Лаврова Ольга. Ушел и не вернулся

   – Судимы?
   – А как же! По молодости выбил одному глаз и сел. Я сел, а он окосел.
   – Каковы ваши отношения с Миловидовым?
   – Обыкновенные отношения. Как когда.
   – От вас частенько слышали брань по его адресу.
   – Целоваться мне с ним, что ли?
   – Чем вызвана неприязнь?
   Горобец набрал воздуху, намереваясь выдать заборис­тую тираду, милиционер, предусмотрительно стоявший рядом, сжал его плечо.
   – Допустим, мне его фамилия не нравится, – про­бурчал Горобец.
   – А если поточней?
   – Вам мало, что он меня осрамил ни за что?
   – Кстати, в день собрания вечером вы виделись?
   – Ну виделись.
   – Где?
   – Сюда он приходил.
   Пока все шло, как и ожидал Пал Палыч. Если Горо­бец причастен к исчезновению Миловидова, то не отри­цать известного – разумная оборона. Но теперь начинал­ся опасный для Горобца этап допроса.
   – Позвали его вы? – Вопросы очередью, без пауз.
   – Вот еще! Сам приперся.
   – Жена Миловидова дает показания, что вы звонили и пригласили поговорить.
   – Пусть она дает, что хочет! – дернул кадыком Горо­бец. – Говорю – сам пришел!
   – Зачем?
   – Извинялся. Возьму, говорит, свои слова обратно.
   – Сколько продолжался разговор?
   – Почем я знаю? Выпивши был.
   То, что он «употреблял», известно. Но был выпивши? Или пьян? Или стандартный ход того, кто не хочет себя связывать точностью деталей?
   – Если Миловидов приходил к вам, как вы говорите, извиняться, то в связи с чем возник шум?
   – Какой шум?
   – Соседи из дома двенадцать слышали громкие голо­са и крик «помогите!».
   Этого Горобец не ожидал.
   – Я ему ничего не сделал… – ошеломленно прогово­рил он.
   – А днем ведь грозились. Рассказывают, пришлось вас за руки держать – прямо в зале собрания набросились на Миловидова.
   – Еще бы не наброситься! Собака!
   – Тем не менее вечерняя беседа кончилась миром? Или не помните?
   Горобец ответил после мрачного раздумья:
   – Побеседовали, и он пошел.
   Пал Палыч протянул постановление на обыск:
   – Ознакомьтесь.
   И тут допрашиваемый по-настоящему испугался.
   – Чего?! Обыск?.. – он рванулся, вскочил, мили­ционер ухватил его за шею и повис, осаживая на место. Тотчас рядом оказался готовый помочь Томин. Горобец посмотрел на них обоих, возненавидел се­кунды на четыре, потом налился тоской и перестал сопротивляться:
   – А, пропади оно все к такой-то матери…
   Расписался, где указал Знаменский. Кривовато, будто не проделывал этого движения рукой десятки раз за день на складе. Попросил хрипло:
   – Покурить бы.
   Знаменский разрешил, самого тоже тянуло. И мили­ционер обрадованно полез в карман.
   – Пошли на волю, тут потом не продохнешь, – по­звал некурящий Томин.
   Вышли. Горобец сел на ступеньку крыльца, затяги­вался и ворочал шеей.
   – Свернул? – спросил милиционер. – Ну сам и ви­новат.
   Томин двинулся по периметру владений Горобца, чтобы обозреть будущий фронт работ. Не городская квартира, где передней начинается – балконом конча­ется. Тут хозяйственных построек полно, да вон коло­дец, да дров поленница неоглядная. Не говоря о доме. Целая бригада упыхается. Вот тебе и отдохнул, побла­женствовал!..
   Что это там голубеет между сараем и кучей мусора под забором? Мусор после зимы серый, слежавшийся, а го­лубой комок только припорошен пылью.
   Ни о чем особенном Томин не думал, рука сама подняла хворостину с развилкой на конце, подцепила и перенесла комок поближе. В воздухе тот развернулся и оказался мужской сорочкой, залитой на полах чем-то темным. Так выглядит примерно недельной давности кровь.
   – Паша! – крикнул Томин. – Всех сюда!
 

