Страница:
Со временем выяснилось, что Скоблин был советским агентом с конца двадцатых годов. И также связан был с немецким гестапо.
Обыск в доме Скоблиных и дальнейшее расследование дела установили причастность Плевицкой к преступлению. Причем неожиданно для всех оказалось, что «семейная» Библия в зеленом переплете служила ключом для шифрованной переписки.
Во время судебного процесса над Плевицкой среди многих других был вызван в суд для допроса и бывший поверенный в делах советского посольства в Париже Г. 3. Беседовский, бежавший от большевиков в 1929 году. Под присягой он сообщил, что в свое время уже известный нам парижский агент ГПУ Владимир Янович говорил ему, что у него имеется свой «человечек» возле самого Кутепова и что человечек этот «женат на певице». Помимо Беседовского многие свидетельства связывали Скоблина и Плевицкую с советской агентурой еще в то время, когда во главе РОВС стоял генерал Кутепов. Только тогда обратили внимание на странное обстоятельство: не будучи в близких отношениях с женой генерала Кутепова, Плевицкая тем не менее не отходила от нее в течение первых нескольких дней после исчезновения генерала. Под видом сочувствия горю госпожи Кутеповой эта женщина, по-видимому, следила за действиями полиции в расследовании дела Кутепова.
В свою очередь Скоблин настойчиво уговаривал Антона Ивановича отправиться вместе с ним на автомобиле в Брюссель, чтобы поприсутствовать на банкете местных корниловцев.
«Поезжайте со мной, ваше превосходительство! - говорил Скоблин. - Я повезу вас в моей машине. Если хотите, можно выехать завтра, в четверг».
Антон Иванович сухо отказался от предложения. Назойливость Скоблина показалась ему на этот раз подозрительной. Скоблин отлично знал, что бывший Главнокомандующий к нему не расположен, что в течение десяти лет он избегал даже разговоров с ним. И тем не менее, вот уже три дня подряд Скоблин упорно, под разными предлогами пытался навязать себя в шоферы к генералу Деникину: сначала он появился на квартире генерала в Севре. Поблагодарив его за приезд в Париж, Скоблин тут же предложил в виде ответной любезности лично отвезти Антона Ивановича в тот же день на автомобиле к семье в Мимизан. Просьба была выражена в почтительной, но настойчивой форме. Во время разговора неожиданно для Скоблина в комнату вошел преданный Деникину казак, человек рослый, сильный и широкоплечий, с которым Антон Иванович заранее сговорился, чтобы тот натер полы и привел в порядок помещение. Разговор оборвался. Скоблин откланялся и ушел. Из окна квартиры Антон Иванович заметил, что в машине Скоблина сидели два совершенно незнакомых ему субъекта… Затем последовало второе предложена доставить генерала на автомобиле сообразно с его желанием или обратно к семье в Мимизан, или в Бельгию на местный корниловский банкет. И, наконец, третье предложение, сделанное в присутствии полковника Трошина и капитана Григуля, отвезти его на следующий день, 23 сентября, в Брюссель.
Только 24 сентября, узнав из газет о том, что случилось, и о бегстве Скоблина, Антон Иванович понял, насколько сам он был близок к участи, постигшей генерала Миллера, ибо неизвестно, чем бы закончился первый визит к нему Скоблина- Почему Советское правительство готово было идти на огромный риск, дабы похитить человека, фактически стоящего в стороне от активной борьбы с ним?
В своих бумагах Антон Иванович не обмолвился по этому поводу ни словом. Не пожелал он также беседовать на эту тему с осаждавшими его газетными корреспондентами, которые сухо отметили это обстоятельство заметкой: «Генерал Деникин никого не принимает». Но причин могло быть несколько. Несмотря на все изгибы судьбы, имя генерала Деникина пользовалось большим уважением в широких кругах эмиграции, к его мнению прислушивались. А отношение его к коммунизму оставалось непримиримым. Захват такого противника в принципе соответствовал желанию советской власти, ведь похищение Деникина одновременно с похищением Миллера внесло бы невероятное смятение в ряды эмиграции. Неизбежно явилось бы ощущение, что Москва и за пределами СССР распоряжается судьбой своих политических противников, как у себя дома. Но возможно, что имелась и более существенная причина: Деникин давно уже скептически относился к Скоблину и после исчезновения генерала Миллера он не допустил бы его в Общевойсковом союзе на руководящие посты. Он был преградой, о которую могли разбиться честолюбивые замыслы советского агента и провокатора Скоблина. Кроме того, Деникин очень многое знал.
Но мысли Антона Ивановича о том, что с ним могло случиться меркли перед тем, что произошло… А в душе кипело невыразимо гадливое чувство отвращения к подлости человека, павшего в бездну Иуды Искариота, Азефа и других предателей, продавших свою совесть за тридцать сребреников.
До суда Плевицкая провела более 14 месяцев в предварительном заключении в женской тюрьме «Петит Рокетт». Судебный процесс над ней, привлекший внимание всей Франции, начался 5 декабря 1938 года. Одним из двух ее адвокатов был Максимилиан Максимилианович Филоненко, тот самый, который в августе 1917 года, будучи комиссаром Временного правительства при Ставке Верховного Главнокомандующего в Могилеве и принимая участие в Корниловском мятеже, заявил потом в беседе с журналистами: «Я люблю и уважаю генерала Корнилова…, но его нужно расстрелять, и я сниму шляпу перед его могилой…»После захвата власти большевиками Филоненко перебрался в Париж и получил право адвокатской практики во Франции.
Представителями гражданского иска, то есть адвокатами семьи генерала Миллера, были: известный Морис Рибэ и А. Н. Стрельников, в прошлом офицер белой армии.
Генерала Деникина вызвали в суд для свидетельских показаний. Его допрос был подробно описан 10 декабря 1938 года в парижской газете «Последние новости», выходившей под редакцией профессора П. Н. Милюкова:
«Появление генерала А. И. Деникина вызывает сенсацию. С любопытством поднимаются головы, чтобы разглядеть бывшего Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. Генерал медленной поступью проходит через зал и занимает свидетельское место. Свое показание он дает по-русски, через переводчика, короткими и точными фразами. Достоинство, с которым он держится, прямота и ясность ответов производят большое впечатление на суд.
