Страница:
Следствие установило, что в одном из парижских магазинов, сдающих костюмы на прокат, за некоторое время до похищения Кутепова был взят костюм полицейского. Фамилия и адрес человека, взявшего, его на прокат, оказались фиктивными.
Владимир Бурцев, разоблачивший в свое время провокацию Азефа, энергично взялся за расследование кутеповской истории. Частным образом помимо полиции он снесся с неким Фехнером, только что бежавшим от большевиков с поста «резидента ГПУ» в Берлине и скрывавшемся в Германии. Фехнер был в курсе дела. Он сообщил Бурцеву имена четырех лиц, руководивших похищением Кутепова, из которых главными были названы два агента ГПУ, состоявшие при советском посольстве во Франции: Владимир Янович и Лев Гельфанд, имевший звание второго секретаря посольства, причем на первого из них указывали как на фактического участника похищения. Гельфанда же, как парижского «резидента ГПУ», называли главным руководителем. Оба исчезли из Парижа. Впоследствии их имена всегда связывались с похищением генерала Кутепова как в русской зарубежной печати, так и в иностранной.
Яновичу не повезло. Как говорят, его прикончили в конце тридцатых годов во время сталинской чистки.
Жизнь Гельфанда сложилась более удачно. Племянник известного Гельфанда-Парвуса, он снова всплыл на дипломатическом горизонте, на этот раз в советском посольстве в Риме, куда правительство Сталина назначило его послом и откуда при содействии графа Чиано (муж Эдды Муссолини был министром иностранных дел Италии) и с помощью американского посольства в Риме Гельфанду с семьей удалось тайком перебраться в Соединенные Штаты. Дабы отблагодарить американскую разведку за гостеприимство, ему, несомненно, пришлось поделиться с ней кое-какими сведениями. Вряд ли американцам пришло в голову расспросить Гельфанда о его участии в похищении генерала Кутепова. Так или иначе, сразу переменив фамилию, он благополучно занялся коммерцией. Невзирая на то, что ГПУ в то время ловко истребляло своих бывших агентов (Вальтер Кривицкий, убитый в Вашингтоне, Игнац Рейсс, убитый в Лозанне, и т. д.), Гельфанду под чужой фамилией удалось спокойно прожить много лет в Нью-Йорке, пока он не умер естественной смертью, унеся с собой в могилу тайну парижского преступления.
О руководящей роли Советского правительства в похищении генерала Кутепова московская печать впервые сообщила в 1965 году. «Красная звезда» поместила заметку генерал-полковника авиации в запасе Н. Шиманова, который, желая реабилитировать бывшего чекиста С. В. Пузицкого, расстрелянного Сталиным, писал:
«Он (Пузицкий) участвовал не только в поимке бандита Савинкова и в разгроме контрреволюционной монархической организации «Трест», но и блестяще провел операцию по аресту Кутепова…»
О том, как произошел «арест» Кутепова, мы уже знаем (хотя и не знали раньше о роли в нем Пузицкого), но участь генерала осталась. тайной. Известный врач и хирург профессор И. А. Алексинский, пациентом которого был А. П. Кутепов, утверждал, «что вследствие ранений в грудь во время войны Кутепов не мог выдержать действие наркотиков», а следовательно, эфир или хлороформ, которым злоумышленники пытались его усыпить в автомобиле, могли оказаться смертельными.
32. Советские агенты
Владимир Бурцев, разоблачивший в свое время провокацию Азефа, энергично взялся за расследование кутеповской истории. Частным образом помимо полиции он снесся с неким Фехнером, только что бежавшим от большевиков с поста «резидента ГПУ» в Берлине и скрывавшемся в Германии. Фехнер был в курсе дела. Он сообщил Бурцеву имена четырех лиц, руководивших похищением Кутепова, из которых главными были названы два агента ГПУ, состоявшие при советском посольстве во Франции: Владимир Янович и Лев Гельфанд, имевший звание второго секретаря посольства, причем на первого из них указывали как на фактического участника похищения. Гельфанда же, как парижского «резидента ГПУ», называли главным руководителем. Оба исчезли из Парижа. Впоследствии их имена всегда связывались с похищением генерала Кутепова как в русской зарубежной печати, так и в иностранной.
Яновичу не повезло. Как говорят, его прикончили в конце тридцатых годов во время сталинской чистки.
Жизнь Гельфанда сложилась более удачно. Племянник известного Гельфанда-Парвуса, он снова всплыл на дипломатическом горизонте, на этот раз в советском посольстве в Риме, куда правительство Сталина назначило его послом и откуда при содействии графа Чиано (муж Эдды Муссолини был министром иностранных дел Италии) и с помощью американского посольства в Риме Гельфанду с семьей удалось тайком перебраться в Соединенные Штаты. Дабы отблагодарить американскую разведку за гостеприимство, ему, несомненно, пришлось поделиться с ней кое-какими сведениями. Вряд ли американцам пришло в голову расспросить Гельфанда о его участии в похищении генерала Кутепова. Так или иначе, сразу переменив фамилию, он благополучно занялся коммерцией. Невзирая на то, что ГПУ в то время ловко истребляло своих бывших агентов (Вальтер Кривицкий, убитый в Вашингтоне, Игнац Рейсс, убитый в Лозанне, и т. д.), Гельфанду под чужой фамилией удалось спокойно прожить много лет в Нью-Йорке, пока он не умер естественной смертью, унеся с собой в могилу тайну парижского преступления.
О руководящей роли Советского правительства в похищении генерала Кутепова московская печать впервые сообщила в 1965 году. «Красная звезда» поместила заметку генерал-полковника авиации в запасе Н. Шиманова, который, желая реабилитировать бывшего чекиста С. В. Пузицкого, расстрелянного Сталиным, писал:
«Он (Пузицкий) участвовал не только в поимке бандита Савинкова и в разгроме контрреволюционной монархической организации «Трест», но и блестяще провел операцию по аресту Кутепова…»
О том, как произошел «арест» Кутепова, мы уже знаем (хотя и не знали раньше о роли в нем Пузицкого), но участь генерала осталась. тайной. Известный врач и хирург профессор И. А. Алексинский, пациентом которого был А. П. Кутепов, утверждал, «что вследствие ранений в грудь во время войны Кутепов не мог выдержать действие наркотиков», а следовательно, эфир или хлороформ, которым злоумышленники пытались его усыпить в автомобиле, могли оказаться смертельными.
