Страница:
Богдан до сих пор еще не был знаком с ним. Теперь спохватился и шепотом спросил у Сулимы:
— Хороший, видать, хлопец, но… горячий. Где ты подобрал его? Рядом с ним, тот, что распахнул грудь, кажется, тоже будет неплохим запорожским полковником. Кто они, Иван?
— Тот, что намеревается бить киевских доминиканцев, прозывается Серком. Смелый и ловкий воин в бою! А рядом с ним… неужели не узнаешь Данька Нечая? Отец его недавно погиб в боях под Киевом.
— Полковник Олекса? — ужаснулся Богдан.
— Да, он. Не пускали его драться. Но когда услышал, что шляхтич Заславский бахвалился превратить православные храмы в корчмы, немедленно бросился на помощь этой молодежи. Там и голову сложил… Ну, а этот сотник тоже Иван…
— Одних Иванов подбираешь? — до сих пор еще находясь под впечатлением известия о гибели Нечая, промолвил Богдан. Что-то новое тронуло его душу: где-то идут бои, гибнут такие люди, а он… субботовскую целину распахивает.
— Да Иванов же и в святцах порой по сорока на день приходится. Это уже Иван Нечипорович, — с уважением отрекомендовал Иван Сулима Золотаренко. — Так и зовем его. У него жена, двое детей. В бой с ляхами идет смело, без колебаний. В Чернигове примаком пристал, переехав туда с днепровского хутора, а свою сестру Ганну замуж выдал за полесского казака…
— Золотаренко?! — воскликнул Богдан и посмотрел на сотника, который был похож на приднепровскую девушку Ганну.
Сотник вскочил со скамьи, услышав свою фамилию. Улыбаясь, протянул бокал с вином, чтобы чокнуться с Богданом.
— С удовольствием, сотник, с удовольствием! Как ваша сестра поживает? — спросил Богдан, протягивая свой бокал и подавляя волнение, вызванное воспоминанием.
— Ганна? Так не вас ли это, Богдан, частенько вспоминает она?
Богдан смутился. Помолчав, он продолжил начатый перед этим разговор:
— Говоришь, казаче, бить надо?
— Бить, пан хозяин. Страшные и коварные люди эти шляхтичи. Это саранча, налетевшая на наши земли. Только бить… — закончил молодой старшина.
— Но, друзья мои, гости дорогие! Для того чтобы бить, нужно обладать хорошей силой.
— А разве она у нас слабая? Вон как разбили войска коронного гетмана под Киевом, — добавил Сулима.
— Слыхали и мы об этой победе под Киевом.
— Да, победили королевские войска, но подписали такое соглашение, которое ничего не изменило в жизни нашего народа. То же самое, что было и в прежних соглашениях. Снова ограничили реестр казаков, а украинцы по-прежнему остались крепостными шляхтичей… — с грустью произнес Богдан и сел.
Наступила минутная тишина. Богдан и не предполагал, что так растрогает не только своих гостей, но и себя. Отодвинул бокал с вином в сторону и вышел из-за стола. Словно хотел освободиться от обязанностей хозяина. Он уже не слышал, о чем говорили гости. Только басок Ивана Богуна резко выделялся среди общего гула:
— Тарас Трясило тоже так думает! Заезжал к нам, ночевал на хуторе. Бить, говорит, и гнать надо их с пашен земли.
— А сам на Сечь бежит… — прервал его Богдан, стоявший посреди светлицы.
— Куда же деваться казаку зимой? — как оправдание прозвучали слова Золотаренко.
— Где люди, там должны быть и их вооруженные силы! — впервые за весь вечер вмешался в разговор Мартынко. И мать, улыбнувшись, одобрительно посмотрела на сына.
— Эти вооруженные силы, мои друзья, надо еще создать, их слишком мало для нашей страны. Наливайко потому и погиб, что не заботился о создании такой силы, уповая только на сочувствие народа. Все сами, своими руками… А рядом с нами — русская держава, русский народ! И этот народ, как и мы с вами, православный, является данником королевской шляхты, данником латинских иезуитов! С кем, как не с русскими, украинцам искать боевого союза? В союзе с таким народом… это уж не будет мелкой стычкой, друг мой Иван… Мало у нас еще казаков, мало и оружия, да и обученных воинов маловато, как и опытных старшин! — горячо произнес Богдан, подойдя к креслам, на которых сидели молодые казаки. Положил руки на спинку кресла Золотаренко. — Огня, правда, достаточно и у казаков, как и у их боевых старшин. А хватит ли пороху до полной победы?..
И отошел, чтобы не встречаться взглядами с друзьями, хотя самому хотелось посмотреть в этот момент на Ивана Сулиму. Полковник глядел себе под ноги.
— Москва, Россия! — задумчиво произнес он, словно разговаривая сам с собой. — Да, не протоптали мы еще дружеских путей к Москве. Неужто годами надо их утаптывать, покуда они приведут нас к военному союзу с ней?.. А сейчас давайте хоть поохотимся на эту вооруженную шляхетскую мелюзгу! Надо отбивать у них оружие, выгонять их из хуторов, пусть не объедают наш бедный люд.
— Прокладываются пути и к Москве, Иван. Покуда что прокладывает их наш православный владыка, а следом за ним и полковники дорогу найдут… А ты советуешь дразнить разъяренных зверей, какими являются для Украины шляхтичи! — снова заговорил Богдан, словно беседуя только с одним Сулимой. — Нет, друг мой Иван, я думаю иначе. Я не согласен растрачивать силы нашего народа, зля наших врагов, точно лютых псов, бесполезными стычками!
— Что же ты предлагаешь? Показывай нам путь, а сам поезжай хоть в Москву, коль не решаешься идти с нами! — выпалил Сулима, тоже выходя из-за стола.
— Больно задел ты, Иван, меня тем, что… не решаюсь. Пока я не вижу просветления на нашем горизонте и не чувствую хотя какой-нибудь поддержки со стороны Москвы. Занимаюсь писарством, ибо сегодня это самое простое, что я могу выполнять по своим способностям, дабы оставаться в стане казаков. Люблю я казацкую семью любовью, привитой мне матерью с детства! И еще думаю… а не помогла бы нам Дунайская война, которой так бредят королевские вояки? Эта война не только собьет спесь с высокомерной шляхты, но и подорвет их военную силу. Ведь помогают же австрийскому цесарю, воюют со шведами. Об этом следует подумать…
6
7
8
9
— Хороший, видать, хлопец, но… горячий. Где ты подобрал его? Рядом с ним, тот, что распахнул грудь, кажется, тоже будет неплохим запорожским полковником. Кто они, Иван?