На обычный вопрос о том, состоит ли свидетель в родстве или свойстве с обвиняемой, генерал А. И. Деникин отвечает: «Бог спас!»
О похищении генерала Кутепова и генерала Миллера свидетель знает «не больше других».
Председатель: Знали ли вы Скоблина?
Ген. Деникин: Знал. Скоблин с первых дней участвовал в Добровольческой армии, которой я командовал.
– Знали ли вы его в Париже?
– Встречался в военных собраниях, но никогда не разговаривал и не здоровался.
– Знали ли вы Плевицкую?
– Никогда не был знаком, не посещал ее дома, не разговаривал и даже ни на одном концерте ее не был. За несколько дней до похищения генерала Миллера Скоблин познакомил меня с ней на корниловском банкете.
Прокурор Флаш: Скоблин был у вас с визитом 22 сентября? Ген. Деникин: Скоблин, капитан Григуль и полковник Трошин приехали благодарить меня за участие в корниловском банкете. В то время генерал Миллер был уже похищен.
– Не предлагал ли вам Скоблин совершить в его автомобиле путешествие в Брюссель, на корниловский праздник?
– Предлагал раньше два раза совершить поездку в его автомобиле, то было третье предложение.
– Почему вы отказались?
– Я всегда… вернее, с 1927 года подозревал его в большевизме.
– Вы его опасались или ее?
– Обоим не доверял.
Морис Рибэ напоминает суду, что генерал А. И. Деникин был начальником штаба Верховного Главнокомандующего в 1917 году.
…
М. М. Филоненко: Вы убеждены, что Скоблин был советским агентом, но доказательств не имеете?
Ген. Деникин: Да.
– Знаете ли, точно, что Плевицкая была сообщницей в похищении генерала Миллера?
– Нет.
– Думаете ли, что она знала заранее о преступлении?
– Убежден.
Стороны отказываются от дальнейших вопросов, и суд отпускает свидетеля».
Плевицкая ни в чем не призналась, отрицала свою вину, убеждала, что она «чиста как голубь». Но во время следствия Плевицкая совершенно запуталась в противоречиях. Алиби, заранее созданное ею совместно со Скоблиным, окончательно провалилось, и совокупность улик против нее оказалась настолько подавляющей, что суд приговорил ее к двадцати годам каторги.
Через несколько лет она умерла в тюрьме, так и не открыв своей тайны.
В связи с этим мрачным происшествием напрашиваются три вопроса. Зачем Советскому правительству понадобился семидесятилетний старик генерал Миллер, человек тихий и бездеятельный, за семь лет пребывания которого во главе РОВС ничего не было сделано? Что случилось со Скоблиным? Почему французское правительство, явно желавшее наладить отношения с Советским Союзом, терпело на своей территории организацию, не только враждебную коммунистической Москве, но созданную для подрывной работы внутри СССР?
По вполне понятным причинам, ответы на первые два вопроса хранятся в засекреченных архивах Москвы, а на третий вопрос - в Париже. Но среди обывательских догадок наиболее правдоподобными кажутся следующие.
Осторожный генерал Миллер подозревал Скоблина в сношениях с большевиками, а также в сношениях с германским гестапо и, быть может, ждал лишь случая, чтобы иметь в своих руках достаточно веские тому доказательства. Тогда во всеоружии он мог разоблачить этого агента-провокатора. Кроме того, Е. К. Миллер мог знать через иностранные разведывательские отделения имена людей, которыми пользовались для получения сведений из СССР. В области военной разведки генерал Миллер не был новичком. Его предыдущая штабная работа проходила, между прочим, на постах русского военного агента в Брюсселе, Гааге и Риме. И эти соображения, вместе взятые, могли объяснить желание Москвы заполучить его живым, чтобы заставить дать нужные сведения.
Бесследное исчезновение Скоблина осталось неразгаданным. Однако несколько лет спустя, когда во время второй мировой войны германские войска заняли Париж, гестапо произвело обыск в канцелярии РОВСа и обнаружило весьма интересные факты. В доме 29 на рю дю Колизе некий Сергей Николаевич Третьяков, родственник основателя знаменитой Третьяковской галереи в Москве, купил три квартиры. Одну он сдавал Торгово-промышленному союзу, состоявшему из богатых в прошлом коммерсантов, не потерявших надежду восстановить со временем свои права в России. Другую квартиру Третьяков сдавал РОВСу, а в третьей, находившейся этажом выше, жил он сам. Гестапо обнаружило в помещениях РОВСа и Торгово-промышленного союза аппараты для подслушивания. Все микрофоны были соединены с квартирой Третьякова… Бывший богатый коммерсант оказался советским агентом, состоявшим на службе у большевиков уже много лет. Немцы арестовали Третьякова, увезли его в Германию, след его затерялся. Вполне возможно, что Скоблин, исчезнувший из помещения РОВСа, не бежал на улицу, а попросту, поднявшись этажом выше к Третьякову и переждав там некоторое время, скрылся. Любопытно также, что во время своего процесса Плевицкая настаивала, чтобы ее адвокат Филоненко обратился за денежной помощью к Третьякову. «Он денег должен достать! - писала из тюрьмы Плевицкая. - Денег достать можно с помощью Третьякова!»
Куда бежал Скоблин? Говорили, что в охваченную гражданской войной Испанию, в ту часть ее, где Москва воевала против генерала Франко, и что там коммунисты его прикончили, как уже ненужного человека.
33. Я не приемлю ни петли, ни ига
Обыск в доме Скоблиных и дальнейшее расследование дела установили причастность Плевицкой к преступлению. Причем неожиданно для всех оказалось, что «семейная» Библия в зеленом переплете служила ключом для шифрованной переписки.
