Страница:
– Да, но только как к близкой подруге Майи Петровны Багровой. Так мне вас рекомендовали.
– Вон что…
Женщина поставила наконец мисочку, бросила на спинку кресла полотенце. Но Томин видел, что ее не больно-то отпустило.
– И чего же вы хотите?
– Кое-какой информации от женщины, с которой Багрова откровенна. Кстати, люди проходят, заглядывают в окна, а мы с вами беседуем. Довольно неестественно. Сделайте хотя бы вид, что вы меня стрижете. Надеюсь, ножницы удержите?
Сергеева, поколебавшись, взяла расческу и ножницы, накинула на плечи Томина полотенце.
– Не понимаю, почему информацию должна давать именно я. Считаете, что прежний опыт так меня характеризует?
– Да откуда я знал, что вы – это вы!
– Поймите, тогда это касалось только меня. Я распоряжалась своей судьбой. Чужой – не могу.
– Бог мой, сколько драматизма!
Сергеева сделала неосторожное движение.
– Уши стричь не надо, – мягко попросил Томин.
– Извините.
– Дело всего в нескольких вопросах.
– Майя – честная, глубоко порядочная женщина. И скрывать ей, по-моему, нечего. Говорите с ней сами. Я не имею ничего против вас лично, но мне невыносимо вас видеть!
– Елена Романовна, если б не чрезвычайные обстоятельства… опасные, между прочим, и для вашей приятельницы, я бы не настаивал.
Сергеева заикнулась что-то спросить, но бросила ножницы.
– Нет у меня сил с вами разговаривать… Все было похоронено. У меня не только новая семья – душа новая! И вдруг…
«Ничего с ней не получится. Дохлый номер. Жаль».
– А затылочек-то подпортили, – сказал он, разглядывая себя в профиль.
– Сами напросились.
– И сколько с меня за художественную стрижку?
– Бесплатная услуга. На память.
«И голос-то стал прежний».
Томин скомкал полотенце и раздраженно сунул ей в руки.
– Пал Палычу привет передать?
– О господи!
– Спасибо, передам. Желаю счастья.
Сначала она ощутила только облегчение. Мало-помалу стихала дрожь; задышалось ровнее; но в ногах была еще слабость. Она села боком к зеркалу, подперлась кулаком; перебирала сказанное ею, сказанное им.
Почувствовала раскаяние: ведь эти двое, Знаменский и Томин (хотя и не ведая того), спасли ей жизнь. Был день, когда она висела на волоске…
Голос Багровой вывел женщину из оцепенения:
– Лена! Устала без меня?
– Нет… голова болит… – первое, что пришло на ум.
– Пора закрывать – короткий день. Я за тобой – благо все равно по пути.
– Погоди… Маечка, мне надо тебе два слова…
Та взяла полотенце с обрезками черных волос, которое Сергеева так и забыла на коленях, бросила в раковину.
– Где два, там и двадцать, – проницательно определила она. – Разденусь тогда. – Села, приготовилась слушать.
– Только что у меня побывал человек из МУРа.
Багрова не переменилась в лице, только сжала подлокотники кресла:
– Они… нашли Михаила?
– Думаю, наоборот.
– Но хоть какие-то следы – где, что с ним?
– Майя, они приходят только спрашивать. Этот человек хотел что-то разузнать о тебе… или о самом Михаиле. К сожалению, я не знаю. – С появлением подруги мысли ее приняли другой оборот. – Маечка, я к тебе очень привязалась… Ты не сомневаешься?
– Что это ты вдруг?
– Потому что обязана предостеречь… вернее, дать совет. Если Томин… из МУРа, если он к тебе придет – будь с ним до конца откровенна!
– У меня нет тайн, которые интересуют МУР.
– Но… я не знаю, они могут появиться… скажем, Михаил сообщит, где он находится… Извини, я понимаю, положение щекотливое, но в любом случае помни – Томину можно довериться. Для вас с Катей… даже для Михаила это будет лучше.
Майя Петровна пристально и изумленно всматривалась в подругу.
– Лена, ты его рекомендуешь, словно старого приятеля!.. Им надо поймать Мишу, и все! Где здесь «лучше», где «хуже»?.. Легко давать советы при семейной идиллии… У меня, кстати, аспирин есть. Примешь?
– Не болит у меня голова.
– Тогда что с тобой? Сама не своя, похоже, плакала.
– Прошлое навалилось…
Она испугалась было вырвавшихся слов, но сразу за тем почувствовала, что они нужны, что перед ней человек, которому можно исповедаться. Майя – умная душа – все поймет, верно оценит и простит. И на сердце сделается легче.
Но начинать было тяжко.
– Тебе известна моя сегодняшняя жизнь… – женщина приостановилась, принуждая себя не отрываться от ясных Майиных глаз, которые сейчас изумленно расширятся. – Когда-то у меня была другая фамилия… и прозвище Шахиня.
– Шахиня… вот странно.
Только не останавливаться. Силком выталкивать слова, застревающие в горле.
– Не странно, Майя. Я тогда была обвешана драгоценными камнями… Чистой воды, но темного происхождения… Жила барыней и белоручкой…
Последний ров перепрыгнуть, нечего тянуть:
– К нам в дом наведывался тихий старичок… подпольный миллионер по кличке Черный маклер. Я… была супругой крупного валютчика.
– Ты?!..
В дежурку Томин заскочил только за адресом Багровых. Виктор навязался проводить. Ладно, поможет развеять досаду от неудачи с Шахиней. (Я в претензии, а вот Паше будет подарок, что у нее «новая душа».) Теперь бы хоть с женой и дочерью Багрова не промахнуться!
Дорога лежала мимо той же парикмахерской, и кроме Сергеевой, в глубине вырисовывался еще один женский силуэт.
– Кажется, Майя Петровна! – ухватил Томина за локоть Виктор.
– Да?.. – Томин постоял в раздумье. – А пускай себе потолкуют.
В переулке провожатый понуро замедлил шаги.
– Вон их окна, а вон – дверь. Второй этаж.
– Ты понял, что надо про все помалкивать? – на всякий пожарный напомнил Томин.
– Да, конечно!.. Мне вас подождать? – Без своего штаба дружины парень слонялся, как неприкаянный, да еще с девушкой в ссоре.
– Последи, будь другом, чтоб мне не помешали. Если что – скажи, никого дома нет, сам поджидаю. Вот и при деле будет…
– Вы – Катя Багрова?
– Да. Я – Катя Багрова.
Бедный Виктор. С такого крючка ему не сорваться.
– Майи Петровны нет?
– Вероятно, с минуты на минуту…
– На ней синее платье?
– Да…
– Тогда могу сообщить, что ваша мама увлечена сейчас беседой с Еленой Романовной. И думаю, меньше чем за час они не управятся.
