Страница:
Так сказал Лоренцо. Адовардо и Лионардо молча слушали его, не прерывая. В это время вошли врачи, которые дали Лоренцо совет немного отдохнуть, что он и сделал. Он улегся, а мы вышли в залу. «Невозможно понять, – сказал Адовардо, – сколь велика и сильна родительская любовь к детям, пока сам ее не почувствуешь. Вообще любовь обладает немалым могуществом. Известно множество случаев, когда люди только для того, чтобы показать свою верность и заботу о любимых, жертвовали своим имуществом, временем и всем состоянием, терпели крайние трудности, убытки и риск. Говорят, что из привязанности к любимому предмету некоторые даже не могли оставаться в живых, видя, что они его лишились. История и людская память полны примеров, доказывающих власть подобных страстей над нашей душой. Но нет сомнения в том, что самая прочная, постоянная, бескорыстная и сильная любовь – это любовь отца к детям.
Я согласен с Платоном в том, что душу и тело смертных вдохновляют четыре глубоких страсти, которые склоняют их к пророчеству, богослужению, поэзии и любви. Из них само по себе Венерино влечение кажется мне наиболее бурным и необузданным. Но нередко бывает, что оно стихает и пропадает вследствие отвращения, разлуки, нового желания и по другим причинам, и почти всегда оставляет после себя враждебность. Не буду спорить и с тем, что истинная дружба неразлучна с безупречной и сильной любовью. Но по-моему, не существует более сильной, нежной и пылкой душевной привязанности, нежели та, которая коренится и рождается по воле самой природы в умах отцов, не так ли?»
ЛИОНАРДО. Мне не подобает судить о том, насколько велика душевная привязанность отцов к своим детям, ибо мне, Адовардо, неизвестна эта радость и удовольствие – иметь потомство. Но если строить предположения, глядя со стороны, то с твоим суждением можно согласиться и утверждать, что отцовская любовь – во многих отношениях – чрезвычайно велика; впрочем, мы только что видели, с каким рвением и нежностью Лоренцо препоручал нам своих сыновей вовсе не потому, что сомневался в наших добрых к ним чувствах, о которых прекрасно знает, но под действием отеческой любви, ибо самый заботливый, пытливый и благоразумный человек не сумеет проявить столько внимания и чуткости к чужим детям, сколько хотелось бы их любящему отцу. Но по правде говоря, слова Лоренцо тем более тронули меня, что я считаю надзор и уход за младшим поколением в семье естественным долгом. Поэтому я временами не мог сдержать слезы. Я видел, что ты задумался, и мне казалось, что в отличие от меня, ты глубоко ушел в свои мысли.
АДОВАРДО. Так оно и было. Каждое слово Лоренцо отзывалось во мне сочувствием и участием. Я думал о том, что я тоже отец, и не отнестись к детям моего друга, моего любезного родственника, к тем, кто должен быть дорог мне по крови, а тем более по просьбе их отца, как к своим собственным, было бы с моей стороны, Лионардо, поступком поистине не дружеским и не родственным, а жестоким, коварным и низким, я бы заслуживал за него хулы и бесчестия. Но кто же не испытает жалости к своим питомцам? У кого не будет постоянно перед глазами отец этих сирот, твой друг, с его последними словами, запечатленными в твоем сердце, которыми твой друг и родственник на смертном одре завещает тебе самое дорогое, что у него есть, своих сыновей, доверяясь тебе и оставляя их в твоей власти? Я, дорогой Лионардо, настолько преисполнен таким чувством, что скорее предпочту лишить чего-то своих, чем допущу, чтобы эти дети испытали в чем-либо недостаток. О нуждах своих близких буду знать только я сам, а о бедствиях тех, кого я опекаю, сможет судить всякий добрый, милосердный и порядочный человек. Итак, наш долг позаботиться об их репутации, чести, благоденствии и нравах. Я считаю так: кто из скупости или небрежения бросит на произвол судьбы талант, рожденный и способный заслужить одобрение и почет, тот достоин не только осуждения, но и сурового наказания. Если весьма непохвально не поберечь, не содержать в чистоте и порядке быка и кобылу, если предосудительно по своей небрежности погубить самую бесполезную скотину, то разве не следует самым серьезным образом осудить того, кто покинет человеческую душу в тяготах и печали, в бесчестии, кто стерпит ее унижение и допустит по своей вялости и скудости, чтобы она погибла? Разве его не сочтут несправедливым и бесчеловечным? Ах! остерегайся быть таким жестоким, побойся наказания Господня, прислушайся к народной поговорке, которая мудро гласит: «кто не уважает чужую семью, не поможет и своей».
ЛИОНАРДО. Я уже отчасти чувствую, как хлопотно быть отцом. По-моему, слова Лоренцо растрогали тебя куда сильнее, чем я думал. Твое рассуждение увлекает меня, видимо, в сторону твоих мыслей о собственных детях. Пока ты говорил, я задался вопросом, что же важнее: забота и внимание отцов к сыновьям или удовольствие и радость воспитания детей. Я не сомневаюсь, что это трудное дело, но оно, вероятно, не в последнюю очередь способствует тому, что дети становятся для родителей еще дороже. Ведь от природы каждый творец склонен любить свои произведения, и художник, и писатель, и поэт; а тем более, наверное, отец своих детей, потому что они больше в нем нуждаются и он затрачивает на них больше трудов. Все хотят, чтобы их творения нравились, чтобы их хвалили, чтобы они оставили по себе вечный след.