Во время судебного процесса над Плевицкой среди многих других был вызван в суд для допроса и бывший поверенный в делах советского посольства в Париже Г. 3. Беседовский, бежавший от большевиков в 1929 году. Под присягой он сообщил, что в свое время уже известный нам парижский агент ГПУ Владимир Янович говорил ему, что у него имеется свой «человечек» возле самого Кутепова и что человечек этот «женат на певице». Помимо Беседовского многие свидетельства связывали Скоблина и Плевицкую с советской агентурой еще в то время, когда во главе РОВС стоял генерал Кутепов. Только тогда обратили внимание на странное обстоятельство: не будучи в близких отношениях с женой генерала Кутепова, Плевицкая тем не менее не отходила от нее в течение первых нескольких дней после исчезновения генерала. Под видом сочувствия горю госпожи Кутеповой эта женщина, по-видимому, следила за действиями полиции в расследовании дела Кутепова.
В свою очередь Скоблин настойчиво уговаривал Антона Ивановича отправиться вместе с ним на автомобиле в Брюссель, чтобы поприсутствовать на банкете местных корниловцев.
«Поезжайте со мной, ваше превосходительство! - говорил Скоблин. - Я повезу вас в моей машине. Если хотите, можно выехать завтра, в четверг».
Антон Иванович сухо отказался от предложения. Назойливость Скоблина показалась ему на этот раз подозрительной. Скоблин отлично знал, что бывший Главнокомандующий к нему не расположен, что в течение десяти лет он избегал даже разговоров с ним. И тем не менее, вот уже три дня подряд Скоблин упорно, под разными предлогами пытался навязать себя в шоферы к генералу Деникину: сначала он появился на квартире генерала в Севре. Поблагодарив его за приезд в Париж, Скоблин тут же предложил в виде ответной любезности лично отвезти Антона Ивановича в тот же день на автомобиле к семье в Мимизан. Просьба была выражена в почтительной, но настойчивой форме. Во время разговора неожиданно для Скоблина в комнату вошел преданный Деникину казак, человек рослый, сильный и широкоплечий, с которым Антон Иванович заранее сговорился, чтобы тот натер полы и привел в порядок помещение. Разговор оборвался. Скоблин откланялся и ушел. Из окна квартиры Антон Иванович заметил, что в машине Скоблина сидели два совершенно незнакомых ему субъекта… Затем последовало второе предложена доставить генерала на автомобиле сообразно с его желанием или обратно к семье в Мимизан, или в Бельгию на местный корниловский банкет. И, наконец, третье предложение, сделанное в присутствии полковника Трошина и капитана Григуля, отвезти его на следующий день, 23 сентября, в Брюссель.
Только 24 сентября, узнав из газет о том, что случилось, и о бегстве Скоблина, Антон Иванович понял, насколько сам он был близок к участи, постигшей генерала Миллера, ибо неизвестно, чем бы закончился первый визит к нему Скоблина- Почему Советское правительство готово было идти на огромный риск, дабы похитить человека, фактически стоящего в стороне от активной борьбы с ним?
В своих бумагах Антон Иванович не обмолвился по этому поводу ни словом. Не пожелал он также беседовать на эту тему с осаждавшими его газетными корреспондентами, которые сухо отметили это обстоятельство заметкой: «Генерал Деникин никого не принимает». Но причин могло быть несколько. Несмотря на все изгибы судьбы, имя генерала Деникина пользовалось большим уважением в широких кругах эмиграции, к его мнению прислушивались. А отношение его к коммунизму оставалось непримиримым. Захват такого противника в принципе соответствовал желанию советской власти, ведь похищение Деникина одновременно с похищением Миллера внесло бы невероятное смятение в ряды эмиграции. Неизбежно явилось бы ощущение, что Москва и за пределами СССР распоряжается судьбой своих политических противников, как у себя дома. Но возможно, что имелась и более существенная причина: Деникин давно уже скептически относился к Скоблину и после исчезновения генерала Миллера он не допустил бы его в Общевойсковом союзе на руководящие посты. Он был преградой, о которую могли разбиться честолюбивые замыслы советского агента и провокатора Скоблина. Кроме того, Деникин очень многое знал.
Но мысли Антона Ивановича о том, что с ним могло случиться меркли перед тем, что произошло… А в душе кипело невыразимо гадливое чувство отвращения к подлости человека, павшего в бездну Иуды Искариота, Азефа и других предателей, продавших свою совесть за тридцать сребреников.
До суда Плевицкая провела более 14 месяцев в предварительном заключении в женской тюрьме «Петит Рокетт». Судебный процесс над ней, привлекший внимание всей Франции, начался 5 декабря 1938 года. Одним из двух ее адвокатов был Максимилиан Максимилианович Филоненко, тот самый, который в августе 1917 года, будучи комиссаром Временного правительства при Ставке Верховного Главнокомандующего в Могилеве и принимая участие в Корниловском мятеже, заявил потом в беседе с журналистами: «Я люблю и уважаю генерала Корнилова…, но его нужно расстрелять, и я сниму шляпу перед его могилой…»После захвата власти большевиками Филоненко перебрался в Париж и получил право адвокатской практики во Франции.
Представителями гражданского иска, то есть адвокатами семьи генерала Миллера, были: известный Морис Рибэ и А. Н. Стрельников, в прошлом офицер белой армии.
Генерала Деникина вызвали в суд для свидетельских показаний. Его допрос был подробно описан 10 декабря 1938 года в парижской газете «Последние новости», выходившей под редакцией профессора П. Н. Милюкова:
«Появление генерала А. И. Деникина вызывает сенсацию. С любопытством поднимаются головы, чтобы разглядеть бывшего Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. Генерал медленной поступью проходит через зал и занимает свидетельское место. Свое показание он дает по-русски, через переводчика, короткими и точными фразами. Достоинство, с которым он держится, прямота и ясность ответов производят большое впечатление на суд.
На обычный вопрос о том, состоит ли свидетель в родстве или свойстве с обвиняемой, генерал А. И. Деникин отвечает: «Бог спас!»
О похищении генерала Кутепова и генерала Миллера свидетель знает «не больше других».
Председатель: Знали ли вы Скоблина?
Ген. Деникин: Знал. Скоблин с первых дней участвовал в Добровольческой армии, которой я командовал.