– Вы-то откуда знаете?
– По долгу службы, – он протянул свое удостоверение.
– Насчет отца? – завибрировала Катя.
– Естественно.
– Что с ним?
– Пока ничего нового.
– Выходит, не там ищете, где надо!
– Выходит, так. А где надо?
Девушка не сразу уловила скрытый смысл вопроса. А уловив, на минуту утратила задор.
– Почем я знаю… Можете сесть.
– Благодарю за разрешение, – серьезно сказал Томин и снял пальто. – А если бы знали, Катя?
Вопрос был ей явно неприятен, она помолчала.
– Понятия не имею. Я еще несознательная. Едва доросла до танцплощадки. Сколько добавляют за побег?
– В данном случае – до трех лет.
– Мало! – с неожиданным ожесточением выпалила она.
– Катя! – урезонил Томин. – Надеюсь, это минутное озлобление. Вы возбуждены, к тому же с Витей поссорились… Кстати, из-за чего?
Вскочила, разгневанная:
– Да какое вам дело! Еще не хватало рассказывать!
– Ого! Немножко в отца, а? «Лихих кровей».
– Ну и что?! Отец не так плох… если б не пил. И вырос в другой среде.
– Я уже наслышан про детские годы Багрова внука.
«Везет мне сегодня на строптивых дам. Чем бы ее отвлечь ненадолго, чтобы не искрила?»
Он оглядел стопку учебников на этажерке:
– Вы кончили школу?
– Да, готовлюсь в институт.
– В какой?
– В юридический. Советуете?
– Вам – нет.
– Это почему же?
– Выдержки ни на грош. Терпения, по-моему, того меньше. И сдается, маловато человеколюбия. Впрочем, вы ведь не всерьез – про юридический.
– Человеколюбие?.. Представляю, какой вы гуманный! Войди отец сейчас в эту дверь – ему от вас будет одно: «Руки вверх!»
– А он может войти, Катя?
Та замерла, боязливо покосилась на дверь, на Томина:
– Не пугайте меня зря!
– Может, и не зря.
– Как?! – ужаснулась девушка. – Он… пробирается в Еловск?.. Господи! Не хватает, чтобы его тут ловили… вели по улицам… руки за спину…
– Наверняка еще неизвестно, Катя. Потому я и хотел кое о чем спросить Майю Петровну.
– Ради Бога, не трогайте маму! Мама и так извелась! Я вам на все отвечу.
– Н-нет, есть вопросы, которые я могу задать только ей лично… – Томин взглянул на часы. – Мне надо идти. Сумею – загляну попозже. Нет – пусть мама непременно позвонит в милицию завтра с утра.
Уже у выхода обернулся:
– А если все-таки неровен час… не прячьте на чердаке или в подвале. Боюсь, у вашего отца скверное настроение. Он опасен.
Взвинченная, переполошенная, слушала она, как поскрипывали ступеньки под ногами Томина. Что значит опасен?.. Все Багровы по-своему опасны, мелькнула задиристая мысль, и Катя посмотрелась в зеркало, проверяя, насколько она сама опасна.
Томин неплотно затворил дверь – оттого и ступеньки были слышны, и в щель дуло. Опасен… Что он имел в виду? Когда это говорит старший инспектор МУРа (титул из удостоверения), то… Притягивая дверь за ручку и накидывая крючок, Катя вдруг ощутила холодок внизу живота и задвинула засов, которым пользовались лишь в ночное время.
Ну где же мама? Уже и стемнеет скоро. Почему не возвращается, как обещала? По детской привычке сунулась к окну. Раньше она вот так нетерпеливо ждала отца… Господи, как жизнь могла быть прекрасна, если б он не пил!
Теперь речь шла о Майе Петровне.
– Мучительней всего неизвестность, – признавалась она. – То представляется, что в сугробе замерз… то крадется где-то задами, будто вор… И все гадаю – дойдет или не дойдет.
– Куда, Майя?
– Домой, наверное.
Сергеева поразилась:
– Но домой же бессмысленно! На что он может здесь рассчитывать?
– Михаил не привык особенно рассуждать. Да и куда ему еще?
– И что ты будешь делать, если действительно?..
Та устало вздохнула:
– А что можно поделать? Только ждать.
– Маечка, эта слепая любовь тебя погубит!
– Ой, Лена, насмешила! – слабо улыбнулась Багрова. – Какая слепая любовь? Моей слепой любви хватило года на два от силы. Потом была зрячая… А там и она пошла на убыль…
У Сергеевой в горле застрял комок. До чего судьба несправедлива! Даже неловко за свое счастье и безоблачный мир в семье.
– Майя, – тихо произнесла она, когда вернулся голос, – я бы никогда не стала спрашивать, но ты сама заговорила. Я смутно слышала о Загорском…
– Да… был Загорский, Лена. Все, кроме печати в паспорте.
– Но почему же…
– Почему променяла? – докончила за нее Maйя Петровна. – Ах, Лена, – повеселела она, – надо было видеть Михаила тогда, девятнадцать лет назад! Ты застала уже ошметки прежнего человека. Он был совершенно из Мамина-Сибиряка: такая стихийная сила, размах, удаль! Кого я раньше видела? Чистеньких мальчиков из приличных семей. А Михаил… нет, ты не можешь представить…
– Но Семен Григорьевич – не мальчик.
– Да, согласна. Умный, благородный тактичный… Обаятельный… Однако потускнел он рядом с Михаилом Багровым. Прикинь, Лена, сколько мне было. А Миша так неистово добивался… – она развела руками, – невозможно было устоять!
– Но когда первый угар прошел, когда ты взглянула трезво…
– Да ведь не сразу же, Лена. Понемножку-потихоньку утекало и не возвращалось… Он не напивался до беспамятства, но как-то шалел и вылезало что-то… свинское… А протрезвится – и снова Илья Муромец.
– А… Загорский не был причиной, что Михаил начал пить?
– Да что ты! Полгорода родственников и свойственников. Свадьбы, поминки, крестины, именины – и везде Михаил душа общества, везде «пей до дна, пей до дна»… И нахваливают: «Ох, молодец! Ох, силен мужик!» Единственное было спасение – уехать. Сколько раз звала! Не мог оторваться от родового гнезда… Оскорблялся за своих: не любишь, мол, брезгуешь… А во мне тоже дурацкий гонор играл – не хотела подлаживаться: грибы солить, капусту квасить. Да и Семен… Григорьевич был рядом, не хотела я на его глазах обабиться.
– И почему не уехал? Все бы стало проще!