* * *

   На «шерстяное дело» Кибрит, конечно, не потащила следственного чемодана. Но таковой, по счастью, оказал­ся (девственно нетронутый) в горотделе.
   Их обоих (Зину и чемодан) доставили на мотоцикле с коляской. Знаменский и Горобец заняли прежние пози­ции.
   – Товарищ эксперт, определите характер пятен на рубашке, – на людях Пал Палыч обычно обращался к Зине официально.
   Та расстелила на столе сорочку, вынула необходимые препараты.
   Повисла продолжительная тяжелая пауза.
   – Это кровь человека, – прервала молчание Кибрит.
   Иного и не ждали. Зина свернула рубашку, Знаменс­кий зашуршал протоколом обыска.
   – Слушайте внимательно, гражданин Горобец, и от­вечайте точно. Я запишу ваши ответы в протокол слово в слово.
   Горобец тупо слушал.
   – Читаю вопрос: «На принадлежащем вам участке за сараем при обыске найдена мужская верхняя сорочка с бурыми пятнами на груди. По заключению эксперта-криминалиста, это кровь. Что вы можете сказать о при­надлежности сорочки и происхождении следов крови на ней?»
   Горобец молчал.
   – В такой ситуации молчать – плохо.
   – Нечего мне сказать, – выговорил наконец Горо­бец, упершись лбом в громадный кулак. – Не моя ру­башка. Не знаю чья. Не знаю, почему в крови. Первый раз вижу…
 

* * *

   Чтобы молниеносная людская молва не опередила следствия, за Миловидовой послали того же мотоцикли­ста. Остальных забрал знакомый Томину «козлик». Быст­рее дошли бы пешком, но совместное шествие Горобца, московской «команды» и местного работника милиции просто свело бы население с ума.
   Взбудораженный горотдел поснимал рубашки для процедуры опознания. Кибрит выбрала три похожих на найденную в мусоре, а ее свернула так, чтобы скрыть пятна, и разложила все в кабинете начальника.
   Миловидовой заранее ничего не объясняли. «На вся­кий случай посмотрите, нет ли чего из ваших вещей».
   Она обежала глазами сорочки и схватилась за сердце:
   – Ой, эта – Сережина… Где вы нашли?!.. Он же в ней ушел!
   – Только уж, пожалуйста, не ошибитесь, Алена Дмитриевна, – попросил Знаменский. – Стандартный цвет, стандартный фасон. Если бы какая-нибудь примета.
   – Есть примета! Верхняя пуговица помельче и с жел­тизной. Я пришила, думала – под галстуком незаметно. Вот, смотрите, – выдернула сорочку из остальных, увиде­ла пятна. – Это кровь? Сережина кровь?!.. Сгубили, про­клятые!.. Голубчик мой!.. – и припала к рубашке лицом.
   Кибрит закусила дрогнувшую губу, осторожно ото­брала рубашку.
   – В соседней комнате я видела аптечку. Пойдемте, Алена Дмитриевна. – Она, поддерживая, увела Миловидову.
   Пуговица и впрямь была иного размера и с желтизной. Томин вздохнул:
   – Молодая вдова Алена Дмитриевна…
   Кибрит возвратилась непривычно суровая, сообщила:
   – Выпила валерианки, попросила пять минут поле­жать… – Она аккуратно сворачивала и укладывала в цел­лофановый пакет окровавленную сорочку.
   – Так что – убийство? Передаем дело в прокуратуру? – спросил Томин.
   Знаменский смерил шагами кабинет вдоль и по­перек.
   – Я доложу. Но пока трупа нет. Принадлежность кро­ви Миловидову не доказана. Места убийства мы не знаем.
   – Ты представляешь, во что выльется обыск?
   – Загвоздка, Саша, в том, что я вообще слабо себе представляю…
   Знаменский не договорил, но друзьям было достаточ­но: Пал Палыч сомневался, что «сюжет» преступления исчерпывается теми фигурами или обстоятельствами, которые уже всплыли на поверхность.
   – Значит, я тут с вами еще поживу! – повеселел Томин.
   – Зина, какие у тебя виды на рубашку?
   – Группа крови, конечно. Но, Пал Палыч, у Горобца может быть та же, сам понимаешь.
   – И он завтра «вспомнит», что сорочка его собствен­ная, что он на днях брился и порезался, – подхватил Томин. – По-моему, он вообще к завтрему много чего «вспомнит». Из таких.
   – Ах, как нужна идентификация крови! – посетовал Пал Палыч.
   Кибрит сделала легкое движение, и Пал Палыч его уловил:
   – Неужели что-то надумала?
   – Не исключено. Но для этого надо ехать в Москву. Есть так называемый способ мультгрупп. Если Миловидова скажет, что в тот день ел ее муж… Понимаете, по микроэлементам в крови можно обнаружить остаточные следы пищи, которую человек принимал незадолго до смерти.
   – Серьезно? – поднял брови Томин. – Кофе и бу­терброд с сыром переходят в кровь?
   – Да, она будет другой, чем если пил чай. Методика опубликована давно, и я все мечтала попробовать.
   – Хорошо, поезжай в Москву, – решил Пал Палыч.
   Постучав, вошла Миловидова.
   – Я еще нужна?
   – Понимаю, что тяжко, Алена Дмитриевна, но еще несколько вопросов.
   – Спасибо, что сочувствуете, Пал Палыч… Так мы были счастливы, так счастливы! Зачем мне теперь жить?
   Все молчали, не находя слов утешения.
   Если б они видели эту женщину поздним вечером того же дня!
 

