. Чему обрадовал­ся? Давайте не забывать о главном. Неучтенный брак – одно, а первосортное сукно, которое накрыли в магази­нах, – совсем другое. Или недопонимаю?
   – Допонимаешь, Шурик, – улыбнулась Кибрит.
   – Плюс пропавший Миловидов. Вот о чем надо думать!
   – Будь добр, посмотри на меня внимательно, про­ницательный сыщик! Вон Пал Палыч, я вижу, догады­вается.
   Томин приставил к бровям ладонь, посмотрел, как из-под козырька, на Зинаиду, на Пашу. Оба предвкуша­ют нечто. Зинаида готовится сообщить, Паша – услы­шать.
   – Ох, хитрющая из женщин! Выкладывай, не томи.
   – Я еще раз посмотрела то сукно. Оно все в неболь­ших рулонах и без хазовых концов.
   – Каких, пардон?
   – Наружный конец рулона, Шурик. На нем ставится штамп фабрики и пломба. И мало того, что без хазовых концов, но и линия обреза не машинная – ручная.
   – И что сие означает?
   – Пусть Пал Палыч скажет, объективно.
   – Просто ножницами отрезают куски от рулонов! С того конца, который потом закатывается внутрь!
   Кибрит кивнула: мнения совпали.
   – Но в таком случае рулоны укорачиваются, – возра­зил Томин в сомнении.
   – А это никого не волнует. Принимают-то по весу, а сдают по метражу.
   – Очень мило, – Томин даже несколько опешил. – Два аса с Петровки считали тут с лупой какие-то нити, гонялись за цифрами и мудрили, а у вас под носом примитивно орудовали ножницами?
   – Небось и продолжают орудовать, – подал голос Пал Палыч. – Нельзя, чтобы в документах разом под­скочила длина рулонов.
   – Но сколько можно вот так, с провинциальной наглостью, нарезать?
   – Если от каждого хотя бы второго рулона, Шурик, то ого-го! – заверила Зина.
   – Вижу только одно подходящее место, где украсть, – сказал Пал Палыч. – После сушки, но до метрования и передачи на склад.
   – А сушкой у нас командовал пропавший Милови­дов. Значит, в его хозяйстве и отрезали! – заключила Зина.
   Вот тебе и загадка-разгадка. И наконец-то оделся пло­тью противник, которого Знаменский тщетно высматри­вал в директоре фабрики, в Зурине, Валетном, Горобце. Настоящий противник – организатор дела, его толкач, его хозяин.
   Наступил момент, когда все обстоятельства, как стек­лышки в калейдоскопе, складывались в новый узор.
   – Значит, Миловидов… – произнес Пал Палыч с некоторым даже облегчением. – Что и утверждает Горобец, которому я не верил.
   Это давало всему крутой поворот. Надо было сесть и подумать, чтобы не пороть горячку.
   Друзья сидели и думали вслух. Думали как один чело­век. Кто-то начинал фразу, другой подхватывал, третий уточнял.
   – Если Горобец не соврал, то ведь не исключено…
   – Что рубашечку подбросили!
   – Предвидя обыск.
   – Предвидя, насколько ситуация будет против Горобца.
   – Заранее зная, что она будет против Горобца.
   – То есть ситуация создана!
   – Но кем?..
   И тут Томин схватился за голову:
   – Ой-ой… Позор!
   – Что, Шурик?
   – Лопухнулся я… Ведь была мелочишка, которая не лезла в общую картину! Что Миловидова говорит? «Ушел. Я сидела, ждала его к ужину». Но, по словам соседки, Миловидова в тот вечер раза два выходила, даже вроде бы с сумкой! Молода-ая вдова Алена Дмитриевна… А одну ночь она у матери ночевала – со слов той же соседки, Ольги Фоминичны… Ой-е-ей!..
   Мать Миловидовой нянчила внучат у старшей доче­ри в поселке километров за пятьдесят от города. И То­мин, заслушавшись соловьев, не потрудился повидаться с ней и проверить факт ночевки. Да и то сказать, кто бы заподозрил во лжи неутешно оплакивавшую мужа жен­щину!

 
Молодая вдова Алена Дмитриевна…
 

   (Фраза эта из лермонтовской «Песни про купца Ка­лашникова» помнилась Томину с давних лет, когда он декламировал «Песню» на школьной сцене. Класса до четвертого ему мнилось, что впереди – блестящая актер­ская карьера).
