Лазарчук Андрей Геннадьевич. Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая

   К ним уже бежали какие-то люди...
   В кабинете директора совхоза, который теперь назывался акционерным обществом, их напоили горячим чаем. Директор, Анатолий Петрович, лысый жилистый мужик лет пятидесяти, показался Алексею человеком честным и обстоятельным. Обретению Санечкой брата он искренне обрадовался и даже (под незаметным нажимом Алексея) «вспомнил» приезжавшую в гости к Еванфии золовку... Совхоз в его руках не процветал, но и не тонул, уверенно барахтался в волнах и имел хорошие перспективы. Выплачивать Санечке стипендию он, может быть, и хотел бы, но пока не мог себе позволить – однако хозяйственный пай ее готов был выкупить в рассрочку на пятнадцать лет. Получалось примерно двести пятьдесят тысяч в месяц. И на земельный участок под застройку никто не претендовал, это была Санечкина неприкосновенная собственность, в чем Алексей мог убедиться: вот она, бумага... А что касается собак... ну никогда такого не было, просто даже не верится. Санечка почти не пострадала от укусов, порваны оказались только пола и рукав старой шубки; у Алексея оказались разодраны и рукава куртки, и обе штанины, на левой икре был выдран приличных размеров клок кожи; царапин же и мелких ранок от зубов было множество. Прибежавшая фельдшерица только ахнула – но перевязала быстро и грамотно, хотела вкатить противостолбнячную, Алексей сказал: привит еще на семь лет вперед.
   Заглянувшему пожилому милиционеру Семену Семеновичу Алексей предъявил оформленную по всем правилам лицензию на оружие. Да Семен Семенович и не имел претензий – так, для порядку...
   Потом Санечка и фельдшерица – как оказалось, племянница директора – уселись зашивать порванную одежду, а сам директор и Алексей, натянувший на себя какой-то немыслимый меховой полукомбинезон, случившийся в директорском шкафу, вышли покурить.
   – Я понимаю, чего ты приехал, – сказал директор. – Сироту, мол, всяк обидеть норовит... Не обидим, не бойсь. Ты сам-то получше за ней смотри, там, в городе, – как бы чего не того. Хорошая уж больно девка, жалко будет. Щас таких перестали почти и делать-то...
   На автобус чуть не опоздали: даже махали и кричали вслед, и, тронувшийся, он притормозил, дождался и открыл заднюю дверь. Можно было, конечно, и опоздать, директор предлагал довезти на машине до Озерска, но Алексей отнекался. И вот теперь, усевшись на заднем сиденье над горячим мотором, он испытал прилив беспокойства: если охота началась, не рискует ли он невинными людьми, что вокруг него... Он сознавал, что люди эти, обитатели пространств Велесовой кузни, существуют не вполне, что во многом они не более чем плод воображения и самого старого Белеса, и его, Алексея, – но вот что-то очень сильное, проснувшееся где-то внутри, заставляло его относиться к окружающим полуфантомам так же, а может быть даже и нежнее, чем к несомненным людям.
   Возможно, он сделал ошибку, что не задержался и не воспользовался предложением директора: тогда он рисковал бы только одним водителем, а так... В автобусе сидело десятка полтора человек; отсюда, сзади, Алексей видел только платки да дешевые кроличьи шапки. Лишь на переднем сиденье располагалась явно зажиточная парочка: элегантная дамская шляпка из норки и мужская бобровая ушанка...
   – Алеш... – тихо сказала Санечка. – Я тебе раньше не говорила... у меня что-то с глазом. Перед Новым годом началось. Потом вроде бы прошло. Яркий свет. Яркий желтый свет. Все застилает. Обычно когда разволнуюсь. Там, на кладбище... а теперь вот опять. Врач велел лечиться, а я, как дура набитая...
   – Раз велел, будем лечиться, – сказал Алексей. У него самого нервы были напряжены до предела. Что-то вот-вот грозило произойти.
   Грозило... Слева, со стороны недалеких низеньких гор, очень быстро неслись, стелились, накатывались белые поверху и уже непоглядно-черные снизу клубящиеся облака. Яркая даже при свете еще не скрывшегося солнца молния пробежала под тучами, взрывая мрак. Люди обернулись на нее, кто-то привстал, чтобы лучше видеть. Молния сверкнула второй и третий раз, долетел сухой звонкий гром. Потом облака замерли на какое-то время, и Алексею показалось, что все вокруг стало близким и плоским рисунок на стенах туннеля, трубы, в которую все глубже и глубже, без шансов вернуться, начинал всасываться автобус... сейчас эта картинка поползет назад, быстрее, еще быстрее, сменится другой, третьей – мелькание, – и дальше не будет уже ничего, кроме шершавой каменной стены и грубых швов с потеками цемента...
   Он стряхнул наваждение. Туча приближалась. Сейчас начнется метель. До Озерска было километров тридцать – тридцать пять.
   Снег догнал и ударил сзади. Автобус качнуло. Окна сразу же залепило снаружи, изнутри они запотели. Стало по-настоящему темно. Водитель включил дворники и снизил скорость. От окон потянуло холодом. Впереди в свете фар клубилось непонятно что. Молния раскололась над головами страшный гром сразу же за вспышкой, заставившей пылать голубым огнем летящие хлопья. Алексей оглянулся. Два красных вихря летели следом. Автобус уже еле полз. Алексей подвинулся к окну, протер стекло. Черную дорогу низко перелетало бесконечное белое кружево. Оно становилось все плотнее и плотнее.
   – Как красиво... и как страшно, – прошептала Санечка.
   Местами по какому-то капризу ветра снег переметал дорогу, образуя плотные и пока еще невысокие поперечные и косые валы, – но прошло всего несколько минут... Автобус с натугой преодолевал их, раскачиваясь и завывая. Странно – с момента, когда началась метель, встречные машины куда-то исчезли... Ощутимо похолодало.
   Снег на минуту как будто перестал, хотя мрак сгустился. Почти прямая вертикальная молния врезалась в одинокую старую березу, стоящую в сотне шагов от дороги. На миг дерево будто опутала ослепительная паутина. Потом все померкло, и красноватый огонь, взметнувшийся из расщепленного ствола, казался тусклым.
   – Господи Боже, Господи Боже, Господи Боже... громко бормотал кто-то впереди.
   Ветер ударил в бок автобуса с такой силой, что наклонил его и развернул почти поперек дороги. Мотор заглох, и тут же погасли фары. Правое заднее колесо то ли спустило, то ли соскользнуло в канаву. Накренившись, автобус замер.
   Стало слышно только, как ревет ветер и как потрескивает, остывая, двигатель.
   Стартер несколько раз бессильно взвывал, будто бросался грудью на непреодолимую ледяную стену. Потом водитель, кряхтя, выбрался из своего кресла и встал в проходе. Был он толст и как-то нелеп.
   – Мужики, – сказал он, – а ведь толкать надо. Тут метров сто, и начнется спуск. Заведется с толкача.
   – Аккумулятор хороший иметь надо, – буркнул кто-то. – За что платим? Пешком дешевле ходить.
   – Да нормальный аккумулятор... не знаю, что и думать. Может, от грозы?.. Мужики, померзнем ведь, если застрянем. Толкнем, а?
   – Черт, так и думал, что какое-нибудь говно выплывет, – пожаловался кто-то и встал. – Пошли, что ли.
   – Ты со мной, – тихо сказал Алексей. – Не отходи ни на шаг. Понимаешь? Ни на шаг.
   Ему представилась картина: скользящий под неведомый уклон автобус, и в заднем стекле – белое пятнышко лица...
   – Я хотела тебе шапку дать, – сказала Санечка. Ты замерзнешь.
   Алексей усмехнулся. У Санечки была белая вязаная шапочка.
   Водитель открыл заднюю дверь. Оттуда дунуло таким лютым холодом, что Алексей крякнул от удивления.
   В передней части салона тем временем начался скандал.
   – Тебе что, козел, особое приглашение требуется? – Мужичок в черном тулупчике нависал над дорогой шапкой, которая упрямо отворачивалась к окну. Наели хари на наших харчах... ну, идешь? Идешь, сучара?
   – Ему нельзя, – тихо кричала женщина, – ты что, не видишь, он старик, у него больное сердце...
   – Не бзди, мамаша, от свежего воздуха еще никому не плохело...
   – Костя, не смей! Не пущу! – Женщина вскочила, вцепилась в своего. Тот поднимался: действительно, лет шестидесяти мужчина... Выходящие приостановились, оглядываясь.
   – Ты, тулуп! – рявкнул Алексей, поднимаясь. – А ну – работать! За порядком шофер последит.
   – О, защитничек... ну, щас... Да ладно. Сиди уж, падаль. Ничо, скоро мы вас всех – как в семнадцатом...
   Минуя Алексея, он подчеркнуто смотрел в сторону, но по Санечке неприятно прошелся взглядом.
   Ветер, может быть, и не валил с ног, но все тепло из-под одежды выдул на счет «раз». Лицо стянуло холодом, ресницы все время слипались. Вмиг одубели пальцы в тонких перчатках.
   Одиннадцать человек пристроились сзади мертвого автобуса, уперлись кто куда – и, придыхая: «...три!» – стали выталкивать его из кювета. Холод пропал – только дыханием обжигало горло. Потом ниже горла... Постепенно тяжелая махина раскачалась и выползла на полотно дороги. Не останавливаясь, ее покатили вперед. Медленно, медленно... быстрее. Дорога, кажется, действительно намеревалась пойти под уклон. Наконец уже все бежали, только придерживаясь за машину. Ветер свистел натужно. Под ногами взвизгивал круто схваченный, утрамбованный влет снег.
   Не останавливаясь, автобус притормозил. Бурлаки по одному стали запрыгивать в открытую дверь. Алексей видел, что черный тулупчик пропускает всех вперед, и потому сам не торопился. Вот они остались втроем: тулупчик, он и Саня. Вновь налетел плотнейший заряд острого, как осколки стекла, снега. «Алеша!» – крикнула Санечка, но он прекрасно видел и сам: в руке у тулупчика был нож, а глаза его были мутные и смотрели мимо, как у тех собак – на кладбище.
   Алексей сам не ожидал от себя такой вспышки гнева. Не к этому несчастному идиоту, конечно... Он дождался, когда тулупчик нанесет удар – в живот, с рывком вверх, – повернулся боком и, захватив его руку, ударил ее о колено, ломая кости. И, не отпуская кисть сломанной руки, обвел негодяя вокруг себя, на завершении полукруга сделал ему подсечку и отправил лететь дальше, под колесо медленно катящегося автобуса. Сам же, почти не прерывая движения, подхватил обомлевшую Санечку, подсадил ее в дверь и вскочил следом. Автобус встряхнуло... Хруст и вскрик никто не услышал.
   Дверь с лязгом закрылась. Автобус медленно катился, переваливаясь.
   – Алеша... – прошептала Санечка; зубы ее стучали. – Алеша, ты же его... Не я, – еще тише прошептал Алексей. – Ты видела его глаза?
   Санечка помедлила.
   – Да. Я... испугалась. Они были... неживые. Как у тех собак.
   – Я потом тебе все объясню, – прошептал Алексей. – Это все очень сложно... Их бросило вперед, автобус затрясло, под сиденьем зафыркало: водитель запускал двигатель. Потом раздалось несколько глухих взрывов, они слились – мотор заработал. Дружелюбное гудение наполнило салон. Водитель остановил автобус и несколько минут газовал на месте, разогревая мотор и на всякий случай подзаряжая аккумулятор. Пожилая дама в меховой шляпке подошла к Алексею.
   – Спасибо вам. Мне показалось, что уже никто не способен... а муж – он правда очень болен...
   – Да что вы. Все в порядке... Кажется, становилось светлее.