АДОВАРДО. Ну да, на что ты положил больше сил, то тебе и дороже. Однако природа вложила в отцов какую-то особую потребность, необыкновенное желание иметь и воспитывать детей, а затем радоваться, видя в них свой образ и подобие, воплощение всех своих надежд, а также в старости ожидать от них надежной помощи, отдохновения в пору слабости и утомления. Но если все хорошенько рассмотреть и обдумать, то окажется, что невозможно вырастить детей, не испытав множества всяческих неприятностей, что отцы всегда пребывают в тревоге, как добрый Микион у Теренция, волновавшийся из-за того, что его сын еще не вернулся[6]. Какие мысли рождались в его голове? Какие подозрения роились в его душе? Какие страхи его преследовали? Он боялся, как бы его сын где-нибудь не упал, не разбил, не сломал себе какую-нибудь часть тела. Ба! Люди больше думают о том, что им дорого, так и с нами бывает. В душе мы всегда остерегаемся и боимся настоящего, а о будущем мыслим со страхом и осторожностью, если нам предстоит направить свое потомство на верный путь. Но если бы природа не вложила в родителей эту тревогу и заботливость, я полагаю, мало кто из отцов не пожалел бы, что у него есть дети. Посмотри на птиц и животных, подчиняющихся только велениям природы, сколько усилий они тратят, строя гнезда, выкапывая норы, производя на свет детенышей, они исполняют свой долг и сторожат, защищают и блюдут новорожденных, бродят в поисках корма и пропитания для своих малышей, и выполнение всех этих и многих других хлопотливых обязанностей, кои сами по себе тяжелы и обременительны, облегчает нам долг природы. То, что показалось бы тебе неприятной и излишней задачей, для нас, отцов, как видим, является желанной, подобающей и легкой ношей, ибо это наша естественная потребность. Но разве это относится только к детям, а не ко всем прочим вещам? Во всем, что относится к жизни смертных, хорошего заложено не больше, чем плохого. Считается, что в богатстве много пользы и нужно к нему стремиться, но богатые знают, сколько хлопот и огорчений оно несет с собой. Властителей уважают и боятся, однако всем известно, что они живут в страхе и подозрениях. Похоже, что всякой вещи соответствует ее противоположность: жизни – смерть, свету – мрак, и одного без другого не бывает. Так и с детьми, которые приносят столько же надежд, сколько и отчаяния, столько же радости и веселья, сколько печали и горести. Не спорю, чем дети старше, тем больше от них удовольствия, но одновременно и грусти. А в человеческих душах сильнее отражаются несчастья, чем удачи, боль и скорбь сильнее, чем наслаждение и веселье, потому что первые поражают и угнетают, а вторые только слегка щекочут. Ты вынужден постоянно думать о детях в любом возрасте, начиная даже с пеленок, хотя больше хлопот они доставляют, когда подрастают, и в отрочестве требуют еще несравненно больше ухищрений; но гораздо больше заботы и внимания нужно, когда они взрослеют. Так что не сомневайся, Лионардо, отцовские обязанности не только хлопотны, но и полны огорчений.
ЛИОНАРДО. Я думаю, что с родителями происходит то же, что и со всеми. Мы видим, что природа всегда старается дать возможность своим созданиям выжить с помощью тех, кто произвел их на свет и от кого они получают пропитание и помощь, чтобы встать на ноги и проявить свои способности. У деревцев и растений корни собирают и передают питательные вещества стволу, ствол – ветвям, ветви – листьям и плодам. Точно так же и для отцов естественно всё отдавать для вскармливания и поддержания рожденных ими отпрысков. Я уверен, что ваш отцовский долг – забота и попечение о том, чтобы вырастить свое потомство. Не стану теперь спрашивать тебя о том, является ли эта забота природной потребностью отцов или она возникает и вырастает из той радости и надежд, которые отцы испытывают, глядя на своих детей. Ведь нередко одному из сыновей отдают предпочтение перед другим, если первый ему кажется более многообещающим, и тогда отец старается лучше его наряжать, быть к нему щедрее и больше угождать ему. И в то же время всякий день можно видеть, как сыновья, которыми пренебрегают их родители, совершают далекие странствия, перебиваются в грязи и в лохмотьях, подвергаясь лишениям и опасностям, и что самое неприятное для отцов, закосневают в пороках. Но сейчас в наши намерения не входит исследование начал, развития и целей всякой любви. Не станем также выяснять, почему отцы неодинаково любят всех своих детей. Ты мог бы заметить, что порочность происходит от испорченности природы и извращенного ума. Поэтому сама природа, которая во всем стремится к совершенству и согласию, лишает порочных сыновей подлинной любви и обделяет их привязанностью отцов. Но может быть, отцы сумеют заслужить с помощью своих сыновей большую похвалу, если не станут держать их дома в бездействии и лени; впрочем, если ты пожелаешь ответить мне, рассуждение слишком затянется. Тут я замечу, не ради спора с твоим утверждением, что дети несут отцам превеликие огорчения уже с пеленок, но для уточнения: я не вижу, чтобы мудрый отец должен был не только огорчаться, но и заботиться о многих вещах, в первую очередь о тех, которые являются предметом заботы женщин, кормилиц, матерей, а не отцов. Я полагаю, что в младенческом возрасте детей нужно предоставить нежному женскому уходу, а не мужскому воспитанию. Что до меня, я принадлежу к тем, кто не считает нужным без конца теребить малышей и не хотел бы, чтобы отцы, как это иногда бывает, играли с ними. Глупо не замечать, каким неисчислимым опасностям подвергаются младенцы в грубых отцовских объятиях, в которых искривляются и портятся их мягкие косточки и маленькие тельца, потому что очень трудно сжимать и поворачивать их, не повредив и не затронув какой-нибудь части, остающейся впоследствии в таком ущербном состоянии. Итак, пусть новорожденные остаются недоступными для отцовских объятий и дремлют на руках у мамы.
Возраст, который наступает после младенчества, несет с собой много радости, малыши вызывают смех у окружающих и уже начинают лепетать и высказывать свои желания. Все домашние прислушиваются к их речам, все соседи передают их, обсуждают как праздничные события, перетолковывая и одобряя то, что говорят и делают дети. В это время, как весной, зарождаются многочисленные добрые надежды, слова и поведение ребенка демонстрируют признаки тончайшего ума и глубочайшей памяти, поэтому все согласны в том, что дети в этом возрасте служат утехой и забавой для отцов и стариков. Не думаю, чтобы отыскался такой занятой и озабоченный делами отец, который не получал бы удовольствие от общения со своими малышами. Достойный Катон, которого в древности прозвали мудрым, за то что он был во всем тверд и последователен, в течение дня, как рассказывают, часто прерывал свои важные государственные и приватные занятия и возвращался домой, чтобы посмотреть на своих маленьких детей, потому что для него отцовство не было докукой или обузой и он находил отраду в том, чтобы слушать их лепет и смех, наслаждаться их бесхитростными и милыми повадками, которыми отличается этот нежный и чистый возраст. Если это так, Адовардо, если отцовские заботы невелики и сопряжены с удовольствием, несут с собой любовь, добрую надежду, праздник, смех и забавы, в чем же тогда ваши огорчения? Мне было бы полезно знать ход твоих рассуждений.
