Они вышли в открытое море. Поначалу удалялись от берега быстро, но минут через двадцать ход замедлился.
— Больше не могу, — выдохнул барон. — Руки не слушаются. Теперь твоя очередь.
— Стоит ли плыть дальше? Мы уже миновали черту отлива, как ты считаешь?
— Ладно, выбивай затычку.
— Нет, лучше ты, — запротестовал Бенто, которому повелительный жест барона показался сигналом к убийству.
— Без глупостей! Кончай с ней.
Бенто притянул вторую лодку, склонился, протянул руку, но вдруг остановился:
— Мне страшно, Годфруа. Клянусь спасением души, не могу это сделать!
Годфруа отстранил его, перевалил тело через борт и одним ударом выбил кусок дерева. Вода с бульканьем хлынула в лодку с пленницей. Этот звук так поразил барона, что он повернулся, чтобы заткнуть отверстие. Поздно! Бенто, пересев за весла, греб изо всех сил, суеверный ужас удваивал его энергию. Лодка с двумя палачами быстро удалялась от места преступления.
— Стой! — крикнул Годфруа. — Я спасу ее! Остановись!… Это ты виноват в ее смерти, я же хотел спасти ее. Убийца, злодей!
Но Бенто, вне себя от страха, не слышал, не понимал ничего, с шумом погружая весла в воду. Стоило ли оправдываться перед безгласным и обреченным на гибель существом? Волны неизбежно поглотят тело женщины вместе с поврежденной лодкой. Годфруа д'Этиг знал это…
Решившись, он взял весло, сел бок о бок со своим сообщником. Они резко нагибались, делали отчаянные усилия, чтобы поскорее удалиться от этого проклятого места, они страшились услышать предсмертный крик жертвы, над головой которой вот-вот должны были сомкнуться волны.
Д'Этиг и Оскар де Бенто были уже на полпути к берегу. Они бы не услышали последнего крика женщины… А она без единого стона, без единого движения готовилась принять смерть. Ледяная вода обожгла ее тело, содрогнувшееся в ознобе. Утлый челн, казалось, с минуты на минуту перевернется и увлечет несчастную на дно. Но странное дело: лодка перестала погружаться. Послышался тихий голос:
— Не бойтесь, я пришел вам помочь. Вы никогда не видели меня… Мое имя Рауль, Рауль д'Андрези. Все будет хорошо, я заткнул пробоину. Но прежде всего нам надо избавиться от этого валуна.
Он разрезал веревки, которыми была опутана пленница. Потом схватил камень и бросил его в море. Наконец, сняв плед, закрывавший ее лицо, наклонился над ней:
— Как я рад! Все обернулось лучше, чем можно было предположить. Вода не успела дойти до вас. Вам не больно?
Она чуть слышно шепнула:
— Да, щиколотка очень болит, они вывернули мне ногу, когда связывали.
— Ничего, — промолвил он. — Скоро мы доберемся до берега. Ваши палачи так напуганы, что бегут без оглядки. Нам нечего бояться.
Он взял заранее припрятанное на дне лодки весло, встал на корму и принялся грести, не переставая весело говорить:
— Рауль д'Андрези, к вашим услугам! Правда, мой костюм не слишком располагает к светскому знакомству… Все вышло совершенно случайно. Я узнал, что некая дама стала жертвой заговора, опередил противника, первым оказался здесь, спрятался за лодкой. Ваши убийцы не заметили, что вместе со своей жертвой они взяли на буксир и чемпиона по плаванию, решившего ее спасти. Подробнее обо всем я расскажу вам позже, когда вы сможете слушать меня более сосредоточенно. Сейчас, по-моему, я болтаю в пустоту.
Он замолк.
— Мне больно, — простонала она.
— Тогда советую: постарайтесь впасть в забытье, — отозвался он. — Это облегчит страдания души и тела.
Она послушалась его, постепенно ее дыхание стало ровным и спокойным.
— Вот так-то лучше, — сказал Рауль. — Мне нужна полная свобода действий.
Лодка быстро неслась к берегу, в темноте уже угадывались грозные очертания утесов. Когда дно заскрипело о прибрежную гальку, он выпрыгнул, с легкостью поднял молодую женщину и понес ее.
— Победитель состязаний по боксу и по классической борьбе, — говорил он. — Признаюсь, хотя вы меня, кажется, не слушаете, все это я получил в наследство от своего отца… Как и многое другое… Отдохните здесь, под скалой, она надежно укроет вас от буйства волн. А я… я скоро вернусь. Полагаю, вы не прочь отомстить двум нормандским кузенам? А для этого важно, чтобы лодку не нашли, а вас считали утонувшей. Итак, немного терпения!
Рауль без промедления вывел лодку снова в открытое море, выбил затычку и, убедившись, что та скрылась в пучине, вплавь вернулся на берег. Затем он отыскал свою одежду, спрятанную в расселине, и быстро переоделся.
— Теперь, — произнес он, подойдя к молодой женщине, — нам предстоит подняться наверх, а это не очень-то легко.
Она понемногу выходила из своего обморочного состояния и открыла глаза на свет его фонарика. Попыталась с его помощью подняться на ноги, но тут же со стоном вновь упала на землю. Он снял с ее ноги туфельку и увидел, что чулок весь пропитался кровью. Рана неопасная, но весьма болезненная.
Рауль перевязал ее ножку своим носовым платком и начал подниматься по лестнице, со спасенной женщиной на руках. Триста пятьдесят крутых ступеней! Если Годфруа д'Этиг и Бенто, весьма крепкие мужчины, выбились из сил, совершая спуск, то каково пришлось одному юноше, карабкавшемуся с той же ношей наверх! И все же он по-прежнему пребывал в превосходном настроении, прижимая к себе прекрасное тело, чувствуя его упругость и гибкость.
Добравшись до вершины, он не стал отдыхать. Свежий морской воздух бодрил его, придавал силы. Рауль поспешил донести молодую женщину до укрытия, в едином порыве пересек поле и бережно сложил драгоценный груз в одинокой и заброшенной риге. Заранее предвидя такой поворот событий, он спрятал здесь пресной воды, бутылку коньяка и немного еды.
— Двенадцать часов полного покоя и сна. Здесь вас ничто не потревожит. А завтра я позабочусь об экипаже и отвезу вас, куда пожелаете.
Вот так в финале трагического и необыкновенного приключения они оказались рядом — жертва и ее спаситель. А давно ли он и думать об этом не мог!
При свете прицепленной к перекладине лампы Рауль уложил молодую женщину среди снопов сена, дал ей напиться, сменил повязку на ране. Находясь в его власти и под его защитой, Жозефина Бальзамо чувствовала себя в полной безопасности и целиком доверилась заботам Рауля. Она закрыла глаза и погрузилась в сон.