— Тот, что намеревается бить киевских доминиканцев, прозывается Серком. Смелый и ловкий воин в бою! А рядом с ним… неужели не узнаешь Данька Нечая? Отец его недавно погиб в боях под Киевом.
— Полковник Олекса? — ужаснулся Богдан.
— Да, он. Не пускали его драться. Но когда услышал, что шляхтич Заславский бахвалился превратить православные храмы в корчмы, немедленно бросился на помощь этой молодежи. Там и голову сложил… Ну, а этот сотник тоже Иван…
— Одних Иванов подбираешь? — до сих пор еще находясь под впечатлением известия о гибели Нечая, промолвил Богдан. Что-то новое тронуло его душу: где-то идут бои, гибнут такие люди, а он… субботовскую целину распахивает.
— Да Иванов же и в святцах порой по сорока на день приходится. Это уже Иван Нечипорович, — с уважением отрекомендовал Иван Сулима Золотаренко. — Так и зовем его. У него жена, двое детей. В бой с ляхами идет смело, без колебаний. В Чернигове примаком пристал, переехав туда с днепровского хутора, а свою сестру Ганну замуж выдал за полесского казака…
— Золотаренко?! — воскликнул Богдан и посмотрел на сотника, который был похож на приднепровскую девушку Ганну.
Сотник вскочил со скамьи, услышав свою фамилию. Улыбаясь, протянул бокал с вином, чтобы чокнуться с Богданом.
— С удовольствием, сотник, с удовольствием! Как ваша сестра поживает? — спросил Богдан, протягивая свой бокал и подавляя волнение, вызванное воспоминанием.
— Ганна? Так не вас ли это, Богдан, частенько вспоминает она?
Богдан смутился. Помолчав, он продолжил начатый перед этим разговор:
— Говоришь, казаче, бить надо?
— Бить, пан хозяин. Страшные и коварные люди эти шляхтичи. Это саранча, налетевшая на наши земли. Только бить… — закончил молодой старшина.
— Но, друзья мои, гости дорогие! Для того чтобы бить, нужно обладать хорошей силой.
— А разве она у нас слабая? Вон как разбили войска коронного гетмана под Киевом, — добавил Сулима.
— Слыхали и мы об этой победе под Киевом.
— Да, победили королевские войска, но подписали такое соглашение, которое ничего не изменило в жизни нашего народа. То же самое, что было и в прежних соглашениях. Снова ограничили реестр казаков, а украинцы по-прежнему остались крепостными шляхтичей… — с грустью произнес Богдан и сел.
Наступила минутная тишина. Богдан и не предполагал, что так растрогает не только своих гостей, но и себя. Отодвинул бокал с вином в сторону и вышел из-за стола. Словно хотел освободиться от обязанностей хозяина. Он уже не слышал, о чем говорили гости. Только басок Ивана Богуна резко выделялся среди общего гула:
— Тарас Трясило тоже так думает! Заезжал к нам, ночевал на хуторе. Бить, говорит, и гнать надо их с пашен земли.
— А сам на Сечь бежит… — прервал его Богдан, стоявший посреди светлицы.
— Куда же деваться казаку зимой? — как оправдание прозвучали слова Золотаренко.
— Где люди, там должны быть и их вооруженные силы! — впервые за весь вечер вмешался в разговор Мартынко. И мать, улыбнувшись, одобрительно посмотрела на сына.
— Эти вооруженные силы, мои друзья, надо еще создать, их слишком мало для нашей страны. Наливайко потому и погиб, что не заботился о создании такой силы, уповая только на сочувствие народа. Все сами, своими руками… А рядом с нами — русская держава, русский народ! И этот народ, как и мы с вами, православный, является данником королевской шляхты, данником латинских иезуитов! С кем, как не с русскими, украинцам искать боевого союза? В союзе с таким народом… это уж не будет мелкой стычкой, друг мой Иван… Мало у нас еще казаков, мало и оружия, да и обученных воинов маловато, как и опытных старшин! — горячо произнес Богдан, подойдя к креслам, на которых сидели молодые казаки. Положил руки на спинку кресла Золотаренко. — Огня, правда, достаточно и у казаков, как и у их боевых старшин. А хватит ли пороху до полной победы?..
И отошел, чтобы не встречаться взглядами с друзьями, хотя самому хотелось посмотреть в этот момент на Ивана Сулиму. Полковник глядел себе под ноги.
— Москва, Россия! — задумчиво произнес он, словно разговаривая сам с собой. — Да, не протоптали мы еще дружеских путей к Москве. Неужто годами надо их утаптывать, покуда они приведут нас к военному союзу с ней?.. А сейчас давайте хоть поохотимся на эту вооруженную шляхетскую мелюзгу! Надо отбивать у них оружие, выгонять их из хуторов, пусть не объедают наш бедный люд.
— Прокладываются пути и к Москве, Иван. Покуда что прокладывает их наш православный владыка, а следом за ним и полковники дорогу найдут… А ты советуешь дразнить разъяренных зверей, какими являются для Украины шляхтичи! — снова заговорил Богдан, словно беседуя только с одним Сулимой. — Нет, друг мой Иван, я думаю иначе. Я не согласен растрачивать силы нашего народа, зля наших врагов, точно лютых псов, бесполезными стычками!
— Что же ты предлагаешь? Показывай нам путь, а сам поезжай хоть в Москву, коль не решаешься идти с нами! — выпалил Сулима, тоже выходя из-за стола.
— Больно задел ты, Иван, меня тем, что… не решаюсь. Пока я не вижу просветления на нашем горизонте и не чувствую хотя какой-нибудь поддержки со стороны Москвы. Занимаюсь писарством, ибо сегодня это самое простое, что я могу выполнять по своим способностям, дабы оставаться в стане казаков. Люблю я казацкую семью любовью, привитой мне матерью с детства! И еще думаю… а не помогла бы нам Дунайская война, которой так бредят королевские вояки? Эта война не только собьет спесь с высокомерной шляхты, но и подорвет их военную силу. Ведь помогают же австрийскому цесарю, воюют со шведами. Об этом следует подумать…
6
В светлицу неожиданно вбежал дворовый казак. Второпях он не закрыл дверь, и сразу потянуло холодом.