32. Советские агенты
Случившееся с Кутеповым сильно задело Антона Ивановича и по другим причинам, не только личным.
Дело в том, что помимо кутеповской существовала (как признался сам генерал Деникин) «одна интимная противобольшевистская организация», в которой среди немногих других участвовал и Деникин.
Об этой организации Антон Иванович предпочел не распространяться. Но упоминание имени С. П. Мельгунова, как одного из участников заседаний, связывает генерала с «комитетом Мельгунова», о чем сам Мельгунов рассказывал в 1955 году в серии газетных статей, озаглавленных «Загадки в деле генерала Кутепова», Сведения, сообщенные Мельгуновым об его комитете, отличались большой осторожностью, но все же они давали представление о том, что работа его, с точки зрения Советского правительства, была далеко не невинна.
«Я не имел никакого отношения к работе кутеповской организации в России, - писал Мельгунов. - Мои связи с Александром Павловичем ограничивались получением… информации, которая приходила к Кутепову через дипломатов одного лимитрофного государства, обязательством, принятым на себя Кутеповым, переправлять через рубеж определенное количество экземпляров «Борьбы за Россию» (антикоммунистический журнал, издававшийся в Париже С. П. Мельгуновым) и участием в комитете, созданном со специальной целью собирать деньги и распределять их среди организаций, активно участвующих в борьбе с большевизмом. В бюро этого комитета входили авторитетный для промышленников Гукасов, генералы А. И. Деникин и А.П.Кутепов, А. П. Марков (ближайший тогда сотрудник Милюкова), М. М. Федоров и я».
Для тех, кто давал деньги на активную борьбу с большевизмом, имена Деникина и Мельгунова являлись гарантией личной честности. «Интимная организация» имела, однако, более широкие задания, чем те, о которых сообщил Мельгунов. Факт, что и Мельгунов, и Деникин проявили себя неплохими конспираторами. Если Антон Иванович и делал по этому поводу заметки в своих личных бумагах, то он предусмотрительно их изъял и уничтожил. То же произошло с архивом С. П. Мельгунова. Тем не менее, архив дает представление о весьма значительной деятельности, которая вдруг круто и внезапно оборвалась в 1930 году.
Нет сомнения, что оборвалась она потому, что советские агенты проникли во все организации русских эмигрантов. История с Кутеповым была тому болезненным примером,
«В 30-м году, разочаровавшись в эмигрантской политике, - писал Мельгунов - мы с женой уехали в деревню и сделались фермерами».
То же произошло и с Антоном Ивановичем.
Осенью 1930 года Деникины переехали на ферму Мельгуновых недалеко от Шартра. Сергей Петрович Мельгунов любезно предложил Антону Ивановичу пользоваться своей обширной исторической библиотекой, генерала это устраивало. Но, как часто бывает, одна кухня оказалась слишком тесной для двух хозяек, да и характер Сергея Петровича, человека благородного и достойного, оказался весьма сварливым и тяжелым в домашней обстановке. Одним словом, весной 1931 года, когда Деникиным представилась возможность переехать в другое место, расставание вызвало вздох облегчения у обеих сторон, не затронув, однако, взаимного друг к другу уважения.
После похищения Кутепова люди, близкие к генералу Деникину, тревожились за его личную безопасность. Он слишком много знал:
его участие в «интимной организации» Мельгунова не могло быть тайной для большевиков, следивших за каждым шагом Кутепова, также посещавшего заседания мельгуновского комитета. Кроме того, само имя Деникина было ненавистно советской власти. Это сильно беспокоило Н. И. Астрова, и в ответ на его вопрос Антон Иванович
писал:
«Что касается безопасности… то она везде под сомнением. Бог не выдаст…»
И надежда на провидение на этот раз вполне оправдалась. Только случай уберег генерала Деникина, никогда не принимавшего мер предосторожности, от участи, постигшей Кутепова.
Преемник А. П. Кутепова генерал Евгений Карлович Миллер, в прошлом возглавлявший белое движение на Севере России, до своего вступления на новый пост занимал должность первого товарища председателя и казначея Общевоинского союза. Он был тактичным, мягким и осторожным человеком консервативных взглядов, хорошо образованным офицером Генерального штаба. Военная служба его прошла в административно-штабной работе. Для большинства членов РОВСа, участвовавших в гражданской войне на Юге России, он был совершенно чужим человеком. Они относились к нему скептически. Миллер принял наследие Кутепова против собственного желания, из чувства долга. Его ближайшей целью было сохранить организацию, не дать ей развалиться. Приходилось действовать очень осторожно.
Антон Иванович познакомился с генералом Миллером только в Париже, и отношения их ограничивались случайными фразами в официальных собраниях.
Одним из таких официальных сборищ было празднование в 1937 году двадцатилетия Корниловского полка. Решено было отметить это событие двумя богослужениями: всенощной и панихидой в субботу вечером 18 сентября в церкви галлиполийцев и молебном с выносом знамен после литургии в воскресенье утром 19-го в Александро-Невском соборе и Париже на рю Дарю. В эти дни назначено было также юбилейное собрание, посвященное знаменательной годовщине, и многолюдный банкет в обществе галлиполийцев, на который почетным гостем приглашен был генерал Деникин.
Лето 1937 года он провел в местечке Мимизан (департамент Ланды) вблизи Атлантического океана. Семья еще оставалась там, наслаждаясь теплой осенью на океанском побережье. Приехав в Париж на корниловские торжества, Антон Иванович собирался пробыть в городе всего лишь несколько дней, кстати, привести в порядок свою квартиру после летнего отсутствия, а затем вернуться в Мимизан, чтобы перевезти жену и дочь на зимний сезон в город.