Лампа освещала ее прекрасное лицо, горевшее прекрасным, слегка лихорадочным румянцем после всех переживаний последних часов. Рауль опустился перед ней на колени и долго всматривался в ее черты. Изнемогая от духоты, царившей в этом милом сельском приюте, она приоткрыла корсаж платья, и юноша видел ее божественные плечи. Он вспомнил слова Боманьяна о родинке, которая была у красавицы со старой миниатюры. Мог ли он противиться искушению проверить, есть ли эта отметинка на груди женщины, спасенной им от смерти? Он долго возился с корсажем и был вознагражден: на правой груди виднелась родинка, черная, как мушка на щеке у кокеток прошлого столетья, словно подчеркивающая белизну нежной кожи, вздымавшейся в легком дыхании.
— Кто же вы? — в восхищении прошептал Рауль. — Из какого мира, из какого века вы пришли?
Он испытывал неизъяснимое волнение, его охватило некое таинственное предчувствие, которое мы испытываем, созерцая творение неземной красоты. Он задавал ей вопросы, как будто молодая женщина могла назвать ему имя той, которая в давние времена служила художнику моделью. Ее губы в полусне что-то лепетали, но Рауль не мог понять смысла.
Наконец она глубоко вздохнула, приоткрыла глаза. Видя стоящего перед ней на коленях юношу, она покраснела и улыбнулась, и улыбка осталась на ее устах, когда припухшие веки вновь опустились в сладкой дремоте.
Рауль чувствовал, что теряет рассудок. Трепеща от желания и восхищения, он шептал ей страстные восторженные слова, сжав ладони, словно в молитве обожаемому идолу:
— Как вы прекрасны! Я не подозревал, что на нашей грешной земле может существовать такая красота! Не смейтесь надо мною, я понимаю, почему у преклонявшихся перед вами мужчин появлялось желание заставить вас плакать: ваша улыбка ранит, она отрицает все, все делает ничтожным. — И добавил чуть слышно: — Жозефина Бальзамо… Как сладостны звуки вашего имени! Оно окутывает вас тайной. Колдунья, как сказал Боманьян? Нет, волшебница, фея, чародейка! Только сейчас начинается моя жизнь, с той минуты, когда я обнял вас. У меня нет больше иных воспоминаний, кроме воспоминаний о вас, с вами связаны все мои надежды. Не знаю, почему я так верю в вас, но знаю, что не могу ошибиться. Боже, как вы прекрасны! Мне хочется плакать от счастья…
Он произносил это, почти касаясь ее уст своими, но позволил себе только один раз поцеловать ее в течение всей исповеди. В улыбке Жозефины Бальзамо таилась не только чувственность, но и утонченная стыдливость, и Рауль ощутил глубочайшее благоговение. Он клялся в верности ей, обещал, что любое ее желание будет для него священным, уверял, что всегда и везде будет рядом с ней, готовый защитить и избавить от любой опасности…
Он заснул, продолжая и сквозь сон шептать клятвы и обещания, не имевшие большого смысла. И сон его был глубоким, как у детей, которым так необходимо восстановить безудержно растрачиваемые юные силы…
На колокольне пробило одиннадцать часов. Со все большим удивлением он вслушивался в звуки наступившего дня. Неужели и вправду уже одиннадцать часов утра?
Лампа погасла, сквозь крышу проглядывали солнечные лучи.
— Где же вы? — спросил он. — Я вас не вижу.
Он выбрался из риги, огляделся вокруг. Жозефины Бальзамо не было нигде. Он вернулся, бросился к копнам сена, принялся в бешенстве рыться в них. Но Жозефина Бальзамо исчезла. Он искал ее в соседней лощине, на дороге, в лугах… Без результата. Как она сумела с больной ногой покинуть свое убежище, проделать немалый путь через равнину?!
Рауль д'Андрези вернулся на сеновал и тщательно осмотрел его. Но долго искать нужды не было: он заметил лежащий на току прямоугольный кусочек картона. Это была фотография графини Калиостро. На обратной стороне он прочитал: «Пусть мой спаситель примет от меня самую глубокую благодарность и никогда не будет пытаться вновь встретиться со мной».
Глава V
— Больше не могу, — выдохнул барон. — Руки не слушаются. Теперь твоя очередь.
— Стоит ли плыть дальше? Мы уже миновали черту отлива, как ты считаешь?
— Ладно, выбивай затычку.
— Нет, лучше ты, — запротестовал Бенто, которому повелительный жест барона показался сигналом к убийству.
— Без глупостей! Кончай с ней.
Бенто притянул вторую лодку, склонился, протянул руку, но вдруг остановился:
— Мне страшно, Годфруа. Клянусь спасением души, не могу это сделать!
Годфруа отстранил его, перевалил тело через борт и одним ударом выбил кусок дерева. Вода с бульканьем хлынула в лодку с пленницей. Этот звук так поразил барона, что он повернулся, чтобы заткнуть отверстие. Поздно! Бенто, пересев за весла, греб изо всех сил, суеверный ужас удваивал его энергию. Лодка с двумя палачами быстро удалялась от места преступления.
— Стой! — крикнул Годфруа. — Я спасу ее! Остановись!… Это ты виноват в ее смерти, я же хотел спасти ее. Убийца, злодей!
Но Бенто, вне себя от страха, не слышал, не понимал ничего, с шумом погружая весла в воду. Стоило ли оправдываться перед безгласным и обреченным на гибель существом? Волны неизбежно поглотят тело женщины вместе с поврежденной лодкой. Годфруа д'Этиг знал это…
Решившись, он взял весло, сел бок о бок со своим сообщником. Они резко нагибались, делали отчаянные усилия, чтобы поскорее удалиться от этого проклятого места, они страшились услышать предсмертный крик жертвы, над головой которой вот-вот должны были сомкнуться волны.
Д'Этиг и Оскар де Бенто были уже на полпути к берегу. Они бы не услышали последнего крика женщины… А она без единого стона, без единого движения готовилась принять смерть. Ледяная вода обожгла ее тело, содрогнувшееся в ознобе. Утлый челн, казалось, с минуты на минуту перевернется и увлечет несчастную на дно. Но странное дело: лодка перестала погружаться. Послышался тихий голос:
— Не бойтесь, я пришел вам помочь. Вы никогда не видели меня… Мое имя Рауль, Рауль д'Андрези. Все будет хорошо, я заткнул пробоину. Но прежде всего нам надо избавиться от этого валуна.