– Знали ли вы его в Париже?
– Встречался в военных собраниях, но никогда не разговаривал и не здоровался.
– Знали ли вы Плевицкую?
– Никогда не был знаком, не посещал ее дома, не разговаривал и даже ни на одном концерте ее не был. За несколько дней до похищения генерала Миллера Скоблин познакомил меня с ней на корниловском банкете.
Прокурор Флаш: Скоблин был у вас с визитом 22 сентября? Ген. Деникин: Скоблин, капитан Григуль и полковник Трошин приехали благодарить меня за участие в корниловском банкете. В то время генерал Миллер был уже похищен.
– Не предлагал ли вам Скоблин совершить в его автомобиле путешествие в Брюссель, на корниловский праздник?
– Предлагал раньше два раза совершить поездку в его автомобиле, то было третье предложение.
– Почему вы отказались?
– Я всегда… вернее, с 1927 года подозревал его в большевизме.
– Вы его опасались или ее?
– Обоим не доверял.
Морис Рибэ напоминает суду, что генерал А. И. Деникин был начальником штаба Верховного Главнокомандующего в 1917 году.
…
М. М. Филоненко: Вы убеждены, что Скоблин был советским агентом, но доказательств не имеете?
Ген. Деникин: Да.
– Знаете ли, точно, что Плевицкая была сообщницей в похищении генерала Миллера?
– Нет.
– Думаете ли, что она знала заранее о преступлении?
– Убежден.
Стороны отказываются от дальнейших вопросов, и суд отпускает свидетеля».
Плевицкая ни в чем не призналась, отрицала свою вину, убеждала, что она «чиста как голубь». Но во время следствия Плевицкая совершенно запуталась в противоречиях. Алиби, заранее созданное ею совместно со Скоблиным, окончательно провалилось, и совокупность улик против нее оказалась настолько подавляющей, что суд приговорил ее к двадцати годам каторги.
Через несколько лет она умерла в тюрьме, так и не открыв своей тайны.
В связи с этим мрачным происшествием напрашиваются три вопроса. Зачем Советскому правительству понадобился семидесятилетний старик генерал Миллер, человек тихий и бездеятельный, за семь лет пребывания которого во главе РОВС ничего не было сделано? Что случилось со Скоблиным? Почему французское правительство, явно желавшее наладить отношения с Советским Союзом, терпело на своей территории организацию, не только враждебную коммунистической Москве, но созданную для подрывной работы внутри СССР?
По вполне понятным причинам, ответы на первые два вопроса хранятся в засекреченных архивах Москвы, а на третий вопрос - в Париже. Но среди обывательских догадок наиболее правдоподобными кажутся следующие.
Осторожный генерал Миллер подозревал Скоблина в сношениях с большевиками, а также в сношениях с германским гестапо и, быть может, ждал лишь случая, чтобы иметь в своих руках достаточно веские тому доказательства. Тогда во всеоружии он мог разоблачить этого агента-провокатора. Кроме того, Е. К. Миллер мог знать через иностранные разведывательские отделения имена людей, которыми пользовались для получения сведений из СССР. В области военной разведки генерал Миллер не был новичком. Его предыдущая штабная работа проходила, между прочим, на постах русского военного агента в Брюсселе, Гааге и Риме. И эти соображения, вместе взятые, могли объяснить желание Москвы заполучить его живым, чтобы заставить дать нужные сведения.
Бесследное исчезновение Скоблина осталось неразгаданным. Однако несколько лет спустя, когда во время второй мировой войны германские войска заняли Париж, гестапо произвело обыск в канцелярии РОВСа и обнаружило весьма интересные факты. В доме 29 на рю дю Колизе некий Сергей Николаевич Третьяков, родственник основателя знаменитой Третьяковской галереи в Москве, купил три квартиры. Одну он сдавал Торгово-промышленному союзу, состоявшему из богатых в прошлом коммерсантов, не потерявших надежду восстановить со временем свои права в России. Другую квартиру Третьяков сдавал РОВСу, а в третьей, находившейся этажом выше, жил он сам. Гестапо обнаружило в помещениях РОВСа и Торгово-промышленного союза аппараты для подслушивания. Все микрофоны были соединены с квартирой Третьякова… Бывший богатый коммерсант оказался советским агентом, состоявшим на службе у большевиков уже много лет. Немцы арестовали Третьякова, увезли его в Германию, след его затерялся. Вполне возможно, что Скоблин, исчезнувший из помещения РОВСа, не бежал на улицу, а попросту, поднявшись этажом выше к Третьякову и переждав там некоторое время, скрылся. Любопытно также, что во время своего процесса Плевицкая настаивала, чтобы ее адвокат Филоненко обратился за денежной помощью к Третьякову. «Он денег должен достать! - писала из тюрьмы Плевицкая. - Денег достать можно с помощью Третьякова!»
Куда бежал Скоблин? Говорили, что в охваченную гражданской войной Испанию, в ту часть ее, где Москва воевала против генерала Франко, и что там коммунисты его прикончили, как уже ненужного человека.
33. Я не приемлю ни петли, ни ига
К началу тридцатых годов книги генерала Деникина были распроданы, второго их издания не предвиделось, доход от авторского гонорара прекратился, и семейство Антона Ивановича снова попало в полосу безденежья. Генерал не имел практической жилки. В вопросах личного материального благополучия он был по-детски беспомощен. Мысль, что семья может очутиться в нищете, угнетала его. Единственным утешением (о котором, впрочем, он говорил только жене) было сознание, что не в пример многим другим он не скопил себе состояния, когда был у власти. Пришел он к ней с пустым карманом и таким же бедняком расстался с ней.
Антон Иванович решил время от времени читать публичные лекции на тему о международном положении. Эти лекции потом издавались в виде маленьких книжек-памфлетов, которые ходко распродавались и служили денежным подспорьем. Антон Иванович преследовал не только материальные цели. Ему было чем поделиться со своими соотечественниками и что им сказать. Он затрагивал принципиальные вопросы, к которым относился чрезвычайно серьезно. Осуждал споры и разногласия в разных русских организациях, осуждал появившееся самодовольное убеждение, что именно они есть «соль земли», что только им предстоит строить Россию. На это генерал с горечью говорил, что подобные мысли - наивный вздор. Прежде всего, политическим кружкам эмиграции следует очиститься от грязи, успевшей на них налипнуть, а потом дать себе отчет в том, что является их подлинной задачей и миссией.