Организатором корниловского празднества был Николай Владимирович Скоблин. Ему было тогда 45 лет. Небольшого роста, худой, хорошо сложенный, с правильными, даже красивыми чертами лица, с черными, коротко подстриженными усами, он производил бы вполне приятное впечатление, если бы не маленькая, но характерная подробность; Скоблин не смотрел в глаза своему собеседнику, взгляд его всегда скользил по сторонам… Вступив в Добровольческую армию в чине штабс-капитана, Скоблин проделал все ее походы и закончил боевую службу при Деникине начальником Корниловской дивизии, а при Врангеле произведен был в 1920 году в генерал-майоры. Человек большой личной храбрости, Скоблин имел военные заслуги и в то же время значительные недостатки. Он отличался холодной жестокостью в обращении с пленными и населением. Честолюбие, желание возможно скорее выдвинуться и преуспеть заслоняли в нем идеологическую сторону борьбы. В полку его недолюбливали, осуждали за карьеризм и за неразборчивость в средствах. По тем же причинам недолюбливало его и непосредственное начальство. Но в суровые дни и однополчанам, и начальству приходилось, прежде всего, считаться с воинской смекалкой Скоблина, закрывая глаза на его недостатки. По инерции это отношение к Скоблину сохранилось и после гражданской войны. В памяти его бывших соратников, попавших в эмиграцию, неприятности сгладились и остались воспоминаниями о молодом и храбром офицере. Тем не менее, время от времени сказывались и теневые стороны этого человека, ставя знак вопроса над его моральным обликом.
Скоблин был женат на Надежде Васильевне Плевицкой. Дочь крестьян Курской губернии, она еще девочкой убежала из родной деревни с труппой бродячего цирка. Вскоре обнаружились ее незаурядный голос и большие артистические способности. Через несколько лет они принесли ей славу, деньги и почетное звание «солистки Его Величества». Имя Плевицкой, талантливой исполнительницы народных песен, стало известно по всей Во время гражданской войны она осталась в советской зоне и выступала перед красными, у которых офицером служил ее второй муж. Вместе с ним она попала в плен осенью 1919 года в Корниловскую дивизию, которой командовал Скоблин. В 1921 году в Галлиполи Плевицкая стала его женой. На семь лет моложе Плевицкой, Скоблин, ее третий муж, всецело попал под влияние жены. Необразованная и малограмотная, она была чрезвычайно умна и обладала тем свойством талантливой актрисы, которое давало ей возможность, при желании, перевоплощаться то в беспомощную, слабую, простую, доверчивую и добрую женщину, то в существо твердое, как кремень, где человеческое чувство жалости и сострадания отбрасывалось в сторону, где доминировал холодный расчет. Но это свойство ее характера обнаружилось лишь тогда, когда цель, ею намеченная, была почти достигнута, когда только благодаря чистой случайности выявилась руководящая роль Плевицкой и Скоблина в преступлении, нашумевшем на всю Европу.
Не в пример другим бывшим добровольцам, Скоблин не утруждал себя работой. Под видом агента своей жены он разъезжал с ней по разным странам с концертами. В начале двадцатых годов она еще пользовалась большим успехом, особенно во вновь образованных Прибалтийских государствах, где население знало русский язык и где была еще свежа память о ее прошлых успехах. В 1927 году она с мужем приехала в турне в Соединенные Штаты, и на русском благотворительном вечере в нью-йоркском отеле «Плаза» Сергей Васильевич Рахманинов, большой поклонник ее таланта, неожиданно для всех сел за рояль в скромной роли аккомпаниатора. Жест Рахманинова создал Плевицкой большую рекламу в Америке. Но в конце двадцатых годов в русской колонии Парижа стало известно, что концертные дела Плевицкой плохи, для супругов Скоблиных настали тяжелые дни. И вдруг все переменилось. Неизвестно откуда появились деньги. Скоблины купили двухэтажный дом в Озуар ла Ферьер, в 50 минутах езды поездом от станции Гар де л'Эст в Париже. Купили автомобиль. Неожиданное и непонятное денежное благополучие Скоблиных возбудило подозрения. Но Скоблины хорошо угощали нужных им людей, и это притупляло излишнее любопытство и сплетни. Немного странным казалось то, о чем говорил своим гостям хлебосольный хозяин, а именно, что Миллер ничего не делает, боится собственной тени, что старого штабного генерала пора заменить молодым, боевым и энергичным офицером. За интригой Скоблина скрывалось намерение пробраться к власти в Общевоинском союзе.
И как ни странно, генерал Миллер, имевший немало оснований остерегаться Скоблина, избрал его на очень ответственный пост. В РОВСе была тайная организация, носившая название «внутренней линии». С одной стороны, она занималась слежкой за собственными членами и подозрительными эмигрантами. С другой - подбором надежных сотрудников для «внешней линии», то есть для работы в СССР. В 1935 году генерал Миллер поставил Скоблина во главе «внутренней линии»… Но вскоре из пограничных с Россией государств поступили тревожные сведения. Военная разведка Финляндии дала знать Миллеру через представителей РОВСа в Гельсингфорсе, что она подозревает Скоблина в сношениях с большевиками. В русской колонии Парижа пошли слухи о связи Скоблина с советской агентурой. Обвинения против него разбирались судом чести, состоявшим из старших генералов. Но за отсутствием доказательств виновности Скоблин был реабилитирован. Тем не менее, в конце 1936 года Миллер отстранил его от работы по «внутренней линии». Миллер не верил Скоблину, но таинственные причины, побуждавшие осторожного Миллера не порывать со Скоблиным, остались неизвестны.
В такой запутанной ситуации отмечались корниловские торжества, хозяином которых был Николай Владимирович Скоблин. Журнал «Часовой», «орган связи русского воинства и национального движения за рубежом», издававшийся в Брюсселе, сообщал, что «в следующем номере «Часового» будет отмечено это знаменательное событие».