* * *

   Сияющая, румяная ворвалась она в дачный домик и попала в объятия мужчины, с которым не так давно вела мучительный разговор в аллее за Дворцом культуры.
   – Милый, Горобца арестовали!
   – Гора с плеч!
   – Я опознала рубашку, и его арестовали!
   – Вот видишь, все развивается по намеченному плану!
   – Не сглазь, поплюй… Ой, до чего же я соскучилась!
   – Как прошло с рубашкой и вообще? – Мужчине не терпелось узнать подробности.
   Миловидова пересказала все, что ей запомнилось из последних событий. Он жадно слушал.
   – Ты знаешь, я очень красиво страдаю, – похваста­лась она. – Плачу горючими слезами. Нет, правда, до того натурально, даже милиционеры жалеют!
   – Я же говорил, что справишься! Про группу крови спрашивали?
   – Спрашивали.
   – А еще что?
   – Много непонятного: например, что ваш муж ел в тот день. И так добивались, чтоб я вспомнила!
   – Наверно надеются: ужо найдем тело и проверим, что там в животе.
   – Ой, перестань, ну как ты можешь! Даже замутило…
   – Доехала нормально? – сменил он тему.
   – Полная конспирация. Фоминичне-дуре я сказала, что у мамы заночую. А у мамы посидела, пока она не стала укладываться, и укатила. Мне, говорю, захотелось побыть одной. И на последнем автобусе – сюда… Но в этот раз ничего не смогла привезти вкусненького. Только смену белья.
   – Ерунда!
   Он принес полбутылки вина и рюмки.
   – Чокнемся за счастливое завершение.
   Она выпила глоток, он до дна. Осунулся, бедненький, думала Миловидова. Небось и спит плохо. Ей хотелось при­ласкаться, отогреться возле него душой, его отогреть. При­двинулась, погладила по щеке. Он обхватил ее за плечи.
   – Ленушка, золото ты мое…
   Но беспокойство заставило вернуться к прежнему разговору.
   – Что люди-то говорят?
   – Ой, чего только не плетут! Ты не представляешь, как мне трудно!
   – По-твоему, мне весело? – возразил он. – Торчу тут, сатанею от разных мыслей. – Мужчина обвел ком­нату глазами, задержался на фотографии молодой жен­щины в купальнике. – От Татьяны вестей нет?
   – Прислала открытку из Кисловодска. Через восемь дней они возвращаются.
   – И первым делом – копать грядки. Значит, моего житья здесь – от силы неделя.
   Он с облегчением налил и выпил еще рюмку. Мило­видова отставила свою, произнесла с упреком:
   – Тебе бы только удрать. С первой минуты рвался!
   – Но я же уступил. Сидел рядом, пока мог.
   – А как я одна буду? Ни поделиться, ни посовето­ваться… Сколько следствие продлится?
   – Не знаю, Ленушка. Тебе еще, бедной, много сил потребуется.
   Снова они обнялись. Миловидова заговорила почти по-детски:
   – Когда все кончится, какое будет счастье! Начать все сначала, среди людей, которые про нас ничего не знают… Посмотрим разные города… Будут новые друзья… виноград, арбузы… Ты станешь летчиком в отставке, согласен?
   – Попробую.
   – И поселиться где-нибудь у моря. И купить лодку с парусом. Ужасно хочется с парусом, как в сказке!
   Ее «ковбой» оттаял, тревога отпустила, тоже настро­ился помечтать.
   – Я буду ловить неводом рыбу, что нам стоит научиться? – усмехнулся он. – Вечерами стану чинить сети, а ты будешь петь «Не уходи ты, мой голубчик».
   Вспомнили первую встречу, у обоих забилось сердце, и уже манила кое-как прибранная постель, но Миловидова вдруг шепнула:
   – Милый… а Горобца не расстреляют?
   – Фу, черт! – отшатнулся мужчина. – Да кто его расстреляет, у нас добрые. Посадят, конечно. Ему за решеткой самое место!.. Тянет тебя за язык некстати!
   Миловидова заплакала – он нахмурился.
   – Алена, перестань!.. Да перестань же! Ну что ты, спрашивается, ревешь? Ведь не на следствии.
   – Ты меня разлюбил.
   – Здрасте!
   – Разве раньше ты так относился? Раньше бы я зап­лакала – ты бы кинулся утешать, ты бы меня зацеловал… а теперь…
   – Нам сейчас только не хватает выяснять отношения! Ну возьми же себя в руки, развела сырость. Оба устали, издерганы, впереди вагон сложностей. Давай не трепать друг другу нервы.
   – Как их не трепать! Я все время в напряжении, жутко боюсь что-нибудь выдать, ошибиться. Вдобавок фабричные одолевают. И еще я боюсь… пойми, вот я дождаться не могла этого свидания, приехала… а мы даже ни о чем больше не способны разговаривать, толь­ко об одном. Засело в уме как гвоздь… Что-то с нами происходит…
   Мужчина помолчал, выпил третью рюмку.
   – Когда все минует, Алена, будет как раньше. Лучше, чем раньше. Вместе такое пережить – это связывает креп­че крепкого!
   Она задумалась над его словами, в сомнении покачи­вая головой.
   – Откуда ты знаешь? А если это будет и дальше стоять между нами? Нам захочется все забыть, чувствовать себя как все люди… А вдвоем мы же не сможем забыть… пока вместе, будем помнить. И если ты пойдешь забываться на сторону?
   – А ты на другую?
   – Я не знаю. Мне страшно.
   Он взял в ладони ее лицо:
   – Ленушка, обратная дорога закрыта. Что сделано – то сделало. Обратная дорога – в тюрьму.
   – Ой, нет! Нет!
   – Надо верить: все будет хорошо. Ведь пока же сбыва­ется! Верно?
   – Да, ты удивительно рассчитал.
   – Ну вот. И все впереди. Будет тебе сказка. Будет парус.
   – И будем счастливы?
   – Будем! Что нам люди, что какой-то Горобец? Плюнь! Будем жить как хотим. И будет любовь. Ради этого ты должна выдержать. Ты выдержишь!
 

