Царапов с торжествующей и какой-то пьяноватой улыбкой вскидывает глаза и видит на лице Раисы глубокое отвращение.
– Дорвался и не можешь остановиться?
– А по-твоему, оставить этим бандитам? – хитрит он. – Лишнее сдадим в милицию, там разберутся.
Пузановский снимает с плиты большую сковородку с яичницей, режет хлеб, достает пучок зеленого лука. Наливает себе стопку водки. Из комнаты доносятся приглушенные удары.
– Бейся, длинноногий, бейся, – злорадно усмехается Пузановский и чокается с бутылкой.
Яростно, смаху бьется Царапов плечом в дверь. Дверь понемногу поддается – в щель уже всунуты паркетины, и Раиса держит наготове следующие. Удар… удар… – и втискивается пятая дощечка. Оба не разговаривают и не смотрят друг на друга, но опять заодно. Куда Раисе деваться, надо выбираться из западни.
Пузановский с недожеванной былинкой лука в руке входит в комнату. На лице издевка, пока он не замечает угрожающей щели. С утробным рыком Пузановский упирается в шкаф и перебирает ногами, пытаясь вернуть его на прежнее место. Это не удается, дощечки вставлены не зря (а ему за торцом не видны).
Сантиметр за сантиметром шкаф наступает на Пузановского, а тот смотрит на часы, оглядывается, хватается еще за какую-то мебель, не зная, что предпринять. Но он все-таки додумывается. Спешит в прихожую и возвращается с железным костылем и молотком. Он забьет костыль в пол перед шкафом и тем застопорит его движение.
При такой комплекции приходится опираться о стул, чтобы присесть или стать на колено. Кряхтя и постанывая, он проделывает это, прилаживает костыль и уже заносит молоток – но раздается спасительный звонок в дверь.
– Ты очень удачно прервала наш тет-а-тет с хозяином, – зло говорит он Раисе. – Теперь их трое. – Он отходит от двери, убирает ненужный ломик в кейс и по привычке тщательно запирает замки.
– Нет, вы не туда попали.
– Следующий раз подвезу – на тот свет!
– Да так, сболтнул.
Печкин обменивается взглядом с Тыквой.
– Мочить! – скор на решение Тыква.
– Сдурел? – ахает Пузановский. – Отбить гаду печенку, забрать все и выкинуть. А ей пригрозить – и вся любовь!
– Легко живешь, – роняет Печкин.
А Тыква вносит ясность:
– Мы тут одного «шашлыка» в речку уронили.
У Пузановского сразу одышка и сердцебиение.
– Уголовник! – сипит он. – Учтите, я за вас не отвечаю!
– Да он, Пузо, к тебе шел, – сообщает равнодушно Печкин. – Тебе деньги нес. Так что, вроде и ты причастен…
– Мочить их! – радостно трепещет Тыква. – Мочить!..
Это сказано уже достаточно внятно, чтобы Царапов услышал и – в противоположность Раисе – понял.
– Что могут с нами сделать? – спрашивает Раиса, уловив его реакцию.
– У меня есть нож, – говорит он после паузы. – Но я не пробовал его на людях.
Раиса зябко передергивает плечами:
– Надо позвать на помощь! Кругом же народ!
– С двенадцатого этажа ори – не ори… – он направляется к окну.
– Глеб… Все-таки кто ты такой? Эти инструменты… и вообще все… Что это значит?!
Перегнувшись наружу, вор осматривает стену. С отчаяния бьет кулаком о подоконник.
– Ни трубы, ни карниза, ни балкончика! Гладко. Сволочи!.. Экономят все!..
Он оборачивается к Раисе:
– Кто я? – И вдруг его прорывает: – Ошиблась ты со мной, Раиса! Я же вор! Квартирный вор. Как ты не догадалась? По-староблатному – домушник! Спрашивала, чем я лучше них? А ничем! Только вид поприятней. А Пузановского я наколол раньше тебя. Ты со своей слежкой мне поперек горла была, я бы его давно обчистил!.. Что так смотришь? Мразь я для тебя, да?
Он извлекает из холодильника бутылку пива, откупоривает, пьет из горлышка. Допив, отбивает дно бутылки о батарею (на худой случай тоже оружие). Осколки он загоняет ногой в угол, расчищая поле боя. Раиса сидит на диване, окаменев.
– Откуда про остальное? – возражает Печкин. – Ты, слушай, отнесись трезво. Если сгорим – и впрямь вышка!
– Леша… Но не здесь же… не у меня… – слабеет Пузановский перед властностью Печкина.
