Старшая включает переговорное устройство.
– «Букет» вызывает все машины на линии…
Невесело возвращается Томин домой. Навстречу ему по лестнице спускается Борис Петухов, за спиной рюкзак. При виде Томина делает испуганное движение назад, но прятаться поздно.
– Та-ак. Карету мне, карету?
– Да я… знакомая пригласила, немного проветриться…
– Когда поезд?
– Десять сорок пять, – автоматически отвечает Борис.
– Ту-ту – и прощай неприятности. Блистательный ход!
– Саш, ну слушай… ну можно с тобой как с человеком?
– Я и есть человек. Незаметно?
– Заметно, заметно! – заводится Борис. – Под милицейским мундиром бьется благородное сердце! Не то что у некоторых, да?
Томин молча смотрит на него усталыми глазами. Сейчас бы поесть да завалиться спать…
– Я тут уже восемь дней! За каким чертом мне здесь сидеть?
– А родители?
– Может, так даже лучше, Саш. Скажут, вызвали срочной телеграммой, – и меньше разговоров.
– Отец с матерью на ладан дышат, впереди следственные процедуры, суд. Пусть все тянут одни?.. Давай билет!
– Нету билета. Рассчитывал на вокзале схватить.
– А и есть – пусть пропадает. Заворачивай обратно.
– Не имеешь права! – слабо артачится Борис.
– Имею. Не юридическое, так моральное. – Он берет Петухова за локоть. – Когда-нибудь сам спасибо скажешь.
Дождавшись, пока тот войдет в квартиру, Томин направился было дальше, но засомневался…
А Борис стоит в передней, не снимая с плеч рюкзака. Прислушался, тихонько приоткрыл дверь… и оказался лицом к лицу с Томиным.
– Гражданин, вы задержаны при попытке к бегству! – Томин старается взять добродушный тон.
– Может, я под домашним арестом?!
– Не шуми.
Борис в сердцах скидывает рюкзак на пол и уходит в комнату. Томин, улыбаясь, двигается следом.
– Поймал и радуется! Тоже мне, великий сыщик! Ловил бы кого положено!
– Гляди-ка, замок новый вставил, прибрал, даже пол подмел. А цветочек-то не завял.
– Зря ты меня не пускаешь, – впадает Борис в страдающий тон. – Я ведь тут… ну прямо по уши в навозе! Старики чего-то наплели, пойдут теперь насмешки…
– Ты тоже сочинял. Отец у тебя не отставной бухгалтер, а большой ученый, вместо домика на восьми сотках – загородная вилла.
– Откуда?! – отшатывается Борис.
– Пал Палыч у Хабарова выспросил.
– Этот Пал Палыч меня возненавидел с первой минуты!
– Он тебе просто не поверил с первой минуты.
– Нет, не просто! Как он меня обхаживал! То лестью, то хитростью. Все испытывал… Ты знаешь, я иск написал, – говорит он упавшим голосом. – Вот до чего довел… Может, за мной есть грехи, но на чужое я не зарился. Да еще на чье!..
– Иск в дело не подшит.
– Но ты ведь знаешь. И я знаю. Главное, что обидно – не нужны мне те деньги! Все вот тянутся, жилы рвут, чего-то там достигают. Кому должность, кому магнитофон какой-нибудь сумасшедший нужен или еще что. А я что потопал – то и полопал… Лег – свернулся, встал – встряхнулся.
Томин садится верхом на стул и смотрит на Бориса внимательно.
– Хочешь верь – хочешь нет. Старики, между прочим, тоже на деньги были не жадные. Пошлешь четвертак, мать накупит дребедени и обратно шлет. У меня одних галстуков штук тридцать.
– Значит, честолюбием не мучаешься? А зачем приукрашивал свой портрет? Именитые родственники, невесты-красавицы?
– Что я думаю и как себя внутри ценю, это личное дело. Но люди должны меня уважать. Тут уж извини!
– Боря, если сам себя не уважаешь, другие не будут.