* * *

   С арестом Горобца рабочее место следователя переме­стилось в горотдел. Здесь же Томин докладывал Знаменс­кому о новостях:
   – Никто из родных и друзей не слыхал, чтобы Миловидов собирался уезжать из города. На прежнем месте жительства его остались кое-какие родственники, но, после женитьбы он с ними почти не общался. Пока все, Паша. Чем богаты, тем и рады… При допросе Горобца я тебе не нужен? Вопрос справа, вопрос слева, темп?
   – Я бы не стал на него давить. Подойду сегодня на мягких лапах.
   – Смотри, не набиваюсь.
   Привели Горобца.
   – Опять вам говорю и повторяю: про Миловидова мне ничего неизвестно! Так и записывайте! – с порога объявил он.
   – Непременно запишу, но чуть погодя. Сначала да­вайте уточним круг ваших обязанностей на фабрике.
   Повинуясь приглашению Пал Палыча, Горобец сел.
   – Моя обязанность заведовать. Если теоретически.
   – А на практике?
   – На практике весь склад на мне. Даже погрузка часто своим горбом.
   – Отчего так? Не хватает рабочих рук?
   – Совести у начальства не хватает. Пользуются, что я здоровый как лошадь. Горобец – ко всякой дырке затыч­ка. Оборудование получить – Горобец. Харчи для столо­вой – опять же Горобец.
   – Учет на складе ведете тоже вы?
   – На то Захаров есть, инвалид.
   – И как он фиксирует поступление ткани из сушиль­ного цеха?
   – Обыкновенно, – буркнул Горобец. – Чернилами.
   – Понятно, что чернилами, меня интересует проце­дура. Ведь ткань впервые метруют при передаче на склад. Тут и возникает метраж, который потом учитывается по документам.
   – А я при чем?
   – А при том, что неучтенные излишки, минуя ваш склад, не реализуешь. Тихо, тихо! – усмирил он вскочив­шего было Горобца.
   – Миловидову поверили, да? – сжал тот кулаки. – Да почему ж вы ему, собаке, верите?! Пускай бы он попробовал чего доказать! Вы ж ничего не знаете!
   – Боюсь, доказать он уже ничего не сумеет. Жена рубашку опознала. Кровь на рубашке совпадает с кровью Миловидова. – Пал Палыч положил на стол акт экспер­тизы, показал, где прочесть. – Заодно прочтите вот эти показания… Теперь эти… И еще эти.
   Не нашлось друзей у Горобца. Даже и собутыльников, потому что предпочитал пить один. Досаждал он окружа­ющим своей грубостью, бранчливым нравом. И хотя, действительно, вкалывал крепко, но симпатии ни у кого не вызывал. А во хмелю бывал агрессивен и многих успел разобидеть. Теперь ему припоминали одно худое, возмож­но, с преувеличениями: причина ареста его, само собой, не утаилась от горожан и бросила черную тень на все его прошлое.
   Горобец, предыдущими вопросами настроенный оп­ровергать свою причастность к хищениям, от внезапного поворота разговора потерялся. Кряхтя и постанывая, чи­тал он отмеченные места в протоколах допросов сослу­живцев и соседей.
   – Ну это уж… Нет, чего говорят, а? Жена ушла по причине побоев. Да она – две лучинки, соплей склеен­ные, где ее бить? Мать больную она поехала выхаживать!.. Ну люди, ну злыдни…