– А где? Потом вывезем.
– Какая подлость… – говорит она. – Использовать меня для своих целей!
– Ну уж тебе я не хотел ничего плохого. И деньги на машину отдал бы до копейки, клянусь!
– Да будь они прокляты, эти деньги! Будь они прокляты! – Раиса вскакивает вне себя и с размаху швыряет кейс в окно.
Царапов даже не шевельнулся, чтобы ее удержать.
– Думаешь, крепко меня наказала? Я уже наказан крепче некуда.
Раиса, не вслушиваясь, срывается к двери, начинает барабанить:
– Откройте!.. Негодяи!.. Немедленно откройте!.. Вы за это ответите!..
Под дверью слышится хихиканье Тыквы.
– Люблю, когда кошечка такая нетерпеливая! Чуток еще обожди.
Раиса падает на диван и рыдает.
– Ну не плачь… тише… Не доставляй этим гадам удовольствие… Давай поговорим по-человечески. Почему ты босиком?
– С тобой? О чем мне с тобой говорить?!.. Я думала: встретила настоящего человека! А ты… Ты же меня обокрал хуже, чем они!
– Дорого бы я дал, чтобы мы с тобой не встретились… Я должен быть один. Не застревать, ни за что не цепляться. Мне привязываться нельзя! Ни к чему, ни к кому!..
– Зачем вы мне сказали, кто вы такой? – спрашивает Раиса после молчания.
– Не знаю… Наверно, приходит момент, когда хочется сказать правду…
– Немножко выпьем за благополучное окончание! – Печкин вручает стопки Пузановскому и Тыкве:
– Пусти меня вперед! – просит его Тыква. – Раз, раз – и иди руки мой! – делает он выпады ножом.
– Зачем в комнате сырость?! Врубим музыку погромче, и ты, Пузо, ее вот так – оп! – показывает, как следует придушить Раису. – И в ванну. А мы отключим его.
– Он здоровый! Он мне чуть руку не перешиб! – хнычет Пузановский.
– Поимеем в виду.
– Леша, я не могу! Ну почему я, Леша?.. Это вообще Борис виноват! С него все пошло! Вот приедет и пускай он, пускай он! Это ж он нас подвел! А я не умею!..
– Учиться надо, – мерзко ухмыляется Печкин, но, видя, что Пузановский ненадежен, решает: – А, ладно, пять минут не расчет, ждем механика. Ему полезно.
– Я вас умоляю, как мне позвонить следователю Знаменскому на Петровку? Это страшно срочно, это по его делу!..
Знаменский с трубкой в руке слушает, что рассказывает ему Татьяна.
– Секунду, – говорит он и набирает внутренний номер. – Саша, безумный день не кончился. Пробегись до моего кабинета. – И снова Татьяне. – Как вас зовут? Адрес?.. Слушаю дальше.
Татьяна тараторит в трубку:
– Надо срочно что-то делать! Она давно должна была позвонить! Я чувствую, что с ней худо!.. Как давить на Пузановского? Сейчас объясню. Они собрали улики… Это трудно по телефону, но, в общем, у Раисы есть факты… Да, мне известно. Это тот, с которым она пошла… Глеб… Он подбил ее отказаться на опознании… Он?.. Я толком не знаю, они с неделю как познакомились…
Во время разговора в кабинет Знаменского входит Томин. Пал Палыч прикрывает ладонью трубку и объясняет:
– Глазунова с неведомым человеком отправилась выколачивать деньги из Пузановского.
– А, что б ее!
– Не волнуйтесь так, мне надо понять, в чем дело, – говорит Знаменский в трубку. – Скажите, факты, которыми собирались давить… хорошо, назовем «мужской разговор»… эти факты действительно могли напугать Пузановского?.. Понятно… Да-да, мы примем меры! – Пал Палыч кладет трубку, и они с Томиным глядят друг на друга, взвешивая услышанное.
– Так или иначе, надо вмешиваться.
– Да, – соглашается Томин. – И, может быть, минуты дороги. Это такая братия!
– Я звоню дежурному по городу, чтобы ближайший патруль прорвался в квартиру. А ты, Саша, звони Пузановскому и расшифровывайся!