АДОВАРДО. Я был бы очень рад, если бы ты узнал его так, как отчасти знаю я, на собственном опыте. Так грустно думать о том, что многие молодые Альберти остаются без наследников, тем самым уклоняясь от увеличения нашего рода и умножения числа его членов. Что это значит? Что несколько дней назад я насчитал ни много ни мало как двадцать два молодых представителя нашей семьи, живущих в одиночестве, без жены, – младшему из них нет еще шестнадцати, а старшему больше тридцати шести. Конечно, я огорчаюсь и вижу, сколь великий убыток наносит нашей фамилии недочет в потомстве, которого следовало бы ожидать от молодежи; я считаю, что лучше вытерпеть любые неприятности и трудности, чем видеть, как наша семья оскудевает, за неимением тех, кто мог бы встать на место и заменить отцов. И так как я хочу, чтобы ты, как и подобает по твоей репутации, одним из первых обзавелся похожими на тебя наследниками и преумножил род Альберти, то мне не хочется настаивать на том, что может породить сомнения и отвратить тебя от этого. А я мог бы очень близко познакомить тебя с немалыми и весьма суровыми огорчениями, которые подстерегают отцов, в каком бы возрасте ни находились их дети, и ты убедился бы, что малыши сулят любящим отцам не только игры и смех, но часто печаль и слезы. Ты также не смог бы отрицать, что немалые неприятности и заботы достаются на долю отцов задолго до того, как дети принесут нам веселье и радость. Заранее приходиться думать о том, как найти подходящую кормилицу, затратить много усилий, чтобы заполучить ее вовремя, проверить, чтобы она была здорова и благонравна, приложить старания и ухищрения, чтобы найти такую, которая будет свободной, не занятой и лишенной недостатков и изъянов, портящих и заражающих кровь и молоко. Кроме того, она должна быть приличной и не скандальной. Было бы слишком долго рассказывать, сколько осмотрительности должен проявить в свое время каждый отец, сколько трудов положить, прежде чем найдет подходящую честную, достойную и пригодную няньку. Ты бы, наверное, не поверил, сколь огорчительно и досадно не найти ее вовремя, или найти негодную, потому что похоже, чем больше нужда, тем труднее ее удовлетворить. Знаешь, какие опасности таит в себе нездоровая и распутная кормилица: проказу, эпилепсию и все те тяжелые недуги, которые, как известно, могут передаваться при кормлении грудью; тебе известно, как редко встречаются хорошие кормилицы и как велик на них спрос. Но к чему углубляться в эти мелкие подробности? Я ведь предпочитаю, чтобы ты знал, что на самом деле дети являются для отцов величайшим утешением, ты видишь, как малыши весело окружают тебя, умиляешься всем их речам и поступкам, преувеличиваешь их значение и строишь великие планы. Пожалуй, одна вещь может отравить эти радости и заронить гораздо большую тревогу в твоей душе. Подумай сам, как тяжело слышать детский плач, если ребенок упадет и сломает руку, как неприятно отцу сознавать, что в этом возрасте погибает больше детей, чем в любом другом. Подумай, как трудно ожидать, что ты в любую минуту можешь лишиться своего наслаждения. Мне даже кажется, что с этим возрастом сопряжено больше всего опасных болезней, только он угрожает оспой, корью, краснухой, постоянным несварением желудка, ребенок то и дело лежит в постели, изнемогает от всяких недугов, которые тебе незнакомы и о которых эти малыши даже не могут тебе рассказать, так что ты преувеличиваешь серьезность всякой мелкой хвори, и не веришь, что можно найти подходящее лекарство от неизвестного заболевания. В общем, самое малое недомогание детей отзывается в отцовской душе величайшей болью.
ЛИОНАРДО. Тебе было бы приятно, Адовардо, если бы я не мог уже сказать, подобно другим, о себе, как о счастливейшем человеке: «Я никогда не был женат». Ведь ты знаешь, что я весьма склонен к такому поступку, и думаю, тебя нисколько не огорчает, что мне уже все уши на эту тему прожужжали. Я вижу, ты не против того, чтобы люди, которым не о чем со мной говорить и которые не находят слов и предметов для обсуждения, заводили беседу о том, что хорошо бы мне жениться, и проливали реки красноречия, доказывая пользу и преимущества брака, важность этого первозданного института для общества, необходимость обзавестись наследниками, умножить и увеличить семью, и при этом говоря: «возьми ту или эту, ты не найдешь девицу с большим приданым, более красивую или родовитую». Эти напыщенные речи, предназначенные для того, чтобы заронить во мне желание расстаться со своей свободой, вызывают у меня справедливое возмущение. Тем не менее, я сам хотел бы в скором времени обзавестись женой и мне было бы приятно иметь детей, чтобы у тебя не было передо мной преимущества, которое не дает мне спорить с тобой, опираясь на опыт, а не только на отвлеченные доводы. Господу известно, как и тебе, насколько я горю желанием и сколько раз мы пытались вместе с тобой и с другими найти что-нибудь подходящее. Но, конечно, я чувствую, как мне мешает наша общая беда. Те девицы, которые на твой вкус подходят, мне не нравятся. Те, от которых я бы не отказался, вас как будто бы никак не устраивают, так что больше всего я хочу не столько сохранить свое место в семье после себя и увековечить свое имя, сколько у меня возникает желание избавиться от досадных приставаний всех друзей и знакомых, не знаю почему завидующих моей свободе и холостому состоянию. Но боюсь, как бы со мной не случилось, как с тем священным источником в Эпире, описанным древними, в котором зажженное полено погасло, а холодное и погасшее загорелось. Поэтому вам лучше, наверное, оставить меня в покое и подождать, пока я не воспламенюсь сам, а если вы считаете, что ваши речи могут на меня подействовать, то я советую вам дождаться, чтобы мое горячее желание жениться остыло.
Однако довольно мы посмеялись. Если бы у меня были дети, я не стал бы тратить силы на поиски кормилицы вместо их собственной матери. Фаворин, философ, выведенный Авлом Геллием, и другие древние считают материнское молоко самым лучшим. Правда, врачи утверждают, что кормление отнимает силы и иногда вызывает бесплодие. Но я предпочитаю думать, что природа хорошо обо всем позаботилась, и отнюдь не без оснований следует полагать, что, как мы видим, одновременно с полнотой растет и умножается обилие молока, то есть сама природа удовлетворяет нашу нужду и как будто подсказывает, каков долг матерей по отношению к детям.
Я бы позволил себе отступить от этого правила, если бы женщина лишилась сил вследствие какой-либо неприятности: тогда бы я, как ты советуешь, постарался найти хорошую, опытную и благонравную кормилицу, но не затем, чтобы оставить мать в покое и освободить ее от этой природной обязанности перед детьми, а для того, чтобы обеспечить ребенка более здоровым питанием. Я думаю также, что помимо названных тобой болезней, вызываемых испорченным молоком, неблагонравная и распущенная нянька может повлиять на характер ребенка, развить в нем дурные наклонности и заронить в его душе такие вредные и грубые свойства, как раздражительность, пугливость, необщительность и тому подобные. Мне кажется, если кормилица будет сама по себе вспыльчивой, либо станет горячить и воспламенять свою кровь крепким и неразбавленным вином, то дитя, получающее от нее такую разогретую и воспаляющую пищу, легко усвоит и склонность к гневливости, жестокости и скотству. А недовольная, злобная и сердитая кормилица может сделать ребенка ленивым, расслабленным и робким, ведь в раннем возрасте эти влияния очень сильны. Мы видим, что если деревце не получает необходимого питания и достаточного количества воздуха и влаги, требуемых для роста, оно начинает увядать и сохнуть. Известно, что маленькая ранка наносит молодому побегу больше вреда, чем сугубые переломы многолетнему дереву. Следовательно, в этом нежном возрасте нужно особенно следить, чтобы питание было высочайшего качества. Поэтому требуется найти веселую, опрятную няньку, без малейших нарушений или раздражений в крови и в темпераменте; чтобы она была скромной, умеренной во всем и порядочной. Все это, как ты уже говорил, редко встречается в кормилицах, так что ты должен согласиться со мной: родная мать всегда будет умереннее и добронравней, чем чужая тетка, то есть во всех отношениях лучше подойдет для кормления своих детей. Не буду долго доказывать, что мать станет воспитывать ребенка с большей любовью, отдачей, прилежанием и старанием, чем нанятая за плату нянька. Не стану также объяснять тебе, какую любовь питает и хранит мать к своему дитяти, которое было выращено и вскормлено в ее лоне. Впрочем, если все же понадобиться найти кормилицу и позаботиться обо всем том, что было говорено выше, – а при наличии родной матери это бывает редко – то мне кажется, дело не составит большого труда. Пожалуй, многие люди с охотой берутся за куда менее важные задачи, чем сохранение здоровья ребенка, вещь похвальную и обязательную. Но знаешь, эти твои страхи и сомнения по поводу того, что в младенческом возрасте многие умирают, мне представляются мало похвальными. Пока в ребенке теплится жизнь, лучше надеяться, а не отчаиваться. И не так уж серьезны недомогания малышей, как может показаться. Вчера он лежал в постели истомленный и чуть ли не прощался с жизнью, сегодня он бодр и крепок, все ему интересно. А если Господу будет угодно прервать течение дней твоего ребенка на каком-то году, я полагаю, отцу подобает скорее вспоминать о тех радостях и утешениях, которые от получил от сына, и благодарить за них, вместо того чтобы сокрушаться из-за того, что подаривший жизнь забрал ее обратно. Хвалят старинный ответ Анаксагора, который будучи благоразумным и мудрым отцом, узнав о смерти сына, сказал с подобающей рассудительностью и терпением, что он породил на свет смертного и что он может смириться с известием о смерти того, кто рожден, чтобы умереть.
Но найдется ли столь неотесанный и неграмотный глупец, который не знает, что как мертвое существо обязательно раньше было живым, так и живое должно в определенный срок ожидать своей кончины?
Скажу тебе даже такую вещь, Адовардо, что отцы по этому поводу не то что должны радоваться, но по меньшей мере не так уж и расстраиваться, если дети умирают, не закоснев в пороках и не испытав всех тех страданий, кои присущи жизни смертных. Нет ничего труднее, чем жить, поэтому блажен кто избавился от этих тягот и окончил свои дни молодым, в доме отцов у нас на родине! Счастлив, кто не испытал наших невзгод, не бродил по чужим странам, униженный, безвластный, в рассеянии, вдали от родных, друзей и близких, презираемый, отвергнутый, гонимый и ненавидимый теми, кто с нашей стороны видел только любезность и почтение! Как несчастливы мы, встречая в чужих землях помощь и некоторое утешение в наших бедствиях, находя у иностранцев сочувствие и снисхождение к нашему горю, и только у наших сограждан на протяжении столь длительного времени не будучи в состоянии вымолить никакой милости! Без вины мы объявлены вне закона, без оснований гонимы, без жалости отвергнуты и прокляты!
Но о чем я толкую? Всякий возраст подвержен многочисленным серьезным и тяжелым недугам не меньше, чем младенчество, ведь не станешь же ты утверждать, что взрослые и пожилые люди с их подаграми, приступами, коликами и прострелами здоровее и живее прочих. Ты же не думаешь, что лихорадки, боли и зараза менее опасны для крепких и сильных молодых людей, чем для детей? А если окажется, что какой-то возраст более уязвим для названных болезней, то разве не будет в том вины отца, который не проявил должной умеренности и благоразумия? И не покажется ли тебе глупым терзать себя опасениями и сомнениями там, где у тебя нет никакого выбора?
АДОВАРДО. Я не хочу с тобой спорить и вдаваться в такие тонкости. Согласен, что неразумен тот, кто страшится неизбежного. При всем том ты не должен считать меня помешанным, хотя я зачастую испытываю страх за своих детей, или уж согласись, что все отцы – безумцы, потому что ты не найдешь ни одного, который не беспокоился бы и не боялся потерять своих любимцев. Кто осуждает такое поведение, тот хулит само отцовство. Вот к чему я клоню, Лионардо. Пусть отцы, если это возможно, будут уверены, что их дети пребудут в здоровье и процветании до самой старости; пусть они вознамерятся увидеть внуков своих внучат, как их увидел, по словам писателей, божественный Цезарь Август; пусть их не тревожат поражающие их потомство известные тяжкие недуги, иной раз изнуряющие и непереносимые как сама смерть, и пусть каждый отец рассчитывает уподобиться сиракузскому тирану Дионисию, который до шестидесяти лет ни разу не устраивал похорон ни детям от своих трех жен, ни своим многочисленным внукам; и пусть отцам будет дана власть над жизнью и смертью их детей, которая была дана Алтее – боги отпустили ее сыну Мелеагру столько жизни, сколько будет гореть головешка, в досаде брошенная ею в огонь, так что когда полено сгорело, жизнь Мелеагра окончилась. Все равно, и тогда дети будут для отцов источником треволнений.
