Саня ответила не сразу. Почему-то не хотелось долго расписывать все свои переживания, но – нужно было сказать сейчас одну полную и окончательную правду. Коротко и точно.
– Испугалась. Да я и сейчас боюсь. Только... Вот здесь боюсь, – она поднесла руку к виску, – а здесь нет, – провела от горла вниз. – Это нормально?
– Думаю, да. – Алексей развернул стул, сел на него боком, опираясь на спинку подмышкой. – Видишь ли... Мне нужно очень многое тебе рассказать, и я не вполне представляю, с чего начать, чтобы ты не подумала, что я свихнулся. Может быть, вчерашнее... Как бы это...
– Вправит мне мозги? – засмеялась Саня.
– Заодно. Нет, я хотел сказать другое: что вчерашнее – только начало. Дальше может начаться такое... Саня помолчала, глядя куда-то в угол. Потом тихо спросила:
– У тебя бывало такое: что-то происходит, и ты вдруг понимаешь, что уже видела это во сне... Может быть, не в точности, но – по сути?..
– Ты видишь сны? – спросил Алексей, чуть наклоняясь вперед, – Расскажи – какие они?
– Мои сны? Они... Иногда мне кажется, что я больше живу во снах, чем наяву. Те люди – они такие... Ну, более... Живые, яркие, разные... Но я не очень хорошо понимаю, что происходит между ними. Будто бы мне...
– Шесть лет, – подсказал Алексей. Она нахмурилась:
– Да, пожалуй... А почему именно шесть?
– Потому что одной девочке было шесть лет, когда она бесследно пропала. Подожди минуту... – Он взял блокнот и карандаш и стал ловко рисовать, пристроив блокнот на колено. – Вот посмотри: узнаешь?
– Ух ты... – Саня замерла. Странный холодок и трепетание возникли в груди. С листка, созданный несколькими уверенными линиями, на нее смотрел хмурый бородатый человек из снов. – Откуда ты?..
И вдруг она вспомнила, что и Алексей был там, в ее снах.
– Ты узнала его? – Голос Алексея еле заметно вздрогнул.
– Да. Узнала. Там он... Такой... Главный. На нем красный плащ...
– Кесарь Радимир. Значит, ты его помнишь...
– Что это значит?
Холодок был уже не холодок, а – кубик звенящего льда.
...Когда обрушились невзгоды на Мелиору? Кого ни спросишь из ученых людей, все говорят разное. Кто-то производит счет по звездам и полагает, что все решило появление лишней звезды в Водолее. Недолго просияла на небосклоне звезда, всего сто один день, но бед наделала на тысячу лет вперед. Кто-то другой возводит начало к правлению безумного Гердана Деметрия, который, испугавшись подступающей тьмы, лишил жизни тысячи чародеев, до того вольно живших в Мелиоре, и вынудил оставшихся в живых искать спасения за морем. С тех пор и возникли на дальнем западе Конкордии, на самой ее границе со Степью, тогда еще дикой, чародейские обители, где искажали Закон и Завет. А кто-то третий уверен был и других уверял, что всему виной любовное пламя, сжигавшее изнутри прекрасную купеческую дочь Еликониду и вдового престарелого кесаря Модеста Геронтия, вынудившего и Патриарха, и Сенат дать разрешение на этот неравный во всех отношениях брак. Прошел недолгий срок, и кесарь скончался, так и не оставив сына, – и золотым венцом, по букве закона, коронована была Еликонида. Одиночество ее было кратким: юный красавец Орест Паригорий, побочный сын бесореберного Модеста, завоевал сердце ее и место на троне. У счастливых молодых родился сын Селиний, после чего Орест прожил недолго: Еликонида уступила бурному натиску слава Яромира Вендимиана, и нежным апрельским утром Орест был найден в собственной постели, задушенный во сне подушкой (так писали те, кто поскромнее; грубый же Василен Мудрый описал суть умертвления несчастного Ореста с солдафонской прямотой, вследствие чего книга его так и лежала под многими замками на протяжении двух веков). Спустя положенное время Еликонида вышла замуж в третий раз, и с Яромиром они очень быстро создали трех дочерей и сына Вельфа, после чего Яромир скончался в страшных судорогах, поскольку некий моряк Есен Парфений, сделавший стремительную карьеру из простых кормщиков в друнгарии, решил на этом не останавливаться. Но здесь уж Сенат (изрядно к тому времени поредевший) стал насмерть, поскольку все на свете знали, что Есен и Еликонида суть двоюродные брат и сестра. То, что произошло потом, можно назвать переворотом: сенаторы взбунтовали чернь, два месяца в Филитополе, старой столице, шло буйство, пока Еликонида, обвиненная в тысяче преступлений, не отреклась и не отдала себя на суд Сената. Но было поздно: Сенат хотя и успел провозгласить новым кесарем Юста Триандофила Справедливого, младшего зятя Модеста Геронтия, человека по-настоящему незаурядного, но загнать вино безумия в бочку закона оказался уже бессилен: чернь увлеклась бунтом и увлекла за собой знать.
