Лебедев Andrew. New-Пигмалионъ

   Дюрыгин сперва дал отбой разговора, а потом уже начал ругаться.
   – Дура, дура, сколько раз ей говорил, что ездит не аккуратно, всегда под мигающий зеленый, почти уже на красный, всегда шьет из ряда в ряд, всегда подрезает, вот и нарвалась!
   Но надо было ехать выручать подругу.
   Вот главному – тому хорошо, у него в прошлый год жена в аварию попала, так он сам на разборку не поехал, у него на такой случай помощник и зам по безопасности имеется.
   А вот Дюрыгин еще до такого уровня не дорос.
   – Ничего, вот шоу свое убойное запущу, тогда посмотрим, как карьера пойдет, – утешал себя Дюрыгин.
   Но чтобы шоу запустилось, надо было как минимум – найти ведущую.
 

***

 
   Когда вдоволь настоявшись в пробках, "мазда" с Дюрыгиным доехала-таки до названного Людмилой перекрестка, ни ребят, что въехали в Людмилу, ни ГАИшников, ни аварийных страховых комиссаров уже не было.
   Была только откатанная в сторону покореженная людмилкина "пежуха", да сама владелица машины в ней.
   – Ну что? Где все? – спросил Дюрыгин, подойдя к обессиленной подруге.
   – Ты чего так долго ехал?
   – Так пробки же.
   – Все равно долго.
   – А где виновники? Где ГАИ?
   – Уже разъехались. Протоколы составили и уехали. У меня еще и права забрали.
   – А та машина?
   – А там такой джип, ты бы его видал, на нем ни царапины.
   – Понятно.
   Дюрыгин в задумчивости обошел машину Людмилы.
   Ехать на ней было нельзя.
   Смятое крыло прижало правое колесо, лишая его возможности не только поворачиваться влево или вправо, но даже просто крутиться.
   – Ремонту тысяч на пять, – пробормотал Дюрыгин.
   – Ты думаешь? – недоверчиво спросила Людмила – Мне так кажется, хотя я расценок на "пежо" точно не знаю.
   – А сейчас то что делать? – спросила Людмила.
   – Что делать? Звонить в эвакуатор, грузить и везти прямо на станцию "пежо".
   – У меня вон их карточка есть, – сказала Людмила, вынимая из сумочки визитку, – давай, позвоним.
   На станции девушка долго соединяла с мастером по ремонту, тот записал адрес и сказал, что эвакуатор приедет примерно через час, или через час двадцать.
   – Ну, что делать будем? – спросила Люда.
   – А пойдем вон в кафе, посидим что ли, подкрепимся, – ответил Дюрыгин, махнув в сторону вывески с веселым названием Кафе "Авария".
   Заперли машины, пошли в "аварию".
   Внутри оказалось очень даже пристойно. И если сесть возле окна, то было видно перекресток, и можно было наблюдать когда приедет эвакуатор.
   Заказали кофе "эспрессо" и фруктовый салат для Люды и зеленый жасминовый чай со штруделем для Дюрыгина.
   – Что-то официантка наша на тебя так странно смотрела, – заметила Люда.
   – Правда? – удивился Дюрыгин, – а я и внимания не обратил.
   – Она что? Знакомая твоя?
   – Да по телевизору, наверное, видела, теперь пытается вспомнить в какой программе.
   Дюрыгин поглядел в сторону бара, где стояла теперь их официантка, прищурил дальнозоркий глаз.
   – Впрочем, а где-то и я ее определенно видел, – сказал он.
   – Ну я же говорю, она любовница твоя, – хмыкнула Людмила, – поматросил девушку и бросил.
   – Да ну тебя, – отмахнулся Дюрыгин.
 

