– Очень … Хотя что я вас знакомлю, вы ведь встречались? – Вопрос обращен к Малахову.
– Нет. Откуда? – удивляется тот. – Первый раз.
– Пал Палыч, Саковин тебя обыскался, – говорит Томин.
– К нему и спешим, – с неожиданным для момента благодушием отвечает Знаменский.
– Где вы пропадали, Пал Палыч? – Саковин сердит.
– Хочу представить вам кладовщика Малахова, – спокойно отзывается Знаменский. – Он только что встретился в коридоре с Томиным и утверждает, что в жизни его не видел.
– Вы не имели права этого делать!
– Уверяю вас, через три минуты вы измените точку зрения.
– Будьте добры, оставьте нас вдвоем, – говорит Саковин Малахову.
Малахов делает движение к двери, но Знаменский его останавливает:
– Погодите, Иван Степаныч. Убедительная просьба, товарищ подполковник, разрешите один вопрос к Малахову в вашем присутствии.
– И что дальше?
– Дальше вам самому захочется задать второй и третий. А потом нам с вами понадобится тайм-аут.
Саковин смотрит на Пал Палыча с неодобрением, но и с любопытством.
– Хорошо, попробуйте.
Не садясь и не усаживая Малахова, Знаменский спрашивает:
– Скажите, где вы познакомились с неким Старухиным?
Малахов смущен и обстановкой и своей непонятной ему ролью.
– В Кащенке. В одной палате были.
Знаменский делает приглашающий жест – дескать, ваша очередь, товарищ подполковник.
– По поводу чего вы находились в Кащенко? – спрашивает Саковин.
– На экспертизе. Я в телеателье работал. Ну и с одним клиентом… Нервная работа. Понервничал.
– Подрались?
– Подрался. И еще словами.
– Вас судили?
– Нет. Домой отпустили. Порошки дали.
Саковин откидывается на спинку стула.
– Да, Пал Палыч, тайм-аут. Счет в вашу пользу.
– Вы, Иван Степаныч, немножко посидите, пожалуйста, там есть скамеечка в коридоре. Хорошо?
– Чего ж. Посижу, – соглашается Малахов и выходит.
– Под дверью Томин мается, – с вопросительной интонацией говорит Пал Палыч.
У Саковина, в сущности, камень с души, история обещает разрешиться «бескровно». Но есть неудовольствие, что как-то оно все без него сделалось.
– Ладно! Зовите.
Знаменский выглядывает в коридор, машет Томину. Тот входит, пытается сориентироваться. Саковин показывает жестом, чтобы сел и слушал. И обращается к Знаменскому:
– Вам известны подробности? Заключение медицинской комиссии?
– Подробностями драки не интересовался. А заключение… – читает по записной книжке: «Признан невменяемым в отношении совершенного деяния».
– Малахов?! – вскакивает Томин.
– Да-да, Малахов, – обыденно подтверждает Саковин. Он успел уже свыкнуться с нежданной новостью.
– Надо было давно догадаться! Кто в трезвом уме станет давать Паше взятку!
– Садись. Побольше выдержки. Что еще вы можете сообщить, Пал Палыч?
– Естественно, я поговорил с врачом. Невменяемость Малахова, – дальше он читает, – «…была связана с началом психического заболевания, в основе которого лежали склеротические процессы и почечная интоксикация. Проведенное лечение дало более или менее устойчивое просветление сознания, возврат к трудоспособности».
– И с чем же мы сегодня имеем дело? – спрашивает Саковин.
– Отвечу, опять же цитатой: «Возможные дефекты психики: в состоянии резкого эмоционального подъема или спада может быть склонен плоды собственного фантазирования считать реально происшедшими событиями».
– То есть склонен бессознательно завираться?
– Оригинальные у него фантазирования! – снова не выдерживает Томин. – Сумасшедший-сумасшедний, а воровать ума хватало! И две с полтиной раздобыл и перевел куда надо.
– Даже не знаю, что делать, – озадаченно произносит Саковин. – Какой из него, к шуту, свидетель?.. Но, с другой стороны, кто сказал, что он и теперь «того?..
– Женя, надо поговорить! Нам бы какие-то зацепочки, дальше сами размотаем. Шишкин у меня уже на крючке.