 

* * *

   Не ведая об опасности, нависшей над Валетным, Зурин самолично отправился «вытрясать душу» из Миловидовой.
   – Здравствуй, милая, хорошая моя, – поприветство­вал он ее с порога.
   – Ой, не до вас мне, Петр Иваныч! – ощетинилась та.
   – Для эмвэдэ время есть, а для меня нету? Этак, красавица, негоже.
   Расставив локти, она загородила Зурину дорогу.
   – Да о чем нам с вами говорить?
   – Но-но, ты своим бюстгальтером не пугай, есть о чем говорить! – Он решительно протиснулся в комна­ту. – Некстати, Алена, ерепенишься, я к тебе со всем сочувствием. Ну только нашего с тобой вопроса это не меняет.
   – Какого еще вопроса?
   – Не виляй, понимаешь, все ты понимаешь. Деньги, что у Сергея были, – общественные, надо их разделить по справедливости.
   Миловидова пренебрежительно повела полными ру­ками.
   – Выходит, вы ко мне по общественной линии? Об­щественник?
   – Вот змея… С мужем твоим, хоть и пришлый, всегда честно делили. А ты же коренная, наша – и на тебе!
   – Я ваших счетов не знаю, что вы там делили. И дел ваших знать не знаю. Вы со мной советовались? Нет, Петр Иваныч, дверь закрывали. То ли водку пили, то ли в карты играли – мне неизвестно!
   – Алена, мы тебе хорошо предлагаем, не дури. Бери треть. Остальное верни людям.
   – Я теперь вдова, о себе должна заботиться.
   – Да ты прикинь – тебе ж столько и не нужно! Ну?
   Миловидова присела перед зеркалом, поправила вы­бившуюся прядь волос, прошлась пуховкой по лбу и подбородку. Она была в расцвете лет и красоты, а после­дние дни, полные опасностей, борьбы, притворной и непритворной муки, придали лицу что-то по-новому притягательное. Той женщине, что смотрела на Миловидову из зеркала, любое царство было впору.
   И Миловидова поднялась и окинула замухрышку Зурина уничтожающим взором.
   – Ой, мудрец! Ой, до чего головушка-то разумная! Да откуда вам знать, сколько мне чего нужно?!
   – Сильна… – пробормотал Зурин после паузы, поче­сывая в затылке; он впервые узнал Алену такой. – Грешил я, что Сергей лыжи навострил, но теперь по тебе вижу, что… да-да… Гляди, баба, пожалеешь! Не доводи до крайности!
   – Нет у меня денег. Обыскивайте!
   – Где ж они, интересно, есть? Или Митька увез?
   Алена ответила с наглой ленцой:
   – Если Митя что увез, с него и спрашивайте.
   – Так. Издеваешься. Ты у меня под вышку пойдешь, стерва этакая!
   – Ну уж… Ведь Горобец-то сознался! – Миловидова победоносно прошлась перед Зуриным, покачивая бедрами. – Извинитесь-ка за «стерву», Петр Иваныч.
   Зурин от такого заявления потерял почву под ногами и сорвался почти на слезливость:
   – Я тебя вот такой девчонкой помню… Ну ладно, ну подавись – извини… Аленушка, хоть ребят моих пожа­лей, если совести нету! – И, ужасаясь, простонал: – Я третий месяц на зарплату живу!..
 

* * *

   Валетный сидел в милиции, собрав все свое муже­ство, сколько его нашлось в пугливой, не привыкшей к испытаниям душе. Он взбадривал и заклинал себя не потеряться, не поддаться на уловки Знаменского, не сболтнуть ни крошечки лишнего. И не бояться, не боять­ся, не бояться, ведь ни сном ни духом не виноват он в убийстве Миловидова! А что разговор пойдет о Миловидове, не о фабричных делах, казалось несомненным: фабрикой Знаменский и занимался на фабрике, фабрич­ных в милицию не таскали.
   Чтоб Алене провалиться! Чтоб ее, гадину, вместо Сергея!.. Ну зачем натравила следователя, сумасшедшая баба? Ведь он, Валетный, не только невинен – сам от исчезновения Сергея в диком убытке! И ничего о нем не знает – о живом ли, о мертвом. Вот! Это тоже надо крепко помнить: о живом Миловидове он ничегошеньки не знает. Приехал, жил тут, работали вместе, знакомы, конечно, – все. Больше ни во что не вдаваться!