– Уперся, не хуже Михаила: «Мало ли что, я всегда поблизости, а ты, Маечка, не обращай на меня внимания». Не обращай внимания, когда мы каждый божий день в школе вместе!.. Я перед ним фасон держала, а Михаил перед своими куражился. Доказывал, что хозяин в доме. Не дай Бог подумают, будто приезжая вертихвостка в руки забрала! И пил порой лишнего – только чтобы доказать… Уже не для веселья – стал привыкать. Ну что, Лена, банальная история, тысячи жен страдают, о чем тут философствовать?
– Майя, ты должна была уйти! Жить с человеком, который на глазах деградирует. Во имя чего?!
– Однажды заикнулась о разводе. Страшно вспомнить. Он меня ударил… и сразу заподозрил Семена, еле удержала, чтоб не кинулся выяснять отношения!
– Бедная моя. Он же еще и ревновал!
– Первые годы – совсем нет. Был слишком уверен в себе. Но когда почувствовал, что я уже не та… Конечно, вообразил, что замешан Загорский. Тут начал беситься. И это распространилось на школу вообще. Ревновал меня к ученикам, к тетрадям, к родительским собраниям.
– И ты все принесла в жертву.
– Это была последняя попытка, Лена. Он дал клятву: ты бросишь школу, я брошу пить.
– Сколько не пил?
– Месяца два. Наверное, думал устоять. А как понял, что не может… это его подкосило.
– А ты и смирилась, сложила лапки!
До чего ей хотелось поднять подругу на борьбу! Ей чудилось слабоволие там, где была стойкость характера – только иного, чем у нее.
Багрова усмехнулась:
– Я чувствую, у тебя на языке слова о женском достоинстве и прочее. А поставь себя на мое место. Добром Михаил меня ни за что бы не отпустил, понимаешь? Он бы на все пошел! Оставалось только сбежать. Тайком собрать вещички, подхватить Катьку – и деру. Скажи, куда? Близких родственников уже нет. Дальних подобрала ленинградская блокада. Не было просто угла, куда деться!.. Единственный человек, на которого я могла бы опереться, – это Семен.
– Не так это мало – Семен Григорьевич Загорский.
– Но у него же на плечах школа! И есть этические нормы, если ты зовешься педагогом… Но возьмем даже грубо житейски. Вот мы уезжаем. Михаил бросается вдогонку. Чтобы не дрожать за Загорского, надо затаиться где-нибудь на несколько лет. Он на это не пошел бы – унизительно. Он рыцарь гордый.
– Не сгущай краски, Майя! В конце концов, есть милиция. Неужели нельзя было найти управу на Багрова?
– То-то твоя милиция который день его ловит – поймать не может. Думала я уйти, Лена, думала. Но пока дозрела – сил не осталось. Выгорела дотла.
– Мне тоже одно время казалось, что я, как колчушка.
– Но ты же полюбила! И ожила. А я… ну да, очень уважаю Семена, считаю родным практически человеком. А все остальное быльем поросло. Значит, взваливать ему на плечи себя и Катю, подвергать опасности, просто спекулируя на его чувстве?..
«Хоть бы и так!» – чуть не вырвалось у Сергеевой, но она спохватилась. Обе надолго замолчали.
Майя Петровна встрепенулась, вспомнив, что Катя, конечно, без нее не ужинает.
– Прорвало сегодня. То тебя, то меня… Нет, подумать только – Шахиня! Пора по домам, Лена.
– Погоди, Майя, погоди… Мне кажется, надо сообщить о твоих подозрениях, что Михаил направляется домой.
– Хватит мне одного раза, когда я сообщила в милицию. Сорвалась, не стерпела – и что?.. Да они, видно, и сами знают. Недаром прислали столичного сыщика.
– Я за тебя боюсь. Может, вы с Катей поночуете пока у нас?
– Что это ты выдумала, Лена? Ну и ну! Я как для него была, так и осталась. И Катя тоже… У нее было воспаление легких в восьмом классе, он на работу не ходил, даже не пил дней шесть, сидел у кровати, не дышал… А когда я ногу сломала? За грибами ходили, я свалилась в овраг, так Михаил восемь километров меня до больницы на руках нес!.. – Она начала одеваться, приостановилась: – Однажды он привез воз черемухи ко дню рождения. Настоящий воз, на телеге… И знаешь, Лена, где-то далеко-далеко стоит и еще пахнет… этот воз черемухи…
Еловские выпивохи «Истории кабаков», понятно, не читали и о приведенной цитате не слышали, но отрадное местечко, где до ночи торговали спиртным, нарекли именно так: «Валюхин приют». Безотказная Валюха давно состарилась, а там и померла, передав бразды правления дочери; та в свой черед достигла пенсионного возраста и удалилась на покой, и ныне в «приюте» хозяйничала Валюхина внучка (по паспорту Светлана). Но он так и остался «Валюхиным приютом», и внучка смирилась с тем, что ее именуют Валюхой, и сохраняла семейные традиции. Вот только – прискорбное обстоятельство – перестала верить в долг.
«Приют» располагался удобно, невдалеке от центральной улицы и имел при себе укромный закуток, огороженный штабелями пустых ящиков. Ящики же служили столами и стульями, а в углу имелась и постель: умятая куча стружек, периодически обновляемая заботами самих клиентов.
Сейчас их присутствовало всего двое. Один уже «хорошенький», второй только-только навеселе и жаждавший добавить. Но держателем капитала был упившийся, и потому приятель увещевал его и пытался привести в чувство: «Володя, ну будь мужчиной!.. Володя, у меня и огурчик есть… огурчик!» Володя мычал и норовил завалиться в стружки.
К щели между ящиками прильнула темная фигура. Его уже стерегли на дальних подступах к городу, уже сотрудники органов были заранее настороже и невольно рыскали взглядом по лицам прохожих, памятуя, что Багров, вероятнее всего, одет в черный полушубок и норковую шапку, а он без препон достиг «Валюхина приюта».
Никогда прежде не таившийся, напротив, любивший показать себя, он успел приобрести навыки гонимого и выслеживаемого – быть осторожным, бесшумным, незаметным. Да и изучил сызмала все проулки, пролазы и ветхие заборы в городе, где ничего не изменилось за протекшие полгода.
Узнав обоих «приютских», Багров скользнул внутрь закутка и окликнул негромко:
– Эй, Зубатый!
Тот обернулся и, моргая, смотрел на черную фигуру.
– Не признаешь, Матвей?
– Мать честная, Багров!.. Миша, друг!.. – изумление и подобострастный восторг объяли Зубатого.
– Тихо! – цыкнул Багров. – Ты меня не видел, не слышал, ясно?
– Разве я не понимаю? Да я для тебя!..
– Водка есть? – оборвал Багров его стонущий шепот.