– Я считаю, Евгений Николаевич, – поддерживает Знаменский, – надо попытаться добыть из Малахова истину. Пусть хоть искаженную. Если его начинает «заносить», это сразу заметно, мы сумеем отсеять фантазии.
– Ну… давайте попробуем, – соглашается Саковин.
– Разрешите предварительно один звонок. Это существенно.
Пал Палыч торопливо набирает номер.
– Знаменский беспокоит. Как у вас с шоферами?.. Да?.. Спасибо большое! – и кладет трубку очень довольный. – Помидоры вывезены на базар. Сданы Шишкину. И тогдашняя черешня тоже, – добавляет он для Томина. – И всем шоферам товар отпускал Васькин. Малахов сказал правду – при нем вагоны уже стояли пустые. А ведь все было подведено так, чтобы отвечал он!
– Один раз признали невменяемым… – подает голос Томин.
– Вот-вот! Для того и держали! Привезут груз при Васькине, он сразу кинет налево, сколько успеет, потом заступает на смену Малахов и… оформляет недостачу. Ценнейший человек.
– Женя, я зову? – не терпится Томину.
– Зови.
Малахов входит все такой же стеснительный, немного робеющий. Саковин мягко приглашает его взглянуть:
– Иван Степаныч, вот есть у нас одна фотография, – он кладет на стол снимок.
– Это вы, – изумленно смотрит Малахов на Томина.
– Вы и я.
– Загадка. Не встречались же, – округляет он наивные глаза.
– Но перед вами фотография, документ, – говорит Саковин. – Как вы можете это объяснить?
– Не знаю. А вы? – снова адресуется он к Томину.
– Я тоже забыл.
– Загадка. Улыбаюсь. Выгляжу хорошо, да?
– А вы часто фотографируетесь? – спрашивает Саковин.
– Нет. Зачем.
– Возможно, тогда вы вспомните… пусть не с этим товарищем, а еще с кем-то… но так же вот пожимаете руку… вас не фотографировали?
– Недавно. Для стенгазеты.
– С кем же?
– С Котей мы, – улыбается Малахов.
– Простите?
– С Васькиным, – объясняет Знаменский.
– Я в галстуке, – склоняет голову набок Малахов. Фотография интригует его. Он говорит о ней охотно.
– Поточнее не вспомните, когда именно вы фотографировались с Васькиным?
– Неделя. От силы – полторы.
– А по какому поводу?
– Выполнение соцобязательств. Вроде друг друга поздравляем.
– И помещена она в стенгазете?
– Нет еще. Скоро.
– Ну а кто вам предложил… кто сказал, что надо сняться?
– Котя. – И снова рука тянется потрогать фотографию, повернуть так и эдак. – Загадка! – смакует он.
– Иван Степаныч, фотограф был ваш, базовский?
– Нет. Приглашали. По трешке взял.
– Хорошо, с этим вопросом ясно, – подытоживает Саковин.
Знаменский поднимает палец, прося слова. Саковин кивает.
– Иван Степаныч, это вы привлекли Старухина для составления актов о недостачах?
– Я это.
– Но он же больной человек, подпишет что угодно.
– Нет, – встает Малахов на защиту Старухина. – Он когда как. Когда привлек, он в себе был. За три дома от базы. Скучает. Я и привлек. Без бюрократии. На свежем воздухе. Сиди, смотри. Чекушку поднесут. Но ребята портят. Нельзя ему много-то. Дяде Коле.
– Ясно, – говорит Саковин. И, видя, что Томин хочет спросить. – Давай.
– Что делает у вас на базе Викулов?
– Он бригадир. Над грузчиками.
– И все?
– Ну… Голова, вообще-то. Мозги в спецовке. Чего надо умное – к нему. Большой человек был. Юрист. Так и зовем. За справедливость пострадал, – переживает он за Викулова. – С горы – да к нам. Так человек пострадал! Страшное дело!
– Можно я про основное? – спрашивает Знаменский.
– Пожалуй… – соглашается Саковин.
Знаменский подходит к Малахову, садится рядом, дружески кладет руку на колено.
– Иван Степаныч, вы ведь добрый человек, это видно. Скажите, за что вы меня старались в тюрьму посадить?
Малахов очень расстраивается:
– Не старался! Что вы! Да боже мой!
– Но ведь мне за получение взятки полагается тюрьма. А вы мне эту взятку на книжку перевели. Перевели ведь?
