Лэндон Кейт. Это случилось в полночь

   – Клеопатра хочет, чтобы монеты вернулись к Лэнгтри. Я ощущаю, что нужна ей. Это похоже на ноющую боль.
   Потом, слишком устав, чтобы говорить, Микаэла схватила Харрисона за волосы на груди и слегка потянула.
   – Не забудь, что я, как собака, пойду по твоему следу, Харрисон.
   Харрисон громко расхохотался, его грудь затряслась под рукой Микаэлы.
   – Возможно, мне это понравится.
   Ночью, как ей и хотелось, он начал ласкать ее, его нежный, ищущий поцелуй говорил о его желании. Микаэла открылась ему, беспокойно изгибаясь под ласками Харрисона, а жар все раскалялся, и все усиливающийся ветер встряхивал занавески. Микаэла потянулась к телу Харрисона, торопливо освобождая его от одежды и опуская руки все ниже и ниже. Его губы скользили по ее коже, и, когда Микаэла стягивала с себя рубашку, она чувствовала тепло его дыхания на шее и лице. Губами Харрисон потянулся к груди Микаэлы и, ласково охватив одну ладонью, нежно впился поцелуем в бархатную мягкость. Его руки неторопливо прошлись по ее бедрам, лаская их… Руки были жесткими от шрамов и мозолей, но это были руки настоящего мужчины – теплые и надежные. Микаэла вздохнула и, дотронувшись до Харрисона, завладела им, а он так тепло и мощно навалился на нее, отвечая на призыв, так глубоко и с такой искренней страстью слился с ней, что она позволила окружающему миру завертеться и полностью отдалась ему.
   В Сан-Франциско Аарон Галлахср швырнул телефонную трубку и начал расхаживать взад и вперед по своему персональному тренажерному залу. Его человек в Шайло сообщил, что сегодня дом Микаэлы охраняется. «Большой парень. Вид у него крутой. Похоже, останется там на ночь. Я обошел ранчо Лэнгтри. Свет в доме не горит – дом, похоже, пустой. На телефонные звонки реагирует автоответчик. Навел справки в ближайшем аэропорту – мистер и миссис улетели еще днем».
   У человека Аарона не было никакого шанса проникнуть в дом Микаэлы сегодня ночью и похитить монету Лэнгтри. Монета на груди Аарона, казалось, горела, напоминая о неудачной попытке получить остальные – проникновение в дом Лэнгтри было приурочено ко времени их отсутствия. Но лучший порученец Аарона не сумел найти остальные монеты.
   – Идиот! Видно, все придется делать самому.
   Аарон остановился перед большим, в полный рост зеркалом, глядя на свое отражение, и несколько раз напряг накачанные в тренажерном зале мускулы. Через своих адвокатов, не дожидаясь деловой встречи или официального письма, Харрисон Кейн категорически отверг первое предложение Аарона о продаже студии «Кейн».
   И все-таки монеты должны принадлежать ему, и Аарон начал обдумывать свой следующий шаг. Лэнгтри известно о Кейне все, и они с презрением отнесутся к каким-либо новым слухам. Значит, надо разорвать узы доверия, связывающие семью Лэнгтри и Кейна. Но как?
   Резкий свет над головой заставил Аарона нахмуриться. Под редеющими волосами на макушке заблестела плешь. Аарон пригладил волосы и, схватив тюбик восстанавливающего крема, быстро нанес его на волосы. Не доверяя жесткой расческе, которая могла повредить волосы, он кончиками пальцев мягко втер крем. На какое-то мгновение Аарону показалось, что он услышал мягкий женский смех за огромными окнами, выходящими на ослепляющие огни ночного Сан-Франциско. Возможно, он просто вспомнил, как эта женщина Кейн… Он покачал головой. Джулия Кейн хохотала так зловеще, что звук был похожим на стук игральных костей на старой стиральной доске.