– Эх!.. – застрадал Зубатый и остервенело набросился на приятеля:
– Володька, Володька, черт!..
– Не буди. Спит – и слава Богу, болтать не будет, – остановил Багров, успев заодно выглянуть и обозреть окрестность.
– Да как же, Миша, у меня получка третьего дня была, а у него сегодня!
– Пустой?
– Пустой…
– Возьми у него.
Зубатый заколебался. С одной стороны, он понимал – нужда Багрова превышала всякое обычное человеческое желание выпить и ее надлежало немедленно удовлетворить. С другой стороны, «Валюхин приют» диктовал свои правила поведения, нарушить которые считалось крайне зазорным.
«С высоты» лагерного опыта и опыта побега, заставившего преступить многие барьеры в душе, тутошний этикет представлялся Багрову уже просто дурацким.
– Мне вот так! – провел он по горлу. – Ты понял?
Зубатый решился и возложил на алтарь дружбы все свое самоуважение и репутацию. Он обшарил карманы приятеля, нашел деньги и вопросительно посмотрел на Багрова. Тот показал три пальца, Зубатый отсчитал, сколько надо, прочее сунул обратно и поспешил в глубину закутка к освещенному окошку Валюхи.
Багров откупорил поллитровку и опрокинул в жаждавшую гортань. Но ни на мгновение не поддался желанию опорожнить посуду до дна. Он напьется вдосталь, до полного забытья. Но после. После. Оторвался от горлышка, сунул Зубатому солидный остаток. Тот поднес другу заветный огурчик. Багров куснул, не ощутил никакого вкуса.
Водка с отвычки слегка оглушила. Он присел на ящик, ожидая, пока предметы вокруг обретут должную четкость. Зубатый, нервничая, стоял на стреме: вот-вот потянутся завсегдатаи на Валюхин огонек.
– Куда ты теперь, Миша?
– Не твое собачье дело.
– Тоже верно… – смиренно признал Зубатый. – Может, чего надо? Из жратвы там, одежонки?
Багров тряхнул просветлевшей головой, забрал непочатые бутылки.
– Мне от тебя надо одно – топай домой, и чтоб ни звука!
…Миновав спортплощадку и ледяную горку, Багров приблизился к зданию школы.
Проверил, на месте ли нож, и постучал в боковую дверь. Молчание и тишина. Он постучал еще раз. Застекленный верх двери слабо осветился, донесся кашель, потом женский басок:
– Кого надо?
– Семен Григорьевича позови, – прикрыл Багров будничной интонацией все то невыносимое, что привело его к двери Загорского.
– Уехал в командировку.
– Куда?!
Голос подвел его: слишком нежданно и несправедливо было отнято вожделенное: «Сейчас… вот сейчас… Наконец-то!»
– А ктой-то? – обеспокоилась женщина.
– Свой, тетка Пелагея, свой.
Магическое слово. Как не ответить своему?
– В Новинске Семен Григорьевич. По учебному вопросу. – Но свой вроде как перепуган, и голос не разберешь чей. – Да ктой-то там?
– Надолго он?
– Дня, сказался, на четыре.
Тетка Пелагея вдела в прорезь цепочку и приотворила дверь, но не увидела никого в открывшуюся щель, только холодом обдало грудь и шею.
– Стряслось чего? – спросила она в темноту.
Четыре дня! Для Багрова четыре дня были – что четыре месяца. С момента побега он делил свою жизнь на «до» и «после». «До» истекало нынче вечером, так он себе назначил, этим дышал и держался, чуя, что завтра удача может отвернуться.
Сегодняшний же вечер принадлежал ему по множеству несомненных примет, он был тем самым вечером. И вдруг четыре дня – как стена, на которую налетел с разгону, когда все тело напружено и изготовлено для единственного и страшного движения.
Багров повалился на колени и закусил руку, чтобы не закричать. Ах, Загорский, проклятая язва! За ним смерть пришла, а он, вишь ты, в командировке…
Тетка Пелагея, не получив ответа, замкнула дверь, погасила свет.
Ощутив во рту кровь, Багров разжал зубы, сунул горящую голову в снег. Что теперь?..
Теперь добраться до Новинска. Разыскать Загорского там. Решение отмене не подлежит. Стену надо проломить! Где-то найти силы и довести дело до конца.
Сейчас бы дедова меду. И с водкой.
Дед Василий!.. Он же послан в город за Майей! Увидеться с ней «после» – единственное, о чем думал Багров, дальше он не заглядывал. И хотя «после» не наступило, отодвинулось, заградилось массой возможных препятствий, – мысль о встрече с женой затомила горькой и жгучей усладой. Даже сердце захолонуло, когда представилось, что она, может быть, уже ждет. Сколько бы ни ярился он на изменницу, разлюбить ее не мог.
Багров скрылся в тени дома и стоял, раздираясь надвое между необходимостью спешить в Новинск и желанием увидеть Майю. Вернуться к ней из Новинска надежды почти не было. Всякому везению есть предел…
Томин начал прощаться.
– Ладно, думаю, сегодня событий не предвидится. Утром вернусь.
Было условлено, что его добросят до магистрального шоссе и там Гусев водворит его в ходкую машину, держащую курс на столицу. Томин уже разговаривал со Знаменским – извинился, что опоздает.
– Ну, пожелаю вам… – протянул руку дежурный. – Шофер давно мотор греет.
– Да-да, гоните меня… – в воображении призывно возник праздничный стол; но неутихающая смутная тревога опять пересилила: – Только еще попробуйте Новинск, а?
Дежурный не стал спорить, проще набрать номер. На сей раз Загорский оказался на месте.
– Пожалуй, лучше мне, – решил Томин. – С посторонним человеком легче о таких деликатных… Семен Григорьевич? Здравствуйте, с вами говорит старший инспектор Томин из Московского уголовного розыска.
Загорский удивился. Выслушав томинскую версию причин и целей побега Багрова, произнес с отвращением:
– Какая дикость!
Но дальнейшие рекомендации встретил в штыки:
– Простите, это для меня неприемлемо. Вероятно, вам рисуется робкий интеллигент, который побежит отсиживаться в милиции… Никаких «но»! Завтра же я возвращаюсь в Еловск!
– Вон что…
Женщина поставила наконец мисочку, бросила на спинку кресла полотенце. Но Томин видел, что ее не больно-то отпустило.
– И чего же вы хотите?
– Кое-какой информации от женщины, с которой Багрова откровенна. Кстати, люди проходят, заглядывают в окна, а мы с вами беседуем. Довольно неестественно. Сделайте хотя бы вид, что вы меня стрижете. Надеюсь, ножницы удержите?
Сергеева, поколебавшись, взяла расческу и ножницы, накинула на плечи Томина полотенце.