– Еще утром мы завязывались в три узла, чтобы его отпустить! – восклицает Томин, однако Знаменский уже соединился с дежурным, и Томин берется за городской телефон:
– Иван Данилыч? По вопросу твоей жизни и смерти! На проводе брюнет, с которым тебя сегодня задерживали! Слышу голоса, шум… Драка? Двое чужих пришли права качать. Верно?.. Помолчи! Я дело говорю! – Он переходит на жесткий тон. – Слушай внимательно! Я – не Неизвестный, а майор из уголовного розыска! Квартира окружена. Не набирай себе лишних статей! Я тебя предупредил, ты понял? За все будешь отвечать первый! Скажи своим, чтобы я слышал: «Ребята, все, мы засыпались!..» Громче: «Ребята, мы засыпались, милиция!» Вот так, молодец. Не вешай трубку! Я тебе в порядке исключения разрешу взять в камеру побольше колбаски… (Томин старается удержать Пузановского у телефона, чтобы хоть так отчасти контролировать ситуацию.)
Бывший на связи с дежурным Знаменский сообщает:
– Патруль подъезжает.
– Сейчас позвонят в дверь, – окрепшим голосом говорит Томин в трубку. – Открыть немедленно! И не вздумайте сопротивляться!
А в квартире, в первой комнате, под наблюдением милиционеров все, кроме Раисы, стоят лицом к стене с заложенными за голову руками.
– Товарищ майор, застали форменную поножовщину, – докладывают Знаменскому.
– Разберемся, – говорит он и подходит прежде всего к Раисе.
По разгрому вокруг можно судить, что звонок Томина был более чем своевременным: шкаф от двери в смежную комнату отодвинут, там виден сломанный стул, ковер комком сбит в угол, на полу разные неожиданные предметы.
В первой комнате беспорядка меньше, но и тут валяется почему-то затоптанное полотенце, кресло лежит на боку, подмяв под себя туфли Раисы. На столе два ножа – Тыквы и Царапова.
Не лучше выглядят задержанные. У Печкина оторван рукав пиджака и подбит глаз, у Тыквы по лицу размазана кровь, у Царапова на груди остались лишь клочья от рубашки и майки; автомеханик всклокочен, на щеке багровый подтек. Только на Пузановском не заметно следов борьбы; видно, он уклонился-таки от свалки – потому и трубку снял.
– Вы спасли мне жизнь, – говорит Раиса. Она стоит босиком, опершись о стол, и ее сотрясает то ли дрожь, то ли сухое, без слез рыдание. – Извините за опознание…
– Об этом позже. – Знаменский поднимает кресло и жестом предлагает ей сесть.
Раиса садится, машинально надевает туфли.
А Томин обходит задержанных и каждому достаются наручники.
– Фасадом попрошу, – говорит Томин, трогая за плечо Тыкву. – А, Юрочка! Недолго на свободе погулял.
– Зато душу отвел! – вызывающе ощеривается Тыква и привычно подставляет руки для металлических браслетов.
Автомеханик, увидя наручники, неумело протягивает перед собой ладони.
– Ага, мастер – золотые руки… – Томин качает головой. – Привет, Иван Данилыч! Вспоминай скоренько, где сбережения. Придут понятые – начнем обыск. А добровольно выданное зачтется на суде как вид раскаяния.
– Нечего мне выдавать, – жалобно отвечает Пузановский. – Все выгреб! Вот тот… длинноногий… – Голос его пресекается, и он всхлипывает, будто карикатурный обрюзгший младенец.
– Неужели все? – весело удивляется Томин. – Так облегчил нам работу? – и он смотрит в спину вора с любопытством.
– Повернитесь! Ба!.. – ахает Томин. – Ца-ра-пов!.. Вот так встреча! По всем разумным расчетам, вы должны подъезжать к Батуми или Норильску!
Однако вор не расположен беседовать. Он протягивает Томину руки как что-то ему самому теперь не нужное, но даже не смотрит на инспектора и следователя.
Не «подыграл» он им, даже подпортил торжество тем, что как-то не отреагировал на поимку. И Знаменский с Томиным взглядывают в сторону Раисы: что свело эту женщину с Цараповым в дикой авантюре?
То ли от мимолетной своей задумчивости, то ли от жалкого вида Печкина Томин обращается к нему иным тоном, чем к другим.
– Эх, Печкин, Печкин! – только и произносит он, но звучит это обвиняюще.
Печкина словно током бьет от тона инспектора, от щелканья наручников.
– Что Печкин? Что Печкин? Все на меня? Я хуже всех?!
– Тихо, задержанный! – подает басистый голос ближайший милиционер.
– Начальник! – Печкин вдруг валится перед Томиным на колени. – Я первый признаюсь! Я первый! Про всех расскажу! Про Пузо расскажу! Про Самородка расскажу! Убить хотели, все признаю! Виновен… Не хочу вышку… Простите… Только жить!.. А-а-а… Все скажу! Кого в речку бросили, скажу!..