***

 
   А через пять минут Людмиле стало плохо.
   Сперва она сходила в туалет, где ее вытошнило, а потом она страшно побледнела и выразила огромное желание прилечь.
   – Да у тебя сотрясение мозга, дорогуша, – определил Дюрыгин, тебе срочно скорую надо.
   Едва шевелящимися губами, Людмила поведала, что ехала не пристегнувшись, что при ударе надувшаяся перед нею подушка сильно ударила ее, сильнее, как ей показалось, чем если бы подушки не было вовсе.
   – Такое впечатление, Валера, что мне подушкой этой все мозги вышибло, – прошептала Люда.
   Вызвали скорую.
   Заботливая официантка предложила до приезда бригады положить Люду в комнате администратора.
   Скорая приехала одновременно с эвакуатором.
   – Ты со мной в больницу не езжай, – прошептала Людмила, – ты машину отправь, я за машину беспокоюсь.
   Вот глупая!
   Уехала скорая.
   Потом за пять минут тросом втащили на платформу битую "пежо".
   Дюрыгину дали квитанцию и вскоре на перекрестке он остался один.
   И уже собирался садиться в свою "мазду" и уезжать, но вдруг услыхал голос официантки.
   – Вы забыли.
   Она протягивала Дюрыгину забытую Людмилой сумочку.
   – Спасибо.
   – Это ваша жена? – спросила официантка – Нет, знакомая, вот попросила приехать на аварию, помочь.
   – А я вас вчера утром на радио в Останкино видела с Ирмой Вальберс, – сказала официантка.
   – А-а-а, то-то я думаю, что ваше лицо мне знакомо.
   – Вы там кофе пили – А вас как туда занесло? – поинтересовался Дюрыгин – А я за призом приехала на радио "Москва-Сити-Эф-Эм" – Ага, это вас объявляли, я слышал, две кружки в виде задниц – Точно…
   Возникла неловкая пауза.
   Надо было уже вроде бы как и уезжать отсюда, но что-то недосказанное, что-то недоделанное удерживало Дюрыгина.
   – А знаете, – дрогнув голосом вдруг сказал он, – а знаете, не хотите со мной встретиться еще разок?
   – Как? – спросила девушка, подняв на Дюрыгина полные удивления глаза.
   – А приезжайте завтра на телевидение, попьем кофе, я вам студии покажу, а потом пообедаем вместе.
   – Вы не шутите? – спросила девушка – Нет, не шучу, – сказал Дюрыгин, – даже вот что, вы не приезжайте, я сам за вами заеду, давайте адресок и номер мобильного телефончика.
   – Да вам неудобно будет, я в Новогиреево квартирку снимаю с подругой.
   – Ничего, вполне удобно.
   Из кармашка форменного фартучка девушка достала дешевую шариковую ручку.
   – Где написать?
   Дюрыгин достал портмоне, вынул две свои визитки. Протянул их девушке. На обороте одной она написала свой номер, другую с мимолетной и очень милой улыбкой оставила себе.
   – Агаша, – прочитал Дюрыгин, – странное имя какое и редкое.
   – Так родители назвали, в честь Агаты Кристи.
   – Хорошее имя могло бы быть для ведущей телешоу.
   – Шутить изволите – Я сказал только то, что сказал И потом он все же сел в машину и уехал, оставив девушку Агашу в смятении души.
 

2.