«Мы вернемся в Россию не для того, чтобы командовать и управлять, - говорил он, - а чтобы служить России».
Двадцать семь лет своего пребывания за границей Антон Иванович жил верой, что обстоятельства в России изменятся, что ему все же удастся вернуться на родину. И хотя бы в скромной, незначительной роли снова послужить ей. Он сравнивал русскую эмиграцию, рассеянную по всем странам мира, с еврейской диаспорой: «И в еврействе существует рознь и самоедство, редко только выносимое на страницы общей печати… Но в одном там нет розни, в одном царит нерушимое, абсолютное единение - в деле защиты своей расы». И тут он печально констатировал факт, что «подобной концентрации сил в главном, в основном - в вопросе о защите российской нации - нет у нас».
Годы, предшествовавшие второй мировой войне, Деникин посвятил попытке создать такую «концентрацию сил» для защиты русских национальных интересов. Он предостерегал эмиграцию от увлечения немецким национал-социализмом, как средством борьбы с коммунизмом. Оставаясь непримиримым к советской власти, Деникин боролся против существовавшего в некоторых кругах эмиграции «пораженчества», допускавшего всякое чужеземное нашествие, лишь бы свергнуть большевиков.
Лекции А. И. Деникина превратились в ежегодную традицию. Его публичные выступления устраивались в переполненном до отказа парижском зале Шопена на рю Дарю и сопровождались длинными и подробными отчетами в эмигрантской печати. Чтобы дать представление о впечатлении, которое они производили на слушателей, достаточно процитировать выдержку из парижской газеты «Последние новости» о первом докладе генерала в марте 1932 года:
«С 8 часов вечера перед входом в зал Шопена на улице Дарю толпилась публика, стремясь попасть на доклад генерала А. И. Деникина «Русский вопрос на Дальнем Востоке». Публичное выступление бывшего Главнокомандующего Добровольческой армией, в течение 12 лет уклонявшегося от всякого участия в политической жизни эмиграции, явилось по содержанию своему подлинным событием, для многих неожиданным и знаменательным».
Среди лиц, пришедших на эту лекцию и перечисленных газетой, были наиболее известные и выдающиеся имена русской эмиграции, весь ее широкий политический спектр - от крайне правых до социалистов-революционеров и меньшевиков включительно. Но подавляющим большинством были участники белого движения.
Большинство зала встает и устраивает докладчику овацию… С первых же слов речь его приковывает общее внимание. Бывший Главнокомандующий призывает своих соратников «не вмешиваться в чужие распри». Ген. Деникин не только не разделяет надежд некоторых эмигрантских кругов на «японскую помощь», но открыто считает ее «вредной интересам России»… Генерал А. И. Деникин энергично, при неоднократном шумном одобрении аудитории восстает против лжепатриотов: «Участие наше на стороне захватчиков российской территории недопустимо!»… Слова генерала Деникина ошеломили неожиданностью часть аудитории (ту часть ее, которая мечтала о новой «интервенции»). Но когда ген. Деникин сошел с эстрады, весь зал встал, провожая его долгими аплодисментами…»
Убедившись на собственном опыте, что «рыцарское отношение»отсутствует в области международной политики, Деникин предостерегал своих слушателей от излишней доверчивости к «новым союзникам», от повторения ошибки, которой когда-то страдало его собственное правление.
По мере того как опасность для России со стороны Японии меркла по сравнению с воинствующей угрозой Германии, Деникин твердо и определенно ополчился в своих докладах против немецкого национал-социализма и его вождя Гитлера.
Наиболее ярким его выступлением на эту тему был доклад «Мировые события и русский вопрос», сделанный в декабре 1938 года. Он ясно формулировал точку зрения А. И. Деникина на роль русской эмиграции в случае войны между Германией и Советским Союзом:
«Наш долг кроме противобольшевистской борьбы и пропаганды проповедовать идею национальной России и защищать интересы России вообще. Всегда и везде, во всех странах рассеяния, где существуют свобода слова и благоприятные политические условия - явно, где их нет - прикровенно. В крайнем случае, молчать, но не славословить. Не наниматься и не продаваться.
Мне хотелось бы сказать - не продавшимся, с ними говорить не о чем, - а тем, которые в добросовестном заблуждении собираются в поход на Украину вместе с Гитлером: если Гитлер решил идти, то он, вероятно, обойдется и без вашей помощи. Зачем же давать моральное прикрытие предприятию, если, по вашему мнению, не захватному, то, во всяком случае, чрезвычайно подозрительному. В сделках с совестью в таких вопросах двигателями служат большей частью властолюбие и корыстолюбие, иногда, впрочем, отчаяние. Отчаяние - о судьбах России. При этом для оправдания своей противонациональной работы и связей чаще всего выдвигается объяснение; это только для раскачки, а потом можно будет повернуть штыки… Такого рода заявления сделали открыто два органа, претендующие на водительство русской эмиграции… Простите меня, но это уже слишком наивно. Наивно, войдя в деловые сношения с партнером, предупреждать, что вы его обманете, и наивно рассчитывать на его безусловное доверие. Не повернете вы ваших штыков, ибо, использовав вас в качестве агитаторов, переводчиков, тюремщиков, быть может, даже в качестве боевой силы - заключенной в клещи своих пулеметов, - этот партнер в свое время обезвредит вас, обезоружит, если не сгноит в концентрационных лагерях. И прольете вы не «чекистскую», а просто русскую кровь - свою и своих напрасно, не для освобождения России, а для вящего ее Закабаления».
В том же докладе в декабре 1938 года Деникин, считавший войну с Германией неизбежной, дал разбор нескольких ситуаций, где эмиграция могла принять участие в «час войны» в «русском деле».