   Галлахер погрузился в мечты о монетах… о том, как они будут выглядеть все шесть рядышком, и как он будет ощущать их в своих руках; и как они сделают его могущественным…
   Харрисон принюхался к своему голому плечу. Тонкий женский запах соединился с запахом его шампуня. Согнув ноги в коленях, он с трудом уместился в старомодной ванне на львиных лапах и вымыл голову. Он был загипнотизирован множеством маленьких разноцветных баночек и бутылочек под небольшим овальным зеркалом. Разнообразные щетки и расчески стояли в керамической кружке, очевидно, изготовленной Фейт. Мелькнула мимолетная мысль о предназначении крошечных квадратных ватных подушечек. Харрисон поспешил подняться из ванны, смыв мыльные реки. Он методично вспомнил все звонки, которые сделал, когда проснулся. Джози Дэниелз рассчитывала на утренний и полуденный эфир. Она была готова выполнять свою работу и часть работы Микаэлы; к его удивлению, Дуайт также захотел взять часть ее работы на себя.
   Немногословное описание взлома, которое дал Калли, подтвердило, что работал профессионал. Харрисон нахмурился – было что-то странное в том, как Калли всегда смотрел на него, будто что-то искал в Харрисоне…
   Харрисон внимательно посмотрел на свое отражение в запотевшем зеркале. Крошечное одноразовое женское лезвие было бесполезно для его двухдневной щетины. Неужели он брился так давно? Он старался быть очень аккуратным, чтобы не оцарапать кожу Микаэле, когда они занимались любовью в горах, казалось, с тех пор прошла уже целая вечность. Полотенце, которым он вытирался прошлой ночью, лежало на кремовом хлопчатобумажном коврике, оно было испачкано его кровью. Харрисон вытащил чистые боксерские трусы из переполненной корзины для белья. Судя по полным бельевым корзинам и одежде, лежащей на полу, Микаэла перестирала все в доме. Харрисон наклонился и поднял полотенце, внимательно рассматривая его. При виде пятен крови на Харрисона нахлынули воспоминания, связанные со смертью отца, но он решительно отбросил их.
   Неподалеку прогремели раскаты грома, и через мгновение, когда Харрисон закрывал окно в спальне Микаэлы, зигзаги молнии осветили покрытое тучами утреннее небо.
   Микаэла все еще крепко спала. Он смотрел на нее и пытался понять, что же произошло прошлой ночью – она разозлилась на него, потому что его не было рядом. Он ожидал ее гнева, но совсем подругой причине: из-за своей семьи, из-за того, что все это время он знал, что ребенок мертв. Харрисон наклонился, чтобы укрыть обнаженное плечо Микаэлы. Она беспокойно заворочалась, чуть нахмурилась, и Харрисон замер в нерешительности, до сих пор не привыкший к нежному ухаживанию… потом положил руку на ее волосы, погладил шелковистые пряди, которые мягко цеплялись за его мозолистые руки. Микаэла успокоилась, уютно устроившись в кровати, которую они делили этой ночью.
   Крошечный платяной шкаф был забит ее одеждой, деловые костюмы висели на дверцах, туфли вываливались на пол из ящиков. Спинка кровати вопреки его ожиданиям не была сверхмодной, она была старой, слегка поцарапанной и требовала новой полировки.
   Стойки в углах кровати были не высокими и элегантными, а низкими, массивными и прочными, хорошо гармонируя с ночным столиком, заваленным папками и книгами. А вот комод с большим овальным зеркалом, хотя и был старым, оказался тщательно отполирован: им, очевидно, очень дорожили. Ювелирные украшения Микаэлы заполняли шкатулку, ожерелья и серьги висели на подставках – удобно было выбирать и снимать.
   Там, на салфеточке, поблескивая в неярком свете, лежала монета, которой Микаэла так дорожила. Она, казалось, согревала кончики его пальцев, словно призывая помочь вернуть остальные монеты в собственность Лэнгтри. Но как это сделать? Он и так сделал все возможное.
