Страница:
– Что? К тебе переезжать? Не, не буду… Что? Соседка уехала? Ну и что, что уехала? Нет, я пока здесь останусь, все равно мы скоро на съемках поселимся, на целых три месяца, так что, одна там пока поживи.
Роза пробовала быть с женщинами.
Не то, чтобы ее тянуло к этому, но это было во-первых модно, и надо было это обязательно попробовать, как кокаин… Как же, жить на Москве, ходить в ночные клубы и ни разу не втянуть, не вдохнуть в себя дорожку из мелких белых кристалликов!
А во-вторых, бывало так скучно порою, так одиноко…
А мужчины зачастую оказывались такими гадкими…
Но если и быть с женщинами, то непременно с породистыми.
А с такой, как эта Натаха – лучше тогда со свечкой или с вибратором из секс-шопа.
Роза перестала тянуться и пошла в ванную.
За неимением джакузи, плескаться приходилось в обычном – демократически – тесненьком бело-голубом эмалевом пространстве миниатюрной домашней акватории.
Напустила пены, шампуней, бросила морской соли.
Чтобы кожица ее смуглая стала чуть-чуть соленой, как будто Роза из самого моря вышла.
В Богульме моря не было.
Да и ванны у них в доме тоже не было.
В баню городскую с бабушкой ходили по четвергам.
Первый раз она трахнулась в девятом классе.
Когда они ездили с классом в Казань.
Это на каникулах было и по какому-то договору, учителя устроили так, что из экономии жили не в гостинице, а в школе. Причем, все спали в спортивном зале, прямо на физкультурных матах.
В одной половине зала мальчики, в другой половине – девочки.
Наиль тогда приполз к ней среди ночи, принялся тискать, гладить, целовать.
И так раззадорил ее, так довел, что не в силах она была отказать.
Да и нравился ей Наиль – сильный, наглый, нахальный, смелый.
Кстати, не поступил потом в Казанский университет на юридическое, денег у родителей не хватило. Вернулся, говорят в Богульму, пошел автомехаником на сервисную станцию "Лада-жигули"…
А Роза вот тоже – никуда не поступила.
Уехала на Москву.
Залегла в ванночку, вытянула ножки, погрузилась по самую шейку…
Ах, а как бы было бы хорошо разбогатеть!
А как она может разбогатеть?
Найти себе состоятельного мужчину – мусульманина?
Здесь на Москве много таких – и чеченцев, и татар.
И те, кто здесь давно, те уже не особо смотрят на всякие религиозные условности.
Это только бабушка Каримэ ей все нашептывала, мол надо мужу невинной девой достаться.
А кстати, бабушка Каримэ очень дружила с бабушкой Наиля и вообще со всей их семьей.
И все говорила Розе, выходи за Наиля, он хороший, и семья у них хорошая.
Ну…
И вышла бы за Наиля.
Жила бы с его родителями в частном доме без горячей воды, без ванной с туалетом на улице.
Вот счастье то!
А Роза теперь точно знала, что счастья без денег и без комфортной жизни – не бывает.
3.
Когда Ирма Вальберс была еще школьницей в старших классах, она по три раза в неделю ходила в бассейн.
Тогда, в те с одной стороны уже далекие, а с другой стороны еще и не столь стародавние времена, она ездила в бассейн на метро до Динамо, а оттуда на трамвае до ЦСКА, и ничего такого особенного для себя в этом не видела.
Ирма, кстати говоря, и в бассейн Москва, что на Кропоткинской – тоже ходила частенько.
А ведь теперь там, на месте бассейна – Храм Христа Спасителя.
Это она к чему вдруг вспомнила?
Да к тому, что теперь она плавала в бассейне каждый день.
По часу.
И никуда при этом ей ездить было уже не надо.
Потому что двадцатиметровый бассейн был теперь в доме ее нынешнего гражданского мужа.
Вот как жизнь изменилась.
А ведь и тогда, когда она была школьницей, ее семью по московским меркам никак нельзя было отнести к числу бедных. Наоборот, ее отец – Генрих Вальберс был высокопоставленным чиновником, работал в ЦК партии в отделе, находившемся в ведении Арвида Яновича Пельше.
Жили Вальберс в Москве, но в Латвии имели и Рижскую квартиру и домик на взморье, в районе Гарциемс.
Каждое лето юная москвичка Ирма Генриховна ездила в Ригу, где резвилась с соотечественницами на нежном песочке тонкого помола, омываемом волнами Рижского залива. Но всегда чувствовала себя москвичкой. На родном говорила через пень-колода, зная может всего пять десятков слов, "майза, да пиенс", как подшучивал над нею папа – член бюро республиканского ЦК.
Подрастающей Ирме, поступившей уже в университет (естественно, Московский – какой же еще!) было всегда приятно, что в Москве ее все воспринимали как немножечко иностранку. В этом был какой-то особенный ее шарм.
Но когда Латвия отделилась, когда там перестали почитать коммунистов, выяснилось, что ехать на иностранную родину ей с папой совершенно не след. Потому как папу местные новые латвийские власти вообще хотели теперь отдать чуть ли не под суд за так называемый коллоборционизм. Ирма пару раз ездила в Гарциемс, но от поездок этих только пришла в расстройство и теперь предпочитала ездить отдыхать на Мальдивы и в Тайланд.
Так вот…
К чему Ирма все это вспомнила?
А к тому, что даже во время папиной службы в ЦК партии на Старой площади, Ирма дома бассейна не имела, и в бассейн ездила на метро.
А теперь у ее гражданского мужа – члена правления Алекс-Груп и свой бассейн и такой выводок автомобилей, что Ирма вообще напрочь забыла, как внутри выглядит московское метро. Ее теперь спроси – сколько стоит жетон? Или вообще – а есть ли в природе жетоны, или в метро пускают по магнитным карточкам? Ирма бы и не ответила.
Папу, кстати говоря, Игорь – так звали гражданского мужа Ирмы, папу Игорь взял к себе в банк советником в отдел внешних связей. У папы в Прибалтике такие обширные связи остались, что ими грех было не пользоваться! Генрих Карлович жил все в той же це-ковской сталинской квартире на Кутузовском проспекте, где и раньше. Только ездил теперь на работу не в черной "волге", а в темно-синей ауди с блатными номерами типа "флаг", за которые банк Игоря дал гаишникам такие деньги, на какие иной простой москвич из района Текстильщиков мог бы безбедно жить год, а то и два.
– Хорошо поплавала? – спросил Игорь, целуя жену.
– Отлично, – ответила Ирма, присаживаясь за стол – Как дела на телевидении? – поинтересовался Игорь.