В главном прогнозе своем он ошибся. Ему казалось невозможным, чтобы русский народ, вооруженный во время войны, не восстал бы против коммунистической власти, поработившей его. В таком случае, считал он, место эмиграции там, в рядах армии и народа, сбросивших советскую власть, чтобы стать на защиту родины.
Считал он также, что Красная армия под ударами внешнего врага разложится и в стране наступит хаос, с повторением во втором издании, под другими именами, но в той же сущности происходившего в России в 1918 году. И в этом новом калейдоскопе гражданской смуты, так же, как и тогда, предполагал он, выделится вооруженное национальное движение, в котором сольются лучшие элементы армии и народа. И если стимулом этого движения будет «свержение советской власти и защита родины», то место эмиграции в его рядах.
Но если бы этого не случилось?
«Что делать, - ставил он вопрос, - если в случае войны народ русский и армия отложат расчеты с внутренним захватчиком и встанут единодушно против внешнего (врага)?»
На этот вопрос Деникин дал следующий ответ: «Я не могу поверить, чтобы вооруженный русский народ не восстал против своих поработителей. Но, если бы подобное случилось, мы, не меняя отнюдь своего отношения к советской власти, в этом случае, только в этом единственном, были бы бессильны вести прямую борьбу против нее. Для нас невозможно было бы морально, ни при каких обстоятельствах, прямое участие в действиях той армии, которая ныне именуется «Красной», доколе она не сбросит с себя власть коммунистов. Но и тогда наша активность, тем или другим путем, должна будет направлена не в пользу, а против внешних захватчиков».
Эта возможность, которую в 1938 году Деникин отвергал, стала реальностью через несколько лет. Не меняя своего отношения к советской власти, Деникин направил свою активность против внешнего врага, против немцев. Об этом рассказ будет дальше. Кроме того, во время войны он переместил звенья своего «двуединого» лозунга - «свержение советской власти и защита России» на «защита России и свержение большевиков».
Таким образом, эмигрантская программа генерала Деникина фактически оставалась формулой белого движения. Но призыв его к «свержению советской власти и защите России» многим казался странным противоречием. Критики Деникина указывали на то, что нельзя защищать Россию, подрывая ее силы свержением власти, так же как и нельзя свергнуть советскую власть без участия внешней силы. Словом, «или большевистская петля, или чужеземное иго». На этот упрек Антон Иванович отвечал: «Я не приемлю ни петли, ни ига!»
Деникин очень щепетильно относился к историческим документам, находившимся в его распоряжении. Он никогда не рассматривал их как свою личную собственность. Считал, что они должны со временем перейти в исторический архив российского государства, но только после его освобождения от большевиков. Беспокоясь за сохранность архива, он хотел передать его на временное хранение в какое-нибудь солидное иностранное государственное учреждение, которое на основании письменного договора гарантировало бы генералу право пользоваться им для исторических работ и в то же время строго ограничивало бы доступ к документам посторонним лицам без особого на то разрешения самого генерала Деникина. В августе 1935 года Антон Иванович подписал соглашение по этому вопросу с «Русским заграничным историческим архивом при Министерстве иностранных дел Чехословацкой республики» и передал ему на хранение следующие документы: имеющийся у него (не полный) архив по делам Особого совещания, то есть деникинского правительства на Юге России, материалы личного архива генерала Деникина по истории русской революции и гражданской войны (включающие 831 документ; кроме того, там были лубки и фотографии), архив (обширный, но тоже не полный) генерал-квартирмейстерской части Вооруженных Сил Юга России.
В то время когда Антон Иванович вел переговоры с чехами и фактически уже принял решение передать им хранившиеся у него бумаги, генерал Н. Н. Головин (военный историк) старался заполучить деникинский архив для Гуверовской библиотеки при Стэнфордском университете в Калифорнии. Головин был тогда агентом этой библиотеки. Он собирал для нее в Европе и переправлял в Америку русские документы, связанные с периодом гражданской войны. По-видимому, Н. Н. Головин усвоил американское искусство «продавать» свой товар, так как именно в таком духе были составлены его письма к генералу Деникину. Не упустил он и случая очернить товар конкурентов. В данном случае товаром конкурентов был Пражский архив, и, чтобы настроить против него Антона Ивановича, Головин писал: «нет никакой гарантии против того, что чехи не передадут документы… большевикам. Чехи не постеснялись выдачи большевикам адмирала Колчака - с архивами стесняться будут меньше».
В то время «гарантия», составленная опытными юристами, казалась абсолютно надежной. Но она имела силу до тех пор, пока Чехословакия сохраняла самостоятельность. Как только эта самостоятельность исчезла, русский архив, находившийся в Праге, поставлен был под знак вопроса… Таким образом, аргумент Н. Н. Головина задним числом оказался пророческим.
В тридцатых годах Антон Иванович несколько раз ездил в лекционное турне по Югославии и Чехословакии, где кроме находившихся там русских эмигрантов его с почетом и уважением принимали и слушали представители местной администрации и интеллигенции. Ездил он и в Англию. Но, пожалуй, самой памятной для него поездкой было путешествие в 1937 году в Бухарест по приглашению румынского короля. Генерал был кавалером румынского боевого ордена Св. Михаила, полученного им за доблесть и боевые отличия, когда он командовал в конце 1916 и в начале 1917 года 8-м армейским корпусом, посланным на выручку румынам после объявления войны Германии. В день орденского праздника все кавалеры ордена Св. Михаила должны были по традиции облачаться в особые белые накидки. Не желая вводить кавалеров в лишние расходы, придворное ведомство Румынии снабдило их белыми пелеринами бесплатно, в виде подарка. Бывшему Главнокомандующему оказали большое внимание и король и румынское общество. Румынская печать отметила потом, что 7 ноября, в день, когда советский посол в Бухаресте праздновал двадцатилетие советской власти, король чествовал в своем дворце генерала Деникина.