– Слушай, ну нельзя же признаться, что я весь тут, и больше ничего! – Прижав обе руки к груди, он с обидой взирает на Томина: простых вещей человек не хочет понимать!
– А почему, собственно, нельзя? Давай разберемся. Ты не воруешь? Не спекулируешь?
– Иди ты!
– По меркам Хабарова почти непьющий. От работы бегаешь?
– Куда от нее убежишь?
– Правильно. Получаешь во всяком случае, больше моего. Может, какой талант в землю зарыл? – отвлекает Томин от наболевшей темы.
– Там зароешь, – хмыкает Борис. – Ты пробовал вечную мерзлоту копать?
– Так. Подведем итоги. Ты не академик. Не герой. Не мореплаватель. Примерно, плотник.
– Хм… – кривится Борис. – Припечатал, так припечатал. Дальше?
– Дальше: плотник ты честный, трудишься в сложных условиях и приносишь обществу посильную пользу.
– Пионерским собранием запахло. Если будешь перевоспитывать, я ушибить могу, имей в виду!
– Нет, мы, что называется, беседуем за жизнь. Ты высказался откровенно? Высказался. Дай мне… Раньше на базарах стояли смешные фотографы. У них был ящик гармошкой на треноге, помнишь?
– Ну!
– И обычно была картина: например, джигит с саблей, но без лица, вместо лица – дырка. Клиент сунет в нее голову – и готово дело, на коне.
– Ну?
– Сняться так, Боря, можно. Но каждый день эту бутафорию таскать – шею свернешь. И зачем? Помогал тебе папаша профессор и вилла?
– Ну…
– Мешали, Боря! Кто-нибудь позавидует мельком и забудет. Зато ты непрерывно помни… чтоб не споткнулся бутафорский конь. Прав? Нет?
Борис угрюмо отвернулся, даже «нукать» перестал.
– А закадычные друзья у тебя есть? – донимает Томин. – Наверно, нет. Сближаешься с людьми до определенной черты, пока можно в душу не пускать. Откуда дружба? Или любовь? Допустим, женишься. На какую виллу повезешь в отпуск жену?
– Да иди ты, хватит уж…
– Нет, ну почему тебе не быть самим собой?! В открытую, без похвальбушек? Чего зазорного! Высот не достиг? Но ведь и не рвался. Прими ты себя таким, как есть! И другие примут. Погляди в зеркало – нормальный мужик. Здоровый, видный. Чего надо?
Борис щурится и поводит широкими плечами, будто примеряет новую одежду.
– Саш, это в пользу бедных или начистоту?
Во весь рот, со стоном Томин зевает:
– Для дипломатии слишком устал. Скажем так: ты моих восторгов не вызываешь. А уважать – я бы тебя уважал. Если б не вранье, я б тебя вот так уважал!
Час минул. Полтора. Все чем-то заняты, а Пал Палыч слоняется без дела. Присел возле Томина, который делает пометки в бланках-заказах. Из динамика:
– Коль, слышишь?
– Слышу. После смены – как договорились?
– Само собой. Как ты?
– А загораю на куличках. Возил каких-то шизиков.
Томин наощупь прибавляет звук.
– А чего они?
– Сели – будто в Щелково, больную мамашу проведать, и все «гони» да «гони». Я говорю, машина завтра в капиталку идет, забарахлить может. Тогда, говорят, нас не устраивает. Вылезли – и в метро.
– Володя, Данилова сюда быстро! – окликает Томин Самойлова.
– Загораю теперь на Щелковской… Ладно, значит, после смены?..
Подходят Данилов и Самойлов.
– Други, у Щелковского метро стоит такси, которое два «шизонутых» нанимали до Щелкова, но раздумали – машина старая.
– Да ну?
– Свяжитесь, пусть шофер позвонит старшей из автомата, не по рации.
Все напряженно ждут. Наконец телефон на столе старшей звонит.