Он разрезал веревки, которыми была опутана пленница. Потом схватил камень и бросил его в море. Наконец, сняв плед, закрывавший ее лицо, наклонился над ней:
— Как я рад! Все обернулось лучше, чем можно было предположить. Вода не успела дойти до вас. Вам не больно?
Она чуть слышно шепнула:
— Да, щиколотка очень болит, они вывернули мне ногу, когда связывали.
— Ничего, — промолвил он. — Скоро мы доберемся до берега. Ваши палачи так напуганы, что бегут без оглядки. Нам нечего бояться.
Он взял заранее припрятанное на дне лодки весло, встал на корму и принялся грести, не переставая весело говорить:
— Рауль д'Андрези, к вашим услугам! Правда, мой костюм не слишком располагает к светскому знакомству… Все вышло совершенно случайно. Я узнал, что некая дама стала жертвой заговора, опередил противника, первым оказался здесь, спрятался за лодкой. Ваши убийцы не заметили, что вместе со своей жертвой они взяли на буксир и чемпиона по плаванию, решившего ее спасти. Подробнее обо всем я расскажу вам позже, когда вы сможете слушать меня более сосредоточенно. Сейчас, по-моему, я болтаю в пустоту.
Он замолк.
— Мне больно, — простонала она.
— Тогда советую: постарайтесь впасть в забытье, — отозвался он. — Это облегчит страдания души и тела.
Она послушалась его, постепенно ее дыхание стало ровным и спокойным.
— Вот так-то лучше, — сказал Рауль. — Мне нужна полная свобода действий.
Лодка быстро неслась к берегу, в темноте уже угадывались грозные очертания утесов. Когда дно заскрипело о прибрежную гальку, он выпрыгнул, с легкостью поднял молодую женщину и понес ее.
— Победитель состязаний по боксу и по классической борьбе, — говорил он. — Признаюсь, хотя вы меня, кажется, не слушаете, все это я получил в наследство от своего отца… Как и многое другое… Отдохните здесь, под скалой, она надежно укроет вас от буйства волн. А я… я скоро вернусь. Полагаю, вы не прочь отомстить двум нормандским кузенам? А для этого важно, чтобы лодку не нашли, а вас считали утонувшей. Итак, немного терпения!
Рауль без промедления вывел лодку снова в открытое море, выбил затычку и, убедившись, что та скрылась в пучине, вплавь вернулся на берег. Затем он отыскал свою одежду, спрятанную в расселине, и быстро переоделся.
— Теперь, — произнес он, подойдя к молодой женщине, — нам предстоит подняться наверх, а это не очень-то легко.
Она понемногу выходила из своего обморочного состояния и открыла глаза на свет его фонарика. Попыталась с его помощью подняться на ноги, но тут же со стоном вновь упала на землю. Он снял с ее ноги туфельку и увидел, что чулок весь пропитался кровью. Рана неопасная, но весьма болезненная.
Рауль перевязал ее ножку своим носовым платком и начал подниматься по лестнице, со спасенной женщиной на руках. Триста пятьдесят крутых ступеней! Если Годфруа д'Этиг и Бенто, весьма крепкие мужчины, выбились из сил, совершая спуск, то каково пришлось одному юноше, карабкавшемуся с той же ношей наверх! И все же он по-прежнему пребывал в превосходном настроении, прижимая к себе прекрасное тело, чувствуя его упругость и гибкость.
Добравшись до вершины, он не стал отдыхать. Свежий морской воздух бодрил его, придавал силы. Рауль поспешил донести молодую женщину до укрытия, в едином порыве пересек поле и бережно сложил драгоценный груз в одинокой и заброшенной риге. Заранее предвидя такой поворот событий, он спрятал здесь пресной воды, бутылку коньяка и немного еды.
— Двенадцать часов полного покоя и сна. Здесь вас ничто не потревожит. А завтра я позабочусь об экипаже и отвезу вас, куда пожелаете.
Вот так в финале трагического и необыкновенного приключения они оказались рядом — жертва и ее спаситель. А давно ли он и думать об этом не мог!
При свете прицепленной к перекладине лампы Рауль уложил молодую женщину среди снопов сена, дал ей напиться, сменил повязку на ране. Находясь в его власти и под его защитой, Жозефина Бальзамо чувствовала себя в полной безопасности и целиком доверилась заботам Рауля. Она закрыла глаза и погрузилась в сон.
Лампа освещала ее прекрасное лицо, горевшее прекрасным, слегка лихорадочным румянцем после всех переживаний последних часов. Рауль опустился перед ней на колени и долго всматривался в ее черты. Изнемогая от духоты, царившей в этом милом сельском приюте, она приоткрыла корсаж платья, и юноша видел ее божественные плечи. Он вспомнил слова Боманьяна о родинке, которая была у красавицы со старой миниатюры. Мог ли он противиться искушению проверить, есть ли эта отметинка на груди женщины, спасенной им от смерти? Он долго возился с корсажем и был вознагражден: на правой груди виднелась родинка, черная, как мушка на щеке у кокеток прошлого столетья, словно подчеркивающая белизну нежной кожи, вздымавшейся в легком дыхании.
— Кто же вы? — в восхищении прошептал Рауль. — Из какого мира, из какого века вы пришли?
Он испытывал неизъяснимое волнение, его охватило некое таинственное предчувствие, которое мы испытываем, созерцая творение неземной красоты. Он задавал ей вопросы, как будто молодая женщина могла назвать ему имя той, которая в давние времена служила художнику моделью. Ее губы в полусне что-то лепетали, но Рауль не мог понять смысла.
Наконец она глубоко вздохнула, приоткрыла глаза. Видя стоящего перед ней на коленях юношу, она покраснела и улыбнулась, и улыбка осталась на ее устах, когда припухшие веки вновь опустились в сладкой дремоте.