Но следующий номер вышел с заголовком: «Злодейское похищение генерала Миллера!»
На торжественном заседании в галлиполийском собрании в центре председательского стола сидел Скоблин, справа от него - генерал Деникин, слева - генерал Миллер.
Антон Иванович уже давно не любил Скоблина и не доверял ему. Но он не знал всего того, что было известно Миллеру. Приехав в Париж почтить память генерала Корнилова, твердо решил не проявлять. неприязнь к Скоблину. Искренне радовался предстоявшей встрече со многими «первопроходниками», которые вместе с ним, Корниловым и Алексеевым в темную ночь уходили из Ростова в неизвестность, в холодную снежную степь, «чтобы зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы…». Радовался он встрече с дочерью генерала Корнилова, Натальей Лавровной Шапрон дю Ларре. Как и Деникин, Шапроны специально приехали в Париж. Жили они в Брюсселе, и на парижском вокзале Гар дю Нор их с почетом и цветами встретили устроитель корниловского юбилея Н. В. Скоблин и жена его, Плевицкая.
Фактически официальная часть торжества закончилась в воскресенье 19 сентября. Но некоторые из почетных гостей задержались на несколько дней с отъездом из Парижа. Шапроны возвращались в Бельгию в среду, 22 сентября, Скоблин вызвался проводить их на вокзал. Затем ему было необходимо сделать серию визитов.
Этот день Скоблин тщательно продумал и разработал не только по часам, но и по минутам. Все время он должен был быть на виду. Ему необходимо было алиби, чтобы замести следы задуманного им преступления.
В среду утром 22 сентября генерал Миллер, как обычно, вышел из своей скромной квартиры в Булони и направился в канцелярию РОВС на рю дю Колизе, 29. В руках он держал темно-коричневый портфель. Около 12 часов дня он ушел из канцелярии РОВСа, предупредив одного из помощников, генерала П. В. Кусонского, что у него деловое свидание в городе, после которого он вернется обратно. Перед уходом, однако, он дал Кусонскому неожиданное указание. Генерал Миллер просил вскрыть конверт и прочесть вложенную в него записку, если он не вернется.
Записка была следующего содержания:
«У меня сегодня встреча в половине первого с генералом Скоблиным на углу улицы Жасмен и улицы Раффэ, и он должен пойти со мною на свидание с одним немецким офицером, военным атташе при лимитрофных государствах Штроманом, и с господином Вернером, причисленным к здешнему посольству. Оба они хорошо говорят по-русски. Свидание устроено по инициативе Скоблина. Может быть, это ловушка, и на всякий случай я оставляю эту записку».
Под письмом стояли подпись и дата.
С этого свидания генерал Миллер не вернулся.
По оплошности Кусонского, забывшего о письме, конверт был вскрыт только около 11 часов ночи, после того, как взволнованная отсутствием мужа жена генерала Миллера потребовала, чтобы служащие РОВСа дали знать полиции.
Записка Миллера ошеломила Кусонского и адмирала Кедрова, заместителя генерала Миллера в Общевоинском союзе. Ночной вызов на рю дю Колизе настолько встревожил жену адмирала, что она тоже приехала в канцелярию. Туда же явился один из офицеров организации, которого потом послали в гостиницу за Скоблиным. Не сообщивему, однако, о записке, оставленной Миллером. И это оказалось большой оплошностью.
Было около часу ночи. Скоблин и Плевицкая уже легли спать. Скоблин вполне спокойно принял известие об исчезновении генерала Миллера, оделся и налегке, без шляпы, с летним черным пальто, перекинутым через руку, отправился на рю дю Колизе в такси вместе с присланным за ним офицером. Спокойно поднялся он по лестнице в канцелярию РОВСа, оставив позади в прихожей приехавшего с ним офицера и жену адмирала Кедрова.
В канцелярии на него набросились с вопросами взволнованные Кусонский и Кедров. Не подозревая о существовании изобличающего его документа, Скоблин спокойно отвечал, что не видел генерала Миллера с прошлого воскресенья. Но, когда ему предъявили записку, он изменился в лице и на мгновение потерял самообладание. Однако, поборов смятение, он продолжал настаивать, что Миллера он не видел, что в 12.30 дня он с женой обедал в русском ресторане и что это могут подтвердить свидетели. Тогда адмирал Кедров потребовал, чтобы Скоблин и присутствующие отправились в полицию. Перед уходом Кусонский и Кедров решили наедине обменяться мнениями. Оставив их вдвоем, Скоблин воспользовался минутной заминкой. Он вышел из канцелярии, прошел мимо жены Кедрова и посланного за ним офицера (который все еще не знал о записке Миллера) и первым вышел на лестницу. Когда Кусонский и Кедров появились из канцелярии РОВСа, Скоблин исчез. Его не было ни на лестнице, ни на улице…
Этой ночью его видели только в двух местах. Около четырех часов утра он появился в гараже на углу бульвара де Пресбург и Порт дэ Терн, где работал муж его сестры. Не застав его, Скоблин ушел. Ночной сторож гаража, говоривший с ним, сообщил потом полиции, что Скоблин был бледен и растрепан. Минут через пятнадцать он разбудил в Нейи жену бывшего корниловского офицера, занял у нее 200 франков, сказав, что потерял свой бумажник. Пообещав вернуть свой долг на следующий же день, Скоблин ушел, и с этого момента след его навсегда был потерян.
Загадочное исчезновение генерала Миллера вызвало такую же сенсацию в печати, как и исчезновение генерала Кутепова. Оно взбудоражило весь Париж.
По распоряжению французских властей было установлено наблюдение на всех железнодорожных вокзалах, во всех морских портах и на пограничных станциях. Туда же передали описание наружности Скоблина с приказанием его задержать. Но время было упущено. Французское расследование в точности восстановило события 22 сентября 1937 года и их хронологию. В общих чертах они были повторением того, что случилось с Кутеповым.