Он вообще всегда живо интересовался ее делами. Так что зря говорят, будто финансисты это зачерствелые сухари без сердца в груди – Зарайский обещает, что осенью запустит мое новое шоу, а пока так, реклама и немного на радио "Москва-сити".
Она теперь иногда вдруг начинала говорить с сильным прибалтийским акцентом, хотя в школе и в университете всегда говорила на чистом московском диалекте с классическим его "аканием".
Так.
Послушалась совета директора программ одной эф-эм радиостанции, что в таком акценте будет особый имиджевый блеск, стала говорить, закашивая под прибалтку, да и стала потом привыкать. И вот теперь дома с мужем с акцентом говорить вдруг начала. Папа бы на это усмехнулся бы и сказал – "майза-пиенс"*.
Сноска – Майза и пиенс* – (maiza, piens) хлеб и молоко (лат) Звонил Зарайский.
Игорь умница и молодец.
Никогда – по крайней мере внешне, никогда не проявлял и тени какой-либо ревности.
Потому как настоящий, уверенный в себе мужчина не станет дергаться по поводу каких-либо сомнений относительно верности чувств своей жены.
Ирма это знала и позволяла мужчинам открыто звонить ей домой.
Тем более, что если Игорю было бы надо, он бы и ее мобильные номера прослушивал бы с легкостью.
Зарайский сказал, что надо бы подъехать в Останкино, перетереть кое чего и заодно засвидетельствовать главному.
– Я тебя могу подбросить до телевидения, – сказал Игорь, заканчивая завтрак.
– Не надо, я на своей доеду, тем более, что мне потом еще по Москве надо будет туда – сюда в пару мест.
Игорь даже не стал уточнять, что это за места, и к кому в гости она собирается после рандеву с Зарайским.
Совершенно не ревнует, – отметила про себя Ирма.
Они с Игорем познакомились пять лет назад, когда Ирма была на пике своей популярности с ее телешоу на Эн-Ти-Ви-Ар.
Познакомились на Балчуге.
Там пи-арщики Игоря организовали годовщину его Алекс-группы.
Ну, имениннику Игорю сам Бог велел пригласить на танец самую-самую интересную даму вечеринки.
На ней было красное платье от Кардэна, не прет-апортэ, как на некоторых, а оригинальное из Парижа, купленное ей ныне покойным Володей Мигуновым – продюсером ее шоу, потом после разгона правительством команды Эн-Ти-Ви-Ар, перешедшего на канал Норма-Ти-Ви и трагически погибшего год назад. Ирма очень-очень переживала потерю.
Но тогда…
Тогда в тот вечер она была изюминкой бала, а Игорь – был соответственно – принцем, который ну никак не мог миновать если не жестокого аргентинского танго, начавшего, благодаря Шварцнеггеру входить в столичную моду, как некогда вошел в нее ельцинский теннис, то уж обязательного топтания на месте обнявшись, что в студенческие времена они называли танцем-обжиманцем.
Гремел благородным мельхиором джазовый биг-бэнд.
Ее представили Игорю.
Как раз это был Володя Мигунов, кто подвел Ирму к Игорю.
Тот сказал ей пару дежурных комплиментов, де – видел вас по телевизору, восхищен и так далее, а она вдруг, посчитав, что в таком красивом платье ей многое в такой вечер дозволено, взяла пальчиками кисть Игоревой руки и потянула его танцевать.
С вечеринки они уехали вместе.
И вот уже пять лет.
Пять лет без двух месяцев.
Уже разогнали ту ее команду Эн-Ти-Ви-Ар и закрыли то ее шикарное телешоу. И нет уже ее продюсера Володи Мигунова. Но Ирму помнят. Не забыли и вот Зарайский уже нашел богатых спонсоров под новый проект.
Зарайскому конечно далеко до Володи Мигунова.
Но все же он пробивной.
С ним можно работать.
– Может мне вмешаться? – спросил Игорь, – я могу Гресину слово замолвить, у меня с ним на этой неделе как раз встреча намечена.
– Ну зачем главного нервировать? – усомнилась Ирма, – через министров на главного нажимать можно тогда, когда дело не идет, а у нас с Зарайским все на мази.
– Ну дай вам Бог, – вздохнув, сказал Игорь, – но ты сама говорила, что Дюрыгин ваш конкурент, и что ваш главный еще не решил.
– У Дюрыгина нет ведущей, – ответила Ирма, – такой ведущей как я, и вообще, хоть и велика Москва, а ведущих моего класса раз-два и обчелся и все уже при деле, кто на первом канале, кто на втором…
– Ну, расхвасталась, – махнул рукою Игорь.
Он уже уходил.
Внизу в холле его дожидались референт Юра Бронштейн и начальник охраны Дима.
– Так не поедешь со мной? – с лестницы крикнул Игорь.
– Нет, езжайте, я сама, – ответила Ирма.
4.
– Понимаешь, – заглядывая Агаше в глаза, говорил Дюрыгин, – на Москве ведущих с ядерно-атомной харизмой раз-два и обчелся. А без ведущей – ни одно самое распрекрасно задуманное шоу не покатит.
– Понимаю, – сглатывая слюну, кивала Агаша.
Но на самом деле она до конца не все понимала.
Не понимала главного.
Этот сказочно богатый из иного мира из иной цивилизации дяденька – он ее взял для чего?
Неужели не для того, чтобы трахать ее молоденькую, как это всегда было в том грязном мире, где она вертелась-крутилась свои девятнадцать с половиною лет.
Это непонимание – зачем и почему ее берут в иной блистательный мир – было сродни тому непониманию героев научно-фантастических романов, зачем пилоты летающих тарелок с марса и альфа-центавры похищают нас землян? Затем, чтобы вживлять в мозг электроды? Чтобы пить нашу кровь? Чтобы инплантировать в матку земной девушке свои эмбрионы? Чтобы забирать донорские органы – печень, мозг???
Агаша не верила и не понимала.
Или в другом порядке – не понимала и не верила.
Зачем он подобрал ее на городской помойке – этот блистательный небожитель?
Вот если бы ее позвал к себе в свою дорогую машину старый потный азербайджанец с полным ртом золотых зубов – тогда Агаше было бы понятно, чего от нее хотят.
А тут…
Но Дюрыгин терпеливо объяснял.
– Нету на Москве классных ведущих, это тебе понятно?
– Да.
– А Новые шоу делать надо?
– Надо…
– Но ведь телеведущие откуда-то ведь берутся, верно ведь?
– Верно.
– Так почему не попробовать сделать новую из тебя?