   Харрисон прикоснулся к кольцу с бирюзой, которое было подвешено на цепочке так бережно, что он понял: Микаэла думала о Марии и оплакивала ее. Может быть, он упустил что-то очень важное, что содержалось в этих папках…
   По пути в кухню Харрисон остановился и впервые рассмотрел гостиную; до этого он был слишком ошарашен реакцией Микаэлы, чтобы обращать внимание на интерьер. В одном углу стоял пылесос, насадки были разбросаны на ковре, словно кто-то решил использовать их все сразу. Подушки на кушетке стояли под каким-то странным углом, похоже, их недавно пылесосили. Тряпки для пыли и средства для чистки стекол были брошены на маленьком столике, свежий лимонный запах свидетельствовал о том, что ими недавно пользовались.
   «Судя по всему, Микаэла пыталась вычистить все, что можно, стереть все, в том числе прошлое… и меня».
   Мужские представители клана Лэнгтри, вероятно, использовали бы какое-нибудь более мощное средство, а не лимонное масло и лавандовое очищающее средство… и Харрисон не стал бы их за это винить. Наверняка Фейт ненавидит его теперь.
   Прошлой ночью Микаэла чувствовала себя одинокой и остро нуждалась в поддержке. Логично или нет, но она обратилась к человеку, с которым недавно занималась любовью. Нелогичным было то, что она обратилась к человеку, который в течение многих лет скрывал от нее правду и был родом из семьи, разрушившей ее собственную.
   Возможно, Микаэла обратилась к нему потому, что они вместе прошли через весь этот кошмар. Потрясение заставляет принимать странные решения; Микаэла может пожалеть о прошлой ночи при свете дня.
   Харрисон тихонько вошел в кухню, бросил испачканное кровью полотенце в стиральную машину и задал режим быстрой стирки. Он обещал Микаэле остаться – и выполнит свое обещание. Его рациональный ум пытался анализировать внезапную вспышку Микаэлы: она бежала к нему по дорожке, обнаженные ноги блестели в лунном свете, грудь колыхались под футболкой. Гнев читался на ее лице, ошибиться в этом было нельзя.
   И она нуждалась в нем. За всю его жизнь никто никогда не нуждался в нем. Харрисон обдумывал эту поразительную мысль и рассматривал огромную газовую плиту, занимавшую большую часть кухни. Эта плита была самой замечательной из всех, какие ему только приходилось видеть! Харрисон повертел добротные ручки и рычажки. Скорее, он ожидал увидеть здесь изящную современную модель с автоматическим контролем и без всяких ручек. Эта плита определенно предназначалась для мужчины. А смог бы он приготовить на такой плите достойную еду для Микаэлы?
   Женская логика всегда оставалась недоступной его пониманию, особенно логика Микаэлы.
   Проводив взглядом еще одну вспышку молнии, Харрисон подумал о том, какие чувства будет испытывать к нему Микаэла сегодня утром, после отдыха, после того как два человека, остро нуждающиеся друг в друге, провели ночь вместе. Лучше всего, подумал Харрисон, взвесив все варианты, выждать и посмотреть. Как только определится ее отношение к нему, он сможет решить, как… Харрисон слегка усмехнулся, напоминая себе, что он современный мужчина с небольшим опытом в области отношений с женщинами. Тесные близкие отношения не относились к сферам, в которых у него имелся богатый опыт. С Микаэлой он больше ощущал себя человеком с приграничья, собирающимся украсть невесту.
   Харрисон осмотрел маленькую кухню, где преобладал желтый цвет. В старом стеклянном кувшине стояли маргаритки. Уютно, подумал Харрисон и погрузился в исследование нового чувства. Ему нравилось ощущение уюта. Ему захотелось вернуться к спящей в кровати женщине, снова заниматься с ней любовью, но он не сделает этого. Микаэла слишком измучена, хрупка, уязвима.
   Уязвима? Черт побери, это он уязвим. Когда она отдохнет и приведет свои мысли в порядок, она может испытать к нему отвращение.