 
   Натаха Кораблева ничуть не была смущена требованием Джона притаранить справку из КВД, причем не паленую, а из государственного кожно-венерического и свежую, не просроченную. С печатью.
   – Это нормально, – решила Натаха, отправляясь на улицу Вальдека Роше дом три, – Агашка в своё кафе подобные справки по четыре раза в год таскает, и ничего.
   С Агашкой, кстати говоря, контакта теперь больше не было.
   Натаха попыталась пойти на мировую, проставилась вечером тортиком и бутылкой испанского вина, но Агашка проявила гордость и фыркнув, отправилась в ванную и спать, оставив Натаху на кухне наедине с ее испанским полусухим.
   Наверное, съедет теперь.
   У них, правда говоря, квартирка оплачена аж до сентября, но с Агашки станется, она деваха упрямая, наплюёт на деньги и когда найдет себе новую хатку и компаньонку, съедет обязательно.
   Обиделась.
   Подумаешь!…
   Не понимает, что жизнь такая, здесь кто не успел, тот опоздал.
   А если бы Агашка в тот день не пошла бы на работу, а вместо Натахи позвонила бы Джону?
   Джону то Агашка сильнее понравилась, от верного глаза Натахи и от ее чуткого носика такое не скроешь! Вон как Джон на Агашку глядел – пялился, на груди и ниже прям рентгеном сарафан просвечивал-высвечивал. Так что, если Джону пришлось бы выбирать из них двоих, Натаха наверняка оказалась бы в пролёте.
   Жизнь такая.
   Кто смел, тот и съел.
   Так что, Натаха ничуть не сожалела о том, что потырила у Агашки визитку с телефоном.
   На ее месте так бы каждая поступила.
   А если не поступила бы, то значит дура.
   А дурам так и надо, пускай сидят себе в своих ларьках и кафушках, ишачат на Тофиков и Рафиков, а к тем, кто посмелее, к тем и удача рано или поздно обязательно попрет. А к тем, кто посмелее, к тем обязательно рано или поздно подойдет их Джон с телевидения.
   И здесь уже никаких дружб, никаких обязательств перед подругами быть не должно.
   Надо зубками и коготками драться за свой счастливый билетик.
   Это как в корзине со слепыми котятами.
   Котятки друг-дружке никогда не уступают, здесь кто первый к кошкиному – мамкиному соску подобрался, тот и сыт. И никто его добровольно не уступит.
 

***

 
   Оставила в КВД пятьсот рублей за то, чтобы пройти по укороченной очереди.
   Теперь надо было бы с девчонками поболтать – обсудить – перетереть про Джона и что они о нём и его дачном проекте думают.
   Новых товарок звали Света, Мила, Таня и Роза.
   Все, как и Натаха – на Москве приезжие.
   Кто откуда.
   А Роза больше других Натахе понравилась.
   Она какая-то южная, не славянская.
   Лицо смуглое, фигура – ни жиринки, подтянутая, стройная от природы.
   Попка кругленькая, обтянутая черной мини-юбкой.
   Ножки длинные, на каблуке стоит и идет, как профи на дефиле.
   Волосы черные, не крашенные, распущены вниз по спине.
   А губки маленького рта по детски разлеплены, обнажая брильянтовый блеск влажных зубиков.
   Залюбуешься.
   Набрала мобильный Розы.
   – Розка? Это Натаха, ну Натаха, что на проекте у Джона… Ты это, ты справку из КВД достала? И я только что вот оттуда тоже иду… Может встретимся? Давай на Лубянской наверху! На выходе к Детскому миру. Через час. А там пешком до Тверской дойдем, посидим в кафе, кофейку попьем, покурим, поболтаем…
