Лазарчук Андрей Геннадьевич. Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая

   У крыльца, немного в стороне, два следа остались особенно четких, и Алексей подумал, что оставил их, скорее всего, конкордийский всадник: перед каблуком чуть заметно отпечатались оставшиеся на краях подошвы вдавления от мягких ременных стремян. Конечно, и в Подгосподней есть воины, не признающие металла в сбруе, но вряд ли они при этом носят сапоги с подошвой из конской кожи...
   В доме Алексей прислушался еще раз. Любой дом – как огромный музыкальный ящик, он не в силах сдержать рвущиеся из него звуки и тем более не в силах их спрятать. И ясно было как белый день, что этот дом пуст, да, пуст и холоден, и почти мертв... но почему-то почти...
   – Домнин! – громко позвал Алексей и буквально увидел, как разносится его голос по коридорам и комнатам, отлетает от стен, прилипает к потолку... – Домнин!!!
   Молчание.
   – Домнин... И – слабый... что? стон? шорох? зов?
   Дом чародея был огромен, куда больше, чем мог показаться при взгляде снаружи. Стены его уходили глубоко в землю, и окна, что казались прорубленными низко, над самой завалинкой, на самом деле располагались под потолком высоких зал. Здесь было много потайных комнат и переходов, и Алексей, проведший здесь в свое время не одну неделю, не был уверен, что знал их все.
   – Домнин... – тихо, почти одной мыслью... Вот он, ответ. Под лестницей почти незаметная наклонная дверь. Приоткрыта. Щель. Из щели – далекое дыхание.
   Алексей подошел вплотную. Стал слушать. От шума его дыхания слабо проступали в темноте столбы и стены. Так примерно образуется и сразу пропадает туманное пятнышко на зеркале, которое держат перед умирающим или околдованным. Удары сердца были как вспышки слабого фонарика в большой пещере.
   – Дом... Слишком ярко! Но в этой вспышке вдруг обозначилась чужая тень!
   И сразу темнота и тишина взорвались стремительными движениями тел. Немногие же могли столь долго и тихо ждать в засаде...
   Аникит скользнул из ножен стремительно – так, что незаметно даже для опытного глаза. И тем же движением коснулся шеи возникшего из тьмы воина. Алексей отступил на шаг, отпрыгнул – вовремя. Двое еще ждали его, не выдавая себя ничем до последней секунды. Саптахи, люди далеких южных лесов, лучшие разведчики Степи. Умелые убийцы.
   Он отступил еще, изучая противника. Один старше, высокий для саптаха и тонкий в кости. Второй совсем молодой, широкоплечий и коротконогий. Кривые мечи у обоих – как продолжения рук. Давно бьются в паре: движутся слаженно, в хитром контроритме. Саптахские доспехи: наплечни и нагрудники, где каждая пластина для вящей беззвучности объята кожей. Они тоже изучали его, но Алексей надеялся, что количество: двое на одного придаст им самоуверенности. Да, так и есть – начали атаку...
   Саптах бьется, как кружево плетет. Концом прямого гибкого меча он должен написать слово «Совершенство» прежде, чем упадет оброненный платок. Защита саптаха изумительна. Синеватая сталь струится вокруг него, и противник почти никогда не угадает, в какой миг она коснется его, достигнет незащищенной точки на теле, проскользнет между пластинами панциря или аккуратно, по суставу, отделит кисть, держащую оружие. Почти никогда. Но – только почти.
   Медлителен глаз человека. Струящаяся сталь это всего лишь тонкая синеватая отточенная полоска, быстро порхающая, все же остальное – след ее. Защита саптаха соткана из пустоты.
   И чтобы увидеть эту пустоту, надо смотреть не на клинок и даже не на кисть руки – смотреть надо на локоть саптаха. Локоть сам укажет, куда наносить удар.