– Диспетчерская… Десять-сорок?.. Передаю трубку, с вами будут говорить.
– Угрозыск. Быстро опишите своих пассажиров… – Слушая, Томин расцветает. – Та-ак… Вы видели, что действительно они направились в метро?.. Сколько прошло времени?.. Ни с кем пока не обсуждайте своих впечатлений.
– Вынырнули? – ахает Знаменский.
И только теперь все ощущают, как сильно, себе не признаваясь, волновались за успех операции.
– Побеседуй с Галиной Сергеевной, она нервничает.
– Еще бы не нервничать! С тех пор, как несчастье с Мишей Ермолаевым… я уже рассказывала Александру Николаевичу.
– Преступников тогда задержали? – поддерживает беседу Пал Палыч.
– Их-то поймали через день, а он до сих пор в больнице и…
– Саша, включи тридцать второй! – кричит через зал Данилов.
Томин щелкнул кнопкой динамика, звучит разговор диспетчера с шофером:
– На Первомайской, на Первомайской я. Еду в Щелково. Пассажиров двое, багажа нет.
– Тринадцать-тринадцать, мы в городе завалены заказами, а вы в Щелково!
– «Букетик», мужикам очень нужно, оплатят оба конца.
– Минуточку, решу.
Возле девушки-диспетчера Данилов, он ей подсказывает.
– Хорошо, тринадцать-тринадцать, поезжайте. Я с вами свяжусь.
Через несколько минут эстафету приняли посты ГАИ. Им надлежало взять под строгий контроль выезды на Щелковское шоссе. Такси с указанным номером, а также с номерами, забрызганными грязью и плохо различимыми подвергать проверке, чтобы выявить пассажиров с известными приметами.
Опять ждали. Почему-то возникло общее убеждение, что пассажиры – те самые, и одолевал зуд поговорить с шофером. Но понимали, что без повода нельзя – мужики могут насторожиться.
– Придумайте повод, Галина Сергеевна – не выдерживает Томин.
– Я? Ой… Если предложить поездку из Щелкова во Внуково…
– Мечта таксиста!
Старшая бежит в радиокабину.
– Соня, скажи тринадцатому, что есть заказ из Щелкова во Внуковский аэропорт. Весело, поняла?
Девушка вызывает водителя, предлагает соблазнительный заказ.
– Смотря на какое время, – отзывается шофер.
– А через сколько вы там будете?
– Да не скажу пока, у пассажиров заезд тут в городе.
– Да?.. – Девушка на секунду теряется. – Тогда свяжитесь со мной попозже, может, все-таки успеете…
– Куда их понесло? – хмурится Знаменский.
– Решили что-то переиграть… Эх, как бы чистенько мы их взяли на Щелковском шоссе!
– Александр Николаевич, Арутюнова-то, водителя, предупредить бы… хоть намекнуть, чтоб остерегался! – умоляет старшая.
– Любой намек они поймут раньше него. Теперь уже спросить, где именно он едет, и то небезопасно.
– Саша, выход должен быть! Думай!
Томин шагает из стороны в сторону.
Думай… думай… думай… – Останавливается. – Он из какого парка?
– Из первого.
– Данилов, зови Кирпичова! Галина Сергеевна, они сейчас поговорят, а вы прервите, будто Кирпичов на линии. Арутюнова из своего парка знаете? – встречает он вопросом входящего Кирпичова.
– Знаю.
– История с Ермолаевым ему известна?
– Всем известна.
– И то, что он из больницы еще не выписан?
– Само собой.
– Идемте, переброситесь с ним парой фраз. Его надо предупредить об опасности.
Кирпичову все ясно.
– Эй, Гошка! – зовет он в микрофон. – Две чертовы дюжины!
– Кто еще зовет?
– Это я, Артем. Новость есть. Просили передать, что у тебя все шансы сегодня встретиться с одним человеком – с Мишей Ермолаевым.
– Шутки шутишь?