   Покуда мимо Охотного ряда до Тверской шли, к ним пять раз разные вязались.
   Розка эффектно смотрится.
   Просто обложка журнальная, а не подруга.
   И Натаха с ее светлыми волосами на фоне смуглой темноволосой Розы выгодно заиграла своими статями.
   Пару раз какие-то студенты приставали – ну их! Нищета… Кофе даже не предложат, потащат гулять на Ленинские горы, а потом в общагу – трахаться нахаляву.
   Раза три сигналили им из останавливающихся "мазд" и "лексусов". Нерусские. С золотыми зубами.
   У этих деньги есть, эти и угостят. Но с ними опасно, завезут, а потом еще и живой не выберешься. Это они с Агашкой еще в первый год знакомства с Москвою проходили.
   Дошли до Пушки, перешли по подземному переходу, а там дальше, не доходя до Маяковского, зашли в кафе, что примыкает к салону красоты.
   Взяли мороженого, свежей голубики и кофе с молоком по итальянски.
   – Розка, а ты где живешь?
   – Я снима-а-аю, та-а-ам, – Розка махнула рукой, – на Юго За-а-ападе…
   Она говорила нараспев, протягивая гласные. И голосок ее детский, но слегка хриплый, как у простуженного ребенка, содержал в себе особенный привкус какой-то ее сильнейшей внутренней сексуальности.
   Роза говорила и при этом не смотрела на собеседницу, глаза ее – огромные, темные, почти черные, усиленные краской на длинных ресницах, блуждали вправо и влево, а рука, а гибкая кисть руки Розы с длинными пальчиками, изящно шевелила ее волосы.
   Натаха так не умела.
   Не было у Натахи такого блеска и такого умения держаться.
   – Розка, а ты не хотела бы жить со мной? Вдвоем то веселее!
   Выяснилось, что Розке снимал хатку ее друг. Типа как бы бойфрэнд.
   Но друга этого не то посадили, не то убили, вобщем, пропал бойфрэнд, два месяца от него ни слуху – ни духу, а за квартиру уже платить бы надо, хозяйка звонит – беспокоится.
   – А ты переезжай ко мне в Новогиреево, – предложила вдруг Натаха, – моя подружка бывшая от меня съехать хочет, как раз бы она к тебе съехала, а ты ко мне.
   Розка, поблуждав по потолку и стенам взглядом своих черных глаз, потрогав длинными пальчиками волосы возле виска, сказала что "па-а-адумает".
   – А за твою хатку отступного моей подружке бывшей вскладчину начислим, о-кей?
   Ловкая и быстрая на решения Натаха все мгновенно придумала.
   Сегодня же вечером они Агашку переселят.
   Не нужно им обиженных подле себя.
   На фиг им нужны обиженные?
   – А где ты с Джоном познакомилась? – поинтересовалась ревнивая Натаха.
   – С Джонником? – переспросила приторможенная Розка, – с Джонникоком мы па-а-азнакомились в одной компа-а-ании. Там были эти, артисты, режиссеры. На даче в Переделкино.
   Она назвала несколько звучных фамилий от которых Натаха аж восторгом зашлась.
   Оказывается Розка на таких крутых пати-суарэ крутилась, хотя неудивительно с ее то данными.
   – А что думаешь насчет нашего телешоу?
   – Насчет телешоу? – Розка пожала плечиками, – так… ничего особенного… думаю, что трахаться там будем с разными знаменитостями…
   И Розка снова пошевелила длинными пальчиками с маникюром.
 