– Ну, я не знаю…
Дюрыгин глядел ей в глаза и она смущалась этого взгляда.
А про себя вдруг подумала, вспомнив булгаковского пса Шарикова, – ну, свезло мне, свезло…определенно бабка моя согрешила с водолазом… Зачем он взял именно меня? Вон у него какая красивая женщина с ним была, которой дурно в кафе сделалось… И фигура, и лицо, и вкус…
– Для начала я тебя прокатаю в массовках на тех программах, где смогу договориться с продюсерами, – сказал Дюрыгин, – надо, чтобы ты пообвыклась с камерой, светом, понимаешь?
– Понимаю, – кивала Агаша.
А недоверчивое девичье сердечко – противоречиво твердило – не понимаю, не понимаю.
Не понимаю зачем.
Зачем все это?
Если б он захотел ее оттрахать – сказал бы просто, мол давай, я так хочу.
И она бы пошла с ним.
Но он не предлагал.
Странно.
А чего в ней еще хорошего, кроме молодого тела? Чего в ней такого ценного еще, чтобы с ней возиться?
Но Дюрыгин не объяснял всего до конца, потому как сам во-первых еще сомневался, а во-вторых не хотел смазать, сглазить, сбить самой Агаше прицел. Она не должна знать, что она Элиза Дулитл, а он ее Пигмалион.
Иначе – она не сможет.
Глава 5
– Наглость – второе счастье, – поговаривала бабушка Джона.
А что есть наглость?
И что такое талант?
Один умный мужчина с которым Джону как то довелось вместе отбывать на предварительном, говорил, что талантливость в русском понимании этого свойства личности это и есть наглость Мужчину того звали Валерием Сергеевичем, вообще он был бухгалтером, но книжек очень много читал. Так вот Валерий Сергеевич говорил Джону, что еще классик в Х1Х веке писал, де – талантливость вообще присуща русскому человеку, что и отличает его от прочих, и от европейских народов в частности.
Талантливость русского человека состоит в его необремененном знаниями бесстрашии перед любыми задачами. Прикажут быть акушорами – будем акушорами, говорил театральный критик Кукольник. Но хоть и говорил он это несколько по иному поводу, мол мы-русские за все горазды браться по велению высокого начальства. Но в главном и Кукольник был прав. Обремененные знаниями академики Иоффе и Ландау с Семеновым и Капицей – не брались за создание атомной бомбы. Скромничали. А необремененный никакими знаниями по физике Лаврентий Берия – взялся. И сделал.
Вобщем, рассуждал Валерий Сергеевич, наглость, самоуверенное хамство по отношению к всеобщему духу сомнения, присущему людям образованным и культурным – это и есть талантливость.
Браться за любое дело.
Авось – выйдет.
Но ведь и получалось.
Особенно в русском бизнесе конца ХХ века.
Сколько откровенно отмороженных полу-грамотных дураков тогда разбогатело.
Вот и в культуре и искусстве.
Наглость, уверенное высокомерное ощущение собственного превосходства над скромными и неуверенными в себе, рефлексирующими интеллигентиками.
И Джон так понимал эти слова в применении к себе, что в его деле – главное – это уверенно убеждать всех коллег и партнеров, что ему – не закончившему ВУЗа Джону Петрову известно нечто такое, что неизвестно им – пусть и закончившим по два факультета, но лишенным некоего неуловимого флюида талантливости.
А в этом надо убеждать.
В этом необходимо убеждать, что ты талантлив.
И здесь без наглой смелости не обойтись.
Прочь скромность и неуверенность. Они – качества умных и неудачливых.
А Джон хочет быть удачливым.
А поэтому, иного пути, как убеждать всех в своей талантливости у него нет.
То есть…
То есть убеждать всех, что у него есть наглость.
А кроме нее – ничего.
Пустота.
А отсюда Джон и делал напрашивающийся сам собою вывод, что все вокруг дураки.
Образованные дураки. И ими можно манипулировать. Только смелости надо чуть-чуть.
Розу Набиуллину Джон встретил год назад.
На какой-то паомоечной дешевой вечеринке, куда заехал совершенно случайно, чтобы увидеть одного нужного ему человечка, занимавшегося криминальным автобизнесом.
Такие помоечные вечеринки с дешевыми девчонками как раз были и по деньгам и по вкусу того молодого угонщика, с которым связался Джон по поводу его тоже не слишком чистой тогдашней машины.
Розу он отметил сразу.
Стильная.
Причем не специально и не деланно-стильная, а такая от природы.
Тонкая, изящная.
Джон быстро переговорил о делах с тем угонщиком, вернее не угонщиком, а продавцом-перекупщиком. У Джона проблема была с его тогдашней "тойотой" – купил, а как решил продавать, в милиции выяснилось, что машина с перебитыми номерами на двигателе. Надо было как-то решать вопрос, а то и не денег и ни машины у Джона не оставалось, потому как милиция номера у Джона поснимала и документы забрала.
Ни покататься, ни продать. Вот Джон и прикатил туда на ту вечеринку в клуб "Ехал Грека".
Там и Розу увидал.
Оттуда ее и увез.
Правда, увозя едва сам ноги унес, потому как на Розу уже несколько охотников на вечеринке было – целая очередь выстроилась.
Но Джону всегда в таких делах везло.
Он всегда умел тонко себя повести и в самый подходящий момент незаметно выскользнуть.
С Розой они протрахались целых двое суток.
Двое суток из его съемной квартирки на Филях не выходили.
Даже еду с выпивкой и те по телефону "бесплатная доставка пиццы от Папа-Джонс" заказывали.
Наговорил ей тогда, наобещал.
С три короба.
Но Роза то далеко не дура, все делила на четыре. А может и на все шесть.
Но жаль, тогда, год назад у Джона не все складывалось с его телевизионными проектами, поэтому пристроить Розочку туда, куда обещал, когда в очередной раз домогался ее нежной и горячей близости – у Джона не выгорело, не получилось.
Они тем не менее держали друг-дружку в поле зрения, не терялись на Москве.
У нее, естественно, были и еще какие-то покровители и взрослые друзья, но вот теперь, теперь настал момент.
Момент, когда флюиды талантливости Джона вполне завязались в некую плодотворную завязь, и когда ему – талантливому наглецу – понадобилась храбрая помощница.
У нее и имя было такое подходящее – Роза.
А он – а он, "кинжал" что ли?
Роза и кинжал.
Красота татарской Розы и острый кинжальный ум Джона Малковича.
– У нас с тобой обязательно все получится, – весело сказал Джон, открывая Розе дверцу машины.