– Не понимаю, почему информацию должна давать именно я. Считаете, что прежний опыт так меня характеризует?
– Да откуда я знал, что вы – это вы!
– Поймите, тогда это касалось только меня. Я распоряжалась своей судьбой. Чужой – не могу.
– Бог мой, сколько драматизма!
Сергеева сделала неосторожное движение.
– Уши стричь не надо, – мягко попросил Томин.
– Извините.
– Дело всего в нескольких вопросах.
– Майя – честная, глубоко порядочная женщина. И скрывать ей, по-моему, нечего. Говорите с ней сами. Я не имею ничего против вас лично, но мне невыносимо вас видеть!
– Елена Романовна, если б не чрезвычайные обстоятельства… опасные, между прочим, и для вашей приятельницы, я бы не настаивал.
Сергеева заикнулась что-то спросить, но бросила ножницы.
– Нет у меня сил с вами разговаривать… Все было похоронено. У меня не только новая семья – душа новая! И вдруг…
«Ничего с ней не получится. Дохлый номер. Жаль».
– А затылочек-то подпортили, – сказал он, разглядывая себя в профиль.
– Сами напросились.
– И сколько с меня за художественную стрижку?
– Бесплатная услуга. На память.
«И голос-то стал прежний».
Томин скомкал полотенце и раздраженно сунул ей в руки.
– Пал Палычу привет передать?
– О господи!
– Спасибо, передам. Желаю счастья.
Сначала она ощутила только облегчение. Мало-помалу стихала дрожь; задышалось ровнее; но в ногах была еще слабость. Она села боком к зеркалу, подперлась кулаком; перебирала сказанное ею, сказанное им.
Почувствовала раскаяние: ведь эти двое, Знаменский и Томин (хотя и не ведая того), спасли ей жизнь. Был день, когда она висела на волоске…
Голос Багровой вывел женщину из оцепенения:
– Лена! Устала без меня?
– Нет… голова болит… – первое, что пришло на ум.
– Пора закрывать – короткий день. Я за тобой – благо все равно по пути.
– Погоди… Маечка, мне надо тебе два слова…
Та взяла полотенце с обрезками черных волос, которое Сергеева так и забыла на коленях, бросила в раковину.
– Где два, там и двадцать, – проницательно определила она. – Разденусь тогда. – Села, приготовилась слушать.
– Только что у меня побывал человек из МУРа.
Багрова не переменилась в лице, только сжала подлокотники кресла:
– Они… нашли Михаила?
– Думаю, наоборот.
– Но хоть какие-то следы – где, что с ним?
– Майя, они приходят только спрашивать. Этот человек хотел что-то разузнать о тебе… или о самом Михаиле. К сожалению, я не знаю. – С появлением подруги мысли ее приняли другой оборот. – Маечка, я к тебе очень привязалась… Ты не сомневаешься?
– Что это ты вдруг?
– Потому что обязана предостеречь… вернее, дать совет. Если Томин… из МУРа, если он к тебе придет – будь с ним до конца откровенна!
– У меня нет тайн, которые интересуют МУР.
– Но… я не знаю, они могут появиться… скажем, Михаил сообщит, где он находится… Извини, я понимаю, положение щекотливое, но в любом случае помни – Томину можно довериться. Для вас с Катей… даже для Михаила это будет лучше.
Майя Петровна пристально и изумленно всматривалась в подругу.
– Лена, ты его рекомендуешь, словно старого приятеля!.. Им надо поймать Мишу, и все! Где здесь «лучше», где «хуже»?.. Легко давать советы при семейной идиллии… У меня, кстати, аспирин есть. Примешь?
– Не болит у меня голова.
– Тогда что с тобой? Сама не своя, похоже, плакала.
– Прошлое навалилось…
Она испугалась было вырвавшихся слов, но сразу за тем почувствовала, что они нужны, что перед ней человек, которому можно исповедаться. Майя – умная душа – все поймет, верно оценит и простит. И на сердце сделается легче.
Но начинать было тяжко.
– Тебе известна моя сегодняшняя жизнь… – женщина приостановилась, принуждая себя не отрываться от ясных Майиных глаз, которые сейчас изумленно расширятся. – Когда-то у меня была другая фамилия… и прозвище Шахиня.
– Шахиня… вот странно.
Только не останавливаться. Силком выталкивать слова, застревающие в горле.
– Не странно, Майя. Я тогда была обвешана драгоценными камнями… Чистой воды, но темного происхождения… Жила барыней и белоручкой…
Последний ров перепрыгнуть, нечего тянуть:
– К нам в дом наведывался тихий старичок… подпольный миллионер по кличке Черный маклер. Я… была супругой крупного валютчика.
– Ты?!..
* * *
Обратный путь к зданию милиции Томин проделал по идеально расчищенному и даже подметенному тротуару. А снегопад вот-вот возобновится, и дворник это знает. Но – прав. Раз что делаешь, надо делать чисто и до конца.В дежурку Томин заскочил только за адресом Багровых. Виктор навязался проводить. Ладно, поможет развеять досаду от неудачи с Шахиней. (Я в претензии, а вот Паше будет подарок, что у нее «новая душа».) Теперь бы хоть с женой и дочерью Багрова не промахнуться!
Дорога лежала мимо той же парикмахерской, и кроме Сергеевой, в глубине вырисовывался еще один женский силуэт.
– Кажется, Майя Петровна! – ухватил Томина за локоть Виктор.
– Да?.. – Томин постоял в раздумье. – А пускай себе потолкуют.
В переулке провожатый понуро замедлил шаги.
– Вон их окна, а вон – дверь. Второй этаж.
– Ты понял, что надо про все помалкивать? – на всякий пожарный напомнил Томин.
– Да, конечно!.. Мне вас подождать? – Без своего штаба дружины парень слонялся, как неприкаянный, да еще с девушкой в ссоре.
– Последи, будь другом, чтоб мне не помешали. Если что – скажи, никого дома нет, сам поджидаю. Вот и при деле будет…
– Вы – Катя Багрова?
– Да. Я – Катя Багрова.
Бедный Виктор. С такого крючка ему не сорваться.
– Майи Петровны нет?
– Вероятно, с минуты на минуту…
– На ней синее платье?
– Да…
– Тогда могу сообщить, что ваша мама увлечена сейчас беседой с Еленой Романовной. И думаю, меньше чем за час они не управятся.
– Вы-то откуда знаете?
– По долгу службы, – он протянул свое удостоверение.
– Насчет отца? – завибрировала Катя.
– Естественно.
– Что с ним?
– Пока ничего нового.
– Выходит, не там ищете, где надо!
– Выходит, так. А где надо?
Девушка не сразу уловила скрытый смысл вопроса. А уловив, на минуту утратила задор.