3.

 
   К Людмиле в больницу отвез забытую ею сумочку.
   А заодно купил цветов и апельсинов.
   В фойе больницы столкнулся с первым Людкиным мужем – спортсменом.
   Поздоровались.
   Бывший шел от нее.
   – Как она там? – спросил Дюрыгин – Нормально, – ответил бывший.
   – Сын то приезжал к ней?
   – Димка на сборы уехал в Подольск, я ему не стал говорить про аварию, чего парня беспокоить.
   – Правильно, – согласился Дюрыгин.
   Попрощались за руку.
   Хороший он парень этот Володька- спортсмен.
   И чего Люда с ним разошлась?
   Посчитала, что простоват для нее.
   А вот он – Дюрыгин – не простоват.
   И это льстило Дюрыгину.
   Это было приятно.
   Он даже чувствовал, что Володя в его присутствии как то тушуется, даже горбиться начинает и в интонациях голоса его появляются заискивающие буратиновые нотки.
   Людка лежала в отдельной палате.
   – Как королевна ты здесь лежишь.
   – Как Наташа Королёва? – усмехнулась Людка, подставляя щеку для поцелуя – Ну, если с юмором все в порядке, значит на поправку идём, – заключил Дюрыгин – Сегодня томограмму головы сделают, доктор поглядит и решать будет, домой или тут оставаться – А сама?
   – Сама, конечно домой хочу – Ты со здоровьем не шути, голова это не задница, здесь любой синяк может потом к старости жуткими последствиями обернуться – Ладно пугать то, – отмахнулась Люда, – сам то как? Нашел ведущую?
   – Ведущую?
   Дюрыгин задумался.
   – Понимаешь, Ирму Вальберс мне не переманить. Зарайский под ее имя столько спонсорских рекламных денег достал, каких мне ни одна Кока-Кола никогда не даст, а другой такой у меня в голове для моего шоу пока не укладывается, хотя и есть крамольные мыслишки – Какие мыслишки? – спросила Люда.
   Она лежала ровно на спине и ножичком чистила апельсин.
   – На вот тебе, – она протянула Дюрыгину парочку неразлепленных долек.
   – Мыслишки? – переспросил Дюрыгин, отправляя цитрусовые себе в рот, – мыслишки у меня про то, что может быть вообще революционно отказаться от принятых схем – Это как?
   – А взять ведущую прямо с улицы – Ну ты даешь – А что?
   – Не возьмет тебя главный с твоим шоу, проиграешь ты Зарайскому, у него Вальберс и спонсоры, а у тебя только зыбкие идеи – Ты спортсменка? – спросил вдруг Дюрыгин – А что? – переспросила Люда – Вот и занимайся своим спортом – Ну вот, – надула губы Людмила, – никогда ты критику не переносил, ты даже возле умирающей подруги не можешь быть терпимым – Ладно, – примирительно сказал Дюрыгин, губами наклоняясь к Людмилиной щеке, – мы еще поглядим, какая ты умирающая подруга, – и вдруг, шальным движением, шмыгнул правой рукой под Людкин халатик, проведя шершавой своей ладжошкой по всегда вожделенному гладенькому животику любовницы, и вверх, остановившись на не стесненной лифчиком груди.
   – Нахал, – с деланным возмущением воскликнула Люда.
   – Я не махал, а дирижировал, – улыбнуклся Дюрыгин, нехотя убирая руку с груди возлюбленной, – поправляйся, я тебя сам из больницы заберу, – сказал он уже поднимаясь с больничного табурета, – а как до дому тябя довезу, я там с тобой зверски расправлюсь, потому как секс, это лучшее лекарство.
   – Ну тебя, пошляк, – не зло и с деланной обидой махнула рукою Люда, – иди уже, тебя твое телевидение уже заждалось.
 

***

 
   А и вправду, заждалось!
   Теперь надо было проехаться по гипотетическим спонсорам.
   Кто у нас из молодежной одежды? Бенеттон? То-То-То? Джуманджа?
   Фотосессию Дюрыгин сделал бесплатную.
   Прямо в студии в Останкино с их штатным фотографом из дирекции производства кинопрограмм.
   С наспех, но вполне профессионально слепленным портфолио этой Агаши можно было теперь проехаться и по агентствам.
   Все-таки его Дюрыгина имя еще открывало кой-какие двери на Москве.
   Почти что ногой и без стука открывало.
   А на сессии Агаша держалась неплохо.
   Для первого раза совсем неплохо
   Фотограф ее даже похвалил.
   Правда, попросил-таки Дюрыгина выйти из студии, чтобы девочку не смущать, чтобы дать ей раскрепоститься.
   А когда на огромном мониторе компьютера показал Дюрыгину результат – Дюрыгин просто ахнул.
   Ничего себе даёт их художник-фотограф, Агаша словно профессиональная модель, лукаво прикусывая губку демонстрировала то полу-обнаженную грудку, то выставленные из под сарафана ножки, то длинную шейку, отведя рукою массу своих пышных каштановых волос.
   – Как ты их всех в один миг раскрепощаешь? – восхищенно удивился Дюрыгин – Работа такая, – хмыкнул фотограф – Они наверное либо видят в тебе супермена, или наоборот, совершенно не видят в тебе мужчину, – сказал Дюрыгин, любуясь Агашкиными фотографиями.
   – Они очень хотят стать звёздами, а я им помогаю, как акушер при родах, – улыбнулся фотограф.
 

4.

 
   Агаша приехала забрать вещи.
   Натаха – та вся была прямо сама не своя – ее так и распирало от гордости и радости за то, что она без пяти минут звезда.
   – Знаешь, а мы завтра едем на пленэр, делать первый прогон съемок, – не выдержала, похвасталась Натаха, покуда Агаша высвобождала в шкафу полки от своих тряпок и тряпочек, набивая ими две большие спортивные сумки.
   Натаха сидела на подоконнике в вечных своих черном лифчике, колготках с тапочками и белой не застегнутой мужской рубахе, оставшейся ей здесь от какого-то залетного визитера, да так и прижившейся на узких натахиных плечиках.
   – Представляешь, я уже завтра сниматься буду, Джон с Борисом будут показывать, как перед камерами ходить, и все такое, это же наука целая, ты ж понимаешь…
   – Я понимаю, – соглашалась Агаша, утрамбовывая содержимое сумок, чтобы влезли еще и косметичка и пакет с зубной пастой, щетками, шампунями и мочалкой и ее фен, который Натахе она оставлять никак не собиралась, – а показывать то вас по какому все-таки каналу то будут?
   Это было самым больным местом Натахи.
   Она вздохнула и принялась пояснять, – понимаешь, Джон сказал, что сначала делается производство программы, она снимается и монтируется, как кино.
   Понимаешь? А потом он уже продает готовый продукт той телекомпании, тому каналу, который захочет это шоу купить.
   – А как же этот ваш интерактив? – усомнилась Агаша – Что? – не поняла Натаха – Ну это, когда зрители как бы звонят и голосуют, этого убрать, эту заменить, победил этот, а этого выгнать с шоу, как же это делается?
   – А-а-а, это! Ну, это же все туфта, программа то заранее снята, а подсчет голосов телезрителей, кто его проверит! Зрителя то всегда дурачат…
   – Смотри сама не попади в дурацкую историю, – подытожила Агаша с трудом застегивая сумку, – смотри как бы тебя саму не одурачили. Этот твой Джон.
 

Глава 4
 
1.

 
   А Джон.
   Он всегда хотел быть Джоном Малковичем.
   Но пока у него ничего не получалось.
   Хороших понтов было предостаточно, а денег и хороших связей – явно недоставало. .
   Правда в голове роились идеи и грудь распирало от здоровой наглости, но этого все равно не хватало для того, чтобы стать Джоном Малковичем…
   Здесь на Москве и в Останкино в особенности – одних полу-криминальных идей как быстро разбогатеть, и той здоровой наглости, что на Западе именуется eager to live, а в науке обозначается как "либидо", было мало. На старой доброй Москве в почете всегда были связи, зачастую замешанные на кровных узах. А Джон не сподобился быть чьим бы то ни было порфирогенетным отпрыском, как не сподобился и жениться на какой-нибудь порфирогенеточке в тот короткий отрезок студенческого времени, когда царствующие особы – министры или на худой конец их замы – не могут уследить за всеми похождениями своих дочек… чем и пользуются порою пронырливые студенты, приехавшие в МГУ из глухих провинций.
   Дело в том, что Джон и в университете то не учился, поэтому – где ему было министерскую дочку отловить? Разве что в казино или на ипподроме? Но туда дочки министров стаями не залетали..
   Вот и шнырял Джон по Останкино со своими гениальными идеями. И все его вроде бы знали и все с ним здоровались, и пропуск в Останкино у него был постоянный…
   Но не воспринимали Джона здесь всерьез.
   Ни Эрнст, ни Добродеев.
   Одно время от отчаяния добиться славы, был у Джона замысел – сделать риэлити шоу с реальным убийством и продать его на Запад на кабельный канал. Или другая идея – сделать тоже самое, но с изнасилованиями.
   И тоже продать.
   В принципе, пацаны, связанные с серьезной братвой, даже денег на такое кино обещали дать.
   Но все равно, это было не то.
   С таким кино, может быть и можно было бы разбогатеть, но стать знаменитым, влиться в тусовку, стать для Останкинских в доску своим – с таким кино было нельзя.
   И вот всеже выкристаллизовалась идея.
   Родилась идея в светлой голове.
   Такое видео, как он теперь собирался делать – можно было продать минимум за десять миллионов. И еще столько же – заработать на спонсорской рекламе.
   А заодно – по его Джона рабочей теории попутного заработка – Джон подумал, что если создать риэлити шоу в виде публичного дома, то можно: "а" – заводить полезные знакомства, обслуживая полезных людей, "б" – зарабатывать хорошие живые наличные деньги на поддержание своего бизнеса, "в" – собирать компромат на известных посетителей телеборделя, и, наконец. "г" – создать-таки то искомое шоу, на котором он станет знаменитым…
   Идея была хороша.
   Она манила мечтами в светлую даль чистой зелено-голубой воды лагун коралловых рифов.
   Она звала, она будоражила душу.
   Я буду Джоном Малковичем, говорил себе Джон.
   И все они еще будут считать за честь, пять минут постоять возле меня на ежегодной тусовке академиков теффи или пять минут посидеть со мною в баре Меркьюри – центра, когда вся тусовка соберется на очередной юбилей какого-нибудь деятеля, типа Лазуткина или Сосковца.
   Вы все еще запомните меня, как нового Джона Малковича.
 