Дверцу машины Джон открывал двумя способами. Когда у него были достойные зрители, когда, к примеру, он подсаживал или высаживал даму возле подъезда, где стояли людишки, на которых он желал произвести впечатление либо своей эффектной дамой, либо черной машиной, либо жонтильными манерами, либо и тем и другим и третьим вместе взятыми, тогда он выскакивал из авто и обежав его по кругу, раскрывал перед девушкой дверцу.
А если зрителей не было, он в лучшем случае просто нагибался к правой двери, не выходя наружу и дергал за ручку, а то и предоставлял девушке самой дергать ручку снаружи.
Но сегодня Джон вышел из машины и не только церемонно усадил Розу спереди, но даже глазками многозначительно так сделал кверху и сказал, мол, погляди как что там на заднем сиденье для тебя?
А на заднем сиденье в упаковке из зеркального целлофана лежали семь ярко-красных розочек.
– Ух ты, растения! – почти в натуральном восхищении воскликнула Роза.
– Потому что ты сама как Розочка, – улыбаясь, сказал Джон Вообще, за год, изучив многие из Джоновых человеческих качеств, Роза могла теперь точно заключить, что если Джон подлизывается, значит ему надо что-то особенное и наверняка не физическая близость, которую от нее он и так, без подлизывания получал, сколько и когда хотел. Так уж между ними было заведено.
– Куда поедем? – поинтересовалась Роза.
– На свадьбу к одному персонажу, – ответил Джон, выруливая из кармана в поток машин.
– На свадьбу? На свадьбу это хорошо, – задумчиво сказала Роза, – и что мы там будем делать? – спросила она.
– Я поздравлять, а ты пить, танцевать и дарить ласками одного человека, – сказал Джон.
– Как это? – удивилась Роза.
– А так, что я тебя везу ему в подарок.
2.
– Агаша, тебе надо будет взять несколько практических уроков у одного замечательного человека, – сказал Дюрыгин.
Агаша уже четко решила для себя, что если Дюрыгин что-то говорит, то значит именно так и надо делать. Потому что как маленькая собачка в собачьей семье, она безоговорочно приняла старшинство большой собаки – дяденьки Дюрыгина. Она, кстати говоря и звать его теперь стала – дяденькой.
– Хорошо, дяденька, а кто этот человек и что за уроки?
– Тебе надо научиться элементам сценического мастерства, – сказал Дюрыгин, – ты должна научиться ходить перед публикой не со скованными зажатыми плечами, а свободно, расслабленно и раскрывшись, кроме того, ты должна научиться отчетливо и громко говорить. Пусть с провинциальным акцентом, но не шепелявить, не картавить, не заглатывать окончаний и суффиксов, говорить так, чтобы тебя понимали.
– А разве я говорю так, что меня не понимают? – удивилась Агаша – Это тебе только кажется, что ты умеешь говорить и ходить, а выпусти тебя на сцену или в студию перед камерами и мы тут же жидко опозоримся детской неожиданностью, как после огурцов с молоком.
Агаша хмыкнула.
– Ну уж и так!
– А я на телевидении и пробовать не стану, лучше сразу взять несколько практических уроков и сразу работать на успех.
– А кто уроки будет давать и где? – поинтересовалась Агаша.
– Уроки будет давать великий человек, Абрам Моисеевич Гурвицкий, доцент института культуры по кафедре сценического мастерства.
– Я буду учиться в институте культуры? – удивилась Агаша.
– Ничего подобного, – покачал головой Дюрыгин, – ты будешь работать с Абрамом Моисеевичем на свадьбах.
– Как работать? Кем?
– Тамадой, а вернее – помощницей тамады.
Дюрыгин сделал многозначительную паузу.
– Дело в том, что Абрам Моисеевич уже не молод и доцентом на кафедре уже давно не работает. У него теперь свой скромный бизнес, что-то вроде кооператива или маленького "о-о-о" или "че-пэ" под названием "Ваш праздник". Абрам Моисеевич организует свадебные торжества, сам работая тамадой, а два его сына – Лева и Юра работают там же свадебными фотографом и диск-жокеем, полный комплект.
– А я? – спросила Агаша.
– А ты десять свадеб будешь работать с Абрамом Моисеевичем, я уже договорился с ним и даже заплатил ему…
– Заплатили? – удивилась Агаша, – а я думала, что если я буду работать, то мне заплатят – Ты будешь учиться, ты будешь брать уроки, как говорить в микрофон, как держаться перед публикой, как расслабить плечи и не ходить аршин проглотивши или наоборот, сгорбившись, как старушка, научишься разминать губы, язык и гортань…
– А это зачем еще? – настороженно удивилась Агаша.
– Глупая, ты думаешь, что ты можешь отчетливо и красиво говорить, как говорят артисты? Ты ошибаешься. Это достигается только путем упражнений, которые тебе и покажет Абрам Моисеевич.
– Как скажете, дяденька, все сделаю.
– Вот и ладушки…
Первая свадьба была в кафе-стекляшке на улице Водянова.
По убогости заведения Агаша и без разъяснений поняла, что жениться здесь будут не дети банкиров и не дети депутатов Государственной Думы.
– Мы работаем для простых москвичей, деточка, – говорил Абрам Моисеевич, напутствуя Агашу, – мы и денег меньше берем за работу, чем скажем Трахтенбергер или Хазанович, но зато и хамства встречаем меньше.
– А эти тоже тамадами на свадьбах работают?
– А как же, деточка, еще как работают, только там ставки в сто раз выше чем у нас, – отвечал Абрам Моисеевич, – популярный ведущий вроде Пертосьяна за три часа работы тамадой где-нибудь в ресторане Прага на Арбате возьмет пять тысяч долларов в конверте – отдай и не греши.
– Кто же такие деньги платит? – удивилась Агаша.
– Конечно же не наши клиенты, не рабочие и не крестьяне, но ведь и у министров и у крупных банкиров тоже детки имеются, и для них ведь тоже свадьбы надо играть, правда ведь?
Абрам Моисеевич сперва Агаше не понравился.
Старый уже и совсем седой.
И какой-то при этом даже не то что старый, а старомодный, такой, каких теперь нет нигде.
– Вы, деточка, смотрите как я буду разминать губы и готовить рот к правильной артикуляции, глядите и запоминайте…
И Абрам Моисеевич так смешно вдруг запел на все лады. А потом принялся говорить обычные скороговорки, которые называл не скороговорками, а чистоговорками.
"Карл у Клары украл кораллы" или
"На дворе трава, а на траве дрова"
Смешной!
Но Абрам Моисеевич относился к этим упражнениям безо всяких насмешек.