   Аникит нашел брешь. На миг как будто остановилось время: высокий саптах замер на полушаге, приподняв перед грудью согнутые руки и удивленно опустив голову. Чужая сталь глубоко пересекла его тело чуть пониже приподнявшихся на замахе нагрудных пластин панциря – там, где ребра мягки и клинок в кости не застревает. В смертном неверии он еще попытался опустить меч на открывшегося ему врага, но чужими сделались руки, а потом кровь хлынула волной...
   Молодой понял, что уже все кончено, что мертв и он сам. В отчаянии нанес неподготовленный удар, Алексей бездумно пустил его меч по своему, коротко отбросил вниз и уколол врага в сердце – и только увидев остановившиеся глаза, понял, что сделал глупость... но – поздно.
   Молодой выронил оружие, сунулся на колени и с громким костяным стуком рухнул ничком.
   Теперь ему вопросов не задашь... Алексей вытер меч и, не пряча его в ножны, стал спускаться в подвал.
   – Домнин! Отзовись!
   Сдавленный стон.
   Свободной рукой Алексей вынул из кошеля на поясе неугасимую лучину, махнул ею раз, другой... С третьего раза лучина занялась. Алексей осмотрелся.
   Великий чародей висел в воздухе, голый, не доставая ступнями пол-локтя до пола. Руки его были связаны перед грудью крест-накрест, голова запрокинута мучительно, кляп торчал изо рта, ноги судорожно подергивались... Алексей бесконечно долго не мог понять, а поняв, не мог поверить, что же именно он видит перед собой.
   Домнин Истукарий был посажен на кол по всем правилам этого гнуснейшего из искусств – и поэтому еще жил.
   Алексей знал, что тронуть его сейчас – это причинить еще большую боль и убить этой болью. Но и не трогать – было невозможно... Он не помнил, что и в какой последовательности делал, но сколько-то времени спустя обнаружил себя склонившимся над изможденным стариком, лежащим на широком столе и укрытом плащом из козьих шкур. Алексей смачивал тряпочку настойкой из фляги и вытирал Домнину лицо. Двое отважников, прибежавших на зов, сдерживали дыхание за его спиной.
   – Осмотрите еще раз дом, – сказал Алексей тихо, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от лица чародея. – Вряд ли их было только трое.
   –...се... – шевельнулись губы Домнина.
   – Все? – переспросил Алексей.
   – Семь, – очень тихо, но отчетливо повторил Домнин. – Было семь. Четверых можно... разбить... там... где зеркало... Это Алексей понял.
   – Когда поднимитесь, пройдите по коридору направо до конца, там будет маленькая дверь. За дверью зал... Так, учитель?
   – Так...
   – В зале найдете четверых саптахов окаменевших. Разбейте их топорами. В зеркало на стене старайтесь не смотреть...
   – Хорошо, старший, – сказал Апостол. – А только негоже тебе, однако, в одиночку...
   – Пойдем, – сказал ему Железан. – Старший знает, что делает.
   Знает, подумал Алексей. Что ж, может, и знает...
   – Я могу тебе помочь, учитель?
   – Ни к чему... Молчи, я буду говорить, ты слушай. Их прислал Астерий Полибий...
   Полибий! Астерий Многоживущий! Изменник, прельстивший когда-то простодушно-жадного Дедоя, бежавший в Конкордию и Степь, верный клеврет нечеловечески жестокого Авенезера Третьего, умершего от «Болезни Царей» и теперь вот странным образом воскресшего... и, значит, один из тех, кто подняли из гробов Мардонотавра...
   –...предлагал и мне встать с ними... Астерий нашел где-то Белого Льва... теперь он могуч, и мало кто в одиночку сможет... а если взойдет он со Львом в Башню Иракдемона... обретет власть над мирами немереную, с которой сам то ли справится... то ли нет... но не заботит его это... Чародей перевел дыхание.