– Не шутки, а точно. Ты не перебивай, некогда. Тебе с Ермолаевым встречаться вовсе не к чему, верно я говорю? Сообрази хорошенько!
Арутюнов отвечает после паузы словно бы спокойно, но очень медленно.
– Ага. Что-нибудь соображу.
– Товарищи водители! – строго прерывает старшая. – Прекратите посторонние разговоры, мешаете работать!.. «Букет» вызывает свободные машины в районе Проспекта Мира, Шаболовки, Парка культуры… – имитирует она диспетчерскую рутину.
– Похоже, понял, – облегченно вздыхает Данилов.
– Но что один против двух!.. – качает головой старшая.
– Если не растеряется, сможет, – уверен Кирпичов.
Они ждут несколько минут, давая шоферу время для размышления. И снова:
– Вызываю тринадцать-тринадцать. Ответьте «Букету»!
– Слушаю.
– Заказ из Щелкова в аэропорт снимать с вас или нет? Люди нервничают.
– Жалко мне этот заказ, «Букетик», да, видно, не судьба. Мимо меня сейчас девятнадцать-двадцать восемь проскочил, пустой. Отдайте ему.
Сумел-таки Арутюнов дать зацепку!
– Вызываю девятнадцать-двадцать восемь. Вызываю девятнадцать-двадцать восемь, – поспешно выкликает девушка.
– Девятнадцать-двадцать восемь на приеме.
– Где вы находитесь?
– В Сокольниках. Оленьи пруды.
Томин мгновенно кидается звонить в ГАИ:
– Автомашина тринадцать-тринадцать изменила маршрут: Сокольники, на трассах, расходящихся от Оленьих прудов!
Такси тринадцать-тринадцать засекли патрульные машины, но Арутюнов, повинуясь, видимо, приказу пассажиров, вынужден уходить от преследования.
И только когда милицейская машина вылетает из боковой аллеи и останавливается поперек дороги, а сзади несется вторая, такси тормозит…
Но другая победа останется ему неизвестной, потому что не увидит он, как Петухов предпринимает первые шаги на новой стезе.
– Вот так, – говорит он за чаем у тетки. – Не академик, не герой, не мореплаватель и не плотник, да! Бригадир грузчиков! Это, между прочим, не в конторе сидеть. Ящики сами не бегают.
У Надежды Ивановны голова кругом.
– Как сейчас вижу тебя маленького… – бормочет она. – Закутан в три шарфа… носик красный…
– Ну! Теперь, если надо, и собачью упряжку снаряжу и обед сварю. Одним словом, работаю, хлеб задаром не ем. Чего мне стыдиться?
– Бог с тобой, Боренька, стыдиться тут нечего! Но Аня… так она гордилась, что ты вышел в люди!..
– Надо заведовать Северным полюсом, чтобы считаться человеком, да?
– Да нет же! Я говорю, для Ани удар и для отца.
– Да что они, не знали, что ли? Наивная ты душа! Они на этом спокон веку помешаны: мы, мол, не добились, но перед тобой любые дороги и возможности!.. То к какой-то немке в группу пристроили, до сих пор помню: «Анна унд Марта баден», в смысле – моются. То кинулись музыке учить, хоть мне медведь оба уха отдавил… Все им мерещилось что-нибудь особенное, и все для показухи, понимаешь? Я, может, со зла и куролесил. А когда из дома смылся, они принялись сочинять похвальбушки… Вот ты, тетя Надя, старуха трезвая, ты скажи: такого, какой я есть, обыкновенного – ты уважаешь?..
– «Букет» вызывает все машины на линии…
* * *
Трое суток посменно отдежурили муровцы в «Букете». Кирпичов все нерабочее время тоже проводил там, там и спал на диванчике, чтобы быть под рукой для опознания грабителей. Все пока безрезультатно.Невесело возвращается Томин домой. Навстречу ему по лестнице спускается Борис Петухов, за спиной рюкзак. При виде Томина делает испуганное движение назад, но прятаться поздно.