Место, назначенное Скоблиным для свидания с Миллером, находилось в районе, где советское посольство в Париже владело несколькими домами. И кроме того, нанимало дома для своих агентов и для служащих различных миссий. В квартале от перекрестка, где рю Жасмен пересекает рю Раффэ, стоял особняк на бульваре Монтморанси. Там находилась школа для детей служащих советского посольства. Она была закрыта на время летних каникул. Из окна одного из соседних домов свидетель, знавший и Миллера, и Скоблина, видел их у входа в это пустое школьное здание. Скоблин приглашал Миллера войти. С ними был еще один человек крепкого телосложения, но он стоял спиной к свидетелю. Это происходило около 12.50 часов дня. Минут десять спустя перед входом в школу появился закрытый грузовик серого цвета. Он же с дипломатическим номером появился около четырех часов пополудни в Гавре и остановился на пристани рядом с торговым пароходом «Мария Ульянова». Автомобиль был пыльным и грязным. В будний день путешествие на автомобиле из Парижа в Гавр (расстояние в 203 километра) можно было без труда преодолеть за три часа. Из автомобиля выгрузили тяжелый на вид деревянный ящик длиной приблизительно в шесть, а шириной - в два с половиной фута. И сразу же с помощью четырех советских матросов осторожно и бережно перенесли его по трапу на пароход. Вскоре «Мария Ульянова» неожиданно для портовых властей и без обычного предупреждения развела пары, снялась с якоря и вышла в открытое море, не успев даже закончить разгрузку.
Портовый инспектор, зашедший по делам к капитану «Марии Ульяновой», сообщил потом полиции, что во время их разговора в каюту спешно вошел человек, что-то сказал капитану по-русски, после чего тот сообщил, что получил радиограмму, требующую его немедленного возвращения в Ленинград. Инспектор обратил внимание на то, что подобные требования обычно направляются к агенту пароходного общества, а не непосредственно к капитану. Сходя с парохода, он видел стоящий рядом грузовик, которого за 25 минут до этого там еще не было.
По дипломатическим номерам машины выяснилось, что грузовик был куплен советским посольством за месяц до исчезновения генерала Миллера.
На следующий вечер Эдуард Даладье, бывший тогда министром национальной обороны французского правительства, вызвал к себе советского посла. Сообщив ему о серьезных уликах и газетном шуме, поднявшемся вокруг похищения генерала Миллера, он предложил послу потребовать, чтобы пароход «Мария Ульянова» немедленно вернулся во Францию. Но советский посол принял меры предосторожности. При содействии некоторых членов французского кабинета (Ориоля и Дармуа), опасавшихся грандиозного политического скандала в момент обостренных отношений с Германией, он добился, чтобы просьба Даладье не была удовлетворена. А членам кабинета Ориолю (будущему президенту Франции, а тогда министру юстиции) и Марксу Дарм (министру внутренних дел) удалось на время скрыть показания французских чиновников в Гавре.
Таким образом, из-за политических соображений официальная версия расследования, замолчав участие советского посольства в преступлении, выставляла Скоблина непосредственным виновником похищения. В расписании его дня оказался необъяснимый прорыв в полтора часа, как раз в то время, когда Миллер должен был встретиться со Скоблиным. Бегство же Скоблина явно указывало на его виновность.
Дело в том, что помимо кутеповской существовала (как признался сам генерал Деникин) «одна интимная противобольшевистская организация», в которой среди немногих других участвовал и Деникин.
Об этой организации Антон Иванович предпочел не распространяться. Но упоминание имени С. П. Мельгунова, как одного из участников заседаний, связывает генерала с «комитетом Мельгунова», о чем сам Мельгунов рассказывал в 1955 году в серии газетных статей, озаглавленных «Загадки в деле генерала Кутепова», Сведения, сообщенные Мельгуновым об его комитете, отличались большой осторожностью, но все же они давали представление о том, что работа его, с точки зрения Советского правительства, была далеко не невинна.
«Я не имел никакого отношения к работе кутеповской организации в России, - писал Мельгунов. - Мои связи с Александром Павловичем ограничивались получением… информации, которая приходила к Кутепову через дипломатов одного лимитрофного государства, обязательством, принятым на себя Кутеповым, переправлять через рубеж определенное количество экземпляров «Борьбы за Россию» (антикоммунистический журнал, издававшийся в Париже С. П. Мельгуновым) и участием в комитете, созданном со специальной целью собирать деньги и распределять их среди организаций, активно участвующих в борьбе с большевизмом. В бюро этого комитета входили авторитетный для промышленников Гукасов, генералы А. И. Деникин и А.П.Кутепов, А. П. Марков (ближайший тогда сотрудник Милюкова), М. М. Федоров и я».
Для тех, кто давал деньги на активную борьбу с большевизмом, имена Деникина и Мельгунова являлись гарантией личной честности. «Интимная организация» имела, однако, более широкие задания, чем те, о которых сообщил Мельгунов. Факт, что и Мельгунов, и Деникин проявили себя неплохими конспираторами. Если Антон Иванович и делал по этому поводу заметки в своих личных бумагах, то он предусмотрительно их изъял и уничтожил. То же произошло с архивом С. П. Мельгунова. Тем не менее, архив дает представление о весьма значительной деятельности, которая вдруг круто и внезапно оборвалась в 1930 году.
Нет сомнения, что оборвалась она потому, что советские агенты проникли во все организации русских эмигрантов. История с Кутеповым была тому болезненным примером,
«В 30-м году, разочаровавшись в эмигрантской политике, - писал Мельгунов - мы с женой уехали в деревню и сделались фермерами».
То же произошло и с Антоном Ивановичем.
