Кейт Лэндон
Это случилось в полночь
Посвящается тем мужчинам, которые пытаются понять.
И конечно же, моему замечательному редактору Лусии Макро.
Легенда Лэнгтри
О мужчинах Лэнгтри говорили, что они очаровательные дикари, о женщинах – что они столь же храбры, как их мужчины, а сердца их мягки и нежны, как летняя дымка над горным лугом. Говорили, что, если дикое сердце Лэнгтри попадает в плен, оно останется верным навсегда.
Пролог
Шайло, Вайоминг
Преданная семейству Лэнгтри служанка, конечно же, должна была умереть, и теперь тело Марии Альварес лежало в машине. Два пса, охранявших дом, мирно спали – мясо, щедро и незаметно сдобренное снотворным, стало тем угощением, от которого они не смогли отказаться.
Резкое шипение прорезало ночной воздух, потревожив тишину детской, и гостья осознала, что именно она издала этот звук. Вокруг нее сгустились ненависть и темнота. Замужество не принесло счастья – не было ничего, кроме ссор и горечи. У Фейт и Джейкоба Лэнгтри есть все. И было всегда. И есть два очаровательных ребенка, которые спят сейчас в другой комнате. Рурк и Микаэла.
Кроха шести недель от роду, спящая в своей колыбели, тоже была очаровательная – уменьшенная копия Фейт Лэнгтри с ее изумительными голубыми глазами. Кроткой Фейт Лэнгтри не дано знать, как испепеляет ненависть, как сильно могут дрожать руки от желания убить. Губы женщины сжались, зубы заскрежетали. Ей хорошо было известно, как много мужчин желали обладать этой «артистической натурой с небесно-голубыми глазами».
Женщина слегка улыбнулась, жестко и холодно. Она владела тайной, ради сохранения которой Джейкоб Лэнгтри отдал бы жизнь, но она сделает лучше – заберет частичку сердца его жены, эту кроху.
Джейкоб Лэнгтри, крепкий и сильный человек, потомок южанина и дочери индейского вождя, был уроженцем Запада, способным на все, когда дело доходило до защиты его семьи. Но сегодня вечером, ужиная, танцуя и занимаясь любовью, они с женой оставили свой выводок на попечении няни – с ней справиться оказалось легко.
Женщина была другом семьи Лэнгтри и знала все их семейные традиции, предания и легенды. О мужчинах Лэнгтри говорили, что они очаровательные дикари, о женщинах – что они столь же храбры, как их мужчины, а сердца их мягки и нежны, как летняя дымка над горным лугом. Говорили, что, когда дикое сердце Лэнгтри попадает в плен, оно останется верным навсегда…
Легендарные дневники Захарии дышали любовью к своей жене Клеопатре, которая была лишь наполовину белой: в ее жилах текла кровь североамериканских индейцев. Незапятнанное и благородное, пользующееся уважением в обществе имя Лэнгтри терзало ночную гостью, но голос, подпитывающий се ненависть, нашептывал: «Мужчины не способны любить, и мужчины не способны на благородство».
А Захария Лэнгтри был дезертиром. Он сбежал с войны – трус и дезертир.
Женщина едва не расхохоталась, придя в необычайное возбуждение от транквилизаторов и охватившей ее дикой радости: после сегодняшней ночи Лэнгтри больше не будут такими безупречными.
Лунный свет скользил через окно и отражался от металлического кружочка, лежащего на столе, который стоял возле кресла-качалки. Волна исступленного восторга накрыла женщину, когда она протянула руку к большой монете, прикрепленной к тяжелой цепочке. Она схватила монету – металл обжигал ее дрожащую руку – и замерла, прислушиваясь к шепоту осеннего ветра и легкому стуку, с которым падающие листья ударялись об оконное стекло детской.
Безупречные Лэнгтри должны быть разделены.
Женщина бережно взяла ребенка и поспешно скрылась в ночи Вайоминга.
Незваная гостья допела старую колыбельную Лэнгтри – времени оставалось мало, нужно было торопиться. Как она ждала этой ночи, как готовилась к ней, а теперь, ведомая ненавистью, она будет действовать!
Нежно и неспешно… утро подкрадется.
Сладкий сон к тебе придет, и печаль уймется.
Будет утро, будет пища, солнышко взойдет.
Засыпай, родной мой, сон тебя зовет.
«Неж-но и не-спеш-но… сон тебя зовет…»
Преданная семейству Лэнгтри служанка, конечно же, должна была умереть, и теперь тело Марии Альварес лежало в машине. Два пса, охранявших дом, мирно спали – мясо, щедро и незаметно сдобренное снотворным, стало тем угощением, от которого они не смогли отказаться.
Резкое шипение прорезало ночной воздух, потревожив тишину детской, и гостья осознала, что именно она издала этот звук. Вокруг нее сгустились ненависть и темнота. Замужество не принесло счастья – не было ничего, кроме ссор и горечи. У Фейт и Джейкоба Лэнгтри есть все. И было всегда. И есть два очаровательных ребенка, которые спят сейчас в другой комнате. Рурк и Микаэла.
Кроха шести недель от роду, спящая в своей колыбели, тоже была очаровательная – уменьшенная копия Фейт Лэнгтри с ее изумительными голубыми глазами. Кроткой Фейт Лэнгтри не дано знать, как испепеляет ненависть, как сильно могут дрожать руки от желания убить. Губы женщины сжались, зубы заскрежетали. Ей хорошо было известно, как много мужчин желали обладать этой «артистической натурой с небесно-голубыми глазами».
Женщина слегка улыбнулась, жестко и холодно. Она владела тайной, ради сохранения которой Джейкоб Лэнгтри отдал бы жизнь, но она сделает лучше – заберет частичку сердца его жены, эту кроху.
Джейкоб Лэнгтри, крепкий и сильный человек, потомок южанина и дочери индейского вождя, был уроженцем Запада, способным на все, когда дело доходило до защиты его семьи. Но сегодня вечером, ужиная, танцуя и занимаясь любовью, они с женой оставили свой выводок на попечении няни – с ней справиться оказалось легко.
В детской женщина мурлыкала песенку, которую она не раз слышала в доме Лэнгтри. Ее в незапамятные времена сочинил Захария Зенос Лэнгтри, ветеран-южанин, служивший на западной границе.