– Перевел… – шепчет Малахов.
– Зачем? Я вас просил? Намекал? Был хоть какой-то разговор – мол, мне от вас что-то надо?
– Не было.
– Как же вам в голову пришла такая мысль?
– Это нет… – со стоном говорит Малахов, – не могу сказать!
– А номер сберкассы и счета вам тоже Котя продиктовал?
– Это юрист.
– Как он узнал номер счета? – вмешивается Саковин.
– Не знаю.
– Примерно тогда я брал зарплату. Кто-то мог просто стоять за плечом, – предполагает Знаменский.
– Все деньги ваши? – спрашивает Саковин.
– Половина.
Малахову стыдно, мучительно. Пал Палычу уже откровенно жаль его, а что поделаешь? Надо спрашивать.
– Тот, кто… вас надоумил, он объяснил, за что платить?
– Да вот те вагоны. Три вагона-то. Пропавшие. Говорит, неприятности будут. Полагается, говорит. Все берут. – Малахов вскидывает на Пал Палыча ясные глаза и спрашивает по-детски: – Нет? – И, прочтя на лице Знаменского ответ, отчаивается. – Ошибся. Не хотел плохого… Говорит, давай скинемся. Человек на одну зарплату живет. Жалко стало. Я и принес.
Воцаряется молчание. Томин давится подступающим смехом.
– Нам понятно, с кем вы скидывались, – говорит Саковин, – но, может, все-таки назовете имя?
– Что хотите! Не могу!
– Ну, хорошо, оставим… Вы знакомы с Шишкиным? – помолчав, продолжает Саковин.
– С рынка. Не люблю его.
– А откуда вы его знаете?
– Ходит к нам.
– Не слышали: был случай – он пять суток отсидел? – вставляет Томин.
– Слышал. Ох, злился! Ох, разорялся! – с переменой темы Малахов оживает. – Погоны, говорит, сниму! С опера того. Который посадил. Голым, говорит, в Африку пущу!
– Мерси, – фыркает Томин.
Малахов не замечает:
– Он такой. Если заведется. Азартный. Все просадит, чтобы по его!
– А почему вы его не любите? – интересуется Саковин.
– Ну… между нами. Боюсь за Котю. Плохо влияет.
– Ой, Малахов! – не выдерживает Знаменский. – Восьмое чудо света!
– Зачем? – Малахов готов, пожалуй, обидеться.
– Да я не в насмешку, Иван Степаныч.
Саковин забирает «бразды правления»:
– Есть одна неясность. Ну рассердился, Шишкин, как вы выражаетесь, на опера. Решил отомстить, так?
– Так.
– Ну а Знаменского-то почему вместе припутали?
– Не понял?
Саковин в раздумье чешет подбородок и заходит с другой стороны:
– Не было слухов, что вместе с «опером» еще кого-то… в Африку?
– Это похоже. Опера сначала по бабьей линии хотели. Застукать – и жене. Или на выпивке. Чтобы начальству. Потом юрист говорит: лучше сделаем. Обоих в один мешок.
– Про кого? – «обоих»?
– Не знаю. Больше не знаю.
Саковин вздыхает, обводит всех глазами.
– Ну что, товарищи?
Томин поднимается.
– Я бы считал, пора кончать.
– Ох, Иван Степаныч, – встает и Знаменский. – Прибавили вы нам седых волос…
– Пал Палыч! – душевно говорит Малахов. – Я ведь предупреждал. Сразу же. Помните, говорил? Поостерегитесь, мол. Мафия. Империя. Не остереглись вы… И мам-Тоне небось неприятности.
После короткой паузы зампред говорит:
– Хотим получить ваши объяснения, товарищ Чугунникова.
Чугунникова в большом напряжении. Услышанное превзошло ее опасения. Но она решает придерживаться все-таки заранее заготовленного обтекаемого варианта своей речи:
– Спасибо, товарищам, принявшим участие в проверке, – говорит она, умудряясь выдерживать естественный тон. – Спасибо за их советы и замечания. Они будут доведены до сведения коллектива. Здесь было высказано много очень острых замечаний. Мы, хозяйственники, учимся понимать критику как руководство к действию. Мы соберемся у себя, обсудим. Со своей стороны я просила бы уважаемых членов Комитета рассматривать вопрос шире, чем о неполадках на одной базе. Надо смотреть по-государственному. Научная технология хранения овощей изобретена до первой мировой войны, а мы все перебираем картошку руками. Да еще узнаем из газет, что треть овощей остается в поле и уходит под снег…
– Товарищ Чугунникова, – прерывает зампред, – члены Комитета ждут от вас не общих рассуждений о чужих недостатках, а объяснения безобразных фактов и злоупотреблений, имевших место на вашей базе. У кого вопросы?