   И держаться вежливо, разумеется, но боевито. Как Зурин велит: уши не прижимать!
   Настроившись подобным манером, Валетный высту­пил было с протестом:
   – Я удивлен, товарищ Знаменский. Время вечернее, ко мне только-только гостья – и вдруг сотрудник в штат­ском и почти что «пройдемте»!
   Знаменский (в отличном расположении духа) поцокал сочувственно языком:
   – Прошу прощения. Загорелось вас увидеть.
   – Что за спешка? Уже не говоря, что пострадала честь женщины, но и я лично имею право на отдых после трудового дня. Даже записано в конституции, насколько понимаю, право на отдых ну…
   – После трудового дня, – договорил Пал Палыч, окончательно развеселившись, – умного человека прият­но послушать. Но вот представьте – сижу я в гостинице и думаю: сколько можно возиться с этой фабрикой? Тоска смертная! Надо, думаю, позвать умного человека и по­просить по-хорошему: сделайте милость, расскажите, пожалуйста, как вы воруете? Умный человек – если умный, – он мне расскажет, а за чистосердечное признание снисхождение полагается. Дальше – как суд решит, а пока пусть спит дома, дам принимает.
   У застигнутого врасплох Валетного отвисла челюсть. Выходит, не про Миловидова речь?! И все его боевитые приготовления впустую? Мать честная, что делать?!
   Между тем Пал Палыч достал Мишу и Машу и усадил справа и слева от себя на столе.
   – Вы следите за моей мыслью, товарищ Валетный?
   Куклы для Валетного – словно удар под дых.
   – Я?.. Да, я… я слежу…
   – Отлично. Но кого же, думаю я, позвать? И вспоминаю, что есть на фабрике начальник ОТК. Светлая голова. И я зову вас. Вы, я уверен, должны все понять. А, Илья Петрович?
   – Нет, я… Я не понимаю, что я должен понять…
   – Я подскажу. Мы вот втроем подскажем. Извини, Машенька, я с тебя юбочку сниму. Не стесняйся, здесь все свои, тем паче, Илья Петрович уважает честь женщины. – Пал Палыч посмотрел юбочку на свет. – Ба, сколько дырочек рядами! Что ты говоришь, Машенька? Брак? Ясно, ясно, барабан неровно тянул и зубчикам продырявил… Вот обида! А что у Миши? Брючки из «морской волны». Модные у тебя, Миша, брючки, но какие-то сбоку разводы. Как это называется? Правильно, непрокрас. Где же вас так одели, ребята? Не слышу. Неужто на здешнем комбинате? Стыд и срам! – наконец Пал Палыч обратил внимание и на Валетного: – Объясните, пожалуйста, Илья Петрович, как вы поступаете с бракованной тканью?
   Тот беспомощно молчал, уставясь на Мишу с Машей.
   – Товарищ Валетный, мы с детишками к вам обра­щаемся.
   – Ко мне?.. Неисправимый брак мы вырезаем… – пролепетал Валетный. – Остатки идут в лоскут…
   – Очень занимательно. Этот лоскут сортируется?
   Валетный прокашлялся.
   – Сортируются, – обреченно подтвердил он. – До двадцати сантиметров брака на квадратный метр считает­ся мерный лоскут. Больше двадцати – весовой лоскут.
   – Слышите, ребята? Сейчас мы во всем разберемся. Итак, мерный лоскут и весовой лоскут. Их дальнейшая судьба? Ну-ну, смелей, Илья Петрович!
   – Да… сейчас… Мерный сдаем в бытовку. Весовой – во «вторсырье». Или списываем на обтирочные концы.
   – Ага. Понимаешь, Машенька, в хорошем хозяйстве ничего не пропадает. Что ты говоришь? Вы слышите, Илья Петрович?
   – Я?.. Нет, я…
   – Она говорит, на юбочку пошел не мерный, а весо­вой лоскут, который вы сами списали на обтирочные концы. Это, Машенька, серьезное обвинение. Ах, у тебя есть и накладная? И у Миши тоже? Посмотрим… – Пал Палыч выдвинул ящик стола, достал накладные. – Вот видите, Илья Петрович, и свидетели налицо и веще­ственные доказательства. А вы человек умный.
   – Я?.. – Умный человек был на грани истерики; хоть бы сколько-то, хоть сколько-то оправдаться! – Я ничего не делал, поверьте! Только подписывал брак! Я мог ошибиться! Войдите в мое положение, Пал Палыч!