«Неж-но и не-спеш-но… утро подкрадется…»
Женщина была другом семьи Лэнгтри и знала все их семейные традиции, предания и легенды. О мужчинах Лэнгтри говорили, что они очаровательные дикари, о женщинах – что они столь же храбры, как их мужчины, а сердца их мягки и нежны, как летняя дымка над горным лугом. Говорили, что, когда дикое сердце Лэнгтри попадает в плен, оно останется верным навсегда…
Легендарные дневники Захарии дышали любовью к своей жене Клеопатре, которая была лишь наполовину белой: в ее жилах текла кровь североамериканских индейцев. Незапятнанное и благородное, пользующееся уважением в обществе имя Лэнгтри терзало ночную гостью, но голос, подпитывающий се ненависть, нашептывал: «Мужчины не способны любить, и мужчины не способны на благородство».
А Захария Лэнгтри был дезертиром. Он сбежал с войны – трус и дезертир.
Женщина едва не расхохоталась, придя в необычайное возбуждение от транквилизаторов и охватившей ее дикой радости: после сегодняшней ночи Лэнгтри больше не будут такими безупречными.
Лунный свет скользил через окно и отражался от металлического кружочка, лежащего на столе, который стоял возле кресла-качалки. Волна исступленного восторга накрыла женщину, когда она протянула руку к большой монете, прикрепленной к тяжелой цепочке. Она схватила монету – металл обжигал ее дрожащую руку – и замерла, прислушиваясь к шепоту осеннего ветра и легкому стуку, с которым падающие листья ударялись об оконное стекло детской.
Безупречные Лэнгтри должны быть разделены.
Женщина бережно взяла ребенка и поспешно скрылась в ночи Вайоминга.
Глава 1
Двадцать семь лет спустя
«Я совершила ошибки, а теперь я за них расплачиваюсь». Микаэла Лэнгтри, потомок легендарного уроженца горного Запада Захарии Лэнгтри, бродила по своей нью-йоркской квартире. Некого было винить за собственный выбор – не тот мужчина, не те ценности. Ее поступки были продиктованы скорее соображениями карьеры, чем полнотой жизни.
В отличие от Микаэлы ее родители открыли для себя эту глубину, эту полноту, смысл и истину. Единственной незажившей раной, оставшейся на их линии жизни, стало похищение новорожденного ребенка.
Микаэла бросила взгляд на нью-йоркский людской поток: внизу, под окнами, двигалась непрерывная лента черных зонтов, осыпанных каплями дождя. В час пик подземка и пригородные поезда всегда переполнены. Но теперь Микаэле уже не нужно волноваться из-за общественного транспорта, ловить такси или протискивать свой зонтик в море других зонтов. Без грима, который совершенно необходим для телевизионной камеры, ее лицо было напряженным и задумчивым, но не выдавало бурных эмоций, бушующих в сердце. Говорят, что бойцовский характер она унаследовала по отцовской линии, получив от своего предка Захарии огромное чувство собственного достоинства. Знавшие Захарию рассказывали, что, если ему случалось вспылить – это был ад.
Мимолетный взгляд, брошенный на свое отражение в окне, обнаружил туже самую первозданную свирепость. Внешне Микаэла никак не проявляла своих сильных эмоций, они всегда жили внутри – ей хватало сил, чтобы скрывать чувства.
Теперь наступил момент истины: ее будущее зависит только от нее. И Микаэла вспоминала о сосновых иголках высоко в Скалистых горах, замороженных ледяными кристаллами туч. Тонкие и хрупкие иголки были покрыты льдом – как ее сердце.
Под ладонями ощущалась холодная гладкая поверхность оконного стекла, такой была и жизнь Микаэлы, из которой ушли весь смысл и все чувства. Она должна найти утраченный смысл. Она обязана выжить.
Микаэла сжала старинную монету, согревая ее, – так же она должна вдохнуть тепло в свою жизнь. Девушка провела пальцем по выгравированной на металле литере «Л» и прижала талисман к груди. Это была одна из шести золотых фамильных монет. Отец подарил ее Микаэле девять лет назад, когда ей было двадцать два и она покидала дом.
Микаэла никогда не верила в легенду о том, что монеты Лэнгтри защищают тех членов семьи, которые их носят. Предание гласило, что, когда все шесть монет будут собраны вместе, их владелец станет еще более могущественным. В последнее время, после стольких разочарований, Микаэла начала сомневаться даже в легендарной любви Захарии Лэнгтри – сына бывшего плантатора – и коренной американки Клеопатры.
Говорили, что, когда дикое сердце Лэнгтри пленено, оно останется верным навсегда… Может ли любовь быть такой сильной, что каждый из любящих готов отдать все, чтобы обладать любимым?
Напротив окна, наполненного серостью мартовского дня, стояла женщина – бывший телевизионный метеоролог, высокая и стройная, полная разочарования и неудовлетворенности. Волнистые черные волосы, рассыпавшиеся по плечам, обрамляли ее лицо с идеально прорисованными чертами. Микаэла была борцом – женщиной, осмелившейся противостоять сексуальному домогательству, но перевес оказался не на ее стороне. Она была чужой среди своих в мире бизнеса, к тому же ярлык «скандалистки» намертво приклеился к ней.
Порыв ветра ударился о стекло, в котором отражалось бледное лицо девушки. Микаэла внимательно рассматривала в отражении свои изогнутые черные брови, убранные со лба блестящие волосы. «Фотогеничная» и «живая» – так обычно говорили о Микаэлс, передавая впечатление от се лица, которое на весь Нью-Йорк транслировали телевизионные камеры. Поразительный эффект ее сверкающих голубых глаз вновь удивил Микаэлу. У нее были глаза матери, только в обрамлении черных, a не каштановых ресниц. Сейчас глаза, блестящие от слез, которые Микаэла так и не прольет, были особенно изумительны.
Микаэла стояла, скрестив на груди руки, ногти впились в кожу, но она видела лишь телевизор и женщину, которая с такой легкостью заменила ее на телеканале. Тина Томас держалась хорошо: она непринужденно двигалась на фоне погодных карт, ее жестикуляция и движения были выразительны. Ее научили правильно пользоваться косметикой и одеваться, она только начинала свою карьеру, которую Микаэла, увы, закончила. Но Тина полагалась только на компьютеры, любила поболтать о своей собаке и легко забывала об облаках, о ветрах и о влаге, собирающейся на внешней поверхности стекла – верном признаке холодных рос.
Микаэла захотела почувствовать дождь на своей коже. Оказаться внутри его и очиститься благодаря ему. Она хотела услышать бурю, разыгравшуюся в своем сердце, принять то, что совершила, и с этим строить свою дальнейшую жизнь.
Рывком распахнув окно, Микаэла протянула ладони под струи дождя. Ее предку не нужны были компьютеры и метеозонды; он мог предсказывать погоду по тому, как ветер переворачивает листья на деревьях, по тому, как выглядят облака на небе. Микаэла скучала по первобытности диких Скалистых гор, тосковала по просторному ранчо Лэнгтри.