– Та-ак. Карету мне, карету?
– Да я… знакомая пригласила, немного проветриться…
– Когда поезд?
– Десять сорок пять, – автоматически отвечает Борис.
– Ту-ту – и прощай неприятности. Блистательный ход!
– Саш, ну слушай… ну можно с тобой как с человеком?
– Я и есть человек. Незаметно?
– Заметно, заметно! – заводится Борис. – Под милицейским мундиром бьется благородное сердце! Не то что у некоторых, да?
Томин молча смотрит на него усталыми глазами. Сейчас бы поесть да завалиться спать…
– Я тут уже восемь дней! За каким чертом мне здесь сидеть?
– А родители?
– Может, так даже лучше, Саш. Скажут, вызвали срочной телеграммой, – и меньше разговоров.
– Отец с матерью на ладан дышат, впереди следственные процедуры, суд. Пусть все тянут одни?.. Давай билет!
– Нету билета. Рассчитывал на вокзале схватить.
– А и есть – пусть пропадает. Заворачивай обратно.
– Не имеешь права! – слабо артачится Борис.
– Имею. Не юридическое, так моральное. – Он берет Петухова за локоть. – Когда-нибудь сам спасибо скажешь.
Дождавшись, пока тот войдет в квартиру, Томин направился было дальше, но засомневался…
А Борис стоит в передней, не снимая с плеч рюкзака. Прислушался, тихонько приоткрыл дверь… и оказался лицом к лицу с Томиным.
– Гражданин, вы задержаны при попытке к бегству! – Томин старается взять добродушный тон.
– Может, я под домашним арестом?!
– Не шуми.
Борис в сердцах скидывает рюкзак на пол и уходит в комнату. Томин, улыбаясь, двигается следом.
– Поймал и радуется! Тоже мне, великий сыщик! Ловил бы кого положено!
– Гляди-ка, замок новый вставил, прибрал, даже пол подмел. А цветочек-то не завял.
– Зря ты меня не пускаешь, – впадает Борис в страдающий тон. – Я ведь тут… ну прямо по уши в навозе! Старики чего-то наплели, пойдут теперь насмешки…
– Ты тоже сочинял. Отец у тебя не отставной бухгалтер, а большой ученый, вместо домика на восьми сотках – загородная вилла.
– Откуда?! – отшатывается Борис.
– Пал Палыч у Хабарова выспросил.
– Этот Пал Палыч меня возненавидел с первой минуты!
– Он тебе просто не поверил с первой минуты.
– Нет, не просто! Как он меня обхаживал! То лестью, то хитростью. Все испытывал… Ты знаешь, я иск написал, – говорит он упавшим голосом. – Вот до чего довел… Может, за мной есть грехи, но на чужое я не зарился. Да еще на чье!..
– Иск в дело не подшит.
– Но ты ведь знаешь. И я знаю. Главное, что обидно – не нужны мне те деньги! Все вот тянутся, жилы рвут, чего-то там достигают. Кому должность, кому магнитофон какой-нибудь сумасшедший нужен или еще что. А я что потопал – то и полопал… Лег – свернулся, встал – встряхнулся.
Томин садится верхом на стул и смотрит на Бориса внимательно.
– Хочешь верь – хочешь нет. Старики, между прочим, тоже на деньги были не жадные. Пошлешь четвертак, мать накупит дребедени и обратно шлет. У меня одних галстуков штук тридцать.
– Значит, честолюбием не мучаешься? А зачем приукрашивал свой портрет? Именитые родственники, невесты-красавицы?
– Что я думаю и как себя внутри ценю, это личное дело. Но люди должны меня уважать. Тут уж извини!
– Боря, если сам себя не уважаешь, другие не будут.
– Слушай, ну нельзя же признаться, что я весь тут, и больше ничего! – Прижав обе руки к груди, он с обидой взирает на Томина: простых вещей человек не хочет понимать!
– А почему, собственно, нельзя? Давай разберемся. Ты не воруешь? Не спекулируешь?