– Никакого ареста я не пугался! – Шарипов демонстрирует дутое негодование. – Как вы даже можете верить?! Этому преступнику!
– Вопрос, собственно, не в том, чего вы там пугались или не пугались, – со скрытым юмором говорит Знаменский. – Была ли кража и признаете ли вы своими перечисленные Цараповым ценности?
– Да откуда у меня такие деньги… такие вещи! Ну вы сами подумайте! Просто смешно! – через силу смеется Шарипов.
– Итак, записываем в протокол, что от вещей вы отказались?
– Минуточку… – в смятении бормочет Шарипов, и рука его непроизвольно дергается вперед, чтобы остановить занесенную над протоколом авторучку. – И… что с ними будет?
– Как бесхозные поступят в государственный доход.
Гримаса страдания искажает черты Шарипова. Второй раз он утрачивает кровное добро, которое уже было горько оплакано!
Но страх все же пересиливает жадность:
– Отказываюсь… Не мои.
Знаменский ногтем отмечает место в протоколе:
– Подпись. – Шарипов расписывается. – Пропуск.
Идя к выходу, Шарипов невольно описывает дугу, стараясь держаться от Царапова подальше. У двери оборачивается и видит его издевательскую усмешку.
– У-у, воровская морда! – выпаливает он.
Вор оборачивается к Знаменскому:
– Такого грех не почистить, Пал Палыч!
– Не будем строить Робин Гуда.
Вор опускает глаза. Помолчав, Знаменский меняет тему:
– Послушайте, Царапов… Мы уже подбиваем бабки, а что я о вас знаю?
Царапов молчит, колеблясь.
– Интересуетесь, как я свихнулся? Подножка судьбы. А потом уже катишься… Стоит споткнуться, Пал Палыч, по тебе пройдут, затопчут, не оглянутся.
Знаменский примерно представляет, о чем речь: крутой житейский переплет, из которого двадцатилетний парень вышел замаранным и его отторгла прежняя благопристойная среда. Но…
– Вас не затоптали, Царапов. Вы после подножки три года работали.
– Если не затоптали, то выкинули на обочину. И я стал жить поперек… Геологические партии, спасатель на водах… Мне нужно было напряжение, полная отдача, опасность. Нервы, риск… Ну, а потом надоело выкладываться задаром.
– Как-то обидно за вас, Царапов. Значит, будь вы посерее да потрусливей – жили бы благополучно?
– Наверняка.
– Н-да… А вы думали, как будете там? И как потом?
– Был знакомый алкаш, он говорил: «Под каждым забором можно найти свою ветку сирени».
– Я серьезно, Царапов.
Царапов проводит рукой по лицу и произносит безнадежно:
– Думать… О чем же думать? Сколько ни думай, вывод один – жизнь не состоялась.
– Знаете, в этом кабинете сиживали люди, которые меняли курс в пятьдесят, – говорит Пал Палыч, неисправимый проповедник. – Не понимаю, что так гнет вас в дугу. Ну дадут срок, вы же знали, что когда-то не миновать? На суд вы пойдете в приличной упаковке: обвиняемый чистосердечно во всем признался. Выдал котел денег в лесу, который бы медведь не раскопал. По словам Глазуновой, проявил даже некое рыцарство, защищая ее в квартире Пузановского. Она – отличный свидетель защиты.
– Пал Палыч! – звенящим голосом прерывает Царапов. – Не надо! В эту сторону поезда не ходят!
«Вот оно, значит, как, – думает Знаменский, стоя позже у окна. – Тут уж ничего не поделаешь. Тут следователь бессилен… До чего жизнь изобретательна бывает по части мелодрамы!»
– Дорвался и не можешь остановиться?
– А по-твоему, оставить этим бандитам? – хитрит он. – Лишнее сдадим в милицию, там разберутся.
Пузановский снимает с плиты большую сковородку с яичницей, режет хлеб, достает пучок зеленого лука. Наливает себе стопку водки. Из комнаты доносятся приглушенные удары.
– Бейся, длинноногий, бейся, – злорадно усмехается Пузановский и чокается с бутылкой.
Яростно, смаху бьется Царапов плечом в дверь. Дверь понемногу поддается – в щель уже всунуты паркетины, и Раиса держит наготове следующие. Удар… удар… – и втискивается пятая дощечка. Оба не разговаривают и не смотрят друг на друга, но опять заодно. Куда Раисе деваться, надо выбираться из западни.