Началась первая Война Кабана и Медведя. Ибо на гербе Вендимианов красовался черный кабан, а на гербе Паригориев – золотой медведь. И те и другие были равно правы в своих обидах и равно обойдены в претензиях на трон Мелиоры... Война длилась двадцать шесть лет и закончилась подписанием мирного договора. На церемонии подписания сторонники Вендимианов набросились с вертелами на Паригориев и убили двоих детей...
Долго шли войны, и получилось так, что югом овладели Вендимианы, а севером и востоком Паригории. Кесарь формально сохранял свою власть, но целиком зависел от семейств, ибо только при их согласии указы его могли хоть как-то исполняться. Сенат не избирался сто двадцать лет... Семейства соперничали уже не столько за место на троне, сколько за места возле трона. Здесь осиливали то одни, то другие, но никогда победа не оказывалась полной. Наконец влияние кесаря упало до самой земли, и обедневший слав-однодворец имел куда больше власти – хотя бы в пределах своих владений. Походы северян на юг и южан на север привели к опустошению самой плодородной области Мелиоры – долины Вердианы. Там, где в начале смуты стояли три десятка городов, сотни сел и многие тысячи хуторов, остались две военные крепости и считанные поселения то ли стратиотов, то ли азахов, которые даже косили и пахали, имея мечи за спинами. Тысячи мелкопоместных славов, потерявших свои имения и сохранившие лишь свои гербы, мечи, руки и верность клятве, бродили по дорогам, взимая дань с крестьян и временами уподобляясь бандитам, а временами вступая с бандитами в смертельные схватки... К этому привыкли настолько, что не могли представить себе иной жизни. Обычная междоусобица, ничего особенного.
Тем временем за морем дела шли своим чередом. Свирепый император Акепсий Железноногий огнем и мечом собрал множество мелких царств в единую Конкордию и теперь занят был внедрением новой религии, адепты которой, называвшие себя склавами, что на древнем языке означало «рабы», пытались мутить воду и в Мелиоре. Но здесь их встретили неприветливо. Настолько неприветливо, что даже провожать оказалось некого...
Одновременно с этим из сухой Степи стали приходить в западные пределы Конкордии племена, в тех краях невиданные. С трудом удавалось растолмачить их рассказы. Вдали, то ли на севере и западе Степи, то ли вообще за высокими Аквилонскими горами, начиналось какое-то движение, отголоски которого достигали земель, населенных людьми, знающими Язык. И одновременно с распространением веры склавов по Конкордии стало известно, что там, за Аквилоном, возникла новая империя, так и называемая – Степь. Кочевники, до этого не признававшие ни вождей, ни кесарей, ни императоров, вдруг охотно признали над собой власть Верховного Зрячего по имени Авенезер. Те, кто видел его, давали разные описания властителя, и лет ему, по самым скромным подсчетам, должно было быть в то время около ста тридцати...
Медленно, но верно наползала тень Степи на Конкордию – и вот сорок четыре года назад начались первые пограничные схватки. Может быть, останься Акепсий жив, он и сумел бы организовать отпор – но умер Акепсий не своей смертью, а наследники его оказались слабы и нерешительны. Впрочем, Авенезер проявил известную мудрость и осмотрительность: он не стал ни разорять Конкордию, ни подводить под свою руку, ни даже облагать данью; напротив, он провозгласил самую тесную дружбу, какая только может быть между странами... И все оставшиеся годы его правления принцип этот не нарушался. Но потом началась первая замять в Степи...
Санечка слушала жадно, будто пила воду после долгого бега. Она не понимала еще, почему ей так невыносимо важно все это услышать, – но ощущала в себе сладкую, пьянящую легкость и окрыленность. Так чувствуют себя, уронив вдруг с плеч привычную, не замечаемую уже ношу.
Впервые высадиться в Мелиоре конкордийцы и степняки попытались двадцать лет назад, в первые годы Авенезера Третьего. Полторы тысячи кораблей, несущих по полторы сотни пехотинцев или по три десятка конников, достигли берега в устье реки Вердианы. Но кормщики не знали мелей и течений, местных ветров и топких мест. Объединившиеся перед лицом врага славы-отважники обоих семейств совместно с гвардией кесаря больше месяца вели партизанские действия против десанта, с великим трудом продвигавшегося в лабиринте болот и непроходимых зарослей, а тем временем хороборцы строили укрепления в дефиле между рекой и отвесными Меловыми горами. И когда громоздкая семидесятитысячная (то есть уже растерявшая где-то половину состава), вымотавшаяся в ежедневных мелких схватках армия вторжения выползла из болот и изготовилась к наступлению в глубь страны, она обнаружила перед собой семикратно меньшую, но абсолютно железную армию славов. И биться с нею нужно было на фронте в версту длиной, не имея возможности ни обойти, ни перегруппироваться...
Маршал Киндей, проявив редкую для степняка осмотрительность и смелость, дал приказ возвращаться на корабли. Отходящих отважники не били. Киндей отплыл на верную смерть. Его посадили на кол прямо на базарной площади Леопольдины, столицы Конкордии.