– Нука, деточка, быстро давай, говори, – "корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали" Помучил немного Агашу, заставив ее похихикать, что она, маленькая что ли?
Роза пробовала быть с женщинами.
Не то, чтобы ее тянуло к этому, но это было во-первых модно, и надо было это обязательно попробовать, как кокаин… Как же, жить на Москве, ходить в ночные клубы и ни разу не втянуть, не вдохнуть в себя дорожку из мелких белых кристалликов!
А во-вторых, бывало так скучно порою, так одиноко…
А мужчины зачастую оказывались такими гадкими…
Но если и быть с женщинами, то непременно с породистыми.
А с такой, как эта Натаха – лучше тогда со свечкой или с вибратором из секс-шопа.
Роза перестала тянуться и пошла в ванную.
За неимением джакузи, плескаться приходилось в обычном – демократически – тесненьком бело-голубом эмалевом пространстве миниатюрной домашней акватории.
Напустила пены, шампуней, бросила морской соли.
Чтобы кожица ее смуглая стала чуть-чуть соленой, как будто Роза из самого моря вышла.
В Богульме моря не было.
Да и ванны у них в доме тоже не было.
В баню городскую с бабушкой ходили по четвергам.
Первый раз она трахнулась в девятом классе.
Когда они ездили с классом в Казань.
Это на каникулах было и по какому-то договору, учителя устроили так, что из экономии жили не в гостинице, а в школе. Причем, все спали в спортивном зале, прямо на физкультурных матах.
В одной половине зала мальчики, в другой половине – девочки.
Наиль тогда приполз к ней среди ночи, принялся тискать, гладить, целовать.
И так раззадорил ее, так довел, что не в силах она была отказать.
Да и нравился ей Наиль – сильный, наглый, нахальный, смелый.
Кстати, не поступил потом в Казанский университет на юридическое, денег у родителей не хватило. Вернулся, говорят в Богульму, пошел автомехаником на сервисную станцию "Лада-жигули"…
А Роза вот тоже – никуда не поступила.
Уехала на Москву.
Залегла в ванночку, вытянула ножки, погрузилась по самую шейку…
Ах, а как бы было бы хорошо разбогатеть!
А как она может разбогатеть?
Найти себе состоятельного мужчину – мусульманина?
Здесь на Москве много таких – и чеченцев, и татар.
И те, кто здесь давно, те уже не особо смотрят на всякие религиозные условности.
Это только бабушка Каримэ ей все нашептывала, мол надо мужу невинной девой достаться.
А кстати, бабушка Каримэ очень дружила с бабушкой Наиля и вообще со всей их семьей.
И все говорила Розе, выходи за Наиля, он хороший, и семья у них хорошая.
Ну…
И вышла бы за Наиля.
Жила бы с его родителями в частном доме без горячей воды, без ванной с туалетом на улице.
Вот счастье то!
А Роза теперь точно знала, что счастья без денег и без комфортной жизни – не бывает.
3.
Когда Ирма Вальберс была еще школьницей в старших классах, она по три раза в неделю ходила в бассейн.
Тогда, в те с одной стороны уже далекие, а с другой стороны еще и не столь стародавние времена, она ездила в бассейн на метро до Динамо, а оттуда на трамвае до ЦСКА, и ничего такого особенного для себя в этом не видела.
Ирма, кстати говоря, и в бассейн Москва, что на Кропоткинской – тоже ходила частенько.
А ведь теперь там, на месте бассейна – Храм Христа Спасителя.
Это она к чему вдруг вспомнила?
Да к тому, что теперь она плавала в бассейне каждый день.
По часу.
И никуда при этом ей ездить было уже не надо.
Потому что двадцатиметровый бассейн был теперь в доме ее нынешнего гражданского мужа.
Вот как жизнь изменилась.
А ведь и тогда, когда она была школьницей, ее семью по московским меркам никак нельзя было отнести к числу бедных. Наоборот, ее отец – Генрих Вальберс был высокопоставленным чиновником, работал в ЦК партии в отделе, находившемся в ведении Арвида Яновича Пельше.
Жили Вальберс в Москве, но в Латвии имели и Рижскую квартиру и домик на взморье, в районе Гарциемс.
Каждое лето юная москвичка Ирма Генриховна ездила в Ригу, где резвилась с соотечественницами на нежном песочке тонкого помола, омываемом волнами Рижского залива. Но всегда чувствовала себя москвичкой. На родном говорила через пень-колода, зная может всего пять десятков слов, "майза, да пиенс", как подшучивал над нею папа – член бюро республиканского ЦК.
Подрастающей Ирме, поступившей уже в университет (естественно, Московский – какой же еще!) было всегда приятно, что в Москве ее все воспринимали как немножечко иностранку. В этом был какой-то особенный ее шарм.
Но когда Латвия отделилась, когда там перестали почитать коммунистов, выяснилось, что ехать на иностранную родину ей с папой совершенно не след. Потому как папу местные новые латвийские власти вообще хотели теперь отдать чуть ли не под суд за так называемый коллоборционизм. Ирма пару раз ездила в Гарциемс, но от поездок этих только пришла в расстройство и теперь предпочитала ездить отдыхать на Мальдивы и в Тайланд.
Так вот…
К чему Ирма все это вспомнила?
А к тому, что даже во время папиной службы в ЦК партии на Старой площади, Ирма дома бассейна не имела, и в бассейн ездила на метро.
А теперь у ее гражданского мужа – члена правления Алекс-Груп и свой бассейн и такой выводок автомобилей, что Ирма вообще напрочь забыла, как внутри выглядит московское метро. Ее теперь спроси – сколько стоит жетон? Или вообще – а есть ли в природе жетоны, или в метро пускают по магнитным карточкам? Ирма бы и не ответила.
Папу, кстати говоря, Игорь – так звали гражданского мужа Ирмы, папу Игорь взял к себе в банк советником в отдел внешних связей. У папы в Прибалтике такие обширные связи остались, что ими грех было не пользоваться! Генрих Карлович жил все в той же це-ковской сталинской квартире на Кутузовском проспекте, где и раньше. Только ездил теперь на работу не в черной "волге", а в темно-синей ауди с блатными номерами типа "флаг", за которые банк Игоря дал гаишникам такие деньги, на какие иной простой москвич из района Текстильщиков мог бы безбедно жить год, а то и два.
– Хорошо поплавала? – спросил Игорь, целуя жену.
– Отлично, – ответила Ирма, присаживаясь за стол – Как дела на телевидении? – поинтересовался Игорь.