   – Могу предложить единственное спасательное сред­ство – абсолютную откровенность.
   – Да, я расскажу… Меня втянули. Это Миловидов виноват! Меня заставили! Миловидов и Зурин. Они на­рочно гнали на перекрас, чтобы запутать учет. И в сушил­ке делали перекал на барабанах, если было куда пристро­ить брак… Я и денег-то не видел. Копейки, честное слово. Ну, рубли… Все шло через Миловидова, все расчеты, реализация – все!
   – А как вывозилось то, что отрезалось от рулонов?
   «И про это знают!» – ужаснулся Валетный.
   – Вместе с лоскутом… – прошептал он.
   Деталь ложилась точно в версию: «левые» рулоны не проходили через фабричный склад, так как лоскут отгру­жали прямиком из сушильного цеха.
   – Так-ак. Чрезвычайно полезно поговорить с умным человеком… А что вам известно о судьбе Миловидова?
   – Мне?.. – Опять все в голове кувырком. – Но… его же, говорят, Горобец кокнул? А может, Митька-кино­механик с Аленой на пару… Я ничего не знаю! Если Алена на меня наклепала – все вранье! Он приезжий, ну работали вместе, были знакомы, конечно, но боль­ше никаких отношений… – это полезли первоначаль­ные заготовки. Валетный сообразил, что запутался, и умолк.
 

* * *

   Назавтра Горобца, не верившего своему счастью, освободили из-под стражи.
   – Не в обиде на нас? – спросил Пал Палыч.
   – Что вы! Я когда в КПЗ рассказывал, что и как, мне говорят: «Хана тебе, дядя!» Спасибо, что разобрались.
   И он нерешительно двинул вперед правую руку. Знаменский охотно подал свою, стерпел крепкое до хруста пожатие.
   Совсем иной человек стоял перед ним посреди кабинета. Будто даже похорошевший, хоть и небритый. Неведомо, надолго ли «иного» хватит, не до первой ли рюмки. Но сейчас он являл поистине неправдоподобное зрелище – то был радостный, довольный жизнью Горобец.
   – Уезжать вам пока нельзя. Вот здесь распишитесь: подписка о невыезде до конца следствия.
   Горобец поставил красивый автограф.
   – И жену-то больше не бейте.
   Горобец, уразумев шутку, оскалил в улыбке лошадиные зубы.
   – Все, – подытожил Знаменский. – Свободны. Толь­ко признайтесь на прощанье по секрету, отчего вы так испугались обыска?
   – Аппарат я начал ладить в курятнике… – потупился Горобец, – для самогону.
   Тут стремительно вошел Томин, сказал Горобцу: «По­годите», – отозвал Знаменского и зашептал:
   – В четверг уехала от матери в двенадцатом часу ночи. Домой вернулась только утром.
   Они обменялись взглядом, Пал Палыч понял, чего ждет от него Томин, и ждет справедливо. Но спросил с некоторым усилием, так как спрашивать ему было все-таки неприятно:
   – Александр Кондратьевич, вы, помнится, заявили, что у Миловидовой… кто-то есть. Это со зла? Или от кого слышали?
   – Нет, не слышал. Больше, конечно, со зла.
   У Томина вырвался разочарованный жест, и Горобец воспринял это как упрек.
   – Нет, ну я не то чтобы нарочно ее оболгать. Мне так почудилось.
   – Почему?
   – Да видел ее в Лесных полянах. Поселочек такой тут в стороне, километров тридцать пять. Ехал на автобусе в подшефный совхоз. Гляжу, Алена чапает. У ней там двою­родная сестра с мужем дачу держат. Вот, думаю, баба! Только-только мужик запропал, а она уже бежит!
   – Днем видели?
   – С утра. Дня за три, что ли, до того, как меня забрали.
   – А если она искала мужа – по родственникам, зна­комым?
   – Да ведь как шла-то, как шла! Невозможно смот­реть!
   Нехитрый этот аргумент произвел, однако, должное впечатление. Горобца отпустили, а Томин со Знаменским сели и подумали.
 

* * *

   Первый пункт намеченного ими плана Томин осуще­ствил, когда привел в горотдел Миловидову.
   – Александр Николаич, голубчик, что мне хочет ска­зать Пал Палыч? – выпытывала она. – Так сердце коло­тится…
   – Не знаю, Алена Дмитриевна, Пал Палыч – чело­век-загадка, – отделывался Томин. – Простите, ваш муж не был ревнив?