   Харрисон поднял оберточную фольгу, прикрывающую противень на массивной полке для подогрева. Разнесся благоухающий соблазнительный аромат шоколада. Харрисон насчитал восемь различных формочек с недавно испеченными пирожными и понял, что Микаэла, должно быть, включила все духовки одновременно. Он смотрел на шоколадные пирожные с орехами и думал о той женщине, которая была столь эмоциональна вчера ночью. Она запомнила его предпочтения в еде, и он воспринял это как поощрение, как тот факт, что шансы его неплохи, что он вполне может рассматриваться ею как кандидат в мужья. Но может ли? Ведь он – сын Джулии и Харрисона Кейна-старшего, сводный брат ее пропавшей сестры…

Глава 13

   Из дневника Захарии Лэнгтри:
   «Третью монету принесли родственники ее матери. После того как моя жена побывала в их лагере, казалось, они горят желанием избавиться от талисмана. В благодарность я выделил им участок земли, где они могли бы ловить рыбу, охотиться и жить так, как им нравится. Я сделаю все, чтобы защитить их, несмотря на то что война между индейцами и белыми все еще продолжается. Я часто задаю себе вопрос: что же такое сказала Клеопатра, что вызвало страх в глазах этих бесстрашных воинов? Она никак не хотела рассказывать мне об этом, и мы часто ссорились, очень бурно выясняя, насколько полно жена должна повиноваться мужу. Но так велика была радость примирения после этих бурных ссор, что мое не самое мягкое сердце просто таяло…»
   Испугавшись, что Харрисон может уйти, Микаэла соскочила с кровати и поспешила в кухню. Она хотела сказать ему, что теперь она справится – без него, – что теперь она отдохнула и может… Она обнаружила Харрисона, расслабленно сидящего в боксерских трусах на стуле, его слегка волосатые ноги покоились на табуретке. Микаэла вспомнила мягкое ритмичное касание этих ног о ее ноги, скольжение мощных мускулов по ее телу, нервы сжались в комок… Не в состоянии пошевелиться, Микаэла даже дышала с трудом, тело напряглось, когда Харрисон провел рукой по своей груди, задумчиво пощипывая волосы.
   Снаружи бушевала гроза, яростный ливень бил по окнам, темный и ненастный день нехотя разгорался за пределами ярко освещенной кухни. Струйки дождя сбегали по стеклам, отбрасывая тени на задумчивое лицо Харрисона. Он взял ручку и начал что-то писать на листке, потом, нахмурившись, посмотрел на сделанную запись. Кто он? Микаэла знала его всю свою жизнь, но теперь Харрисон открылся для нее с новой стороны, и один только его вид заставлял биться ее сердце.
   Ей случалось видеть, как сдвигаются эти черные густые брови, случалось видеть серую сталь в его глазах, желваки на скулах – так бывало, когда Харрисон сталкивался с тем, что ему не нравилось. Слабый свет пробивался через его ресницы, которые отбрасывали ажурную тень на жесткие, резко очерченные скулы. Брови над его глубоко посаженными глазами сдвинулись. Харрисон был слишком суровым и неистовым, чтобы назвать его красивым. Он ткнул пальцем в листок и, проведя им по строчке, сжал руку в кулак.
   И все же в нем присутствовала красота – в его блестящей загорелой коже, в том, как двигались его плечи, в подъеме грудных мышц, в плоском и жестком животе. Харрисон принял ванну, и Микаэле страстно захотелось провести пальцем по влажным завиткам на его затылке, погладить эту напряженную мускулистую шею. Микаэла вспомнила, как он обнимал ее, словно ничто не могло оторвать их друг от друга, и ее тело напряглось.
   Харрисон закрыл папку, которую изучал. Когда он увидел Микаэлу, глубокая складка между бровями исчезла. Он улыбнулся, блики от дождевых капель, бегущих по оконному стеклу, плясали на его лице.