Рауль чувствовал, что теряет рассудок. Трепеща от желания и восхищения, он шептал ей страстные восторженные слова, сжав ладони, словно в молитве обожаемому идолу:
— Как вы прекрасны! Я не подозревал, что на нашей грешной земле может существовать такая красота! Не смейтесь надо мною, я понимаю, почему у преклонявшихся перед вами мужчин появлялось желание заставить вас плакать: ваша улыбка ранит, она отрицает все, все делает ничтожным. — И добавил чуть слышно: — Жозефина Бальзамо… Как сладостны звуки вашего имени! Оно окутывает вас тайной. Колдунья, как сказал Боманьян? Нет, волшебница, фея, чародейка! Только сейчас начинается моя жизнь, с той минуты, когда я обнял вас. У меня нет больше иных воспоминаний, кроме воспоминаний о вас, с вами связаны все мои надежды. Не знаю, почему я так верю в вас, но знаю, что не могу ошибиться. Боже, как вы прекрасны! Мне хочется плакать от счастья…
Он произносил это, почти касаясь ее уст своими, но позволил себе только один раз поцеловать ее в течение всей исповеди. В улыбке Жозефины Бальзамо таилась не только чувственность, но и утонченная стыдливость, и Рауль ощутил глубочайшее благоговение. Он клялся в верности ей, обещал, что любое ее желание будет для него священным, уверял, что всегда и везде будет рядом с ней, готовый защитить и избавить от любой опасности…
Он заснул, продолжая и сквозь сон шептать клятвы и обещания, не имевшие большого смысла. И сон его был глубоким, как у детей, которым так необходимо восстановить безудержно растрачиваемые юные силы…
На колокольне пробило одиннадцать часов. Со все большим удивлением он вслушивался в звуки наступившего дня. Неужели и вправду уже одиннадцать часов утра?
Лампа погасла, сквозь крышу проглядывали солнечные лучи.
— Где же вы? — спросил он. — Я вас не вижу.
Он выбрался из риги, огляделся вокруг. Жозефины Бальзамо не было нигде. Он вернулся, бросился к копнам сена, принялся в бешенстве рыться в них. Но Жозефина Бальзамо исчезла. Он искал ее в соседней лощине, на дороге, в лугах… Без результата. Как она сумела с больной ногой покинуть свое убежище, проделать немалый путь через равнину?!
Рауль д'Андрези вернулся на сеновал и тщательно осмотрел его. Но долго искать нужды не было: он заметил лежащий на току прямоугольный кусочек картона. Это была фотография графини Калиостро. На обратной стороне он прочитал: «Пусть мой спаситель примет от меня самую глубокую благодарность и никогда не будет пытаться вновь встретиться со мной».
Глава V
ОДНА ИЗ СЕМИ ВЕТВЕЙ
Порой человек, с которым приключилось нечто необычайное, фантастическое, обнаруживает, что на самом деле он стал жертвой галлюцинации, самообмана. Вот так и Рауль, найдя велосипед, брошенный им накануне достопамятных событий, спросил себя, не приснилось ли ему все это. Но фотография свидетельствовала, что все произошло с ним наяву.
И впервые за все это время он вспомнил о Клариссе д'Этиг, о сладостных часах, проведенных с нею совсем недавно… Увы, в возрасте нашего героя все внутренние конфликты, любовные измены так легко забываются! Ему казалось, что его существо разделилось на два новых, не существовавших прежде. Один Рауль по-прежнему любил Клариссу и спокойно строил планы счастливого семейного будущего; другой — не рассуждая рвался в сети упоительной новой страсти.
Образ Клариссы, смущенной и печальной, вставал перед ним, подобно трепещущему пламени свечи в полумраке часовни, куда он ходил молиться. Но в тот же миг его мысленному взору являлась графиня Калиостро, и он чувствовал, что именно она теперь стала его божеством, деспотическим и ревнивым, которое никогда не позволило бы ему скрыть ни единой мысли, ни сердечной тайны.
Рауль д'Андрези — будем и впредь так называть того, кому суждено в будущем прославиться под именем Арсена Люпена — Рауль д'Андрези никогда еще не любил по-настоящему. Снедаемый честолюбием, но не знающий, в какой сфере и каким образом воплотятся в жизнь его мечты о славе, успехе, богатстве и власти, он был готов принять вызов судьбы, откуда бы он ни исходил. Его пылкая и благородная душа, его волевой характер, физическая сила и ловкость, упорство и умение приспосабливаться к обстоятельствам, — словом, все, чем наделили его родители и природа, он сумел развить до высшей степени, и он сам удивлялся, как отступали все препятствия перед его неудержимым натиском.
С такими дарами судьбы стоило жить… но у него не было никаких средств к существованию. Сирота, один-одинешенек на всем белом свете, без влиятельных друзей, без связей, без постоянных занятий, без профессии — так он жил до сих пор. Как это ему удавалось? Пожалуй, он и сам вряд ли сумел бы дать четкий ответ. Жил, как мог, — вот и все. Когда нужда, вожделение, потребность вставали перед ним во весь рост, он каждый раз находил способ удовлетворить их.
«Случай — моя стихия, — говаривал он самому себе, — начнем сначала, если сегодня сорвалось. Чему быть, того не миновать. Главное — верить в удачу!»
Вот в эту пору и встретилась на его пути Жозефина Бальзамо. Он чувствовал: чтобы завоевать эту женщину, ему следовало использовать всю энергию своей молодости. Для него Жозефина Бальзамо не имела ничего общего с тем исчадием ада, образ которого Боманьян так старался расписать подозрительному взору своих друзей. Все эти кровавые картины, все орудия и аксессуары преступления, предательства и злодейства, вся эта дьявольская мишура рассеялась, как ночной кошмар, при одном взгляде на фотографию, которую он созерцал сейчас с влажными от волнения глазами.
«Я найду тебя, — твердил он, покрывая поцелуями кусочек картона. — Ты полюбишь меня так же, как я люблю тебя. Ты станешь моей нежной властительницей, моей покорной госпожой, и я буду читать в твоей загадочной жизни, как в открытой книге. Сила твоего ясновидения, твои чудеса, твоя вечная юность — словом, все то, что пугает и повергает в замешательство других, станет нашим общим достоянием. Мы завоюем весь мир, ты будешь моей, Жозефина Бальзамо!»
Но в глубине души он робел перед этой женщиной и испытывал нечто вроде зависти и недовольства ею, как ребенок, желающий быть равным со старшими и вынужденный подчиняться тому, кто сильнее его. Два дня он просидел в комнате, которую снимал на первом этаже гостиницы, лишь изредка выглядывая в окно, выходившее в яблоневый сад. Эти дни были наполнены ожиданием и размышлениями. На третий день он совершил прогулку по сельским окрестностям — по тем местам, где, как он предполагал, мог встретиться с Жозефиной Бальзамо. Он допускал также, что молодая женщина, истерзанная страшными испытаниями, вернется в Париж, ведь ей необходимо убедить своих врагов в том, что она мертва. Однако более правдоподобно, что она решит отомстить палачам и не откажется от достижения своей цели. По этой логике, она едва ли покинула поле битвы.
Вечером этого дня он нашел у себя на столе букет апрельских цветов — нарциссов, незабудок, примул, барвинков и первоцвета. Он спросил хозяина гостиницы — тот никого не видел.