Антон Иванович решил время от времени читать публичные лекции на тему о международном положении. Эти лекции потом издавались в виде маленьких книжек-памфлетов, которые ходко распродавались и служили денежным подспорьем. Антон Иванович преследовал не только материальные цели. Ему было чем поделиться со своими соотечественниками и что им сказать. Он затрагивал принципиальные вопросы, к которым относился чрезвычайно серьезно. Осуждал споры и разногласия в разных русских организациях, осуждал появившееся самодовольное убеждение, что именно они есть «соль земли», что только им предстоит строить Россию. На это генерал с горечью говорил, что подобные мысли - наивный вздор. Прежде всего, политическим кружкам эмиграции следует очиститься от грязи, успевшей на них налипнуть, а потом дать себе отчет в том, что является их подлинной задачей и миссией.
«Мы вернемся в Россию не для того, чтобы командовать и управлять, - говорил он, - а чтобы служить России».
Двадцать семь лет своего пребывания за границей Антон Иванович жил верой, что обстоятельства в России изменятся, что ему все же удастся вернуться на родину. И хотя бы в скромной, незначительной роли снова послужить ей. Он сравнивал русскую эмиграцию, рассеянную по всем странам мира, с еврейской диаспорой: «И в еврействе существует рознь и самоедство, редко только выносимое на страницы общей печати… Но в одном там нет розни, в одном царит нерушимое, абсолютное единение - в деле защиты своей расы». И тут он печально констатировал факт, что «подобной концентрации сил в главном, в основном - в вопросе о защите российской нации - нет у нас».
Годы, предшествовавшие второй мировой войне, Деникин посвятил попытке создать такую «концентрацию сил» для защиты русских национальных интересов. Он предостерегал эмиграцию от увлечения немецким национал-социализмом, как средством борьбы с коммунизмом. Оставаясь непримиримым к советской власти, Деникин боролся против существовавшего в некоторых кругах эмиграции «пораженчества», допускавшего всякое чужеземное нашествие, лишь бы свергнуть большевиков.
Лекции А. И. Деникина превратились в ежегодную традицию. Его публичные выступления устраивались в переполненном до отказа парижском зале Шопена на рю Дарю и сопровождались длинными и подробными отчетами в эмигрантской печати. Чтобы дать представление о впечатлении, которое они производили на слушателей, достаточно процитировать выдержку из парижской газеты «Последние новости» о первом докладе генерала в марте 1932 года:
«С 8 часов вечера перед входом в зал Шопена на улице Дарю толпилась публика, стремясь попасть на доклад генерала А. И. Деникина «Русский вопрос на Дальнем Востоке». Публичное выступление бывшего Главнокомандующего Добровольческой армией, в течение 12 лет уклонявшегося от всякого участия в политической жизни эмиграции, явилось по содержанию своему подлинным событием, для многих неожиданным и знаменательным».
Среди лиц, пришедших на эту лекцию и перечисленных газетой, были наиболее известные и выдающиеся имена русской эмиграции, весь ее широкий политический спектр - от крайне правых до социалистов-революционеров и меньшевиков включительно. Но подавляющим большинством были участники белого движения.
Большинство зала встает и устраивает докладчику овацию… С первых же слов речь его приковывает общее внимание. Бывший Главнокомандующий призывает своих соратников «не вмешиваться в чужие распри». Ген. Деникин не только не разделяет надежд некоторых эмигрантских кругов на «японскую помощь», но открыто считает ее «вредной интересам России»… Генерал А. И. Деникин энергично, при неоднократном шумном одобрении аудитории восстает против лжепатриотов: «Участие наше на стороне захватчиков российской территории недопустимо!»… Слова генерала Деникина ошеломили неожиданностью часть аудитории (ту часть ее, которая мечтала о новой «интервенции»). Но когда ген. Деникин сошел с эстрады, весь зал встал, провожая его долгими аплодисментами…»
Убедившись на собственном опыте, что «рыцарское отношение»отсутствует в области международной политики, Деникин предостерегал своих слушателей от излишней доверчивости к «новым союзникам», от повторения ошибки, которой когда-то страдало его собственное правление.
По мере того как опасность для России со стороны Японии меркла по сравнению с воинствующей угрозой Германии, Деникин твердо и определенно ополчился в своих докладах против немецкого национал-социализма и его вождя Гитлера.
Наиболее ярким его выступлением на эту тему был доклад «Мировые события и русский вопрос», сделанный в декабре 1938 года. Он ясно формулировал точку зрения А. И. Деникина на роль русской эмиграции в случае войны между Германией и Советским Союзом:
«Наш долг кроме противобольшевистской борьбы и пропаганды проповедовать идею национальной России и защищать интересы России вообще. Всегда и везде, во всех странах рассеяния, где существуют свобода слова и благоприятные политические условия - явно, где их нет - прикровенно. В крайнем случае, молчать, но не славословить. Не наниматься и не продаваться.
Мне хотелось бы сказать - не продавшимся, с ними говорить не о чем, - а тем, которые в добросовестном заблуждении собираются в поход на Украину вместе с Гитлером: если Гитлер решил идти, то он, вероятно, обойдется и без вашей помощи. Зачем же давать моральное прикрытие предприятию, если, по вашему мнению, не захватному, то, во всяком случае, чрезвычайно подозрительному. В сделках с совестью в таких вопросах двигателями служат большей частью властолюбие и корыстолюбие, иногда, впрочем, отчаяние. Отчаяние - о судьбах России. При этом для оправдания своей противонациональной работы и связей чаще всего выдвигается объяснение; это только для раскачки, а потом можно будет повернуть штыки… Такого рода заявления сделали открыто два органа, претендующие на водительство русской эмиграции… Простите меня, но это уже слишком наивно. Наивно, войдя в деловые сношения с партнером, предупреждать, что вы его обманете, и наивно рассчитывать на его безусловное доверие. Не повернете вы ваших штыков, ибо, использовав вас в качестве агитаторов, переводчиков, тюремщиков, быть может, даже в качестве боевой силы - заключенной в клещи своих пулеметов, - этот партнер в свое время обезвредит вас, обезоружит, если не сгноит в концентрационных лагерях. И прольете вы не «чекистскую», а просто русскую кровь - свою и своих напрасно, не для освобождения России, а для вящего ее Закабаления».