Вопросы есть. Первый у пожилого рабочего:
– Перед приходом народных контролеров несколько тонн овощей вывезли на корм скоту под видом отходов. Чтобы не оказалось излишков. А что не успели, сбросили в канализационные колодцы. Вы знали об этом?
– Нет, – решительно отрицает Чугунникова.
– А я сам лично разговаривал с грузчиком, который прибегал к вам сказать, что же это делается – прямо вредительство. А вы его, извините, я мужчина, и то не могу повторить, куда вы его… направили.
Звучат и другие голоса, обличающие завбазой. Атмосфера сгущается, хотя у Чугунниковой находятся солидные защитники среди присутствующих (как и следовало ожидать).
Она бьется до последнего:
– Разрешите ответить на конкретные пункты обвинений с цифрами в руках. Полагаю, это все же прояснит меру моей личной ответственности!
Она раскрывает папку, которой до того не пользовалась. Поверх бумаг лежит записка – крупные, неровные буквы: «Мама, чтобы я осталась с тобой, будь честной!»
Чугунникова закрывает глаза и стоит молча.
– Мы ждем, – напоминает озадаченный зампред.
Знаменский смотрит сбоку пристально, пытается понять, что происходит.
Чугунникова садится. Произносит приглушенно:
– У меня все… Как решит Комитет.
Предлагают высказаться Пал Палычу. Зампред говорит заключительные слова.
Чугунникова от всего отгородилась. Мысленно она начинает уже примеряться к будущему, где ей предстоит пережить следствие, вероятно, суд… и как-то не потерять дочь.
– Нет. Откуда? – удивляется тот. – Первый раз.
– Пал Палыч, Саковин тебя обыскался, – говорит Томин.
– К нему и спешим, – с неожиданным для момента благодушием отвечает Знаменский.
* * *
– Разрешите? – входит он с Малаховым в кабинет Саковина.– Где вы пропадали, Пал Палыч? – Саковин сердит.
– Хочу представить вам кладовщика Малахова, – спокойно отзывается Знаменский. – Он только что встретился в коридоре с Томиным и утверждает, что в жизни его не видел.
– Вы не имели права этого делать!
– Уверяю вас, через три минуты вы измените точку зрения.
– Будьте добры, оставьте нас вдвоем, – говорит Саковин Малахову.
Малахов делает движение к двери, но Знаменский его останавливает:
– Погодите, Иван Степаныч. Убедительная просьба, товарищ подполковник, разрешите один вопрос к Малахову в вашем присутствии.
– И что дальше?
– Дальше вам самому захочется задать второй и третий. А потом нам с вами понадобится тайм-аут.
Саковин смотрит на Пал Палыча с неодобрением, но и с любопытством.
– Хорошо, попробуйте.
Не садясь и не усаживая Малахова, Знаменский спрашивает:
– Скажите, где вы познакомились с неким Старухиным?
Малахов смущен и обстановкой и своей непонятной ему ролью.
– В Кащенке. В одной палате были.
Знаменский делает приглашающий жест – дескать, ваша очередь, товарищ подполковник.
– По поводу чего вы находились в Кащенко? – спрашивает Саковин.
– На экспертизе. Я в телеателье работал. Ну и с одним клиентом… Нервная работа. Понервничал.
– Подрались?
– Подрался. И еще словами.
– Вас судили?
– Нет. Домой отпустили. Порошки дали.
Саковин откидывается на спинку стула.
– Да, Пал Палыч, тайм-аут. Счет в вашу пользу.
– Вы, Иван Степаныч, немножко посидите, пожалуйста, там есть скамеечка в коридоре. Хорошо?
– Чего ж. Посижу, – соглашается Малахов и выходит.
– Под дверью Томин мается, – с вопросительной интонацией говорит Пал Палыч.