   – Доброе утро, милая. Как спалось? – спросил Харрисон приветливо, как будто вот так комфортно, когда она просыпалась, он сидел в ее кухне чуть не каждое утро. Почти половина пирожных, лежавших на противне, была уничтожена. Его взгляд медленно прошелся по ее взъерошенным волосам, по выцветшему фланелевому халату, накинутому поверх ночной рубашки, и ниже – по голым ногам. Харрисон коротко вздохнул, когда смотрел на ее ноги, и бросил закрытую толстую папку на стол.
   – Не думал, что ты умеешь готовить.
   – Хотела опробовать рецепт из кулинарного шоу, которое было в понедельник: эти шоколадные пирожные с орехами – любимый рецепт миссис Литтл. Я делала этот материал, помнишь? Не забудь оставить хоть немного Рурку и Калли.
   Когда она взбивала масло и крошила орехи, то думала о Харрисоне, остро нуждаясь в том, чтобы его руки сомкнулись вокруг нее, она пыталась удержать себя от того, чтобы не броситься за ним. Она призывала на помощь всю свою гордость, стараясь не допустить того, чтобы все в Шайло узнали, что она нуждается в нем более отчаянно, чем он в ней.
   Харрисон аккуратно положил обратно пирожное, которое только что взял.
   – Это для Калли и Рурка?
   – Вчера вечером мне очень хотелось обхватить руками чью-то мощную шею и стиснуть ее. И это была шея не Рурка и не Калли.
   Харрисон совсем не был уверен в ее настроении, даже после чудесной близости вчерашней ночи. Но ведь и Микаэла в настоящий момент совершенно не была уверена в своем настроении. Харрисон был слишком большим и всепоглощающим, и ее тело уже охватывало сильное желание насладиться близостью с ним. И в то же время она не переставала думать о том, что пришел к завершению долгий мучительный поиск, в мыслях ее то и дело возникал образ матери.
   Микаэла взглянула на настенные часы и вздохнула:
   – Я уже пропустила утренний эфир, а теперь могу пропустить полуденный. Мне нужно поторопиться, это из-за тебя я проспала, Харрисон.
   Он медленно поставил на стол кофейную чашку.
   – Сегодня ты останешься дома и будешь отдыхать. Джози и Дуайт тебя прикроют и сделают за тебя часть твоей работы.
   – Ты же знаешь, почему я хочу быть там. Я хочу знать все, что выяснится относительно смерти Марии.
   – Шериф уже звонил. Он позвонит сюда, если будут новости. Сегодня ты будешь отдыхать, – произнес Харрисон тоном, не терпящим возражений. – Полежишь в пенной ванне, поешь что-нибудь полезное для здоровья и как следует выспишься.
   – Давно уже никто не говорил мне, что необходимо принять ванну и вздремнуть.
   Микаэла сжала кулаки; только Харрисон мог осмелиться настаивать на том, чтобы она держалась в стороне от развивающихся событий. Она хотела знать все, получать любую информацию, собирать ее, хранить и тайно анализировать, даже несмотря на то что прекрасно понимала, что прошлое изменить невозможно.
   Харрисон приподнял левую бровь, словно бросая Микаэле вызов.
   – Даже и не думай со мной спорить по этому поводу, моя дорогая. Я прослежу за тем, чтобы ты именно так и поступила.
   Микаэла налила себе чашку кофе, добавила туда сахар и молоко. На побережье Тихого океана ее родители стоят возле крошечной могилки. Останки Марии изучали судебно-медицинские эксперты, и в этом мире все было неверно, за исключением Харрисона, который в одних трусах сидел за ее кухонным столом и ел шоколадные пирожные. За окном бушевал яростный летний ветер, дождь прибил к земле цветы на клумбе. А здесь, под крышей дома, Микаэла чувствовала себя такой же прибитой и отчаянно пыталась сдержать слезы. Микаэла бросила на кухонную стойку ложку, и та со звоном упала на пол между ней и Харрисоном.