Он вообще всегда живо интересовался ее делами. Так что зря говорят, будто финансисты это зачерствелые сухари без сердца в груди – Зарайский обещает, что осенью запустит мое новое шоу, а пока так, реклама и немного на радио "Москва-сити".
Она теперь иногда вдруг начинала говорить с сильным прибалтийским акцентом, хотя в школе и в университете всегда говорила на чистом московском диалекте с классическим его "аканием".
Так.
Послушалась совета директора программ одной эф-эм радиостанции, что в таком акценте будет особый имиджевый блеск, стала говорить, закашивая под прибалтку, да и стала потом привыкать. И вот теперь дома с мужем с акцентом говорить вдруг начала. Папа бы на это усмехнулся бы и сказал – "майза-пиенс"*.
Сноска – Майза и пиенс* – (maiza, piens) хлеб и молоко (лат) Звонил Зарайский.
Игорь умница и молодец.
Никогда – по крайней мере внешне, никогда не проявлял и тени какой-либо ревности.
Потому как настоящий, уверенный в себе мужчина не станет дергаться по поводу каких-либо сомнений относительно верности чувств своей жены.
Ирма это знала и позволяла мужчинам открыто звонить ей домой.
Тем более, что если Игорю было бы надо, он бы и ее мобильные номера прослушивал бы с легкостью.
Зарайский сказал, что надо бы подъехать в Останкино, перетереть кое чего и заодно засвидетельствовать главному.
– Я тебя могу подбросить до телевидения, – сказал Игорь, заканчивая завтрак.
– Не надо, я на своей доеду, тем более, что мне потом еще по Москве надо будет туда – сюда в пару мест.
Игорь даже не стал уточнять, что это за места, и к кому в гости она собирается после рандеву с Зарайским.
Совершенно не ревнует, – отметила про себя Ирма.
Они с Игорем познакомились пять лет назад, когда Ирма была на пике своей популярности с ее телешоу на Эн-Ти-Ви-Ар.
Познакомились на Балчуге.
Там пи-арщики Игоря организовали годовщину его Алекс-группы.
Ну, имениннику Игорю сам Бог велел пригласить на танец самую-самую интересную даму вечеринки.
На ней было красное платье от Кардэна, не прет-апортэ, как на некоторых, а оригинальное из Парижа, купленное ей ныне покойным Володей Мигуновым – продюсером ее шоу, потом после разгона правительством команды Эн-Ти-Ви-Ар, перешедшего на канал Норма-Ти-Ви и трагически погибшего год назад. Ирма очень-очень переживала потерю.
Но тогда…
Тогда в тот вечер она была изюминкой бала, а Игорь – был соответственно – принцем, который ну никак не мог миновать если не жестокого аргентинского танго, начавшего, благодаря Шварцнеггеру входить в столичную моду, как некогда вошел в нее ельцинский теннис, то уж обязательного топтания на месте обнявшись, что в студенческие времена они называли танцем-обжиманцем.
Гремел благородным мельхиором джазовый биг-бэнд.
Ее представили Игорю.
Как раз это был Володя Мигунов, кто подвел Ирму к Игорю.
Тот сказал ей пару дежурных комплиментов, де – видел вас по телевизору, восхищен и так далее, а она вдруг, посчитав, что в таком красивом платье ей многое в такой вечер дозволено, взяла пальчиками кисть Игоревой руки и потянула его танцевать.
С вечеринки они уехали вместе.
И вот уже пять лет.
Пять лет без двух месяцев.
Уже разогнали ту ее команду Эн-Ти-Ви-Ар и закрыли то ее шикарное телешоу. И нет уже ее продюсера Володи Мигунова. Но Ирму помнят. Не забыли и вот Зарайский уже нашел богатых спонсоров под новый проект.
Зарайскому конечно далеко до Володи Мигунова.
Но все же он пробивной.
С ним можно работать.
– Может мне вмешаться? – спросил Игорь, – я могу Гресину слово замолвить, у меня с ним на этой неделе как раз встреча намечена.
– Ну зачем главного нервировать? – усомнилась Ирма, – через министров на главного нажимать можно тогда, когда дело не идет, а у нас с Зарайским все на мази.
– Ну дай вам Бог, – вздохнув, сказал Игорь, – но ты сама говорила, что Дюрыгин ваш конкурент, и что ваш главный еще не решил.
– У Дюрыгина нет ведущей, – ответила Ирма, – такой ведущей как я, и вообще, хоть и велика Москва, а ведущих моего класса раз-два и обчелся и все уже при деле, кто на первом канале, кто на втором…
– Ну, расхвасталась, – махнул рукою Игорь.
Он уже уходил.
Внизу в холле его дожидались референт Юра Бронштейн и начальник охраны Дима.
– Так не поедешь со мной? – с лестницы крикнул Игорь.
– Нет, езжайте, я сама, – ответила Ирма.
4.
– Понимаешь, – заглядывая Агаше в глаза, говорил Дюрыгин, – на Москве ведущих с ядерно-атомной харизмой раз-два и обчелся. А без ведущей – ни одно самое распрекрасно задуманное шоу не покатит.
– Понимаю, – сглатывая слюну, кивала Агаша.
Но на самом деле она до конца не все понимала.
Не понимала главного.
Этот сказочно богатый из иного мира из иной цивилизации дяденька – он ее взял для чего?
Неужели не для того, чтобы трахать ее молоденькую, как это всегда было в том грязном мире, где она вертелась-крутилась свои девятнадцать с половиною лет.
Это непонимание – зачем и почему ее берут в иной блистательный мир – было сродни тому непониманию героев научно-фантастических романов, зачем пилоты летающих тарелок с марса и альфа-центавры похищают нас землян? Затем, чтобы вживлять в мозг электроды? Чтобы пить нашу кровь? Чтобы инплантировать в матку земной девушке свои эмбрионы? Чтобы забирать донорские органы – печень, мозг???
Агаша не верила и не понимала.
Или в другом порядке – не понимала и не верила.
Зачем он подобрал ее на городской помойке – этот блистательный небожитель?
Вот если бы ее позвал к себе в свою дорогую машину старый потный азербайджанец с полным ртом золотых зубов – тогда Агаше было бы понятно, чего от нее хотят.
А тут…
Но Дюрыгин терпеливо объяснял.
– Нету на Москве классных ведущих, это тебе понятно?
– Да.
– А Новые шоу делать надо?
– Надо…
– Но ведь телеведущие откуда-то ведь берутся, верно ведь?
– Верно.
– Так почему не попробовать сделать новую из тебя?
– Ну, я не знаю…
Дюрыгин глядел ей в глаза и она смущалась этого взгляда.