— Пан Богдан, снова жолнеры! Теперь… вместе со своим полковником! Да и наш полковник с ним, старшины.
Это ошеломило Хмельницкого. Густые брови сошлись у него на переносице, он замер на месте, впившись глазами в казака. Точно молния, промелькнула мысль, пришло решение!
— Проси пана полковника за стол вместе с нашими колядниками! — сказал он на удивление спокойным тоном.
А гости сразу умолкли, словно лишились голоса. Они повскакали из-за стола. Весть, принесенная дворовым казаком, никого не обрадовала. Даже Иван Сулима подошел к скамье, где лежала одежда, и наскоро подпоясался поясом, на котором висела сабля. Проверил, на месте ли пистоли.
— В доме ни к чему пистоли, Иван. Надеть всем сабли! — тихо и властно посоветовал Богдан.
С крыльца донеслась польская речь. Богдан еще раз окинул взглядом гостей. И громко засмеялся, чтобы услышали в сенях его неподдельно веселый, звонкий смех.
— Теперь, хлопцы, за стол! За стол и подымем бокалы с вином! Ну, затягивайте колядку, друзья мои, как пели когда-то наши отцы:
Богдан обернулся к незваным гостям. Пошел им навстречу, сопровождаемый дружными голосами:
— Просим пана полковника! Благодарю за честь, за праздничный визит к нам! — гостеприимно произнес, когда умолкли колядники. — Покойный отец мой был очень высокого мнения о королевской шляхте и твердо убежден, что лучшие представители ее с достойным уважением относятся к праздникам украинского народа. Вижу, что он не ошибся! Блаженный Лойола, кажется, так и пишет в своих «Духовных упражнениях»: «Ум в жизни ценится значительно выше, чем самая высокая святость!..» А это, прошу, уважаемый пан воевода, моя жена Ганна, сестра известного переяславского купца…
Каменецкий каштелян Александр Пясочинский растерялся от такого неожиданного приема. Какими переливами звенели шпоры у этого писаря Хмельницкого, а какая у него выправка! Любой мазур позавидовал бы его стройности. К тому же цитата из Лойолы, произнесенная под аккомпанемент колядок схизматов! Растерявшийся и ругавший себя за это позднее посещение полковник терзался еще и тем, что не сможет достойно ответить этому… чигиринскому писарю! Лойолу он должен был бы знать не хуже всякого схизматика.
— Пшепрашам, пшепрашам…[48] — бормотал полковник, ловя руку хозяйки, протянутую для приветствия, и думая, как ему быть с рукой такой простой, но красивой хозяйки…
В этот момент, очень кстати, его выручил все тот же чигиринский писарь, гостеприимно беря полковника под руку, намереваясь усадить его, как гостя, за стол. За вторую руку его поддерживала хуторская красавица, хозяйка дома. Воевода вздрогнул от мысли, что ему приходится безропотно покориться. Неужели он сядет за стол рядом с этой казацкой молодежью, в походной одежде, при полном боевом снаряжении?.. Вместе с подвыпившими казаками?
— Дзенькую бардзо, пани хозяйка! Но не с праздничным визитом приехали мы со старшинами к вам, — показал он рукой на сопровождавших его командиров.
Богдан отпустил локоть каштеляна, поклонился, давая понять, что готов к деловому разговору.
— В таком случае, панове, проходите в другую комнату. — И, обращаясь к своим гостям, сказал: — А вас, друзья, прошу продолжать встречу Нового года, и, пожалуй, вместо колядок, давайте споем новогоднюю. Воздадим должное обычаям наших отцов и дедов! Ганнуся, оставайся с гостями. Уважаемые панове, надеюсь, простят тебя.
— Колядники, ха-ха, — засмеялся Пясочинский, наконец обретя равновесие. — Пшепрашам бардзо.
Но, перейдя в другую комнату, Пясочинский отказался сесть.
— Разговор, уважаемый пан Хмельницкий, очень краткий и весьма срочный, — первым произнес чигиринский полковник. — Надеюсь, вы мне разрешите рассказать о цели нашего неожиданного приезда?
Пясочинский кивнул головой, с нескрываемым интересом оглядывая рабочий кабинет полкового писаря. В кабинете на стенах висели рушники, турецкий ковер (недавний подарок наследника крымского хана!) и несколько оригинальных полотен западных мастеров живописи… Вдруг он вспомнил дубовые кресла в покоях Острожского, из благородного рода которого происходит его жена. На столике в углу лежало несколько новых книг в кожаных переплетах — первые печатные издания острожской и львовской типографий. Как бы подчеркивая свое внимание к печатному слову, гость с достоинством потрогал некоторые из книг. Раскрыл одну, перелистал страницы и, не читая, положил на прежнее место. Отдельно на столе лежала старинная книга с пестрым узором арабской письменности. Недавнему польскому послу в Турции Пясочинскому нетрудно было узнать Коран, а рядом латинское издание «Города Солнца» Кампанеллы.
В углу — икона архистратига Михаила, который в стремительном небесном полете рассекал огненным мечом клубящиеся облака. Позолоченная рама на иконе свидетельствовала о глубоком почитании хозяином этого символического образа.
— Это, уважаемый пан полковник, реликвия нашего рода, телохранитель моего отца, архистратиг Михаил… Прошу пана присесть, так будет удобнее вести деловой разговор! — снова настойчиво предложил Богдан.
На этот раз полковник-пацификатор, словно от усталости, упал в удобное, обитое сафьяном кресло. «Очевидно, с удовольствием читает этот богопротивный Коран, как и сумбурные пророчества Кампанеллы!..» — подумал пан Пясочинский.
А в соседней комнате пела и шумела разгулявшаяся молодежь, гости хозяина. Вдруг зазвучала бандура, и голос слепого кобзаря, заглушив пение Карпа, словно из-под земли донесся и в эту уютную комнату:
— Пан каштелян не для прогулки приехал сюда с низовий Днепра, побывав на Кодацких порогах, возле которых коронный гетман хотел бы построить самую дальнюю крепость. Речь идет, пан писарь, об объединении казаков в полки.
— Да пни и так объединены в полки, уважаемые панове! Не понимаю, как еще надо объединить их? — спросил Богдан, воспользовавшись короткой паузой чигиринского полковника.