   Дочитав, поднял на Знаменского ошалелые глаза:
   – Выходит, я кругом виноват? Он, значит, меня уличил. Я его с умыслом к себе зазвал. И, значит, пус­тил ему кровь, пока он доказать не успел. Так оно полу­чается?!
   Поведение Горобца, интонации, жесты в чем-то не соответствовали самочувствию человека, знающего за со­бой страшную вину. Отчасти потому и одолевало Пал Палыча некое сомнение относительно расследуемого «сю­жета». Но факты пока однозначно свидетельствовали про­тив Горобца.
   – Получается, я сволочь, каких земля не рожала, да?!
   Знаменский развел руками:
   – Сами видите, как складываются улики.
   – Да тут все наизнанку вывернуто! Слушайте, что было. Он нахально приперся. Извини, говорит, днем по­горячился. И кадушку попросил под огурцы. Ну, понят­но, я его послал. Хотел в зубы дать. Но… вроде удержался, не дал… Вспомнил я, отчего шум был: он стал рассказы­вать анекдоты какие-то. И тут начал кричать «караул!». Из анекдота это, про бабу, которую насилуют.
   – Вам кажется достоверным, что Миловидов пришел за кадушкой?
   – А что?
   – Весной кто же солит огурцы?
   – А… почем я знаю… попросил…
   – Видите ли, Горобец, то, что вы говорите, противо­речит и логике, и всем остальным показаниям.
   – Да чего стоят их показания! Коли на то пошло, зачем меня Миловидов обозвал? Чтоб от себя подозрение отвести! Он сам первый казнокрад и есть!
   – Вот как? – скептически усмехнулся Пал Палыч.
   Нескладный сидел перед ним человек и защищался нескладно, неуклюже.
   – А за что ж я от него каждый месяц пять червонцев имел? – в запале выкрикнул Горобец.
   «Гм… Похоже, действительно имел. Интересно».
   – И что вы должны были за эту сумму делать?
   – Смеетесь, гражданин следователь. За такие деньги разве делают? Кто делает, тот вдесятеро имеет.
   «Возражение резонное».
   – Хорошо, чего вы не должны были делать?
   – Ничего лишнего. Дальше склада не смотреть.
   – Если вы обязались чего-то не замечать, то знаете, чего именно.
   – Не задумывался, – явно соврал. – Ихняя каша, им и хлебать.
   – Допустим, Миловидов платил, вы не задумывались. За что тогда ругали его почем зря? Говорят, с языка у вас не сходил.
   Горобец помялся.
   – Из-за денег… хотел больше…
   – Так вот – ни за что?
   – Всем вы верите, а мне – нет! – вскипел Горо­бец. – Алена-то, гляди, какая зараза, как она вас обо­шла! Глазами похлопает – и верите! Думаете, такая уж она простенькая, такая мягонькая? А если я скажу, что у ней хахаль есть?!
   Опять он сделал ложный шаг. Пробудит мимолетное к себе доверие и тотчас сам его загасит.
   – Ах, Горобец, Горобец. Чем это поможет? Ведь это вас Миловидов обвинил в хищениях, от вас люди слы­шали его крик, у вас нашли окровавленную рубашку… И раз уж зашла речь о хахале, вы, кажется, напропалую ухаживали за Миловидовой до ее замужества. Было?
   Горобец отвернулся, покривился.
   – Мало ль по ней парней сохло… пока не привезла своего курортника.
 