Сразу после победы в Мелиоре разразилась новая война, на сегодняшний день – последняя из больших. Началась она потому, что старший сын кесаря Радимира, Карион, обрученный с детских лет с Ириной Василидой, любимой племянницей генарха Вандо Паригория, получил в схватке смертельную рану стрелой в спину и умер через четыре недели. А закончилась эта война буйным походом азаха Дедоя по землям обоих семейств, невиданными казнями и пожарами, изменами и предательствами такими, что и вспомнить грешно, – и, наконец, захватом Дедоем кесаря прямо во дворце в Столии, чудесным исчезновением буквально из самых лап бандитов маленькой кесаревны Отрады – и отчаянным ночным боем крошечного отряда гвардейцев, прошедшего от стен города до дворца, взявшего дворец и уничтожившего мятежника Дедоя и всех его ближайших клевретов...
На какое-то время воцарился не то чтобы мир но ошеломление. Все же до сих пор на кесаря никто не покушался. Это просто не могло прийти в голову никому из владетельных славов.
Поиски маленькой кесаревны не привели ни к чему. Ее не оказалось ни среди живых, ни среди многочисленных мертвых.
Больше года чародеи и ведимы пытались отыскать хотя бы след ее. Но не было девочки нигде на лице земли...
Вместе с нею пропала и ведима Еванфия Хрисогония, нянька кесаревны. В ту страшную ночь видели их уже за воротами города, бегущими куда-то. И на этом все.
Саня долго смотрела на листок с портретом бородатого человека. Алексей, ведя рассказ, все время дорисовывал портрет, и теперь Саня смотрела в глаза усталого и, кажется, начавшего отчаиваться, хотя попрежнему сурового и очень сильного человека. Глаза эти были странно знакомы...
– Алеша, – сказала она. – Но ведь этого... просто не может быть. Этому негде быть. Негде. На Земле не осталось мест...
– Да, это так. Но, видишь ли... Того, что ты называешь Землей, – просто не существует.
Сколько времени жил на свете великий чародей Велес, не знает никто. Срок ему не был назван, и потому прожил он ровно столько, сколько сам пожелал. А если ему нравились какие-то годы, он мог проживать их по многу раз...
Чаще всего дела его были странные и непонятные простым людям. Но и полезного он сотворил немало, а главное его деяние было – кузни. Сумел Велес так заговорить белые меловые камни, что в круге, ими выложенном, переставали гореть медь и железо. Поначалу таких кругов было семь, и лишь один из них находился в Мелиоре, близ древнего города Нектария, но прошли годы, и каждое село могло позволить себе иметь место, где выплавлялся из руды металл и где из него, раскаленного и мягкого, ровными ударами изгоняется природное бесформие. Там он потом остывает и становится тем, к чему был предназначен: мечом слава или азаха, копьем солдата, подковой коня, гвоздем и топором плотника, лемехом земледельца...
Сразу намного лучше стали жить люди и пришли просить Велеса сделать так, чтобы железо не горело не только в меловых кругах, но и по всему миру, потому что уж очень много дорогих предметов гибло в пожарах. Велес ответил им, что это очень непростой вопрос и следует сначала устроить такое в малом месте, а уж потом думать, переносить ли эти свойства в мир – потому что, наверное, Создатель что-то имел в виду, делая металлы горючими... И в пещерах, откуда брали люди заговоренный меловой камень, он создал подобие мира, населил его полупризрачными людьми и позволил им жить так, как они хотят. Век спустя велел он передать всем живущим, что никогда не станет перестраивать мир, ибо он и в таком виде достаточно хорош, – после чего стал готовиться к успению. Его погребли у входа в пещеры, а над гробницей другой великий чародей, Ираклемон Строитель, воздвиг белую башню, которая будто бы вытягивала из мира всеобщее зло и сбрасывала его в те подземелья... Впрочем, если судить по тому, что делалось и делается в мире, со своей задачей башня явно не справлялась.
Именно там, под башней, в подземельях, позже нареченных молвой Велесовой кузней, в странном подобии мира, и спрятал чародей Домнин Истукарий маленькую кесаревну с ее нянькой-ведимой... Ибо уже тогда понимал, что за Дедоем стоит изменник и нарушитель Закона Астерий Полибий.
– Понятно... Значит, она и есть я? Как странно...
– Не веришь?
– Не знаю. Слишком все это... Просто. Простовато. Детские мечты. Проснуться принцессой. Смешно.
– Бывает...
Алексей встал, прошелся по комнате. Саня так и сидела на кровати по-турецки, опершись локтями о колени и уронив голову в ладони, и следила за ним искоса, не поворачивая головы.
– Это не детские мечты, – сказал Алексей глухо, не глядя на нее. – Это война. Грязь и кровь. Очень много грязи и еще больше крови. Почти наверняка смерть. Возможно – мучительная смерть. Возможно мучительная смерть в полном одиночестве... В грязной яме, в каменном мешке... И это не сказки. Все более чем всерьез. И тебе не дают выбора. Вернее, не так. Ты можешь остаться здесь. Я не знаю, сколько ты проживешь. День или два. Даже если я буду при тебе безотлучно. Понимаешь? Если мы хотим... Просто выжить... Нам нужно карабкаться в гору. Образно говоря. Астерий не оставит тебя в покое, пока ты жива. Потому что только ты в состоянии лишить его могущества. И для него не имеет значения, хочешь ты это делать или не хочешь. Если можешь – значит, ты должна быть уничтожена. Точка.