Пузановский с недожеванной былинкой лука в руке входит в комнату. На лице издевка, пока он не замечает угрожающей щели. С утробным рыком Пузановский упирается в шкаф и перебирает ногами, пытаясь вернуть его на прежнее место. Это не удается, дощечки вставлены не зря (а ему за торцом не видны).
Сантиметр за сантиметром шкаф наступает на Пузановского, а тот смотрит на часы, оглядывается, хватается еще за какую-то мебель, не зная, что предпринять. Но он все-таки додумывается. Спешит в прихожую и возвращается с железным костылем и молотком. Он забьет костыль в пол перед шкафом и тем застопорит его движение.
При такой комплекции приходится опираться о стул, чтобы присесть или стать на колено. Кряхтя и постанывая, он проделывает это, прилаживает костыль и уже заносит молоток – но раздается спасительный звонок в дверь.
* * *
Звонок останавливает и Царапова. Он слышит радостные возгласы Пузановского и отвечающие ему мужские голоса. Это подоспели Печкин с Тыквой. Еще бы пяток минут – и вырвались! А что теперь?– Ты очень удачно прервала наш тет-а-тет с хозяином, – зло говорит он Раисе. – Теперь их трое. – Он отходит от двери, убирает ненужный ломик в кейс и по привычке тщательно запирает замки.
* * *
Татьяна, подруга Раисы, смотрит на часы и томится ожиданием. Трещит телефон, она радостно хватает трубку, но…– Нет, вы не туда попали.
* * *
По городу, обгоняя всех, кого можно, едет злой автомеханик. Чуть не на середину проезжей части вылезает «голосующий» парень и показывает пальцем по шее – дескать, позарез. Обогнуть его трудно. Молотков притормаживает и кричит:– Следующий раз подвезу – на тот свет!
* * *
– Поподробней, – тихо говорит Печкин Пузановскому. – Что насчет высшей меры?– Да так, сболтнул.
Печкин обменивается взглядом с Тыквой.
– Мочить! – скор на решение Тыква.
– Сдурел? – ахает Пузановский. – Отбить гаду печенку, забрать все и выкинуть. А ей пригрозить – и вся любовь!
– Легко живешь, – роняет Печкин.
А Тыква вносит ясность:
– Мы тут одного «шашлыка» в речку уронили.
У Пузановского сразу одышка и сердцебиение.
– Уголовник! – сипит он. – Учтите, я за вас не отвечаю!
– Да он, Пузо, к тебе шел, – сообщает равнодушно Печкин. – Тебе деньги нес. Так что, вроде и ты причастен…
– Мочить их! – радостно трепещет Тыква. – Мочить!..
Это сказано уже достаточно внятно, чтобы Царапов услышал и – в противоположность Раисе – понял.
– Что могут с нами сделать? – спрашивает Раиса, уловив его реакцию.
– У меня есть нож, – говорит он после паузы. – Но я не пробовал его на людях.
Раиса зябко передергивает плечами:
– Надо позвать на помощь! Кругом же народ!
– С двенадцатого этажа ори – не ори… – он направляется к окну.
– Глеб… Все-таки кто ты такой? Эти инструменты… и вообще все… Что это значит?!
Перегнувшись наружу, вор осматривает стену. С отчаяния бьет кулаком о подоконник.
– Ни трубы, ни карниза, ни балкончика! Гладко. Сволочи!.. Экономят все!..
Он оборачивается к Раисе:
– Кто я? – И вдруг его прорывает: – Ошиблась ты со мной, Раиса! Я же вор! Квартирный вор. Как ты не догадалась? По-староблатному – домушник! Спрашивала, чем я лучше них? А ничем! Только вид поприятней. А Пузановского я наколол раньше тебя. Ты со своей слежкой мне поперек горла была, я бы его давно обчистил!.. Что так смотришь? Мразь я для тебя, да?
Он извлекает из холодильника бутылку пива, откупоривает, пьет из горлышка. Допив, отбивает дно бутылки о батарею (на худой случай тоже оружие). Осколки он загоняет ногой в угол, расчищая поле боя. Раиса сидит на диване, окаменев.
* * *
– Тебе бы только дорваться до мокрого! – шипит Пузановский на Тыкву. – Откуда ему про «шашлыка» знать?!– Откуда про остальное? – возражает Печкин. – Ты, слушай, отнесись трезво. Если сгорим – и впрямь вышка!
– Леша… Но не здесь же… не у меня… – слабеет Пузановский перед властностью Печкина.
– А где? Потом вывезем.