— Не реестры, а воины… воины нужны пану коронному гетману! — не утерпел Пясочинский. — Сколько вооруженных казаков болтается без дела возле Днепра. Речь Посполитая обеспокоена. Московский царь снова подтягивает свои войска к Смоленску. А на Черниговском направлении?! Королевские войска на Дунае помогают австрийскому цесарю. Его величество король болеет. Поэтому пан коронный гетман сам решил собрать двадцать тысяч вооруженных казаков…
— Двадцать тысяч?.. — удивился Богдан, развеселив своего гостя. — Да их, кажется, не больше шести тысяч в реестре! Остальным, как известно, предложено сложить оружие, сжечь чайки и разойтись по домам. Очевидно, уже и разошлись.
— Уважаемый пан писарь, это шутка или хуже?.. — нервничал Пясочинский, прислушиваясь к голосам за стеной и пению кобзаря. — Речь идет о двадцати тысячах вооруженных казаков, а не реестровцев! А разошлись ли нереестровые казаки, уважаемому пану писарю, очевидно, лучше знать, чем мне. Надо навербовать из них, — подчеркнул он, кивнув на дверь, откуда доносились звуки бандуры. — Надо навербовать двадцать тысяч отлично вооруженных воинов.
— Это совсем иное дело, уважаемые паны! — И Богдан пристально посмотрел в окно, за которым чернела пустота. Он видел, как неудобно было одетому пану Пясочинскому сидеть в кожаном кресле, держа саблю на поручнях. — Да разве наберешь их теперь двадцать тысяч? — и кивнул в сторону двери, вызвав этим еще большее оживление гостя. Тот задвигал саблей, точно подгонял Богдана.
И Богдан закончил:
— Слыхали мы о том, что большая часть казаков собралась снова отправиться в морской поход. Народ голодает, ищет казацкого хлеба.
Пясочинский вскочил с кресла, потрогал саблю и, словно ловя Богдана на слове, с восторгом произнес:
— Правильно мыслите, пан писарь! Собираются на море… А не лучше ли им отправиться в земли московского царя? Черт с ними, с этими реестровыми казаками. Пану гетману нужны храбрые воины, которые могли бы отразить нападение на Смоленск! В разговоре с глазу на глаз так и заявил пан коронный гетман… Никто, говорит он, не способен так умело и быстро объединить прекрасных приднепровских воинов, как чигиринский писарь пан Хмельницкий.
— Он так и сказал? А почему бы не польный гетман пан Казановский? Наконец, пан Николай Потоцкий?.. — И снова посмотрел в окно.
— И о них говорили, уважаемый пан Хмельницкий. Приднепровским воинам, или, как они называют себя, казакам, нужен не грозный, как вышеназванные паны, командир, а молодой, энергичный, хорошо понимающий душу казака атаман… Именно понимающий душу казака, уважаемый пан Хмельницкий! Егомость пан Конецпольский, подумав, так и сказал: только молодой чигиринский писарь, сын подстаросты Богдан Хмельницкий, любимец покойного Жолкевского! Таким образом, как видите, пан Богдан, с каким уважением относится к вам коронный гетман.
— Скажу откровенно, не ожидал. Искренне благодарю вас за сообщение!.. Но об этом, как понимаю, уважаемые паны, я лично должен поговорить с коронным гетманом. И немедля! — словно очнувшись от задумчивости, закончил Богдан этот деловой разговор. Наконец он понял ситуацию. Не отклоняя их предложения и не давая согласия, он высказал желание продолжить этот разговор с коронным гетманом Речи Посполитой и дал понять полковнику, что их новогодний визит на этом закончен.
Гостеприимный хозяин улыбнулся, прислушиваясь к праздничному шуму друзей за стеной и к кобзарской думе, и быстро поднялся с кресла.
— Пан Богдан, снова жолнеры! Теперь… вместе со своим полковником! Да и наш полковник с ним, старшины.
Это ошеломило Хмельницкого. Густые брови сошлись у него на переносице, он замер на месте, впившись глазами в казака. Точно молния, промелькнула мысль, пришло решение!
— Проси пана полковника за стол вместе с нашими колядниками! — сказал он на удивление спокойным тоном.
А гости сразу умолкли, словно лишились голоса. Они повскакали из-за стола. Весть, принесенная дворовым казаком, никого не обрадовала. Даже Иван Сулима подошел к скамье, где лежала одежда, и наскоро подпоясался поясом, на котором висела сабля. Проверил, на месте ли пистоли.
— В доме ни к чему пистоли, Иван. Надеть всем сабли! — тихо и властно посоветовал Богдан.
С крыльца донеслась польская речь. Богдан еще раз окинул взглядом гостей. И громко засмеялся, чтобы услышали в сенях его неподдельно веселый, звонкий смех.
— Теперь, хлопцы, за стол! За стол и подымем бокалы с вином! Ну, затягивайте колядку, друзья мои, как пели когда-то наши отцы:
— «Нэхай пани казяться, що мыши им злазяться…» — завел Карпо Полторалиха свою коляду, которую дружно подхватили сидящие за столом.
А в нашего пана горилкы пивжбана,
Горох'яни кныши, а в засиках мыши…
Сию, вию пашныцэю,
Роды, божэ, пшеныцэю!..
Богдан обернулся к незваным гостям. Пошел им навстречу, сопровождаемый дружными голосами:
Рядом с Богданом, встречая гостей, стояла хозяйка дома.
Горох'яни кныши, а в засиках мыши…
— Просим пана полковника! Благодарю за честь, за праздничный визит к нам! — гостеприимно произнес, когда умолкли колядники. — Покойный отец мой был очень высокого мнения о королевской шляхте и твердо убежден, что лучшие представители ее с достойным уважением относятся к праздникам украинского народа. Вижу, что он не ошибся! Блаженный Лойола, кажется, так и пишет в своих «Духовных упражнениях»: «Ум в жизни ценится значительно выше, чем самая высокая святость!..» А это, прошу, уважаемый пан воевода, моя жена Ганна, сестра известного переяславского купца…
Каменецкий каштелян Александр Пясочинский растерялся от такого неожиданного приема. Какими переливами звенели шпоры у этого писаря Хмельницкого, а какая у него выправка! Любой мазур позавидовал бы его стройности. К тому же цитата из Лойолы, произнесенная под аккомпанемент колядок схизматов! Растерявшийся и ругавший себя за это позднее посещение полковник терзался еще и тем, что не сможет достойно ответить этому… чигиринскому писарю! Лойолу он должен был бы знать не хуже всякого схизматика.