* * *

   Зина уехала. Сразу быт приобрел холостяцкий харак­тер, хотя женщины продолжали пританцовывать вокруг Томина. Он сделался городской знаменитостью после об­наружения злосчастной сорочки.
   – В жизни мне так задешево не доставалась слава, – посмеивался он. – Упиваюсь популярностью.
   Иногда он куда-то пропадал в приступе сыскного рвения, но появляясь, отмалчивался: терпеть не мог рас­сказывать, что да как, если брал ложный след.
   Намерение его поблаженствовать было изрядно подо­рвано историей Миловидова, но в остаточном виде все же проявлялось. Город и речные берега утопали в цвету­щей черемухе. Под ногами словно завивалась от ветра снежная пороша. С сумерек налаживали соревнования соловьи. Как тут не побродить без всякой цели? Потом себе не простишь.
   Побывал он и в «как за границей» за оврагом. Впечат­ления срезюмировал коротко: «Бедные козы!» Некоторые барачные переселенцы взяли с собой живость и держали на балконах, так как «курятники и свинюшники» власти категорически запретили.
   За вечерними чаепитиями, случалось, дурачился, ста­раясь развлечь Знаменского. Однажды притащил откуда-то дверную ручку и, приставив к брюкам пониже спины, потребовал немедленного определения: как называется?
   – Старший инспектор Томин… с ручкой, – нашелся Знаменский.
   – Короче и точнее!
   Пал Палыч назвал короче.
   – То-то же! – хохотал Томин. – Нечего стесняться русского языка.
   Доложившись Скопину, Пал Палыч получил разре­шение назначить на фабрике ревизию, а сам с наличным составом горотдела включился в многодневный обыск у Горобца. Никто из здешних не обязан был ему помогать, но помогали на совесть, запуская собственные дела – и служебные и домашние.
   Пал Палыч ждал хотя бы звонка от Зины, понимая, впрочем, что так скоро экспертиза результатов не даст, тем более Зина займется ей впервые.
   Удивительный она все же человек, удивительный криминалист! Хороших экспертов немало, есть превос­ходные. Но как обычно бывает? Следователь ставит кон­кретную задачу – эксперт ее решает (в меру опыта, ума, интуиции). То есть следователь спрашивает, экс­перт отвечает.
   Зина же всегда в гуще дела, всматривается в него снаружи и изнутри, анализирует, фантазирует – и по своей инициативе выискивает вопросы, ответ на которые развязывает самые тугие порой узлы. И сколько всего держит в голове! А если чего не знает, то мигом найдет, где или у кого узнать.
   Надо зарубить себе на носу: не заставлять ее проделы­вать скучную работу. Раз она Зине скучна, значит, вооб­ще ненужная, пустая. У Зины обостренный нюх на глав­ное в ситуации, в загадке; на особо скрываемое. Не интересно ей было считать нити на квадратном сантимет­ре, и нечего было томить ее обществом Валетного… Валетный, между прочим, какой-то пугливый и перевопло­щенный. Мало бывая сейчас на фабрике, Пал Палыч видел его несколько раз, но тот избегал встречи.
   Действительно, после того как Миловидова обруши­лась на него с подозрением, будто они с Горобцом прикончили ее Сергея, Валетный не мог преодолеть опас­ки перед следователем.
   Зато с Зуриным он секретничал в эти дни чаще прежнего. И один из разговоров был до того волнующим, что даже Зурина проняло.
   – Петр Иваныч, Митька-киномеханик смылся! – на­летел Валетный посреди фабричного двора.
   – Кто сказал? – приостановился Зурин.
   – Я знаю, раз говорю! Еще в пятницу! Понимаете? В четверг Сергей пропал – наутро Митька смылся! Будто бы по телеграмме: бабка при смерти. А кто ту телеграмму читал?
   – Ну это еще…
   – Не обошлось без него, Петр Иваныч, не обошлось! Недаром Алена на мои слова завелась с пол-оборота!
   – Погоди. – Зурин поразмыслил. – Митька да Але­на, да Сашка Горобец. Чего выходит?
   – Глубокая тайна, Петр Иваныч. Кроссворд!
   – Ты, Илья, давай остынь. Помолчи. Я соображу.
   Сообразив, Зурин оглянулся и сказал:
   – Значит, так. Если практически – нам с тобой один шут, кто кого. Наша забота другая.
   – А я бы на нее звоночек в милицию, – мстительно предложил Валетный. – Чужим тонким голосом.
   – Чтоб те язык откусить! Зацепят Алену – первые без порток дойдем!
   – Ладно, молчу. Но в принципе если бабам такое спускать…
   – Зачем спускать? Дурья ты башка. Под этот козырь мы из нее душу вытрясем!
   (К чести Томина заметим, что отъезд Митьки давно не был для него новостью. Особого значения Томин этому событию не придал, но все же выяснил, что ба­бушка киномеханика еле дышит, и он, естественно, останется до похорон и поминок.)
 

* * *

   Приехала жена Горобца: курносенькая, щупленькая, робкая, с детски-бесхитростными повадками. И, сидя на краешке стула перед Знаменским, изумленным, трепет­ным полушепотом свела на нет добрую половину дурных отзывов о муже.
   Сам Горобец упрямо дергал кадыком и топтался прак­тически на прежних показаниях. Новых улик против него Знаменский не находил, напротив, выныривали некие детали, делавшие всю историю жестокой вражды и мести какой-то невразумительной.
   Словом, версия поползла.
   – А была нудная провинциальная история, – подна­чивал Томин. – Он, она и оно воровали сукно. И кто-то не вернулся вовремя домой…
   Вдруг без предупреждения, никем так скоро не ожи­даемая, вернулась Кибрит. Мужчины засуетились, пыта­ясь придать столу более цивилизованный вид (садились ужинать). Она сказала нетерпеливо:
   – Бросьте, неважно. Все это потом.
   Скинула туфли, взяла бутерброд с котлетой, чашку чаю и потребовала новостей.