   – Промедлил я... да и не сумел... старый. Теперь пусть Виссарион... за всех. Ему... передай... мое слово. И – главное... Кесаревну маленькую... это правда я спрятал. Хоть и говорил лжу. Погубил бы ее Астерий... Под Башней Ира... клемона... в Велесовой кузне... Моя Еванфия... с нею... в обиду не даст... Путь тебе ключарь Вит скажет... Кесаревна Белому Льву с рождения посвящена... он ее послушает, не Астерия... Сходи за девочкой... сейчас. Не медли. Сундук за зеркалом... открой. Там карты... ключи... Ни дня не медли, ни часа. Астерий уже... снова... ищет ее. А зеркало мое разбей. Разбей...
   – Учитель, – сказал Алексей только для того, чтобы хоть что-то сказать. Услышанное не поддавалось разумению. – Учитель, что же будет теперь?
   – Много бед... придет. Терпеть будем... беды. Терпеть. Ты вот что... слав... Ты ее сбереги. Никому не выдавай... даже кесарю самому... Слаб отец наш кесарь... духом слаб. А Виссарион умен... чересчур... боюсь я... переумничает он. Некстати я... попался... ну, знал Астерий, что делал...
   – Учитель... – И Алексей вдруг заплакал – едва ли не впервые в своей памятью охваченной жизни.
   – Прогневили мы Создателя, – сказал Домнин отчетливо. – Отцы наши и деды. Волком на друга смотрели. Вот мы и платим. Их долги. И платить будем еще. А все одно, отважник. Держаться надо. Мала Мелиора наша, а дорога, нет дороже... Что ж делать? Держаться надо. Пока живы. И когда мертвы. Ты надо мной не плачь. Слав. Не так уж далеко ухожу. Рядом буду. Зови.
   – Да, – сказал Алексей. – Позову. За спиной опять возникли шаги.
   – Ты, Апостол? – не оглядываясь, спросил Алексей.
   – Я, старший, – голос Апостола был подавленный. – Там... это... все готово. Раздробили мы их...
   – Зеркало не тронули?
   – Не-а. Страшно...
   – Правильно. Пойду я разобью. Железан где?
   – Да... там... сморило его. Блюет.
   – Я сейчас вернусь, учитель...
   – Не застанешь. Ухожу. Прощай. За мной не спеши. Карты смотри внимательно. Они правду говорят. Но не подсказывают никогда. О-о... – Голос Домнина внезапно изменился, будто увидел чародей изумительное и восхитился увиденным...
   Возвращались в сумерках, потом впотьмах. Кормщик правил на звезду. Алексей мощно греб, стараясь забыться в мышечной работе. Не спасало. Лицо Домнина освободили, и он закрытыми глазами смотрел в темное небо. Алексей искоса поглядывал на него, боясь спросить: что же ты видишь там, учитель? А Домнин явно видел что-то. Лицо его, отразившее тогда восторг и упоение освободительной смертью, вновь стало ясным, суровым и твердым... Позади разговаривали.
   – Из дому прислали сказать: в лесах плакач завелся. Уже двух детишек утащил да девку. Парни совета просят.
   – Что совет... Тут бы на побывку съездить да пройтись по тем лесам. Только вот – какая побывка...
   – Это верно. Потому и говорю: совет послать.
   – Надо будет с Абрамием Дедухом поговорить, он про лесную нечисть все знает. Вырос в заповедных лесах.
   – Плакач – хитрая тварь.
   – Уж хитрая...
   – Не подходили раньше так близко к селам.
   – Страх потеряли. Поживу чуют.
   – Э-эх...
   И этим все сказано, подумал Алексей. Чувствуешь свою никчемность – жизнь положена на то, чтобы научиться отражать врага, а когда приходит срок, оказывается, что умение твое неправильно, или врагов так много, или ты так слаб... и те, кто кормил, поил и снаряжал тебя, кто вправе был на твою защиту надеяться, – голы и открыты перед погибелью... а ты все еще жив и все еще пытаешься что-то из себя представить, изобразить – красивое и благородное...