— Пшепрашам, пшепрашам…[48] — бормотал полковник, ловя руку хозяйки, протянутую для приветствия, и думая, как ему быть с рукой такой простой, но красивой хозяйки…
В этот момент, очень кстати, его выручил все тот же чигиринский писарь, гостеприимно беря полковника под руку, намереваясь усадить его, как гостя, за стол. За вторую руку его поддерживала хуторская красавица, хозяйка дома. Воевода вздрогнул от мысли, что ему приходится безропотно покориться. Неужели он сядет за стол рядом с этой казацкой молодежью, в походной одежде, при полном боевом снаряжении?.. Вместе с подвыпившими казаками?
— Дзенькую бардзо, пани хозяйка! Но не с праздничным визитом приехали мы со старшинами к вам, — показал он рукой на сопровождавших его командиров.
Богдан отпустил локоть каштеляна, поклонился, давая понять, что готов к деловому разговору.
— В таком случае, панове, проходите в другую комнату. — И, обращаясь к своим гостям, сказал: — А вас, друзья, прошу продолжать встречу Нового года, и, пожалуй, вместо колядок, давайте споем новогоднюю. Воздадим должное обычаям наших отцов и дедов! Ганнуся, оставайся с гостями. Уважаемые панове, надеюсь, простят тебя.
— Колядники, ха-ха, — засмеялся Пясочинский, наконец обретя равновесие. — Пшепрашам бардзо.
Но, перейдя в другую комнату, Пясочинский отказался сесть.
— Разговор, уважаемый пан Хмельницкий, очень краткий и весьма срочный, — первым произнес чигиринский полковник. — Надеюсь, вы мне разрешите рассказать о цели нашего неожиданного приезда?
Пясочинский кивнул головой, с нескрываемым интересом оглядывая рабочий кабинет полкового писаря. В кабинете на стенах висели рушники, турецкий ковер (недавний подарок наследника крымского хана!) и несколько оригинальных полотен западных мастеров живописи… Вдруг он вспомнил дубовые кресла в покоях Острожского, из благородного рода которого происходит его жена. На столике в углу лежало несколько новых книг в кожаных переплетах — первые печатные издания острожской и львовской типографий. Как бы подчеркивая свое внимание к печатному слову, гость с достоинством потрогал некоторые из книг. Раскрыл одну, перелистал страницы и, не читая, положил на прежнее место. Отдельно на столе лежала старинная книга с пестрым узором арабской письменности. Недавнему польскому послу в Турции Пясочинскому нетрудно было узнать Коран, а рядом латинское издание «Города Солнца» Кампанеллы.
В углу — икона архистратига Михаила, который в стремительном небесном полете рассекал огненным мечом клубящиеся облака. Позолоченная рама на иконе свидетельствовала о глубоком почитании хозяином этого символического образа.
— Это, уважаемый пан полковник, реликвия нашего рода, телохранитель моего отца, архистратиг Михаил… Прошу пана присесть, так будет удобнее вести деловой разговор! — снова настойчиво предложил Богдан.
На этот раз полковник-пацификатор, словно от усталости, упал в удобное, обитое сафьяном кресло. «Очевидно, с удовольствием читает этот богопротивный Коран, как и сумбурные пророчества Кампанеллы!..» — подумал пан Пясочинский.
А в соседней комнате пела и шумела разгулявшаяся молодежь, гости хозяина. Вдруг зазвучала бандура, и голос слепого кобзаря, заглушив пение Карпа, словно из-под земли донесся и в эту уютную комнату:
Степенный пан каштелян вздрагивал, сидя в сафьяновом кресле. По улыбке хозяина понял, что для него появление в доме кобзаря не было неожиданным.
Та, гэй, кобзо моя, дружынонька моя,
Бандуро мальована, прорэчыстая!..
Но чигиринский полковник и тут пришел на помощь встревоженному каштеляну:
…Гэй, пан! господынэ молодая!
Зажый зиля Хмэля-Хмэльнычэнка:
Та щоб цвив-процвитав,
Над Славутою орлом злитав!..
— Пан каштелян не для прогулки приехал сюда с низовий Днепра, побывав на Кодацких порогах, возле которых коронный гетман хотел бы построить самую дальнюю крепость. Речь идет, пан писарь, об объединении казаков в полки.
— Да пни и так объединены в полки, уважаемые панове! Не понимаю, как еще надо объединить их? — спросил Богдан, воспользовавшись короткой паузой чигиринского полковника.
— Не реестры, а воины… воины нужны пану коронному гетману! — не утерпел Пясочинский. — Сколько вооруженных казаков болтается без дела возле Днепра. Речь Посполитая обеспокоена. Московский царь снова подтягивает свои войска к Смоленску. А на Черниговском направлении?! Королевские войска на Дунае помогают австрийскому цесарю. Его величество король болеет. Поэтому пан коронный гетман сам решил собрать двадцать тысяч вооруженных казаков…
— Двадцать тысяч?.. — удивился Богдан, развеселив своего гостя. — Да их, кажется, не больше шести тысяч в реестре! Остальным, как известно, предложено сложить оружие, сжечь чайки и разойтись по домам. Очевидно, уже и разошлись.
— Уважаемый пан писарь, это шутка или хуже?.. — нервничал Пясочинский, прислушиваясь к голосам за стеной и пению кобзаря. — Речь идет о двадцати тысячах вооруженных казаков, а не реестровцев! А разошлись ли нереестровые казаки, уважаемому пану писарю, очевидно, лучше знать, чем мне. Надо навербовать из них, — подчеркнул он, кивнув на дверь, откуда доносились звуки бандуры. — Надо навербовать двадцать тысяч отлично вооруженных воинов.
— Это совсем иное дело, уважаемые паны! — И Богдан пристально посмотрел в окно, за которым чернела пустота. Он видел, как неудобно было одетому пану Пясочинскому сидеть в кожаном кресле, держа саблю на поручнях. — Да разве наберешь их теперь двадцать тысяч? — и кивнул в сторону двери, вызвав этим еще большее оживление гостя. Тот задвигал саблей, точно подгонял Богдана.
И Богдан закончил:
— Слыхали мы о том, что большая часть казаков собралась снова отправиться в морской поход. Народ голодает, ищет казацкого хлеба.
Пясочинский вскочил с кресла, потрогал саблю и, словно ловя Богдана на слове, с восторгом произнес:
— Правильно мыслите, пан писарь! Собираются на море… А не лучше ли им отправиться в земли московского царя? Черт с ними, с этими реестровыми казаками. Пану гетману нужны храбрые воины, которые могли бы отразить нападение на Смоленск! В разговоре с глазу на глаз так и заявил пан коронный гетман… Никто, говорит он, не способен так умело и быстро объединить прекрасных приднепровских воинов, как чигиринский писарь пан Хмельницкий.