У Саковина, в сущности, камень с души, история обещает разрешиться «бескровно». Но есть неудовольствие, что как-то оно все без него сделалось.
– Ладно! Зовите.
Знаменский выглядывает в коридор, машет Томину. Тот входит, пытается сориентироваться. Саковин показывает жестом, чтобы сел и слушал. И обращается к Знаменскому:
– Вам известны подробности? Заключение медицинской комиссии?
– Подробностями драки не интересовался. А заключение… – читает по записной книжке: «Признан невменяемым в отношении совершенного деяния».
– Малахов?! – вскакивает Томин.
– Да-да, Малахов, – обыденно подтверждает Саковин. Он успел уже свыкнуться с нежданной новостью.
– Надо было давно догадаться! Кто в трезвом уме станет давать Паше взятку!
– Садись. Побольше выдержки. Что еще вы можете сообщить, Пал Палыч?
– Естественно, я поговорил с врачом. Невменяемость Малахова, – дальше он читает, – «…была связана с началом психического заболевания, в основе которого лежали склеротические процессы и почечная интоксикация. Проведенное лечение дало более или менее устойчивое просветление сознания, возврат к трудоспособности».
– И с чем же мы сегодня имеем дело? – спрашивает Саковин.
– Отвечу, опять же цитатой: «Возможные дефекты психики: в состоянии резкого эмоционального подъема или спада может быть склонен плоды собственного фантазирования считать реально происшедшими событиями».
– То есть склонен бессознательно завираться?
– Оригинальные у него фантазирования! – снова не выдерживает Томин. – Сумасшедший-сумасшедний, а воровать ума хватало! И две с полтиной раздобыл и перевел куда надо.
– Даже не знаю, что делать, – озадаченно произносит Саковин. – Какой из него, к шуту, свидетель?.. Но, с другой стороны, кто сказал, что он и теперь «того?..
– Женя, надо поговорить! Нам бы какие-то зацепочки, дальше сами размотаем. Шишкин у меня уже на крючке.
– Я считаю, Евгений Николаевич, – поддерживает Знаменский, – надо попытаться добыть из Малахова истину. Пусть хоть искаженную. Если его начинает «заносить», это сразу заметно, мы сумеем отсеять фантазии.
– Ну… давайте попробуем, – соглашается Саковин.
– Разрешите предварительно один звонок. Это существенно.
Пал Палыч торопливо набирает номер.
– Знаменский беспокоит. Как у вас с шоферами?.. Да?.. Спасибо большое! – и кладет трубку очень довольный. – Помидоры вывезены на базар. Сданы Шишкину. И тогдашняя черешня тоже, – добавляет он для Томина. – И всем шоферам товар отпускал Васькин. Малахов сказал правду – при нем вагоны уже стояли пустые. А ведь все было подведено так, чтобы отвечал он!
– Один раз признали невменяемым… – подает голос Томин.
– Вот-вот! Для того и держали! Привезут груз при Васькине, он сразу кинет налево, сколько успеет, потом заступает на смену Малахов и… оформляет недостачу. Ценнейший человек.
– Женя, я зову? – не терпится Томину.
– Зови.
Малахов входит все такой же стеснительный, немного робеющий. Саковин мягко приглашает его взглянуть:
– Иван Степаныч, вот есть у нас одна фотография, – он кладет на стол снимок.
– Это вы, – изумленно смотрит Малахов на Томина.
– Вы и я.
– Загадка. Не встречались же, – округляет он наивные глаза.
– Но перед вами фотография, документ, – говорит Саковин. – Как вы можете это объяснить?
– Не знаю. А вы? – снова адресуется он к Томину.
– Я тоже забыл.
– Загадка. Улыбаюсь. Выгляжу хорошо, да?
– А вы часто фотографируетесь? – спрашивает Саковин.
– Нет. Зачем.
– Возможно, тогда вы вспомните… пусть не с этим товарищем, а еще с кем-то… но так же вот пожимаете руку… вас не фотографировали?
– Недавно. Для стенгазеты.
– С кем же?
– С Котей мы, – улыбается Малахов.
– Простите?
– С Васькиным, – объясняет Знаменский.
– Я в галстуке, – склоняет голову набок Малахов. Фотография интригует его. Он говорит о ней охотно.