– Почем я знаю… Можете сесть.
– Благодарю за разрешение, – серьезно сказал Томин и снял пальто. – А если бы знали, Катя?
Вопрос был ей явно неприятен, она помолчала.
– Понятия не имею. Я еще несознательная. Едва доросла до танцплощадки. Сколько добавляют за побег?
– В данном случае – до трех лет.
– Мало! – с неожиданным ожесточением выпалила она.
– Катя! – урезонил Томин. – Надеюсь, это минутное озлобление. Вы возбуждены, к тому же с Витей поссорились… Кстати, из-за чего?
Вскочила, разгневанная:
– Да какое вам дело! Еще не хватало рассказывать!
– Ого! Немножко в отца, а? «Лихих кровей».
– Ну и что?! Отец не так плох… если б не пил. И вырос в другой среде.
– Я уже наслышан про детские годы Багрова внука.
«Везет мне сегодня на строптивых дам. Чем бы ее отвлечь ненадолго, чтобы не искрила?»
Он оглядел стопку учебников на этажерке:
– Вы кончили школу?
– Да, готовлюсь в институт.
– В какой?
– В юридический. Советуете?
– Вам – нет.
– Это почему же?
– Выдержки ни на грош. Терпения, по-моему, того меньше. И сдается, маловато человеколюбия. Впрочем, вы ведь не всерьез – про юридический.
– Человеколюбие?.. Представляю, какой вы гуманный! Войди отец сейчас в эту дверь – ему от вас будет одно: «Руки вверх!»
– А он может войти, Катя?
Та замерла, боязливо покосилась на дверь, на Томина:
– Не пугайте меня зря!
– Может, и не зря.
– Как?! – ужаснулась девушка. – Он… пробирается в Еловск?.. Господи! Не хватает, чтобы его тут ловили… вели по улицам… руки за спину…
– Наверняка еще неизвестно, Катя. Потому я и хотел кое о чем спросить Майю Петровну.
– Ради Бога, не трогайте маму! Мама и так извелась! Я вам на все отвечу.
– Н-нет, есть вопросы, которые я могу задать только ей лично… – Томин взглянул на часы. – Мне надо идти. Сумею – загляну попозже. Нет – пусть мама непременно позвонит в милицию завтра с утра.
Уже у выхода обернулся:
– А если все-таки неровен час… не прячьте на чердаке или в подвале. Боюсь, у вашего отца скверное настроение. Он опасен.
Взвинченная, переполошенная, слушала она, как поскрипывали ступеньки под ногами Томина. Что значит опасен?.. Все Багровы по-своему опасны, мелькнула задиристая мысль, и Катя посмотрелась в зеркало, проверяя, насколько она сама опасна.
Томин неплотно затворил дверь – оттого и ступеньки были слышны, и в щель дуло. Опасен… Что он имел в виду? Когда это говорит старший инспектор МУРа (титул из удостоверения), то… Притягивая дверь за ручку и накидывая крючок, Катя вдруг ощутила холодок внизу живота и задвинула засов, которым пользовались лишь в ночное время.
Ну где же мама? Уже и стемнеет скоро. Почему не возвращается, как обещала? По детской привычке сунулась к окну. Раньше она вот так нетерпеливо ждала отца… Господи, как жизнь могла быть прекрасна, если б он не пил!
* * *
Шахиня выговорилась, и Сергеева с Багровой поставили на ней жирный крест, не поколебав взаимного доверия и дружбы.Теперь речь шла о Майе Петровне.
– Мучительней всего неизвестность, – признавалась она. – То представляется, что в сугробе замерз… то крадется где-то задами, будто вор… И все гадаю – дойдет или не дойдет.
– Куда, Майя?
– Домой, наверное.
Сергеева поразилась:
– Но домой же бессмысленно! На что он может здесь рассчитывать?
– Михаил не привык особенно рассуждать. Да и куда ему еще?
– И что ты будешь делать, если действительно?..
Та устало вздохнула:
– А что можно поделать? Только ждать.
– Маечка, эта слепая любовь тебя погубит!
– Ой, Лена, насмешила! – слабо улыбнулась Багрова. – Какая слепая любовь? Моей слепой любви хватило года на два от силы. Потом была зрячая… А там и она пошла на убыль…
У Сергеевой в горле застрял комок. До чего судьба несправедлива! Даже неловко за свое счастье и безоблачный мир в семье.
– Майя, – тихо произнесла она, когда вернулся голос, – я бы никогда не стала спрашивать, но ты сама заговорила. Я смутно слышала о Загорском…
– Да… был Загорский, Лена. Все, кроме печати в паспорте.
– Но почему же…
– Почему променяла? – докончила за нее Maйя Петровна. – Ах, Лена, – повеселела она, – надо было видеть Михаила тогда, девятнадцать лет назад! Ты застала уже ошметки прежнего человека. Он был совершенно из Мамина-Сибиряка: такая стихийная сила, размах, удаль! Кого я раньше видела? Чистеньких мальчиков из приличных семей. А Михаил… нет, ты не можешь представить…
– Но Семен Григорьевич – не мальчик.
– Да, согласна. Умный, благородный тактичный… Обаятельный… Однако потускнел он рядом с Михаилом Багровым. Прикинь, Лена, сколько мне было. А Миша так неистово добивался… – она развела руками, – невозможно было устоять!
– Но когда первый угар прошел, когда ты взглянула трезво…
– Да ведь не сразу же, Лена. Понемножку-потихоньку утекало и не возвращалось… Он не напивался до беспамятства, но как-то шалел и вылезало что-то… свинское… А протрезвится – и снова Илья Муромец.
– А… Загорский не был причиной, что Михаил начал пить?
– Да что ты! Полгорода родственников и свойственников. Свадьбы, поминки, крестины, именины – и везде Михаил душа общества, везде «пей до дна, пей до дна»… И нахваливают: «Ох, молодец! Ох, силен мужик!» Единственное было спасение – уехать. Сколько раз звала! Не мог оторваться от родового гнезда… Оскорблялся за своих: не любишь, мол, брезгуешь… А во мне тоже дурацкий гонор играл – не хотела подлаживаться: грибы солить, капусту квасить. Да и Семен… Григорьевич был рядом, не хотела я на его глазах обабиться.
– И почему не уехал? Все бы стало проще!
– Уперся, не хуже Михаила: «Мало ли что, я всегда поблизости, а ты, Маечка, не обращай на меня внимания». Не обращай внимания, когда мы каждый божий день в школе вместе!.. Я перед ним фасон держала, а Михаил перед своими куражился. Доказывал, что хозяин в доме. Не дай Бог подумают, будто приезжая вертихвостка в руки забрала! И пил порой лишнего – только чтобы доказать… Уже не для веселья – стал привыкать. Ну что, Лена, банальная история, тысячи жен страдают, о чем тут философствовать?