— Он так и сказал? А почему бы не польный гетман пан Казановский? Наконец, пан Николай Потоцкий?.. — И снова посмотрел в окно.
— И о них говорили, уважаемый пан Хмельницкий. Приднепровским воинам, или, как они называют себя, казакам, нужен не грозный, как вышеназванные паны, командир, а молодой, энергичный, хорошо понимающий душу казака атаман… Именно понимающий душу казака, уважаемый пан Хмельницкий! Егомость пан Конецпольский, подумав, так и сказал: только молодой чигиринский писарь, сын подстаросты Богдан Хмельницкий, любимец покойного Жолкевского! Таким образом, как видите, пан Богдан, с каким уважением относится к вам коронный гетман.
— Скажу откровенно, не ожидал. Искренне благодарю вас за сообщение!.. Но об этом, как понимаю, уважаемые паны, я лично должен поговорить с коронным гетманом. И немедля! — словно очнувшись от задумчивости, закончил Богдан этот деловой разговор. Наконец он понял ситуацию. Не отклоняя их предложения и не давая согласия, он высказал желание продолжить этот разговор с коронным гетманом Речи Посполитой и дал понять полковнику, что их новогодний визит на этом закончен.
Гостеприимный хозяин улыбнулся, прислушиваясь к праздничному шуму друзей за стеной и к кобзарской думе, и быстро поднялся с кресла.
Орлом сызокрылым над Славутою злитав… —
закончил кобзарь.
7
Была глубокая ночь, когда Богдан вместе с Сулимой вышел из светлицы. Пусть молодежь отплясывает гопака под бандуру! Он уже обдумал предложение коронного гетмана. Роман Харченко так и не возвратил ему коня, но Богдан уже не сердился на него за это. Конь служил казаку в боях с королевскими войсками.
Богдан посоветовал Сулиме немедленно подобрать самых лучших молодых казаков и отправиться с ними в далекий военный поход.
— Куда же? Снова на море и на северное побережье Турции? — задумчиво спрашивал Иван Сулима.
— Куда, куда?.. Разве я знаю, где казак может найти свое счастье. Не обязательно воевать с турком на его земле. Вон на обоих берегах Дуная до сих пор война. Разве тебе впервые бывать там! Когда-то ты хвастался наградой папы римского за то, что подарил ему несколько сот голомозых пленников.
— Девать их некуда было, — смеясь, оправдывался Сулима.
— Знаю. Воевал бы ты, если бы не задобрил грозных святейших… Теперь у тебя все-таки есть протекция у самого папы римского! До Вероны протоптал дорожку с такой тяжелой ношей, как пленники, вот и должен был сделать этот… дружественный подарок папе, — засмеялся Богдан, подбадривая Сулиму.
— Может, пригодится когда-нибудь и эта награда.
— Вряд ли, Иван. Папа умер, а новый, Урбан, и своих партизан уничтожает с помощью наемных войск. Медальон его предшественника не является свидетельством на право искать в горах Италии повстанцев. Но, независимо от этого, славянские народы на Балканах стонут не только под ярмом турок, но и европейских пацификаторов… Не следует, говорю, слепо впутываться в военные драки. Взять хотя бы, к примеру, грабителей, войска султана на Балканах. Пускай бы народ Болгарии, да и другие славяне Приморья почувствовали, что у них есть друзья на Днепре. Надо два-три года перебиться, собраться с силами…
…И полковник Сулима с двумя тысячами казаков отправился к берегам Черного моря и за Дунай.
«Ой Дунай, мий Дунай…» — запевал Карпо Полторалиха, а за ним подтягивали казаки. С песней и вступили казаки Сулимы на согретые южным солнцем болгарские земли. Здесь даже зимой не надо было заботиться ни о теплой одежде, ни о теплой хате. Многие казаки не впервые тут. Утаптывали стежки в горах Македонии и в загребских придунайских лесах. Двухтысячный отряд казаков поредел еще возле устья Дуная. Несколько сот старших казаков отделились в Килии, пошли на море. Вместе с ними поплыл и Назрулла сводить свои счеты с султаном.
Сулима не удерживал их.
— Счастливого пути, — говорил он на прощанье. — Плывите по морю, такая погода хорошо помогает казаку. А мы обойдем море по славянским землям. Может, в Царьграде и встретимся. Если раньше нас доберетесь туда, кланяйтесь голомозым. Скажите, что Иван Сулима придет жениться на первой одалиске султана!
— Да и о невесте-туркене для Карпа не забудьте напомнить при этом, — пошутил Полторалиха.
В действительности Сулима не был уверен в том, что не повернет свои полки к морю где-нибудь в более населенном побережье Болгарии. Но здесь трудно было бы найти необходимое количество челнов для такой армии казаков.
Богдан посоветовал Сулиме немедленно подобрать самых лучших молодых казаков и отправиться с ними в далекий военный поход.
— Куда же? Снова на море и на северное побережье Турции? — задумчиво спрашивал Иван Сулима.
— Куда, куда?.. Разве я знаю, где казак может найти свое счастье. Не обязательно воевать с турком на его земле. Вон на обоих берегах Дуная до сих пор война. Разве тебе впервые бывать там! Когда-то ты хвастался наградой папы римского за то, что подарил ему несколько сот голомозых пленников.
— Девать их некуда было, — смеясь, оправдывался Сулима.
— Знаю. Воевал бы ты, если бы не задобрил грозных святейших… Теперь у тебя все-таки есть протекция у самого папы римского! До Вероны протоптал дорожку с такой тяжелой ношей, как пленники, вот и должен был сделать этот… дружественный подарок папе, — засмеялся Богдан, подбадривая Сулиму.
— Может, пригодится когда-нибудь и эта награда.
— Вряд ли, Иван. Папа умер, а новый, Урбан, и своих партизан уничтожает с помощью наемных войск. Медальон его предшественника не является свидетельством на право искать в горах Италии повстанцев. Но, независимо от этого, славянские народы на Балканах стонут не только под ярмом турок, но и европейских пацификаторов… Не следует, говорю, слепо впутываться в военные драки. Взять хотя бы, к примеру, грабителей, войска султана на Балканах. Пускай бы народ Болгарии, да и другие славяне Приморья почувствовали, что у них есть друзья на Днепре. Надо два-три года перебиться, собраться с силами…
…И полковник Сулима с двумя тысячами казаков отправился к берегам Черного моря и за Дунай.