– Поточнее не вспомните, когда именно вы фотографировались с Васькиным?
– Неделя. От силы – полторы.
– А по какому поводу?
– Выполнение соцобязательств. Вроде друг друга поздравляем.
– И помещена она в стенгазете?
– Нет еще. Скоро.
– Ну а кто вам предложил… кто сказал, что надо сняться?
– Котя. – И снова рука тянется потрогать фотографию, повернуть так и эдак. – Загадка! – смакует он.
– Иван Степаныч, фотограф был ваш, базовский?
– Нет. Приглашали. По трешке взял.
– Хорошо, с этим вопросом ясно, – подытоживает Саковин.
Знаменский поднимает палец, прося слова. Саковин кивает.
– Иван Степаныч, это вы привлекли Старухина для составления актов о недостачах?
– Я это.
– Но он же больной человек, подпишет что угодно.
– Нет, – встает Малахов на защиту Старухина. – Он когда как. Когда привлек, он в себе был. За три дома от базы. Скучает. Я и привлек. Без бюрократии. На свежем воздухе. Сиди, смотри. Чекушку поднесут. Но ребята портят. Нельзя ему много-то. Дяде Коле.
– Ясно, – говорит Саковин. И, видя, что Томин хочет спросить. – Давай.
– Что делает у вас на базе Викулов?
– Он бригадир. Над грузчиками.
– И все?
– Ну… Голова, вообще-то. Мозги в спецовке. Чего надо умное – к нему. Большой человек был. Юрист. Так и зовем. За справедливость пострадал, – переживает он за Викулова. – С горы – да к нам. Так человек пострадал! Страшное дело!
– Можно я про основное? – спрашивает Знаменский.
– Пожалуй… – соглашается Саковин.
Знаменский подходит к Малахову, садится рядом, дружески кладет руку на колено.
– Иван Степаныч, вы ведь добрый человек, это видно. Скажите, за что вы меня старались в тюрьму посадить?
Малахов очень расстраивается:
– Не старался! Что вы! Да боже мой!
– Но ведь мне за получение взятки полагается тюрьма. А вы мне эту взятку на книжку перевели. Перевели ведь?
– Перевел… – шепчет Малахов.
– Зачем? Я вас просил? Намекал? Был хоть какой-то разговор – мол, мне от вас что-то надо?
– Не было.
– Как же вам в голову пришла такая мысль?
– Это нет… – со стоном говорит Малахов, – не могу сказать!
– А номер сберкассы и счета вам тоже Котя продиктовал?
– Это юрист.
– Как он узнал номер счета? – вмешивается Саковин.
– Не знаю.
– Примерно тогда я брал зарплату. Кто-то мог просто стоять за плечом, – предполагает Знаменский.
– Все деньги ваши? – спрашивает Саковин.
– Половина.
Малахову стыдно, мучительно. Пал Палычу уже откровенно жаль его, а что поделаешь? Надо спрашивать.
– Тот, кто… вас надоумил, он объяснил, за что платить?
– Да вот те вагоны. Три вагона-то. Пропавшие. Говорит, неприятности будут. Полагается, говорит. Все берут. – Малахов вскидывает на Пал Палыча ясные глаза и спрашивает по-детски: – Нет? – И, прочтя на лице Знаменского ответ, отчаивается. – Ошибся. Не хотел плохого… Говорит, давай скинемся. Человек на одну зарплату живет. Жалко стало. Я и принес.
Воцаряется молчание. Томин давится подступающим смехом.
– Нам понятно, с кем вы скидывались, – говорит Саковин, – но, может, все-таки назовете имя?
– Что хотите! Не могу!
– Ну, хорошо, оставим… Вы знакомы с Шишкиным? – помолчав, продолжает Саковин.
– С рынка. Не люблю его.
– А откуда вы его знаете?
– Ходит к нам.
– Не слышали: был случай – он пять суток отсидел? – вставляет Томин.
– Слышал. Ох, злился! Ох, разорялся! – с переменой темы Малахов оживает. – Погоны, говорит, сниму! С опера того. Который посадил. Голым, говорит, в Африку пущу!
– Мерси, – фыркает Томин.
Малахов не замечает:
– Он такой. Если заведется. Азартный. Все просадит, чтобы по его!
– А почему вы его не любите? – интересуется Саковин.