   И еще он подумал, что мир рушится беззвучно и без предупреждений: еще неделю назад, когда в трактире «Пурпурная ящерица» он получил из рук маленького степняка с грустными глазами шелковый платок и шепотом дважды повторил за ним тягучие, с назойливым ритмом слова тайного послания, ничто не говорило о таком скором конце затянувшегося на шесть лет перемирия. Как, впрочем, и шесть лет назад ничто не говорило о внезапной остановке наступления Степи на Конкордию на просторах материка и прекращении нескончаемой войны семейств на островах Мелиоры... Никто не заключал договоров, не давал клятв и не пил мировых кубков – просто с какого-то необъявленного момента воины перестали убивать... И вот этому тоже пришел конец. Начиналось что-то иное, неясное и страшное.
   На пристани, услышав издали скрип уключин, заржали кони. Тут же выше поднялось пламя сигнальных костров. Маяк Мариан после таинственных исчезновений пятерых его смотрителей так и не смогли вернуть к службе, а на строительство нового маяка не было ни казны, ни воли.
   Тело Домнина с должным почтением уложили в те конные носилки, которые должны были нести его живого; Алексей тронул коленями бока Дия, гнедого жеребца, подаренного кесарем взамен павшей Силени; Дий хорошо слушался всадника, но Алексея несколько смутила та легкость, с которой он принял нового хозяина; освещая себе путь масляными фонарями, отряд двинулся ко двору.
   Падал мелкий снег. Ветер изредка касался верхушек деревьев, но вниз не спускался. Луна медленно показывалась в разрывах туч, потом так же медленно скрывалась. Невидимые иглы плавали в воздухе, впивались в лоб и щеки.
   Мерно дышали кони.
   Похоже было на то, что Алексей задремал в седле и продолжал видеть во сне тихую дорогу, тени от фонарей да заснеженный лес...
   Потому что когда раздался пронзительный крик, вырвавший его из покоя пути, оказалось, что он только что передал поводья Дия отроку, а сам, покачиваясь, направляется к носилкам, у которых в нерешительности стояли с фонарями челядинцы и стражники.
   ...Крик несся из выбитого окна палат. Стекла еще, сверкая тускло, падали на снег, а Алексей уже взлетел на крыльцо и нырнул в клубящийся мрак внутренней лестницы.
   Плыл запах смолы и каких-то забытых трав.
   Прихожий зал. Пятна белых потерянных лиц.
   Трапезная. Библиотека. Дым плотнее.
   Рассевшаяся, будто слепленная из мягкой глины, печь. Поток холода из провала окна.
   Простоволосая августа застыла, выставив перед собой руки со скрюченными пальцами. Кесарь сидел за столом, уронив голову на кулак. Старший сын его, Войдан, в странной позе стоял в простенке, совершая быстрые непонятные движения. Он походил сейчас на приколотую иглой к дощечке ящерицу.
   А напротив них в воздухе колыхалась тень. Сгусток тьмы.
   Алексей почувствовал, как невидимый ледяной нож коротко свистнул меж ребер, рассекая плоть, и узкая рука скользнула в рану, уверенно нашла сердце и обхватила его. Тут же сами собой подогнулись ноги, пресеклось дыхание, и смертная истома заклубилась, наполняя и заслоняя все. Тень обернулась к Алексею...
   Это был Гроздан Мильтиад, доблестный слав, служивший семейству Паригориев, погибший десять лет назад в безумной смелости рейде в Степь: тогда две сотни славов-отважников попытались добраться до ставки Авенезера Третьего... Никто из того рейда не вернулся, и лишь много времени спустя от мирных степняков стали известны подробности чудовищного разгрома – и того, что было со славами после...
   Накануне того рейда Гроздан и с ним еще восемь воинов приезжали к старцу Филадельфу за советом. Там Алексей и видел его.
   – Гроз... дан...
   Мертвый слав мертво улыбнулся. Невидимая рука, сжимавшая сердце, обманно разжалась – чтобы впустить надежду и сжаться вновь.
   Не такой смерти желал себе Алексей Пактовий, когда давал клятву на верность кесарю Радимиру...
   Хотя – почему не такой? Заслонить собой кесаря в бою или от клинков убийц – вершина, предел желания всякого слава. Отвлечь на себя злое волшебство, дать господину секунду передышки, в которую он может... может...