– Иди ты!
– По меркам Хабарова почти непьющий. От работы бегаешь?
– Куда от нее убежишь?
– Правильно. Получаешь во всяком случае, больше моего. Может, какой талант в землю зарыл? – отвлекает Томин от наболевшей темы.
– Там зароешь, – хмыкает Борис. – Ты пробовал вечную мерзлоту копать?
– Так. Подведем итоги. Ты не академик. Не герой. Не мореплаватель. Примерно, плотник.
– Хм… – кривится Борис. – Припечатал, так припечатал. Дальше?
– Дальше: плотник ты честный, трудишься в сложных условиях и приносишь обществу посильную пользу.
– Пионерским собранием запахло. Если будешь перевоспитывать, я ушибить могу, имей в виду!
– Нет, мы, что называется, беседуем за жизнь. Ты высказался откровенно? Высказался. Дай мне… Раньше на базарах стояли смешные фотографы. У них был ящик гармошкой на треноге, помнишь?
– Ну!
– И обычно была картина: например, джигит с саблей, но без лица, вместо лица – дырка. Клиент сунет в нее голову – и готово дело, на коне.
– Ну?
– Сняться так, Боря, можно. Но каждый день эту бутафорию таскать – шею свернешь. И зачем? Помогал тебе папаша профессор и вилла?
– Ну…
– Мешали, Боря! Кто-нибудь позавидует мельком и забудет. Зато ты непрерывно помни… чтоб не споткнулся бутафорский конь. Прав? Нет?
Борис угрюмо отвернулся, даже «нукать» перестал.
– А закадычные друзья у тебя есть? – донимает Томин. – Наверно, нет. Сближаешься с людьми до определенной черты, пока можно в душу не пускать. Откуда дружба? Или любовь? Допустим, женишься. На какую виллу повезешь в отпуск жену?
– Да иди ты, хватит уж…
– Нет, ну почему тебе не быть самим собой?! В открытую, без похвальбушек? Чего зазорного! Высот не достиг? Но ведь и не рвался. Прими ты себя таким, как есть! И другие примут. Погляди в зеркало – нормальный мужик. Здоровый, видный. Чего надо?
Борис щурится и поводит широкими плечами, будто примеряет новую одежду.
– Саш, это в пользу бедных или начистоту?
Во весь рот, со стоном Томин зевает:
– Для дипломатии слишком устал. Скажем так: ты моих восторгов не вызываешь. А уважать – я бы тебя уважал. Если б не вранье, я б тебя вот так уважал!
* * *
Наскучив вести пустые допросы (десятистепенные знакомые Петуховых), Знаменский под вечер тоже заявился в «Букет». Вживается в эфирный галдеж, где кроме переговоров с диспетчерами слышны и посторонние реплики: «Как дела?», «Когда кончаешь?», «План у меня дымится». Это водители между собой, хотя и не полагается засорять волну.Час минул. Полтора. Все чем-то заняты, а Пал Палыч слоняется без дела. Присел возле Томина, который делает пометки в бланках-заказах. Из динамика:
– Коль, слышишь?
– Слышу. После смены – как договорились?
– Само собой. Как ты?
– А загораю на куличках. Возил каких-то шизиков.
Томин наощупь прибавляет звук.
– А чего они?
– Сели – будто в Щелково, больную мамашу проведать, и все «гони» да «гони». Я говорю, машина завтра в капиталку идет, забарахлить может. Тогда, говорят, нас не устраивает. Вылезли – и в метро.
– Володя, Данилова сюда быстро! – окликает Томин Самойлова.
– Загораю теперь на Щелковской… Ладно, значит, после смены?..
Подходят Данилов и Самойлов.
– Други, у Щелковского метро стоит такси, которое два «шизонутых» нанимали до Щелкова, но раздумали – машина старая.
– Да ну?
– Свяжитесь, пусть шофер позвонит старшей из автомата, не по рации.