   – Я пытаюсь утвердиться в качестве ведущей. И это моя история.
   – Твои нервы на пределе, Микаэла. Сейчас ты не в состоянии ясно мыслить. Ты хочешь помочь сделать что-нибудь для Марии и своей матери, но в данный момент никто ничего не может сделать. Прошлой ночью…
   – Да, что там насчет прошлой ночи? – Микаэла повернулась к Харрисону, вся кипя от злости. – Где был ты? Позывные канала – «Кейн». Разве не твое «эго» заставило дать такие названия – «Кейн корпорейшн», Банк Кейна или телестудия «Кейн»? Ты рассчитывал таким образом привлечь внимание своей матери, получить от нее информацию?
   Судя по мрачному, настороженному выражению лица Харрисона, Микаэла поняла, что попала в точку.
   – Джулия Кейн исключительно умная женщина, гений, если хочешь. Мой отец пользовался этим до того, как она сбежала от него. Мать вполне могла под вымышленным именем подписаться на газету, выходящую в Шайло, и, вероятно, в течение многих лет следит за всеми событиями… если она еще жива. Я проверяю всех подписчиков нашей газеты. Я надеялся, что мать выдаст себя. Она непредсказуема, у нее блестящий ум, и она идет окольными путями. Я хотел получить от нее подтверждение относительно того, что произошло с Сейбл… И потом, ты просто не можешь выйти в такую бурю одетой подобным образом…
   Микаэла повернулась к Харрисону и смерила его холодным взглядом.
   – Прекрасно. Я иду с тобой.
   – Одну секунду, – скомандовала она, останавливая Харрисона. – Ты никогда не пропускал ни одного рабочего дня в своей жизни. Почему сейчас?
   – У меня есть более важные соображения, – медленно и твердо произнес он, что означало, что он обдумал и взвесил все и принял решение, которое наверняка не изменит.
   – Какие, например? – спросила Микаэла, ее сердце скакало, но и его билось неспокойно, Микаэла ощущала это под своей ладонью, которая лежала на груди Харрисона.
   Он медленно вздохнул:
   – Я думаю, гораздо важнее для меня попытаться понять женскую логику, а именно твою. Что, черт побери, ты имела в виду под «женскими качествами»? Я не могу понять, как мне относиться к этому высказыванию.
   – Перестань ершиться.
   Микаэла распахнула дверь, навстречу ей рванулись буря и вспышки молнии. Ей нужны были эта свежесть, это омовение, нужно было, чтобы ветер взъерошил ее волосы, чтобы в ноздри врывался запах земли, скота, свежескошенной травы и уложенного в брикеты сена.
   – Ох уж эти женщины, – недовольно пробубнил Харрисон, натягивая свои ковбойские сапоги.
   Они покормили осликов и мерина, и Харрисон забрал у Микаэлы металлическое блюдо. Защищая ее от дождя, он поднял блюдо над головой. Слегка постучав по блюду, он сказал:
   – Не думаю, что мы можем тут поместиться. Дождь барабанил по блюду, и Микаэла посмотрела на Харрисона.
   – Ты отдаешь себе отчет в том, что уже почти час дня, а ты стоишь тут, совсем рядом с шоссе, в одних трусах и сапогах! И, черт, твои обычно хорошо уложенные волосы сейчас просто в каком-то кудрявом беспорядке.
   Харрисон бросил взгляд на шоссе и смахнул капли дождя, беспорядочно струящиеся по лицу.
   – Видишь, что ты натворила? Мой образ большого босса полностью разрушен, – произнес он с усмешкой, не обращая ни малейшего внимания на женщину-почтальона, которая с криком «О-го-го!» нажала на клаксон своей машины.
   Харрисон чуть приподнял импровизированный зонт, вглядываясь в лицо Микаэлы. На мгновение показалось, что холодный ливень стал горячим и тепло обрушивался ей на плечи.