– А кто такой этот Астерий? – спросила Саня почти равнодушно. – То есть я поняла, что это какой-то маг...
– Не маг. Маги – это жрецы огня. Чародейскими умениями они не обладают... Почти. Да, он чародей, достигший очень больших высот. За счет смешения стилей. Обычно это невозможно, но он завладел Белым Львом... Это такой особый амулет Ираклемона Строителя. С ним, с Белым Львом, Ираклемон познакомил тебя при рождении...
– Меня?!
– Да. И именно тебя Белый Лев послушается, если дело дойдет до... спора между тобой и Астерием.
– Вот, значит, как... А кто же ты, Алеша?
– Я есть я. Слав-отважник Алексей Пактовий. Твой троюродный брат по материнской линии. Присягал кесарю – и служу ему. Так что про родство наше – все чистая правда. За исключением имен. Хотя нет – мое имя при мне...
– А мое?
– Твое имя – Отрада. Отрада Радимировна.
– Отрада... – повторила Санечка. – Как странно... А – красивое имя.
– Красивое, – согласился Алексей.
– Знаешь, – сказала она, помолчав. – Даже если ты все придумал зачем-то... Я согласна. На все. Ты же знаешь, что делать, куда идти...
– Вообще-то...
– Не знаешь?
– Мы не можем возвращаться по той же дороге, по которой пришли сюда. Они захватили Апостола, моего сотропника. И теперь знают, как мы шли. Поэтому нам придется... Наобум.
– Пойдем, – улыбнулась она, – наобум. Дорога на Обум.
– Тогда нужно собираться. Сейчас очень быстро пробежим по магазинам. К сумеркам мы должны быть готовы.
– Знаешь, чем юный пионер отличается от сардельки? – спросила Саня.
– Ну...
– Сардельку нужно разогревать, а юный пионер всегда готов.
Ключи Домнина сработали и на этот раз: Алексей понял, что смешного в этой шутке.
Вряд ли эта пара обращала на себя внимание: высокий крепкий рыжеватый мужчина лет тридцати и с ним девушка: коротко, под мальчика, стриженная, темноволосая, с коротким чуть вздернутым носиком и мелкими бледными веснушками по всему лицу. Одеты они были в почти одинаковые длинные коричневые куртки – он в кожаную, она в мягкую овчинную – и черные джинсы;
на ногах – дорогие крепкие ботинки на толстой подошве. На плечах мужчины плотно сидел огромный зеленый «абалаковский» рюкзак с притороченным сбоку длинным свертком; девушка обошлась кожаным рюкзачком поменьше – однако тоже тугим и не слишком легким. Они подошли к воротам того, что называлось «автосалоном» (двор, будочка; на крыше будочки горбатый «Запорожец», раскрашенный под божью коровку), и остановились в некоторой нерешительности. Из будки показался чуть перекошенный парень в желтом жилете на голое тело.
– Какие проблемы?
– Тачка нужна.
– Заходите, побазарим... Какая именно?
– Такая, чтобы за неделю не развалилась, а потом выкинуть было б не жалко.
– Ха. Или хм. Не знаю. Щас совместно мозг напрякем...
Через час Алексей и Саня выехали из «салона» на старенькой тесной «хонде-балладе» с не очень хорошо трихтованным помятьм левым боком.
До наступления темноты предстояло покрыть двести шестьдесят километров.
Глава шестая
– Испугалась. Да я и сейчас боюсь. Только... Вот здесь боюсь, – она поднесла руку к виску, – а здесь нет, – провела от горла вниз. – Это нормально?
– Думаю, да. – Алексей развернул стул, сел на него боком, опираясь на спинку подмышкой. – Видишь ли... Мне нужно очень многое тебе рассказать, и я не вполне представляю, с чего начать, чтобы ты не подумала, что я свихнулся. Может быть, вчерашнее... Как бы это...
– Вправит мне мозги? – засмеялась Саня.
– Заодно. Нет, я хотел сказать другое: что вчерашнее – только начало. Дальше может начаться такое... Саня помолчала, глядя куда-то в угол. Потом тихо спросила:
– У тебя бывало такое: что-то происходит, и ты вдруг понимаешь, что уже видела это во сне... Может быть, не в точности, но – по сути?..
– Ты видишь сны? – спросил Алексей, чуть наклоняясь вперед, – Расскажи – какие они?
– Мои сны? Они... Иногда мне кажется, что я больше живу во снах, чем наяву. Те люди – они такие... Ну, более... Живые, яркие, разные... Но я не очень хорошо понимаю, что происходит между ними. Будто бы мне...
– Шесть лет, – подсказал Алексей. Она нахмурилась:
– Да, пожалуй... А почему именно шесть?
– Потому что одной девочке было шесть лет, когда она бесследно пропала. Подожди минуту... – Он взял блокнот и карандаш и стал ловко рисовать, пристроив блокнот на колено. – Вот посмотри: узнаешь?