   – Я не давала повода.
   – Похвально. А киномеханик уволился? Или в отпуск уехал?
   – Заболел у него кто-то. Почему вы спрашиваете?
   – Тайна следствия, – значительно изрек Томин. А спрашивал просто так почти – чтобы избавиться от ее вопросов.
   Вошел Знаменский, нейтрально поздоровался.
   – Передаю вас в надежные руки, – бодро сказал Томин. – Паша, я отбыл на разведку.
   Разведка стояла вторым пунктом, и целью ее было посещение Лесных полян. Через несколько минут милицейский «козлик» резво катил по подсохшей и уже пылившей дороге через мост, мимо «как за границей» – на шоссе.
   Тем временем Пал Палыч разговаривал с Миловидовой, и не просто разговаривал – на столе был раскрыт протокол допроса.
   – Сослуживцы вашего мужа утверждают, что на профактиве он был в белой нейлоновой рубашке, – делови­то и сухо сообщил Знаменский.
   Меж бровей женщины прорезалась морщинка. При­поминает или придумывает, как ответить?.. Морщинка расправилась.
   – Правильно. Белую я бросила в грязное, когда Сере­жа пришел с работы. И дала ему голубенькую.
   – Пометим… Дальше. Вы хорошо помните, чем занимались в тот последний день и вечер?
   Непривычный тон следователя сбивал Миловидову с толку, заставлял нервничать.
   – Мм… Я что-нибудь напутала?
   – Вот послушайте… – Он нашел соответствующее место в прежних показаниях: «После этого муж ушел. Я думала, что он вернется, как сказал, через час-полтора, и все время ждала его к ужину». С ваших слов записано верно?
   – Д-да.
   – Следовательно, в тот вечер вы не пробовали его, например, искать?
   – Пал Палыч, я-то всю ночь не ложилась, но люди же спят. К кому пойдешь?..
   – Хорошо. Записываю: «После ухода мужа не отлуча­лась из дому до утра».
   Но он еще не писал, еще ждал, оставляя ей возмож­ность опровергнуть ложь. И Миловидова этой возможнос­тью воспользовалась:
   – Н-нет, раз вы спрашиваете, значит, что-то не так. Я могла куда-то выходить… Могла забыть за всеми пере­живаниями.
   – Ясно, – сказал Пал Палыч. – Как вы объясняете, что Миловидов спокойно пошел к Горобцу, хотя после профактива тот бросался на него с кулаками?
   Уже «Миловидов», а не «ваш муж»! В чем дело?! Перемена в следователе все больше тревожила женщину, хотя за ответом в карман она не лезла, правдоподобные ответы запасены были, кажется, на любой случай.
   – Вероятно, он думал уговорить Горобца честно при­знаться. Сережа был такой идеалист!
   Знаменский с каменным лицом занес ее слова в протокол. Она беспокойно следила за авторучкой, быстро и разборчиво выписывавшей строку: «…так как, по мне­нию жены, был идеалистом».
   В равнодушии следователя Миловидова чувствовала неведомую опасность, нечто надвигающееся. Нельзя доль­ше делать вид, будто не замечаешь, что тебя допрашива­ют, и с подозрением.
   – Пал Палыч, вам нездоровится? Или что-то слу­чилось?
   Да, случилось, мог бы ответить Знаменский. Обидно и неприятно убеждаться в ошибке. Не столько даже обид­но, что как несмышленыша обвели вокруг пальца, обид­но, что верил и сострадал женщине, которая того недо­стойна, конечно, степень вины пока не ясна, но образ чистой, безмерно горюющей вдовы – насквозь фальшив.
   – Да нет, ничего, – отозвался Пал Палыч с гор­чинкой.
   – Но Томин определенно дал мне понять, что есть новости, – схитрила Миловидова.
   – Вы говорите неправду.
   – Пусть неправду! Да, неправду, потому что вы что-то скрываете! Вы сегодня другой… Пал Палыч, мне очень нужна поддержка, я на пределе, а вы… Вот я плачу, а у вас глаза холодные. Почему вам меня не жалко?!
   Ладно, карты на стол. Нет настроения подлавливать ее с разными экивоками.
   – Алена Дмитриевна, где вы провели ночь со среды на четверг?
   Вот оно – то, что надвигалось. Миловидову накрыло волной страха. Если сейчас ошибиться, потом не выплы­вешь. С минуту она рыдала уже по-настоящему, искренне и некрасиво.