«Ой Дунай, мий Дунай…» — запевал Карпо Полторалиха, а за ним подтягивали казаки. С песней и вступили казаки Сулимы на согретые южным солнцем болгарские земли. Здесь даже зимой не надо было заботиться ни о теплой одежде, ни о теплой хате. Многие казаки не впервые тут. Утаптывали стежки в горах Македонии и в загребских придунайских лесах. Двухтысячный отряд казаков поредел еще возле устья Дуная. Несколько сот старших казаков отделились в Килии, пошли на море. Вместе с ними поплыл и Назрулла сводить свои счеты с султаном.
Сулима не удерживал их.
— Счастливого пути, — говорил он на прощанье. — Плывите по морю, такая погода хорошо помогает казаку. А мы обойдем море по славянским землям. Может, в Царьграде и встретимся. Если раньше нас доберетесь туда, кланяйтесь голомозым. Скажите, что Иван Сулима придет жениться на первой одалиске султана!
— Да и о невесте-туркене для Карпа не забудьте напомнить при этом, — пошутил Полторалиха.
В действительности Сулима не был уверен в том, что не повернет свои полки к морю где-нибудь в более населенном побережье Болгарии. Но здесь трудно было бы найти необходимое количество челнов для такой армии казаков.
8
А на Балканах разгоралась большая война, начатая чехами. Сулима знал, что эта война продолжается на берегах Дуная уже десять лет.
— Воюют люди и закаляют свою ненависть к панам! — говорил в кругу друзей Сулима. — Мы тоже не рыбку удить прибыли сюда с Днепра. Турецких угнетателей хватает и в этих султанских владениях. Славяне будут помогать только нам, а не туркам…
Турецкие войска, воевавшие на болгарских рубежах султанских владений, встревожились, узнав, что у них в тылу, чуть ли не у итальянской границы, появилась армия казаков. К Ивану Сулиме привели турецкого посланца от софийского беглер-бека, командовавшего турецкими войсками. Отуреченный славянин, как он сам назвал себя при встрече с казаками, слишком самонадеянно и довольно воинственно стал выполнять свою миссию.
— Головы снесу этим казацким атаманам! — закричал он в первые минуты встречи с казаками дозора Карпа Полторалиха. — Забыли о том, что вместе со своим польским королем данниками султана живете на наших приднепровских землях? Где ваш атаман?
— Погоди, голубчик, не кричи. Проводим тебя и к атаману! Карпа хотел перекричать! Как бы свою голову не потерял, пустая макитра… — ответил Карпо, связывая этого воинственного парламентера.
Сулима велел развязать посланца и вытащить у него изо рта кляп.
— Кто ты? — спросил Сулима по-турецки.
Но когда парламентер заговорил на балканском наречии, он засмеялся:
— Глупого теленка родила твоя мать. Чего бесишься, продажная басурманская шкура! Повесить бы тебя, чтобы проветрился, как тарань на солнце. Но иди и передай паше, что Сулима со своими запорожцами сначала в гости к папе Урбану заглянет. Вот, видишь? — Сулима вытащил из кармана папский медальон и поднес его к глазам турецкого парламентера. — А преградите нам путь, будем драться с вами! Родниться же придем в Стамбул!
— Так и передай беглер-беку, макитра… — вставил свое слово нетерпеливый казак.
Поначалу и в самом деле пытались договориться с софийским беглер-беком. Ведь им ничего не стоило назвать себя здесь войском ненавистной туркам Речи Посполитой. Но несколько вооруженных стычек, да и имя казацкого атамана Сулимы убедили турок, что они имеют дело с вольными запорожскими казаками, а но с войсками польского короля.
На этом и закончился мирный казацкий поход. Точно вихрем втянуло их в Балканскую войну, и они стали невольными союзниками итальянцев, участниками затяжной войны в долине Дуная. Втянувшись в эту войну, вынуждены были сражаться. Назад теперь не так легко возвращаться, как беспрепятственно шли они летом почти до итальянской границы!
Вот впереди она, знакомая и Сулиме Италия! Он не забыл своего давнего рейда по этой земле. Медальон папы Григория всегда носил при себе, как веское свидетельство участия в Европейской войне.
Более десяти лет назад он тоже воевал на стороне чешского народа. Австрийский цесарь прибрал Чехию к своим рукам, но кому-то из соседних государей завидно стало, они выступили «в защиту чехов» и перессорились между собой…
— Не для нас эта воина, — сказал тогда Максим Кривонос, ища для себя иных путей в жизни.
«Нашел ли? — промелькнула горькая мысль. — Очевидно, итальянские солдаты знают, куда ушли лисовчики…» Вспомнил он и о намеке Богдана, когда они прощались перед этим походом:
— Возможно, где-нибудь встретите и наших лисовчиков! Вам во что бы то ни стало надо встретиться с итальянскими воинами, расспросить их…
И повел Сулима своих казаков не к морю, как договаривались в Килии, а в противоположную сторону, на розыски следов Кривоноса.
— Если удастся, постараемся пробиваться без боя, — советовался Сулима с казаками. — Но если уж турки нагло будут преграждать нам путь к соединению с итальянцами, не жалеть голомозых!
— Воюют люди и закаляют свою ненависть к панам! — говорил в кругу друзей Сулима. — Мы тоже не рыбку удить прибыли сюда с Днепра. Турецких угнетателей хватает и в этих султанских владениях. Славяне будут помогать только нам, а не туркам…
Турецкие войска, воевавшие на болгарских рубежах султанских владений, встревожились, узнав, что у них в тылу, чуть ли не у итальянской границы, появилась армия казаков. К Ивану Сулиме привели турецкого посланца от софийского беглер-бека, командовавшего турецкими войсками. Отуреченный славянин, как он сам назвал себя при встрече с казаками, слишком самонадеянно и довольно воинственно стал выполнять свою миссию.
— Головы снесу этим казацким атаманам! — закричал он в первые минуты встречи с казаками дозора Карпа Полторалиха. — Забыли о том, что вместе со своим польским королем данниками султана живете на наших приднепровских землях? Где ваш атаман?
— Погоди, голубчик, не кричи. Проводим тебя и к атаману! Карпа хотел перекричать! Как бы свою голову не потерял, пустая макитра… — ответил Карпо, связывая этого воинственного парламентера.