– Ух ты... – Саня замерла. Странный холодок и трепетание возникли в груди. С листка, созданный несколькими уверенными линиями, на нее смотрел хмурый бородатый человек из снов. – Откуда ты?..
И вдруг она вспомнила, что и Алексей был там, в ее снах.
– Ты узнала его? – Голос Алексея еле заметно вздрогнул.
– Да. Узнала. Там он... Такой... Главный. На нем красный плащ...
– Кесарь Радимир. Значит, ты его помнишь...
– Что это значит?
Холодок был уже не холодок, а – кубик звенящего льда.
...Когда обрушились невзгоды на Мелиору? Кого ни спросишь из ученых людей, все говорят разное. Кто-то производит счет по звездам и полагает, что все решило появление лишней звезды в Водолее. Недолго просияла на небосклоне звезда, всего сто один день, но бед наделала на тысячу лет вперед. Кто-то другой возводит начало к правлению безумного Гердана Деметрия, который, испугавшись подступающей тьмы, лишил жизни тысячи чародеев, до того вольно живших в Мелиоре, и вынудил оставшихся в живых искать спасения за морем. С тех пор и возникли на дальнем западе Конкордии, на самой ее границе со Степью, тогда еще дикой, чародейские обители, где искажали Закон и Завет. А кто-то третий уверен был и других уверял, что всему виной любовное пламя, сжигавшее изнутри прекрасную купеческую дочь Еликониду и вдового престарелого кесаря Модеста Геронтия, вынудившего и Патриарха, и Сенат дать разрешение на этот неравный во всех отношениях брак. Прошел недолгий срок, и кесарь скончался, так и не оставив сына, – и золотым венцом, по букве закона, коронована была Еликонида. Одиночество ее было кратким: юный красавец Орест Паригорий, побочный сын бесореберного Модеста, завоевал сердце ее и место на троне. У счастливых молодых родился сын Селиний, после чего Орест прожил недолго: Еликонида уступила бурному натиску слава Яромира Вендимиана, и нежным апрельским утром Орест был найден в собственной постели, задушенный во сне подушкой (так писали те, кто поскромнее; грубый же Василен Мудрый описал суть умертвления несчастного Ореста с солдафонской прямотой, вследствие чего книга его так и лежала под многими замками на протяжении двух веков). Спустя положенное время Еликонида вышла замуж в третий раз, и с Яромиром они очень быстро создали трех дочерей и сына Вельфа, после чего Яромир скончался в страшных судорогах, поскольку некий моряк Есен Парфений, сделавший стремительную карьеру из простых кормщиков в друнгарии, решил на этом не останавливаться. Но здесь уж Сенат (изрядно к тому времени поредевший) стал насмерть, поскольку все на свете знали, что Есен и Еликонида суть двоюродные брат и сестра. То, что произошло потом, можно назвать переворотом: сенаторы взбунтовали чернь, два месяца в Филитополе, старой столице, шло буйство, пока Еликонида, обвиненная в тысяче преступлений, не отреклась и не отдала себя на суд Сената. Но было поздно: Сенат хотя и успел провозгласить новым кесарем Юста Триандофила Справедливого, младшего зятя Модеста Геронтия, человека по-настоящему незаурядного, но загнать вино безумия в бочку закона оказался уже бессилен: чернь увлеклась бунтом и увлекла за собой знать.
Началась первая Война Кабана и Медведя. Ибо на гербе Вендимианов красовался черный кабан, а на гербе Паригориев – золотой медведь. И те и другие были равно правы в своих обидах и равно обойдены в претензиях на трон Мелиоры... Война длилась двадцать шесть лет и закончилась подписанием мирного договора. На церемонии подписания сторонники Вендимианов набросились с вертелами на Паригориев и убили двоих детей...
Долго шли войны, и получилось так, что югом овладели Вендимианы, а севером и востоком Паригории. Кесарь формально сохранял свою власть, но целиком зависел от семейств, ибо только при их согласии указы его могли хоть как-то исполняться. Сенат не избирался сто двадцать лет... Семейства соперничали уже не столько за место на троне, сколько за места возле трона. Здесь осиливали то одни, то другие, но никогда победа не оказывалась полной. Наконец влияние кесаря упало до самой земли, и обедневший слав-однодворец имел куда больше власти – хотя бы в пределах своих владений. Походы северян на юг и южан на север привели к опустошению самой плодородной области Мелиоры – долины Вердианы. Там, где в начале смуты стояли три десятка городов, сотни сел и многие тысячи хуторов, остались две военные крепости и считанные поселения то ли стратиотов, то ли азахов, которые даже косили и пахали, имея мечи за спинами. Тысячи мелкопоместных славов, потерявших свои имения и сохранившие лишь свои гербы, мечи, руки и верность клятве, бродили по дорогам, взимая дань с крестьян и временами уподобляясь бандитам, а временами вступая с бандитами в смертельные схватки... К этому привыкли настолько, что не могли представить себе иной жизни. Обычная междоусобица, ничего особенного.