   Пал Палыч ждал.
   Она кое-как задавила рыдания, высморкалась и заго­ворила очень медленно, следя за реакцией Знаменского:
   – Я поехала ночевать к маме… после опознания ру­башки перестала ждать Сережу… Это была ужасная ночь… самая тяжелая… Мне не хотелось никого видеть и разгова­ривать… и я от мамы ушла… Но я не вернулась домой… до утра бродила, не знаю где.
   Знаменский дрогнул бровями: неглупо. Вроде и при­драться не к чему. Он записывал – она облегченно пере­дыхала: выкрутилась!
   – Еще вопрос. Горобец отрицает, что звонил вашему мужу и приглашал его. Придется устроить очную ставку. В какое время завтра вам удобнее?
   Очная ставка была Пал Палычу не нужна, просто он избрал такой способ непринужденно сообщить об осво­бождении арестованного.
   – Да хоть сейчас, – возразила Миловидова. – Пусть его только приведут.
   – Горобец дома. Я пошлю повестку.
   – То есть как… Вы его отпустили?! Вы отпустили Горобца? Вот в чем суть!.. – Миловидова спохватилась и поспешила замаскировать растерянность возмущением: – Такого бандита! Чтобы он дальше ходил убивал? Не понимаю, как вы могли! Зачем вы его выпустили?!
   – За недостаточностью улик.
   – Недостаточность? Да мне фабричный юрист сказал: «Нерасторжимая цепь улик!..» Вам надо тело найти, да? Но ведь бывает же – не находят, а все равно судят за убийство!
   В дверь заглянула Кибрит:
   – Можно, Пал Палыч?
   – Разумеется.
   Зина не стала бы мешать допросу, если бы не имела новостей, непосредственно этого допроса касающихся.
   – Опять не удастся проверить методику мультгрупп, – сказала она. – Прочти, телефонограмма из Москвы.
   – Ай да сюрприз в коробочке! – воскликнул он, прочтя листок. – Присядь, сама объяснишь. – Знаменс­кому понадобились секунды три-четыре, чтобы перева­рить новость и вернуться к прерванному разговору: – Да, действительно бывают так называемые «убийства без тру­па». Но в данном случае сам факт убийства нельзя считать установленным.
   – Что?.. Я на вас удивляюсь… Человека же нет!
   – Закон предусматривает подобные ситуации. Когда розыск не приносит результатов, дело передается, так сказать, гражданскому ведомству. Через год исчезнувшее лицо может быть признано безвестно отсутствующим, а через три года суд по гражданским делам может признать его умершим.
   – С ума сойти… Зачем вы эти ужасы рассказываете? Ведь на рубашке была Сережина кровь, вы экспертизу делали!
   – Простите, я вам о результатах экспертизы не док­ладывал. Откуда вы получили сведения?
   Видя, что следователь уже в открытую уличает ее, Миловидова вскипела:
   – Если человек исчез и нашли рубашку, в которой он из дому ушел, то дураку понятно, чья кровь и что вообще стряслось!
   Пал Палыч хладнокровно переждал ее вспышку.
   – Товарищ эксперт, прошу.
   – В телефонограмме, которую я только что получи­ла… – начала Кибрит.
   Продолжить ей помешало появление Томина.
   – Минутку, – он взял телефонограмму, проглядел и возвратил: – Мило. Но с этим подождите, посмотрите, кого я вам привез.
   Он вышел и вернулся с «хахалем» Миловидовой, привезенным из Лесных полян.
   – Сережа! – отчаянно вскрикнула она.
   – Спокойно, Алена, – глухо произнес тот.
   – Рекомендую – Сергей Иванович Миловидов. Вот он, Алена Дмитриевна, жив-здоров. Странно: я так ста­рался, а вы и не рады?
   – Прошу вас, побудьте в коридоре, – распорядился Пал Палыч, адресуясь к «вдове».
   Миловидова вышла, зажав рот рукой, на шатучих, будто чужих ногах, и никто не поглядел вслед, кроме мужа.
   – Как прикажете понимать? – обратился к нему Зна­менский.
   – Как шутку. Хотел разыграть друзей.
   – Необычайно смешно. Поскольку мы не принадле­жим к числу ваших друзей, не трудитесь нас дальше разыгрывать. Сядьте.
   Миловидов опустился на стул, где только что сидела его Алена. Вероятно, сиденье было еще теплым, и снова он тоскливо оглянулся на дверь.