   Волосы Харрисона влажными завитками спускались на лоб, мокрые пряди прилипли к затылку. Капельки воды висели на бровях, щеках и плечах, собираясь в крошечные ручейки, стекающие на вьющиеся кончики волос, на грудь и ниже. Ветер разметал его волосы, и сейчас Харрисон был похож на смуглого воина, который настойчиво стремился к своей цели – к Микаэле. У нее перехватило дыхание, когда она осознала всю силу его желания, когда представила, какими темными и мерцающими могут быть эти наблюдающие за ней глаза… А ведь она так давно знает его, и она занималась с ним любовью. Микаэла напряглась, когда поняла, что медленно заливающее ее щеки тепло – это румянец. Она закрыла глаза и погрузилась в новизну своих ощущений – чувства возрождения, чистоты и принадлежности только Харрисону. В этот момент она осознала, что ничего не существовало до этого и ничто до этого не имело значения.
   Харрисон провел пальцем по влажной щеке Микаэлы, стараясь вобрать ее тепло. Казалось, время остановилось, а стук дождя по металлическому блюду звучал почти мелодично. Харрисон медленно наклонился и поцеловал Микаэлу, словно проверяя ее реакцию. Поцелуй был неторопливым, ласкающим, и согревающим, и ищущим. Глубокий голос Харрисона был низким и терпким, интимно обволакивая ее, он звучал только для нее, вокруг не было ни дождя, ни шоссе, ни машин.
   – Во мне никто никогда не нуждался. Для меня это новый опыт. Мне нужно к этому привыкнуть, хорошо?
   – Мне тоже, – произнесла Микаэла мягко, положив руки ему на грудь, ощущая сильное теплое биение его сердца. Она нежно прикоснулась к соскам Харрисона большими пальцами, и моментально по его высокому сильному телу пробежала дрожь. Он был очень чувствительным к ее прикосновениям. Осознание этого пронеслось через нее и сконцентрировалось теплым глубоким накалом внутри. Микаэла слегка царапнула Харрисона ноготками, затем погладила мокрые блестящие плечи ладонями. Он резко вздохнул, его живот напрягся, и одного взгляда вниз ей было достаточно, чтобы понять, что он уже возбудился – его мокрые от дождя брифы не оставляли в этом никаких сомнений.
   – У меня такое чувство, словно меня оценивают… Ты расстроена, измучена и толком не знаешь, чего ты хочешь. Я не хочу, чтобы твой отец обвинил меня в том, что я воспользовался твоим состоянием. Я достаточно натворил…
   Микаэла прервала Харрисона, поцеловав его в уголок рта, вбирая в себя его вкус, наслаждаясь им.
   – Неужели ты не понимаешь намека?
   Харрисон прищурился и смахнул капельку дождя с носа.
   – Намека? Какого намека? – спросил он.
   Микаэла встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, чтобы обвить руками эту надежность. Руки Харрисона сомкнулись у Микаэлы на талии, блюдо грохнулось в грязь, а сапоги заскользили, когда Харрисон, продолжая жадно целовать Микаэлу, повлек ее в дом.
   Оказавшись под крышей, Микаэла рассмеялась, глядя на Харрисона, она увидела в его глазах бурный неистовый голод, пожирающий и сжигающий его, и дыхание у нее перехватило. Губы Харрисона обожгли Микаэлу, и она пылко отозвалась на его поцелуй, сдирая с себя мокрую одежду.
   Сильные руки, подрагивающие от возбуждения, блуждали по ее телу, вызывая жар и возбуждая чувственность. Микаэла вплела свои пальцы во влажные волнистые волосы Харрисона и прижалась своими губами к его губам. Порыв желания был слишком сильным, чтобы сопротивляться ему даже мгновение. Ладони Микаэлы скользнули по скулам Харрисона.
   – Ты… ты горишь…
   Ее сердце колотилось, страсть стала уже неконтролируемой, лихорадочной. Микаэла открылась навстречу Харрисону и крепко прижалась к нему своим телом…