Осенью 1930 года Деникины переехали на ферму Мельгуновых недалеко от Шартра. Сергей Петрович Мельгунов любезно предложил Антону Ивановичу пользоваться своей обширной исторической библиотекой, генерала это устраивало. Но, как часто бывает, одна кухня оказалась слишком тесной для двух хозяек, да и характер Сергея Петровича, человека благородного и достойного, оказался весьма сварливым и тяжелым в домашней обстановке. Одним словом, весной 1931 года, когда Деникиным представилась возможность переехать в другое место, расставание вызвало вздох облегчения у обеих сторон, не затронув, однако, взаимного друг к другу уважения.
После похищения Кутепова люди, близкие к генералу Деникину, тревожились за его личную безопасность. Он слишком много знал:
его участие в «интимной организации» Мельгунова не могло быть тайной для большевиков, следивших за каждым шагом Кутепова, также посещавшего заседания мельгуновского комитета. Кроме того, само имя Деникина было ненавистно советской власти. Это сильно беспокоило Н. И. Астрова, и в ответ на его вопрос Антон Иванович
писал:
«Что касается безопасности… то она везде под сомнением. Бог не выдаст…»
И надежда на провидение на этот раз вполне оправдалась. Только случай уберег генерала Деникина, никогда не принимавшего мер предосторожности, от участи, постигшей Кутепова.
Преемник А. П. Кутепова генерал Евгений Карлович Миллер, в прошлом возглавлявший белое движение на Севере России, до своего вступления на новый пост занимал должность первого товарища председателя и казначея Общевоинского союза. Он был тактичным, мягким и осторожным человеком консервативных взглядов, хорошо образованным офицером Генерального штаба. Военная служба его прошла в административно-штабной работе. Для большинства членов РОВСа, участвовавших в гражданской войне на Юге России, он был совершенно чужим человеком. Они относились к нему скептически. Миллер принял наследие Кутепова против собственного желания, из чувства долга. Его ближайшей целью было сохранить организацию, не дать ей развалиться. Приходилось действовать очень осторожно.
Антон Иванович познакомился с генералом Миллером только в Париже, и отношения их ограничивались случайными фразами в официальных собраниях.
Одним из таких официальных сборищ было празднование в 1937 году двадцатилетия Корниловского полка. Решено было отметить это событие двумя богослужениями: всенощной и панихидой в субботу вечером 18 сентября в церкви галлиполийцев и молебном с выносом знамен после литургии в воскресенье утром 19-го в Александро-Невском соборе и Париже на рю Дарю. В эти дни назначено было также юбилейное собрание, посвященное знаменательной годовщине, и многолюдный банкет в обществе галлиполийцев, на который почетным гостем приглашен был генерал Деникин.
Лето 1937 года он провел в местечке Мимизан (департамент Ланды) вблизи Атлантического океана. Семья еще оставалась там, наслаждаясь теплой осенью на океанском побережье. Приехав в Париж на корниловские торжества, Антон Иванович собирался пробыть в городе всего лишь несколько дней, кстати, привести в порядок свою квартиру после летнего отсутствия, а затем вернуться в Мимизан, чтобы перевезти жену и дочь на зимний сезон в город.
Организатором корниловского празднества был Николай Владимирович Скоблин. Ему было тогда 45 лет. Небольшого роста, худой, хорошо сложенный, с правильными, даже красивыми чертами лица, с черными, коротко подстриженными усами, он производил бы вполне приятное впечатление, если бы не маленькая, но характерная подробность; Скоблин не смотрел в глаза своему собеседнику, взгляд его всегда скользил по сторонам… Вступив в Добровольческую армию в чине штабс-капитана, Скоблин проделал все ее походы и закончил боевую службу при Деникине начальником Корниловской дивизии, а при Врангеле произведен был в 1920 году в генерал-майоры. Человек большой личной храбрости, Скоблин имел военные заслуги и в то же время значительные недостатки. Он отличался холодной жестокостью в обращении с пленными и населением. Честолюбие, желание возможно скорее выдвинуться и преуспеть заслоняли в нем идеологическую сторону борьбы. В полку его недолюбливали, осуждали за карьеризм и за неразборчивость в средствах. По тем же причинам недолюбливало его и непосредственное начальство. Но в суровые дни и однополчанам, и начальству приходилось, прежде всего, считаться с воинской смекалкой Скоблина, закрывая глаза на его недостатки. По инерции это отношение к Скоблину сохранилось и после гражданской войны. В памяти его бывших соратников, попавших в эмиграцию, неприятности сгладились и остались воспоминаниями о молодом и храбром офицере. Тем не менее, время от времени сказывались и теневые стороны этого человека, ставя знак вопроса над его моральным обликом.
Скоблин был женат на Надежде Васильевне Плевицкой. Дочь крестьян Курской губернии, она еще девочкой убежала из родной деревни с труппой бродячего цирка. Вскоре обнаружились ее незаурядный голос и большие артистические способности. Через несколько лет они принесли ей славу, деньги и почетное звание «солистки Его Величества». Имя Плевицкой, талантливой исполнительницы народных песен, стало известно по всей Во время гражданской войны она осталась в советской зоне и выступала перед красными, у которых офицером служил ее второй муж. Вместе с ним она попала в плен осенью 1919 года в Корниловскую дивизию, которой командовал Скоблин. В 1921 году в Галлиполи Плевицкая стала его женой. На семь лет моложе Плевицкой, Скоблин, ее третий муж, всецело попал под влияние жены. Необразованная и малограмотная, она была чрезвычайно умна и обладала тем свойством талантливой актрисы, которое давало ей возможность, при желании, перевоплощаться то в беспомощную, слабую, простую, доверчивую и добрую женщину, то в существо твердое, как кремень, где человеческое чувство жалости и сострадания отбрасывалось в сторону, где доминировал холодный расчет. Но это свойство ее характера обнаружилось лишь тогда, когда цель, ею намеченная, была почти достигнута, когда только благодаря чистой случайности выявилась руководящая роль Плевицкой и Скоблина в преступлении, нашумевшем на всю Европу.