«Это она», — подумал он, целуя, прижимая к своей груди букет. Четыре дня он провел затаившись за сараем в глубине двора. Когда слышались чьи-то шаги, сердце его то отчаянно билось, то останавливалось. Испытывая вновь и вновь разочарование, он печалился.
На четвертый день около пяти часов между деревьями и кустарником, обрамлявшим двор, прошуршало платье. Рауль сделал невольное движение, но сдержался и подавил гнев. Он узнал Клариссу д'Этиг. В руках у нее был букет, очень похожий на тот, первый. Легкими шагами она пересекла двор и, протянув руку в окно, положила букет на его стол. Когда она возвращалась, Рауль увидел ее лицо и поразился, каким бледным оно стало. Щеки ее поблекли, обведенные темными тенями глаза выдавали долгие бессонные ночи.
— Я буду очень страдать из-за тебя, — сказала она в ту ночь. Но кто знал, что страдание придет так скоро, а день, когда она отдалась Раулю, станет днем их неожиданного расставания?! Ему вспомнилось это ее предсказание и, сердясь на нее за то зло, которое он ей причинил, в гневе обманутого ожидания увидеть совсем другую женщину, Рауль позволил Клариссе уйти. И все же его мысли вернулись именно к ней — к девушке, которая своим приходом отняла у него надежду на счастье.
К букету была прикреплена записка: «Мой дорогой, неужели между нами все кончено? Нет, скажи мне, что это не так! Я все время плачу… Не может быть, чтобы ты забыл свою Клариссу. Мой милый, сегодня вечером все снова уедут и вернутся только завтра в полдень. Ты придешь, не правда ли? Ведь ты не оставишь меня плакать в одиночестве? Приходи, любимый!»
Слова, полные отчаяния… Увы, они не смогли тронуть сердце Рауля. Он подумал, что пора собираться в дорогу. Как тогда сказал Боманьян? «Узнав от меня, что мы скоро начнем раскопки в окрестностях Дьепа, она немедленно отправилась туда…» Не в этом ли заключается цель сегодняшней поездки барона д'Этига и его друзей? И не представился ли Раулю удобный случай ввязаться в схватку и извлечь из нее пользу?
Часов в семь вечера, переодевшись рыбаком, надвинув шляпу на глаза, он сел на поезд вместе с бароном д'Этиг и Оскаром де Бенто, сделал вслед за ними две пересадки и вышел на маленькой станции. В деревушке недалеко от этой станции он и переночевал. На следующее утро прибыли д'Ормон и Ру д'Этьер с экипажем и взяли с собой двух кузенов. Рауль кинулся за ними.
Проехав около десяти километров, экипаж остановился близ старого заброшенного поместья, именовавшегося Замком де Гер. Подойдя к открытым воротам, Рауль увидел, что в глубине запущенного парка копошатся рабочие, явно вознамерившиеся снять всю почву со старинных аллей, лужаек и клумб. Было десять часов утра. На ступеньках крыльца строительные подрядчики толковали о чем-то с нормандскими друзьями. Рауль, стараясь не обращать на себя внимания, смешался с толпой рабочих и потихоньку принялся расспрашивать их. Как выяснилось, замок де Гер недавно стал собственностью маркиза де Рольвиля, а работы по приведению в порядок территории начались как раз сегодня. Рауль подслушал, как один из подрядчиков говорил барону:
— Да, сударь, все необходимые распоряжения отданы. Если кому-то из моих людей посчастливится найти монеты или какие-то вещицы из железа, меди — они немедленно передадут их вам в расчете на приличное вознаграждение.
Было совершенно очевидно, что вся эта возня вокруг замка связана с поисками чего-то чрезвычайно ценного для нового владельца поместья и его друзей. Но чего именно? Рауль пересек парк, обошел вокруг замка, заглянул в погреб и подвалы. Половина двенадцатого, а он еще ничего не добился! Потребность действовать будоражила его. В этот момент верные нормандские друзья оказались с тыльной стороны здания на длинной высокой террасе, господствующей над парком. Великолепная старинная балюстрада опиралась на стену, из которой выступали двенадцать кирпичных колонн. Они служили основанием для каменных ваз, к несчастью, почти совсем разбитых и уничтоженных.
Одна из групп рабочих начала кирками и заостренными молотками разрушать стену. Рауль задумчиво смотрел на них, засунув руки в карман, зажав в зубах сигарету, нимало не беспокоясь относительно того, что кто-то посчитает его присутствие здесь совершенно неуместным.
Годфруа д'Этиг, набив папиросу, подошел к Раулю и попросил у него огоньку. Рауль протянул ему свою сигарету, и барон прикурил. И тут Рауля озарило, в его голове мгновенно возник целый план, логичный до последней детали. Однако следовало поторапливаться…
Рауль снял берет, волосы его рассыпались, как обычно, и перед бароном предстал знакомый юноша с красивой ухоженной прической. Да, то была прическа явно не рыбака или моряка, и это лицо не задубело от соленого морского ветра!
Барон д'Этиг был взбешен:
— Так это опять вы?! И переодеты? Что за фокусы — неужели вы набрались нахальства и здесь приставать ко мне с просьбой о руке моей дочери? Отвечу вам последний раз: этого никогда не будет!
Рауль схватил барона за руку, властно одернул его:
— Тихо! Скандал не нужен ни вам, ни мне. Подведите сюда ваших друзей.
Годфруа еще колебался, но обещания Рауля, его уверенный вид, видимо, развеяли сомнения барона.
— Я знаю этого молодого человека, — обратился д'Этиг к своим компаньонам. — По его словам, здесь, возможно, спрятано нечто…
Рауль прервал его:
— Никаких «возможно», сударь! Я уроженец здешних мест, еще мальчишкой играл в этом замке с детьми старого садовника. Он часто показывал нам кольцо на стене в подвале и повторял: «Там спрятан клад, я сам видел, как туда складывали старинную посуду, часы, подсвечники…»
Эти слова привели друзей Годфруа в неописуемое волнение.
— Подвалы? Мы их уже тщательно осмотрели! — возразил Бенто.
— Значит, не так уж тщательно, — заметил Рауль. — Давайте я вам покажу.
Они подошли к лестнице, ведущей в подземелье. Перед ними возникла целая анфилада сводчатых подвальных залов.
— Третий поворот налево, — произнес Рауль, уже успевший изучить все закоулки замка. — Вот, глядите!
Он ввел пятерых друзей под низкие своды последнего и самого мрачного подземного зала.
— Но тут же ни черта не видно! — раздосадованно сказал Ру д'Эстьер.
— В самом деле, — посочувствовал Рауль. — Но спички у меня есть, сейчас мигом сбегаю за свечой!