Она зашла так далеко, пробиваясь и борясь за свое место под солнцем, в то же время скучая по своей семье. И ради чего? Ради более доходного места и больших денег?
Два года Микаэла прожила с близким человеком, надеясь, что он поддержит ее и защитит от домогательств шефа. И так ошиблась. Озабоченный своей карьерой ведущего теленовостей, Дольф Морроу не просто отошел в сторону – убежал, когда она решилась противостоять Джеймсу Чарису и его сексуальным притязаниям. Джеймс, обладавший огромным влиянием в телевизионном мире, способен был испортить жизнь любому, а Дольф дорожил своей карьерой больше, чем Микаэлой, и не стал поддерживать ее в этом противостоянии.
Правда в том, что эта поверхностная связь основывалась больше на их карьере и внешних проявлениях, а не на настоящих чувствах, о которых они, кстати, никогда серьезно и не говорили.
Микаэла печально улыбнулась, подавляя взрыв истеричного смеха. Она сдержала поток горячих слез, негодуя на свои эмоции, которые рвались наружу, ослабляя ее уверенность. Может, это бурлила ее кровь? Кровь ее предков – французов, англичан и коренных уроженцев Америки, которые, перемешавшись, мучили друг друга. Может, боль реальности – это цена, которую Микаэла должна была заплатить за появление в этом мире?
Любила ли она Морроу? Пожалуй, нет. Воспитанная на идеалах Лэнгтри, Микаэла пожертвовала и ими, и настоящей любовью в своей потребности найти идеального партнера.
Правда в том, что Микаэле с ним было удобно: ни к чему не обязывающие и не переходящие определенных границ отношения защищали ее хрупкую внутреннюю часть самой себя.
Прошло два мучительных месяца с того момента, как домогательства Джеймса поставили под угрозу ее жизнь и карьеру. Ежедневные испытания, когда Микаэла пыталась противостоять его власти, сняли позолоту и обнажили грубую сущность реальности. Она допустила, чтобы жажда успеха разрушила ее.
Женщина, отражающаяся в стекле, сверкнула той ослепительной улыбкой, которая привлекала тысячи телезрителей. Но в глубине души Микаэла ощущала холодный гнев и опустошенность.
Она погладила золотую монету, которую держала в руках. Кончики пальцев ощутили тепло, передающее оставленное наследие – желание испытать себя в гоpax, стоять в кружащемся чистом снежном вихре и ощущать, как бежит в жилах разгоряченная полнотой жизни кровь.
Правда в том, что Микаэла скучала по Вайомингу, ей не хватало его суровых гор, зазубренной линии черных скал и бесконечных еловых и сосновых лесов, разбавленных белоствольными тополями и серыми стволами осин. Дикая свобода призывала ее: прогулки в полночь, в одиночестве, верхом на надежной лошади. Ветер развевает волосы. Свежий горный воздух пахнет сосной. Слышится журчание ручьев.
Ветер с изрезанных гор всегда звал ее, словно нашептывая через черные скалистые стены каньона Каттер волнующие секреты. В дикой первозданной красоте Микаэла находила умиротворение и в то же время испытывала странное беспокойство. Она вспомнила отрывок из дневника Захарии, который прадед вел в 1870 году:
«В этих суровых труднопроходимых горах я нашел мир после той войны, которая шла в моей душе. Меня преследует какая-то мягкая, приятная и неотступная истина, которая никогда не даст мне покоя, пока я не найду в самых потаенных уголках самого себя того человека, которым я был».
Может быть, и в ней яростно кипела эта первобытная потребность охотиться, и искать, и вновь вдыхать свежий воздух? Ощущать погоду своей кожей, знать, что принесут облака, и не обращать внимания на компьютеры и метеозонды? Чувствовать, как, играя в волосах, лицо обдувает ветер, несущий запах сосны, позволить своим чувствам – Микаэла не сразу нашла нужное слово – позволить своим чувствам… чувствовать… Больше всего Микаэле хотелось именно чувствовать.
Очень давно она знала правду. И правда была в том, что Микаэла не могла убежать от себя. Она непременно должна была вернуться в Вайоминг и отыскать то, что потеряла.
Микаэла слегка нахмурилась. Если она вернется в Шайло даже на короткое время, ей вновь придется встретиться с Харрисоном. Когда она в последний раз приезжала домой, то испытала какую-то неловкость в отношениях с Харрисоном Кейном-младшим. Он вернулся в Шайло три года назад, разместив в этом городке центральный офис «Кейн корпорейшн» и начав возрождать банк своего отца. Он вел дела семьи Лэнгтри, став практически членом клана, и его присутствие наверняка будет раздражать ее. Встречаясь с ним время от времени в течение этих лет, Микаэла поначалу не могла понять его странных, полных задумчивости взглядов, хотя тени прошлого Харрисона так были похожи на ее собственные.
Отец доверял его советам, когда делал вклады. Джейкоб Лэнгтри являлся одним из членов совета директоров «Кейн корпорейшн», но заинтересованность Харрисона в инвестициях Лэнгтри была глубоко личной и сильной. «У парня есть талант. У него нюх на стоящие вложения, которые могут принести хороший капитал. Но он расплачивается по старым долгам. Он многим жертвовал, чтобы достичь того, чего он достиг, а это было очень нелегко. Ему пришлось все начинать с нуля». Ее отец говорил об этом с такой гордостью, словно Харрисон был его сыном.
Микаэла почти впилась ногтями в плечи. Ее нелюбовь к компьютерам, калькуляторам и к тем, кто полагался на них, распространялась и на Харрисона Кейна-младшего.
Взгляд серо-стальных глаз Харрисона был чересчур внимательным для ее слишком ранимых, незащищенных чувств и переживаний. Хорошо, слишком хорошо знакомый жест, когда Харрисон пальцем проводил по своему искривленному носу, просто выводил Микаэлу из себя. Этот жест выдавал погруженность в собственные мысли и как будто говорил о том, что Харрисон знает тайну, которую невозможно отнять у него, но которую он раскроет, дождавшись нужного момента.
Он так никогда и не рассказал ей, что случилось в тот вечер, когда ему сломали нос. Зайдя на кухню перекусить, четырнадцатилетняя Микаэла нашла его там вместе со своими родителями. Харрисон, который в свои пятнадцать был уже высоким парнем и обычно тщательно причесывал свои волосы, на сей раз был взлохмачен, его одежда порвана, лицо разбито, сломанный нос заклеен пластырем, а костяшки пальцев сбиты. Микаэла была потрясена его видом – Харрисон всегда владел ситуацией и никогда не был драчуном. Что могло заставить его подраться?
Выражение лиц родителей и Харрисона до озноба поразило Микаэлу. Харрисон, всегда такой закрытый и уравновешенный, смотрел на Фейт, словно был потрясен до глубины души. Взгляд Фейт был пронизан нежностью и заботой, но вот взгляд Джейкоба был полон настоящей ярости. Микаэла никогда не видела отца в таком бешенстве, он крепко сжимал кулаки и просто кипел от негодования.
В одно мгновение юная Микаэла оценила драматичность ситуации и инстинктивно поняла, что должна спасти Харрисона и вернуть его из окутавшего мрака. Несмотря на всю его логичность, которая всегда так ее раздражала, Микаэла поняла, что сейчас Харрисон нуждается в ее силе – давящий на него груз оказался слишком тяжелым, и на какое-то мгновение Харрисона нужно было отвлечь, дать ему возможность прийти в себя.
Микаэла понимала, что любой, пусть даже деликатный, вопрос может разрушить хрупкость момента, что Харрисон, не привыкший к нежности, при ее проявлении тотчас замкнется. Микаэла инстинктивно поняла, что он слишком близко подошел к тьме, к смертельному обрыву, и решилась отвести его от края этой пропасти и вернуть в реальность. Не требуя ни объяснений, ни разрешения, Микаэла просто начала действовать, заставив Харрисона, не теряя ни минуты, на лошадях вылететь в ясную ночь Вайоминга. На каждом повороте скачки она бросала ему вызов, увлекала красотой залитых лунным светом гор, медленно отводя его от той опасной грани.
Она так никогда и не узнала, что же произошло той ночью. Харрисон отказался от помощи доктора, и нос так и остался слегка искривленным. И несмотря на то что годами они сражались друг с другом, Микаэла уважала право Харрисона на тайну о преследовавшем его мраке. Джейкоб хранил молчание, и Микаэла знала, что настаивать бесполезно.
Харрисона отправили обратно в военное училище, но каникулы он продолжал проводить на ранчо Лэнгтри. Микаэла отчаянно хотела расспросить его о событиях той ночи, но понимала, что тени прошлого лучше не тревожить.
Харрисону исполнилось восемнадцать лет, когда его отец, растративший средства Первого национального банка Кейна, совершил самоубийство. Именно Харрисон нашел окровавленное тело. Во второй раз он пришел на ранчо Лэнгтри абсолютно сломленным и разбитым.
Несмотря на то что его отец не был ни добрым, ни любящим, Микаэла понимала, что все-таки это потеря родителя, но чувства, которые испытывал Харрисон – отвращение к самому себе, гнев и стыд, – она не могла понять. И вновь инстинкт подсказал ей, что нужно поддразнивать Харрисона, подсмеиваться над ним и всячески стараться отвлечь его от мрачных мыслей.
И сейчас, поглаживая рукой холодное стекло окна, Микаэла видела себя сердитой семнадцатилетней девушкой, сражающейся за то, чтобы вернуть Харрисона. Она кричала на него: «Никто из моих друзей не сможет сказать, что я не справилась с парнем, которому в голову могла прийти идея шагнуть со скалы и покончить со всем этим. Ты не причинишь боли моим родителям, Харрисон. Или кому-либо еще. Ты сейчас соберешься, поднимешься, снова оседлаешь жизнь и поскачешь». Микаэла говорила все это требовательно, возбужденно, настойчиво, с одной только целью – втащить Харрисона обратно в жизнь.
– Как глупо!
– Я не глупец, – возразил Харрисон, и злость сменила болезненную мрачность.
– Спорим, ты даже лошадь не сможешь оседлать правильно? Держу пари, мне придется тебе помогать. – Микаэла поддразнила Харрисона, и он заглотил наживку. – Спорим, ты не догонишь меня, – добавила Микаэла, и, озаряемые лунным светом, они с бешеной скоростью помчались через поля, борясь с мрачным настроением Харрисона.
Стоил ли он всех этих усилий? Наверное. Наверное, она была единственным человеком, который той ночью мог заставить его вернуться. Работая банкиром в Шайло, Харрисон решил положить жизнь на то, чтобы добиться успеха и вернуть себе репутацию, которая когда-то была у его деда. Но броня, которой он прикрывался, делала Кейна-младшего слишком хладнокровным и логичным, чтобы соответствовать необузданным страстям Микаэлы. Где-то глубоко внутри ее сидело инстинктивное желание пробить эту броню, помериться с Харрисоном силами, втянуть его в жизнь.
Харрисон откинулся на спинку большого кожаного кресла и расстегнул жилет. После длинного рабочего дня и только что закончившегося заседания правления он чувствовал себя приятно расслабленным. Однако собственное отражение, мелькнувшее в окне, испортило настроение: он унаследовал от отца темно-каштановые волнистые волосы и жесткие черты лица, широкий лоб с неглубокими складками, высокие густые брови и серые настороженные глаза. Плотного телосложения, с хорошо развитой мускулатурой, его скорее можно было принять за человека, занимающегося физическим трудом, а не бумажной работой. Харрисон-старший ревностно следил за возмужанием сына, и пришло время, когда отец не решался больше наказывать отпрыска физически, но, будучи человеком скверным, вместо телесных наказаний начал ломать его веру в самого себя.
Жестом, ставшим подсознательным напоминанием об ударе, который отец нанес ему, пятнадцатилетнему парню, Харрисон провел пальцем по искривленной линии носа. Как он сможет компенсировать Лэнгтри то, что отняла у них его семья?
Он строил свою жизнь с помощью Джейкоба и Фейт Лэнгтри, но все же оставался тот мрачный, скрытый темперамент, который Ха. ррисон расценивал как «подарок» от своего отца. Обладая живым умом, легко обращаясь с цифрами, что было присуще старшему из Кейнов, Харрисон основал «Кейн корпорейшн». Солидные денежные люди с симпатией отнеслись к сообразительному чужаку, прислушивались к его инвестиционным идеям и поддерживали его. Он не был богат, скорее, имел хорошие связи с состоятельными инвесторами, которые доверяли ему. Как только Харрисон почувствовал себя уверенным в их поддержке, то переехал в Шайло и возродил банк отца.
Харрисон положил ноги в хорошо начищенных туфлях на блестящий полированный стол, который сменил массивный деревянный стол его отца. Кейн-младший переделал служебные помещения банка, избавившись от богато украшенной мебели отца, так же легко он хотел бы отбросить наследство, которое Харрисон-старший оставил ему и Лэнгтри.
Харрисон как можно быстрее избавился от особняка Кейнов, пожертвовав его Историческому обществу Шайло. Когда через три года он вернулся в город, то построил новый дом, в котором не было теней прошлого. Расположенный на некотором расстоянии от города, его дом из дерева и камня вполне его устраивал. Не имевший богатой отделки особняка Кейнов, новый дом давал Харрисону чувство спокойствия.
За окнами кабинета Шайло погрузился в вечернее умиротворение маленького городка. Посевы овсяницы и люцерны стали для владельцев ранчо заботой первостепенной важности. Планировалось развитие овощеводства, и жизнь стала довольно стабильной. В местных кафе основными темами разговоров были засуха, болезни растений и скота, рыночные цены на скот, на продукты питания и зерно. Мелкие фермеры, намеревавшиеся прикупить земли и заменить оборудование, зависели от Первого национального банка Кейна. Молодые семьи, которые собирались строить собственные дома, и пожилые люди, нуждающиеся в совете относительно пенсионных вкладов, также составляли значительную часть постоянной клиентуры банка.
Харрисон сделал глубокий вдох, стараясь вытеснить из головы мрачные воспоминания о «сделках» своего отца, которые разорили слишком многих. Кейн-старший любил играть чужими жизнями.
Его сыну каждый день приходилось сражаться с этой памятью – люди все время ждали, когда же Харрисон-младший изменится и в нем проявится темная сторона натуры отца. Но Харрисон не изменится. Создав успешную корпорацию и управляя ею, он отдавал свои силы тому, чтобы компенсировать ущерб, нанесенный отцом. Шайло со своим сельским укладом и незыблемыми традициями ранчо навсегда останется его домом. Харрисон не мог отбросить воспоминания о трагическом событии, случившемся с Лэнгтри, причиной которого стала его семья, но он намеревался помочь Фейт Лэнгтри избавиться от ее наваждений.
Потянувшись, Харрисон смахнул пыль с туфли – обувь была итальянской, дорогой и свидетельствовала о том, что обладатель ее многого достиг, возрождая положение и капитал Кейнов. А тогда, в самом начале, Харрисону приходилось жить впроголодь, носить поношенные костюмы и браться за любой приработок, который мог принести еще несколько долларов в его инвестиционный портфель. Первые же успехи помогли Кейну-младшему покончить с трудом чернорабочего, а хорошие костюмы дали свой результат – к Харрисону пошли серьезные клиенты. Оказалось, что ему нравится охотиться за прибылью, он испытывал настоящий спортивный азарт и сомневался в том, что отношения с женщиной смогут доставить ему такое же удовольствие.
Деньги нужны были Харрисону еще и для того, чтобы выследить его мать. Джулия Кейн упорно не хотела быть найденной, и лишь пустота оставалась позади нее.
Острый ум хрупкой женщины, годами ведущей борьбу с депрессией и жестоким обращением, расцвел на обмане. Она с необычайным искусством манипулировала документами, понимала людские пороки и, очевидно, получала удовольствие от своей способности обманывать; свой след ловкая мошенница выстелила западнями и ложными маневрами, каждый из которых приводил к забвению и разочарованию. Используя различные средства, Джулия без труда могла войти в любой образ и быть принятой в любом обществе. Она всегда могла сделать деньги и спрятать их. Будучи финансовым гением, Джулия могла подделывать любые подписи и документы. Если ей было необходимо исказить официальные данные, изменить свое удостоверение личности или получить свидетельство о смерти, она временно устраивалась на работу делопроизводителем. По последним подсчетам Харрисона, имелось двенадцать фальшивых свидетельств о смерти «Джулии Кейн» – все с указанием необычайно трагической причины смерти.
«Я совершила ошибки, а теперь я за них расплачиваюсь». Микаэла Лэнгтри, потомок легендарного уроженца горного Запада Захарии Лэнгтри, бродила по своей нью-йоркской квартире. Некого было винить за собственный выбор – не тот мужчина, не те ценности. Ее поступки были продиктованы скорее соображениями карьеры, чем полнотой жизни.
В отличие от Микаэлы ее родители открыли для себя эту глубину, эту полноту, смысл и истину. Единственной незажившей раной, оставшейся на их линии жизни, стало похищение новорожденного ребенка.
Микаэла бросила взгляд на нью-йоркский людской поток: внизу, под окнами, двигалась непрерывная лента черных зонтов, осыпанных каплями дождя. В час пик подземка и пригородные поезда всегда переполнены. Но теперь Микаэле уже не нужно волноваться из-за общественного транспорта, ловить такси или протискивать свой зонтик в море других зонтов. Без грима, который совершенно необходим для телевизионной камеры, ее лицо было напряженным и задумчивым, но не выдавало бурных эмоций, бушующих в сердце. Говорят, что бойцовский характер она унаследовала по отцовской линии, получив от своего предка Захарии огромное чувство собственного достоинства. Знавшие Захарию рассказывали, что, если ему случалось вспылить – это был ад.
Мимолетный взгляд, брошенный на свое отражение в окне, обнаружил туже самую первозданную свирепость. Внешне Микаэла никак не проявляла своих сильных эмоций, они всегда жили внутри – ей хватало сил, чтобы скрывать чувства.
Теперь наступил момент истины: ее будущее зависит только от нее. И Микаэла вспоминала о сосновых иголках высоко в Скалистых горах, замороженных ледяными кристаллами туч. Тонкие и хрупкие иголки были покрыты льдом – как ее сердце.
Под ладонями ощущалась холодная гладкая поверхность оконного стекла, такой была и жизнь Микаэлы, из которой ушли весь смысл и все чувства. Она должна найти утраченный смысл. Она обязана выжить.
Микаэла сжала старинную монету, согревая ее, – так же она должна вдохнуть тепло в свою жизнь. Девушка провела пальцем по выгравированной на металле литере «Л» и прижала талисман к груди. Это была одна из шести золотых фамильных монет. Отец подарил ее Микаэле девять лет назад, когда ей было двадцать два и она покидала дом.
Микаэла никогда не верила в легенду о том, что монеты Лэнгтри защищают тех членов семьи, которые их носят. Предание гласило, что, когда все шесть монет будут собраны вместе, их владелец станет еще более могущественным. В последнее время, после стольких разочарований, Микаэла начала сомневаться даже в легендарной любви Захарии Лэнгтри – сына бывшего плантатора – и коренной американки Клеопатры.
Говорили, что, когда дикое сердце Лэнгтри пленено, оно останется верным навсегда… Может ли любовь быть такой сильной, что каждый из любящих готов отдать все, чтобы обладать любимым?
Напротив окна, наполненного серостью мартовского дня, стояла женщина – бывший телевизионный метеоролог, высокая и стройная, полная разочарования и неудовлетворенности. Волнистые черные волосы, рассыпавшиеся по плечам, обрамляли ее лицо с идеально прорисованными чертами. Микаэла была борцом – женщиной, осмелившейся противостоять сексуальному домогательству, но перевес оказался не на ее стороне. Она была чужой среди своих в мире бизнеса, к тому же ярлык «скандалистки» намертво приклеился к ней.
Порыв ветра ударился о стекло, в котором отражалось бледное лицо девушки. Микаэла внимательно рассматривала в отражении свои изогнутые черные брови, убранные со лба блестящие волосы. «Фотогеничная» и «живая» – так обычно говорили о Микаэлс, передавая впечатление от се лица, которое на весь Нью-Йорк транслировали телевизионные камеры. Поразительный эффект ее сверкающих голубых глаз вновь удивил Микаэлу. У нее были глаза матери, только в обрамлении черных, a не каштановых ресниц. Сейчас глаза, блестящие от слез, которые Микаэла так и не прольет, были особенно изумительны.
Микаэла стояла, скрестив на груди руки, ногти впились в кожу, но она видела лишь телевизор и женщину, которая с такой легкостью заменила ее на телеканале. Тина Томас держалась хорошо: она непринужденно двигалась на фоне погодных карт, ее жестикуляция и движения были выразительны. Ее научили правильно пользоваться косметикой и одеваться, она только начинала свою карьеру, которую Микаэла, увы, закончила. Но Тина полагалась только на компьютеры, любила поболтать о своей собаке и легко забывала об облаках, о ветрах и о влаге, собирающейся на внешней поверхности стекла – верном признаке холодных рос.
Микаэла захотела почувствовать дождь на своей коже. Оказаться внутри его и очиститься благодаря ему. Она хотела услышать бурю, разыгравшуюся в своем сердце, принять то, что совершила, и с этим строить свою дальнейшую жизнь.
Рывком распахнув окно, Микаэла протянула ладони под струи дождя. Ее предку не нужны были компьютеры и метеозонды; он мог предсказывать погоду по тому, как ветер переворачивает листья на деревьях, по тому, как выглядят облака на небе. Микаэла скучала по первобытности диких Скалистых гор, тосковала по просторному ранчо Лэнгтри.
Она зашла так далеко, пробиваясь и борясь за свое место под солнцем, в то же время скучая по своей семье. И ради чего? Ради более доходного места и больших денег?
Два года Микаэла прожила с близким человеком, надеясь, что он поддержит ее и защитит от домогательств шефа. И так ошиблась. Озабоченный своей карьерой ведущего теленовостей, Дольф Морроу не просто отошел в сторону – убежал, когда она решилась противостоять Джеймсу Чарису и его сексуальным притязаниям. Джеймс, обладавший огромным влиянием в телевизионном мире, способен был испортить жизнь любому, а Дольф дорожил своей карьерой больше, чем Микаэлой, и не стал поддерживать ее в этом противостоянии.
Правда в том, что эта поверхностная связь основывалась больше на их карьере и внешних проявлениях, а не на настоящих чувствах, о которых они, кстати, никогда серьезно и не говорили.
Микаэла печально улыбнулась, подавляя взрыв истеричного смеха. Она сдержала поток горячих слез, негодуя на свои эмоции, которые рвались наружу, ослабляя ее уверенность. Может, это бурлила ее кровь? Кровь ее предков – французов, англичан и коренных уроженцев Америки, которые, перемешавшись, мучили друг друга. Может, боль реальности – это цена, которую Микаэла должна была заплатить за появление в этом мире?
Любила ли она Морроу? Пожалуй, нет. Воспитанная на идеалах Лэнгтри, Микаэла пожертвовала и ими, и настоящей любовью в своей потребности найти идеального партнера.
Правда в том, что Микаэле с ним было удобно: ни к чему не обязывающие и не переходящие определенных границ отношения защищали ее хрупкую внутреннюю часть самой себя.
Прошло два мучительных месяца с того момента, как домогательства Джеймса поставили под угрозу ее жизнь и карьеру. Ежедневные испытания, когда Микаэла пыталась противостоять его власти, сняли позолоту и обнажили грубую сущность реальности. Она допустила, чтобы жажда успеха разрушила ее.
Женщина, отражающаяся в стекле, сверкнула той ослепительной улыбкой, которая привлекала тысячи телезрителей. Но в глубине души Микаэла ощущала холодный гнев и опустошенность.
Она погладила золотую монету, которую держала в руках. Кончики пальцев ощутили тепло, передающее оставленное наследие – желание испытать себя в гоpax, стоять в кружащемся чистом снежном вихре и ощущать, как бежит в жилах разгоряченная полнотой жизни кровь.
Правда в том, что Микаэла скучала по Вайомингу, ей не хватало его суровых гор, зазубренной линии черных скал и бесконечных еловых и сосновых лесов, разбавленных белоствольными тополями и серыми стволами осин. Дикая свобода призывала ее: прогулки в полночь, в одиночестве, верхом на надежной лошади. Ветер развевает волосы. Свежий горный воздух пахнет сосной. Слышится журчание ручьев.
Ветер с изрезанных гор всегда звал ее, словно нашептывая через черные скалистые стены каньона Каттер волнующие секреты. В дикой первозданной красоте Микаэла находила умиротворение и в то же время испытывала странное беспокойство. Она вспомнила отрывок из дневника Захарии, который прадед вел в 1870 году:
«В этих суровых труднопроходимых горах я нашел мир после той войны, которая шла в моей душе. Меня преследует какая-то мягкая, приятная и неотступная истина, которая никогда не даст мне покоя, пока я не найду в самых потаенных уголках самого себя того человека, которым я был».
Может быть, и в ней яростно кипела эта первобытная потребность охотиться, и искать, и вновь вдыхать свежий воздух? Ощущать погоду своей кожей, знать, что принесут облака, и не обращать внимания на компьютеры и метеозонды? Чувствовать, как, играя в волосах, лицо обдувает ветер, несущий запах сосны, позволить своим чувствам – Микаэла не сразу нашла нужное слово – позволить своим чувствам… чувствовать… Больше всего Микаэле хотелось именно чувствовать.
Очень давно она знала правду. И правда была в том, что Микаэла не могла убежать от себя. Она непременно должна была вернуться в Вайоминг и отыскать то, что потеряла.
Микаэла слегка нахмурилась. Если она вернется в Шайло даже на короткое время, ей вновь придется встретиться с Харрисоном. Когда она в последний раз приезжала домой, то испытала какую-то неловкость в отношениях с Харрисоном Кейном-младшим. Он вернулся в Шайло три года назад, разместив в этом городке центральный офис «Кейн корпорейшн» и начав возрождать банк своего отца. Он вел дела семьи Лэнгтри, став практически членом клана, и его присутствие наверняка будет раздражать ее. Встречаясь с ним время от времени в течение этих лет, Микаэла поначалу не могла понять его странных, полных задумчивости взглядов, хотя тени прошлого Харрисона так были похожи на ее собственные.
Отец доверял его советам, когда делал вклады. Джейкоб Лэнгтри являлся одним из членов совета директоров «Кейн корпорейшн», но заинтересованность Харрисона в инвестициях Лэнгтри была глубоко личной и сильной. «У парня есть талант. У него нюх на стоящие вложения, которые могут принести хороший капитал. Но он расплачивается по старым долгам. Он многим жертвовал, чтобы достичь того, чего он достиг, а это было очень нелегко. Ему пришлось все начинать с нуля». Ее отец говорил об этом с такой гордостью, словно Харрисон был его сыном.
Микаэла почти впилась ногтями в плечи. Ее нелюбовь к компьютерам, калькуляторам и к тем, кто полагался на них, распространялась и на Харрисона Кейна-младшего.
Взгляд серо-стальных глаз Харрисона был чересчур внимательным для ее слишком ранимых, незащищенных чувств и переживаний. Хорошо, слишком хорошо знакомый жест, когда Харрисон пальцем проводил по своему искривленному носу, просто выводил Микаэлу из себя. Этот жест выдавал погруженность в собственные мысли и как будто говорил о том, что Харрисон знает тайну, которую невозможно отнять у него, но которую он раскроет, дождавшись нужного момента.
Он так никогда и не рассказал ей, что случилось в тот вечер, когда ему сломали нос. Зайдя на кухню перекусить, четырнадцатилетняя Микаэла нашла его там вместе со своими родителями. Харрисон, который в свои пятнадцать был уже высоким парнем и обычно тщательно причесывал свои волосы, на сей раз был взлохмачен, его одежда порвана, лицо разбито, сломанный нос заклеен пластырем, а костяшки пальцев сбиты. Микаэла была потрясена его видом – Харрисон всегда владел ситуацией и никогда не был драчуном. Что могло заставить его подраться?
Выражение лиц родителей и Харрисона до озноба поразило Микаэлу. Харрисон, всегда такой закрытый и уравновешенный, смотрел на Фейт, словно был потрясен до глубины души. Взгляд Фейт был пронизан нежностью и заботой, но вот взгляд Джейкоба был полон настоящей ярости. Микаэла никогда не видела отца в таком бешенстве, он крепко сжимал кулаки и просто кипел от негодования.
В одно мгновение юная Микаэла оценила драматичность ситуации и инстинктивно поняла, что должна спасти Харрисона и вернуть его из окутавшего мрака. Несмотря на всю его логичность, которая всегда так ее раздражала, Микаэла поняла, что сейчас Харрисон нуждается в ее силе – давящий на него груз оказался слишком тяжелым, и на какое-то мгновение Харрисона нужно было отвлечь, дать ему возможность прийти в себя.
Микаэла понимала, что любой, пусть даже деликатный, вопрос может разрушить хрупкость момента, что Харрисон, не привыкший к нежности, при ее проявлении тотчас замкнется. Микаэла инстинктивно поняла, что он слишком близко подошел к тьме, к смертельному обрыву, и решилась отвести его от края этой пропасти и вернуть в реальность. Не требуя ни объяснений, ни разрешения, Микаэла просто начала действовать, заставив Харрисона, не теряя ни минуты, на лошадях вылететь в ясную ночь Вайоминга. На каждом повороте скачки она бросала ему вызов, увлекала красотой залитых лунным светом гор, медленно отводя его от той опасной грани.
Она так никогда и не узнала, что же произошло той ночью. Харрисон отказался от помощи доктора, и нос так и остался слегка искривленным. И несмотря на то что годами они сражались друг с другом, Микаэла уважала право Харрисона на тайну о преследовавшем его мраке. Джейкоб хранил молчание, и Микаэла знала, что настаивать бесполезно.
Харрисона отправили обратно в военное училище, но каникулы он продолжал проводить на ранчо Лэнгтри. Микаэла отчаянно хотела расспросить его о событиях той ночи, но понимала, что тени прошлого лучше не тревожить.
Харрисону исполнилось восемнадцать лет, когда его отец, растративший средства Первого национального банка Кейна, совершил самоубийство. Именно Харрисон нашел окровавленное тело. Во второй раз он пришел на ранчо Лэнгтри абсолютно сломленным и разбитым.
Несмотря на то что его отец не был ни добрым, ни любящим, Микаэла понимала, что все-таки это потеря родителя, но чувства, которые испытывал Харрисон – отвращение к самому себе, гнев и стыд, – она не могла понять. И вновь инстинкт подсказал ей, что нужно поддразнивать Харрисона, подсмеиваться над ним и всячески стараться отвлечь его от мрачных мыслей.
И сейчас, поглаживая рукой холодное стекло окна, Микаэла видела себя сердитой семнадцатилетней девушкой, сражающейся за то, чтобы вернуть Харрисона. Она кричала на него: «Никто из моих друзей не сможет сказать, что я не справилась с парнем, которому в голову могла прийти идея шагнуть со скалы и покончить со всем этим. Ты не причинишь боли моим родителям, Харрисон. Или кому-либо еще. Ты сейчас соберешься, поднимешься, снова оседлаешь жизнь и поскачешь». Микаэла говорила все это требовательно, возбужденно, настойчиво, с одной только целью – втащить Харрисона обратно в жизнь.
– Как глупо!
– Я не глупец, – возразил Харрисон, и злость сменила болезненную мрачность.
– Спорим, ты даже лошадь не сможешь оседлать правильно? Держу пари, мне придется тебе помогать. – Микаэла поддразнила Харрисона, и он заглотил наживку. – Спорим, ты не догонишь меня, – добавила Микаэла, и, озаряемые лунным светом, они с бешеной скоростью помчались через поля, борясь с мрачным настроением Харрисона.