Не в пример другим бывшим добровольцам, Скоблин не утруждал себя работой. Под видом агента своей жены он разъезжал с ней по разным странам с концертами. В начале двадцатых годов она еще пользовалась большим успехом, особенно во вновь образованных Прибалтийских государствах, где население знало русский язык и где была еще свежа память о ее прошлых успехах. В 1927 году она с мужем приехала в турне в Соединенные Штаты, и на русском благотворительном вечере в нью-йоркском отеле «Плаза» Сергей Васильевич Рахманинов, большой поклонник ее таланта, неожиданно для всех сел за рояль в скромной роли аккомпаниатора. Жест Рахманинова создал Плевицкой большую рекламу в Америке. Но в конце двадцатых годов в русской колонии Парижа стало известно, что концертные дела Плевицкой плохи, для супругов Скоблиных настали тяжелые дни. И вдруг все переменилось. Неизвестно откуда появились деньги. Скоблины купили двухэтажный дом в Озуар ла Ферьер, в 50 минутах езды поездом от станции Гар де л'Эст в Париже. Купили автомобиль. Неожиданное и непонятное денежное благополучие Скоблиных возбудило подозрения. Но Скоблины хорошо угощали нужных им людей, и это притупляло излишнее любопытство и сплетни. Немного странным казалось то, о чем говорил своим гостям хлебосольный хозяин, а именно, что Миллер ничего не делает, боится собственной тени, что старого штабного генерала пора заменить молодым, боевым и энергичным офицером. За интригой Скоблина скрывалось намерение пробраться к власти в Общевоинском союзе.
И как ни странно, генерал Миллер, имевший немало оснований остерегаться Скоблина, избрал его на очень ответственный пост. В РОВСе была тайная организация, носившая название «внутренней линии». С одной стороны, она занималась слежкой за собственными членами и подозрительными эмигрантами. С другой - подбором надежных сотрудников для «внешней линии», то есть для работы в СССР. В 1935 году генерал Миллер поставил Скоблина во главе «внутренней линии»… Но вскоре из пограничных с Россией государств поступили тревожные сведения. Военная разведка Финляндии дала знать Миллеру через представителей РОВСа в Гельсингфорсе, что она подозревает Скоблина в сношениях с большевиками. В русской колонии Парижа пошли слухи о связи Скоблина с советской агентурой. Обвинения против него разбирались судом чести, состоявшим из старших генералов. Но за отсутствием доказательств виновности Скоблин был реабилитирован. Тем не менее, в конце 1936 года Миллер отстранил его от работы по «внутренней линии». Миллер не верил Скоблину, но таинственные причины, побуждавшие осторожного Миллера не порывать со Скоблиным, остались неизвестны.
В такой запутанной ситуации отмечались корниловские торжества, хозяином которых был Николай Владимирович Скоблин. Журнал «Часовой», «орган связи русского воинства и национального движения за рубежом», издававшийся в Брюсселе, сообщал, что «в следующем номере «Часового» будет отмечено это знаменательное событие».
Но следующий номер вышел с заголовком: «Злодейское похищение генерала Миллера!»
На торжественном заседании в галлиполийском собрании в центре председательского стола сидел Скоблин, справа от него - генерал Деникин, слева - генерал Миллер.
Антон Иванович уже давно не любил Скоблина и не доверял ему. Но он не знал всего того, что было известно Миллеру. Приехав в Париж почтить память генерала Корнилова, твердо решил не проявлять. неприязнь к Скоблину. Искренне радовался предстоявшей встрече со многими «первопроходниками», которые вместе с ним, Корниловым и Алексеевым в темную ночь уходили из Ростова в неизвестность, в холодную снежную степь, «чтобы зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы…». Радовался он встрече с дочерью генерала Корнилова, Натальей Лавровной Шапрон дю Ларре. Как и Деникин, Шапроны специально приехали в Париж. Жили они в Брюсселе, и на парижском вокзале Гар дю Нор их с почетом и цветами встретили устроитель корниловского юбилея Н. В. Скоблин и жена его, Плевицкая.
Фактически официальная часть торжества закончилась в воскресенье 19 сентября. Но некоторые из почетных гостей задержались на несколько дней с отъездом из Парижа. Шапроны возвращались в Бельгию в среду, 22 сентября, Скоблин вызвался проводить их на вокзал. Затем ему было необходимо сделать серию визитов.
Этот день Скоблин тщательно продумал и разработал не только по часам, но и по минутам. Все время он должен был быть на виду. Ему необходимо было алиби, чтобы замести следы задуманного им преступления.
В среду утром 22 сентября генерал Миллер, как обычно, вышел из своей скромной квартиры в Булони и направился в канцелярию РОВС на рю дю Колизе, 29. В руках он держал темно-коричневый портфель. Около 12 часов дня он ушел из канцелярии РОВСа, предупредив одного из помощников, генерала П. В. Кусонского, что у него деловое свидание в городе, после которого он вернется обратно. Перед уходом, однако, он дал Кусонскому неожиданное указание. Генерал Миллер просил вскрыть конверт и прочесть вложенную в него записку, если он не вернется.
Записка была следующего содержания:
«У меня сегодня встреча в половине первого с генералом Скоблиным на углу улицы Жасмен и улицы Раффэ, и он должен пойти со мною на свидание с одним немецким офицером, военным атташе при лимитрофных государствах Штроманом, и с господином Вернером, причисленным к здешнему посольству. Оба они хорошо говорят по-русски. Свидание устроено по инициативе Скоблина. Может быть, это ловушка, и на всякий случай я оставляю эту записку».
Под письмом стояли подпись и дата.
С этого свидания генерал Миллер не вернулся.
По оплошности Кусонского, забывшего о письме, конверт был вскрыт только около 11 часов ночи, после того, как взволнованная отсутствием мужа жена генерала Миллера потребовала, чтобы служащие РОВСа дали знать полиции.
Записка Миллера ошеломила Кусонского и адмирала Кедрова, заместителя генерала Миллера в Общевоинском союзе. Ночной вызов на рю дю Колизе настолько встревожил жену адмирала, что она тоже приехала в канцелярию. Туда же явился один из офицеров организации, которого потом послали в гостиницу за Скоблиным. Не сообщивему, однако, о записке, оставленной Миллером. И это оказалось большой оплошностью.