Тем временем за морем дела шли своим чередом. Свирепый император Акепсий Железноногий огнем и мечом собрал множество мелких царств в единую Конкордию и теперь занят был внедрением новой религии, адепты которой, называвшие себя склавами, что на древнем языке означало «рабы», пытались мутить воду и в Мелиоре. Но здесь их встретили неприветливо. Настолько неприветливо, что даже провожать оказалось некого...
Одновременно с этим из сухой Степи стали приходить в западные пределы Конкордии племена, в тех краях невиданные. С трудом удавалось растолмачить их рассказы. Вдали, то ли на севере и западе Степи, то ли вообще за высокими Аквилонскими горами, начиналось какое-то движение, отголоски которого достигали земель, населенных людьми, знающими Язык. И одновременно с распространением веры склавов по Конкордии стало известно, что там, за Аквилоном, возникла новая империя, так и называемая – Степь. Кочевники, до этого не признававшие ни вождей, ни кесарей, ни императоров, вдруг охотно признали над собой власть Верховного Зрячего по имени Авенезер. Те, кто видел его, давали разные описания властителя, и лет ему, по самым скромным подсчетам, должно было быть в то время около ста тридцати...
Медленно, но верно наползала тень Степи на Конкордию – и вот сорок четыре года назад начались первые пограничные схватки. Может быть, останься Акепсий жив, он и сумел бы организовать отпор – но умер Акепсий не своей смертью, а наследники его оказались слабы и нерешительны. Впрочем, Авенезер проявил известную мудрость и осмотрительность: он не стал ни разорять Конкордию, ни подводить под свою руку, ни даже облагать данью; напротив, он провозгласил самую тесную дружбу, какая только может быть между странами... И все оставшиеся годы его правления принцип этот не нарушался. Но потом началась первая замять в Степи...
Санечка слушала жадно, будто пила воду после долгого бега. Она не понимала еще, почему ей так невыносимо важно все это услышать, – но ощущала в себе сладкую, пьянящую легкость и окрыленность. Так чувствуют себя, уронив вдруг с плеч привычную, не замечаемую уже ношу.
Впервые высадиться в Мелиоре конкордийцы и степняки попытались двадцать лет назад, в первые годы Авенезера Третьего. Полторы тысячи кораблей, несущих по полторы сотни пехотинцев или по три десятка конников, достигли берега в устье реки Вердианы. Но кормщики не знали мелей и течений, местных ветров и топких мест. Объединившиеся перед лицом врага славы-отважники обоих семейств совместно с гвардией кесаря больше месяца вели партизанские действия против десанта, с великим трудом продвигавшегося в лабиринте болот и непроходимых зарослей, а тем временем хороборцы строили укрепления в дефиле между рекой и отвесными Меловыми горами. И когда громоздкая семидесятитысячная (то есть уже растерявшая где-то половину состава), вымотавшаяся в ежедневных мелких схватках армия вторжения выползла из болот и изготовилась к наступлению в глубь страны, она обнаружила перед собой семикратно меньшую, но абсолютно железную армию славов. И биться с нею нужно было на фронте в версту длиной, не имея возможности ни обойти, ни перегруппироваться...
Маршал Киндей, проявив редкую для степняка осмотрительность и смелость, дал приказ возвращаться на корабли. Отходящих отважники не били. Киндей отплыл на верную смерть. Его посадили на кол прямо на базарной площади Леопольдины, столицы Конкордии.
Сразу после победы в Мелиоре разразилась новая война, на сегодняшний день – последняя из больших. Началась она потому, что старший сын кесаря Радимира, Карион, обрученный с детских лет с Ириной Василидой, любимой племянницей генарха Вандо Паригория, получил в схватке смертельную рану стрелой в спину и умер через четыре недели. А закончилась эта война буйным походом азаха Дедоя по землям обоих семейств, невиданными казнями и пожарами, изменами и предательствами такими, что и вспомнить грешно, – и, наконец, захватом Дедоем кесаря прямо во дворце в Столии, чудесным исчезновением буквально из самых лап бандитов маленькой кесаревны Отрады – и отчаянным ночным боем крошечного отряда гвардейцев, прошедшего от стен города до дворца, взявшего дворец и уничтожившего мятежника Дедоя и всех его ближайших клевретов...
На какое-то время воцарился не то чтобы мир но ошеломление. Все же до сих пор на кесаря никто не покушался. Это просто не могло прийти в голову никому из владетельных славов.
Поиски маленькой кесаревны не привели ни к чему. Ее не оказалось ни среди живых, ни среди многочисленных мертвых.
Больше года чародеи и ведимы пытались отыскать хотя бы след ее. Но не было девочки нигде на лице земли...
Вместе с нею пропала и ведима Еванфия Хрисогония, нянька кесаревны. В ту страшную ночь видели их уже за воротами города, бегущими куда-то. И на этом все.
Саня долго смотрела на листок с портретом бородатого человека. Алексей, ведя рассказ, все время дорисовывал портрет, и теперь Саня смотрела в глаза усталого и, кажется, начавшего отчаиваться, хотя попрежнему сурового и очень сильного человека. Глаза эти были странно знакомы...
– Алеша, – сказала она. – Но ведь этого... просто не может быть. Этому негде быть. Негде. На Земле не осталось мест...