Я согласен с Платоном в том, что душу и тело смертных вдохновляют четыре глубоких страсти, которые склоняют их к пророчеству, богослужению, поэзии и любви. Из них само по себе Венерино влечение кажется мне наиболее бурным и необузданным. Но нередко бывает, что оно стихает и пропадает вследствие отвращения, разлуки, нового желания и по другим причинам, и почти всегда оставляет после себя враждебность. Не буду спорить и с тем, что истинная дружба неразлучна с безупречной и сильной любовью. Но по-моему, не существует более сильной, нежной и пылкой душевной привязанности, нежели та, которая коренится и рождается по воле самой природы в умах отцов, не так ли?»
ЛИОНАРДО. Мне не подобает судить о том, насколько велика душевная привязанность отцов к своим детям, ибо мне, Адовардо, неизвестна эта радость и удовольствие – иметь потомство. Но если строить предположения, глядя со стороны, то с твоим суждением можно согласиться и утверждать, что отцовская любовь – во многих отношениях – чрезвычайно велика; впрочем, мы только что видели, с каким рвением и нежностью Лоренцо препоручал нам своих сыновей вовсе не потому, что сомневался в наших добрых к ним чувствах, о которых прекрасно знает, но под действием отеческой любви, ибо самый заботливый, пытливый и благоразумный человек не сумеет проявить столько внимания и чуткости к чужим детям, сколько хотелось бы их любящему отцу. Но по правде говоря, слова Лоренцо тем более тронули меня, что я считаю надзор и уход за младшим поколением в семье естественным долгом. Поэтому я временами не мог сдержать слезы. Я видел, что ты задумался, и мне казалось, что в отличие от меня, ты глубоко ушел в свои мысли.
АДОВАРДО. Так оно и было. Каждое слово Лоренцо отзывалось во мне сочувствием и участием. Я думал о том, что я тоже отец, и не отнестись к детям моего друга, моего любезного родственника, к тем, кто должен быть дорог мне по крови, а тем более по просьбе их отца, как к своим собственным, было бы с моей стороны, Лионардо, поступком поистине не дружеским и не родственным, а жестоким, коварным и низким, я бы заслуживал за него хулы и бесчестия. Но кто же не испытает жалости к своим питомцам? У кого не будет постоянно перед глазами отец этих сирот, твой друг, с его последними словами, запечатленными в твоем сердце, которыми твой друг и родственник на смертном одре завещает тебе самое дорогое, что у него есть, своих сыновей, доверяясь тебе и оставляя их в твоей власти? Я, дорогой Лионардо, настолько преисполнен таким чувством, что скорее предпочту лишить чего-то своих, чем допущу, чтобы эти дети испытали в чем-либо недостаток. О нуждах своих близких буду знать только я сам, а о бедствиях тех, кого я опекаю, сможет судить всякий добрый, милосердный и порядочный человек. Итак, наш долг позаботиться об их репутации, чести, благоденствии и нравах. Я считаю так: кто из скупости или небрежения бросит на произвол судьбы талант, рожденный и способный заслужить одобрение и почет, тот достоин не только осуждения, но и сурового наказания. Если весьма непохвально не поберечь, не содержать в чистоте и порядке быка и кобылу, если предосудительно по своей небрежности погубить самую бесполезную скотину, то разве не следует самым серьезным образом осудить того, кто покинет человеческую душу в тяготах и печали, в бесчестии, кто стерпит ее унижение и допустит по своей вялости и скудости, чтобы она погибла? Разве его не сочтут несправедливым и бесчеловечным? Ах! остерегайся быть таким жестоким, побойся наказания Господня, прислушайся к народной поговорке, которая мудро гласит: «кто не уважает чужую семью, не поможет и своей».
ЛИОНАРДО. Я уже отчасти чувствую, как хлопотно быть отцом. По-моему, слова Лоренцо растрогали тебя куда сильнее, чем я думал. Твое рассуждение увлекает меня, видимо, в сторону твоих мыслей о собственных детях. Пока ты говорил, я задался вопросом, что же важнее: забота и внимание отцов к сыновьям или удовольствие и радость воспитания детей. Я не сомневаюсь, что это трудное дело, но оно, вероятно, не в последнюю очередь способствует тому, что дети становятся для родителей еще дороже. Ведь от природы каждый творец склонен любить свои произведения, и художник, и писатель, и поэт; а тем более, наверное, отец своих детей, потому что они больше в нем нуждаются и он затрачивает на них больше трудов. Все хотят, чтобы их творения нравились, чтобы их хвалили, чтобы они оставили по себе вечный след.
АДОВАРДО. Ну да, на что ты положил больше сил, то тебе и дороже. Однако природа вложила в отцов какую-то особую потребность, необыкновенное желание иметь и воспитывать детей, а затем радоваться, видя в них свой образ и подобие, воплощение всех своих надежд, а также в старости ожидать от них надежной помощи, отдохновения в пору слабости и утомления. Но если все хорошенько рассмотреть и обдумать, то окажется, что невозможно вырастить детей, не испытав множества всяческих неприятностей, что отцы всегда пребывают в тревоге, как добрый Микион у Теренция, волновавшийся из-за того, что его сын еще не вернулся[6]. Какие мысли рождались в его голове? Какие подозрения роились в его душе? Какие страхи его преследовали? Он боялся, как бы его сын где-нибудь не упал, не разбил, не сломал себе какую-нибудь часть тела. Ба! Люди больше думают о том, что им дорого, так и с нами бывает. В душе мы всегда остерегаемся и боимся настоящего, а о будущем мыслим со страхом и осторожностью, если нам предстоит направить свое потомство на верный путь. Но если бы природа не вложила в родителей эту тревогу и заботливость, я полагаю, мало кто из отцов не пожалел бы, что у него есть дети. Посмотри на птиц и животных, подчиняющихся только велениям природы, сколько усилий они тратят, строя гнезда, выкапывая норы, производя на свет детенышей, они исполняют свой долг и сторожат, защищают и блюдут новорожденных, бродят в поисках корма и пропитания для своих малышей, и выполнение всех этих и многих других хлопотливых обязанностей, кои сами по себе тяжелы и обременительны, облегчает нам долг природы. То, что показалось бы тебе неприятной и излишней задачей, для нас, отцов, как видим, является желанной, подобающей и легкой ношей, ибо это наша естественная потребность. Но разве это относится только к детям, а не ко всем прочим вещам? Во всем, что относится к жизни смертных, хорошего заложено не больше, чем плохого. Считается, что в богатстве много пользы и нужно к нему стремиться, но богатые знают, сколько хлопот и огорчений оно несет с собой. Властителей уважают и боятся, однако всем известно, что они живут в страхе и подозрениях. Похоже, что всякой вещи соответствует ее противоположность: жизни – смерть, свету – мрак, и одного без другого не бывает. Так и с детьми, которые приносят столько же надежд, сколько и отчаяния, столько же радости и веселья, сколько печали и горести. Не спорю, чем дети старше, тем больше от них удовольствия, но одновременно и грусти. А в человеческих душах сильнее отражаются несчастья, чем удачи, боль и скорбь сильнее, чем наслаждение и веселье, потому что первые поражают и угнетают, а вторые только слегка щекочут. Ты вынужден постоянно думать о детях в любом возрасте, начиная даже с пеленок, хотя больше хлопот они доставляют, когда подрастают, и в отрочестве требуют еще несравненно больше ухищрений; но гораздо больше заботы и внимания нужно, когда они взрослеют. Так что не сомневайся, Лионардо, отцовские обязанности не только хлопотны, но и полны огорчений.
ЛИОНАРДО. Я думаю, что с родителями происходит то же, что и со всеми. Мы видим, что природа всегда старается дать возможность своим созданиям выжить с помощью тех, кто произвел их на свет и от кого они получают пропитание и помощь, чтобы встать на ноги и проявить свои способности. У деревцев и растений корни собирают и передают питательные вещества стволу, ствол – ветвям, ветви – листьям и плодам. Точно так же и для отцов естественно всё отдавать для вскармливания и поддержания рожденных ими отпрысков. Я уверен, что ваш отцовский долг – забота и попечение о том, чтобы вырастить свое потомство. Не стану теперь спрашивать тебя о том, является ли эта забота природной потребностью отцов или она возникает и вырастает из той радости и надежд, которые отцы испытывают, глядя на своих детей. Ведь нередко одному из сыновей отдают предпочтение перед другим, если первый ему кажется более многообещающим, и тогда отец старается лучше его наряжать, быть к нему щедрее и больше угождать ему. И в то же время всякий день можно видеть, как сыновья, которыми пренебрегают их родители, совершают далекие странствия, перебиваются в грязи и в лохмотьях, подвергаясь лишениям и опасностям, и что самое неприятное для отцов, закосневают в пороках. Но сейчас в наши намерения не входит исследование начал, развития и целей всякой любви. Не станем также выяснять, почему отцы неодинаково любят всех своих детей. Ты мог бы заметить, что порочность происходит от испорченности природы и извращенного ума. Поэтому сама природа, которая во всем стремится к совершенству и согласию, лишает порочных сыновей подлинной любви и обделяет их привязанностью отцов. Но может быть, отцы сумеют заслужить с помощью своих сыновей большую похвалу, если не станут держать их дома в бездействии и лени; впрочем, если ты пожелаешь ответить мне, рассуждение слишком затянется. Тут я замечу, не ради спора с твоим утверждением, что дети несут отцам превеликие огорчения уже с пеленок, но для уточнения: я не вижу, чтобы мудрый отец должен был не только огорчаться, но и заботиться о многих вещах, в первую очередь о тех, которые являются предметом заботы женщин, кормилиц, матерей, а не отцов. Я полагаю, что в младенческом возрасте детей нужно предоставить нежному женскому уходу, а не мужскому воспитанию. Что до меня, я принадлежу к тем, кто не считает нужным без конца теребить малышей и не хотел бы, чтобы отцы, как это иногда бывает, играли с ними. Глупо не замечать, каким неисчислимым опасностям подвергаются младенцы в грубых отцовских объятиях, в которых искривляются и портятся их мягкие косточки и маленькие тельца, потому что очень трудно сжимать и поворачивать их, не повредив и не затронув какой-нибудь части, остающейся впоследствии в таком ущербном состоянии. Итак, пусть новорожденные остаются недоступными для отцовских объятий и дремлют на руках у мамы.
Возраст, который наступает после младенчества, несет с собой много радости, малыши вызывают смех у окружающих и уже начинают лепетать и высказывать свои желания. Все домашние прислушиваются к их речам, все соседи передают их, обсуждают как праздничные события, перетолковывая и одобряя то, что говорят и делают дети. В это время, как весной, зарождаются многочисленные добрые надежды, слова и поведение ребенка демонстрируют признаки тончайшего ума и глубочайшей памяти, поэтому все согласны в том, что дети в этом возрасте служат утехой и забавой для отцов и стариков. Не думаю, чтобы отыскался такой занятой и озабоченный делами отец, который не получал бы удовольствие от общения со своими малышами. Достойный Катон, которого в древности прозвали мудрым, за то что он был во всем тверд и последователен, в течение дня, как рассказывают, часто прерывал свои важные государственные и приватные занятия и возвращался домой, чтобы посмотреть на своих маленьких детей, потому что для него отцовство не было докукой или обузой и он находил отраду в том, чтобы слушать их лепет и смех, наслаждаться их бесхитростными и милыми повадками, которыми отличается этот нежный и чистый возраст. Если это так, Адовардо, если отцовские заботы невелики и сопряжены с удовольствием, несут с собой любовь, добрую надежду, праздник, смех и забавы, в чем же тогда ваши огорчения? Мне было бы полезно знать ход твоих рассуждений.
АДОВАРДО. Я был бы очень рад, если бы ты узнал его так, как отчасти знаю я, на собственном опыте. Так грустно думать о том, что многие молодые Альберти остаются без наследников, тем самым уклоняясь от увеличения нашего рода и умножения числа его членов. Что это значит? Что несколько дней назад я насчитал ни много ни мало как двадцать два молодых представителя нашей семьи, живущих в одиночестве, без жены, – младшему из них нет еще шестнадцати, а старшему больше тридцати шести. Конечно, я огорчаюсь и вижу, сколь великий убыток наносит нашей фамилии недочет в потомстве, которого следовало бы ожидать от молодежи; я считаю, что лучше вытерпеть любые неприятности и трудности, чем видеть, как наша семья оскудевает, за неимением тех, кто мог бы встать на место и заменить отцов. И так как я хочу, чтобы ты, как и подобает по твоей репутации, одним из первых обзавелся похожими на тебя наследниками и преумножил род Альберти, то мне не хочется настаивать на том, что может породить сомнения и отвратить тебя от этого. А я мог бы очень близко познакомить тебя с немалыми и весьма суровыми огорчениями, которые подстерегают отцов, в каком бы возрасте ни находились их дети, и ты убедился бы, что малыши сулят любящим отцам не только игры и смех, но часто печаль и слезы. Ты также не смог бы отрицать, что немалые неприятности и заботы достаются на долю отцов задолго до того, как дети принесут нам веселье и радость. Заранее приходиться думать о том, как найти подходящую кормилицу, затратить много усилий, чтобы заполучить ее вовремя, проверить, чтобы она была здорова и благонравна, приложить старания и ухищрения, чтобы найти такую, которая будет свободной, не занятой и лишенной недостатков и изъянов, портящих и заражающих кровь и молоко. Кроме того, она должна быть приличной и не скандальной. Было бы слишком долго рассказывать, сколько осмотрительности должен проявить в свое время каждый отец, сколько трудов положить, прежде чем найдет подходящую честную, достойную и пригодную няньку. Ты бы, наверное, не поверил, сколь огорчительно и досадно не найти ее вовремя, или найти негодную, потому что похоже, чем больше нужда, тем труднее ее удовлетворить. Знаешь, какие опасности таит в себе нездоровая и распутная кормилица: проказу, эпилепсию и все те тяжелые недуги, которые, как известно, могут передаваться при кормлении грудью; тебе известно, как редко встречаются хорошие кормилицы и как велик на них спрос. Но к чему углубляться в эти мелкие подробности? Я ведь предпочитаю, чтобы ты знал, что на самом деле дети являются для отцов величайшим утешением, ты видишь, как малыши весело окружают тебя, умиляешься всем их речам и поступкам, преувеличиваешь их значение и строишь великие планы. Пожалуй, одна вещь может отравить эти радости и заронить гораздо большую тревогу в твоей душе. Подумай сам, как тяжело слышать детский плач, если ребенок упадет и сломает руку, как неприятно отцу сознавать, что в этом возрасте погибает больше детей, чем в любом другом. Подумай, как трудно ожидать, что ты в любую минуту можешь лишиться своего наслаждения. Мне даже кажется, что с этим возрастом сопряжено больше всего опасных болезней, только он угрожает оспой, корью, краснухой, постоянным несварением желудка, ребенок то и дело лежит в постели, изнемогает от всяких недугов, которые тебе незнакомы и о которых эти малыши даже не могут тебе рассказать, так что ты преувеличиваешь серьезность всякой мелкой хвори, и не веришь, что можно найти подходящее лекарство от неизвестного заболевания. В общем, самое малое недомогание детей отзывается в отцовской душе величайшей болью.
ЛИОНАРДО. Тебе было бы приятно, Адовардо, если бы я не мог уже сказать, подобно другим, о себе, как о счастливейшем человеке: «Я никогда не был женат». Ведь ты знаешь, что я весьма склонен к такому поступку, и думаю, тебя нисколько не огорчает, что мне уже все уши на эту тему прожужжали. Я вижу, ты не против того, чтобы люди, которым не о чем со мной говорить и которые не находят слов и предметов для обсуждения, заводили беседу о том, что хорошо бы мне жениться, и проливали реки красноречия, доказывая пользу и преимущества брака, важность этого первозданного института для общества, необходимость обзавестись наследниками, умножить и увеличить семью, и при этом говоря: «возьми ту или эту, ты не найдешь девицу с большим приданым, более красивую или родовитую». Эти напыщенные речи, предназначенные для того, чтобы заронить во мне желание расстаться со своей свободой, вызывают у меня справедливое возмущение. Тем не менее, я сам хотел бы в скором времени обзавестись женой и мне было бы приятно иметь детей, чтобы у тебя не было передо мной преимущества, которое не дает мне спорить с тобой, опираясь на опыт, а не только на отвлеченные доводы. Господу известно, как и тебе, насколько я горю желанием и сколько раз мы пытались вместе с тобой и с другими найти что-нибудь подходящее. Но, конечно, я чувствую, как мне мешает наша общая беда. Те девицы, которые на твой вкус подходят, мне не нравятся. Те, от которых я бы не отказался, вас как будто бы никак не устраивают, так что больше всего я хочу не столько сохранить свое место в семье после себя и увековечить свое имя, сколько у меня возникает желание избавиться от досадных приставаний всех друзей и знакомых, не знаю почему завидующих моей свободе и холостому состоянию. Но боюсь, как бы со мной не случилось, как с тем священным источником в Эпире, описанным древними, в котором зажженное полено погасло, а холодное и погасшее загорелось. Поэтому вам лучше, наверное, оставить меня в покое и подождать, пока я не воспламенюсь сам, а если вы считаете, что ваши речи могут на меня подействовать, то я советую вам дождаться, чтобы мое горячее желание жениться остыло.
Однако довольно мы посмеялись. Если бы у меня были дети, я не стал бы тратить силы на поиски кормилицы вместо их собственной матери. Фаворин, философ, выведенный Авлом Геллием, и другие древние считают материнское молоко самым лучшим. Правда, врачи утверждают, что кормление отнимает силы и иногда вызывает бесплодие. Но я предпочитаю думать, что природа хорошо обо всем позаботилась, и отнюдь не без оснований следует полагать, что, как мы видим, одновременно с полнотой растет и умножается обилие молока, то есть сама природа удовлетворяет нашу нужду и как будто подсказывает, каков долг матерей по отношению к детям.