Стоил ли он всех этих усилий? Наверное. Наверное, она была единственным человеком, который той ночью мог заставить его вернуться. Работая банкиром в Шайло, Харрисон решил положить жизнь на то, чтобы добиться успеха и вернуть себе репутацию, которая когда-то была у его деда. Но броня, которой он прикрывался, делала Кейна-младшего слишком хладнокровным и логичным, чтобы соответствовать необузданным страстям Микаэлы. Где-то глубоко внутри ее сидело инстинктивное желание пробить эту броню, помериться с Харрисоном силами, втянуть его в жизнь.
* * *
«Итак, через месяц она возвращается домой». Харрисон Кейн-младший положил телефонную трубку. У него в ушах еще звучал голос Фейт Лэнгтри, полный сдерживаемого возбуждения. Она хотела, чтобы он пришел встретиться с Микаэлой, ведь он же «член семьи». Он вырос без теплоты своих родных, и Лэнгтри приняли его к себе. Джейкоб и Фейт относились к нему, как к собственному сыну, а Рурк дразнил и мучил его, как родного брата.Харрисон откинулся на спинку большого кожаного кресла и расстегнул жилет. После длинного рабочего дня и только что закончившегося заседания правления он чувствовал себя приятно расслабленным. Однако собственное отражение, мелькнувшее в окне, испортило настроение: он унаследовал от отца темно-каштановые волнистые волосы и жесткие черты лица, широкий лоб с неглубокими складками, высокие густые брови и серые настороженные глаза. Плотного телосложения, с хорошо развитой мускулатурой, его скорее можно было принять за человека, занимающегося физическим трудом, а не бумажной работой. Харрисон-старший ревностно следил за возмужанием сына, и пришло время, когда отец не решался больше наказывать отпрыска физически, но, будучи человеком скверным, вместо телесных наказаний начал ломать его веру в самого себя.
Жестом, ставшим подсознательным напоминанием об ударе, который отец нанес ему, пятнадцатилетнему парню, Харрисон провел пальцем по искривленной линии носа. Как он сможет компенсировать Лэнгтри то, что отняла у них его семья?
Он строил свою жизнь с помощью Джейкоба и Фейт Лэнгтри, но все же оставался тот мрачный, скрытый темперамент, который Ха. ррисон расценивал как «подарок» от своего отца. Обладая живым умом, легко обращаясь с цифрами, что было присуще старшему из Кейнов, Харрисон основал «Кейн корпорейшн». Солидные денежные люди с симпатией отнеслись к сообразительному чужаку, прислушивались к его инвестиционным идеям и поддерживали его. Он не был богат, скорее, имел хорошие связи с состоятельными инвесторами, которые доверяли ему. Как только Харрисон почувствовал себя уверенным в их поддержке, то переехал в Шайло и возродил банк отца.
Харрисон положил ноги в хорошо начищенных туфлях на блестящий полированный стол, который сменил массивный деревянный стол его отца. Кейн-младший переделал служебные помещения банка, избавившись от богато украшенной мебели отца, так же легко он хотел бы отбросить наследство, которое Харрисон-старший оставил ему и Лэнгтри.
Харрисон как можно быстрее избавился от особняка Кейнов, пожертвовав его Историческому обществу Шайло. Когда через три года он вернулся в город, то построил новый дом, в котором не было теней прошлого. Расположенный на некотором расстоянии от города, его дом из дерева и камня вполне его устраивал. Не имевший богатой отделки особняка Кейнов, новый дом давал Харрисону чувство спокойствия.
За окнами кабинета Шайло погрузился в вечернее умиротворение маленького городка. Посевы овсяницы и люцерны стали для владельцев ранчо заботой первостепенной важности. Планировалось развитие овощеводства, и жизнь стала довольно стабильной. В местных кафе основными темами разговоров были засуха, болезни растений и скота, рыночные цены на скот, на продукты питания и зерно. Мелкие фермеры, намеревавшиеся прикупить земли и заменить оборудование, зависели от Первого национального банка Кейна. Молодые семьи, которые собирались строить собственные дома, и пожилые люди, нуждающиеся в совете относительно пенсионных вкладов, также составляли значительную часть постоянной клиентуры банка.
Харрисон сделал глубокий вдох, стараясь вытеснить из головы мрачные воспоминания о «сделках» своего отца, которые разорили слишком многих. Кейн-старший любил играть чужими жизнями.
Его сыну каждый день приходилось сражаться с этой памятью – люди все время ждали, когда же Харрисон-младший изменится и в нем проявится темная сторона натуры отца. Но Харрисон не изменится. Создав успешную корпорацию и управляя ею, он отдавал свои силы тому, чтобы компенсировать ущерб, нанесенный отцом. Шайло со своим сельским укладом и незыблемыми традициями ранчо навсегда останется его домом. Харрисон не мог отбросить воспоминания о трагическом событии, случившемся с Лэнгтри, причиной которого стала его семья, но он намеревался помочь Фейт Лэнгтри избавиться от ее наваждений.
Потянувшись, Харрисон смахнул пыль с туфли – обувь была итальянской, дорогой и свидетельствовала о том, что обладатель ее многого достиг, возрождая положение и капитал Кейнов. А тогда, в самом начале, Харрисону приходилось жить впроголодь, носить поношенные костюмы и браться за любой приработок, который мог принести еще несколько долларов в его инвестиционный портфель. Первые же успехи помогли Кейну-младшему покончить с трудом чернорабочего, а хорошие костюмы дали свой результат – к Харрисону пошли серьезные клиенты. Оказалось, что ему нравится охотиться за прибылью, он испытывал настоящий спортивный азарт и сомневался в том, что отношения с женщиной смогут доставить ему такое же удовольствие.
Деньги нужны были Харрисону еще и для того, чтобы выследить его мать. Джулия Кейн упорно не хотела быть найденной, и лишь пустота оставалась позади нее.
Острый ум хрупкой женщины, годами ведущей борьбу с депрессией и жестоким обращением, расцвел на обмане. Она с необычайным искусством манипулировала документами, понимала людские пороки и, очевидно, получала удовольствие от своей способности обманывать; свой след ловкая мошенница выстелила западнями и ложными маневрами, каждый из которых приводил к забвению и разочарованию. Используя различные средства, Джулия без труда могла войти в любой образ и быть принятой в любом обществе. Она всегда могла сделать деньги и спрятать их. Будучи финансовым гением, Джулия могла подделывать любые подписи и документы. Если ей было необходимо исказить официальные данные, изменить свое удостоверение личности или получить свидетельство о смерти, она временно устраивалась на работу делопроизводителем. По последним подсчетам Харрисона, имелось двенадцать фальшивых свидетельств о смерти «Джулии Кейн» – все с указанием необычайно трагической причины смерти.