А про себя вдруг подумала, вспомнив булгаковского пса Шарикова, – ну, свезло мне, свезло…определенно бабка моя согрешила с водолазом… Зачем он взял именно меня? Вон у него какая красивая женщина с ним была, которой дурно в кафе сделалось… И фигура, и лицо, и вкус…
– Для начала я тебя прокатаю в массовках на тех программах, где смогу договориться с продюсерами, – сказал Дюрыгин, – надо, чтобы ты пообвыклась с камерой, светом, понимаешь?
– Понимаю, – кивала Агаша.
А недоверчивое девичье сердечко – противоречиво твердило – не понимаю, не понимаю.
Не понимаю зачем.
Зачем все это?
Если б он захотел ее оттрахать – сказал бы просто, мол давай, я так хочу.
И она бы пошла с ним.
Но он не предлагал.
Странно.
А чего в ней еще хорошего, кроме молодого тела? Чего в ней такого ценного еще, чтобы с ней возиться?
Но Дюрыгин не объяснял всего до конца, потому как сам во-первых еще сомневался, а во-вторых не хотел смазать, сглазить, сбить самой Агаше прицел. Она не должна знать, что она Элиза Дулитл, а он ее Пигмалион.
Иначе – она не сможет.
Глава 5
1
– Наглость – второе счастье, – поговаривала бабушка Джона.
А что есть наглость?
И что такое талант?
Один умный мужчина с которым Джону как то довелось вместе отбывать на предварительном, говорил, что талантливость в русском понимании этого свойства личности это и есть наглость Мужчину того звали Валерием Сергеевичем, вообще он был бухгалтером, но книжек очень много читал. Так вот Валерий Сергеевич говорил Джону, что еще классик в Х1Х веке писал, де – талантливость вообще присуща русскому человеку, что и отличает его от прочих, и от европейских народов в частности.
Талантливость русского человека состоит в его необремененном знаниями бесстрашии перед любыми задачами. Прикажут быть акушорами – будем акушорами, говорил театральный критик Кукольник. Но хоть и говорил он это несколько по иному поводу, мол мы-русские за все горазды браться по велению высокого начальства. Но в главном и Кукольник был прав. Обремененные знаниями академики Иоффе и Ландау с Семеновым и Капицей – не брались за создание атомной бомбы. Скромничали. А необремененный никакими знаниями по физике Лаврентий Берия – взялся. И сделал.
Вобщем, рассуждал Валерий Сергеевич, наглость, самоуверенное хамство по отношению к всеобщему духу сомнения, присущему людям образованным и культурным – это и есть талантливость.
Браться за любое дело.
Авось – выйдет.
Но ведь и получалось.
Особенно в русском бизнесе конца ХХ века.
Сколько откровенно отмороженных полу-грамотных дураков тогда разбогатело.
Вот и в культуре и искусстве.
Наглость, уверенное высокомерное ощущение собственного превосходства над скромными и неуверенными в себе, рефлексирующими интеллигентиками.
И Джон так понимал эти слова в применении к себе, что в его деле – главное – это уверенно убеждать всех коллег и партнеров, что ему – не закончившему ВУЗа Джону Петрову известно нечто такое, что неизвестно им – пусть и закончившим по два факультета, но лишенным некоего неуловимого флюида талантливости.
А в этом надо убеждать.
В этом необходимо убеждать, что ты талантлив.
И здесь без наглой смелости не обойтись.
Прочь скромность и неуверенность. Они – качества умных и неудачливых.
А Джон хочет быть удачливым.
А поэтому, иного пути, как убеждать всех в своей талантливости у него нет.
То есть…
То есть убеждать всех, что у него есть наглость.
А кроме нее – ничего.
Пустота.
А отсюда Джон и делал напрашивающийся сам собою вывод, что все вокруг дураки.
Образованные дураки. И ими можно манипулировать. Только смелости надо чуть-чуть.
***
Розу Набиуллину Джон встретил год назад.
На какой-то паомоечной дешевой вечеринке, куда заехал совершенно случайно, чтобы увидеть одного нужного ему человечка, занимавшегося криминальным автобизнесом.
Такие помоечные вечеринки с дешевыми девчонками как раз были и по деньгам и по вкусу того молодого угонщика, с которым связался Джон по поводу его тоже не слишком чистой тогдашней машины.
Розу он отметил сразу.
Стильная.
Причем не специально и не деланно-стильная, а такая от природы.
Тонкая, изящная.
Джон быстро переговорил о делах с тем угонщиком, вернее не угонщиком, а продавцом-перекупщиком. У Джона проблема была с его тогдашней "тойотой" – купил, а как решил продавать, в милиции выяснилось, что машина с перебитыми номерами на двигателе. Надо было как-то решать вопрос, а то и не денег и ни машины у Джона не оставалось, потому как милиция номера у Джона поснимала и документы забрала.
Ни покататься, ни продать. Вот Джон и прикатил туда на ту вечеринку в клуб "Ехал Грека".
Там и Розу увидал.
Оттуда ее и увез.
Правда, увозя едва сам ноги унес, потому как на Розу уже несколько охотников на вечеринке было – целая очередь выстроилась.
Но Джону всегда в таких делах везло.
Он всегда умел тонко себя повести и в самый подходящий момент незаметно выскользнуть.
С Розой они протрахались целых двое суток.
Двое суток из его съемной квартирки на Филях не выходили.
Даже еду с выпивкой и те по телефону "бесплатная доставка пиццы от Папа-Джонс" заказывали.
Наговорил ей тогда, наобещал.
С три короба.
Но Роза то далеко не дура, все делила на четыре. А может и на все шесть.
Но жаль, тогда, год назад у Джона не все складывалось с его телевизионными проектами, поэтому пристроить Розочку туда, куда обещал, когда в очередной раз домогался ее нежной и горячей близости – у Джона не выгорело, не получилось.
Они тем не менее держали друг-дружку в поле зрения, не терялись на Москве.
У нее, естественно, были и еще какие-то покровители и взрослые друзья, но вот теперь, теперь настал момент.
Момент, когда флюиды талантливости Джона вполне завязались в некую плодотворную завязь, и когда ему – талантливому наглецу – понадобилась храбрая помощница.
У нее и имя было такое подходящее – Роза.
А он – а он, "кинжал" что ли?
***
Роза и кинжал.
Красота татарской Розы и острый кинжальный ум Джона Малковича.
– У нас с тобой обязательно все получится, – весело сказал Джон, открывая Розе дверцу машины.