Все напряженно ждут. Наконец телефон на столе старшей звонит.
– Диспетчерская… Десять-сорок?.. Передаю трубку, с вами будут говорить.
– Угрозыск. Быстро опишите своих пассажиров… – Слушая, Томин расцветает. – Та-ак… Вы видели, что действительно они направились в метро?.. Сколько прошло времени?.. Ни с кем пока не обсуждайте своих впечатлений.
– Вынырнули? – ахает Знаменский.
И только теперь все ощущают, как сильно, себе не признаваясь, волновались за успех операции.
* * *
Ждали повторения попытки. Больше всех маялась старшая по смене. Томин посоветовал Знаменскому:– Побеседуй с Галиной Сергеевной, она нервничает.
– Еще бы не нервничать! С тех пор, как несчастье с Мишей Ермолаевым… я уже рассказывала Александру Николаевичу.
– Преступников тогда задержали? – поддерживает беседу Пал Палыч.
– Их-то поймали через день, а он до сих пор в больнице и…
– Саша, включи тридцать второй! – кричит через зал Данилов.
Томин щелкнул кнопкой динамика, звучит разговор диспетчера с шофером:
– На Первомайской, на Первомайской я. Еду в Щелково. Пассажиров двое, багажа нет.
– Тринадцать-тринадцать, мы в городе завалены заказами, а вы в Щелково!
– «Букетик», мужикам очень нужно, оплатят оба конца.
– Минуточку, решу.
Возле девушки-диспетчера Данилов, он ей подсказывает.
– Хорошо, тринадцать-тринадцать, поезжайте. Я с вами свяжусь.
Через несколько минут эстафету приняли посты ГАИ. Им надлежало взять под строгий контроль выезды на Щелковское шоссе. Такси с указанным номером, а также с номерами, забрызганными грязью и плохо различимыми подвергать проверке, чтобы выявить пассажиров с известными приметами.
Опять ждали. Почему-то возникло общее убеждение, что пассажиры – те самые, и одолевал зуд поговорить с шофером. Но понимали, что без повода нельзя – мужики могут насторожиться.
– Придумайте повод, Галина Сергеевна – не выдерживает Томин.
– Я? Ой… Если предложить поездку из Щелкова во Внуково…
– Мечта таксиста!
Старшая бежит в радиокабину.
– Соня, скажи тринадцатому, что есть заказ из Щелкова во Внуковский аэропорт. Весело, поняла?
Девушка вызывает водителя, предлагает соблазнительный заказ.
– Смотря на какое время, – отзывается шофер.
– А через сколько вы там будете?
– Да не скажу пока, у пассажиров заезд тут в городе.
– Да?.. – Девушка на секунду теряется. – Тогда свяжитесь со мной попозже, может, все-таки успеете…
– Куда их понесло? – хмурится Знаменский.
– Решили что-то переиграть… Эх, как бы чистенько мы их взяли на Щелковском шоссе!
– Александр Николаевич, Арутюнова-то, водителя, предупредить бы… хоть намекнуть, чтоб остерегался! – умоляет старшая.
– Любой намек они поймут раньше него. Теперь уже спросить, где именно он едет, и то небезопасно.
– Саша, выход должен быть! Думай!
Томин шагает из стороны в сторону.
Думай… думай… думай… – Останавливается. – Он из какого парка?
– Из первого.
– Данилов, зови Кирпичова! Галина Сергеевна, они сейчас поговорят, а вы прервите, будто Кирпичов на линии. Арутюнова из своего парка знаете? – встречает он вопросом входящего Кирпичова.
– Знаю.
– История с Ермолаевым ему известна?
– Всем известна.
– И то, что он из больницы еще не выписан?
– Само собой.
– Идемте, переброситесь с ним парой фраз. Его надо предупредить об опасности.
Кирпичову все ясно.
– Эй, Гошка! – зовет он в микрофон. – Две чертовы дюжины!
– Кто еще зовет?