С этими словами он затворил дверь подвала, повернул ключ и на прощанье прокричал пленникам:
— Зажгите все семь свечей подсвечника — вы найдете его под крайней плитой крайней стены, он заботливо укутан паутиной самых мудрых пауков!
Рауль еще не вышел на дневной свет, как мощные и яростные удары кулаков принялись крушить дверь темницы — шаткая и прогнившая, она могла продержаться лишь несколько минут. Но Раулю и этого было достаточно…
Выхватив кирку у какого-то рабочего, он бросился к девятой колонне террасы. Венчавшая ее ваза уже была сбита, и Рауль атаковал сначала цементную капитель, потом принялся за кирпичную кладку, которая быстро пала под его напором. В открывшемся отверстии Рауль увидел какой-то металлический предмет. Это была одна из семи ветвей большого соборного канделябра. Рабочие обступили его и с удивленными восклицаниями глазели на находку — первую за все утро.
Возможно, Раулю удалось бы преспокойно унести металлическое чудо под предлогом, что он спешит показать его одному из пятерых друзей. Но в этот самый момент в проеме двери, ведущей в подвалы, возник Рольвиль, а за ним и все остальные, и раздались крики:
— Вот он! Держите его, это вор!
Рауль нырнул в толпу рабочих и пустился бежать.
Признаться, поведение нашего героя выглядит по меньшей мере нелепым. Стоило ли входить к барону в доверие только для того, чтобы на несколько минут запереть его с друзьями в подвале? Но в действительности у Рауля была совсем другая цель: скорее найти и преподнести даме своего сердца желанную для нее вещь. Вот почему теперь ему приходилось спасаться со всех ног.
Главный вход в замок был закрыт. Рауль обогнул два пруда, вырвался от двух рабочих, пытавшихся его схватить, и, преследуемый орущей толпой, влетел в сад, окруженный высокими стенами. Преодолеть ограду было решительно невозможно.
— Черт побери, — прорычал Рауль. — Я окружен и затравлен. Сейчас на меня спустят гончих псов. Надо же, какая незадача!
Сад соседствовал с сельской часовней, церковное кладбище примыкало к замку, и только массивная решетка в стене отделяла сад от фамильного склепа прежних владельцев поместья де Гер. Рауль быстро протиснулся между прутьями, и тут дверь усыпальницы отворилась, и чья-то рука схватила юношу за плечо. Он не успел опомниться, как оказался внутри мрачного помещения. В первое мгновение он ничего не видел и скорее почувствовал, чем понял, что перёд ним Жозефина Бальзамо.
— Идите за мной, — промолвила она, отперев другую дверь, выходившую на деревенское кладбище.
Невдалеке от часовни стояла старинная карета, какие нечасто попадались даже в этой глухой местности. В нее были впряжены две тощих лошади, на облучке восседал кучер с пышной седеющей бородой и сгорбленной спиной.
Рауль и графиня, никем не замеченные, вскочили в карету. Она негромко приказала кучеру:
— Быстрее, Леонар!
Часовня стояла на околице деревни, и на своем пути они почти не встречали строений. Лошади перешли на рысь. Карета, столь невзрачная снаружи, оказалась очень просторной, на удивление удобной. От посторонних взглядов седоков надежно защищали деревянные жалюзи на окнах. Рауль тотчас же воспользовался интимной обстановкой, пал на колени и принялся изливать весь пыл восторженной любви. Он едва мог дышать от переполнявшей его сердце радости. Если даже графиня была несколько шокирована потоком признаний, все то, что он для нее сделал, давало Раулю некоторое право уже при второй их встрече перескочить через промежуточные этапы и приступить прямо к делу. Он говорил так искренне и весело, что это обезоружило бы собеседницу самых строгих нравов:
— Неужели это вы? Какое счастье! В тот самый момент, когда охотничья свора готова растерзать бедную жертву, из-за кулис является Жозефина Бальзамо и спасает несчастного! Боже, как я люблю вас! Я люблю вас давным-давно! Целый век! Клянусь, эта любовь горит во мне сто лет, если не больше. Но эта старая любовь молода, как вы. И прекрасна, как вы! А вы поистине прекрасны, на вас нельзя смотреть без трепета и восторга. О, божественное создание! Ваш взгляд, ваша улыбка, каждая черточка вашего лица поразительны и неуловимы, — он вздрогнул и продолжал шепотом: — Вы смотрите на меня благосклонно, вы не сердитесь, вы не отвергаете мою любовь!
И впервые за все это время он вспомнил о Клариссе д'Этиг, о сладостных часах, проведенных с нею совсем недавно… Увы, в возрасте нашего героя все внутренние конфликты, любовные измены так легко забываются! Ему казалось, что его существо разделилось на два новых, не существовавших прежде. Один Рауль по-прежнему любил Клариссу и спокойно строил планы счастливого семейного будущего; другой — не рассуждая рвался в сети упоительной новой страсти.
Образ Клариссы, смущенной и печальной, вставал перед ним, подобно трепещущему пламени свечи в полумраке часовни, куда он ходил молиться. Но в тот же миг его мысленному взору являлась графиня Калиостро, и он чувствовал, что именно она теперь стала его божеством, деспотическим и ревнивым, которое никогда не позволило бы ему скрыть ни единой мысли, ни сердечной тайны.
Рауль д'Андрези — будем и впредь так называть того, кому суждено в будущем прославиться под именем Арсена Люпена — Рауль д'Андрези никогда еще не любил по-настоящему. Снедаемый честолюбием, но не знающий, в какой сфере и каким образом воплотятся в жизнь его мечты о славе, успехе, богатстве и власти, он был готов принять вызов судьбы, откуда бы он ни исходил. Его пылкая и благородная душа, его волевой характер, физическая сила и ловкость, упорство и умение приспосабливаться к обстоятельствам, — словом, все, чем наделили его родители и природа, он сумел развить до высшей степени, и он сам удивлялся, как отступали все препятствия перед его неудержимым натиском.
С такими дарами судьбы стоило жить… но у него не было никаких средств к существованию. Сирота, один-одинешенек на всем белом свете, без влиятельных друзей, без связей, без постоянных занятий, без профессии — так он жил до сих пор. Как это ему удавалось? Пожалуй, он и сам вряд ли сумел бы дать четкий ответ. Жил, как мог, — вот и все. Когда нужда, вожделение, потребность вставали перед ним во весь рост, он каждый раз находил способ удовлетворить их.
«Случай — моя стихия, — говаривал он самому себе, — начнем сначала, если сегодня сорвалось. Чему быть, того не миновать. Главное — верить в удачу!»