– Майя, ты должна была уйти! Жить с человеком, который на глазах деградирует. Во имя чего?!
– Однажды заикнулась о разводе. Страшно вспомнить. Он меня ударил… и сразу заподозрил Семена, еле удержала, чтоб не кинулся выяснять отношения!
– Бедная моя. Он же еще и ревновал!
– Первые годы – совсем нет. Был слишком уверен в себе. Но когда почувствовал, что я уже не та… Конечно, вообразил, что замешан Загорский. Тут начал беситься. И это распространилось на школу вообще. Ревновал меня к ученикам, к тетрадям, к родительским собраниям.
– И ты все принесла в жертву.
– Это была последняя попытка, Лена. Он дал клятву: ты бросишь школу, я брошу пить.
– Сколько не пил?
– Месяца два. Наверное, думал устоять. А как понял, что не может… это его подкосило.
– А ты и смирилась, сложила лапки!
До чего ей хотелось поднять подругу на борьбу! Ей чудилось слабоволие там, где была стойкость характера – только иного, чем у нее.
Багрова усмехнулась:
– Я чувствую, у тебя на языке слова о женском достоинстве и прочее. А поставь себя на мое место. Добром Михаил меня ни за что бы не отпустил, понимаешь? Он бы на все пошел! Оставалось только сбежать. Тайком собрать вещички, подхватить Катьку – и деру. Скажи, куда? Близких родственников уже нет. Дальних подобрала ленинградская блокада. Не было просто угла, куда деться!.. Единственный человек, на которого я могла бы опереться, – это Семен.
– Не так это мало – Семен Григорьевич Загорский.
– Но у него же на плечах школа! И есть этические нормы, если ты зовешься педагогом… Но возьмем даже грубо житейски. Вот мы уезжаем. Михаил бросается вдогонку. Чтобы не дрожать за Загорского, надо затаиться где-нибудь на несколько лет. Он на это не пошел бы – унизительно. Он рыцарь гордый.
– Не сгущай краски, Майя! В конце концов, есть милиция. Неужели нельзя было найти управу на Багрова?
– То-то твоя милиция который день его ловит – поймать не может. Думала я уйти, Лена, думала. Но пока дозрела – сил не осталось. Выгорела дотла.
– Мне тоже одно время казалось, что я, как колчушка.
– Но ты же полюбила! И ожила. А я… ну да, очень уважаю Семена, считаю родным практически человеком. А все остальное быльем поросло. Значит, взваливать ему на плечи себя и Катю, подвергать опасности, просто спекулируя на его чувстве?..
«Хоть бы и так!» – чуть не вырвалось у Сергеевой, но она спохватилась. Обе надолго замолчали.
Майя Петровна встрепенулась, вспомнив, что Катя, конечно, без нее не ужинает.
– Прорвало сегодня. То тебя, то меня… Нет, подумать только – Шахиня! Пора по домам, Лена.
– Погоди, Майя, погоди… Мне кажется, надо сообщить о твоих подозрениях, что Михаил направляется домой.
– Хватит мне одного раза, когда я сообщила в милицию. Сорвалась, не стерпела – и что?.. Да они, видно, и сами знают. Недаром прислали столичного сыщика.
– Я за тебя боюсь. Может, вы с Катей поночуете пока у нас?
– Что это ты выдумала, Лена? Ну и ну! Я как для него была, так и осталась. И Катя тоже… У нее было воспаление легких в восьмом классе, он на работу не ходил, даже не пил дней шесть, сидел у кровати, не дышал… А когда я ногу сломала? За грибами ходили, я свалилась в овраг, так Михаил восемь километров меня до больницы на руках нес!.. – Она начала одеваться, приостановилась: – Однажды он привез воз черемухи ко дню рождения. Настоящий воз, на телеге… И знаешь, Лена, где-то далеко-далеко стоит и еще пахнет… этот воз черемухи…
* * *
Во второй половине прошлого века был написан фундаментальный трехтомный труд под названием «История кабаков в России в связи с историей русского народа». Свет увидел только том первый. Рукопись двух остальных автор сжег, придя к убеждению, что опубликовать их – значило бы «донести на народ, отнять у него последний приют, куда он приходит с горя».Еловские выпивохи «Истории кабаков», понятно, не читали и о приведенной цитате не слышали, но отрадное местечко, где до ночи торговали спиртным, нарекли именно так: «Валюхин приют». Безотказная Валюха давно состарилась, а там и померла, передав бразды правления дочери; та в свой черед достигла пенсионного возраста и удалилась на покой, и ныне в «приюте» хозяйничала Валюхина внучка (по паспорту Светлана). Но он так и остался «Валюхиным приютом», и внучка смирилась с тем, что ее именуют Валюхой, и сохраняла семейные традиции. Вот только – прискорбное обстоятельство – перестала верить в долг.
«Приют» располагался удобно, невдалеке от центральной улицы и имел при себе укромный закуток, огороженный штабелями пустых ящиков. Ящики же служили столами и стульями, а в углу имелась и постель: умятая куча стружек, периодически обновляемая заботами самих клиентов.
Сейчас их присутствовало всего двое. Один уже «хорошенький», второй только-только навеселе и жаждавший добавить. Но держателем капитала был упившийся, и потому приятель увещевал его и пытался привести в чувство: «Володя, ну будь мужчиной!.. Володя, у меня и огурчик есть… огурчик!» Володя мычал и норовил завалиться в стружки.
К щели между ящиками прильнула темная фигура. Его уже стерегли на дальних подступах к городу, уже сотрудники органов были заранее настороже и невольно рыскали взглядом по лицам прохожих, памятуя, что Багров, вероятнее всего, одет в черный полушубок и норковую шапку, а он без препон достиг «Валюхина приюта».
Никогда прежде не таившийся, напротив, любивший показать себя, он успел приобрести навыки гонимого и выслеживаемого – быть осторожным, бесшумным, незаметным. Да и изучил сызмала все проулки, пролазы и ветхие заборы в городе, где ничего не изменилось за протекшие полгода.
Узнав обоих «приютских», Багров скользнул внутрь закутка и окликнул негромко:
– Эй, Зубатый!
Тот обернулся и, моргая, смотрел на черную фигуру.
– Не признаешь, Матвей?
– Мать честная, Багров!.. Миша, друг!.. – изумление и подобострастный восторг объяли Зубатого.
– Тихо! – цыкнул Багров. – Ты меня не видел, не слышал, ясно?
– Разве я не понимаю? Да я для тебя!..
– Водка есть? – оборвал Багров его стонущий шепот.