Дверцу машины Джон открывал двумя способами. Когда у него были достойные зрители, когда, к примеру, он подсаживал или высаживал даму возле подъезда, где стояли людишки, на которых он желал произвести впечатление либо своей эффектной дамой, либо черной машиной, либо жонтильными манерами, либо и тем и другим и третьим вместе взятыми, тогда он выскакивал из авто и обежав его по кругу, раскрывал перед девушкой дверцу.
А если зрителей не было, он в лучшем случае просто нагибался к правой двери, не выходя наружу и дергал за ручку, а то и предоставлял девушке самой дергать ручку снаружи.
Но сегодня Джон вышел из машины и не только церемонно усадил Розу спереди, но даже глазками многозначительно так сделал кверху и сказал, мол, погляди как что там на заднем сиденье для тебя?
А на заднем сиденье в упаковке из зеркального целлофана лежали семь ярко-красных розочек.
– Ух ты, растения! – почти в натуральном восхищении воскликнула Роза.
– Потому что ты сама как Розочка, – улыбаясь, сказал Джон Вообще, за год, изучив многие из Джоновых человеческих качеств, Роза могла теперь точно заключить, что если Джон подлизывается, значит ему надо что-то особенное и наверняка не физическая близость, которую от нее он и так, без подлизывания получал, сколько и когда хотел. Так уж между ними было заведено.
– Куда поедем? – поинтересовалась Роза.
– На свадьбу к одному персонажу, – ответил Джон, выруливая из кармана в поток машин.
– На свадьбу? На свадьбу это хорошо, – задумчиво сказала Роза, – и что мы там будем делать? – спросила она.
– Я поздравлять, а ты пить, танцевать и дарить ласками одного человека, – сказал Джон.
– Как это? – удивилась Роза.
– А так, что я тебя везу ему в подарок.
2.
– Агаша, тебе надо будет взять несколько практических уроков у одного замечательного человека, – сказал Дюрыгин.
Агаша уже четко решила для себя, что если Дюрыгин что-то говорит, то значит именно так и надо делать. Потому что как маленькая собачка в собачьей семье, она безоговорочно приняла старшинство большой собаки – дяденьки Дюрыгина. Она, кстати говоря и звать его теперь стала – дяденькой.
– Хорошо, дяденька, а кто этот человек и что за уроки?
– Тебе надо научиться элементам сценического мастерства, – сказал Дюрыгин, – ты должна научиться ходить перед публикой не со скованными зажатыми плечами, а свободно, расслабленно и раскрывшись, кроме того, ты должна научиться отчетливо и громко говорить. Пусть с провинциальным акцентом, но не шепелявить, не картавить, не заглатывать окончаний и суффиксов, говорить так, чтобы тебя понимали.
– А разве я говорю так, что меня не понимают? – удивилась Агаша – Это тебе только кажется, что ты умеешь говорить и ходить, а выпусти тебя на сцену или в студию перед камерами и мы тут же жидко опозоримся детской неожиданностью, как после огурцов с молоком.
Агаша хмыкнула.
– Ну уж и так!
– А я на телевидении и пробовать не стану, лучше сразу взять несколько практических уроков и сразу работать на успех.
– А кто уроки будет давать и где? – поинтересовалась Агаша.
– Уроки будет давать великий человек, Абрам Моисеевич Гурвицкий, доцент института культуры по кафедре сценического мастерства.
– Я буду учиться в институте культуры? – удивилась Агаша.
– Ничего подобного, – покачал головой Дюрыгин, – ты будешь работать с Абрамом Моисеевичем на свадьбах.
– Как работать? Кем?
– Тамадой, а вернее – помощницей тамады.
Дюрыгин сделал многозначительную паузу.
– Дело в том, что Абрам Моисеевич уже не молод и доцентом на кафедре уже давно не работает. У него теперь свой скромный бизнес, что-то вроде кооператива или маленького "о-о-о" или "че-пэ" под названием "Ваш праздник". Абрам Моисеевич организует свадебные торжества, сам работая тамадой, а два его сына – Лева и Юра работают там же свадебными фотографом и диск-жокеем, полный комплект.
– А я? – спросила Агаша.
– А ты десять свадеб будешь работать с Абрамом Моисеевичем, я уже договорился с ним и даже заплатил ему…
– Заплатили? – удивилась Агаша, – а я думала, что если я буду работать, то мне заплатят – Ты будешь учиться, ты будешь брать уроки, как говорить в микрофон, как держаться перед публикой, как расслабить плечи и не ходить аршин проглотивши или наоборот, сгорбившись, как старушка, научишься разминать губы, язык и гортань…
– А это зачем еще? – настороженно удивилась Агаша.
– Глупая, ты думаешь, что ты можешь отчетливо и красиво говорить, как говорят артисты? Ты ошибаешься. Это достигается только путем упражнений, которые тебе и покажет Абрам Моисеевич.
– Как скажете, дяденька, все сделаю.
– Вот и ладушки…
***
Первая свадьба была в кафе-стекляшке на улице Водянова.
По убогости заведения Агаша и без разъяснений поняла, что жениться здесь будут не дети банкиров и не дети депутатов Государственной Думы.
– Мы работаем для простых москвичей, деточка, – говорил Абрам Моисеевич, напутствуя Агашу, – мы и денег меньше берем за работу, чем скажем Трахтенбергер или Хазанович, но зато и хамства встречаем меньше.
– А эти тоже тамадами на свадьбах работают?
– А как же, деточка, еще как работают, только там ставки в сто раз выше чем у нас, – отвечал Абрам Моисеевич, – популярный ведущий вроде Пертосьяна за три часа работы тамадой где-нибудь в ресторане Прага на Арбате возьмет пять тысяч долларов в конверте – отдай и не греши.
– Кто же такие деньги платит? – удивилась Агаша.
– Конечно же не наши клиенты, не рабочие и не крестьяне, но ведь и у министров и у крупных банкиров тоже детки имеются, и для них ведь тоже свадьбы надо играть, правда ведь?
Абрам Моисеевич сперва Агаше не понравился.
Старый уже и совсем седой.
И какой-то при этом даже не то что старый, а старомодный, такой, каких теперь нет нигде.
– Вы, деточка, смотрите как я буду разминать губы и готовить рот к правильной артикуляции, глядите и запоминайте…
И Абрам Моисеевич так смешно вдруг запел на все лады. А потом принялся говорить обычные скороговорки, которые называл не скороговорками, а чистоговорками.
"Карл у Клары украл кораллы" или
"На дворе трава, а на траве дрова"
Смешной!
Но Абрам Моисеевич относился к этим упражнениям безо всяких насмешек.
– Нука, деточка, быстро давай, говори, – "корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали" Помучил немного Агашу, заставив ее похихикать, что она, маленькая что ли?