Вот в эту пору и встретилась на его пути Жозефина Бальзамо. Он чувствовал: чтобы завоевать эту женщину, ему следовало использовать всю энергию своей молодости. Для него Жозефина Бальзамо не имела ничего общего с тем исчадием ада, образ которого Боманьян так старался расписать подозрительному взору своих друзей. Все эти кровавые картины, все орудия и аксессуары преступления, предательства и злодейства, вся эта дьявольская мишура рассеялась, как ночной кошмар, при одном взгляде на фотографию, которую он созерцал сейчас с влажными от волнения глазами.
«Я найду тебя, — твердил он, покрывая поцелуями кусочек картона. — Ты полюбишь меня так же, как я люблю тебя. Ты станешь моей нежной властительницей, моей покорной госпожой, и я буду читать в твоей загадочной жизни, как в открытой книге. Сила твоего ясновидения, твои чудеса, твоя вечная юность — словом, все то, что пугает и повергает в замешательство других, станет нашим общим достоянием. Мы завоюем весь мир, ты будешь моей, Жозефина Бальзамо!»
Но в глубине души он робел перед этой женщиной и испытывал нечто вроде зависти и недовольства ею, как ребенок, желающий быть равным со старшими и вынужденный подчиняться тому, кто сильнее его. Два дня он просидел в комнате, которую снимал на первом этаже гостиницы, лишь изредка выглядывая в окно, выходившее в яблоневый сад. Эти дни были наполнены ожиданием и размышлениями. На третий день он совершил прогулку по сельским окрестностям — по тем местам, где, как он предполагал, мог встретиться с Жозефиной Бальзамо. Он допускал также, что молодая женщина, истерзанная страшными испытаниями, вернется в Париж, ведь ей необходимо убедить своих врагов в том, что она мертва. Однако более правдоподобно, что она решит отомстить палачам и не откажется от достижения своей цели. По этой логике, она едва ли покинула поле битвы.
Вечером этого дня он нашел у себя на столе букет апрельских цветов — нарциссов, незабудок, примул, барвинков и первоцвета. Он спросил хозяина гостиницы — тот никого не видел.
«Это она», — подумал он, целуя, прижимая к своей груди букет. Четыре дня он провел затаившись за сараем в глубине двора. Когда слышались чьи-то шаги, сердце его то отчаянно билось, то останавливалось. Испытывая вновь и вновь разочарование, он печалился.
На четвертый день около пяти часов между деревьями и кустарником, обрамлявшим двор, прошуршало платье. Рауль сделал невольное движение, но сдержался и подавил гнев. Он узнал Клариссу д'Этиг. В руках у нее был букет, очень похожий на тот, первый. Легкими шагами она пересекла двор и, протянув руку в окно, положила букет на его стол. Когда она возвращалась, Рауль увидел ее лицо и поразился, каким бледным оно стало. Щеки ее поблекли, обведенные темными тенями глаза выдавали долгие бессонные ночи.
— Я буду очень страдать из-за тебя, — сказала она в ту ночь. Но кто знал, что страдание придет так скоро, а день, когда она отдалась Раулю, станет днем их неожиданного расставания?! Ему вспомнилось это ее предсказание и, сердясь на нее за то зло, которое он ей причинил, в гневе обманутого ожидания увидеть совсем другую женщину, Рауль позволил Клариссе уйти. И все же его мысли вернулись именно к ней — к девушке, которая своим приходом отняла у него надежду на счастье.
К букету была прикреплена записка: «Мой дорогой, неужели между нами все кончено? Нет, скажи мне, что это не так! Я все время плачу… Не может быть, чтобы ты забыл свою Клариссу. Мой милый, сегодня вечером все снова уедут и вернутся только завтра в полдень. Ты придешь, не правда ли? Ведь ты не оставишь меня плакать в одиночестве? Приходи, любимый!»
Слова, полные отчаяния… Увы, они не смогли тронуть сердце Рауля. Он подумал, что пора собираться в дорогу. Как тогда сказал Боманьян? «Узнав от меня, что мы скоро начнем раскопки в окрестностях Дьепа, она немедленно отправилась туда…» Не в этом ли заключается цель сегодняшней поездки барона д'Этига и его друзей? И не представился ли Раулю удобный случай ввязаться в схватку и извлечь из нее пользу?
Часов в семь вечера, переодевшись рыбаком, надвинув шляпу на глаза, он сел на поезд вместе с бароном д'Этиг и Оскаром де Бенто, сделал вслед за ними две пересадки и вышел на маленькой станции. В деревушке недалеко от этой станции он и переночевал. На следующее утро прибыли д'Ормон и Ру д'Этьер с экипажем и взяли с собой двух кузенов. Рауль кинулся за ними.
Проехав около десяти километров, экипаж остановился близ старого заброшенного поместья, именовавшегося Замком де Гер. Подойдя к открытым воротам, Рауль увидел, что в глубине запущенного парка копошатся рабочие, явно вознамерившиеся снять всю почву со старинных аллей, лужаек и клумб. Было десять часов утра. На ступеньках крыльца строительные подрядчики толковали о чем-то с нормандскими друзьями. Рауль, стараясь не обращать на себя внимания, смешался с толпой рабочих и потихоньку принялся расспрашивать их. Как выяснилось, замок де Гер недавно стал собственностью маркиза де Рольвиля, а работы по приведению в порядок территории начались как раз сегодня. Рауль подслушал, как один из подрядчиков говорил барону:
— Да, сударь, все необходимые распоряжения отданы. Если кому-то из моих людей посчастливится найти монеты или какие-то вещицы из железа, меди — они немедленно передадут их вам в расчете на приличное вознаграждение.
Было совершенно очевидно, что вся эта возня вокруг замка связана с поисками чего-то чрезвычайно ценного для нового владельца поместья и его друзей. Но чего именно? Рауль пересек парк, обошел вокруг замка, заглянул в погреб и подвалы. Половина двенадцатого, а он еще ничего не добился! Потребность действовать будоражила его. В этот момент верные нормандские друзья оказались с тыльной стороны здания на длинной высокой террасе, господствующей над парком. Великолепная старинная балюстрада опиралась на стену, из которой выступали двенадцать кирпичных колонн. Они служили основанием для каменных ваз, к несчастью, почти совсем разбитых и уничтоженных.
Одна из групп рабочих начала кирками и заостренными молотками разрушать стену. Рауль задумчиво смотрел на них, засунув руки в карман, зажав в зубах сигарету, нимало не беспокоясь относительно того, что кто-то посчитает его присутствие здесь совершенно неуместным.