– Эх!.. – застрадал Зубатый и остервенело набросился на приятеля:
– Володька, Володька, черт!..
– Не буди. Спит – и слава Богу, болтать не будет, – остановил Багров, успев заодно выглянуть и обозреть окрестность.
– Да как же, Миша, у меня получка третьего дня была, а у него сегодня!
– Пустой?
– Пустой…
– Возьми у него.
Зубатый заколебался. С одной стороны, он понимал – нужда Багрова превышала всякое обычное человеческое желание выпить и ее надлежало немедленно удовлетворить. С другой стороны, «Валюхин приют» диктовал свои правила поведения, нарушить которые считалось крайне зазорным.
«С высоты» лагерного опыта и опыта побега, заставившего преступить многие барьеры в душе, тутошний этикет представлялся Багрову уже просто дурацким.
– Мне вот так! – провел он по горлу. – Ты понял?
Зубатый решился и возложил на алтарь дружбы все свое самоуважение и репутацию. Он обшарил карманы приятеля, нашел деньги и вопросительно посмотрел на Багрова. Тот показал три пальца, Зубатый отсчитал, сколько надо, прочее сунул обратно и поспешил в глубину закутка к освещенному окошку Валюхи.
Багров откупорил поллитровку и опрокинул в жаждавшую гортань. Но ни на мгновение не поддался желанию опорожнить посуду до дна. Он напьется вдосталь, до полного забытья. Но после. После. Оторвался от горлышка, сунул Зубатому солидный остаток. Тот поднес другу заветный огурчик. Багров куснул, не ощутил никакого вкуса.
Водка с отвычки слегка оглушила. Он присел на ящик, ожидая, пока предметы вокруг обретут должную четкость. Зубатый, нервничая, стоял на стреме: вот-вот потянутся завсегдатаи на Валюхин огонек.
– Куда ты теперь, Миша?
– Не твое собачье дело.
– Тоже верно… – смиренно признал Зубатый. – Может, чего надо? Из жратвы там, одежонки?
Багров тряхнул просветлевшей головой, забрал непочатые бутылки.
– Мне от тебя надо одно – топай домой, и чтоб ни звука!
…Миновав спортплощадку и ледяную горку, Багров приблизился к зданию школы.
Проверил, на месте ли нож, и постучал в боковую дверь. Молчание и тишина. Он постучал еще раз. Застекленный верх двери слабо осветился, донесся кашель, потом женский басок:
– Кого надо?
– Семен Григорьевича позови, – прикрыл Багров будничной интонацией все то невыносимое, что привело его к двери Загорского.
– Уехал в командировку.
– Куда?!
Голос подвел его: слишком нежданно и несправедливо было отнято вожделенное: «Сейчас… вот сейчас… Наконец-то!»
– А ктой-то? – обеспокоилась женщина.
– Свой, тетка Пелагея, свой.
Магическое слово. Как не ответить своему?
– В Новинске Семен Григорьевич. По учебному вопросу. – Но свой вроде как перепуган, и голос не разберешь чей. – Да ктой-то там?
– Надолго он?
– Дня, сказался, на четыре.
Тетка Пелагея вдела в прорезь цепочку и приотворила дверь, но не увидела никого в открывшуюся щель, только холодом обдало грудь и шею.
– Стряслось чего? – спросила она в темноту.
Четыре дня! Для Багрова четыре дня были – что четыре месяца. С момента побега он делил свою жизнь на «до» и «после». «До» истекало нынче вечером, так он себе назначил, этим дышал и держался, чуя, что завтра удача может отвернуться.
Сегодняшний же вечер принадлежал ему по множеству несомненных примет, он был тем самым вечером. И вдруг четыре дня – как стена, на которую налетел с разгону, когда все тело напружено и изготовлено для единственного и страшного движения.
Багров повалился на колени и закусил руку, чтобы не закричать. Ах, Загорский, проклятая язва! За ним смерть пришла, а он, вишь ты, в командировке…
Тетка Пелагея, не получив ответа, замкнула дверь, погасила свет.
Ощутив во рту кровь, Багров разжал зубы, сунул горящую голову в снег. Что теперь?..
Теперь добраться до Новинска. Разыскать Загорского там. Решение отмене не подлежит. Стену надо проломить! Где-то найти силы и довести дело до конца.
Сейчас бы дедова меду. И с водкой.
Дед Василий!.. Он же послан в город за Майей! Увидеться с ней «после» – единственное, о чем думал Багров, дальше он не заглядывал. И хотя «после» не наступило, отодвинулось, заградилось массой возможных препятствий, – мысль о встрече с женой затомила горькой и жгучей усладой. Даже сердце захолонуло, когда представилось, что она, может быть, уже ждет. Сколько бы ни ярился он на изменницу, разлюбить ее не мог.
Багров скрылся в тени дома и стоял, раздираясь надвое между необходимостью спешить в Новинск и желанием увидеть Майю. Вернуться к ней из Новинска надежды почти не было. Всякому везению есть предел…
* * *
Томину давно пора бы мчаться в Москву, а он все торчал в еловской дежурке, обговаривая с Гусевым – замначем по оперативной части – детали и тонкости предстоящей ловли Багрова. Мечту о чистой рубашке и душе пришлось похоронить. Побрился он, пока пытались дозвониться до Загорского. Не мешало предупредить человека. Раз они знали, где директор школы, то и Багров легко мог узнать. Два часа на попутке – вот тебе и Новинск. Но Загорский еще не возвращался в гостиницу.Томин начал прощаться.
– Ладно, думаю, сегодня событий не предвидится. Утром вернусь.
Было условлено, что его добросят до магистрального шоссе и там Гусев водворит его в ходкую машину, держащую курс на столицу. Томин уже разговаривал со Знаменским – извинился, что опоздает.
– Ну, пожелаю вам… – протянул руку дежурный. – Шофер давно мотор греет.
– Да-да, гоните меня… – в воображении призывно возник праздничный стол; но неутихающая смутная тревога опять пересилила: – Только еще попробуйте Новинск, а?
Дежурный не стал спорить, проще набрать номер. На сей раз Загорский оказался на месте.
– Пожалуй, лучше мне, – решил Томин. – С посторонним человеком легче о таких деликатных… Семен Григорьевич? Здравствуйте, с вами говорит старший инспектор Томин из Московского уголовного розыска.
Загорский удивился. Выслушав томинскую версию причин и целей побега Багрова, произнес с отвращением:
– Какая дикость!
Но дальнейшие рекомендации встретил в штыки:
– Простите, это для меня неприемлемо. Вероятно, вам рисуется робкий интеллигент, который побежит отсиживаться в милиции… Никаких «но»! Завтра же я возвращаюсь в Еловск!