Я бы позволил себе отступить от этого правила, если бы женщина лишилась сил вследствие какой-либо неприятности: тогда бы я, как ты советуешь, постарался найти хорошую, опытную и благонравную кормилицу, но не затем, чтобы оставить мать в покое и освободить ее от этой природной обязанности перед детьми, а для того, чтобы обеспечить ребенка более здоровым питанием. Я думаю также, что помимо названных тобой болезней, вызываемых испорченным молоком, неблагонравная и распущенная нянька может повлиять на характер ребенка, развить в нем дурные наклонности и заронить в его душе такие вредные и грубые свойства, как раздражительность, пугливость, необщительность и тому подобные. Мне кажется, если кормилица будет сама по себе вспыльчивой, либо станет горячить и воспламенять свою кровь крепким и неразбавленным вином, то дитя, получающее от нее такую разогретую и воспаляющую пищу, легко усвоит и склонность к гневливости, жестокости и скотству. А недовольная, злобная и сердитая кормилица может сделать ребенка ленивым, расслабленным и робким, ведь в раннем возрасте эти влияния очень сильны. Мы видим, что если деревце не получает необходимого питания и достаточного количества воздуха и влаги, требуемых для роста, оно начинает увядать и сохнуть. Известно, что маленькая ранка наносит молодому побегу больше вреда, чем сугубые переломы многолетнему дереву. Следовательно, в этом нежном возрасте нужно особенно следить, чтобы питание было высочайшего качества. Поэтому требуется найти веселую, опрятную няньку, без малейших нарушений или раздражений в крови и в темпераменте; чтобы она была скромной, умеренной во всем и порядочной. Все это, как ты уже говорил, редко встречается в кормилицах, так что ты должен согласиться со мной: родная мать всегда будет умереннее и добронравней, чем чужая тетка, то есть во всех отношениях лучше подойдет для кормления своих детей. Не буду долго доказывать, что мать станет воспитывать ребенка с большей любовью, отдачей, прилежанием и старанием, чем нанятая за плату нянька. Не стану также объяснять тебе, какую любовь питает и хранит мать к своему дитяти, которое было выращено и вскормлено в ее лоне. Впрочем, если все же понадобиться найти кормилицу и позаботиться обо всем том, что было говорено выше, – а при наличии родной матери это бывает редко – то мне кажется, дело не составит большого труда. Пожалуй, многие люди с охотой берутся за куда менее важные задачи, чем сохранение здоровья ребенка, вещь похвальную и обязательную. Но знаешь, эти твои страхи и сомнения по поводу того, что в младенческом возрасте многие умирают, мне представляются мало похвальными. Пока в ребенке теплится жизнь, лучше надеяться, а не отчаиваться. И не так уж серьезны недомогания малышей, как может показаться. Вчера он лежал в постели истомленный и чуть ли не прощался с жизнью, сегодня он бодр и крепок, все ему интересно. А если Господу будет угодно прервать течение дней твоего ребенка на каком-то году, я полагаю, отцу подобает скорее вспоминать о тех радостях и утешениях, которые от получил от сына, и благодарить за них, вместо того чтобы сокрушаться из-за того, что подаривший жизнь забрал ее обратно. Хвалят старинный ответ Анаксагора, который будучи благоразумным и мудрым отцом, узнав о смерти сына, сказал с подобающей рассудительностью и терпением, что он породил на свет смертного и что он может смириться с известием о смерти того, кто рожден, чтобы умереть.
Но найдется ли столь неотесанный и неграмотный глупец, который не знает, что как мертвое существо обязательно раньше было живым, так и живое должно в определенный срок ожидать своей кончины?
Скажу тебе даже такую вещь, Адовардо, что отцы по этому поводу не то что должны радоваться, но по меньшей мере не так уж и расстраиваться, если дети умирают, не закоснев в пороках и не испытав всех тех страданий, кои присущи жизни смертных. Нет ничего труднее, чем жить, поэтому блажен кто избавился от этих тягот и окончил свои дни молодым, в доме отцов у нас на родине! Счастлив, кто не испытал наших невзгод, не бродил по чужим странам, униженный, безвластный, в рассеянии, вдали от родных, друзей и близких, презираемый, отвергнутый, гонимый и ненавидимый теми, кто с нашей стороны видел только любезность и почтение! Как несчастливы мы, встречая в чужих землях помощь и некоторое утешение в наших бедствиях, находя у иностранцев сочувствие и снисхождение к нашему горю, и только у наших сограждан на протяжении столь длительного времени не будучи в состоянии вымолить никакой милости! Без вины мы объявлены вне закона, без оснований гонимы, без жалости отвергнуты и прокляты!
Но о чем я толкую? Всякий возраст подвержен многочисленным серьезным и тяжелым недугам не меньше, чем младенчество, ведь не станешь же ты утверждать, что взрослые и пожилые люди с их подаграми, приступами, коликами и прострелами здоровее и живее прочих. Ты же не думаешь, что лихорадки, боли и зараза менее опасны для крепких и сильных молодых людей, чем для детей? А если окажется, что какой-то возраст более уязвим для названных болезней, то разве не будет в том вины отца, который не проявил должной умеренности и благоразумия? И не покажется ли тебе глупым терзать себя опасениями и сомнениями там, где у тебя нет никакого выбора?
АДОВАРДО. Я не хочу с тобой спорить и вдаваться в такие тонкости. Согласен, что неразумен тот, кто страшится неизбежного. При всем том ты не должен считать меня помешанным, хотя я зачастую испытываю страх за своих детей, или уж согласись, что все отцы – безумцы, потому что ты не найдешь ни одного, который не беспокоился бы и не боялся потерять своих любимцев. Кто осуждает такое поведение, тот хулит само отцовство. Вот к чему я клоню, Лионардо. Пусть отцы, если это возможно, будут уверены, что их дети пребудут в здоровье и процветании до самой старости; пусть они вознамерятся увидеть внуков своих внучат, как их увидел, по словам писателей, божественный Цезарь Август; пусть их не тревожат поражающие их потомство известные тяжкие недуги, иной раз изнуряющие и непереносимые как сама смерть, и пусть каждый отец рассчитывает уподобиться сиракузскому тирану Дионисию, который до шестидесяти лет ни разу не устраивал похорон ни детям от своих трех жен, ни своим многочисленным внукам; и пусть отцам будет дана власть над жизнью и смертью их детей, которая была дана Алтее – боги отпустили ее сыну Мелеагру столько жизни, сколько будет гореть головешка, в досаде брошенная ею в огонь, так что когда полено сгорело, жизнь Мелеагра окончилась. Все равно, и тогда дети будут для отцов источником треволнений.