* * *
Вор отходит от двери – слушал и основное из разговора шайки расслышал хорошо. Раиса занята другими мыслями.– Какая подлость… – говорит она. – Использовать меня для своих целей!
– Ну уж тебе я не хотел ничего плохого. И деньги на машину отдал бы до копейки, клянусь!
– Да будь они прокляты, эти деньги! Будь они прокляты! – Раиса вскакивает вне себя и с размаху швыряет кейс в окно.
Царапов даже не шевельнулся, чтобы ее удержать.
– Думаешь, крепко меня наказала? Я уже наказан крепче некуда.
Раиса, не вслушиваясь, срывается к двери, начинает барабанить:
– Откройте!.. Негодяи!.. Немедленно откройте!.. Вы за это ответите!..
Под дверью слышится хихиканье Тыквы.
– Люблю, когда кошечка такая нетерпеливая! Чуток еще обожди.
Раиса падает на диван и рыдает.
– Ну не плачь… тише… Не доставляй этим гадам удовольствие… Давай поговорим по-человечески. Почему ты босиком?
– С тобой? О чем мне с тобой говорить?!.. Я думала: встретила настоящего человека! А ты… Ты же меня обокрал хуже, чем они!
– Дорого бы я дал, чтобы мы с тобой не встретились… Я должен быть один. Не застревать, ни за что не цепляться. Мне привязываться нельзя! Ни к чему, ни к кому!..
– Зачем вы мне сказали, кто вы такой? – спрашивает Раиса после молчания.
– Не знаю… Наверно, приходит момент, когда хочется сказать правду…
* * *
В смежной комнате Печкин разливает водку, Пузановский бессильно расплылся в кресле, а Тыква мечтательно играет ножом, поставя его острым концом на палец и ловко удерживая в вертикальном положении.– Немножко выпьем за благополучное окончание! – Печкин вручает стопки Пузановскому и Тыкве:
– Пусти меня вперед! – просит его Тыква. – Раз, раз – и иди руки мой! – делает он выпады ножом.
– Зачем в комнате сырость?! Врубим музыку погромче, и ты, Пузо, ее вот так – оп! – показывает, как следует придушить Раису. – И в ванну. А мы отключим его.
– Он здоровый! Он мне чуть руку не перешиб! – хнычет Пузановский.
– Поимеем в виду.
– Леша, я не могу! Ну почему я, Леша?.. Это вообще Борис виноват! С него все пошло! Вот приедет и пускай он, пускай он! Это ж он нас подвел! А я не умею!..
– Учиться надо, – мерзко ухмыляется Печкин, но, видя, что Пузановский ненадежен, решает: – А, ладно, пять минут не расчет, ждем механика. Ему полезно.
* * *
Все же есть передача мыслей на расстояние: Татьяна в мучительной тревоге. Нет, больше ждать невозможно! Она набирает ноль два. Ей отвечают: «Дежурный по городу слушает».– Я вас умоляю, как мне позвонить следователю Знаменскому на Петровку? Это страшно срочно, это по его делу!..
Знаменский с трубкой в руке слушает, что рассказывает ему Татьяна.
– Секунду, – говорит он и набирает внутренний номер. – Саша, безумный день не кончился. Пробегись до моего кабинета. – И снова Татьяне. – Как вас зовут? Адрес?.. Слушаю дальше.
Татьяна тараторит в трубку:
– Надо срочно что-то делать! Она давно должна была позвонить! Я чувствую, что с ней худо!.. Как давить на Пузановского? Сейчас объясню. Они собрали улики… Это трудно по телефону, но, в общем, у Раисы есть факты… Да, мне известно. Это тот, с которым она пошла… Глеб… Он подбил ее отказаться на опознании… Он?.. Я толком не знаю, они с неделю как познакомились…
Во время разговора в кабинет Знаменского входит Томин. Пал Палыч прикрывает ладонью трубку и объясняет:
– Глазунова с неведомым человеком отправилась выколачивать деньги из Пузановского.
– А, что б ее!
– Не волнуйтесь так, мне надо понять, в чем дело, – говорит Знаменский в трубку. – Скажите, факты, которыми собирались давить… хорошо, назовем «мужской разговор»… эти факты действительно могли напугать Пузановского?.. Понятно… Да-да, мы примем меры! – Пал Палыч кладет трубку, и они с Томиным глядят друг на друга, взвешивая услышанное.
– Так или иначе, надо вмешиваться.
– Да, – соглашается Томин. – И, может быть, минуты дороги. Это такая братия!