– Это я, Артем. Новость есть. Просили передать, что у тебя все шансы сегодня встретиться с одним человеком – с Мишей Ермолаевым.
– Шутки шутишь?
– Не шутки, а точно. Ты не перебивай, некогда. Тебе с Ермолаевым встречаться вовсе не к чему, верно я говорю? Сообрази хорошенько!
Арутюнов отвечает после паузы словно бы спокойно, но очень медленно.
– Ага. Что-нибудь соображу.
– Товарищи водители! – строго прерывает старшая. – Прекратите посторонние разговоры, мешаете работать!.. «Букет» вызывает свободные машины в районе Проспекта Мира, Шаболовки, Парка культуры… – имитирует она диспетчерскую рутину.
– Похоже, понял, – облегченно вздыхает Данилов.
– Но что один против двух!.. – качает головой старшая.
– Если не растеряется, сможет, – уверен Кирпичов.
Они ждут несколько минут, давая шоферу время для размышления. И снова:
– Вызываю тринадцать-тринадцать. Ответьте «Букету»!
– Слушаю.
– Заказ из Щелкова в аэропорт снимать с вас или нет? Люди нервничают.
– Жалко мне этот заказ, «Букетик», да, видно, не судьба. Мимо меня сейчас девятнадцать-двадцать восемь проскочил, пустой. Отдайте ему.
Сумел-таки Арутюнов дать зацепку!
– Вызываю девятнадцать-двадцать восемь. Вызываю девятнадцать-двадцать восемь, – поспешно выкликает девушка.
– Девятнадцать-двадцать восемь на приеме.
– Где вы находитесь?
– В Сокольниках. Оленьи пруды.
Томин мгновенно кидается звонить в ГАИ:
– Автомашина тринадцать-тринадцать изменила маршрут: Сокольники, на трассах, расходящихся от Оленьих прудов!
* * *
На аллеях Сокольников разыгрывается короткая погоня.Такси тринадцать-тринадцать засекли патрульные машины, но Арутюнов, повинуясь, видимо, приказу пассажиров, вынужден уходить от преследования.
И только когда милицейская машина вылетает из боковой аллеи и останавливается поперек дороги, а сзади несется вторая, такси тормозит…
* * *
Наутро Тамара Георгиевна Томина с облегчением отправится по магазинам, не опасаясь встреч с соседями. А сам Томин недели полторы будет пользоваться в доме исключительной популярностью.Но другая победа останется ему неизвестной, потому что не увидит он, как Петухов предпринимает первые шаги на новой стезе.
– Вот так, – говорит он за чаем у тетки. – Не академик, не герой, не мореплаватель и не плотник, да! Бригадир грузчиков! Это, между прочим, не в конторе сидеть. Ящики сами не бегают.
У Надежды Ивановны голова кругом.
– Как сейчас вижу тебя маленького… – бормочет она. – Закутан в три шарфа… носик красный…
– Ну! Теперь, если надо, и собачью упряжку снаряжу и обед сварю. Одним словом, работаю, хлеб задаром не ем. Чего мне стыдиться?
– Бог с тобой, Боренька, стыдиться тут нечего! Но Аня… так она гордилась, что ты вышел в люди!..
– Надо заведовать Северным полюсом, чтобы считаться человеком, да?
– Да нет же! Я говорю, для Ани удар и для отца.
– Да что они, не знали, что ли? Наивная ты душа! Они на этом спокон веку помешаны: мы, мол, не добились, но перед тобой любые дороги и возможности!.. То к какой-то немке в группу пристроили, до сих пор помню: «Анна унд Марта баден», в смысле – моются. То кинулись музыке учить, хоть мне медведь оба уха отдавил… Все им мерещилось что-нибудь особенное, и все для показухи, понимаешь? Я, может, со зла и куролесил. А когда из дома смылся, они принялись сочинять похвальбушки… Вот ты, тетя Надя, старуха трезвая, ты скажи: такого, какой я есть, обыкновенного – ты уважаешь?..