Годфруа д'Этиг, набив папиросу, подошел к Раулю и попросил у него огоньку. Рауль протянул ему свою сигарету, и барон прикурил. И тут Рауля озарило, в его голове мгновенно возник целый план, логичный до последней детали. Однако следовало поторапливаться…
Рауль снял берет, волосы его рассыпались, как обычно, и перед бароном предстал знакомый юноша с красивой ухоженной прической. Да, то была прическа явно не рыбака или моряка, и это лицо не задубело от соленого морского ветра!
Барон д'Этиг был взбешен:
— Так это опять вы?! И переодеты? Что за фокусы — неужели вы набрались нахальства и здесь приставать ко мне с просьбой о руке моей дочери? Отвечу вам последний раз: этого никогда не будет!
Рауль схватил барона за руку, властно одернул его:
— Тихо! Скандал не нужен ни вам, ни мне. Подведите сюда ваших друзей.
Годфруа еще колебался, но обещания Рауля, его уверенный вид, видимо, развеяли сомнения барона.
— Я знаю этого молодого человека, — обратился д'Этиг к своим компаньонам. — По его словам, здесь, возможно, спрятано нечто…
Рауль прервал его:
— Никаких «возможно», сударь! Я уроженец здешних мест, еще мальчишкой играл в этом замке с детьми старого садовника. Он часто показывал нам кольцо на стене в подвале и повторял: «Там спрятан клад, я сам видел, как туда складывали старинную посуду, часы, подсвечники…»
Эти слова привели друзей Годфруа в неописуемое волнение.
— Подвалы? Мы их уже тщательно осмотрели! — возразил Бенто.
— Значит, не так уж тщательно, — заметил Рауль. — Давайте я вам покажу.
Они подошли к лестнице, ведущей в подземелье. Перед ними возникла целая анфилада сводчатых подвальных залов.
— Третий поворот налево, — произнес Рауль, уже успевший изучить все закоулки замка. — Вот, глядите!
Он ввел пятерых друзей под низкие своды последнего и самого мрачного подземного зала.
— Но тут же ни черта не видно! — раздосадованно сказал Ру д'Эстьер.
— В самом деле, — посочувствовал Рауль. — Но спички у меня есть, сейчас мигом сбегаю за свечой!
С этими словами он затворил дверь подвала, повернул ключ и на прощанье прокричал пленникам:
— Зажгите все семь свечей подсвечника — вы найдете его под крайней плитой крайней стены, он заботливо укутан паутиной самых мудрых пауков!
Рауль еще не вышел на дневной свет, как мощные и яростные удары кулаков принялись крушить дверь темницы — шаткая и прогнившая, она могла продержаться лишь несколько минут. Но Раулю и этого было достаточно…
Выхватив кирку у какого-то рабочего, он бросился к девятой колонне террасы. Венчавшая ее ваза уже была сбита, и Рауль атаковал сначала цементную капитель, потом принялся за кирпичную кладку, которая быстро пала под его напором. В открывшемся отверстии Рауль увидел какой-то металлический предмет. Это была одна из семи ветвей большого соборного канделябра. Рабочие обступили его и с удивленными восклицаниями глазели на находку — первую за все утро.
Возможно, Раулю удалось бы преспокойно унести металлическое чудо под предлогом, что он спешит показать его одному из пятерых друзей. Но в этот самый момент в проеме двери, ведущей в подвалы, возник Рольвиль, а за ним и все остальные, и раздались крики:
— Вот он! Держите его, это вор!
Рауль нырнул в толпу рабочих и пустился бежать.
Признаться, поведение нашего героя выглядит по меньшей мере нелепым. Стоило ли входить к барону в доверие только для того, чтобы на несколько минут запереть его с друзьями в подвале? Но в действительности у Рауля была совсем другая цель: скорее найти и преподнести даме своего сердца желанную для нее вещь. Вот почему теперь ему приходилось спасаться со всех ног.
Главный вход в замок был закрыт. Рауль обогнул два пруда, вырвался от двух рабочих, пытавшихся его схватить, и, преследуемый орущей толпой, влетел в сад, окруженный высокими стенами. Преодолеть ограду было решительно невозможно.
— Черт побери, — прорычал Рауль. — Я окружен и затравлен. Сейчас на меня спустят гончих псов. Надо же, какая незадача!
Сад соседствовал с сельской часовней, церковное кладбище примыкало к замку, и только массивная решетка в стене отделяла сад от фамильного склепа прежних владельцев поместья де Гер. Рауль быстро протиснулся между прутьями, и тут дверь усыпальницы отворилась, и чья-то рука схватила юношу за плечо. Он не успел опомниться, как оказался внутри мрачного помещения. В первое мгновение он ничего не видел и скорее почувствовал, чем понял, что перёд ним Жозефина Бальзамо.
— Идите за мной, — промолвила она, отперев другую дверь, выходившую на деревенское кладбище.
Невдалеке от часовни стояла старинная карета, какие нечасто попадались даже в этой глухой местности. В нее были впряжены две тощих лошади, на облучке восседал кучер с пышной седеющей бородой и сгорбленной спиной.
Рауль и графиня, никем не замеченные, вскочили в карету. Она негромко приказала кучеру:
— Быстрее, Леонар!
Часовня стояла на околице деревни, и на своем пути они почти не встречали строений. Лошади перешли на рысь. Карета, столь невзрачная снаружи, оказалась очень просторной, на удивление удобной. От посторонних взглядов седоков надежно защищали деревянные жалюзи на окнах. Рауль тотчас же воспользовался интимной обстановкой, пал на колени и принялся изливать весь пыл восторженной любви. Он едва мог дышать от переполнявшей его сердце радости. Если даже графиня была несколько шокирована потоком признаний, все то, что он для нее сделал, давало Раулю некоторое право уже при второй их встрече перескочить через промежуточные этапы и приступить прямо к делу. Он говорил так искренне и весело, что это обезоружило бы собеседницу самых строгих нравов:
— Неужели это вы? Какое счастье! В тот самый момент, когда охотничья свора готова растерзать бедную жертву, из-за кулис является Жозефина Бальзамо и спасает несчастного! Боже, как я люблю вас! Я люблю вас давным-давно! Целый век! Клянусь, эта любовь горит во мне сто лет, если не больше. Но эта старая любовь молода, как вы. И прекрасна, как вы! А вы поистине прекрасны, на вас нельзя смотреть без трепета и восторга. О, божественное создание! Ваш взгляд, ваша улыбка, каждая черточка вашего лица поразительны и неуловимы, — он вздрогнул и продолжал шепотом: — Вы смотрите на меня благосклонно, вы не сердитесь, вы не отвергаете мою любовь!