– Я звоню дежурному по городу, чтобы ближайший патруль прорвался в квартиру. А ты, Саша, звони Пузановскому и расшифровывайся!
– Еще утром мы завязывались в три узла, чтобы его отпустить! – восклицает Томин, однако Знаменский уже соединился с дежурным, и Томин берется за городской телефон:
– Иван Данилыч? По вопросу твоей жизни и смерти! На проводе брюнет, с которым тебя сегодня задерживали! Слышу голоса, шум… Драка? Двое чужих пришли права качать. Верно?.. Помолчи! Я дело говорю! – Он переходит на жесткий тон. – Слушай внимательно! Я – не Неизвестный, а майор из уголовного розыска! Квартира окружена. Не набирай себе лишних статей! Я тебя предупредил, ты понял? За все будешь отвечать первый! Скажи своим, чтобы я слышал: «Ребята, все, мы засыпались!..» Громче: «Ребята, мы засыпались, милиция!» Вот так, молодец. Не вешай трубку! Я тебе в порядке исключения разрешу взять в камеру побольше колбаски… (Томин старается удержать Пузановского у телефона, чтобы хоть так отчасти контролировать ситуацию.)
Бывший на связи с дежурным Знаменский сообщает:
– Патруль подъезжает.
– Сейчас позвонят в дверь, – окрепшим голосом говорит Томин в трубку. – Открыть немедленно! И не вздумайте сопротивляться!
* * *
Знаменский и Томин выскакивают у дома Пузановского и спешат в подъезд мимо милицейской машины.А в квартире, в первой комнате, под наблюдением милиционеров все, кроме Раисы, стоят лицом к стене с заложенными за голову руками.
– Товарищ майор, застали форменную поножовщину, – докладывают Знаменскому.
– Разберемся, – говорит он и подходит прежде всего к Раисе.
По разгрому вокруг можно судить, что звонок Томина был более чем своевременным: шкаф от двери в смежную комнату отодвинут, там виден сломанный стул, ковер комком сбит в угол, на полу разные неожиданные предметы.
В первой комнате беспорядка меньше, но и тут валяется почему-то затоптанное полотенце, кресло лежит на боку, подмяв под себя туфли Раисы. На столе два ножа – Тыквы и Царапова.
Не лучше выглядят задержанные. У Печкина оторван рукав пиджака и подбит глаз, у Тыквы по лицу размазана кровь, у Царапова на груди остались лишь клочья от рубашки и майки; автомеханик всклокочен, на щеке багровый подтек. Только на Пузановском не заметно следов борьбы; видно, он уклонился-таки от свалки – потому и трубку снял.
– Вы спасли мне жизнь, – говорит Раиса. Она стоит босиком, опершись о стол, и ее сотрясает то ли дрожь, то ли сухое, без слез рыдание. – Извините за опознание…
– Об этом позже. – Знаменский поднимает кресло и жестом предлагает ей сесть.
Раиса садится, машинально надевает туфли.
А Томин обходит задержанных и каждому достаются наручники.
– Фасадом попрошу, – говорит Томин, трогая за плечо Тыкву. – А, Юрочка! Недолго на свободе погулял.
– Зато душу отвел! – вызывающе ощеривается Тыква и привычно подставляет руки для металлических браслетов.
Автомеханик, увидя наручники, неумело протягивает перед собой ладони.
– Ага, мастер – золотые руки… – Томин качает головой. – Привет, Иван Данилыч! Вспоминай скоренько, где сбережения. Придут понятые – начнем обыск. А добровольно выданное зачтется на суде как вид раскаяния.
– Нечего мне выдавать, – жалобно отвечает Пузановский. – Все выгреб! Вот тот… длинноногий… – Голос его пресекается, и он всхлипывает, будто карикатурный обрюзгший младенец.
– Неужели все? – весело удивляется Томин. – Так облегчил нам работу? – и он смотрит в спину вора с любопытством.
– Повернитесь! Ба!.. – ахает Томин. – Ца-ра-пов!.. Вот так встреча! По всем разумным расчетам, вы должны подъезжать к Батуми или Норильску!
Однако вор не расположен беседовать. Он протягивает Томину руки как что-то ему самому теперь не нужное, но даже не смотрит на инспектора и следователя.
Не «подыграл» он им, даже подпортил торжество тем, что как-то не отреагировал на поимку. И Знаменский с Томиным взглядывают в сторону Раисы: что свело эту женщину с Цараповым в дикой авантюре?
То ли от мимолетной своей задумчивости, то ли от жалкого вида Печкина Томин обращается к нему иным тоном, чем к другим.
– Эх, Печкин, Печкин! – только и произносит он, но звучит это обвиняюще.
Печкина словно током бьет от тона инспектора, от щелканья наручников.
– Что Печкин? Что Печкин? Все на меня? Я хуже всех?!
– Тихо, задержанный! – подает басистый голос ближайший милиционер.
– Начальник! – Печкин вдруг валится перед Томиным на колени. – Я первый признаюсь! Я первый! Про всех расскажу! Про Пузо расскажу! Про Самородка расскажу! Убить хотели, все признаю! Виновен… Не хочу вышку… Простите… Только жить!.. А-а-а… Все скажу! Кого в речку бросили, скажу!..
* * *
Прошло несколько месяцев. В кабинете Знаменского заканчивается очная ставка между вором и Шариповым – завмагом, которого он когда-то обворовал, притворившись вершителем правосудия. Ситуация парадоксальная – преступник уличает потерпевшего.– Никакого ареста я не пугался! – Шарипов демонстрирует дутое негодование. – Как вы даже можете верить?! Этому преступнику!
– Вопрос, собственно, не в том, чего вы там пугались или не пугались, – со скрытым юмором говорит Знаменский. – Была ли кража и признаете ли вы своими перечисленные Цараповым ценности?
– Да откуда у меня такие деньги… такие вещи! Ну вы сами подумайте! Просто смешно! – через силу смеется Шарипов.
– Итак, записываем в протокол, что от вещей вы отказались?
– Минуточку… – в смятении бормочет Шарипов, и рука его непроизвольно дергается вперед, чтобы остановить занесенную над протоколом авторучку. – И… что с ними будет?
– Как бесхозные поступят в государственный доход.
Гримаса страдания искажает черты Шарипова. Второй раз он утрачивает кровное добро, которое уже было горько оплакано!
Но страх все же пересиливает жадность:
– Отказываюсь… Не мои.
Знаменский ногтем отмечает место в протоколе:
– Подпись. – Шарипов расписывается. – Пропуск.
Идя к выходу, Шарипов невольно описывает дугу, стараясь держаться от Царапова подальше. У двери оборачивается и видит его издевательскую усмешку.
– У-у, воровская морда! – выпаливает он.
Вор оборачивается к Знаменскому:
– Такого грех не почистить, Пал Палыч!
– Не будем строить Робин Гуда.
Вор опускает глаза. Помолчав, Знаменский меняет тему:
– Послушайте, Царапов… Мы уже подбиваем бабки, а что я о вас знаю?
Царапов молчит, колеблясь.
– Интересуетесь, как я свихнулся? Подножка судьбы. А потом уже катишься… Стоит споткнуться, Пал Палыч, по тебе пройдут, затопчут, не оглянутся.
Знаменский примерно представляет, о чем речь: крутой житейский переплет, из которого двадцатилетний парень вышел замаранным и его отторгла прежняя благопристойная среда. Но…
– Вас не затоптали, Царапов. Вы после подножки три года работали.
– Если не затоптали, то выкинули на обочину. И я стал жить поперек… Геологические партии, спасатель на водах… Мне нужно было напряжение, полная отдача, опасность. Нервы, риск… Ну, а потом надоело выкладываться задаром.
– Как-то обидно за вас, Царапов. Значит, будь вы посерее да потрусливей – жили бы благополучно?
– Наверняка.
– Н-да… А вы думали, как будете там? И как потом?
– Был знакомый алкаш, он говорил: «Под каждым забором можно найти свою ветку сирени».
– Я серьезно, Царапов.
Царапов проводит рукой по лицу и произносит безнадежно:
– Думать… О чем же думать? Сколько ни думай, вывод один – жизнь не состоялась.
– Знаете, в этом кабинете сиживали люди, которые меняли курс в пятьдесят, – говорит Пал Палыч, неисправимый проповедник. – Не понимаю, что так гнет вас в дугу. Ну дадут срок, вы же знали, что когда-то не миновать? На суд вы пойдете в приличной упаковке: обвиняемый чистосердечно во всем признался. Выдал котел денег в лесу, который бы медведь не раскопал. По словам Глазуновой, проявил даже некое рыцарство, защищая ее в квартире Пузановского. Она – отличный свидетель защиты.
– Пал Палыч! – звенящим голосом прерывает Царапов. – Не надо! В эту сторону поезда не ходят!
«Вот оно, значит, как, – думает Знаменский, стоя позже у окна. – Тут уж ничего не поделаешь. Тут следователь бессилен… До чего жизнь изобретательна бывает по части мелодрамы!»