2.

 
   Розе не хотелось переезжать к Натахе.
   Зачем связывать свою свободу?
   И вообще – красивой современной и ищущей девушке надо жить стильно и в центре, а не в заурядной новогиреевской халупе.
   Свяжешься из экономии с компаньонкой, а хорошего папика упустишь.
   Уважающий себя бизнесмен разве поедет в гости к девушке в такой район, где и машину на ночь во дворе страшно оставить, не говоря уже о самой квартирке – живопырке, где для отдыха со вкусом нет ни джакузи, ни плазменного экрана в пол-стены, ни бара, ни мебели – ничего нет, кроме низких потолков и дешевых выцветших обоев.
   Да и компаньонка – ее то куда денешь, если какой папик сгорая от страсти вдруг и согласится поехать в блочную хрущевку?
   Нет, не хотела Роза переезжать к Натахе, к этой простушке.
   Но Джон уже два месяца как не давал ей денег, а о том, чтобы снять приличную квартирку в центре, как им обоим мечталось пол-года назад, когда они только познакомились и две недели словно очумелые не вылезали из постели, о том, чтобы снять ей квартиру в центре с джакузи и итальянской мебелью, речи не было.
   Джон так ей и сказал – поможешь мне провернуть это дельце с риэлити шоу, будешь себя правильно вести, получишь триста тысяч.
   Роза не дура, деньги считать уже научилась.
   Что на Москве триста тысяч?
   Скромная двухкомнатная квартира, да и то без особенного ремонта.
   И на машину приличную не останется даже.
   А о машине Роза мечтала.
   О желтом порше или об апельсиново-оранжевом двухместном кабриолете.
   Повязать потом желтую косыночку надеть большие солцезащитные очки и поехать к себе в Богульму.
   Ха-ха!
   До Богульмы порш не доедет.
   Подвеска развалится от тамошних русско-татарских дорог.
   По радио передавали смешную песенку.
   С каким-то скрытым подтекстом.
   Девушка пела о том, что ей с ее любимым, когда они загорали в лоджии, вдруг захотелось какао…
   И в этом припеве, какао-о-о, какао-о-о, сквозил какой то скрытый подтекст.
   Не какало они с любимым захотели, а чего-то другого.
   Роза сделала радио погромче и принялась делать упражнения.
   Ее учительница физкультуры – там в далекой теперь Богульме – Гульнара Шариповна Алиуллина всегда говорила ей, – Роза, занимайся. Ты можешь стать гимнасткой, у тебя растяжка, у тебя пластика, у тебя фигура.
   Потом Гульнара Шариповна вздыхала и говорила, – ну, хоть растягивайся, тянись, в шпагаты садись, мужчинам нравятся гибкие женщины.
   Да, Роза это давно поняла. Оценила советы Гульнары Шариповны.
   Села в поперечный шпагат, потянулась губами к левой ножке, потом к правой ножке, спинку потянула, прямо вперед наклонилась.
   Затенькал мобильный.
   – Алё!
   Звонила Натаха – эта ее новая знакомая, очередная жертва Джона.