   Гигантская пиявка впилась в нутро Алексея, примостилась, напряглась – и потянула, всасьшая ставшие от ужаса жидкими внутренности и кости.
   «Стой, Гроздан!» – тяжелый рык расколол Алексею череп. Он схватился за голову, отшатнулся, крича, – и увидел, как тяжело поднимается со своего места кесарь... «Гроздан, воспрещаю тебе!»
   Холодом обвило плечо и бок – будто в самую стужу привалился к каменной стене. Мимо прошел и встал напротив мертвого Гроздана мертвый Домнин.
   И Гроздан будто бы даже попятился, но тут же остановился.
   «Старик, уйди. Я не подчинюсь тебе, бедный седой мотылек. Тот, кто послал меня, готов овладеть миром, а чем можешь овладеть ты? Садовой лейкой? У тебя еще есть время уйти самому. Даю тебе три счета...»
   «Не трудись считать, трус. Здесь ты не пройдешь. И ты это знаешь, так ведь?»
   Домнин сделал шаг вперед. Комната чуть провернулась, в щели меж потолочных плах посыпался мусор.
   «Остановись, безумец, – сказал Гроздан. В голосе его было только спокойствие. Слишком много спокойствия. – Ты ведь не желаешь остаться на пороге?»
   Домнин сделал второй шаг. Ртутный ручеек побежал по стене, растекся лужицей. Тяжелые блестящие капли застучали о половицы и столешницу.
   «На этом тебя и подловили, так ведь, слав? Да, ты еще помнишь то время, когда был доблестным славом... Остаться на пороге. Что может быть страшнее?.. Может, слав. И ты это тоже очень хорошо знаешь...»
   «Знаю. Хочешь, расскажу, как это выглядит? Просто очень длинная лестница вниз. И все. Ничего другого там нет. Очень длинная лестница. Хочешь, чтобы мы пошли по ней вместе?»
   «Пойдем», – легко согласился Домнин... и Гроздан понял, что он говорит правду.
   Мертвый слав стремительно отшатнулся. Но старый чародей уже подошел к нему достаточно близко, чтобы коснуться его рукой. Алексей каким-то чудовищным обострением мыслей и чувств понял, что теперь оба мертвеца слиты в одно. Гроздан задергался и заметался, круша все в зале, и Домнин в этих метаниях обнимал его все плотнее и плотнее. Чудовищный бесформенный ком тьмы замер наконец у руины печи.
   «Это все, слав», – сказал Домнин тихо.
   Ком напрягался, перекатывался внутри себя...
   «Нет!!! – Крик Гроздана вынес оставшиеся стекла из переплетов. – Нет, старик! Не так просто...» Наверное, Домнин вовремя понял, что хочет сделать мертвец. Почти вовремя.
   Тонкая белая искра вылетела из недр тьмы и ударилась в грудь кесаря. Он пошатнулся, а слившиеся в бесформие мертвецы с чудовищным рыком взвились в воздух и ринулись в чернеющее квадратное отверстие дымохода. Весь потолок вспыхнул жутким ртутным блеском. Плахи расселись, одна матица выскочила из паза и повисла, удерживаемая Бог знает чем. Сухая земля и клочья мха сыпались обильно.
   Алексей чувствовал себя вынырнувшим с самого дна – уже после того, как будто бы хлебнул воды. Все вокруг было страшно яркое и вещественное. Он видел и запоминал навсегда: слезы и царапины на лице августы... цепочку с золотым скарабеем на морщинистой ее шее... кровь под обломанными ногтями... разрубленный в двух местах – под горлом и напротив сердца – кожаный черный жилет на Войдане... и странно изменившееся лицо кесаря. У него был изумленный и чуть недоумевающий вид. Он осторожно потрогал свою грудь рукой... Потолок над головой угрожающе трещал.
   – Уходим отсюда! – крикнул Алексей. Государь!..
   – Да, конечно... – растерянно ответил тот и посмотрел на августу.
   Но Войдан понял все правильно. Он подхватил отца под руку и повлек в коридор. Там толпились.
   – М-матушка... – Алексей повернулся к августе. – Матушка, прошу вас...
   Она встряхнула головой, расправила плечи и неторопливо зашагала следом за своими мужчинами. Алексей пропустил ее и еще раз быстро огляделся.
   Ртутный блеск быстро и коротко показывался то там, то здесь, и в мерцании его что-то мгновенно завораживало, казалось то ли обязательным, то ли неузнанно-знакомым. Но его вытащили за руки и за полы куртки, и он не сумел рассмотреть и понять, в чем была странность и прелесть этого блеска...
   Он еще много раз будет видеть его во сне и просыпаться с мучительным чувством того, что еще миг – и эта тайна перестанет быть для него тайной... но этот миг не был ему дан никогда.
   Алексея буквально выволокли из разгромленной залы, и тут же рухнул потолок.
   В месте прикосновения искры к груди кесаря участок кожи размером с детскую ладонь позеленел и потерял всяческую чувствительность. Лекарь Деян долго осматривал распростертого на широкой лавке пациента, качал головой и бормотал неслышно. Потом сказал:
   – Государь. Я впервые вижу такое. В моей памяти нет никаких упоминаний о подобной болезни. Позволь мне удалиться и обратиться к книгам. Может быть, я найду нужное описание и средство.
   Кесарь слабовольно махнул рукой: иди. И подтвердил словом:
   – Иди уж, мучитель. И все – идите. Сил моих больше нет, чтоб вас видеть... Отвернулся к стене и замер.
   Алексей, что стоял в дверях, пропустил лекаря мимо себя и вышел следом.
   – Так плохо? – спросил он. Лекарь, не оборачиваясь, кивнул.
   Силентий – тайный совет – собрался в стражницкой. Этериарх стражи Мечислав Урбасиан стоял во главе стола, за которым друг друга напротив сидели стратиг Рогдай и потаинник Юно Януар. По правую руку от Рогдая держался Войдан, все еще бледный после столкновения с мертвецом, а рядом с Юно Алексей неожиданно для себя увидел Аэллу Саверию, ведиму и целительницу, служившую, как и многие другие ведимы, семейству Вендимианов, относящихся к их ремеслу терпимо и даже поощрительно. Появление ее при дворе кесаря в трудный час могло многое значить...
   – Садись, лекарь. Садись и ты, слав... – Этериарх дождался, когда Деян и Алексей займут места за столом, и тяжело сел сам. – Говори, лекарь.
   Деян покосился на Аэллу, вздохнул:
   – Хорошего вы от меня не услышите. Я не видел никогда сам, как начинается «Болезнь Царей», но в трудах описания читал многократно... Всегда первоначально возникает маленькое серое пятнышко с розовой каймой, оно растет... Завтра оно будет с блюдце, через три дня появится смрад. Пройдет еще две-три недели... Мне хотелось бы ошибиться, но я не ошибаюсь – все слишком очевидно.
   Повисло молчание. Слышно было, как в соседней комнате идут часы.
   – Скажу я, – начал стратиг Рогдай. – Не было такой тяжести дня на моей памяти. Замять в Степи. Конкордия опять готовит армаду. Семейства наши так и не договорились до мира. Можно было рассчитывать, что хотя бы перед лицом врага они сплотятся, как это было при кесаре Паисии, – пусть на время, пусть кое-как... Потому, думаю, и нанес враг удар нам в самое сердце. Если лекарь прав, то остается у нас один кесаревич Войдан... с женой своей Блаженой... Стратиг проговорил это ровно, но ровность далась ему не сразу. Юная Блажена была младшей дочерью Терентия Вендимиана, генарха южного семейства. И ясно как день, что все Паригории и те, кто держит их руку: славы северные и большая часть восточных, – с большой неохотой пойдут под знамена кесаря... И происходит все это с руки проклятого Полибия – а значит, ждать нам новых напастей и бед. Я сказал. Говори теперь, Юно.