– Да, это так. Но, видишь ли... Того, что ты называешь Землей, – просто не существует.
Сколько времени жил на свете великий чародей Велес, не знает никто. Срок ему не был назван, и потому прожил он ровно столько, сколько сам пожелал. А если ему нравились какие-то годы, он мог проживать их по многу раз...
Чаще всего дела его были странные и непонятные простым людям. Но и полезного он сотворил немало, а главное его деяние было – кузни. Сумел Велес так заговорить белые меловые камни, что в круге, ими выложенном, переставали гореть медь и железо. Поначалу таких кругов было семь, и лишь один из них находился в Мелиоре, близ древнего города Нектария, но прошли годы, и каждое село могло позволить себе иметь место, где выплавлялся из руды металл и где из него, раскаленного и мягкого, ровными ударами изгоняется природное бесформие. Там он потом остывает и становится тем, к чему был предназначен: мечом слава или азаха, копьем солдата, подковой коня, гвоздем и топором плотника, лемехом земледельца...
Сразу намного лучше стали жить люди и пришли просить Велеса сделать так, чтобы железо не горело не только в меловых кругах, но и по всему миру, потому что уж очень много дорогих предметов гибло в пожарах. Велес ответил им, что это очень непростой вопрос и следует сначала устроить такое в малом месте, а уж потом думать, переносить ли эти свойства в мир – потому что, наверное, Создатель что-то имел в виду, делая металлы горючими... И в пещерах, откуда брали люди заговоренный меловой камень, он создал подобие мира, населил его полупризрачными людьми и позволил им жить так, как они хотят. Век спустя велел он передать всем живущим, что никогда не станет перестраивать мир, ибо он и в таком виде достаточно хорош, – после чего стал готовиться к успению. Его погребли у входа в пещеры, а над гробницей другой великий чародей, Ираклемон Строитель, воздвиг белую башню, которая будто бы вытягивала из мира всеобщее зло и сбрасывала его в те подземелья... Впрочем, если судить по тому, что делалось и делается в мире, со своей задачей башня явно не справлялась.
Именно там, под башней, в подземельях, позже нареченных молвой Велесовой кузней, в странном подобии мира, и спрятал чародей Домнин Истукарий маленькую кесаревну с ее нянькой-ведимой... Ибо уже тогда понимал, что за Дедоем стоит изменник и нарушитель Закона Астерий Полибий.
– Понятно... Значит, она и есть я? Как странно...
– Не веришь?
– Не знаю. Слишком все это... Просто. Простовато. Детские мечты. Проснуться принцессой. Смешно.
– Бывает...
Алексей встал, прошелся по комнате. Саня так и сидела на кровати по-турецки, опершись локтями о колени и уронив голову в ладони, и следила за ним искоса, не поворачивая головы.
– Это не детские мечты, – сказал Алексей глухо, не глядя на нее. – Это война. Грязь и кровь. Очень много грязи и еще больше крови. Почти наверняка смерть. Возможно – мучительная смерть. Возможно мучительная смерть в полном одиночестве... В грязной яме, в каменном мешке... И это не сказки. Все более чем всерьез. И тебе не дают выбора. Вернее, не так. Ты можешь остаться здесь. Я не знаю, сколько ты проживешь. День или два. Даже если я буду при тебе безотлучно. Понимаешь? Если мы хотим... Просто выжить... Нам нужно карабкаться в гору. Образно говоря. Астерий не оставит тебя в покое, пока ты жива. Потому что только ты в состоянии лишить его могущества. И для него не имеет значения, хочешь ты это делать или не хочешь. Если можешь – значит, ты должна быть уничтожена. Точка.
– А кто такой этот Астерий? – спросила Саня почти равнодушно. – То есть я поняла, что это какой-то маг...
– Не маг. Маги – это жрецы огня. Чародейскими умениями они не обладают... Почти. Да, он чародей, достигший очень больших высот. За счет смешения стилей. Обычно это невозможно, но он завладел Белым Львом... Это такой особый амулет Ираклемона Строителя. С ним, с Белым Львом, Ираклемон познакомил тебя при рождении...
– Меня?!
– Да. И именно тебя Белый Лев послушается, если дело дойдет до... спора между тобой и Астерием.
– Вот, значит, как... А кто же ты, Алеша?
– Я есть я. Слав-отважник Алексей Пактовий. Твой троюродный брат по материнской линии. Присягал кесарю – и служу ему. Так что про родство наше – все чистая правда. За исключением имен. Хотя нет – мое имя при мне...
– А мое?
– Твое имя – Отрада. Отрада Радимировна.
– Отрада... – повторила Санечка. – Как странно... А – красивое имя.
– Красивое, – согласился Алексей.
– Знаешь, – сказала она, помолчав. – Даже если ты все придумал зачем-то... Я согласна. На все. Ты же знаешь, что делать, куда идти...
– Вообще-то...
– Не знаешь?
– Мы не можем возвращаться по той же дороге, по которой пришли сюда. Они захватили Апостола, моего сотропника. И теперь знают, как мы шли. Поэтому нам придется... Наобум.
– Пойдем, – улыбнулась она, – наобум. Дорога на Обум.