   Наконец, скрежетнув шестеренками, автобус уверенно онулся вперед. Небыстро, подпрыгивая на снежных абах, он скатился под уклон, потом начал карабкаться вверх. Ветер уже не выл так страшно, и снег падал редкий и мелкий.
   Как ни странно, пропажи тулупчика никто не заметил. Или не захотел заметить...
   Когда показались корпуса вонючего завода и мерзко-розовые дома заводского поселка, метель прекратилась, через минуту засияло солнце. Оно висело, окутанное дымкой, над ослепительной белой пеленой; чистейший снег сверкал так, будто светился еще и изнутри.

Глава четвертая

   В жарком поезде, за плотно запертой дверью Алексей вдруг понял, что больше не выдержит без сна, и позволил себе упасть лицом на скрещенные на столе руки. Санечка, все еще ошеломленная и подавленная случившимся, молча сидела напротив и, кажется, смотрела в окно. Алексей не то чтобы был до конца уверен, но достаточно веско полагал, что в поезде ожидать нападения не стоит. Он уже играл и за своего невидимого – пока – противника, планируя за него удары и располагая засады на себя самого...
   Их, скорее всего, даже не станут ждать на вокзале. Сейчас враг сделает паузу, будет демонстрировать свое присутствие, беспокоить, чтобы истомить ожиданием, и чуть позже – легко прихлопнуть. И сделать это надежнее всего там, где Алексей и кесаревна вынуждены будут разделиться, а именно в общежитии. Полминуты расстояния – может оказаться достаточно для... для всего.
   Он уснул и тут же проснулся. Поезд колотило по стрелкам. Три часа просто исчезли – будто их не было.
   – Я хотела тебя будить, – сказала Саня. – Мы приехали.
   – Да. – Он распрямился. Потер руками лицо. За окном проплывал вечер – весь в фонарях и окнах. Как твой глаз?
   Саня потрогала глаз.
   – Ничего, – сказала она с сомнением. – Будто что-то там есть... но я его не вижу.
   – Что-то? Или кто-то?
   – Я... не знаю.
   – Но оно тебя беспокоит?
   – Сейчас нет. Но я... просто боюсь. Глаз... куда я без глаза?
   – Ну, этого ты не бойся, – сказал Алексей. – Медицина сейчас мощная.
   – Мощная... – Саня покачала головой. Показался вокзал: могучее темно-красное здание еще царской постройки. – Мощная, да дорогая.
   Алексей отпер дверь. В коридоре сгрудились выходящие пассажиры и те, кто продолжал путешествие, но желал размять ноги. Ничего подозрительного.
   – Вот это пусть тебя не беспокоит, – Алексей вернулся за Саней, помог ей надеть несчастную ее шубку. – У меня ведь на самом деле довольно много денег. Хватит на любое лечение. Просто мне надо будет забрать их у парня, который ими сейчас пользуется.
   Еще одна легенда. Не лучше и не хуже прочих. На всякий случай – для создания мотивировок.
   Перрон встретил их прозрачной волной холода. Было за двадцать пять – и похоже, что на этом падение всех термометров не остановится.
   У выхода с перрона сгрудились темные машины. Алексей махнул рукой парню в огромной рыжей шапке, сказал адрес.
   – Это где пожар, что ли, был? – уставился на них парень и сам себе ответил: – Ну да. Точно там. Десятка-то хоть при себе найдется?
   – Найдется, – кивнул Алексей, усаживая Саню и садясь сам. – А что за пожар?
   – Хороший пожар. Машин двадцать стояло. Но быстро сгорело – часа три, и все. Дом старый, перекрытия деревянные – труба. Ехал мимо – вот только что: дым, чад, девки ревут, конечно... одни только стены остались. Жалко, конечно, а что делать? Стихия.
   – Все живы? Никто не сгорел? – в ужасе выдохнула Саня.
   – Да откуда ж мне знать? Хотя... по новостям сообщали так: остались без крова... да. Про погибших не было. Точно, не было. Я бы заметил.
   – Слава Богу, – хором сказали Саня и Алексей. Потом Алексей, подумав, предложил: – Слушай, друг! Если там все так плохо... то отвези-ка нас лучше на Речной вокзал. А завтра уж мы с утра...
   – Ну... можно вообще-то...
   – Еще десять с нас.
   – А... Ну, тогда конечно. Только поедем не через центр, там сейчас такие крутые пробки...
   – Алеша, а к кому мы едем? – тихо спросила Саня.
   – К тому самому мальчугану, у которого наши деньги. Там не слишком комфортабельно, но тепло... да и еда кой-какая должна найтись. Как глаз?
   – Никак... Что же это такое делается, а? Алеша... Водитель через плечо посмотрел на них сочувственно:
   – И вещей, наверное, много было?
   – Все, – Алексей усмехнулся. – Осталось вот то, что на нас.
   – Ух ты... – Он отвернулся, но еще несколько раз пожал плечами, как бы ведя разговор сам с собой о странных пассажирах, которым вроде бы положено рыдать и рвать на себе волосы...
   – Ничего, сестренка, – сказал Алексей, тихонько пожимая Сане руку. – Живы – значит, еще побарахтаемся. Бояться нам с тобой нечего.
   – А я и не боюсь, – сказала Саня. – Мне только... шкатулку мамину жалко... а так... так больше и не жалко ничего...
   Об этой шкатулке Еванфия упоминала. Никаких свойств и значений у шкатулки не было, так память... благоуханный розовый кедр, и на резной крышке – миниатюра работы молодого Саввия Богориса: вид на горное озеро Ксифир. Тончайшая паутина трещин лежала на миниатюре...
   – Может, ее и вынесли, – сказал Алексей. – Если Птицы были дома, могли вынести. Найдется хорошо. Не найдется...
   Еще лучше, закончил он про себя. Тропа – это такое место, где лучше не иметь привязанностей. Даже ни к чему не обязывающих привязанностей к вещам.
   Казалось, что ехали долго. Упавший на город мороз – после оттепели – сделал улицы почти непроезжими. Вновь выползли и загромыхали страшные оранжевые пескометатели; под светофорами стояли долго и трогались с трудом; и на перекрестке двух не слишком оживленных улиц, озаряемая синими вспышками, воздвиглась авангардная скульптура «Умирающая газель».
   К Речному подъехали с необычной стороны, и Алексей даже не сразу опознал местность. Горели странного закатного света фонари, обманывающие сильнее всех прочих. Водитель помялся и взял только одну десятку из двух, протянутых ему. Кажется, он готов был отказаться и от другой, но это было бы совсем неприлично.
   Саня вдруг поняла, что еле передвигает ноги. Площадь у темной громады вокзала была странно пуста и светла, лишь вдали возле ярко освещенного киоска стояла парочка и что-то неуверенно покупала. Сане казалось, что они с Алексеем шли по голой, без декораций, сцене – перед полным залом, замершим в ожидании чего-то обещанного.
   Путь их лежал под аркой во двор и дальше – к стоящему отдельно, за высокими деревьями, четырехэтажному зданию. Первый этаж его был темен – там, видимо, располагалось казенное учреждение. На прочих этажах окна местами светились – но, по впечатлению, освещенных окон было меньше, чем в других домах.
   – Вот и пришли, – сказал Алексей. – Сейчас на третий этаж... вон, окошко светится – наше...
   – А удобно? – вдруг засомневалась Саня. Устав, она всегда начинала испытывать сомнения во всем, знала за собой такую особенность – и все равно предпочла переспросить.
   – Вполне...
   Подъезд был полутемен и грязен. Сане показалось, что своим золотым пятном она заметила какое-то волнообразное струение над самой лестницей – сверху вниз, – но, как всегда, взглянув туда, она отвела пятно в сторону и ничего странного больше не увидела.
   Путь на третий этаж отнял последние силы. На площадке между третьим и четвертьм лежал, обняв батарею, пьяный. Сильно воняло.
   – Знают сокола по полету, а добра молодца по пердячей трубе, проворчала Саня. – Так у нас говорили...
   – Да-да... – отозвался Алексей отсутствующе. Он нажал кнопку звонка – в недрах квартиры взревело глухо. Подождал немного, нажал еще раз и не отпускал долго. Потом стал искать в карманах ключи. Сане показалось, что он растерян... ошеломлен... испуган... хотя ни одно из этих слов относиться к Алексею не могло.
   Наконец он нашел ключ и отпер дверь.
   – Жди здесь...
   Но Саня как бы не услышала. Жаркая вонь текла из недр квартиры. Где-то в глубине ее горел свет, но сразу за дверью было темно. Алексей нашарил выключатель.
   Темное вздувшееся тело лежало в двух шагах от порога. Лоснящаяся лужа натекла под ним. От лужи разбегались тараканы.
   Саня громко икнула. Алексей быстро открыл дверь ванной, втолкнул ее туда.
   – Побудь пока здесь. Слышишь меня? Саня судорожно кивнула. Глаза ее были огромные.
   Алексей пустил холодную воду, намочил край полотенца, обтер ей лицо.
   – Сейчас мы уйдем отсюда. Подожди чуть-чуть...
   Она кивнула еще раз. Что же она обо мне думает, мелькнуло у Алексея и тут же пропало. Он вышел из ванной, сосредоточился и стал слушать.
   Отголоски давней – прошло не меньше пяти дней, а то и недели – битвы въелись в стены. Здесь были люди... три или четыре человека... и с ними громадная злоба. Даже обитатели недр Велесовой кузни не могут быть такими злобными...
   От смрада слезились глаза.
   Алексей почувствовал, что дрожит, встряхнул головой и осмотрелся. И вдруг понял, что обознался в главном.
   На полу лежал не Апостол! Кто-то чужой. Незнакомый. Возможно, местный житель. Апостол... да, Апостола увели. Вот здесь он шел...
   Это было плохо. Очень плохо. Как ни кощунственно звучит, но – хуже, чем если бы он умер. Каким великим славом был хотя бы Гроздан... На миг Алексей ощутил то, что чувствует, наверное, воин, когда под ударом чужого меча голова его отделяется от туловища: острейшее осознание происшедшего и полнейшая беспомощность, невозможность что-либо изменить.
   Нет выхода... Тропу им заступили.
   Тем временем, пока сознание предавалось греху паники, тело исполняло долг. Как ни странно. Апостол не сдал тайник, и сейчас Алексей, вырвав крышку стола, набивал карманы пачками денег. Аникит лежал здесь же, упакованный в длинную картонную коробку из-под спиннинга. В шкафу, к счастью, плотно закрытом – запах не просочился, – нашлись два толстых черных новых, еще с неоторванными бирками, свитера, несколько пар теплых носков и маленькая дамская кожаная куртка на меху:
   Апостол успел сделать часть необходимых покупок.
   Саня сидела на краешке ванны – очень бледная, даже синеватая.
   – Одевайся, – подал ей вещи Алексей. – Сейчас пойдем.
   – Алешенька... что происходит? Господи, ведь...
   – Выйдем отсюда – расскажу. Надевай это, свое можешь бросить.
   Сам он прошел на кухню. В холодильнике лежала палка твердой венгерской колбасы и стояло три баночки с плавлеными сырками. На подоконнике распласталась пустая зеленая дорожная сумка. Он бросил в нее продукты, второй свитер, носки, часть денег, взял Аникит под мышку и осмотрелся в последний раз. Ничто здесь больше никому не понадобится... Саня ждала его. Они выскользнули на лестницу. Дверь захлопнулась.
   Воздух в подъезде казался нежным, свежим, арбузным. Но Алексей знал по опыту, что сладкий запах недавней смерти еще долго будет преследовать их, прорываясь из самых неожиданных мест.
   Мороз охватил их и принял в себя.
   Саня уже несколько раз щипала себя за руку, чтобы убедиться в реальности происходящего, – хотя каким-то слоем сознания отлично понимала, что щипки могут быть такими же эпизодами сна, как и сошедшие с ума собаки сегодня на кладбище, и самое кладбище, и свирепая зимняя гроза... Ей приходилось видеть сны с ощущениями побогаче и посложнее, чем простые щипки. Скажем, вчера она купалась в синем ледяном озере, и маленькие добрые рыбки, подплывая, щекотали и клевали ее руки... было обжигающе холодно, льдинки кололи плечи, от горного солнца начинала гореть стянутая напряженная кожа...
   Из размеренной, предсказуемой, скучноватой, бедной жизни она нырнула вдруг в темное, опасное, неизвестное... Страх распирал ее, но при этом – трубы звучали в ушах, далекие трубы, вызывая странную дрожь. Это было примерно то же чувство, что и при купании в том сотворенном сном озере: пронзительный холод, бодрящий, согревающий, обжигающий... Но пока что холод уверенно брал свое.
   И страх почти смыкался над лицом, отнимая дыхание.
   На подгибающихся ногах она едва поспевала за Алексеем, испытывая к нему что-то взрывное: то ли доверие, то ли наоборот... то ли ужас.
   Ужас? Она не поверила.
   Большой, сильный, уверенный... растерянный, что-то скрывающий... непонятный.
   Саня где-то потеряла себя.
   Она вынырнула из мути в неярко освещенном помещении со стойкой. Алексей что-то тихо объяснял пожилой женщине в строгом синем костюме, показывал свой военный билет, паспорт и делал успокаивающие жесты: мол, все будет в порядке... Потом он подозвал Саню, взял у нее студенческий билет – единственный уцелевший документ – и стал заполнять какие-то листки. Саня догадалась, что он, наверное, селится в гостиницу, но мысль эта была поверхностная и вялая. «Я не могу спать с сестрой на одной кровати...» – услышала она сквозь непонятный шум. Она поняла, что еще пять минут, и все: она упадет и уснет прямо на этом полу, застеленном серокоричневым ковром. А если кто-то попробует ей помешать...
   Пошли, скомандовал Алексей, подвесил ее за руку на свое плечо и отправился в долгое путешествие по темным коридорам. Шаги были неслышны. Потом он отпер дверь – задержался на пороге, прислушиваясь, и вошел. Зажег свет. Номер был двухкомнатный! Быстро мойся, скомандовал Алексей, подталкивая ее к двери в ванную комнату, и спать. Я не могу, я уже... Он нагнул ее над раковиной, плеснул в лицо холодной водой. Делай как я велю, сказал он тихо. Обязательно вымой волосы – лучше в две воды. Что? – не поняла она. Вымой два раза. Так надо. Хорошо, согласилась она покорно.
   Странно: она действительно сумела вымыться. Надевать после мытья старое белье вдруг показалось противно. Алеша... дай простыню... Алексей просунул ей в приоткрытую дверь розовое хлопчатобумажное покрывало. Она завернулась в него и кое-как выползла. Быстро под одеяло – и спать, приказал Алексей. А ты? Успею...
   Саня нырнула под одеяло и будто умерла там. Алексей постоял над нею. Потом прошел в ванную, быстро выстирал брошенное белье и развесил на горячем змеевике. Коротко вымылся сам. Вышел, прислушался. Тишина. Вернулся в ванную, промыл волосы. Опять прислушался. Да, по-прежнему тихо. Голый по пояс, он сел на диван, привалился к стене. Потом – протянул руку, ухватил коробку, приставленную к стене. Открыл ее. Осторожно достал Аникит и положил себе на колени. Погладил объятую мягкой кожей рукоять. Теперь можно было расслабиться. Он неподвижно сидел и смотрел в окно – в промежуток между неплотно задернутыми шторами. Небо над крышами некоторое время оставалось черным, потом стало синеть. Больше ничего не происходило.

Глава пятая

   – Ты испугалась вчера?