В том же докладе в декабре 1938 года Деникин, считавший войну с Германией неизбежной, дал разбор нескольких ситуаций, где эмиграция могла принять участие в «час войны» в «русском деле».
В главном прогнозе своем он ошибся. Ему казалось невозможным, чтобы русский народ, вооруженный во время войны, не восстал бы против коммунистической власти, поработившей его. В таком случае, считал он, место эмиграции там, в рядах армии и народа, сбросивших советскую власть, чтобы стать на защиту родины.
Считал он также, что Красная армия под ударами внешнего врага разложится и в стране наступит хаос, с повторением во втором издании, под другими именами, но в той же сущности происходившего в России в 1918 году. И в этом новом калейдоскопе гражданской смуты, так же, как и тогда, предполагал он, выделится вооруженное национальное движение, в котором сольются лучшие элементы армии и народа. И если стимулом этого движения будет «свержение советской власти и защита родины», то место эмиграции в его рядах.
Но если бы этого не случилось?
«Что делать, - ставил он вопрос, - если в случае войны народ русский и армия отложат расчеты с внутренним захватчиком и встанут единодушно против внешнего (врага)?»
На этот вопрос Деникин дал следующий ответ: «Я не могу поверить, чтобы вооруженный русский народ не восстал против своих поработителей. Но, если бы подобное случилось, мы, не меняя отнюдь своего отношения к советской власти, в этом случае, только в этом единственном, были бы бессильны вести прямую борьбу против нее. Для нас невозможно было бы морально, ни при каких обстоятельствах, прямое участие в действиях той армии, которая ныне именуется «Красной», доколе она не сбросит с себя власть коммунистов. Но и тогда наша активность, тем или другим путем, должна будет направлена не в пользу, а против внешних захватчиков».
Эта возможность, которую в 1938 году Деникин отвергал, стала реальностью через несколько лет. Не меняя своего отношения к советской власти, Деникин направил свою активность против внешнего врага, против немцев. Об этом рассказ будет дальше. Кроме того, во время войны он переместил звенья своего «двуединого» лозунга - «свержение советской власти и защита России» на «защита России и свержение большевиков».
Таким образом, эмигрантская программа генерала Деникина фактически оставалась формулой белого движения. Но призыв его к «свержению советской власти и защите России» многим казался странным противоречием. Критики Деникина указывали на то, что нельзя защищать Россию, подрывая ее силы свержением власти, так же как и нельзя свергнуть советскую власть без участия внешней силы. Словом, «или большевистская петля, или чужеземное иго». На этот упрек Антон Иванович отвечал: «Я не приемлю ни петли, ни ига!»
Деникин очень щепетильно относился к историческим документам, находившимся в его распоряжении. Он никогда не рассматривал их как свою личную собственность. Считал, что они должны со временем перейти в исторический архив российского государства, но только после его освобождения от большевиков. Беспокоясь за сохранность архива, он хотел передать его на временное хранение в какое-нибудь солидное иностранное государственное учреждение, которое на основании письменного договора гарантировало бы генералу право пользоваться им для исторических работ и в то же время строго ограничивало бы доступ к документам посторонним лицам без особого на то разрешения самого генерала Деникина. В августе 1935 года Антон Иванович подписал соглашение по этому вопросу с «Русским заграничным историческим архивом при Министерстве иностранных дел Чехословацкой республики» и передал ему на хранение следующие документы: имеющийся у него (не полный) архив по делам Особого совещания, то есть деникинского правительства на Юге России, материалы личного архива генерала Деникина по истории русской революции и гражданской войны (включающие 831 документ; кроме того, там были лубки и фотографии), архив (обширный, но тоже не полный) генерал-квартирмейстерской части Вооруженных Сил Юга России.
В то время когда Антон Иванович вел переговоры с чехами и фактически уже принял решение передать им хранившиеся у него бумаги, генерал Н. Н. Головин (военный историк) старался заполучить деникинский архив для Гуверовской библиотеки при Стэнфордском университете в Калифорнии. Головин был тогда агентом этой библиотеки. Он собирал для нее в Европе и переправлял в Америку русские документы, связанные с периодом гражданской войны. По-видимому, Н. Н. Головин усвоил американское искусство «продавать» свой товар, так как именно в таком духе были составлены его письма к генералу Деникину. Не упустил он и случая очернить товар конкурентов. В данном случае товаром конкурентов был Пражский архив, и, чтобы настроить против него Антона Ивановича, Головин писал: «нет никакой гарантии против того, что чехи не передадут документы… большевикам. Чехи не постеснялись выдачи большевикам адмирала Колчака - с архивами стесняться будут меньше».
В то время «гарантия», составленная опытными юристами, казалась абсолютно надежной. Но она имела силу до тех пор, пока Чехословакия сохраняла самостоятельность. Как только эта самостоятельность исчезла, русский архив, находившийся в Праге, поставлен был под знак вопроса… Таким образом, аргумент Н. Н. Головина задним числом оказался пророческим.
В тридцатых годах Антон Иванович несколько раз ездил в лекционное турне по Югославии и Чехословакии, где кроме находившихся там русских эмигрантов его с почетом и уважением принимали и слушали представители местной администрации и интеллигенции. Ездил он и в Англию. Но, пожалуй, самой памятной для него поездкой было путешествие в 1937 году в Бухарест по приглашению румынского короля. Генерал был кавалером румынского боевого ордена Св. Михаила, полученного им за доблесть и боевые отличия, когда он командовал в конце 1916 и в начале 1917 года 8-м армейским корпусом, посланным на выручку румынам после объявления войны Германии. В день орденского праздника все кавалеры ордена Св. Михаила должны были по традиции облачаться в особые белые накидки. Не желая вводить кавалеров в лишние расходы, придворное ведомство Румынии снабдило их белыми пелеринами бесплатно, в виде подарка. Бывшему Главнокомандующему оказали большое внимание и король и румынское общество. Румынская печать отметила потом, что 7 ноября, в день, когда советский посол в Бухаресте праздновал двадцатилетие советской власти, король чествовал в своем дворце генерала Деникина.