– Тогда нужно собираться. Сейчас очень быстро пробежим по магазинам. К сумеркам мы должны быть готовы.
– Знаешь, чем юный пионер отличается от сардельки? – спросила Саня.
– Ну...
– Сардельку нужно разогревать, а юный пионер всегда готов.
Ключи Домнина сработали и на этот раз: Алексей понял, что смешного в этой шутке.
Вряд ли эта пара обращала на себя внимание: высокий крепкий рыжеватый мужчина лет тридцати и с ним девушка: коротко, под мальчика, стриженная, темноволосая, с коротким чуть вздернутым носиком и мелкими бледными веснушками по всему лицу. Одеты они были в почти одинаковые длинные коричневые куртки – он в кожаную, она в мягкую овчинную – и черные джинсы;
на ногах – дорогие крепкие ботинки на толстой подошве. На плечах мужчины плотно сидел огромный зеленый «абалаковский» рюкзак с притороченным сбоку длинным свертком; девушка обошлась кожаным рюкзачком поменьше – однако тоже тугим и не слишком легким. Они подошли к воротам того, что называлось «автосалоном» (двор, будочка; на крыше будочки горбатый «Запорожец», раскрашенный под божью коровку), и остановились в некоторой нерешительности. Из будки показался чуть перекошенный парень в желтом жилете на голое тело.
– Какие проблемы?
– Тачка нужна.
– Заходите, побазарим... Какая именно?
– Такая, чтобы за неделю не развалилась, а потом выкинуть было б не жалко.
– Ха. Или хм. Не знаю. Щас совместно мозг напрякем...
Через час Алексей и Саня выехали из «салона» на старенькой тесной «хонде-балладе» с не очень хорошо трихтованным помятьм левым боком.
До наступления темноты предстояло покрыть двести шестьдесят километров.
Глава шестая
Курорт «Горькое озеро» был в свое время построен благодаря Московской Олимпиаде, хотя какое отношение он имел к тем играм народов – Бог весть. Но два ласковых Миши все еще смотрели с ворот друг на друга и на гостей. Последнее пятилетие бурь и пожаров не миновало стороной и эту тихую обитель, однако популярностью курорт продолжал пользоваться, особенно летом – из-за целебных купаний; зимой и в межсезонья было сравнительно малолюдно – в рабочие дни. По выходным сюда приезжали и зимой: гулять по сосновому бору, пить минеральную воду прямо из источника и запивать ее водкой. Так что на исходе воскресного дня Алексей и Саня еще успели застать бурный разъезд отдохнувших за два дня горожан...
– Подождите только, пока в комнатах приберут, сказала девушка-администратор, выдавая ключ от «люкса» – трехкомнатного номера с ванной. – У нас вчера и сегодня выпускники мединститута сколькотолетие выпуска отмечали – так там у них был бар. Бутылок...
– Мы подождем, – согласился Алексей. Впрочем, ждать пришлось не так долго – с полчаса. В комнатах сильно пахло освежителем, плохо перешибающим табачный отстой. Алексей открыл окно. Шторы светло-коричневые, с зигзагами – надуло, как паруса.
– Будет ветер, – сказала Саня.
– Возможно... – Алексей всмотрелся в небо. Еще сохранившее накопленный за день сумеречный свет, оно было покрыто клочковатыми облаками. Облака летели быстро. – Ты права. И как бы опять не метель...
– Но здесь ведь не страшно... – как бы спросила Саня.
– Не знаю, – сказал он. – Как твой глаз?
– Совершенно спокоен. А что? Он тоже имеет какое-то отношение?..
– Скорее всего, имеет. Это, по легенде, будто бы и есть метка Белого Льва: золотое пятнышко, позволяющее видеть... Как бы сказать... Не то чтобы суть вещей – этого не вынесет никто, – но приоткрывать маски. Я думаю, по этой метке он тебя и ищет.
– Подождите только, пока в комнатах приберут, сказала девушка-администратор, выдавая ключ от «люкса» – трехкомнатного номера с ванной. – У нас вчера и сегодня выпускники мединститута сколькотолетие выпуска отмечали – так там у них был бар. Бутылок...
– Мы подождем, – согласился Алексей. Впрочем, ждать пришлось не так долго – с полчаса. В комнатах сильно пахло освежителем, плохо перешибающим табачный отстой. Алексей открыл окно. Шторы светло-коричневые, с зигзагами – надуло, как паруса.
– Будет ветер, – сказала Саня.
– Возможно... – Алексей всмотрелся в небо. Еще сохранившее накопленный за день сумеречный свет, оно было покрыто клочковатыми облаками. Облака летели быстро. – Ты права. И как бы опять не метель...
– Но здесь ведь не страшно... – как бы спросила Саня.
– Не знаю, – сказал он. – Как твой глаз?
– Совершенно спокоен. А что? Он тоже имеет какое-то отношение?..
– Скорее всего, имеет. Это, по легенде, будто бы и есть метка Белого Льва: золотое пятнышко, позволяющее видеть... Как бы сказать... Не то чтобы суть вещей – этого не вынесет никто, – но приоткрывать маски. Я думаю, по этой метке он тебя и ищет.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента