Страница:
— Что случилось, пан Станислав?.. Кажется, так звали моего ночного гостя? Не могу понять: глухая ночь, едете в сопровождении только одного джуры, когда всюду по Украине рыскают проклятые крымчаки… — заговорил, уже войдя в дом, почтенный хозяин.
— Да все… очень просто, пан Яким. Вместо того чтобы остановиться на ночлег с гусарами в Прохоровке, я вспомнил о вашем гостеприимстве и… обошел стороной их отряд во главе с сотником… И только с казаком-джурой решил заехать к вам. Казалось, до вашего дома рукой подать. Когда-то было куда ближе… — многозначительно засмеялся гусар.
— Так это вы из самой Прохоровки, не глядя на ночь?
— Из Прохоровки, пан Яким. И… не глядя на ночь…
Сомко покачал головой, пожал плечами. Приподнял брови, на мгновение задумался. И ему стало ясно все до мельчайших подробностей. Потом он отлучился из комнаты, выйдя в боковую дверь. Вскоре вернулся вместе с девушкой, неся в руках хлеб-соль и сулею вина под мышкой. Хозяин хотел попотчевать гостя таким же венгерским вином, как и во время их первой встречи.
— Думаю, что после такого перехода пан Стась не откажется? — предложил хозяин.
В комнату вошел молодой, но статный джура Юрко Лысенко. Не зря казаки прозвали его Вовгуром. Неразговорчивый, с нахмуренными бровями, он и впрямь напоминал злого ярчука[16]. На верхней губе у этого стройного казака вызывающе пробивались черные усы. Хозяин, приветливо улыбаясь, пригласил к столу и Юрка, указав на дубовую скамью.
Девушка-служанка, боязно посматривая на юношу, покрыла полотенцем часть стола, поставила закуску и ушла. Ни жену, ни сестру Ганцу хозяин не стал беспокоить в такое позднее время.
…Но ни вино, ни еда, ни глухая ночь — властительница сна и тишины — не могли унять волнения гостей и беспокойства хозяина. Умудренный богатым жизненным опытом купец понимал, что гостей не следует торопить. От этого хмурого казака вряд ли дождешься слова. А молодой гусар, наверно, улучит момент, чтобы открыть хозяину всю свою душу.
Вдруг, будто по сигналу, запели петухи. Гусарский старшина Станислав Хмелевский вздрогнул. А казак лишь повернул к окну голову.
— Верно, пан Яким угадал, есть у нас срочные дела… Да, собственно, и не дела, а смятение человеческой души.
— Ну что же. И у меня, как известно пану гусару, чуткая душа. Выкладывайте все, пан Стась. Выпьем еще венгерского по стаканчику и поговорим… Гляди, и все утихомирится. Не так ли, панове молодцы? Очевидно, зазнобушка?
Хмелевский удивленно посмотрел на хозяина, покачал головой. А казак горько усмехнулся, расправляя плечи. Когда хозяин хотел снова что-то спросить, Станислав поднял руку — не стоит! Вино согрело душу, развязало языки у ночных гостей.
— На Днестре, пан Яким, совершено злодеяние, загублена жизнь и попрано простое человеческое право… И все это уже вошло в злую привычку у нашей польской шляхты. За свою короткую жизнь я не впервые сталкиваюсь с такими позорными их деяниями! А ведь нам, молодым, хотелось бы приносить пользу, а не тревожиться постоянно и… за свою голову!
— Вот оно что!.. Да не тяните, панове! Что-нибудь стряслось с его милостью паном сенатором, вашим отцом?
— Потерпите угадывать! Мой отец в добром здравии, ищет случая, чтобы чем-нибудь угодить польному гетману в этом походе, коль не удалось помочь Жолкевскому во время прошлой битвы… И не спрашивайте, прошу вас. О том, как был убит Наливайко, верный слуга своего народа, рассказывал нам один каменотес во Львове, побратим покойного. Да и славный казацкий атаман Самойло Кишка тоже погиб в Ливонском походе чуть ли не от удара в спину. Молодой еще в ту пору Петр Сагайдачный находился рядом с этим воином, когда чья-то коварная рука позорно оборвала его жизнь. Но Сагайдачный, говорят, неохотно вспоминает об этом. Ну а о том, как летели головы благородных рокошан[17] Жебжидовского, слыхали мы, уже будучи взрослыми.
— Кто же еще погиб? Вы, панове молодцы, начинаете и меня тревожить этой страшной грамоткой злодейски убиенных…
Хозяин поднялся из-за стола и прошел к двери, словно надеясь, что, когда он отойдет, кто-нибудь из гостей осмелится продолжить этот позорный реестр преступлений польской шляхты. Станислав Хмелевский посмотрел на казака, кивнул ему головой.
— Да что тянуть: пана Якова Бородавку казнили, — возмущенно сказал казак и подвинулся на скамье, словно усаживаясь поудобнее.
— Бородавку? — вздрогнул хозяин. Подошел к столу, будто собирался наказать казака за такую ужасную весть.
— Да, Якова Бородавку. Убили, как пса, забежавшего из соседнего двора. Без суда, ни за что, — поднявшись из-за стола, закончил Лысенко.
— Кому это снова захотелось нашей казацкой крови? — будто простонал хозяин.
Хмелевский тоже поднялся. Неужели хозяину не понятно?
— Не стоит произносить здесь имя мерзавца!
— Верно, пан Станислав. Все равно его уничтожат!..
Взволнованный Хмелевский наклонился к столу, наполнил бокалы вином и один протянул джуре. А сам пошел навстречу хозяину, держа два до краев наполненных бокала. В его глазах, красных от бессонницы, вспыхнул злой огонек, лицо побледнело. Только смерть убийцы может принести хоть какое-то успокоение!.. От дрожания рук вино выплескивалось из бокалов. Молодой гусарский старшина жаждал простого человеческого внимания. Может быть, искал сочувствия, совета или братской поддержки. Именно об этом думал сейчас и самый трезвый из них — хозяин дома.
— Наши гетманы или их полковники в тупом угодничестве разозленному иезуитами королю подыскали смелого убийцу. Для такой подлости Корона подготовила достаточно палачей. А о том, чтобы воспитывать людей, заботиться о честных хозяевах нашего польского народа, короли и не думают… — словно в бреду промолвил подвыпивший гусар.
— Если человек еще может мыслить, как пан Станислав, то не только мудрость, но и воля руководит им. Пану бы не шляхтичем, скажу, быть…
— Не все и шляхтичи одним миром мазаны, пан Яким. Немало из них добровольно пошло помогать чешскому пароду бороться за свободу. Слыхали мы о том, что и старший друг нашего уважаемого Богдана Хмельницкого, пан Кривонос, тоже воюет вместе с восставшими чехами где-то на их земле… Найдем и мы когда-нибудь верную дорогу… А наш молодой казак Юрко по поручению Сагайдачного должен был присутствовать при этом позорном убийстве. Да и поручение было хитро придумано. Наказной хотел спрятать концы своего страшного предательства. Джура должен был стать свидетелем непричастности наказного к преступлению. А то, что он опоздал ко времени казни… может, это только хитрый ход…
— Получил наказ только разузнать. А в это время и свершилась казнь, — вздохнув, произнес Юрко. — Пока доскакал… Заруцкому не нужны были свидетели из казаков. Говорят, что казнил его по решению какого-то суда. А где этот суд, кто судья, за какие провинности поплатился он головой?.. Теперь спешит к королю награду получать! Завтра должен проехать через Переяслав в сопровождении сотни гусар…
— Видите ли, пан старшина, короли считают всех нас, украинцев, преступниками. Всем сразу приклеили клеймо государственных преступников! А сами, для того чтобы держать в узде Украину и ее парод, опираются на Заруцких, — пробормотал хозяин.
— Воспринимаю это как упрек шляхте, к которой принадлежу. Но я воспитывался совсем в ином духе, да и не только я один. Я, как тесто у хорошей хозяйки, поднимался, рос, мужал под влиянием своего умного, правдивого и доброго отца. Только казацким судом, как и Жебжидовский, советовал бы я судить проклятых иезуитских пособников и врагов народа! Начнут с Заруцкого, но доберутся и до их наставников из верхушки шляхты! Нет, нет… гнев и ненависть казаков надо не гасить, как гасят сажу в трубе, а…
Воспитанный в духе правдивости, Станислав Хмелевский запнулся, не находя слов. Протянул бокал хозяину и, взяв его под руку, усадил за стол. Потом торжественно обменялись бокалами, словно скрепляли священный заговор… Молча чокнулись так, что вино плеснуло кровавой слезой через край. И одним духом выпили до дна.
Точно давали друг другу рыцарскую присягу!..
3
4
5
6
— Да все… очень просто, пан Яким. Вместо того чтобы остановиться на ночлег с гусарами в Прохоровке, я вспомнил о вашем гостеприимстве и… обошел стороной их отряд во главе с сотником… И только с казаком-джурой решил заехать к вам. Казалось, до вашего дома рукой подать. Когда-то было куда ближе… — многозначительно засмеялся гусар.
— Так это вы из самой Прохоровки, не глядя на ночь?
— Из Прохоровки, пан Яким. И… не глядя на ночь…
Сомко покачал головой, пожал плечами. Приподнял брови, на мгновение задумался. И ему стало ясно все до мельчайших подробностей. Потом он отлучился из комнаты, выйдя в боковую дверь. Вскоре вернулся вместе с девушкой, неся в руках хлеб-соль и сулею вина под мышкой. Хозяин хотел попотчевать гостя таким же венгерским вином, как и во время их первой встречи.
— Думаю, что после такого перехода пан Стась не откажется? — предложил хозяин.
В комнату вошел молодой, но статный джура Юрко Лысенко. Не зря казаки прозвали его Вовгуром. Неразговорчивый, с нахмуренными бровями, он и впрямь напоминал злого ярчука[16]. На верхней губе у этого стройного казака вызывающе пробивались черные усы. Хозяин, приветливо улыбаясь, пригласил к столу и Юрка, указав на дубовую скамью.
Девушка-служанка, боязно посматривая на юношу, покрыла полотенцем часть стола, поставила закуску и ушла. Ни жену, ни сестру Ганцу хозяин не стал беспокоить в такое позднее время.
…Но ни вино, ни еда, ни глухая ночь — властительница сна и тишины — не могли унять волнения гостей и беспокойства хозяина. Умудренный богатым жизненным опытом купец понимал, что гостей не следует торопить. От этого хмурого казака вряд ли дождешься слова. А молодой гусар, наверно, улучит момент, чтобы открыть хозяину всю свою душу.
Вдруг, будто по сигналу, запели петухи. Гусарский старшина Станислав Хмелевский вздрогнул. А казак лишь повернул к окну голову.
— Верно, пан Яким угадал, есть у нас срочные дела… Да, собственно, и не дела, а смятение человеческой души.
— Ну что же. И у меня, как известно пану гусару, чуткая душа. Выкладывайте все, пан Стась. Выпьем еще венгерского по стаканчику и поговорим… Гляди, и все утихомирится. Не так ли, панове молодцы? Очевидно, зазнобушка?
Хмелевский удивленно посмотрел на хозяина, покачал головой. А казак горько усмехнулся, расправляя плечи. Когда хозяин хотел снова что-то спросить, Станислав поднял руку — не стоит! Вино согрело душу, развязало языки у ночных гостей.
— На Днестре, пан Яким, совершено злодеяние, загублена жизнь и попрано простое человеческое право… И все это уже вошло в злую привычку у нашей польской шляхты. За свою короткую жизнь я не впервые сталкиваюсь с такими позорными их деяниями! А ведь нам, молодым, хотелось бы приносить пользу, а не тревожиться постоянно и… за свою голову!
— Вот оно что!.. Да не тяните, панове! Что-нибудь стряслось с его милостью паном сенатором, вашим отцом?
— Потерпите угадывать! Мой отец в добром здравии, ищет случая, чтобы чем-нибудь угодить польному гетману в этом походе, коль не удалось помочь Жолкевскому во время прошлой битвы… И не спрашивайте, прошу вас. О том, как был убит Наливайко, верный слуга своего народа, рассказывал нам один каменотес во Львове, побратим покойного. Да и славный казацкий атаман Самойло Кишка тоже погиб в Ливонском походе чуть ли не от удара в спину. Молодой еще в ту пору Петр Сагайдачный находился рядом с этим воином, когда чья-то коварная рука позорно оборвала его жизнь. Но Сагайдачный, говорят, неохотно вспоминает об этом. Ну а о том, как летели головы благородных рокошан[17] Жебжидовского, слыхали мы, уже будучи взрослыми.
— Кто же еще погиб? Вы, панове молодцы, начинаете и меня тревожить этой страшной грамоткой злодейски убиенных…
Хозяин поднялся из-за стола и прошел к двери, словно надеясь, что, когда он отойдет, кто-нибудь из гостей осмелится продолжить этот позорный реестр преступлений польской шляхты. Станислав Хмелевский посмотрел на казака, кивнул ему головой.
— Да что тянуть: пана Якова Бородавку казнили, — возмущенно сказал казак и подвинулся на скамье, словно усаживаясь поудобнее.
— Бородавку? — вздрогнул хозяин. Подошел к столу, будто собирался наказать казака за такую ужасную весть.
— Да, Якова Бородавку. Убили, как пса, забежавшего из соседнего двора. Без суда, ни за что, — поднявшись из-за стола, закончил Лысенко.
— Кому это снова захотелось нашей казацкой крови? — будто простонал хозяин.
Хмелевский тоже поднялся. Неужели хозяину не понятно?
— Не стоит произносить здесь имя мерзавца!
— Верно, пан Станислав. Все равно его уничтожат!..
Взволнованный Хмелевский наклонился к столу, наполнил бокалы вином и один протянул джуре. А сам пошел навстречу хозяину, держа два до краев наполненных бокала. В его глазах, красных от бессонницы, вспыхнул злой огонек, лицо побледнело. Только смерть убийцы может принести хоть какое-то успокоение!.. От дрожания рук вино выплескивалось из бокалов. Молодой гусарский старшина жаждал простого человеческого внимания. Может быть, искал сочувствия, совета или братской поддержки. Именно об этом думал сейчас и самый трезвый из них — хозяин дома.
— Наши гетманы или их полковники в тупом угодничестве разозленному иезуитами королю подыскали смелого убийцу. Для такой подлости Корона подготовила достаточно палачей. А о том, чтобы воспитывать людей, заботиться о честных хозяевах нашего польского народа, короли и не думают… — словно в бреду промолвил подвыпивший гусар.
— Если человек еще может мыслить, как пан Станислав, то не только мудрость, но и воля руководит им. Пану бы не шляхтичем, скажу, быть…
— Не все и шляхтичи одним миром мазаны, пан Яким. Немало из них добровольно пошло помогать чешскому пароду бороться за свободу. Слыхали мы о том, что и старший друг нашего уважаемого Богдана Хмельницкого, пан Кривонос, тоже воюет вместе с восставшими чехами где-то на их земле… Найдем и мы когда-нибудь верную дорогу… А наш молодой казак Юрко по поручению Сагайдачного должен был присутствовать при этом позорном убийстве. Да и поручение было хитро придумано. Наказной хотел спрятать концы своего страшного предательства. Джура должен был стать свидетелем непричастности наказного к преступлению. А то, что он опоздал ко времени казни… может, это только хитрый ход…
— Получил наказ только разузнать. А в это время и свершилась казнь, — вздохнув, произнес Юрко. — Пока доскакал… Заруцкому не нужны были свидетели из казаков. Говорят, что казнил его по решению какого-то суда. А где этот суд, кто судья, за какие провинности поплатился он головой?.. Теперь спешит к королю награду получать! Завтра должен проехать через Переяслав в сопровождении сотни гусар…
— Видите ли, пан старшина, короли считают всех нас, украинцев, преступниками. Всем сразу приклеили клеймо государственных преступников! А сами, для того чтобы держать в узде Украину и ее парод, опираются на Заруцких, — пробормотал хозяин.
— Воспринимаю это как упрек шляхте, к которой принадлежу. Но я воспитывался совсем в ином духе, да и не только я один. Я, как тесто у хорошей хозяйки, поднимался, рос, мужал под влиянием своего умного, правдивого и доброго отца. Только казацким судом, как и Жебжидовский, советовал бы я судить проклятых иезуитских пособников и врагов народа! Начнут с Заруцкого, но доберутся и до их наставников из верхушки шляхты! Нет, нет… гнев и ненависть казаков надо не гасить, как гасят сажу в трубе, а…
Воспитанный в духе правдивости, Станислав Хмелевский запнулся, не находя слов. Протянул бокал хозяину и, взяв его под руку, усадил за стол. Потом торжественно обменялись бокалами, словно скрепляли священный заговор… Молча чокнулись так, что вино плеснуло кровавой слезой через край. И одним духом выпили до дна.
Точно давали друг другу рыцарскую присягу!..
3
Словно пожар от удара молнии, вспыхнула вторая военная лихорадка в Турции. С севера надвигались черные тучи. Турецкий султан, обуреваемый странным желанием прославиться в военном походе, придумывал вместе с матерью все новые и все более коварные планы. Избавившись от брата — претендента на престол, султан загорелся желанием привлечь к себе внимание, возвыситься военными победами. Деспотизм и несбыточные мечты султана о военном триумфе толкали страну в пропасть и к упадку ее военного могущества на континенте.
Снова война, и снова с поляками — чтобы завершить столетнюю борьбу за полное подчинение Польши и Европы мусульманскому Востоку! Молодой султан был занят подготовкой к военному походу на молдавские земли и ни о чем другом не думал…
Именно во время этой военной лихорадки, которой был охвачен султанский двор, двое молодых греков, православных священников, выполняли рискованное поручение патриарха Кирилла. Вдохновленные религиозным подвигом, они обещали святейшему не только проводить беглецов к морю, но и помочь им выбраться на волю. Они подготовили надежный баркас с веслами и парусом.
Была еще ночь и над городом нависла сонная тишина, когда они вышли из резиденции патриарха в Стамбуле. Сам святейший Кирилл Лукарис провожал до обитой железом калитки усадьбы патриархии только одного беглеца. О других он позаботился заранее и о них не беспокоился: болгарин-янычар, турок — тоже из военных. Они сумеют легко ускользнуть незаметно, пользуясь военной сумятицей.
Богдану так и не удалось днем повидаться с патриархом, своим старым другом и единомышленником, так много сделавшим для его побега.
— Благословенна мать, которая своим чистым от лукавства света молоком вскормила такого сына! — произнес патриарх, благословляя Богдана на рискованный побег. — Не стал ты, сын мой, католиком, когда учился в иезуитской коллегии во Львове! Так какой же из тебя мусульманин, в неволе и в беде принявший магометанство?.. Да простит святая троица единосущная этот невольный грех твой, сын мой. Будешь ли ты ревностным христианином — не знаю, предсказывать не стану… Твои увлечения мученическим подвигом патриота-безбожника Кампанеллы похвальны! Кампанелла настоящий мученик, отдавший свою жизнь за науку будущего, за равенство меж людьми!.. В темнице, во время пыток, он проклинал иезуитов, врагов справедливой веры и науки… Благословляю тебя, брата во Христе, на такой же подвиг, на самоотверженное служение христианскому народу!..
Патриарх еще раз благословил и поцеловал в чело своего молодого друга, отправляя его в путь в сопровождении своих надежных людей.
— Стоит ли рассказывать кому, мой юный друг, о том, что ты был отуречен и мусульманскими молитвами от азана до азана осквернял свои уста? Мой медальон с образом Христа-спасителя, как булла всепрощающая, поможет тебе, когда попадешь к христианам, сущим на земле.
На востоке загорался рассвет. Двое греков, слуг патриарха, Назрулла с янычарами — албанцем Ноем и болгарином Испирликом — поджидали Богдана, прощавшегося с патриархом. А глава греческой церкви в столице Византии возложил свою руку на непокрытую голову беглеца — он благословлял в опасный путь сына, возвращающегося на землю родной матери. Богдан прощался с патриархом ночью, словно с покойником в заколоченном гробу. Так и не увидел ни седых волос, ни выражения глаз — все скрыла темнота, только, как сон, запечатлелись в сознании феерическая ночь, силуэт старца и его голос…
Оба дрожали от волнения.
Только образ патриарха, возникавший в воображении Богдана, точно светоч добра и побратимства, вдохновлял его на борьбу за родной край. С этой же минуты буду бороться и мстить, преодолевая на своем пути опасность, решил он. Патриарху тоже нелегко сохранить в окружении врагов эту твердыню.
Богдан знал, что его ждут, и, распрощавшись с патриархом, побежал к своим бескорыстным, почти незнакомым ему спасителям.
Только одного Назруллу он знал! Знал и его желание отомстить за своих обездоленных детей, обесчещенную жену. Все они, как и Богдан, были одеты в современную военную форму одного из янычарских султанских отрядов. Даже вооружены были двумя самопалами, раздобытыми в арсеналах патриарха!
Назрулла познакомил Богдана с греками и беглецами янычарами уже тогда, когда все торопливо шагали по извилистым улицам города.
— Ной — албанец. Был взят в плен вместе с отцом и стал янычаром, чтобы спасти старика. Турки не сдержали своего слова, отец Ноя погиб на военной галере. И сын поклялся отомстить за смерть отца. А это — болгарин Испирлик, конюх одного из янычарских отрядов в Истамбуле. До сих пор помнит, как рыдала мать, когда забирали у нее его, четырехлетнего малыша, одного мальчика от десяти дворов. Свое болгарское имя забыл, а мать помнит до сих пор. Ради нее и убегает из янычарского отряда.
Так образовался этот «янычарский» отряд беглецов, спешивший в Кыркларели, по дороге в которую двигались войска молодого султана. Из Кыркларели они отправятся к морю, где уже несколько дней идут бои с казаками, приплывшими туда на чайках. Беглецы, как янычары, должны влиться в ряды воюющих, а потом, улучив удобный момент, присоединиться к казакам. План бегства разрабатывал сам патриарх Кирилл Лукарис!
Снова война, и снова с поляками — чтобы завершить столетнюю борьбу за полное подчинение Польши и Европы мусульманскому Востоку! Молодой султан был занят подготовкой к военному походу на молдавские земли и ни о чем другом не думал…
Именно во время этой военной лихорадки, которой был охвачен султанский двор, двое молодых греков, православных священников, выполняли рискованное поручение патриарха Кирилла. Вдохновленные религиозным подвигом, они обещали святейшему не только проводить беглецов к морю, но и помочь им выбраться на волю. Они подготовили надежный баркас с веслами и парусом.
Была еще ночь и над городом нависла сонная тишина, когда они вышли из резиденции патриарха в Стамбуле. Сам святейший Кирилл Лукарис провожал до обитой железом калитки усадьбы патриархии только одного беглеца. О других он позаботился заранее и о них не беспокоился: болгарин-янычар, турок — тоже из военных. Они сумеют легко ускользнуть незаметно, пользуясь военной сумятицей.
Богдану так и не удалось днем повидаться с патриархом, своим старым другом и единомышленником, так много сделавшим для его побега.
— Благословенна мать, которая своим чистым от лукавства света молоком вскормила такого сына! — произнес патриарх, благословляя Богдана на рискованный побег. — Не стал ты, сын мой, католиком, когда учился в иезуитской коллегии во Львове! Так какой же из тебя мусульманин, в неволе и в беде принявший магометанство?.. Да простит святая троица единосущная этот невольный грех твой, сын мой. Будешь ли ты ревностным христианином — не знаю, предсказывать не стану… Твои увлечения мученическим подвигом патриота-безбожника Кампанеллы похвальны! Кампанелла настоящий мученик, отдавший свою жизнь за науку будущего, за равенство меж людьми!.. В темнице, во время пыток, он проклинал иезуитов, врагов справедливой веры и науки… Благословляю тебя, брата во Христе, на такой же подвиг, на самоотверженное служение христианскому народу!..
Патриарх еще раз благословил и поцеловал в чело своего молодого друга, отправляя его в путь в сопровождении своих надежных людей.
— Стоит ли рассказывать кому, мой юный друг, о том, что ты был отуречен и мусульманскими молитвами от азана до азана осквернял свои уста? Мой медальон с образом Христа-спасителя, как булла всепрощающая, поможет тебе, когда попадешь к христианам, сущим на земле.
На востоке загорался рассвет. Двое греков, слуг патриарха, Назрулла с янычарами — албанцем Ноем и болгарином Испирликом — поджидали Богдана, прощавшегося с патриархом. А глава греческой церкви в столице Византии возложил свою руку на непокрытую голову беглеца — он благословлял в опасный путь сына, возвращающегося на землю родной матери. Богдан прощался с патриархом ночью, словно с покойником в заколоченном гробу. Так и не увидел ни седых волос, ни выражения глаз — все скрыла темнота, только, как сон, запечатлелись в сознании феерическая ночь, силуэт старца и его голос…
Оба дрожали от волнения.
Только образ патриарха, возникавший в воображении Богдана, точно светоч добра и побратимства, вдохновлял его на борьбу за родной край. С этой же минуты буду бороться и мстить, преодолевая на своем пути опасность, решил он. Патриарху тоже нелегко сохранить в окружении врагов эту твердыню.
Богдан знал, что его ждут, и, распрощавшись с патриархом, побежал к своим бескорыстным, почти незнакомым ему спасителям.
Только одного Назруллу он знал! Знал и его желание отомстить за своих обездоленных детей, обесчещенную жену. Все они, как и Богдан, были одеты в современную военную форму одного из янычарских султанских отрядов. Даже вооружены были двумя самопалами, раздобытыми в арсеналах патриарха!
Назрулла познакомил Богдана с греками и беглецами янычарами уже тогда, когда все торопливо шагали по извилистым улицам города.
— Ной — албанец. Был взят в плен вместе с отцом и стал янычаром, чтобы спасти старика. Турки не сдержали своего слова, отец Ноя погиб на военной галере. И сын поклялся отомстить за смерть отца. А это — болгарин Испирлик, конюх одного из янычарских отрядов в Истамбуле. До сих пор помнит, как рыдала мать, когда забирали у нее его, четырехлетнего малыша, одного мальчика от десяти дворов. Свое болгарское имя забыл, а мать помнит до сих пор. Ради нее и убегает из янычарского отряда.
Так образовался этот «янычарский» отряд беглецов, спешивший в Кыркларели, по дороге в которую двигались войска молодого султана. Из Кыркларели они отправятся к морю, где уже несколько дней идут бои с казаками, приплывшими туда на чайках. Беглецы, как янычары, должны влиться в ряды воюющих, а потом, улучив удобный момент, присоединиться к казакам. План бегства разрабатывал сам патриарх Кирилл Лукарис!
4
В приморских лесах и буераках было куда многолюднее, чем в глубине страны. Молодой султан под звуки барабанов шел покорять Польшу, а может, и всю Европу. Сосредоточение трехсоттысячной армады на одном направлении действительно поражало мощью и нагоняло страх даже на правителей западноевропейских стран.
Ржали кони, ревели волы, покачивали горбами верблюды. Даже четырех слонов забрал в поход высокомерный султан, чтобы нагонять страх на своих врагов. По следам этой армии не утихал шум, похожий на стон земли, перекликаясь с гулом моря. А море бурлило, вспенивая волны, бушевало в непогоду, днем и ночью.
В этот поток войска влились и беглецы. Осторожно петляя между отрядами, старались не встречаться с янычарами. Им надо незаметно проникнуть на глухой скалистый берег. И они то появлялись, то опять исчезали в приморских дебрях. Только один из греков знал условленное место, где их должен был поджидать контрабандист-турок с баркасом. Турок ценил внимание и деньги патриарха. Огромные партии смирненского ладана покупали европейские купцы у него по рекомендации патриарха. Неоднократно преподобный отец помогал этому постоянно рисковавшему контрабандисту выпутаться из беды.
Турок взялся переправить беглецов и часть своего товара на чайки казаков, которые должны были высадиться на стамбульском побережье.
После нескольких дней скитания в прибрежных кустарниках беглецам наконец удалось оторваться от султанских военных отрядов и от бдительного глаза их командиров. Лишь на болгарской пограничной полосе они нашли турка и его баркас. И хотя они были очень утомлены многодневными опасными переходами, закон контрабанды вынуждал их немедленно, ночью выбираться из прибрежных зарослей и выходить в открытое море.
Вот и Черное море, бушующая стихия, безграничные просторы и неизвестность!
Богдан хорошо понимал, что сейчас у них на счету каждая минута. Беглецы знали о том, что еще позавчера прекратились бои турок с казацкими чайками. Три дня прошло, как они оторвались от султанских войск, скрываясь и уходя от преследования отрядов береговой охраны. Именно на этот берег несколько дней тому назад высадился и отряд казаков с разбитой чайки. Туркам, преследовавшим их, оставили в челне только четырех убитых во время рукопашной схватки с галерой Галила-паши. Куда скрылись остальные казаки, прорвавшиеся на берег? И хотя следы их затерялись, янычары все еще рыскали в прибрежных кустарниках.
Отряды янычар и моряков прочесывали лес на побережье, задерживая каждого человека. Один из греков, сопровождавших по поручению патриарха беглецов, неожиданно столкнулся с янычарами. Убежать от них или обмануть — никакой возможности не было. И он вступил в бой с турками, чтобы предупредить друзей о грозящей им опасности.
Беглецы с болью в сердце вынуждены были молниеносно изменить направление…
Буря чувств охватила душу Богдана, когда он наконец оказался на вершине скалы, которая, казалось, звенела как струна от ударов волн! В клокочущем безграничном морском просторе его глаза искали если не землю, то хотя бы звездочку, мерцавшую над ней. А черная морская пучина только хохотом отвечала ему, жаждущему увидеть свой родной край!..
Назрулла схватил за руку замечтавшегося Богдана и насильно потащил к баркасу. Им пришлось прыгать с обрыва, брести по бушующему морю, прегражденному острыми, мшистыми скалами, за которыми покачивался баркас.
А на востоке занималась заря, подчеркивая величие разбушевавшегося моря. В небо уже поднялись стрелы ярких лучей утопавшего в волнах солнца.
— На весла! — крикнул турок-контрабандист.
Оставшийся слуга патриарха с мольбой глядел на контрабандиста, все еще надеясь на возвращение своего друга. «Своей головой отвечаете, дети мои, за жизнь моего юного друга!..» — до сих пор звучали в его сознании слова патриарха.
Богдан не прислушивался к приказам контрабандиста, он верил в искренность людей, помогавших ему бежать. Турок-контрабандист сказал, что до рассвета они должны покинуть это место и уйти в открытое море. Богдан взялся за весла вместе с болгарином. Назрулла сел рядом с осиротевшим греком, выражая ему искреннее сочувствие. Хозяин и командир баркаса стоял у руля, грудью опираясь на него. Кому как не ему надо искать выход, когда рухнули неожиданно надежды на передачу беглецов запорожцам. Все пути к казакам оказались отрезанными.
Беглецы, забыв об усталости, изо всех сил налегли на весла. Баркас оторвался от берега и понесся в открытое море, разрезая бурлящие, пенящиеся волны. Вода захлестывала баркас. Свободный от гребли албанец энергично вычерпывал деревянным ковшом воду из баркаса. У них был и парус. Но как поднять его при таком порывистом ветре и высокой волне! Ведь этот ветер больше всего и навредил стремительным чайкам отважного полковника Мефодия Мосиенко, заливая их водой.
Об этом рассказал беглецам верный патриарху турок, хозяин баркаса. Казаки дважды приближались к Босфору, и каждый раз не столько Галила-паша, сколько море вступало с ними в бой. Нападение казаков на Стамбул в этот раз было безуспешным. Только однажды ночью казакам удалось навязать бой кораблям Галилы-паши и отбить у него более десятка бортовых пушек. Но к утру нападающие и сами не досчитались шести чаек. Среди них и чайка, на которой находился их полковник. Остальным чайкам пришлось уйти в море. Одна затонула уже у берегов Болгарии, где высадились казаки после ожесточенной схватки.
— А казаки спаслись? — спросил Богдан, не подумав.
— Это как кому повезет, эфенди, — пожал плечами рассудительный турок. — В таких волнах казак, как в густом лесу: разве только заблудится, а в руки врагу не дастся! А кому посчастливится добраться до болгарского улуса, тот будет принят там как родной, ведь одной веры люди!..
Богдан вздрогнул от ощущения какой-то новой силы. «Одной веры люди!..» Казацкие чайки разбрелись теперь по бушующему морю, просторы которого стали для них перелесками и буераками. В них легче спрятаться, чем искать. Морякам Галилы-паши не найти и не догнать их. Но найдет ли их утлый баркас контрабандиста? Казаки настороженно блуждают по морскому простору, присматриваются к чужим и разят, не спрашивая, кто такие. А ведь беглецы в янычарской форме…
— Грести, зорко следя за берегом, не удаляясь от него и… избегая встреч с какими бы то ни было галерами! — вдруг властно сказал Богдан, поняв, что ему самому теперь следует позаботиться о своем спасении. — Не терять из виду берег, плыть вдоль него на север, к устью Дуная!..
Турок с нескрываемым интересом посмотрел на неожиданно объявившегося командира. Словно только сейчас заметил его на своем баркасе. Покачал, головой, невольно вздохнул. На своем веку, за время рискованного морского промысла, он видел всяких людей. Но среди молодых такого не встречал. К тому же он уже подумывал о возвращении на берег, чтобы в чаще леса укрыться от бури. А к устью Дуная — не рукой подать! Еды взяли немного.
— Был уговор, что плывем до встречи с первой казацкой чайкой, — попытался он возразить.
— Уговор остается уговором, эфенди. Но чайки, видимо, теперь прибило волной к берегу. Давайте поищем их в прибрежных водах, — быстро сообразил Богдан.
Этот разговор слышали все на баркасе. Рискованное путешествие по бурному морю заставляло каждого напрягать внимание, прислушиваться ко всему. Янычар-болгарин Испирлик в душе соглашался с Богданом. Ведь берег — это уже его родная земля. Там живет мать!
…И днем, и наступавшей бурной ночью, более безопасной для бегства, Богдан, не бросая весел, командовал как старшой. Трое суток качались они в колыбели бушующего моря. Богдан почувствовал, что значит свобода! Морские волны, их пенистые гребни способствовали этому. Им нет преград! Но ему теперь не волны, навевающие мысли о свободе, станут преградой на пути к ней.
На вторые сутки установили на баркасе дежурство, поочередно отдыхали. Только Богдан не мог уснуть во время отдыха. Порой он, гребя, чувствовал, как вдруг исчезал на мгновение окружающий мир и бушующее море. И только образ плачущей матери всплывал у него перед глазами. Но тут же его заслонял другой: растрепанные густые волосы, прикрывающие злые глаза блудницы, ее чарующий, пленительный голос и тянущиеся к его горлу хищные руки…
Он тут же просыпался и налегал на весла.
Ржали кони, ревели волы, покачивали горбами верблюды. Даже четырех слонов забрал в поход высокомерный султан, чтобы нагонять страх на своих врагов. По следам этой армии не утихал шум, похожий на стон земли, перекликаясь с гулом моря. А море бурлило, вспенивая волны, бушевало в непогоду, днем и ночью.
В этот поток войска влились и беглецы. Осторожно петляя между отрядами, старались не встречаться с янычарами. Им надо незаметно проникнуть на глухой скалистый берег. И они то появлялись, то опять исчезали в приморских дебрях. Только один из греков знал условленное место, где их должен был поджидать контрабандист-турок с баркасом. Турок ценил внимание и деньги патриарха. Огромные партии смирненского ладана покупали европейские купцы у него по рекомендации патриарха. Неоднократно преподобный отец помогал этому постоянно рисковавшему контрабандисту выпутаться из беды.
Турок взялся переправить беглецов и часть своего товара на чайки казаков, которые должны были высадиться на стамбульском побережье.
После нескольких дней скитания в прибрежных кустарниках беглецам наконец удалось оторваться от султанских военных отрядов и от бдительного глаза их командиров. Лишь на болгарской пограничной полосе они нашли турка и его баркас. И хотя они были очень утомлены многодневными опасными переходами, закон контрабанды вынуждал их немедленно, ночью выбираться из прибрежных зарослей и выходить в открытое море.
Вот и Черное море, бушующая стихия, безграничные просторы и неизвестность!
Богдан хорошо понимал, что сейчас у них на счету каждая минута. Беглецы знали о том, что еще позавчера прекратились бои турок с казацкими чайками. Три дня прошло, как они оторвались от султанских войск, скрываясь и уходя от преследования отрядов береговой охраны. Именно на этот берег несколько дней тому назад высадился и отряд казаков с разбитой чайки. Туркам, преследовавшим их, оставили в челне только четырех убитых во время рукопашной схватки с галерой Галила-паши. Куда скрылись остальные казаки, прорвавшиеся на берег? И хотя следы их затерялись, янычары все еще рыскали в прибрежных кустарниках.
Отряды янычар и моряков прочесывали лес на побережье, задерживая каждого человека. Один из греков, сопровождавших по поручению патриарха беглецов, неожиданно столкнулся с янычарами. Убежать от них или обмануть — никакой возможности не было. И он вступил в бой с турками, чтобы предупредить друзей о грозящей им опасности.
Беглецы с болью в сердце вынуждены были молниеносно изменить направление…
Буря чувств охватила душу Богдана, когда он наконец оказался на вершине скалы, которая, казалось, звенела как струна от ударов волн! В клокочущем безграничном морском просторе его глаза искали если не землю, то хотя бы звездочку, мерцавшую над ней. А черная морская пучина только хохотом отвечала ему, жаждущему увидеть свой родной край!..
Назрулла схватил за руку замечтавшегося Богдана и насильно потащил к баркасу. Им пришлось прыгать с обрыва, брести по бушующему морю, прегражденному острыми, мшистыми скалами, за которыми покачивался баркас.
А на востоке занималась заря, подчеркивая величие разбушевавшегося моря. В небо уже поднялись стрелы ярких лучей утопавшего в волнах солнца.
— На весла! — крикнул турок-контрабандист.
Оставшийся слуга патриарха с мольбой глядел на контрабандиста, все еще надеясь на возвращение своего друга. «Своей головой отвечаете, дети мои, за жизнь моего юного друга!..» — до сих пор звучали в его сознании слова патриарха.
Богдан не прислушивался к приказам контрабандиста, он верил в искренность людей, помогавших ему бежать. Турок-контрабандист сказал, что до рассвета они должны покинуть это место и уйти в открытое море. Богдан взялся за весла вместе с болгарином. Назрулла сел рядом с осиротевшим греком, выражая ему искреннее сочувствие. Хозяин и командир баркаса стоял у руля, грудью опираясь на него. Кому как не ему надо искать выход, когда рухнули неожиданно надежды на передачу беглецов запорожцам. Все пути к казакам оказались отрезанными.
Беглецы, забыв об усталости, изо всех сил налегли на весла. Баркас оторвался от берега и понесся в открытое море, разрезая бурлящие, пенящиеся волны. Вода захлестывала баркас. Свободный от гребли албанец энергично вычерпывал деревянным ковшом воду из баркаса. У них был и парус. Но как поднять его при таком порывистом ветре и высокой волне! Ведь этот ветер больше всего и навредил стремительным чайкам отважного полковника Мефодия Мосиенко, заливая их водой.
Об этом рассказал беглецам верный патриарху турок, хозяин баркаса. Казаки дважды приближались к Босфору, и каждый раз не столько Галила-паша, сколько море вступало с ними в бой. Нападение казаков на Стамбул в этот раз было безуспешным. Только однажды ночью казакам удалось навязать бой кораблям Галилы-паши и отбить у него более десятка бортовых пушек. Но к утру нападающие и сами не досчитались шести чаек. Среди них и чайка, на которой находился их полковник. Остальным чайкам пришлось уйти в море. Одна затонула уже у берегов Болгарии, где высадились казаки после ожесточенной схватки.
— А казаки спаслись? — спросил Богдан, не подумав.
— Это как кому повезет, эфенди, — пожал плечами рассудительный турок. — В таких волнах казак, как в густом лесу: разве только заблудится, а в руки врагу не дастся! А кому посчастливится добраться до болгарского улуса, тот будет принят там как родной, ведь одной веры люди!..
Богдан вздрогнул от ощущения какой-то новой силы. «Одной веры люди!..» Казацкие чайки разбрелись теперь по бушующему морю, просторы которого стали для них перелесками и буераками. В них легче спрятаться, чем искать. Морякам Галилы-паши не найти и не догнать их. Но найдет ли их утлый баркас контрабандиста? Казаки настороженно блуждают по морскому простору, присматриваются к чужим и разят, не спрашивая, кто такие. А ведь беглецы в янычарской форме…
— Грести, зорко следя за берегом, не удаляясь от него и… избегая встреч с какими бы то ни было галерами! — вдруг властно сказал Богдан, поняв, что ему самому теперь следует позаботиться о своем спасении. — Не терять из виду берег, плыть вдоль него на север, к устью Дуная!..
Турок с нескрываемым интересом посмотрел на неожиданно объявившегося командира. Словно только сейчас заметил его на своем баркасе. Покачал, головой, невольно вздохнул. На своем веку, за время рискованного морского промысла, он видел всяких людей. Но среди молодых такого не встречал. К тому же он уже подумывал о возвращении на берег, чтобы в чаще леса укрыться от бури. А к устью Дуная — не рукой подать! Еды взяли немного.
— Был уговор, что плывем до встречи с первой казацкой чайкой, — попытался он возразить.
— Уговор остается уговором, эфенди. Но чайки, видимо, теперь прибило волной к берегу. Давайте поищем их в прибрежных водах, — быстро сообразил Богдан.
Этот разговор слышали все на баркасе. Рискованное путешествие по бурному морю заставляло каждого напрягать внимание, прислушиваться ко всему. Янычар-болгарин Испирлик в душе соглашался с Богданом. Ведь берег — это уже его родная земля. Там живет мать!
…И днем, и наступавшей бурной ночью, более безопасной для бегства, Богдан, не бросая весел, командовал как старшой. Трое суток качались они в колыбели бушующего моря. Богдан почувствовал, что значит свобода! Морские волны, их пенистые гребни способствовали этому. Им нет преград! Но ему теперь не волны, навевающие мысли о свободе, станут преградой на пути к ней.
На вторые сутки установили на баркасе дежурство, поочередно отдыхали. Только Богдан не мог уснуть во время отдыха. Порой он, гребя, чувствовал, как вдруг исчезал на мгновение окружающий мир и бушующее море. И только образ плачущей матери всплывал у него перед глазами. Но тут же его заслонял другой: растрепанные густые волосы, прикрывающие злые глаза блудницы, ее чарующий, пленительный голос и тянущиеся к его горлу хищные руки…
Он тут же просыпался и налегал на весла.
5
На третий день нечеловеческой борьбы с морем обессиленный Богдан уснул за веслом. Контрабандист не разрешил будить его, направляя баркас ближе к берегу. А как хотелось изменить направление, распустив паруса, мчаться к родным берегам.
Но он дал слово патриарху, и это обязывало его. В суровой жизни контрабандиста можно пренебречь всем: законами государства, запрещающими контрабандную торговлю, законами войны, которой занят султан и вся страна, своей семьей, постоянно подвергающейся опасности. Но нельзя потерять доверие патриарха, на котором держится его «дело», пренебрегать таким доверием он не имеет права. И не будет!
— Ай-вай! — вдруг испуганно воскликнул он, невольно посмотрев в открытое море.
Две военные галеры Галилы-паши, освещенные солнцем, четко вырисовывались на гребнях волн. Не было сомнения, что на галерах тоже заметили баркас с янычарами, упорно пробивавшийся к болгарскому берегу. Обе галеры на вздутых парусах неслись вместе с волнами прямо к берегу, держа курс на баркас контрабандиста.
Турок не растерялся, а спокойно обдумывал, как спастись. Его возглас услышали все, кто сидел на веслах. Даже Богдан проснулся от его тревожного крика. Он вмиг оценил обстановку. Только спросил:
— Что будешь делать, бай-ота? — И еще энергичнее налег на весла.
— Скорее к берегу! В лесу, в кустах спрятаться, словно ветром вас опрокинуло в бездну морскую! — приказывал контрабандист, направляя баркас к берегу.
Совсем недавно они обогнули эти скалистые берега. Теперь снова возвратились к ним. Впереди виднелась прибрежная песчаная коса, на которой торчали огромные каменные глыбы, будто нарочито разбросанные по ней. Зеленовато-коричневые водоросли раскачивались на волнах, сдерживаемых отмелью.
— За борт, грести к берегу! — приказал контрабандист, воспользовавшись моментом, когда обе военные галеры скрылись за высокими гребнями волн.
Беглецам не надо было повторять приказание. Как один бросили весла и выпрыгнули за борт, погружаясь в воду. Сам контрабандист тоже прыгнул в море, но не покинул своего баркаса, а стал топить его.
Когда-то, еще в Чигирине, Богдан по-мальчишески учился плавать в Тясьмине. Плавал, опираясь ногами о песчаное дно реки. Тогда ему казалось, что он умеет плавать. Но когда это было!..
Море, точно мачеха неродного ребенка в купели, схватило баркас в свои объятия, заливая его, раскачивая на пенистых гребнях. К счастью Богдана, когда он уже начал захлебываться, его ноги вдруг коснулись песчаного с галькой дна, стали скользить по замшелым камням. И все же он продвигался к берегу. Ему помогали набегавшие волны, которые порой хотя и сбивали с ног, но и подгоняли к берегу.
Вскоре Богдан уже твердо стоял на ногах и быстро брел к зарослям ивняка и камыша. Обернувшись, он подумал: а где же товарищи? Слева от себя заметил Назруллу, на карачках выбиравшегося из воды. Вдали точками мелькали головы других. Ни баркаса, ни его хозяина Богдан уже не видел… Только военные галеры быстрее стали приближаться к крутому берегу, где только что высадились беглецы.
Но он дал слово патриарху, и это обязывало его. В суровой жизни контрабандиста можно пренебречь всем: законами государства, запрещающими контрабандную торговлю, законами войны, которой занят султан и вся страна, своей семьей, постоянно подвергающейся опасности. Но нельзя потерять доверие патриарха, на котором держится его «дело», пренебрегать таким доверием он не имеет права. И не будет!
— Ай-вай! — вдруг испуганно воскликнул он, невольно посмотрев в открытое море.
Две военные галеры Галилы-паши, освещенные солнцем, четко вырисовывались на гребнях волн. Не было сомнения, что на галерах тоже заметили баркас с янычарами, упорно пробивавшийся к болгарскому берегу. Обе галеры на вздутых парусах неслись вместе с волнами прямо к берегу, держа курс на баркас контрабандиста.
Турок не растерялся, а спокойно обдумывал, как спастись. Его возглас услышали все, кто сидел на веслах. Даже Богдан проснулся от его тревожного крика. Он вмиг оценил обстановку. Только спросил:
— Что будешь делать, бай-ота? — И еще энергичнее налег на весла.
— Скорее к берегу! В лесу, в кустах спрятаться, словно ветром вас опрокинуло в бездну морскую! — приказывал контрабандист, направляя баркас к берегу.
Совсем недавно они обогнули эти скалистые берега. Теперь снова возвратились к ним. Впереди виднелась прибрежная песчаная коса, на которой торчали огромные каменные глыбы, будто нарочито разбросанные по ней. Зеленовато-коричневые водоросли раскачивались на волнах, сдерживаемых отмелью.
— За борт, грести к берегу! — приказал контрабандист, воспользовавшись моментом, когда обе военные галеры скрылись за высокими гребнями волн.
Беглецам не надо было повторять приказание. Как один бросили весла и выпрыгнули за борт, погружаясь в воду. Сам контрабандист тоже прыгнул в море, но не покинул своего баркаса, а стал топить его.
Когда-то, еще в Чигирине, Богдан по-мальчишески учился плавать в Тясьмине. Плавал, опираясь ногами о песчаное дно реки. Тогда ему казалось, что он умеет плавать. Но когда это было!..
Море, точно мачеха неродного ребенка в купели, схватило баркас в свои объятия, заливая его, раскачивая на пенистых гребнях. К счастью Богдана, когда он уже начал захлебываться, его ноги вдруг коснулись песчаного с галькой дна, стали скользить по замшелым камням. И все же он продвигался к берегу. Ему помогали набегавшие волны, которые порой хотя и сбивали с ног, но и подгоняли к берегу.
Вскоре Богдан уже твердо стоял на ногах и быстро брел к зарослям ивняка и камыша. Обернувшись, он подумал: а где же товарищи? Слева от себя заметил Назруллу, на карачках выбиравшегося из воды. Вдали точками мелькали головы других. Ни баркаса, ни его хозяина Богдан уже не видел… Только военные галеры быстрее стали приближаться к крутому берегу, где только что высадились беглецы.
6
Густой лозняк и камыш, среди которых вился ручеек. Стремительный, прозрачный ручеек пресной воды!
— Хмель-ака может напиться. Хорошая проточная вода… — предложил Богдану Назрулла, высунув голову из камыша.
— Хмель-ака может напиться. Хорошая проточная вода… — предложил Богдану Назрулла, высунув голову из камыша.