Было около часу ночи. Скоблин и Плевицкая уже легли спать. Скоблин вполне спокойно принял известие об исчезновении генерала Миллера, оделся и налегке, без шляпы, с летним черным пальто, перекинутым через руку, отправился на рю дю Колизе в такси вместе с присланным за ним офицером. Спокойно поднялся он по лестнице в канцелярию РОВСа, оставив позади в прихожей приехавшего с ним офицера и жену адмирала Кедрова.
В канцелярии на него набросились с вопросами взволнованные Кусонский и Кедров. Не подозревая о существовании изобличающего его документа, Скоблин спокойно отвечал, что не видел генерала Миллера с прошлого воскресенья. Но, когда ему предъявили записку, он изменился в лице и на мгновение потерял самообладание. Однако, поборов смятение, он продолжал настаивать, что Миллера он не видел, что в 12.30 дня он с женой обедал в русском ресторане и что это могут подтвердить свидетели. Тогда адмирал Кедров потребовал, чтобы Скоблин и присутствующие отправились в полицию. Перед уходом Кусонский и Кедров решили наедине обменяться мнениями. Оставив их вдвоем, Скоблин воспользовался минутной заминкой. Он вышел из канцелярии, прошел мимо жены Кедрова и посланного за ним офицера (который все еще не знал о записке Миллера) и первым вышел на лестницу. Когда Кусонский и Кедров появились из канцелярии РОВСа, Скоблин исчез. Его не было ни на лестнице, ни на улице…
Этой ночью его видели только в двух местах. Около четырех часов утра он появился в гараже на углу бульвара де Пресбург и Порт дэ Терн, где работал муж его сестры. Не застав его, Скоблин ушел. Ночной сторож гаража, говоривший с ним, сообщил потом полиции, что Скоблин был бледен и растрепан. Минут через пятнадцать он разбудил в Нейи жену бывшего корниловского офицера, занял у нее 200 франков, сказав, что потерял свой бумажник. Пообещав вернуть свой долг на следующий же день, Скоблин ушел, и с этого момента след его навсегда был потерян.
Загадочное исчезновение генерала Миллера вызвало такую же сенсацию в печати, как и исчезновение генерала Кутепова. Оно взбудоражило весь Париж.
По распоряжению французских властей было установлено наблюдение на всех железнодорожных вокзалах, во всех морских портах и на пограничных станциях. Туда же передали описание наружности Скоблина с приказанием его задержать. Но время было упущено. Французское расследование в точности восстановило события 22 сентября 1937 года и их хронологию. В общих чертах они были повторением того, что случилось с Кутеповым.
Место, назначенное Скоблиным для свидания с Миллером, находилось в районе, где советское посольство в Париже владело несколькими домами. И кроме того, нанимало дома для своих агентов и для служащих различных миссий. В квартале от перекрестка, где рю Жасмен пересекает рю Раффэ, стоял особняк на бульваре Монтморанси. Там находилась школа для детей служащих советского посольства. Она была закрыта на время летних каникул. Из окна одного из соседних домов свидетель, знавший и Миллера, и Скоблина, видел их у входа в это пустое школьное здание. Скоблин приглашал Миллера войти. С ними был еще один человек крепкого телосложения, но он стоял спиной к свидетелю. Это происходило около 12.50 часов дня. Минут десять спустя перед входом в школу появился закрытый грузовик серого цвета. Он же с дипломатическим номером появился около четырех часов пополудни в Гавре и остановился на пристани рядом с торговым пароходом «Мария Ульянова». Автомобиль был пыльным и грязным. В будний день путешествие на автомобиле из Парижа в Гавр (расстояние в 203 километра) можно было без труда преодолеть за три часа. Из автомобиля выгрузили тяжелый на вид деревянный ящик длиной приблизительно в шесть, а шириной - в два с половиной фута. И сразу же с помощью четырех советских матросов осторожно и бережно перенесли его по трапу на пароход. Вскоре «Мария Ульянова» неожиданно для портовых властей и без обычного предупреждения развела пары, снялась с якоря и вышла в открытое море, не успев даже закончить разгрузку.
Портовый инспектор, зашедший по делам к капитану «Марии Ульяновой», сообщил потом полиции, что во время их разговора в каюту спешно вошел человек, что-то сказал капитану по-русски, после чего тот сообщил, что получил радиограмму, требующую его немедленного возвращения в Ленинград. Инспектор обратил внимание на то, что подобные требования обычно направляются к агенту пароходного общества, а не непосредственно к капитану. Сходя с парохода, он видел стоящий рядом грузовик, которого за 25 минут до этого там еще не было.
По дипломатическим номерам машины выяснилось, что грузовик был куплен советским посольством за месяц до исчезновения генерала Миллера.
На следующий вечер Эдуард Даладье, бывший тогда министром национальной обороны французского правительства, вызвал к себе советского посла. Сообщив ему о серьезных уликах и газетном шуме, поднявшемся вокруг похищения генерала Миллера, он предложил послу потребовать, чтобы пароход «Мария Ульянова» немедленно вернулся во Францию. Но советский посол принял меры предосторожности. При содействии некоторых членов французского кабинета (Ориоля и Дармуа), опасавшихся грандиозного политического скандала в момент обостренных отношений с Германией, он добился, чтобы просьба Даладье не была удовлетворена. А членам кабинета Ориолю (будущему президенту Франции, а тогда министру юстиции) и Марксу Дарм (министру внутренних дел) удалось на время скрыть показания французских чиновников в Гавре.
Таким образом, из-за политических соображений официальная версия расследования, замолчав участие советского посольства в преступлении, выставляла Скоблина непосредственным виновником похищения. В расписании его дня оказался необъяснимый прорыв в полтора часа, как раз в то время, когда Миллер должен был встретиться со Скоблиным. Бегство же Скоблина явно указывало на его виновность.