   – Сказать хорошего тоже не могу, – приподнял Януар свою круглую, как бы кошачью голову. – В Бориополе странной смертью умер кесарский судья Агав Дометий, а в порту Ирин забили до смерти двух комитов, приставленных к таможне. Вандо Паригории умыл руки, не став расследовать эти смерти... На востоке начались усобицы мелких дворов из-за торговой дороги на Нектарийский рудник. Все точно как пред той войною... Моих наличных сил уже не хватает и на Столию. Банды и бродиславы подходят к самым границам кесарских пределов, грабят хутора. Скажу честно, как ни мерзко это звучит: я надеялся на вторжение, потому что тогда мы имели бы шанс отринуть внутреннюю смуту. Но теперь... не знаю. Говори, Аэлла.
   – Жизнь кесаря для нас бесценна, и мы можем ее сохранить, – тихо сказала она. – Но он будет... только жив. И все. Его нельзя будет даже показать сторонним людям...
   – Кокон Пианы? – догадался лекарь.
   – Да, кокон доброй Пианы. Тем временем можно попытаться найти средство... противоядие... мало ли, что мы никогда не слышали о таком...
   – Гроздан был всего лишь рукой Полибия, – сказал Алексей. – Значит, если заставить Полибия снять чары...
   – Или убить его. – Аэлла нахмурилась. – Да, это надежнее...
   – Мы пришли к тому же, с чего начали, – сказал этериарх. – Полибий.
   – По крайней мере, ясна цель, – сказал Алексей.
   – Ты это серьезно, слав?
   – Как нельзя более.
   – Но... – Этериарх оглядел всех, как бы оценивая или взвешивая. – Если я ничего не путаю, могущество Полибия чрезвычайно и растет день ото дня. На что же можем надеяться мы, простые смертные?
   – Полибий сам по себе весьма искусен, – сказал Алексей, – но никаких особых врожденных талантов в нем нет. Во времена Дедоя он был чародеем средней руки. После бегства он обучался у магов Степи – и где-то там нашел утерянный амулет Ираклемона Строителя: Белого Льва. Белый Лев силы чародею не добавляет, но обладает качеством труднообъяснимым: при нем исчезают различия в языках людей, а также в чародейных умениях. В одно и то же время можно использовать самые несовместимые приемы: некрономику, скажем, и аргентоманию. В этом сила Полибия – в этом его слабость. Он почти не ограничен в средствах – но вся огромная сила его сосредоточена буквально в одном предмете, который можно... украсть, отнять, подменить...
   – Так. – Юно Януар посмотрел на него с особым интересом. – А как именно уважаемый слав видит похищение подобного предмета – ведь это все равно что... скажем... незаметно на скаку вытащить седло изпод азаха... или – украсть детеныша у плакача...
   – А также – яблоки Гесперид и корону морского царя... Не знаю. Плана у меня нет, а если бы и был – я не стал бы доверять его языку. Даже я с моими скромными умениями могу слышать чужими ушами... Скажу только, что не все еще козыри собрались в руках Полибия... и он это знает.
   – Вот как... – протянул этериарх. – А ты, слав, готов ли ты вытянуть из колоды оставшийся козырь?
   – Да.
   – Что ж... Кесаревич Войдан, будешь ли говорить?
   – При живом отце – нет.
   – Достойно сие... Ведима, когда приступишь к лечобе?
   – Сейчас, почтенный. Мне нужно будет пять или шесть отроков, которые умеют не бояться.
   – Других не держим... Хорошо. Распорядишься, стратиг. Идите все. Пактовий, останься... – и, когда стражницкая опустела: – Шепчи, что замыслил?
   – Сейчас... – Алексей движением руки показал: сядь. Сам же – прислушался. Но и мышь не скреблась под полом... Сказал действительно шепотом, на самое ухо: – Дело такое, этериарх: Домнин перед смертью открыл мне свою тайну, которую двенадцать лет держал... Ты уже понял, этериарх?