– Ну… между нами. Боюсь за Котю. Плохо влияет.
– Ой, Малахов! – не выдерживает Знаменский. – Восьмое чудо света!
– Зачем? – Малахов готов, пожалуй, обидеться.
– Да я не в насмешку, Иван Степаныч.
Саковин забирает «бразды правления»:
– Есть одна неясность. Ну рассердился, Шишкин, как вы выражаетесь, на опера. Решил отомстить, так?
– Так.
– Ну а Знаменского-то почему вместе припутали?
– Не понял?
Саковин в раздумье чешет подбородок и заходит с другой стороны:
– Не было слухов, что вместе с «опером» еще кого-то… в Африку?
– Это похоже. Опера сначала по бабьей линии хотели. Застукать – и жене. Или на выпивке. Чтобы начальству. Потом юрист говорит: лучше сделаем. Обоих в один мешок.
– Про кого? – «обоих»?
– Не знаю. Больше не знаю.
Саковин вздыхает, обводит всех глазами.
– Ну что, товарищи?
Томин поднимается.
– Я бы считал, пора кончать.
– Ох, Иван Степаныч, – встает и Знаменский. – Прибавили вы нам седых волос…
– Пал Палыч! – душевно говорит Малахов. – Я ведь предупреждал. Сразу же. Помните, говорил? Поостерегитесь, мол. Мафия. Империя. Не остереглись вы… И мам-Тоне небось неприятности.
* * *
Тут Малахов прав. Неделю спустя на заседании Комитета народного контроля оглашается весьма резкий доклад о проверке дел на базе.После короткой паузы зампред говорит:
– Хотим получить ваши объяснения, товарищ Чугунникова.
Чугунникова в большом напряжении. Услышанное превзошло ее опасения. Но она решает придерживаться все-таки заранее заготовленного обтекаемого варианта своей речи:
– Спасибо, товарищам, принявшим участие в проверке, – говорит она, умудряясь выдерживать естественный тон. – Спасибо за их советы и замечания. Они будут доведены до сведения коллектива. Здесь было высказано много очень острых замечаний. Мы, хозяйственники, учимся понимать критику как руководство к действию. Мы соберемся у себя, обсудим. Со своей стороны я просила бы уважаемых членов Комитета рассматривать вопрос шире, чем о неполадках на одной базе. Надо смотреть по-государственному. Научная технология хранения овощей изобретена до первой мировой войны, а мы все перебираем картошку руками. Да еще узнаем из газет, что треть овощей остается в поле и уходит под снег…
– Товарищ Чугунникова, – прерывает зампред, – члены Комитета ждут от вас не общих рассуждений о чужих недостатках, а объяснения безобразных фактов и злоупотреблений, имевших место на вашей базе. У кого вопросы?
Вопросы есть. Первый у пожилого рабочего:
– Перед приходом народных контролеров несколько тонн овощей вывезли на корм скоту под видом отходов. Чтобы не оказалось излишков. А что не успели, сбросили в канализационные колодцы. Вы знали об этом?
– Нет, – решительно отрицает Чугунникова.
– А я сам лично разговаривал с грузчиком, который прибегал к вам сказать, что же это делается – прямо вредительство. А вы его, извините, я мужчина, и то не могу повторить, куда вы его… направили.
Звучат и другие голоса, обличающие завбазой. Атмосфера сгущается, хотя у Чугунниковой находятся солидные защитники среди присутствующих (как и следовало ожидать).
Она бьется до последнего:
– Разрешите ответить на конкретные пункты обвинений с цифрами в руках. Полагаю, это все же прояснит меру моей личной ответственности!
Она раскрывает папку, которой до того не пользовалась. Поверх бумаг лежит записка – крупные, неровные буквы: «Мама, чтобы я осталась с тобой, будь честной!»
Чугунникова закрывает глаза и стоит молча.
– Мы ждем, – напоминает озадаченный зампред.
Знаменский смотрит сбоку пристально, пытается понять, что происходит.
Чугунникова садится. Произносит приглушенно:
– У меня все… Как решит Комитет.
Предлагают высказаться Пал Палычу. Зампред говорит заключительные слова.
Чугунникова от всего отгородилась. Мысленно она начинает уже примеряться к будущему, где ей предстоит пережить следствие, вероятно, суд… и как-то не потерять дочь.