Сулима велел развязать посланца и вытащить у него изо рта кляп.
— Кто ты? — спросил Сулима по-турецки.
Но когда парламентер заговорил на балканском наречии, он засмеялся:
— Глупого теленка родила твоя мать. Чего бесишься, продажная басурманская шкура! Повесить бы тебя, чтобы проветрился, как тарань на солнце. Но иди и передай паше, что Сулима со своими запорожцами сначала в гости к папе Урбану заглянет. Вот, видишь? — Сулима вытащил из кармана папский медальон и поднес его к глазам турецкого парламентера. — А преградите нам путь, будем драться с вами! Родниться же придем в Стамбул!
— Так и передай беглер-беку, макитра… — вставил свое слово нетерпеливый казак.
Поначалу и в самом деле пытались договориться с софийским беглер-беком. Ведь им ничего не стоило назвать себя здесь войском ненавистной туркам Речи Посполитой. Но несколько вооруженных стычек, да и имя казацкого атамана Сулимы убедили турок, что они имеют дело с вольными запорожскими казаками, а но с войсками польского короля.
На этом и закончился мирный казацкий поход. Точно вихрем втянуло их в Балканскую войну, и они стали невольными союзниками итальянцев, участниками затяжной войны в долине Дуная. Втянувшись в эту войну, вынуждены были сражаться. Назад теперь не так легко возвращаться, как беспрепятственно шли они летом почти до итальянской границы!
Вот впереди она, знакомая и Сулиме Италия! Он не забыл своего давнего рейда по этой земле. Медальон папы Григория всегда носил при себе, как веское свидетельство участия в Европейской войне.
Более десяти лет назад он тоже воевал на стороне чешского народа. Австрийский цесарь прибрал Чехию к своим рукам, но кому-то из соседних государей завидно стало, они выступили «в защиту чехов» и перессорились между собой…
— Не для нас эта воина, — сказал тогда Максим Кривонос, ища для себя иных путей в жизни.
«Нашел ли? — промелькнула горькая мысль. — Очевидно, итальянские солдаты знают, куда ушли лисовчики…» Вспомнил он и о намеке Богдана, когда они прощались перед этим походом:
— Возможно, где-нибудь встретите и наших лисовчиков! Вам во что бы то ни стало надо встретиться с итальянскими воинами, расспросить их…
И повел Сулима своих казаков не к морю, как договаривались в Килии, а в противоположную сторону, на розыски следов Кривоноса.
— Если удастся, постараемся пробиваться без боя, — советовался Сулима с казаками. — Но если уж турки нагло будут преграждать нам путь к соединению с итальянцами, не жалеть голомозых!
9
Во время встречи с Пясочинским в канун Нового года Богдан сказал: «Я должен лично поговорить с коронным гетманом!..»
Тогда же шла речь о немедленной встрече с гетманом, находившимся в Баре. Но сейчас была не летняя пора, когда в любой момент сел на коня и поехал, а зима. Богдану не приходится краснеть за то, что не выполнил своего обещания. Чигиринский полковник и сам вскоре понял, что ехать Богдану Хмельницкому при таком бездорожье в Бар или в Краков было бы неоправданным геройством. Кстати, и Пясочинский из-за бездорожья вынужден был остановиться в Белой Церкви, пережидая метели и гололедицы. Да и стоит ли Богдану торопиться со встречей с коронным гетманом, чтобы договориться об участии в казацком походе против московского царя?
Правда, ему надо было встретиться и поговорить с Конецпольским! Коронный гетман не только управлял войсками, но и направлял государственную политику Речи Посполитой.
После Нового года никого не удивляло оживление казачества. Реестровым и нереестровым казакам было о чем подумать и поговорить.
— Кажется, писарь у нас дельный, — говорили чигиринцы, узнав о разговоре Богдана с комиссаром коронного гетмана. Даже реестровцы стали с интересом присматриваться к Богдану.
Через Субботов и Чигирин теперь свободно проходили нереестровые казаки, особенно молодежь. Никто не прятал своего оружия, а, наоборот, во всей округе увеличился спрос на сабли и пистоли.
Другая новость молнией распространилась по стране… Умер король Сигизмунд III! На время Речь Посполитая осталась без короля, и казалось, что орел со скипетром державы в когтистых лапах, символизировавший собой власть, остался без короны.
— Ну, братья казаки! Теперь-то уже и у нас спросят мужи Варшавы, кого бы мы желали избрать королем! — передавали чигиринцы слова полковника Острянина.
Действительно ли сказал это Острянин на Сечи или нет, но молва распространилась, как эхо в лесу.
Тогда же шла речь о немедленной встрече с гетманом, находившимся в Баре. Но сейчас была не летняя пора, когда в любой момент сел на коня и поехал, а зима. Богдану не приходится краснеть за то, что не выполнил своего обещания. Чигиринский полковник и сам вскоре понял, что ехать Богдану Хмельницкому при таком бездорожье в Бар или в Краков было бы неоправданным геройством. Кстати, и Пясочинский из-за бездорожья вынужден был остановиться в Белой Церкви, пережидая метели и гололедицы. Да и стоит ли Богдану торопиться со встречей с коронным гетманом, чтобы договориться об участии в казацком походе против московского царя?
Правда, ему надо было встретиться и поговорить с Конецпольским! Коронный гетман не только управлял войсками, но и направлял государственную политику Речи Посполитой.
После Нового года никого не удивляло оживление казачества. Реестровым и нереестровым казакам было о чем подумать и поговорить.
— Кажется, писарь у нас дельный, — говорили чигиринцы, узнав о разговоре Богдана с комиссаром коронного гетмана. Даже реестровцы стали с интересом присматриваться к Богдану.
Через Субботов и Чигирин теперь свободно проходили нереестровые казаки, особенно молодежь. Никто не прятал своего оружия, а, наоборот, во всей округе увеличился спрос на сабли и пистоли.
Другая новость молнией распространилась по стране… Умер король Сигизмунд III! На время Речь Посполитая осталась без короля, и казалось, что орел со скипетром державы в когтистых лапах, символизировавший собой власть, остался без короны.
— Ну, братья казаки! Теперь-то уже и у нас спросят мужи Варшавы, кого бы мы желали избрать королем! — передавали чигиринцы слова полковника Острянина.
Действительно ли сказал это Острянин на Сечи или нет, но молва распространилась, как эхо в лесу.